Инкуб. Строптивая добыча

Глава 12.

«В предыдущих параграфах настоящего трактата мы рассматривали в основном сущность энергетического обмена между инкубом и жертвой. Однако наше исследование было бы неполным, если бы мы оставили в стороне такой немаловажный вопрос, как организация власти у инкубов.

Достоверно не известно, как именно организована их система высшего управления – ибо в мире инкубов, как подчеркивалось ранее, никто не бывал, а сами инкубы крайне негативно реагируют на попытки расспросов.

Однако есть у них властный орган, который один вышел из тени и известен очень широко. Во многом благодаря своей мрачной и недоброй славе.

Орден Охотников.

Поговаривают, это единственное, чего боятся инкубы.

Орден был создан самими инкубами для того, чтобы контролировать соблюдение Корилианского договора со своей стороны, а также карать соплеменников за иные преступления, в том числе совершенные на территории других миров (включая, разумеется, наш). Скорее всего, глубинной целью создания Ордена было предотвращение волнений и протестов среди местного населения и тем самым, предотвращение лишения инкубов надёжной кормовой базы.

Точно не известно, какие именно меры наказания применяют Охотники и насколько широки их полномочия. Однако, судя по трепету, который испытывают все без исключения инкубы перед Орденом, эти волкодавы среди волков хорошо знают свою работу. Что, разумеется, большая удача для нас, простых смертных – ибо страшно представить, в какой хаос погрузилась бы наша жизнь, если бы инкубы перестали соблюдать Корилианский договор с такой тщательностью».

Леди Мэри Сазерленд. Отрывок из трактата «Об инкубах».

До Кроуфорда добралась под утро, чуть не околела по дороге.

Можно было найти местечко в каком-нибудь из трактиров, снять комнату и переждать пару дней – просто чтобы подумать, что делать дальше. Благо, деньги были.

Но мне не давала покоя тревога. Не позволяло усидеть на одном месте чувство, которое пускало мурашки по всему телу, заставляло дыбом вставать крохотные волоски на шее у затылка, а кровь кипеть и быстрее бежать в жилах.

Ощущение добычи, которую преследует разъярённый хищник.

Поэтому первым делом я узнала, во сколько и куда отходит первый дилижанс.

Конечный пункт был совершенно не тем местом, куда я думала отправиться… но по зрелом размышлении решила, что там спрятаться будет легче всего.

Прятаться надо на виду. Чем больше народу, тем проще затеряться в толпе.

Поэтому в шесть утра я уже тряслась по ухабистым, едва схваченным первыми морозами дорогам в направлении столицы. Поглядывая сквозь мутные стёкла маленьких окошек на унылые холмистые пейзажи, затушёванные осенними туманами. Стараясь не задумываться о том, что за хмурые и подозрительные личности зажимают меня со всех сторон.

Я крепко-накрепко вцепилась в саквояж, низко надвинула шляпку и за неимением очков нацепила на лицо самое чопорное и неприветливое выражение. И всё равно было немного боязно.

Наверное, самый главный минус женского одиночества. Когда для любого встречного, не обременённого моральными принципами, ты – беззащитная добыча, раз тебя не сопровождает мужчина.

Впрочем, я надеялась, что в случае чего сумею хотя бы привлечь внимание возницы… в конце концов, чего мне бояться, если я смогла вырваться даже из когтей инкуба?

…Воспоминания о Велиаре были вторым самым неприятным моментом долгой дороги, основательно отравляющим мне и без того не самое комфортное путешествие.

Сквозь тряский морок, сквозь блёклый осенний рассвет, сквозь болезненную дремоту после бессонной ночи прорывались эти воспоминания.

Его руки на моей коже. Его ласки на моём теле. Его взгляды и скупые, а оттого почему-то особенно запавшие в душу слова.

Я засыпала – и просыпалась снова, как только казалось, что его губы коснулись краешка уха и шепнули едва неразличимо: «Мышка… моя…»

Я засыпала – и просыпалась снова от ощущения его пальцев, невесомо касающихся моей шеи.

Я убеждала себя, что всё сделала правильно. Просто стала опять одинокой на одну ночь раньше, чем должна была. Останься я с ним на эту одну-единственную ночь, и тогда у меня сейчас было бы намного – намного больше этих отравленных воспоминаний.

Не уверена, что меня не разорвало бы от боли.

Учитывая, что уже сейчас я была к этому близка.

- Простите, но я не могу вас взять на работу без рекомендаций.

Ещё одна дверь захлопнулась за моей спиной, и я устало спустилась со ступеней.

Не помогли даже новые очки, которые я купила немедленно по приезду в столицу. Была здесь раза три – мистер Льюис возил всю семью в гости к своей кузине, которая неплохо устроилась, выйдя замуж за крупного банкира. Поэтому в многолюдном, грязном и суетливом Мейнтауне я не растерялась.

Купила газету, тщательно изучила колонку объявлений о найме прислуги.

Обошла все адреса и услышала, что мои идеальные отметки об образовании ничего не стоят, поскольку свидетельство получено шесть лет назад. И что я делала все эти шесть лет, непонятно, поскольку не представлены положительные рекомендации от предыдущего работодателя. А в глазах так и читалось невысказанное – может, я шлюхой работала, а теперь вот вышла из возраста и решила остепениться на приличной работе.

У меня едва хватало нервов, чтобы смиренно отвечать «спасибо, что уделили мне минуту вашего драгоценного внимания». Проживание в столичной гостинице, даже самой захудалой, а также минимальное питание и обновление поистрепавшегося гардероба медленно, но верно пожирали мои сбережения. Работа нужна была срочно.

И в конце концов, меня осенило.

Почему бы не заглянуть к миссис Пибоди? Двоюродная сестрица моего бывшего работодателя уж должна бы меня помнить. Вдруг получится упросить её черкнуть пару строк рекомендательного письма?

Однако в особняке этой миссис меня ждало удивительное открытие.

Оказывается, не я одна решила, что в столице затеряться проще всего. Потому что первый же человек, кого я встретила, когда вслед за дворецким прошла в дом, была Лили, с весьма кислым видом ляпающая кисточкой по мольберту в убийственно-розовой гостиной своей тёти.

Впрочем, как только она меня увидала, кисточка тут же совершила живописный кульбит из рук, оставив на ковре картину куда более осмысленную, чем то, что выдавливала из себя Лили.

- Вы! – она вскочила и бросилась ко мне.

Я было испугалась, что душить или вцепиться мне в причёску… но всё оказалось куда прозаичнее.

- Рассказывайте, немедленно! Как там мой инкубчик? Сильно без меня страдал?! Надеюсь, ему никто на шею больше не вешался, как я уехала? Особенно эта нахалка Рози! Уж я её знаю, этой только попадись на зубок, что плохо лежит…

Ну вот, приплыли. Собственная воспитанница меня не считает за женщину и хоть мало-мальски потенциальную соперницу на звание лучшего походного блюда для инкуба.

А как-то даже и раздражает, честно говоря. Оказывается, мне тоже не чуждо уязвлённое женское самолюбие.

Я поморщилась, отстранила от себя пышущую праведным гневом девицу на безопасное расстояние и заверила её, что инкуб в её отсутствие чуть из окошка не выбросился – я еле успела снять с подоконника. И ни на каких Рози он, разумеется, даже не смотрел.

Что, между прочим, было чистой правдой – добавил про себя мой мстительный внутренний голос.

Лили чуток успокоилась и принялась ходить взад-вперёд, заламывая руки и изливая на меня душераздирающую историю, как её насильно вывели из тёплой спальни на мороз (хотя, право слово, не знаю, где уж там она нашла мороз) и под угрозой лишения наследства заставили сесть в карету.

Что ж, по крайней мере, теперь ясно, чем подкупили нашу без памяти влюблённую девицу.

После чего мне была изложена многосерийная драма о том, как она страдает в заточении здесь, у тётки, и как её никуда не пускают, даже в ближайшую лавку за лентами. А все столичные увеселения проходят мимо.

Я не упустила случая прочитать нотацию на тему того, что благовоспитанная юная леди не должна думать об увеселениях. За что получила яростный взгляд – и наконец-то чуть-чуть тишины. А то от всех этих страстных воплей и вопиющих страданий у меня уже голова разболелась.

Вот странно – при инкубе не болела ни разу… если так подумать, с момента, как он появился в моей жизни, я забыла о мигренях, которые терзают меня уже много лет.

И вот теперь снова…

Это досадное открытие стало как будто последней каплей. Мне вдруг стало совершенно всё равно, что там бубнит Лили, потому что на душе оказалось так муторно и паршиво… и бесполезно было продолжать скрывать от самой себя, по какой причине.

- Лили, скажите, ваш отец здесь? – равнодушно спросила я. Мне бы рекомендации, и куда-нибудь подальше отсюда.

- Здесь, конечно! – фыркнула нахалка. – Где же ещё! Сторожит меня почище цербера.

В этот момент в гостиную торжественно внесла свои обширные телеса, затейливо украшенные розовыми рюшами, сама хозяйка, миссис Пибоди. Она опиралась на руку своего дражайшего родича. Увидев меня, мистер Льюис, вопреки моим ожиданиям, даже не думал изображать на лице ничего похожего на раскаяния или хотя бы неловкость.

- О! Вот и она явилась! Как нельзя вовремя. Идите-ка со мной, дорогуша, вы даже не представляете, как удачно ваше появление именно сейчас.

У меня зародилось нехорошее предчувствие. Что ещё придумал этот работорговец недорощенный?

Ближайшей уединённой комнатой оказалась зимняя оранжерея. Там, среди мандариновых деревьев и пальм в кадушках, мистер Льюис с воодушевлением сообщил мне новости, которые в самом ближайшем будущем должны были «осчастливить» его ненаглядную дочурку.

Вот только я в этом сильно сомневалась.

Оказывается, предприимчивый мистер Льюис не стал тратить времени даром, и пока находился в столице, поднял все связи – свои и родственницы – и нашёл Лили мужа.

Потенциальный жених был обеспечен, имел неплохой дом и отличный выезд, а самое главное, титул баронета.

Я поняла, что сбывается золотая мечта Льюисов – породниться с титулованной особой. Сами-то они подобным достоинством не обладали.

Минусов было два. Первый, по мнению счастливого папаши, совершенно несущественный. Жениху было «всего-то» сорок семь лет, «самый сок» по разумению пятидесятилетнего мистера Льюиса. Он как раз подыскивал себе подходящую новую супругу после того, как отсидел приличествующий согласно этикету траур по старой.

Второй – уже куда серьёзней. Баронет попался до нельзя щепетильный в вопросах морали. Малейших вольностей в воспитании юных девиц не одобрял. В виду чего отбор вёл крайне придирчивый, и уже не одну юную нимфу отверг по причинам до того мелким, что мистер Льюис всерьёз тревожился за успех сего предприятия. Зная Лили, думаю, не напрасно тревожился.

- Ну а я-то здесь при чём? – задала резонный вопрос я. – Спешу вам сообщить, что вследствие вашего… гм-гм… в высшей степени низкого в отношении меня поступка, я явилась просить вас об отставке с должности гувернантки в вашей семье. Прошу снабдить меня рекомендациями, и…

Надо было видеть, как мистер Льюис поморщился. Будто от зубной боли.

- Какая ещё отставка?! Вы что же, меня невнимательно слушали? Будут смотрины. На ближайшем же балу, который даёт генерал-губернатор. Приглашены сливки общества, нам достал билет в качестве величайшей милости наш дорогой баронет. Вы обязаны сопроводить туда Лили!

Я вздохнула. Ну до чего же некоторые люди бывают… если называть вещи своими именами, тупы как пробки и при этом настойчивы, как слепые носороги.

- Я ничем вам более не обязана. Не после того, какую низость вы допустили в отношении меня.

Тут мистер Льюис, похоже, начал подозревать, что с наскока взять крепость не получится. Уставился на меня, надув щёки, и наконец, с глубокомысленным видом изрёк:

- Но вы должны! Я не успею нанять новую гувернантку до ближайшей субботы. А если даже и успею, лорд Тайрон станет, без сомнения, придирчиво расспрашивать её о детстве и отрочестве воспитанницы. По слухам, такой многоступенчатый допрос – обязательный элемент изучения невесты. И что, если новая дамочка не сможет ответить? Или стушуется? Или ляпнет что-то не то? Нет ничего хуже, чем известие о том, что у моей девочки часто меняются гувернантки. Лорд тут же заподозрит, что у неё что-то не в порядке с характером.

- Между прочим, недалеко уйдёт от истины, - пробормотала я.

- А? Вы что-то сказали? – спохватился мистер Льюис.

Я вздохнула.

- Не старайтесь. Мой ответ – нет. Я не хочу и дня больше пробыть в вашем обществе.

Он снова уставился на меня с таким видом, будто шифоньер, мимо которого он ходил каждый день, вдруг заговорил.

- А, ясно. Вы хотите больше денег. Что ж… в виду того, что нам светит столь выгодная партия, полагаю, могу раскошелиться. Пожалуй, еще один годовой заработок вас устроит? Два условия – первое, вы никогда в жизни даже не заикнётесь, что была какая-то история с инкубом, которая бросала бы тень на репутацию моей дочери. Знаете ли, остались ещё люди старой закалки и высоких моральных принципов, которые не считают подобный узаконенный разврат богоугодным делом.

Я едва сдержала язык за зубами – ага, зато растлевать молоденьких девчонок, в два раза младше себя по возрасту, видимо, вполне?

- И второе. Вы подготовите Лили к показу, выдержите все расспросы с таким же похвальным прилежанием, какое мы привыкли наблюдать у вас все эти годы. И можете считать, что деньги у вас в кармане. Как только мы сбагрим… то есть, выдадим замуж нашу дочь, в ваших услугах больше не будет необходимости. Вряд ли счастливый жених захочет тянуть, так что думаю – это не больше месяца.

Я заколебалась.

Заманчивые условия.

Крайне заманчивые. При таком раскладе мечта о цветочном магазинчике становится намного ближе. Пожалуй, мне понадобится всего каких-нибудь пара-тройка лет у других – я надеялась, более приятных – хозяев, и при условиях должной экономии… можно было попытаться…

- И всё равно, я вынуждена ответить отказом, - твёрдо заявила я.

Терпеть эту семейку ещё целый месяц, учитывая, что характер Лили, и так не сахар, после «счастливого известия» и вовсе станет, как у паучихи в сезон спаривания, я не была готова.

Мистер Льюис меж тем побагровел. Его свинячьи глазки сощурились и принялись буравить меня. А потом зашипел, как спущенный воздушный шарик:

- В таком случае, учтите, мисс Браун! Если вы сейчас же не примете моего великодушного предложения – вы не просто останетесь безо всяких рекомендаций. Я по всем знакомым сплетницам пущу такие слухи о вас, что можете быть уверены, ни в один приличный дом вас не пустят даже свинарник подметать!

Я несколько раз сжала и разжала кулаки… но что мне было делать.

Кажется, меня припёрли к стенке.

В который раз мне приходилось прятать гордость куда подальше и подчиняться обстоятельствам. Надеясь, что вот когда-нибудь, потом, когда исполнится мечта…

- Хорошо. Я согласна. Месяц – и ни секундой позже.

- Отлично! – буркнул мистер Льюис. – Тогда ступайте к Лили. И обрадуйте её новостью. Пускай готовится к субботнему балу. Всё необходимое закажем на дом. А у меня важные дела.

Великолепно.

Ещё и сбагрил на меня славную миссию осчастливить Люси привалившим ей «подарком».

Я поняла, что у меня опускаются руки. Сколько бы я не пыталась выбраться из болота, меня только глубже затягивает. Уже слабо верилось, что действительно где-то будет другая жизнь.

Что я смогу зажить когда-нибудь своей собственной жизнью – а не чужой, заёмной, жизнью чужих мне семей, чужих детей, их проблемами и разрушенными мечтами.

Мне бы свою, одну-единственную, уберечь. Я давно лишилась всяких иллюзий и поняла, что других у меня быть не может.

А вот Лили… у неё ещё были розовые очки на носу. Мне было даже жаль её – она ещё не знает, что розовые очки всегда бьются стёклами внутрь.

Глубоким вечером я стояла у окна в своей крохотной каморке, которую выделила мне с барского плеча миссис Пибоди. Прислонясь лбом к холодному стеклу, смотрела на то, как непогода рвёт ветви деревьев, уже совсем голые и жалкие. В столице на улицах было много фонарей, не то, что в Кроуфорде. Но светили они как-то печально и тускло. Лучше б их вообще не было. Щемящее чувство одиночества навевают.

Я впервые задумалась о том, что ведь на субботнем балу могу встретить его.

Обхватила себя за плечи, плотнее закуталась в шаль.

До субботы как-нибудь пересидим в своей норе. Но вечно это продолжаться не может. Что, если в субботу наши пути снова пересекутся?

Я постаралась отмахнуться от тревожащих, зудящих как комар над ухом, мыслей. Вероятность мала. Куда вероятней, что инкубу надоест бегать за строптивой добычей, он проголодается и найдёт замену посговорчивей. Уже наверняка нашёл.

Даже если нет – на балу у генерал-губернатора будет полгорода. Не протолкнуться, наверняка. В такой толпе легко затеряться. А если допустить самый негативный сценарий – ну даже если вдруг он будет там. Что, на глазах всей толпы станет ко мне приставать? Вряд ли, такое не практиковалось. Инкубы всегда вершат свои чёрные дела без посторонних глаз и ушей. Значит, как ни крути, и с этой стороны я буду в безопасности.

Сама же я к нему не пойду? Добровольно? Ведь не пойду же?

Виски снова сдавила тянущая боль. Я поморщилась и принялась массировать.

Почему же так тошно на душе…

Интересно, что он почувствовал, когда не нашёл меня в ту ночь? Сильно злился? И как ведут себя разозлённые инкубы? Ни в одном источнике я не нашла ничего на эту тему. Даже в хвалёном трактате леди Мэри Сазерленд, который специально выудила из обширной библиотеки миссис Пибоди и перечла только что. Тоненькой брошюрки хватило на час при свечах, и вопросов она порождала больше, чем давала ответов.

Кажется, исследователям ещё ни разу не попадался такой феномен, как голодный злой инкуб. Иначе они не преминули бы его изучить со всех сторон.

Была, впрочем, у меня ещё одна версия – что после встречи с голодным злым инкубом не оставалось целых и невредимых исследователей, чтоб записать свои выводы. Но это была уж какая-то совсем печальная версия, на ней останавливаться не хотелось.

Что ж… скоро всё разрешится.

Либо сбагрим Лили, и я спокойно уберусь куда подальше с деньгами и рекомендациями, окончательно убедившись, что инкуб нашёл добычу посочнее, либо…

Что «либо» я не смогла придумать, как не пыталась.

Стылое стекло не уменьшило моей головной боли. Я поспешно разделась, юркнула под тяжёлое ватное одеяло. Свернулась калачиком, какое-то время потерпела дрожь, согреваясь. Не получалось долго.

Проклятый инкуб.

Как же я по тебе скучаю.

Осень заливала город мелким противным дождём.

Бальные наряды успевали вымокнуть за время, что пробегаешь от дома до кареты – и зонты не спасали, потому что кусачий холодный ветер не знал пощады и не жалел ни воодушевлённых светских модниц, ни смертельно уставших гувернанток, швырял в них пригоршни косых стрел.

На балах подобного уровня я была впервые.

После такого вечера в Кроуфорде казались деревенскими посиделками.

Всего слишком много – свеч в ослепительных многоуровневых люстрах, золота и лепнины, платьев и вееров, духов и смеха, гремящей с высоты музыки, суетливой толкотни.

Мне приходилось уговаривать себя, что ещё немного, ещё чуть-чуть дотерпеть – и буду свободна. Нарочно уеду в такую глушь, чтоб из шума – только крик петухов. А пока… терпи, Эрнестина. Терпи.

Лили была великолепна в фисташковом, в фамильном золоте матушки на шее и в ушах, с какой-то злостью в глазах, которая делала их особенно яркими и сияющими. Она вроде бы восприняла известие о грядущем замужестве со «стариком» как трагедию, и в то же время прекрасно понимала, какие двери откроет перед ней титул баронессы, а в перспективе и ранняя кончина супруга. Оба эти вектора разрывали её, настроение менялось по сто раз на дню, но судя по тому, что протесты скоро закончились, а приготовления к «смотринам» продолжились со всем тщанием – победило второе.

Так что моя воспитанница была чудо как хороша в этот вечер – хотя, не сказать, чтобы слишком уж счастлива. Но кто я такая, чтоб судить – или давать ей советы.

Допрос мы с нею выдержали с честью. Потенциальный «жених» оказался хоть и при сединах, но всё ещё высок ростом, подтянут и бодр, да и не так, чтобы очень уж противен на вид, и Лили заметно приободрилась. Правда, меня внутренне передёргивало от того, как явно и не скрываясь он разглядывал кандидатку с ног до головы. Так породистую кобылу выбирают, а не жену.

Хотя… разве не было всё так же испокон веков на ярмарках невест? Ничего ведь не изменилось. С чего бы я так болезненно реагировала на то, что кроме внешности (да может, ещё и приданого) женихов редко интересовало что-то ещё?

Неужели на меня так пагубно повлияло знакомство с инкубом? Он единственный не смотрел на внешнюю красоту. Он видел что-то ещё. Что-то внутри – недоступное обычному взору.

В который раз мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы не потерять нить разговора.

- И каковы же были ваши успехи в изучении принципов домашней экономии? – интересуется баронет. А сам снова ныряет взглядом в декольте Лили.

Мистер Льюис незаметно подталкивает меня локтем.

Самое время рассыпаться в очередных дифирамбах моей подопечной. Самое время оправдать то, зачем меня сюда позвали. Но я молчу – молчу, как будто язык отнялся, как будто внезапно онемела.

- Ах, вы разве не видели – на балу сегодня самый настоящий инкуб!.. Вон там, танцует с великолепной графиней де…

Обрывок разговора долетает до меня, как отравленная стрела, пущенная куда-то в подреберье.

- Простите, я… мне не совсем хорошо.

Не знаю, что подумают о гувернантке невесты жених, мой хозяин, хозяйка, все эти люди… мне нечем дышать. Холодеют кончики пальцев. Мне срочно нужно уйти отсюда. Мне…

Прихожу в себя, когда понимаю, что проталкиваюсь сквозь толпу, иду вслед за двумя полноватыми дамами средних лет, разговор которых подслушала. Как ослица на верёвочке иду.

Даже если сейчас меня уволят за дезертирство с поля боя – плевать. Я должна увидеть.

В центре зала кружатся пары. Но вокруг одной из них – пустой круг.

- Вот он, вот! Погляди. Ну разве не прелесть. Красавчик! Ох, было б мне поменьше лет, я и сама…

Темноволосый, черноглазый, с хищной улыбкой на полных порочных губах.

Без сомнения, писаный красавец.

Не мой инкуб.

Опустошение и разочарование так велики, что я минут пять стою на месте, пока меня толкают то слева, то справа, обтекают потоки людского моря, а я остаюсь в центре бурлящего вихря, как тот несчастный затонувший корабль, о борта которого бьются волны, изламывая в прах и так пострадавшие в буре бока.

Хочется быть честной с собою. Хочется быть честной – это то немногое, что я ещё могу.

Я… его… люблю.

Я его люблю.

Мне понадобилось убежать на край света, чтобы понять.

Я просто-напросто без памяти влюбилась в своего инкуба, и теперь мне физически плохо вдали от него, и как будто свет погасили во всём мире сразу.

Всегда думала, что просто не способна влюбиться. Ни разу такого не случалось со мной, и я уж было возблагодарила небеса за то, что отвели от меня подобную беду. Теперь понимаю, что уж лучше бы влюблялась во всякого смазливого курсиста, как мои одногодки. Чем пить сейчас эту горькую чашу залпом.

Всё это так глупо и невозможно… и это уничтожит мою жизнь, без сомнения. Медленно, но верно растерзает душу на части – ведь у этой обречённой любви нет ни малейшего права на существование.

Подношу ладонь к шее, обхватываю горло, пытаюсь расстегнуть хоть одну пуговицу, потому что задыхаюсь. Слишком тугой воротник.

- Ну здравствуй, Мышка.

Резко оборачиваюсь.

Он стоит в шаге от меня. Не знаю, как долго стоял и вот так просто смотрел. Заложив руки за спину, широко расставив ноги, как капитан на палубе в шторм. Велиар кажется неподвижной скалой, вросшей в паркетный пол бального зала – слишком помпезного зала для его запылённой дорожной одежды неопределённо-серого цвета.

Будто высеченные из камня черты лица. Вымокшие под дождём, потемневшие волосы в полном беспорядке прилипли к вискам. Тени под глазами, заострившиеся скулы, плотно сжатые губы.

И чёрный, как провал в преисподнюю, кипящий гневом взгляд.

Бессильно роняю руку. Звуки бала сливаются в невнятную мешанину, отступают, проваливаются куда-то за пределы заколдованного круга, в котором только мы вдвоём.

Нужно – бежать от него, возвращаться к постылым хозяевам, пользоваться многолюдностью бала, где инкуб не сможет ничего мне сделать.

Хочу – бежать к нему, броситься на шею, прижаться и целовать жёсткую линию губ, вспоминать на вкус.

В результате стою на месте как парализованная, и не могу пошевелиться, ни туда ни сюда.

- Вел, я… - мой хриплый шёпот и без того не слышно в грохоте музыки. Но Велиар вскидывает голову, щурит надменно взгляд, властно обрывает:

- Нет. Я больше не стану тебя слушать. Так что не трать слов.

А я на самом деле хотела извиниться за то, что обманула. Но, судя по всему, мои извинения ему без надобности. Он не за ними ехал сюда через пол карты.

- Как ты меня нашёл?

Инкуб усмехается, но это недобрая улыбка.

- В Кроуфорде никто не видел очкастой и скучной гувернантки Льюисов. Зато прехорошенькую юную леди с длинными волосами, сверкающими глазами и румянцем на всю щёку запомнили многие на станции, откуда уходят дилижансы. Не составило труда узнать, в который ты села.

Смущаюсь. Видимо, после того, как инкуб едва меня не «съел», я была так взволнована, что совершенно позабыла о правильной маскировке.

Значит, в Кроуфорде меня даже не узнали… хорошо, что не пойдут лишние слухи. Получается, я невольно сумела в очередной раз спрятаться ото всех. Плохо, что не получилось спрятаться от одного-единственного, от кого имело смысл.

Инкуб прекращает давить меня мрачным взглядом.

Просто отворачивается. А потом бросает через плечо – и я вижу его чеканный надменный профиль.

- Я ухожу. Ты же сама не хотела слухов? Так не будем давать им пищу. А ты… жди полминуты – и за мной. И лучше не испытывай снова моё терпение, Эрнестина. Поверь, от него уже почти ничего не осталось. Ещё один-единственный твой фокус – и с бала уедешь задницей вверх на моём плече. Вот тогда уже будет поздно беспокоиться о слухах.

Он почти рычит, и я понимаю, что в этот раз всё предельно серьёзно. Шутки кончились. Я доигралась.

Как загипнотизированная смотрю на грациозную хищную походку инкуба, на движения широких плеч, на то, как он почти скрывается в толпе… еле успеваю очнуться и пойти за ним прежде, чем совсем потеряю из виду.

Я так устала бегать, у меня такое опустошение на душе, что Велиар мог бы не волноваться – мне сейчас плевать даже на то, что я покидаю свой служебный пост, и теперь хозяин вполне может уволить меня за дезертирство. Не могу думать ни о чём другом – только о том, чтобы не потерять в толпе тёмно-серое пятно, которое то и дело заслоняют от меня пёстрые наряды.

Наверное, крохотной булавке проще избежать притяжения магнита, чем мне – оторвать взгляд.

Когда он проходит мимо невозмутимых лакеев через позолоченные двери высотою в два человеческих роста и исчезает за ними – я начинаю паниковать. Ускоряю шаг.

Что, если я его потеряю? Прямо сейчас? Вдруг это такой изощрённый способ мести? Чтобы я почувствовала себя в его шкуре? И когда я пройду через створки дверей, увижу лишь пустой коридор? Что буду делать, если так никогда больше и не смогу приблизиться – и коснуться, и попытаться объяснить, оправдать себя, достучаться… просто, чтобы понял, почему я так поступила с ним. Чтобы престал на меня так смотреть.

Как бы я хотела вернуть снова тот, прежний взгляд – тёплый, страстный, обожающий… нежный. Хоть на минуту. А не сгорать заживо в ледяном огне его высокомерного гнева. Никогда не подозревала, что это может быть так больно. Когда на тебя смотрят снова как на… мышь. Пищу, которая вздумала бунтовать и сбежала с тарелки. Мне казалось, что он перестал уже так ко мне относиться, что всё это превратилось в нечто большее, нечто, чему я не могла найти название… какая глупость. Как будто инкубы умеют чувствовать что-то, кроме голода.

Кот поигрался, и хватит. Я, наверное, развлекала его, веселила до поры до времени. Но перешла границы дозволенного.

Лакеи даже не смотрят на меня. Их привычно-остекленелый взгляд направлен куда-то в пустоту.

Такие же слуги, как я. Живые игрушки.

Вылетаю в коридор, задыхаясь… и не успеваю испугаться, как меня хватают за руку.

Инкубу изменяет терпение. Здесь, в пустом и прохладном пространстве он больше не хочет разыгрывать спектакли для случайных зрителей. Добыча попалась в когти, и должна знать об этом.

Не удостаивая даже взглядом, Велиар тащит меня вперёд. Я едва поспеваю. Запястье жжёт горячее касание, даже через плотный рукав. Бесполезно просить подождать. Я и сама уже не могу.

А потом он останавливается, так, что я врезаюсь в его плечо.

- Слишком долго… иди сюда!

И толкает меня в сторону крохотной ниши в стене.

Там всего лишь маленький столик на витой ножке, и на нём ваза с сухоцветами. Столик не выдерживает раздражённо вломившегося инкуба, разваливается на части. Ваза тоже в дребезги.

Велиар вжимает меня в стену и задёргивает за нами бордовый бархат декоративной шторы.

В полумраке – лишь звук нашего дыхания. Мерцающий взгляд надо мной. Сгустившееся до предела напряжение, от которого дрожь по телу. Слишком тесно, чтобы я могла хотя бы пошевелиться. Но кого я обманываю – будь это хоть тронный зал королевы, трудно шевелиться, когда тебе к стене всем телом прижимает разъярённый инкуб.

Делаю ещё одну попытку достучаться.

- Велиар…

- Молчи. Я слишком зол на тебя. Или на себя… да, так вернее. Впервые в жизни подпустил кого-то ближе, чем следовало. Что ж, будет мне наука. Спасибо. Мышка.

Мне хочется плакать. Почему? Что я такого сделала? Если я осталась бы тогда, разве это что-то изменило? Но всё равно горько слышать всё это, горько слышать его признание. Что оказывается, я была… ближе.

А теперь, когда он держит меня в руках, мне кажется, что между нами снова пропасть.

Просто голодный инкуб.

Просто подходящая добыча.

- А ещё я смертельно голоден, Эрнестина!.. – царапает мой слух его хриплый шёпот.

- Мог бы подкрепиться в дороге! – отвечаю я, сглатывая противный комок в горле, изо всех сил сдерживая жгучие слёзы.

Инкуб не сразу отвечает.

- Я хотел только тебя. И ты заставила меня побить мой личный рекорд воздержания, Мышка. Так что… сегодня тебе придётся дать мне много. Очень много Пламени.

Мне безумно хочется, чтобы Велиар меня поцеловал. Чтобы стёр дрожь с моих губ. Чтобы выбил мысли из головы, чтобы я перестала думать о том, что он сказал только что.

Но он не целует.

Поцелуи – это было что-то из нас прошлых. Из того времени, когда мы были ближе, чем следовало. Теперь инкуб очнулся от временного помрачнения. Теперь всё так, как и должно быть. Я – добыча. Он – не любит целоваться с едой.

Поэтому никаких поцелуев. Только медленно-медленно тянется вверх подол моего платья.

А потом между ног ложится его рука.

Я всхлипываю и падаю Велиару на грудь. Прижимаюсь лицом. Он надавливает ладонью сильнее, я сжимаю ноги. Его шипение сквозь зубы, когда первая, оглушающая волна Пламени вырывается из моего тела и обрушивается на него.

Дышу его запахом, живу – ощущением горячей кожи под губами, в вырезе сорочки. Эти, всё ещё понятные чувства дают не сойти с ума, когда меня уносят куда-то в океан хаоса чувства, которых я не испытывала ещё никогда.

Он проводит пальцем сверху вниз по моему телу через тонкую ткань белья. По самому нежному, самому сокровенному, где ещё никто, ещё никогда…

Обвиваю руками его шею, прижимаюсь тесней. В этом безумии мне нужна опора. Иллюзия того, что он сейчас со мной. Что мы по-прежнему близко – ближе, чем имеем право. И он не отстраняется, не прерывает моего порыва. Вместо этого склоняет лицо и утыкается мне в волосы.

Снова – едва касаясь, сверху вниз, на кончиках пальцев неся самую сладкую в мире отраву. Она всё быстрее и быстрее проникает в кровь.

Пока опытные, умелые пальцы осторожно проводят разведку боем, вычерчивая карты доселе не изведанных территорий. Прокладывают маршруты, обводят плавные линии рельефа, изучают холмы и впадины, готовят противника к неизбежной капитуляции.

Я не успеваю привыкнуть – к такому невозможно привыкнуть! – как он перемещает ладонь выше, мягко оглаживает низ живота под корсажем… а потом снова скользит вниз. Раньше, чем успеваю хоть на секунду выдохнуть. Он не даёт мне ни единого лишнего мгновения передышки.

Тесёмки панталон развязывает неуловимым движением, я даже не успеваю заметить. Дразняще проводит по верхнему краю, очерчивает пояс – так, чтобы я совершенно точно поняла, что собирается делать. Мои протесты умирают раньше, чем даю им выйти из моих губ. Теперь – лишь протяжный стон, когда его пальцы всё-таки проникают внутрь, минуя последнюю невесомую преграду.

- М-м-м-м…

- Да, Мышка, да-а… так. Дай мне ещё.

Он так злился на меня. Но так нежны его прикосновения. Как самая бархатная в мире ласка. Самое трепетное узнавание. Самое «настоящее» доверие. Больше не бывает.

Сильнее сжимаю объятия. Почти повисла уже у него на шее, потому что ноги совсем не держат. Капли дождя с его волос – на моих губах. Сырая холодная ткань сюртука на плечах и его горячая, раскалённая кожа там, где касаюсь шеи – самый сумасшедший контраст.

Один… два… три быстрых движения… и длинное скольжение вниз.

Моё судорожное дыхание.

Его короткие вдохи и рваные выдохи.

Всё повторяется снова, но каждый раз по-разному. Он раскрывает меня, как лепестки цветка, и пьяным нектаром пьяны, кажется, мы оба.

Швыряю в него свой огненный шторм, чтоб не взорвало изнутри.

Велиар рычит сквозь стиснутые зубы и останавливается на мгновение. Но только на одно.

В следующее – его палец опускается ещё ниже и проникает внутрь меня.

Сдавленно вскрикиваю, сжимаюсь всем телом в ответ на острое до боли удовольствие. Сладкое, как мёд, солёное, как кровь, горькое, как яд.

Я, наверное, его сейчас задушу. Не знаю, как он терпит. Может, в такие момент инкубы не дышат? Может, им и не нужно вовсе дышать? Это всё притворство, как и человеческая еда. А на самом деле всё, что им нужно – это Пламя?

Потому что инкуба будто срывает с цепи.

Он пьёт меня жадными глотками, нетерпеливо высекая всё новые и новые искры из моего тела. В хаосе стыдных, ослепительно дерзких и томных движений я теряюсь без остатка, растворяюсь, перестаю понимать, где моё тело – а где его. Где моё наслаждение – а где его. Где моё Пламя – а где ненасытно поглощающий его инкуб…

Всё плотнее бархатная чернота перед глазами.

Всё туже затягивается в узел удовольствие.

Я забываю дышать и замираю каждый раз, как он останавливается хоть на миг, зная, что дальше снова будет чудо. Предвкушая новый нырок, всё глубже и глубже в расплавленную лаву…

А потом всё вдруг резко прекращается совсем.

Я чувствую, как Велиар убирает руку и небрежно опускает мне юбки.

Распахиваю глаза.

Он отстраняется, отцепляет меня от своей шеи.

Тёмный взгляд сверху – непроницаемый, горящий, всё ещё горящий тем самым лихорадочным огнём, что сжигал нас обоих только что. Но Велиар уже не со мной. Он оставил меня там одну.

- Хочешь ещё?

- Да… пожалуйста… - срывается с моих губ тихая мольба прежде, чем успеваю себя сдержать.

- Замечательно. Теперь ты узнаешь, что такое – хотеть до боли, до умопомрачения… и не получить.

Он делает полшага назад. Хруст осколков под его сапогами.

- Желаю тебе сладких снов, Мышка.

- Ты… куда? – не верю своим глазам. Он и правда собирается уйти? Сейчас?!

- До следующей встречи. Я сам тебя найду. Когда снова проголодаюсь.

Насмешка в его голосе бьёт меня наотмашь, как пощёчина.

Опираюсь затылком на стену, сглатываю вязкую слюну, впиваюсь пальцами в шероховатую поверхность позади меня, чтоб только не упасть. Потому что мир качает под ногами. Я всё ещё зависла где-то там, на глубине, и барахтаюсь теперь там одна, и не могу выплыть.

Велиар берётся рукой за край занавеси. Вижу его, повёрнутого вполоборота. На лице – отчуждённая маска. Ещё один шаг – и он уйдёт. Вот так просто и спокойно, указав мне моё место, сохранив Договор в неприкосновенности, а мою гордость – разрушенной до основания.

Остался только шаг. Но он всё стоит и смотрит на меня.

Зачем?

Что тебе теперь, инкуб?

Что ты видишь? Неужели есть дело до меня, выпитой почти до дна, опустошённой и больше не нужной? Аппетит удовлетворён. Пища пришлась по вкусу. Тарелка почти пуста. Сытый гость доволен. И всё правильно, наверное – грязные тарелки ведь оставляют на столе…

- Да чтоб я сдох. Что же ты со мной делаешь.

Снова падает занавес.

И последним, девятым валом в шторм на меня обрушивается поцелуй.

Я беспомощно отвечаю. Инкуб целует так, будто перечеркивает всё, что было до этого. Будто не он только что щурился сыто и надменно, будто не его губы кривила жестокая усмешка. Теперь эти губы впиваются в мои с какой-то лихорадочной страстью. Словно теперь это снова голод – только другой. У меня нет названия такому сорту голода.

С горячим выдохом отрывается от моих губ, прислоняется на мгновение лбом ко лбу.

И на этот раз действительно меня оставляет. Уходит порывисто, резко, обрывая разом весь миллион невидимых нитей, которые связывали нас только что. И каждую я чувствую, как невыносимую боль.

Колеблется тяжёлая бархатная ткань.

Я сползаю по стеночке и опускаюсь на пол. Всё тело потряхивает, перед глазами до сих пор пляшут искры. Остатки неотданного, лишнего Пламени жгут и кусают, злятся и рвутся к тому, кого больше нет рядом.

Он всё-таки нашёл способ отомстить. Но какую жестокую месть выбрал для меня!

Пытаюсь хоть как-то успокоиться, отдышаться, остыть, но не выходит.

Где-то продолжается бал. Музыка постепенно снова достигает моих ушей. Весёлый смех, торопливые шаги…

Кто-то отдёргивает занавес, неловко ойкает. Мужской голос сконфуженно восклицает:

- О, кажется, здесь уже занято!

- Ну так пойдёмте куда-то ещё! – нетерпеливый женский кажется смутно знакомым.

Ткань падает обратно.

Я снова остаюсь одна. Подтягиваю колени к груди и закрываю лицо ладонями.