Инкубья дочь

Глава 2. Праздник

Праздник. О, какой же веселый это будет Праздник!

Дождавшись, пока мать уйдет на двор, Змейка потерла в ладони и хитро улыбнулась сама себе.

В небольшой темной комнате все было так же, как в десятке других домов Ланьей Тиши. Крашеные доски стен, ажурные этажерочки, доисторические, доставшиеся от пращуров шкафы, кровати с горками подушек под белым кружевом и большое зеркало в тяжелой раме – непременный местный атрибут.

Встав перед ним в рост, Змейка скинула на пол платье, стянула застиранное дешевое бюстье, широкие панталончики с перетяжками над коленкой и застыла, голая, любуясь собой. Хороша же, чего спорить? Хотя, никто не спорил, все так и думали, и это часто доставляло девушке проблемы.

Змейка провела теплыми ладошками по тугому, «щенячьему» животику, по гладким бледным бедрам. Под пальцами вспыхнули искры и начали проступать цепочки «целомудренного» пояса. По три с каждой стороны – серебрятся, блестят, будто дразнятся! А посередине – железное, со стилизованной скважинкой для ключика. Унизительно. Будто она самая блудливая распутница Ланьей Тиши? Будто сама в постели к мужикам лезет? Да, она горячая, любит покрасоваться и потанцевать, но за каждым встречным поперечным отродясь не бегала.

А все матушка! С детства боялась за дочкину судьбу, страховалась, как могла, и свободолюбивый Змейкин характер принимала всегда за бесстыдство наследственное. Вот падре Германа и попросила помочь, а он рад стараться – вредный старик! Будь его воля – вообще бы парней с девчонками по разным краям деревни рассадил. По клеткам. А между клетками стену поставил! И теперь приходится щеголять в этом глупом поясе, хорошо, хоть не видно под платьем. А еще хорошо, что он светлой силой заклятый и проявляется только при чужом прикосновении или собственном, не целомудренном.

Раньше поясок раздражал. Шутка ли! Второй подобный во всей Ланьей Тиши имелся только у мельниковой Луски, девы неразборчивой, глуповатой и помолвленной с «ценным» городским женихом, что уже второй год обещался забрать красавицу в свои «райские кущи». Хороша компания!

Сегодня Змейка не сердилась. Именно сегодня наличие пояса целомудрия было как нельзя кстати. Соблазняй кого хочешь и как хочешь и ничего тебе от этого не будет. И пусть этот кто-то хоть слюнями обкапается, хоть от досады лопнет!

Девушка прислушалась – на дворе мать что-то растолковывала упрямой злой козе, кажется, уговаривала ту подоиться.

Время есть! Змейка бесшумно откинула крышку большого сундука, раскопала до самого дна тряпье и вытянула наружу сверток. Оглядевшись по сторонам, будто воровка, развернула добычу и, вернувшись к зеркалу, с восторгом приложила к себе. Сорочка, тоненькая, прозрачная, нежная. Такая красивая – глаз не оторвать! Кружева аккуратные и немного жуткие – увитые тернами черепа. Непростой рисунок, и сорочка непростая. Подарок отца. Для мамы…

Змейка посомневалась еще пару секунд и решилась. Натянула на себя неземную красоту. Мать ведь все равно не узнает. Она волшебную вещицу давно на дно сундука запрятала, с глаз долой – из сердца вон. Не вспомнит. Точно не вспомнит.

Затаив дыхание, Змейка накинула дивный наряд, сразу ощутив себя жутко взрослой и соблазнительной, а еще коварной. И неуловимой. Почти всесильной.

Мать, кажется, договорилась с козой. Дочь подхватила с полу панталончики и платье, принялась спешно натягивать на себя. Чуть распустив шнуровку на вороте, прикрыла все сверху летним жилетом, цветастым и легким. Готова! Хороша, как никогда! Можно и к исполнению коварной задумки приступать.

Главный праздник лета – Летник – в Ланьей Тиши справляли в середине Июня, когда солнце стояло в зените, щедро раздаривало свет и тепло. Купались в этом свете серые дома и будто становились новее и ярче. В садах наливались первые ягоды, алые и сочные. И девушки наливались, а вернее раздевались – сбрасывали до осени меховые накидки и длиннорукавые теплые платья.

В больших городах Летника не праздновали, что уж говорить о столице, там подобные гулянья считались моветоном. Да и Святая Церковь народные традиции не особо жаловала – кто знает, что все эти древние действа значат и не навлекут ли беды?

Чету было плевать на предрассудки – праздники он любил. В особенности те, где столы ломились от выпивки и еды, а полы от танцев. Конечно, удариться в загул Святому Ныряльщику не позволяла должность, но это в городе, а тут, в глуши можно рискнуть и слиться с толпой, авось не заметят. И Чет рискнул, стараясь делать это как можно аккуратнее.

В этом году столы стояли не на площади, а возле дома старосты, там, где дорога расходилась вширь. На кустах сирени, что выбивались из палисада, висели на шнурках круглые глиняные фонарики со свечками внутри.

В праздничном меню нашлось много еды и выпивки, а поблизости много лишних глаз, ртов и ушей. Именно поэтому Чет благоразумно и демонстративно выбрал чашку для чая. Уже потом, под шумок, он налил в нее грог – благо, от чая не больно-то отличишь.

Селяне расселись по местам. Нарядные, важные. Лучшие тряпки, небось, надели! Даже забавно. Мужчины в костюмах и при жилетах по городской моде, что была последней лет 10 назад. Про баб вообще говорить нечего – шляпы с перьями и белые передники. Где они взяли все это? Чет готов был пожать руку тому купцу, что втюхал местным модницам подобное.

Хотелось уже поесть, но падре некстати начал проповедовать. Вот ведь! Проповедь – это хуже перьев и шляп. Однозначно хуже.

Чет потихоньку прихлебывал грог, слушал вполуха и скучал. За всю свою жизнь он прослушал, наверное, сотни проповедей, и ни одна из них не была интересной. Хотя теперь, наблюдая, как неумело падре Герман пытается притянуть языческий праздник к священной морали, счел это даже забавным. Он даже зевать перестал и мысленно добавлял к каждой напыщенной фразе падре скептическое: «ага», «конечно», «прямо сейчас» или «да черта с два».

Он бы и дальше продолжал эти безмолвные препирательства, но отвлекся. На место, что пустовало по правую руку от Чета, кто-то шумно опустился и вздохнул глубоко. Судя по оглушительному шебуршанию, перезвону вилки о тарелку и призывным придыханиям, Ныряльщик сообразил, что обращаются к нему.

– Господин Ныряльщик, – подтвердил догадки нежный голосок, – как продвигается ваше расследование?

– Неплохо.

Боковое зрение – вещь полезная! С его помощью можно разглядеть многое, не поворачиваясь к собеседнице.

Цветастая жилетка, припущенная шнуровка и кружева, кокетливо проглядывающие за витым жгутом. Как-то круто для деревни. Его, что, соблазняют? Прости, красотка, не на этом задании. И вообще, ищи дурака, что поверит колдунье.

Девчонки всегда западают на Святых Ныряльщиков. А уж за каким-нибудь Би, и уж тем более Эем вообще готовы идти хоть на край света. Досадно, что ни Би ни Эй этим никогда не пользовались. Пользовались другим. Тем, что, усмиряя тело, порой сильно убивает мозг. Так что таблетки Чет отмел сразу.

Тем временем девица не собиралась отваливать. Во всем ее деревенском кокетстве отчетливо проступали фальшь и наигранность. «Задумала чего-то» – сделал вывод Чет. Бабы бабами, а работа работой. В другой раз он, может, и воспользовался ситуацией, но теперь… Теперь он пообещал падре Оливеру вести себя хорошо. А, значит, надо вести себя именно так!

При всей своей притягательности обольстительница не могла лишить Чета возможности рассуждать трезво. За всю свою недолгую жизнь Ныряльщик видел достаточно женщин, чтобы научиться распознавать, когда на него ведут охоту.

Хорошенькая брюнеточка хоть и пыталась играть искусительницу, актрисой была никудышной. «Скорее всего, ее приставил местный падре, – предположил Чет, а потом вдруг подумал. – Падре! Тот самый, в высокоморальных закромах которого хранится то самое коллекционное»…

И план сам собой созрел в голове.

Пусть Чет и не дотягивал до стандартов Орденовской элиты, копировать повадки «блондинок-куколок» научился неплохо. Он изобразил томный, загадочный взгляд, с видом полного отрешения уставился за головы сидящих напротив селян. Само благочестие. Космическое спокойствие. Отрыв от земли.

Девушка что-то снова спросила. Чет милостиво согласился, особо не прислушиваясь к просьбе.

– Так вы прогуляетесь со мной? Спасибо! – раздался рядом с ухом восторженный голосок.

Это было не совсем то, что он планировал. Это было даже лучше, чем он планировал. Втолковывать девице о необходимости стырить у местного падре вино лучше без свидетелей, чем за общественным столом.

Так они из-за стола и поднялись. Сияющая грешной красотой Змейка и возвышенно-отрешенный Чет. Оба довольные собой и таящие в душах хитрые замыслы.

На цветущей праздничной улице парочка не вызвала ни у кого каких-либо подозрений. Чет хорошо вжился в роль, и его просветленному смирению позавидовал бы любой падре. Не теряя туманности взгляда, он искоса взглянул на спутницу и произнес:

– Могла бы ты оказать мне одну услугу, благочестивая дева?

– Какую именно? – «благочестивая дева» мысленно потерла ладони и самодовольно ухмыльнулась. Похоже, Ныряльщик повелся на ее уловку, и провернуть аферу будет проще простого.

– Для одного светлого ритуала мне нужно кое-что, что есть у вашего наставника – падре Германа.

– Так и попросили бы у него? – Змейка не удержалась, съязвила, но вовремя собралась и вернулась в образ. – Ну, конечно, Пресветлый Господин, я помогу вам, как же иначе?

Чет все-таки уловил эту перемену и понял для себя, что устных увещеваний будет, возможно, маловато. Пришлось напускать на себя еще больше возвышенной загадочности, чтобы рыбка не сорвалась с крючка.

А солнце между тем окончательно скатилось за горизонт. Улица опустела и погрузилась в благоухающую цветением тьму. Шум праздника остался на площади, вместе с запахом жареной на вертелах баранины, гвоздики и мяты. Вместе с разговорами и сплетнями. Вместе с путающимися под ногами собаками и детьми, играющими под столом в вурдалака.

Змейка верила в собственные силы, но поведение Чета все же вызывало у нее некие сомнения. К чему это напускное смирение? Она ведь прекрасно помнит, как в гостевом доме он орал на свою тигрицу и рассуждал про кордебалет. А теперь-то что? «Наверное, это все от моего обаяния. Смущается» – простодушно предположила соблазнительница.

Рядом с домом падре она остановилась и выжидающе взглянула на Чета.

– Я подожду тебя здесь, благочестивая дева, – заявил Ныряльщик, – а ты иди.

Змейка непонимающе улыбнулась. Он что, серьезно? Серьезно ждет от нее какую-то падровскую бутыль? Тут в ее хорошенькую головку начали закрадываться сомнения, что все это неспроста.

Сомнения посетили и Чета. Хитрые улыбочки – не совсем то, чего он ждал. Значит, его очарование не возымело на девицу достаточного эффекта, а посему придется действовать очевиднее, напористее и грубее. В конце концов, кто ему что скажет? Девчонка нажалуется? Вряд ли.

Чет подошел к Змейке вплотную. Медленно и мягко поставил руки с двух сторон от нее – уперся ладонями в шершавые доски старого забора. Заглянул в глаза требовательно.

– Ты ведь поможешь мне?

В тот миг ему очень хотелось прижаться к деве теснее и подробнее познакомиться с оттенком и узором мелькнувших в вырезе платья кружавчиков, но пришлось сдерживаться и держать необходимую дистанцию.

Змейка растерялась. Вроде бы она добивалась именно этого, но планировалось-то все иначе! Она – бесстрастная, Ныряльщик – соблазненный… И теперь он почему-то не казался таким противным и заносчивым, как при первой встрече. Что ж выходит? Ее саму, похоже, соблазнили? Девушка отчаянно встряхнулась и, решив, что выходом из ситуации будет согласие и поспешное выполнение просьбы, бешено затрясла головой:

– Выполню!

Чет удовлетворенно кивнул и убрал руки. Отступил, с усмешкой наблюдая, как девица ланью ускакала в сторону покосившейся калитки и исчезла за ней.

Он стал ждать, глядя то на масленого цвета полную луну, то на валяющиеся у забора камни.

Ждать пришлось недолго. Словно притянутые настойчивым взглядом, эти самые камни вдруг закружились в пыльном вихре и поднялись в воздух. Заломив от удивления бровь, Чет вытаращился на них, и пропустил важный маневр – один камень отделился от общего танца, со свистом рассек воздух и на огромной скорости врезался Чету в правый глаз.

– Какого демона? – выругался Ныряльщик и угадал. Перед ним в водовороте искр заворочался кто-то большой и рогатый.

Цветком распустилась в воздухе красноватая мускулистая фигура, захлестал по мощным ногам гибкий хвост с пушистой кисточкой на конце.

– Только попробуй еще раз подойти к ней! – трубный голос грохнул раскатисто, заставив замолчать хор цикад.

– Да чтоб ты во тьму провалился! – не задержался с ответом Чет. Зажав рукой подбитый глаз, он сердито оглядел драчливого незнакомца. – Кто ты вообще такой?

Демон не ответил на заданный вопрос. Зажег фонарями глаза и выдал с пафосом:

– Я бы вытерпел любого: разбойника, пьяницу, бандита, прелюбодея. Даже если бы первым мужчиной моей дочери стал… стали корабль с матросами или рота солдат, я закрыл бы на это глаза. Но ты! Мерзкий святоша! Это оскорбление для любого инкуба, на долю которого выпало нелегкое испытание стать отцом.

– Так ты ее отец? Мне теперь тебя папой называть, да? – с издевкой поинтересовался Чет, недоумевая, что среди мирной жилой деревеньки делает демон.

«Как они вообще тут живут?» – мысленно возмутился он, потирая глаз, а потом, приглядевшись, понял, что демон иллюзорен – весь полупрозрачен и воздушен, несмотря на мнимую массивность. Наверняка монстр-призрак потратил все силы для эффектного появления, а теперь они кончились, и демон стал таять на глазах. Он таял и хорохорился. Растворялся в воздухе и возмущался.

– Ныряльщик! Подлая собака из Святого Ордена. Да никогда… Да ни за что…

Договорить он не успел – исчез. Зато появилась Змейка.

– Я не нашла, – запыхавшись выдала она и вопросительно уставилась на Чета.

– С вами что-то случилось?

– С папашей твоим познакомился, – отмахнулся тот. – Ладно, не нашла и не нашла.

Змейка остолбенела. Ныряльщик вел себя странно и нес какую-то чушь. Отец-инкуб никогда не приходил в деревню, да и вообще, похоже, уже не существовал. Правда, по деревне иногда ходили слухи о том, что бродит тут якобы его призрак, но…

– Вы в порядке, Пресветлый Господин?

– Все прекрасно, благочестивая дева, иди домой.

Чет неопределенно махнул Змейке рукой и двинулся к себе. По дороге он раздумывал над новостями. «Значит, дочь инкуба. Как она выжила? Обычно от подобных ей в деревнях избавляются, а тут…»

Додумать он не успел, и дойти до дома тоже. За спиной кто-то пыхтел и топал, спеша нагнать. Падре.

– Господин Ныряльщик, – схватившись за сердце, начал он и, увидев Четово лицо, забыл, что собирался сказать. – Что с вами?

– Происки темных сил, – с готовностью пояснил Ныряльщик, радуясь собственной честности. – Все никак не уймутся.

– Да, кстати, по поводу этих самых сил, – падре вспомнил, о чем хотел говорить и заговорщицки понизил голос. – Я вам сразу забыл сказать, но в гостевом доме иногда призрак безобразничает. Мертвая женушка давно почившего винодела. Так ее, если что, святая вода не берет! Тут вино нужно, – падре покопался за пазухой и вынул оттуда заветную бутылку. – Вот у меня завалялось. Я освятил ее, так что пользуйте смело. Лейте из нее прямо на призрака, если сильно донимать будет.

Уже через пять минут Чет вернул бутыль в бар и, поражаясь собственной удачливости, вытянулся на кровати. Если бы он знал, что вечер закончится именно так – не парился бы. Хотя, в глубине подсознания ерзала предательская мыслишка – не вино было главной целью сегодняшнего общения с девчонкой колдуньей. А что? Кружавчики? Может, и они. Хотя теперь все это не особо важно. Важно выспаться, пока молчит призрачная болонка.

Все праздновали, и только Белку праздник обошел стороной. Ее не привлекал ломящийся от угощений стол. Добрую половину угощений девушка наготовила своими руками, а свое обычно не привлекает. Своим лучше угощать.

Праздник. Веселые фонарики, шляпы и ленты. Разговоры ни о чем, сплетни сельских матрон, хихиканье девушек, неумелая бравада парней. Все радовались, а на Белку снова напала тоска. Она смотрела на общее веселье и старалась казаться незаметной. Когда начались танцы, ей и вовсе захотелось уйти.

И она ушла. Пока пробивалась через толпу, кто-то в порыве веселья ухватил ее за талию, кто-то тянул за руку, пытаясь втащить в пестрящий летящими подолами танцовщиц круг. Белка ловко вырвалась и убежала во мрак.

Гулять одной оказалось приятнее. Цикады поют, и вторит им из кустов запоздалый соловей. Его срок прошел в конце весны, а он все распевает, все не угомонится – настойчивый какой!

Белка прошла до конца улицы и спустилась к большому озеру, чьи берега терялись в космах плакучей ивы. Она ступила на деревянный мосток, с которого рыбачили и полоскали белье, прошла по шатким дощечкам, присела у края, скинула обувь и свесила ноги воду.

Белые тугие икры тут же ожгло холодом. Приятно! Белка задрала повыше подол, чтоб не замочить, подвигала ногами, взбивая легкую волну. От этого дрогнула в темной глади отраженная луна, рассыпалась неровными кусочками.

Белка вздрогнула. Ей показалось, будто шевельнулся впереди каменный пятикрылый ангел, что одиноко торчал посреди водной глади. Он стоял на отмели, воткнутый в песок, и мальчишки – те, кто похрабрее – днем забирались к нему на плечи, чтобы порыбачить.

Померещилось. Просто луна слишком яркая. Такая яркая, что режет глаза. А еще перед уходом Белка украдкой отхлебнула грога из чьей-то кружки, оставленной на краю стола. Падре не увидел.

После грога в голове образовалась приятная замутненность. Голова чуть заметно кружилась. Белка закинула лицо к небу и зажмурилась. Холодное течение огладило ее по ноге ласково и призывно. Мечты, которым не суждено сбыться.

Из всей троицы Белка налилась и созрела первой. Грешные мысли будоражили ее ум лет с тринадцати, но до определенного момента они были просто абстракцией, ведь ни один парень в Ланьей Тиши не привлекал инкубью дочку настолько, чтобы мечтать о нем всерьез. А потом падре Герман показал картинки из Святого Писания и пошло поехало. Святой Ныряльщик – сперва расплывчатый и обобщенный, а потом вполне конкретный – Либерти Эй. Только он.

Только он один владел ее сердцем, а значит и телом. Но теперь его нет, а, значит, и мужчин, и отношений, и любовий этих разнесчастных для Белки больше не существует!

Холодная вода с одобрением тронула девичьи пальчики, вплелась в них ощутимо, приятно, будто чьи-то ласковые пальцы. Белка зажмурилась – как хорошо! И ведь вот так же мог ее касаться любимый. Не только ног, всего тела – живота, груди, волос, губ… Ах…

Девушка прерывисто вздохнула, опустила голову, чтобы с тоской взглянуть на бездушную озерную гладь. И глаза ее тут же расширились, а рот приоткрылся.

Из черной воды к ее ноге тянулась рука. Белая, словно кость, с едва заметными синими прожилками, с длинными благородными пальцами, с аккуратными ногтями и – совершенно точно – мужская! Рука настойчиво гладила остолбеневшую Белку, поднималась все выше, к колену. Ощущения от этого были безумные – страшные и одновременно приятные.

Когда ступор закончился, Белка сдавленно пискнула, подпрыгнула и понеслась по скрипучему мостку прочь.

Она бежала, не чуя ног, словно бешеная. Сердце билось где-то в ушах, а перед глазами серебрилась в лунном свете таинственная рука в черной воде, и сверкало на бледном мизинце кольцо. Золотое с розовым камнем.

Быстро-быстро мелькали дома и заборы. Ее обдавало то жасминовым ароматом, то запахом жаркого, несущимся с чьей-то кухни, то будоражащим желудок дымом – жадная соседка, не пожелав делиться продуктами на празднике, единолично коптила во дворе рыбу. Потом пахнуло теплым хлебом. Материн хлеб Белка могла почуять за версту и опознать из тысячи других хлебов. Дом. Милый дом!

Она неуклюже ввалилась в калитку, спешно заперла ее: вместо одного на два засова – даже на тот, старый и проржавевший насквозь, которым отродясь никто не пользовался.

Только посреди родного двора Белка позволила себе остановиться и отдышаться. От шальной беготни дробно стучало сердце, а на щеках проступил жаркий румянец. Белка прижала ладонь к груди, затаила дыхание, огляделась. Двор, как двор. Спит у стены щенок, положив лохматую башку на перевернутую миску. Ведут к куриному ходу крестики птичьих следов. Ветер шевелит густую крону молодого дуба, что растет возле дома. Все спокойно. Или не все?

Девушка открыла входную дверь, зашла и тоже незамедлительно заперла. Подергала. Убедившись, что дом надежен, как крепость, поднялась по лестнице в жилое помещение.

Запах выпечки приятно щекотал ноздри. От большой белой печи шел жар. Уютно горела на столе газовая лампа. Серые бархатные мотыльки бесшумно кружили у стекла.

– Нагулялась уже? Ну и хорошо, – с облегчением выдохнула Белкина мама, которая, несмотря на годы, была такой же цветущей и хорошенькой, как дочь. – Поешь, – она вынула из печного зева пирог и поставила на стол.

Пирог оказался хорош, румян и заманчив. Выполненный в виде Священного Летнего Цветка, он был восхитителен! Настолько восхитителен, что Белка моментально забыла про страхи и непонятные озерные видения. До них ли, когда смотрит на тебя со стола эдакое пышущее жаром румяное чудо из золотистых с бурым загаром лепестков, внутри каждого из которых запечен кусочек цветного мармелада. В животе заурчало так оглушительно, что Белка окончательно забыла про пальцы и кольцо. Мало ли в окрестных озерах колец и пальцев?

Благоговейно ухватив крайний лепесток пирога, голодная дочь в восторженно закрыла глаза и поняла, что вкушать сей шедевр кулинарии можно, лишь освободив совесть от всех сегодняшних дел. А что там на сегодня осталось? Сходить на двор, согнать в загон отставших кур, проверить коз, чтоб не расплескали всю воду из поилки. Да и вообще – надо бы двор понадежнее изнутри запереть. Жаль засов один.

Двором в Ланьей Тиши, как и в большинстве других деревень, звали не только территорию при доме, но пристроенный к этому самому дому скотный сарай, проход в который был прямо из кухни.

Белка сбежала по лесенке вниз. Лампу с собой не взяла. Огниво тоже. Двор хорошо освещала в открытые двери луна. Бледный свет заливал закиданные соломой доски, куриную клетушку, обитатели которой давным-давно спали и видели, наверное, десятый сон.

Белка наклонилась, чтобы подобрать упавший с гвоздя подойник, да так и замерла – задом к выходу. За спиной кто-то был.

– Так и стой, красавица моя. И не поворачивайся.

Голос, прозвучавший из-за спины, был сладким, как мед, мелодичным и холодным, как вода горной реки. А еще он был знакомым. От этого сердце Белки прыгнуло в груди, и сама она прыгнула, громко пискнув, то ли от страха, то ли от восторга. Она сама бы и под пытками не ответила на этот вопрос. Неожиданность происходящего пугала недолго. Восхищение быстро вытеснило страх. Оно было неуместным, но противостоять ему девушка не могла, ведь в дверях сарая, опираясь на косяк, стоял Либерти Эй.

Он стоял и разглядывал Белку жадными и немного безумными глазами, в глубине которых пылало алое пламя. Вода стекала с него – с его длинных белых волос, с благородной одежды. Либерти Эй стоял и серебрился в лунном свете, как призрак. Стоял и смотрел.

Белка не удержалась и громко ахнула. Ныряльщик улыбнулся краем бледных губ, поманил ее пальцем.

– Ты такая…

– Я не такая! Я просто кур проведать зашла, на сеновал слазить за новым… – в панике тут же оправдалась Белка.

– На сеновал, – губы Ныряльщика растянулись шире, блеснули зубы, а глаза прищурились сосредоточенно и требовательно, – я составлю тебе компанию.

– А почему вы сюда пришли? – Белка громко сглотнула, так и не решив для себя окончательно радоваться все-таки надо или бояться.

– А я к тебе, любимая, ты ведь сама меня позвала, – он красноречиво поднял руку и пошевелил пальцами, чтобы ярче сверкнуло кольцо на мизинце. – Я лежал на дне колодца, в темноте, а ты звала меня, любимая, и жгла своим колечком. А я лежал и думал, что ж я с тобой сделаю, когда из колодца-то вылезу. И, кстати, почему я раньше этого не делал?

На мгновение Ныряльщик замолчал, словно спрашивая себя мысленно о чем-то. Белка тоже молчала, хотя примерно представляла ответ на этот риторический вопрос.

Когда Либерти Эй вновь заговорил, она даже вздрогнула от неожиданности, а потом густо покраснела и заткнула уши. То, что она услышала, предполагалось вовсе не для нежных ушек юных дев.

– Перестаньте, пожалуйста, перестаньте, – заикаясь, шепнула Белка. Она вся пылала, вроде бы как от стыда, а вроде бы и нет.

– Ты права, любимая, не нужно слов, только время тратим. Иди же сюда, я так ждал этой встречи.

А как Белка ждала! Только встречу она представляла немножко иначе. Оно все представляла немножко иначе с того самого момента, как ненаглядный Либерти Эй неудачно прыгнул в колодец. Ведь было бы гораздо лучше если б он вообще никуда не прыгал, и не выходило б с ним тогда досадного недоразумения. И кто он теперь? Или что? Девушка взглянула на освещенного лунным светом гостя: омыла взглядом его стройную, широкоплечую фигуру, вгляделась в безупречное лицо, в нетерпеливо колотящие дверной косяк пальцы. Такие красивые пальцы и нежные наверное… Ах… Он то же, чем…кем был всегда. Мечта! Мечта…

Когда человек обретает свою мечту, он старается не обращать внимания на сопутствующие мелкие недостатки. Если же недостатки крупные, он всячески их умаляет. Вот и Белка, лишившись страха окончательно, мысленно уговорила себя, что все не так уж плохо. Если даже ненаглядный Либерти Эй и стал нечистью – подумаешь! По мнению большинства односельчан, она сама – нечисть! А нечисть с нечистью это же наверное нормально?

И она подошла. Бросилась, так сказать, в омут головой. Слава небесам, решимости хватило ненадолго. Едва ледяные ладони Ныряльщика скользнули по Белкиной талии, взгляд ее уткнулся в черные дыры на его груди. Тут страх снова взял верх. Забыв обо всех ожидаемых «сладостях», Белка взвизгнула и одним огромным прыжком отскочила на лестницу. Поднялась на пару ступеней, готовая шмыгнуть в дверь.

– Куда же ты, любимая? – ласковым голосом поинтересовался Либерти Эй, заставив ее застыть. В тоне его отчетливо прозвучало разочарование. – Мы же только начали?

– Простите! Я приличная девушка, я так сразу не могу! Мы так мало знакомы.

– Ну, я ведь не первый встречный? Я твой единственный, возлюбленный! Ты меня сама выбрала. Ты моя, а я твой. Чего нам ждать?

Медовый голос тек в уши, околдовывал, склеивал такой ошеломительной и многообещающей сладостью, что Белка тут же сомлела в нем и опять поддалась.

– Да… вы правы, наверное…

Ныряльщик оторвался от косяка и осторожно двинулся к ней, протянув раскрытую ладонь.

– Иди сюда. Не пожалеешь!

Тут в ситуацию неожиданно вмешалась кошка. Большая, белая, пушистая, как шар, она появилась из ниоткуда и встала в позу. Зашипела, раззявила грозно зубастую красную пасть. Не пройдешь! Кошка – могущественная хранительница любого дома. Она приходит в него на службу, чтобы оберегать жильцов от нечистой силы. Она властвует над мышами и дает советы домовым. Она поет песни младенцам и насылает на них добрые сны.

Белка протрезвела. В мгновение ока миновала лестницу и скрылась за дверью. Щелкнул засов. Либерти Эй устало взглянул на кошку, погрозил ей пальцем.

– Знаю, что в дом не пустишь, но на двор-то я зашел, – он самоуверенно помахал в воздухе кольцом. – Сила любви тебе не подвластна. Меня теперь ничего не остановит. Завтра еще приду.

Он развернулся и с достоинством зашагал на выход. Кошка сердито хмыкнула, ухмыльнулась в усы и раздраженно хлестнула хвостом.