Инкубья дочь

Глава 7. Цепи

Чет ждал ответа от начальства. Нельзя сказать, чтобы он сильно радовался – Сердце Тьмы все еще билось под бренной землей, – но похвастаться ему было чем, в отличие от Эя, Би и Ди, которым не повезло совсем. В отличие от них, Чет не только выжил, но и кое-что раскопал. Теперь он, подобно гончей, жаждал бежать по кровавому следу, чтобы вцепиться в горло врагу.

Светящийся белый голубь – световое послание – выпорхнул со второго этажа особняка Пинки-Роуз и умчался в направлении столицы. Чет все утро писал доклад для падре Оливера. В этот раз он даже был серьезен – не счел нужным добавлять после каждого предложения неуместные остроты и рисовать неприличные картинки на полях (бывало и такое). Все четко. Все по делу.

Ситуация вырисовывалась сложная, и на данный момент Чет видел лишь пару выходов из нее: вскрыть, разобрать колодец и зарешеченный туннель, либо завалить их, засыпать не вскрывая. Ни одного из указанных действий Чет не мог предпринять самолично – полномочий не хватало. Все городские и деревенские колодцы королевства были построены очень давно. Они считались священными, до самого последнего камушка, а, значит (как все священное), являлись собственностью Святого Ордена.

Разрушить колодец – немыслимая вещь. Небывалая. Чет долго пытался вспомнить хоть один прецедент, но ничего не вышло – копаться в хрониках он не любил, обычно предпочитая библиотеке трактир, а в собственной памяти ничего подобного не выкапывалось. Да и чутье подсказывало, что вот так запросто с проклятым колодцем разобраться не выйдет. Зачем же его закрыли? Не просто так…

Светлый голубь улетел в Башню Порядка на рассвете. Значит, вернется на закате, если из Ордена ответят сразу. Из-за этого день у Чета прошел, как на иголках.

В раздумьях Ныряльщик пришел колодцу и задумчиво заглянул в него. Отрешившись от всех мыслей, попытался довериться собственной интуиции – может, хоть какую-то картинку даст? Хоть что-то… Тщетно. В колодце по-прежнему густо мешалась темнота, и слабо колыхалось Сердце Тьмы. Колыхалось и отдавалось эхом где-то вдали, за корявым деревенским частоколом…

Чет встряхнулся, как пес после купания, зажмурился. На один единственный миг пришла в сознание картинка с яркими цветами, мелькнула по ту сторону век и развеялась. Хоть исчезла, а запомнилась четко. Жаль, смысла большого в ней не было – просто цветы. Ромашки, лютики, васильки, еще какие-то… – пестрая такая мешанина.

Как по чуйке да по сердцу – ничего в этом колодце особого нет. Только ум не соглашается. Раз закрыли, то, выходит, по надобности! А главное непонятно: все решетки эти, шипы – от тех, кто снаружи или внутри?

Так до вечера Чет и мучился: предполагал, располагал. Был уверен – после отчета явятся в Ланью Тишь святые отцы и уже тут на месте решат, что делать. И, скорее всего, выберут один из Четовых вариантов – тут третьего не дано. Либо ломать решетку или колодец, а потом нырять; либо засыпать, замуровывать все к демоновой бабушке и забывать, словно страшный сон. Все-таки Черная Вода – вещь капризная, а Сердце только при особых условиях родится: в древнем колодце, чтоб без света, но ни без воздуха, ни без связи с людским миром. Под землей, глядишь, затихнет или зачахнет, куда-то еще переползет, а там уж…

Может еще статься, что знают церковники что-то про местный колодец. Знают, чего не ведает Чет, и молчат. Может же быть и такое? А что конкретно утаивают? Выяснить бы…

В конце концов Чет успокоился. Махнул рукой. Чтоб там ни было, все равно дело должно решиться. Так или иначе, Ланью Тишь никто не бросит. Он сам уж точно.

Вечером сияющая птаха вернулась и принесла неожиданную весть.

Когда Чет прочитал проступившие на тонюсеньком – тоньше паутинки – листке слова, брови его сперва удивленно взлетели вверх, а потом негодующе столкнулись у переносицы.

– Какого демона? – он еще два раза перечитал послание и отшвырнул бумажку в сторону. Невесомая, она закружилась в воздухе весенним лепестком и рассыпалась капельками света.

Чет был зол, словно бешеная росомаха, от творящейся несправедливости. В письме небесно-синим по полупрозрачному значился приказ об его отстранении, с требованием немедленно покинуть Ланью Тишь и уступить место другому Ныряльщику. Уступить? Когда он выискивал и вынюхивал в этой дыре все, что можно выискать и вынюхать, когда нашел все что нужно – уступить? Вот так вот развернуться и, расшаркавшись перед каким-нибудь Би или Эем, свалить в туман? Это вы так за неугодное поведение мстите, епископ Грэй? Что ж, сегодня взятка ваша…

Усилием воли Чет остудил свой пыл и попробовал взглянуть на ситуацию с другого бока. В принципе, все предсказуемо и понятно. С такой кучей неудачных попыток поразить Сердце Тьмы Ланья Тишь уже давно не тишь, а весьма популярное место. Что поделать, раз дела здесь творятся такие резонансные? Само собой, Сердце поразят, но это предастся слишком большой огласке, чтобы выставлять напоказ пусть умелую, но все же весьма паршивую Орденовскую «овцу»…

С решениями Орденовского правления не спорят. Значит, придется сжать зубы и остановиться на самом интересном, стать безымянным, уступив победу и славу тому, кому они положены по статусу. Субординация, чтоб ее!

Сунув под губу сигарету, Чет вышел на балкон. Заметив внизу знакомый вихрь, с мельтешащими в нем камнями и обломками горелых досок, примирительно развел руками.

– Не волнуйтесь, папа. Завтра утром я отсюда съеду. Дочка ваша в сохранности – так что без обид.

Сваха… Ох уж эта сваха! Недаром баснословные деньжищи брала – часу полного не прошло, как вернулась в Змейкин дом, прошла по-хозяйски на кухню, плюхнулась задом на табурет (тот аж заскрипел, заскулил по-песьи), какую-то книжонку на стол хлопнула. Книжонка в кожаной обложке, внутри листы, наподобие рамок, тоже из кожи, а в них портретики с мужицкими физиономиями вставлены.

Власта, нарядившись в лучшую одежду (чтоб не хуже свахи выглядеть), села напротив дорогой гостьи и уставилась в каталог.

– Женихи? – спросила вкрадчиво.

– Угу, – степенно качнула подбородками сваха и принялась медленно перелистывать тяжелые страницы. – Дочь готова?

– Готова.

Дочь, стоя возле печки, вся подобралась и закусила губу. Рожи с картинок глядели премерзкие. Может, на чей другой взгляд они были и ничего, но Змейке от них хотелось плеваться и морщиться, как от прокисшего молока. По большинству портретов можно было сделать вывод, что живут все эти люди небедно и сытно. А еще, что художники, их рисовавшие, получили за работу хорошее жалование и поэтому приукрасили заказчиков, как могли.

Когда сваха перестала листать, Змейка взглянула на страницу и обмерла. На изображении был толстощекий губастый дядька в дурацкой шляпе.

– Нет, – хотела произнести тихо, но вышло громко.

– Да, не то, – отрешенно ответила сваха. Она была слишком сильно погружена в поиски нужного портрета. – Сейчас найду… Да где же… А, вот!

Несколько страниц перекинулись с громким шуршанием. Открылось искомое.

Змейке хватило одного взгляда, чтобы понять – дядька в шляпе был очень даже ничего… У нового жениха губы оказались еще толще, а щеки висели, как брыли у бладхаунда.

– Ну, как вам? – сваха гордо вскинула брови и ласково погладила портрет. – Один из лучших женихов. Судья, богач, вдовец, живет в столице. Никогда бы ему не предложила вашу… – она недовольно взглянула на Змейку, – но очень хотел деревенскую. Чтоб была вся, как невинный цветок, взращенный на лоне природы, и… – сваха прикрыла рот широкой, словно сковорода, ладонью, – только между нами: хочет он, чтоб девица на ведьму была похожа.

– Зачем это? – недоверчиво вскинулась Власта, но сваха успокоила ее.

– Так надо. Жених наш, мужчина непростой. Раньше в Орденовском отделе инквизиции работал, пока тот не прикрыли. Вот теперь по работе скучает и ищет себе ведьму, чтобы ночью ее…ну, сами понимаете.

Змейка уши навострила и все-все расслышала. От последних слов побагровела, словно в кипяток опущенная, хотела вякнуть протест, но мать вовремя зыркнула на нее и шикнула так, что к возражениям отбилась вся охота.

Разговор продолжился без Змейкиного участия. Матушка все выспрашивала, выясняла да уточняла. Сваха растолковывала степенно и сдержанно. Наконец, засобиралась восвояси.

– В общем, ждите! – предупредила уже с порога. – Присутствие самого жениха не обещаю, но люди от него скоро приедут.

– Какие именно люди? – уточнила Власта.

– Приказчик и повитуха. Приказчик все осмотрит, оценит, невесту сравнит с тем описанием, что я в письме дам.

– Как это «сравнит»? – вклинилась в разговор Змейка.

– В прямом смысле. Чтоб не костлявая, не страшная, не косая-кривая. Чтоб глаза два, уха два, без бородавок и без вони.

– А что, и такие бывают? – хором выпалили Власта и ее дочь.

– А то! – приосанилась сваха. – Бывает, напишут в описании «стройная», а она полудохлая, мослы из-под кожи лезут. Или иные заявят «молчаливая», а на самом деле немая невестушка окажется. Но молчит же? Выходит, потом и не придерешься! Так что теперь жених осторожный пошел. Перед тем, как под венец бежать, сперва все проверяет да вынюхивает. И верно делает. Иначе обманут. Но только не я! Я репутацией дорожу, у меня все честно. Так что не бойтесь того приказчика, осмотр его формальный будет. Увидит, что девка красивая, здоровая, да с обоими глазами – и с расспросами отстанет.

– А повитуха зачем? – Змейка примерно догадывалась – зачем, но все еще надеялась на чудо. – Просто так, за компанию?

– Нет, милочка, не за компанию. Осмотрит тебя. Везде. На чистоту и целомудрие. Это ведь главное в нашем общем деле. Порченые девицы никому не нужны.

– О, это вы не переживайте, – довольно улыбнулась Власта, потирая ладони. – У нас поясок специальный есть. Не первый год носим. Как дурь в голову пошла, так и носим. Так что с невинностью все железно.

– Ну и прекрасно, – сваха одобрительно кивнула и, наконец, пересекла порог. – Думаю, брачный договор у вас в кармане. Будьте здоровы.

Когда грузная, декорированная рюшами корма гостьи качнулась на прощание и скрылась за дверью, Змейка позволила себе хорошенько возмутиться.

– Мама, нет! Я не собираюсь! Не буду! Не за такого!

– Что значит «не за такого»? – мать строго взглянула на голосящее «чадо» и сдвинула к переносице собольи брови.

– Не за такого мерзкого. Фу! Не для таких моя роза цвела!

Власта еще сильнее нахмурилась, уперла руки в бока, выпрямилась во весь рост, заняв, кажется, половину пространства кухни. В тот миг она походила на черную грозовую тучу, что занимает небеса, набираясь к ливню.

– Разборчивая, значит, роза твоя? – темные глаза метнули молнии. – Ишь, какая! Ей тут жизнь устраивают, тыл надежный, богатство и статус на долгие времена, а она упрямствует да своей розой добрым людям в лицо тычет? Смотри у меня, Змейка! Не погляжу, что ты давно из дитя в деваху вымахала – отхожу крапивой по заду – месяц присесть не сможешь! – выговорившись, Власта выдохнула так, что по кухне пронесся порыв ветра. – Фу-ф. Ладно, давай успокоимся и поговорим мирно. Тебе сейчас нервничать нельзя, от этого кожа портится, и волосы лезут, как у лишайной собаки. Рассказывай по порядку, чем жених неугоден?

– Он старый.

– Не старый, а степенный. Опытный, солидный.

– Он противный.

– Что значит «противный»? Давай поконкретнее!

– Противный – значит противный! – распалилась от возмущения Змейка. – А поконкретнее: губы у него – бе-е-е! – жирные, как две лепехи! Так и вижу как он шлеп-шлеп-шлеп этими губами – «здра-а-авствуй, милая, давай тя поцелу-у-ую»! Гадость!

– Ну-ну, полно, – перебила ее Власта. – Губы, как губы. Чем больше губы, тем больше поцелуя, я считаю. Главное ведь не форма, а то, что он этими губами делать умеет.

– Я представить боюсь, что такими губами делать можно, – недоверчиво заявила Змейка, влезла на свой любимый табурет и нахохлилась там, как обиженный воробей. – Землю рыть можно, вместо лопаты…наверное…

– Да не ерничай ты, – Власта чуть вновь не вспылила, но сумела удержать себя в руках. – Молода ты еще, чтобы в толковых мужчинах что-то понимать. Муж, он ведь не для любования дается. Для другого. А коли захочешь красоты, наставит он тебе в саду статуй белокаменных – вот и будешь пялиться. Человек не бедный. И достойный. Так что не наговаривай на него зря.

– Ты так говоришь, потому что не тебе с ним под венец шагать и в первую брачную ночь спать. Вторую тоже…

– Да много ты понимаешь! – Власта взглянула на дочь умильно (до чего же наивна еще, сама не знает, чего боится). – Уверена, что как раз таки после первой ночи, ты на его лицо вообще смотреть забудешь. И не до губ тебе будет. А то и вообще: губы-то красивыми покажутся.

– Лепешечные они! – Змейку было не унять.

– Не лепешечные, а чувственные, – устало бросила Власта, сообразив, что разговор безрезультатен. – И вообще, жених твой – золото, а не жених! Все. Поговорили. Отдыхать иди. И сбежать не вздумай, я слежу.

«Слежу» – слишком сильно сказано. Матушка победно кивнула и, ограничившись этим, удалилась. Змейка осталась одна. Она бессовестно раскачивалась на табуретке, изливая на несчастный предмет мебели все свои злобу и отчаяние.

Перед глазами рисовался раздражающий портрет жениха. За что ей такое счастье? Сваха, будто назло, подобрала самого некрасивого. Ведь наверняка и посимпатичнее были?

Змейка заварила чай, стукнула кружкой о стол и задумалась. Попыталась представить первую ночь и ту же плюнула на это дело. Выходила не романтика, а какие-то кошмары из последней главы Писания, той, что про конец мира – светопреставление.

А потом вспомнился Чет. Сам собой вспомнился, и почему-то показался невыносимо прекрасным – видимо сыграл на контрасте со Змейкиной будущей судьбой. Сердце сразу защемило и заёкало. В животе потеплело, стало тяжело и медово-сладко. Безумно захотелось вернуться к развалинам. И чтобы непременно шалаш и дождь…

Искрами по внутренней стороне век промчалось воспоминание поцелуя. Радужное послевкусие, нега, дурман в голове…

Сперва все было так невесомо, почти безобидно, почти невинно, а потом, как по щелчку пальцев – раз! – и полыхнуло пламя. Было невинно – стало реально. Захватывающе интересно. В особенности, когда Чет лег сверху. Сразу почувствовалась крепость мужского тела, та, что обнаруживается вдруг в самых неожиданных местах. Страшно было и приятно одновременно. Тянуло к нему, как магнитом…

Очень захотелось повторить все. Чтобы хоть раз, да вот так – по желанию, в безумии, в огне. Чтобы знать – бывает не только для дела, ради каких-то глупых выигрышей и амбиций, но и просто по любви…

«По любви» – Змейка подумала и расстроилась еще больше. Откуда ей знать, как это? Но даже при всей своей неопытности, она понимала четко – то, что происходило в шалаше под дождем, гораздо ближе к любви, чем все комбинации хитрой сводни, которой матушка зачем-то доверила Змейкину будущую жизнь. Обидно! Досадно!

Внутренний демон проснулся, поднял рогатую головку, сердито хлестнул хвостиком, выпустил из ноздрей ядовитый пар. Время злиться! Время гневаться! Делать назло! Мстить всем и вся! Время для истерики и паники – вперед, нечего стоять!

Вдохновленная темными страстями, Змейка выскользнула из дома во двор, а со двора на улицу. В глазах потемнело от бешенства. Готовая рвать и метать, она гневно хлопнула калиткой, которая обреченно скрипнула и открылась вновь, повиснув на одной петле. Это разозлило Змейку еще сильнее. Ударом ноги она выместила гнев на несчастной калитке и, не выдержав, разревелась.

Обычно Змейка не позволяла себе слез, считая их признаком недостойной слабости. Разревелся – значит, сдался! Покорился врагу, в роли которого чаще всего выступал со своими наказаниями падре Герман. Но на этот раз проявить волю и сдержаться не получилось. Уж слишком обидная вышла ситуация. Обидная и безысходная…

«Пропади он пропадом – этот жених! Вместе со свахой пропади! Ишь, удумала чужие жизни на свой лад выстраивать! Сводня! Кабаниха усатая! У-у-у!» Злые мысли кипятили голову, только что паром из ушей не валили. Змейка крутанулась на месте, пнула дорожную пыль.

– А все ты виноват, проклятый! Из-за тебя мне теперь старикашке-губошлепу доставаться? – она задрала платье, пытаясь схватиться за проступившие под рукой цепочки зачарованного пояска, но те будто издевались, сочились сквозь пальцы и чуть слышно позвякивали в насмешку. – Чтоб тебя! Не сорвать…

– Как ты себя ведешь, негодная? – раздалось из-за спины.

Змейка взвизгнула от неожиданности, быстро оправила подол и замерла на месте, боясь обернуться назад. Потом все же осмелилась. Обернулась, насупившись, уставилась на падре. Сказать было нечего.

– Неподобающе себя ведешь, – голос святого отца отдавал металлом, – а между прочим бесстыдство – тягчайший грех. Об этом сказано в Писании, но ты, видать, забыла. Забыла, спрашиваю?

– Да, – отозвалась Змейка. Она давно усвоила, что отговорки и оправдания лишь раздражают падре Германа, а вот сиюминутное согласие порой выбивает его из колеи, заставляет раздумывать над следующей фразой. В своих укорах падре не слишком оригинален, поэтому оправдания позволяют ему раз за разом повторяться, поддерживая диалог. Согласие – другое дело! На него и ответить-то особо нечего…

Вот только Змейке такие согласия давались не слишком-то хорошо. В самые неподходящие моменты проступала гордость. Она не позволяла смириться с обвинениями и заставляла спорить до посинения. Или до наказания.

Но сегодня, кажется, получилось. От непривычной покорности подопечной падре впал в ступор и собрался уже отпустить ее, но за калиткой, как назло, появилась Змейкина матушка.

– Вы бы с ней поговорили, святой отец.

Падре смерил Власту строгим взглядом и вопросительно приподнял брови:

– О чем именно? Хотя, будем друг с другом честными – ваша дочь не слишком усердствует в постижении священных текстов.

– Ах, не о текстах, падре, не о текстах. Ближе к жизни. Ей замуж выходить, жениха со дня на день ждем.

Матушка кивнула на Змейку, падре все понял, приободрился:

– Какая славная новость. Таким, как ваша дочь, не стоит засиживаться в одиночестве. Им необходим надежный присмотр.

– Вот и поговорите об этом, – потребовала Власта и нервно сцепила перед грудью руки. – Вспомните заповеди, правила, все-все! Чтобы жениха не разочаровать.

– А кто жених?

– О! Значительный человек! Отставной сотрудник Ордена, тут сами понимаете…

– Понимаю-понимаю! – падре Герман просиял. – Монашку из вашей дщери за столь малый срок я, конечно, не сделаю, но основы приличия, необходимые хорошей жене, она усвоит, даю слово.

– Вы уж постарайтесь.

– Будьте спокойны.

Сдержанно кивнув Власте, падре Герман поманил за собой Змейку и, не оборачиваясь, направился к себе.

– Итак, как должна вести себя благочестивая жена? – прозвучал вопрос.

– Как? – Змейка рассеяно уставилась на наставника, оторвав от тяжелых страниц Писания усталый взгляд.

– Это ты должна мне сейчас ответить «как»!

Падре Герман выглядел раздраженным. И не только выглядел – был. Змейкина вредность раздражала. Бесило ее нежелание быть покладистой и внимательной. Беда в том, что слово «бесило» – совершенно неупотребимо в отношении святых отцов. По статусу им положена чистота внешняя и внутренняя – никаких бесов!

Именно поэтому падре держался, как мог, чтобы не взорваться, а наблюдательная Змейка, прекрасно понимая ситуацию, ходила по краю лезвия, всячески подливая масла в огонь.

Несмотря на ее старания, падре справлялся с гневом, раз за разом демонстрировал терпение и выдержку. Нацепив маску спокойствия, принимался повторять:

– Благочестивая жена должна быть у мужа своего бледной тенью, доброй хозяйкой в доме, заботливой матерью при детях. Сыновей не поучать, а обихаживать и оберегать токма, ибо обучения и наставления их – сугубо отческая юдоль. Жена должна быть скромной, при людях прочих быстро не ходить, громко не говорить…

«Бябябя-бябябя!» – мысленно передразнивала его Змейка, которой хотелось зевать во весь рот от уныния. По идее, времени на зевки-то особо и не было. Чего зевать, если судьба твоя решится со дня на день? Надо думать, проблему решать… только как?

– Ты меня слушаешь? – голос падре Германа мешал искать спасительные перспективы, возвращая в тоскливую реальность.

– Угу.

– Тогда запомни раз и навсегда, хорошая жена – да что там жена! – любая приличная дева не должна появляться в общественных местах и вести себя непотребно. Это тебя напрямую касается с твоими танцами!

– Угу.

– Что «угу». Ты поняла, запомнила, усвоила?

– Запомнила, – тихо огрызнулась Змейка и поинтересовалась с хитрым видом. – А что же, падре Герман, и в постели с мужем надо себя скромно вести?

Вопрос был с подвохом. Наставник едва сдержался, но все же собрался и ответил спокойно.

– Конечно. А как еще-то?

– Вы шутите, да?

– Ни в коем случае. А тебе, моя безответственная ученица, могу посоветовать внимательнее и усерднее читать Писание.

– Я читала, – Змейка вяло оправдалась, подняла на падре измученный взгляд, в котором ясно читалось: «Отпустите меня скорее домой».

– Если читала, повтори наизусть.

– У-у…э-э…

Невнятное мычание падре не удовлетворило.

– Я не по-коровьи хочу с тобой беседовать, а по-человечески. Не помнишь текстов, так и скажи. Повторять будем, а если нужно – заново выучим. «Жена должна благочестивой быть и пречистой при муже всегда, не позволять ни помыслов, ни действий греховных. И все, что есть между женщиной и мужчиной, должно быть суть свет. А ежели греховное и нечистое меж ними проляжет – наказание виновницу строгое ждет».

– А почему сразу виновницу, а не виновника?

– Сама подумай, – брови падре строго сдвинулись, – да на себя посмотри. Тебе, дева, бесстыдство свое смирять надо. Распустилась ты, пошла по наклонной…

Падре Германа будто прорвало. Обвинения полились на Змейку нескончаемым потоком, но после пары чрезмерно вычурных образных фраз смысл поучения она потеряла. Сидела да в потолок глядела. Думала все про наклонную: «Что это за наклонная такая, как и куда она по ней пошла? Вроде ни по чему такому не ходила».

Потом стала на падре смотреть. Он распинался, а Змейка созерцала его старания, сморщившись, словно от кислятины. «Какой же он противный, скучный и старый, – рассуждала про себя, всматриваясь в седые жидкие волосы священника, что выбились из-под круглой форменной шапочки, – а под шляпой этой наверняка лысину прячет. А морщины-то у него какие! Кожа, что кора древесная. И губы никогда в улыбку не складываются, будто к краям их намертво приросли два пудовых груза».

Пару раз оглядев падре с ног до головы, она вдруг задумалась – ведь не всегда же он был таким старым? Или всегда? Змейка попробовала мысленно представить падре Германа молодым и веселым, но ничего не вышло. Вернуть его унылому лицу детскую беспечность не получалось даже в самых усердных фантазиях – родился, наверняка, сразу вот таким вот скучным вредным старикашкой!

– … виной твое колдовство! Ты меня слушаешь вообще? – заметив, что подопечная отвлеклась, падре сердито стукнул ладонью по столу. Подпрыгнула стоящая на нем лампа, дрогнул внутри нее огонь.

– Какое колдовство? Не колдую я, сами знаете! – резво отмазалась Змейка, всячески стараясь быть убедительной.

– Не ври мне. Знаю, что поколдовываешь! Два раза видел.

– Прямо видели? Своими, вот этими глазами? – Змейка недоверчиво прищурилась, посмотрела пытливо.

– Глазами не видел, – честно ответил наставник, не собираясь впадать в грех лжи, – но сильное колдовство среди своей паствы завсегда чую. Два раза ты колдовала, точно тебе говорю. И не спорь!

Поспоришь тут. Змейка согласно вздохнула, повинилась:

– Не буду больше.

– Знаю, как ты не будешь, грешная. Сколько раз тебе говорил, оставь колдовство, не доведет оно тебя до добра. А ты все бедокуришь, тьмой развратной балуешься.

– Не баловалась я. Для дела ведь старалась, – последовало резонное возмущение.

– У достойной девы с тьмой никаких дел быть не может! – грозил падре, а Змейка чуть не плакала от несправедливости.

– Почему сразу с тьмою-то? Я ведь просто два разика в прошлое заглянула. Один раз, когда за Лиску испугалась, а еще один – вообще не для себя. Для господина Ныряльщика.

– Для Ныряльщика, значит! – помрачнел падре. – Тут вообще отдельный разговор. Мало того, что ты перед ним хвостом крутишь, так еще и колдовством, опять же, соблазняешь.

– Ничего подобного! – честно возмутилась Змейка. Полуправда конечно, но все же. Хвостом-то, может, и крутила, но без колдовства. Тут все на одном натуральном природном обаянии.

– Не спорь, говорю. Колдовала и тут, второсортная! – лицо падре перекосилось, скорчилось в злую маску. – Святого человека с толку сбить хочешь? Это, должно быть, природа твоя демонская, что свет на дух не переносит, хочет месть творить. А месть – тяжкий грех, между прочим.

– Не мстю я никому… и не мщу. В мыслях не было.

– Мстишь, иначе чего лезешь?

– Нравится он мне, может, Ныряльщик ваш…

– Что-о-о? Как смеешь так говорить, нечистая!

Падре побагровел, навис над Змейкой черной горой, готовой обрушиться камнепадом ругани и назиданий. Страшно, но внутренний демон бояться не позволил. Захлестал сердито хвостом, напоминая: промолчишь – убережешь зад, но душа будет долго разъедаться кислотой неудовлетворенности. Промолчать, проглотить обиду тяжело. Потом ночами не спится, все думается, планируется, строится в голове лучший ответ, что так и не был вовремя озвучен. Рисуется красивая развязка ситуации: он тебе так, ты ему эдак – промеж глаз острым словцом. И так неделю, не меньше, мучайся – прогоняй в мозгах ситуацию, ругай себя за молчание…

И Змейка не стала молчать:

– Вы, падре Герман, в жизни видать никого не любили? И вас, видать, никто…

– Молчи!

Вот еще! Прямо сейчас и смолчать, когда так хорошо, метко по больному попала? Наставник-то, вон, аж перекосился, скукожился весь от услышанного. Наверняка угадала. Змейка снова пристально вгляделась в лицо священника. Попробовала представить его влюбленным, а то и вообще, упаси Пресветлый, целующимся. Не-е-ет. Невозможно такое! Что же выходит, он девственник что ли? Фу-у-у, какой мерзкий и старый девственник. Это тебе не Лискин Либерти Эй. Это – ужас что…

– Не замолчу, – Змейка оскалилась, сморщила нос, как волчица перед решающей атакой, подобрала слова поязвительнее и позлее. Выпалила. – Вас никто не любил никогда, это видно. И пусть дальше никто не полюбит. Так вам и надо! Не понимаете вы ничего в любовях!

– Ах ты, ведьма! Проклинать меня вздумала?

Терпению падре пришел конец. Увидев выражение его лица, Змейка поняла, что погорячилась – зря дала волю эмоциям. Ой, как зря! Страшное это было лицо. С таким людей убивают. Нет… не убивают – пытают и мучают.

Падре скрипнул зубами, отошел в соседнюю комнату. Спустя миг там что-то зашуршало, потом со свистом располосовало воздух. «Розги выбирает!» – сообразила Змейка, бесшумно поднялась и тихо двинулась на выход. Побег казался единственной здравой мыслью. Не получать же за зря?

Тактику эту наставник предвидел. Появился в поле зрения гораздо раньше, чем планировала беглянка. Тонкий прут в его руке удручал своим видом.

– А ну, стой! – прикрикнул на девушку.

Та не послушалась, попыталась выскользнуть из комнаты, но падре – не смотри, что мужчина в возрасте – быстро нагнал и вдогонку несколько раз стегнул наугад, куда попало.

Змейка взвизгнула – попало не по заду, как планировалось, а сбоку по бедру – и благополучно унеслась в алое закатное зарево.

Белка не просто так весь вечер по огороду бродила. После матушкиного заявления мучилась, не зная, как встретит удручающую новость ее ненаглядный. А еще стыдно было – он, бедненький, там, в холодном подземелье, а она – предательница – не могла настоять, сказать матери, что судьбу свою уже отыскала…

И все-таки настоять не получалось. Пока не получалось – ведь позитивный опыт борьбы с агрессивным оппонентом у Белки все же появился, когда она, будто разъяренная фурия, заступалась за ненаглядного Либерти Эя перед Четом. Но то было скорее исключение или результат сильнейшего стресса. И, как все исключения, лишь подтверждало правило – Белка не создана для открытой борьбы, а значит…

Это значит – она еще не решилась… Вот и ругала себя теперь за нерасторопность.

Сваха со дня на день собиралась зайти к ним в дом. Матушка окрылилась, аки ангел, и никаких тихих-скромных дочериных намеков слышать не хочет. Надо же что-то делать! Причем, срочно! Пока безумное сватовство не зашло слишком далеко.

Поразмыслив над проблемой, Белка приняла решение, что сама проявит инициативу и поговорит со свахой, когда та придет. А Либерти Эю вообще ничего не скажет. Ему в его состоянии нервничать нельзя – вдруг опять упыриная сущность лезть начнет? В последнее-то время возлюбленный, кажется, пошел на поправку…

Чет появился за спиной неожиданно и бесшумно, как призрак. Услышав его тихий оклик, Белка быстро развернулась, настороженно вгляделась в лицо Ныряльщика. Выглядел тот каким-то невеселым. «Неужели передумал, и хочет убить любимого?» – тут же испугалась Белка, и встревожено зашептала.

– Нет-нет, господин Ныряльщик! Не передумывайте, пожалуйста. Честно-честно, Либерти Эй идет на поправку. У него дырки на груди зажили, после того, как мы…

– Избавь меня от подробностей. Лучше дай переговорить с ним.

– Только поговорить?

– Да.

Белка недоверчиво подозвала Чета к погребу.

– Вы обещаете…

– Я же сказал.

Раздражение в голосе Ныряльщика заставило девушку благоразумно умолкнуть.

Скрипнул вентиль. Отвалилась в сторону тяжелая крышка. Свет ударил в черноту подземелья. Чет перегнулся через край, вгляделся в сырой сумрак, быстро отыскал взглядом частичку света – Либерти Эя.

– Привет, Чет, – ясный взгляд, и улыбка, слишком теплая для упыря. – Как дела?

– Привет, Либ. Дела по-разному. Сам как?

– У меня все прекрасно.

– Прекрасно? – глядя в счастливое лицо Либерти Эя, Чет непонимающе поморщился. – Чего прекрасного-то? Ты сидишь в погребе, а еще – ты упырь. Не забывай об этом!

– Я помню. Но погреб и мое состояние – мелочи, по сравнению с тем счастьем, что у меня есть. Любовь прекрасной девушки – лучшее утешение. Мне кажется, благодаря любви, я теперь уже немного меньше упырь.

– Я тоже на это надеюсь, Либ, – скептически хмыкнул Чет и тяжко вздохнул.

Решение ему предстояло нелегкое, и от этого решения зависела судьба многих людей… двоих, как минимум, а, как максимум, всей Ланьей Тиши. Выбор предстоял непростой. Оставить бывшего коллегу живым или нет. Если оставить – может не справиться с очередным упыриным порывом и наломать дров. Если нет… даже думать о таком не хочется…

Как бы Чет ни проклинал себя за слабохарактерность и неуместную сентиментальность, на Либа не поднималась рука. «Демон с тобой, Либ, живи, – мысленно решил он, наконец, – живи под мою ответственность, но если обманешь доверие, я тебя с адского дна достану и на куски порву».

– Все будет хорошо, Чет, – очередная добродушная улыбка разметала в прах сомнения. – Все будет хорошо.

– Обещаешь?

– Обещаю.

– Ладно. Сиди в своем колодце и заращивай дырки в груди. Ты слово дал, помни об этом.

Чет был уверен, что слово Либерти Эя даже после смерти стоит дорогого. Справится. Должен справиться…

– Не переживай. Мне гораздо лучше, Чет. Злоба больше сильно не терзает. И голод тоже.

– А память твоя как себя чувствует? Не вспомнил, как из колодца выбирался?

Светловолосая голова склонилась во мраке. Повисло задумчивое молчание, но мысленные усилия, похоже, пользы не принесли.

– Нет. Ничего не могу вспомнить.

– Жаль.

– Хотя, постой… помню Печать.

– Какую? Где? – Чет ободрился, но последующий ответ разочаровал его.

– Свою собственную… на руке горела.

– Эх, Либ! Ты меня только зря обнадежил. Печати всегда горят, когда в колодец прыгаешь, это и ослу понятно.

– Ну, – Либерти Эй виновато развел руками, – больше что-то ничего толкового не вспоминается…

Власта тихо радовалась удачной сделке. Сперва она не доверяла свахе. Мало ли, узнает невестушкину родословную и откажется от нее. Еще и соседки масла в огонь подливали, от жадности до чужого счастья – известно! Такая жадность еще завистью обычно зовется…

Теперь Власта смогла расплести сцепленные наудачу пальцы и вздохнуть спокойно. На столе, сверкая белизной дорогой бумаги, лежал контракт со свахой. Теперь она официально брала дочь под свою опеку. За эту опеку заботливой Змейкиной матушке не было жалко уплаченной суммы…

– Смотрите, – строго наставляла сваха, вручая клиентке заветную бумагу, – в контракте прописаны основные пункты соответствия. Возраст точно указали?

– Даже час и минуту рождения вспомнила! – клятвенно заверила Власта.

– Длина волос, вес – все должно быть строго, как записали. Постарайтесь без погрешностей, чтоб не исхудала…

– Что вы! Я ее кормить буду, как на убой!

– … и не разъелась.

– Ой, это вряд ли. Носится целыми днями, как оголтелая – разве тут округлишься? – Власта со вздохом прижала ладони к груди, всеми силами изображая разочарование.

– Носится? Лучше пусть дома сидит, чтобы никаких неожиданностей.

– О каких именно неожиданностях вы сейчас?

– О всяких. Мало ли их? Синяки, шишки, ссадины! Упаси Пресветлый, какие-нибудь шрамы.

– Поняла вас, присмотрю, не беспокойтесь.

– И невинность! Главное невинность!

– Ну, вы же знаете, что у нас пояс.

– Пояса эти не так надежны, как кажутся, – сваха сердито дернула усатой губой, – да и желающие снять их часто изыскивают средства.

– Да, что вы? – теперь Властино волнение стало искренним. – И какие же?

– Денежные, моя милая, какие же еще?

– В смысле…

– В прямом. Пылкие любовнички приплачивают какому-нибудь бедному, но жадному падре и…

– Фу-у-уф, напугали зазря! – Власта облегченно выдохнула и заулыбалась гостье во все тридцать два зуба. – Наш падре не из таких! Он – человек высочайшей морали, и всем существом своим радеет за невинность молодых девушек.

– Уверены? – сваха смерила Змейкину матушку пристальным взглядом.

– Уверена, – подтвердила та, – уверена полностью! Падре Герман – прекрасный наставник. Уже не первый год поучает мою непутевую дочь. И, знаете, успех налицо.

Про успех Власта, конечно, сильно преувеличила, но сваха вроде бы поверила.

– Все ясно. Значит, вам повезло. Но, позвольте, милая моя, где же наша невеста сейчас?

– У падре и есть. Уму разуму обучается. – Власта почтительно кивнула гостье, подошла к стеллажу, на котором, припертая с двух сторон вырезанными из камня фигурками барашков, стояла пухлая старая книжка – домашний томик Писания, что достался еще от Змейкиной бабки. Хозяйка послюнявила пальцы, аккуратно отлистала несколько страниц. – Вот тут как раз должно быть и зубрит. Про отношения между женой и мужем.

Сваха настойчиво вытянула книгу из Властиных рук, придирчиво пробежалась глазами по строчкам и, кажется, осталась довольна:

– Это хорошо. Это пригодится. Это нужно…

Потом они подписали заветный контракт, сваха ушла на съемную квартиру, а хозяйка дома осталась один на один со своим счастьем. Драгоценную бумагу нужно было убрать, но пальцы сами раз за разом гладили листок, обводили по контуру вычурный вензель свахиной подписи.

– Ну, вот и все. Теперь наша жизнь изменится, – Власта пообещала сама себе, волевым усилием убрала контракт в обшитую бархатом шкатулку. Поставив ее на полку, насторожилась, прислушалась к звукам, доносящимся с улицы. Там была тишина.

Женщина оправила платье, скинула жилетку и села на постель.

Масляный свет лампы играл на половицах, подсвечивал хрупкую паутинку, провисшую между деревянной шишечкой, венчающей столик кровати, и стеной.

«Надо же! Как запустила дом с этими переживаниями» – подумала Власта, поднялась и отправилась за метелкой. К приезду дорогих гостей нужно было вылизать жилище от крыши до подвала, чтоб ни пылинки, ни паутинки, ни хлебной крошечки на полу или где-то еще.

Спешно изничтожив досадный изъян, Власта принялась исследовать дом на предмет иных подобных непотребств. Перемела пол, перетерла посуду, подушки взбила и выложила горкой под свежую кружевную салфетку. Когда стала протирать окна, заметила в тени старой яблони серую тень. С тенью этой тоже следовало разобраться!

– Теодор, ты опять пришел? – окликнула сурово, выйдя во двор.

Тень отлипла от ствола, обрела четкость и застыла в нескольких шагах от женщины. Ни ответа, ни привета – только метет землю кисть длинного хвоста и пара угольных глаз тлеет в яблоневом сумраке.

– Ты ненастоящий, Теодор! Ты мне кажешься! – Власта сердито топнула ногой и сдавила ладонями виски. – И не надо на меня так смотреть, бессовестный призрак, будто я перед тобой в чем-то провинилась.

Ответ – все то же молчание.

– Может, ты осуждаешь меня из-за дочери? – мысль сама пришла ей в голову, отчетливая и ясная.

Короткий утвердительный кивок.

– Ах, вот как! Ну, давай поговорим…

Власта грозно нахмурилась. Призрак бывшего любовника – Змейкиного отца – являлся к ней не первый раз, но впервые он был столь настойчив. Обычно мелькал, незаметный и полупрозрачный, как мираж. Никогда не застывал в поле видимости столь надолго. Сегодня, похоже, случай был особый…

– Чтобы ты там себе не напридумывал, Теодор, дочь моей судьбы не повторит. Ее и так вся деревня шпыняет, ведьмой зовет, а ты…

Молчание. Инкубий хвост сердито хлещет по ногам, искрится розовыми огнями, что срываются с пушистой кисти и сыплются каскадом в кудри растущей рядом петрушки.

– Не спорь, Теодор. Я все решила. Сваха подыскала нам хорошего жениха. Достойного. Хочешь знать, почему нам? О! Это элементарно, Теодор. Ведь после Змейкиной свадьбы наша с ней жизнь изменится. Мы покинем провинцию, уедем в большой город…

Инкуб молчал и сверлил Власту мутными глазами. В голове ее сама собой возникла очередная догадка – новая часть их странного, одностороннего диалога.

– Тебе не нравится жених? Ах, вот оно что! Извини-подвинься, но жених, между прочим, приличный мужчина, в Ордене раньше служил, состоятельный…

Злобный всполох и вихрь пыли – как неописуемое инкубье возмущение.

– О чем ты, Теодор? Что значит «есть и получше»? – Власта обиженно поджала губы, а ведь хотела поразить свахиным предложением.

Новое ментальное послание от призрачного собеседника кольнуло висок.

– Помоложе и погорячее? Ну, уж нет! Ты тоже был молодым и горячим… когда был живым, и от этого только… Что-что? Приличный? Приличный, в отличие от тебя? Тот, за кого ты радеешь – приличный человек? Не смеши, Теодор, у нас с тобой разные представления о приличии.

Власта устала спорить. Инкуб тоже устал, стал совсем прозрачный, расползся по сторонам бледной дымкой. Уже не призрак – так, обрывок тумана… Вскоре и тот исчез, но напоследок все же отправил бывшей любовнице свой последний аргумент. Та не впечатлилась, фыркнула насмешливо.

– Что? Он тоже из Ордена? Вот теперь, Теодор, я совершенно точно поняла, что ты пошутил. Ха-ха-ха…

Змейка пряталась в лопухах до глубокой ночи. Сидела тихо-тихо, ожидая, когда спадут последние всполохи на западе, сиреневые и алые. Только когда на Ланью Тишь пала тьма, беглянка позволила себе пошевелиться и подняться в рост.

По тропе, что пряталась за толстыми лопушиными стволами, пару раз прошли люди. Вдали раздался голос Власты. Пару минут она позвала, покричала, но вскоре затихла.

Змейка выбралась из убежища. Пошла. Провалы переходов старой постройки разевались в ее сторону мрачными пастями. Тропа под ногами пахла плесневелой землей, из-под замшелых старых бревен по сторонам тянуло грибницей. Где-то далеко, за жасминовыми кустами возились и рычали собаки.

Бедро онемело – падре Герман вложил в удары все свое негодование.

Змейка тоже негодовала. Все против нее одной ополчились! И матушка, и падре, и сваха со своим дурацким женихом! Нет хуже врагов, чем назойливые люди, считающие себя заботливыми и правыми. Вот вредины!

«Не сдавайся! – внутренний демон сжал крохотные кулачки и принялся подбадривать хозяйку. – Давай придумаем что-нибудь, чтобы нам приятно, а всем назло!»

И Змейка придумала. Мысль прошлась по внутренностям печным жаром, от нее сразу стало сладко и хорошо. В животе появилось знакомое чувство тяжести. Вот оно – демонское, подлое и коварное! Не-е-ет, не получит ее невинность противный старый жених – разочарование его великое ждет!

Змейка кивнула сама себе и решительно направилась к особняку Пинки-Роуз. Поднялась на крыльцо, настойчиво постучала в дверь.

Ночь, лунный свет, бедра изгиб –

И ты низвержен, ты погиб,

Не опровергнуть догму поцелуя…

Ты связан, и разбит твой трон,

Но с губ слетает сладкий стон,

И в этом стоне слышно: «Аллилуйя…»

(С) Леонард Коэн «Аллилуйя»

Чет, как сторожевой пес, вскинулся на звук. Отставив бутылку вина, пошел отпирать.

– Кто? – спросил не самым вежливым тоном.

– Можно? – знакомый голос прорвался сквозь цикадный звон ночи.

– Сейчас открою.

Щеколда щелкнула, откидываясь. В Ланьей Тиши бояться Чету было особенно некого, и дверь он запирал скорее по привычке, нежели из особой осторожности. А еще из-за Вафли, чтоб не бродила по округе.

Ночь прорезалась желтым прямоугольником. Освещенное нутро особняка Пинки-Роуз на мгновение открылось во тьму, явив ей черный силуэт на фоне прихожей. С улицы в дом робко скользнула легкая тень. Дверь закрылась, оставив мрак за дверью догадываться и недоумевать…

Змейка застыла на пороге, понурая, будто в чем-то виноватая.

– Что случилось? – поинтересовался Чет.

– Да так… Ничего… ты ведь уезжаешь, говорят? Я попрощаться пришла, – ответила гостья, и голосок ее, высокий и нервный резанул по ушам.

– Серьезно?

– Да.

Змейка резко вскинула голову, встретилась взглядом с Ныряльщиком. Тому одного этого взгляда хватило, чтобы понять – почуять – зачем она на самом деле явилась.

– Пройдешь? – поинтересовался Чет, кивком головы приглашая Змейку на кухню.

– Пройду, – она снова замялась, подбирая слова. Нужные все никак не хотели озвучиваться, подло меняясь местом с дежурным фразами. – Хочешь, кофе могу сварить? И тигру и тебе…

– К демону кофе. Вино есть.

Чет отодвинул стул, взглядом велел девушке сесть. Сам опустился напротив. Тяжко грохнула по столу бутыль с рубиновой жидкостью. Чет добыл ее «на дорожку» у кого-то из селян, так что коллекция призрачной вдовы не пострадала.

– Попрощаться, значит, пришла? – пристально глядя Змейке в глаза, Ныряльщик разлил искристый напиток в два хрустальных бокала, что нашлись в старом резном буфете у стены. – Выпьешь со мной на прощание?

– Выпью, – гостья потупила глаза и чуть заметно улыбнулась. Бледные щеки зашлись нежным заревом румянца.

Змейка потянулась к стакану, но Чет поймал ее руку, прижал своей грубой ладонью к столу, вплелся пальцами в пальцы.

– И как тебя ночью мамка-то ко мне отпустила?

– Не пускала она. И падре не пускал…

– Падре?

– Я от него иду, – призналась, словно стыдясь. И тут же мазнула из-под ресниц взглядом вороватым, шкодливым, каким-то лихорадочно-медовым. – Воспитывал он меня.

– И как же воспитывал? – Чет хищно прищурился, потянул девичью руку на себя, сжал сильнее, так, чтобы крепко, но не больно.

– Розгами бил.

Ответ вышел обжигающе холодным, резким. Чет даже хватку свою на миг ослабил, позволив девице ловко вырваться из его цепких пальцев и отпрянуть на противоположный край стола.

– Розгами, значит.

– Да, – тихо-тихо ответила Змейка. – Ты ведь приласкаешь меня, пожалеешь?

Голос у нее в тот миг стал чужой, волнующий, глубокий и вкрадчивый. Этот голос пленял, томил и мучил.

«Вот ты какая, власть инкуба!» – мысль мелькнула в Четовой голове, как молния, и рассыпалась светом. Все мысли рассыпались, исчезли. «Приласкаешь, пожалеешь» – надо быть идиотом, чтобы от подобного отказаться! Отказаться, когда такие глаза на тебя смотрят и завораживают, зачаровывают, колдуют…

– Иди сюда, – позвал Чет, отслеживая каждое движение гостьи воспламенившимся взглядом. – За что именно попало-то?

Змейка поднялась со стула, приблизилась вплотную. Наигранно тихая и покорная, она отчетливо ощутила границы и возможности собственной власти.

– За то, что Писание плохо учила.

– Больно было?

– Больно. Ты взгляни! – полы жилетки разошлись в стороны, невесомая ткань скользнула на пол. Пополз вверх подцепленный девичьими пальчиками подол. – Я тебе покажу… – узелок шнурка, держащий на поясе кремовые панталончики, исчез в мгновение ока, и они тряпочкой упали на пол.

Добила! Когда перед носом открылось все запретное, нежное, белое, живое, Чет понял, что сопротивляться искушению бесполезно. Да и чего сопротивляться, если нет в том особой нужды? Они ведь оба этого хотят – давно все негласно меж собой решили, в шалаше еще…

Одной рукой Чет обхватил тонкую Змейкину талию, другую – вжал, втиснул ладонью в посеченное алыми полосами бедро. Под ней предупреждающе звякнули цепочки целомудренного пояска, но Чет его будто не заметил. Обезумев от волнующих запахов, сперва ткнулся лицом в упругий девичий животик. Потом, кое-как оторвавшись от него, принялся целовать результаты падровских стараний. Когда мужские губы касались вздутых, болезненных следов от розг, Змейка вздрагивала, тонкими пальчиками впивалась в Четовы плечи, а потом вдруг зашептала, словно безумная:

– И все, что есть между женщиной и мужчиной – должно быть суть свет. А ежели греховное и нечистое меж ними проляжет…

– …Наказание виновницу строгое ждет, – закончил цитату из Писания Чет, оторвавшись от израненной кожи. Змейкины ласковые пальцы требовательно вцепились в его волосы. Многообещающий голос пустил по телу новые огневые волны.

– Так накажи меня. За соблазн, за разврат, за бесстыдство – за все накажи. Ты ведь Святой, а я грешница. Так что твое это полное право.

– И какое же наказание ты желаешь, дева?

Чет поднялся со стула, подхватил девушку под бедра и усадил на стол перед собой. Она смотрела в глаза и обнимала за шею, отчаянно, пьяно.

– Любое, лишь бы сладко было, а не горько…

Чет не дослушал всех пожеланий. Сгреб деву в охапку, заткнул ей рот поцелуем, и стройные ножки тут же окольцевали его пояс. Змейка дышала часто-часто, словно загнанная лань, тряслась мелкой дрожью от волнения. Пусть эта ночь станет в ее жизни первой и последней… по любви… Она ахнула, когда на цепочки легли Четовы ладони, зажглись печати, и жар от них пошел такой, что Змейка испугалась – уж не плавить ли целомудренный поясок Ныряльщик собрался? Страшно стало, что обожжет, поэтому она зашептала для самоуспокоения, чтобы не смалодушничать, не передумать в решающий миг:

– Сорви же его, сорви скорее. Избавь меня от этой напасти. Твоей хочу быть прямо сейчас, прямо здесь… – и проговорилась, забывшись, о самой сути своего визита, – хоть один, первый раз, да по любви! Лишь бы ненавистному старику невинной не доставаться…

Чет резко пришел в себя, отпустил девушку, отступил на шаг.

– Ты о чем это? – поинтересовался, пытаясь справиться с разбушевавшимся дыханием.

– Ни о чем, – испугалась Змейка. – Ни о чем! Ну, что же ты… остановился… Подойди, продолжи начатое…

– И не подумаю.

– Но…

Ныряльщик не дал договорить, сердито выдохнул, с шумом выпуская из легких остатки рухнувших чар. Тело еще пылало, но мозг уже включился, пресек животные порывы, потушил необузданное пламя. Нелегко это было. Где уж тут легкость отыщется, когда сидит перед тобой в бесстыдной позе полуголая девица, горячая, отчаянная, любовной жаждой измученная. Подумав пару секунд, Чет ухватил Змейку за колени и свел их, чтобы лишний раз не соблазняться и голову не терять. Хотелось поговорить немного, разрешить кое-какие вопросы, понять, что к чему.

– Рассказывай.

И Змейка не выдержала, рассказала. Закончила с возмущением:

– … не хочу я противному старику доставаться! И все равно мне, что будет! Вот так.

Чет усмехнулся, пододвинул к себе стул, тяжело уселся на него.

– Значит, ты меня использовать хотела? Так?

– Что, если и так? – Змейка приняла вопрос в штыки, сердито одернула вниз подол, спрыгнула со стола и застыла, туго переплетя на груди руки. – Ишь, какой обидчивый!

– Не обидчивый, – Чет в ответ только хмыкнул. – Это ты должна обижаться.

– На то, что ты слинял с полдороги?

– Нет. На голову свою глупую. Ты хоть понимаешь, что наделать могла?

– П-ф-ф-ф! – Змейка отфыркнулась возмущенно. – Вот только не надо мне сейчас поучительные проповеди читать, господин Ныряльщик. Поучать вдруг решили? А что же вы сами-то пять минут назад желали? Забыли уже?

– Причем тут проповеди? Я сам их не люблю. Тут в другом дело. Если матушка твоя расторопная за выгодную свадьбу свахе денег отвалила, договор, значит, между ними уже заключен.

– Какой еще? – Змейка насторожилась. Слова Ныряльщика нравились ей все меньше.

– Деловой. Видел я, как эти свахи в столице работают. У них там целая сеть. А то, что мать твоя ей девственницу обещала – самое важное. Это значит, что сваха получила тебя с потрохами и с невинностью твоей тоже. Жениху тебя такой пообещала. Улавливаешь суть?

Суть Змейка пока не уловила, но нагнетающий обстановку тон испугал.

– Нет, – произнесла неуверенным голосом.

– Хочешь – не хочешь, а ты товар теперь, монета разменная. Ты теперь богатого жениха заказ, а в будущем – состоятельного мужа собственность. Он тебя уже оплатил. И если, упаси Пресветлый, в теле твоем какой изъян при получении отыщется, будете с матерью должны по гроб жизни неустойку платить. А платить вам, как я погляжу, тут в деревне особо нечем.

– А если не платить? – Змейка не верила, не унималась, все еще хотела отыскать варианты.

– В тюрьму пойдете обе. За мошенничество и обман.

– Так если не будет денег?

– Отыщут. Дом отберут и свободу тоже – будете рабынями долг отрабатывать.

– Рабы-ы-ынями? – испуганно протянула девушка. – Я думала рабства уже нет.

– Оно появляется в тех случаях, когда надо с кого-то бабло содрать. Так что не тешь себя иллюзиями… и меня тоже.

Сказанное прозвучало резко и категорично. На Змейку будто озарение нашло. Она с благодарностью взглянула на Чета. «Не воспользовался ситуацией. А ведь мог! И какое ему дело до ее судьбы? Интересно, обиделся или пожалел? Жаль, по глазам его ничего не угадать».

– Иди домой, – фраза вышла совсем холодной, будто ледяной душ. Из голоса Ныряльщика исчез весь огонь. Чет был космически спокоен, по крайней мере, так казалось со стороны.

Змейка послушалась. Подхватив с пола жилетку и белье, поспешила к двери. Хотела сбежать, не прощаясь, но передумала, обернулась:

– Спасибо и прости, что так вышло. Я ведь правда хотела…

Соблазнительница ушла.

Чет проводил ее тоскливым взглядом, но тут же взял себя в руки и вернулся к винной бутылке. Пусто? Ну, и ладно!

Он собрался подняться наверх, когда в воздухе замаячила величественная фигура хозяйки Пинки-Роуз. Чет встретил ее вопросом:

– Попрощаться пришли?

– Сегодня ты меня прямо растрогал, – вкрадчиво произнесла вдова, неожиданно удостоив гостя доброжелательной улыбкой, даже глаза в подтверждение собственных слов промокнула кружевным платочком.

– Тем, что убираюсь из вашего дома, видимо? – додумался Чет, но не угадал.

– Растрогал своим благородным поступком.

– Каким именно?

– Не прикидывайся тупицей, тебе это не идет! – не выдержала госпожа Пинки-Роуз и снова прослезилась. – Ты не воспользовался ситуацией, которая вышла с этой бедной девочкой.

– А-а-а, ясно. Значит, вы это так расценили?

– А ты как расцениваешь свой поступок?

– Никак не расцениваю. Не случилось, значит, не судьба.

– Ладно тебе, не скромничай. Ты все верно сделал. Чистая совесть еще никому не повредила.

– Не захваливайте мою совесть, тетушка. Лишнее.

– Ладно, как хочешь, – госпожа Пинки-Роуз взмахнула платком, и тот рассыпался в пальцах, обратившись искристой пылью. – Я слышала, ты собрался уехать от нас?

– Да. Так и есть, – не стал спорить Чет.

– Странно. Мне показалось, будто ты хотел докопаться до самых глубоких тайн Ланьей Тиши?

– Вам не показалось.

– Почему тогда отступаешься?

– Не отступаюсь. Уезжаю не по своей воле, – пришлось признаться Чету. – Приказы начальства не обсуждаются.

– Вот оно что, – разочарованно вздохнула госпожа Пинки-Роуз. – Значит, стоило тебе что-то отыскать, и тебя моментально отстранили от дел?

Чет прищурился, взглянул на призрака требовательно и строго:

– У меня сложилось впечатление, что вы хотите натолкнуть меня на какую-то мысль? Я прав?

Призрак качнулся – вздрогнул, словно Ныряльщик сказал что-то пугающее, и осторожно кивнул.

– Скажите прямо, вам известны разгадки местных тайн? Быть может, знаете, что за чертовщина прячется в колодце и вообще?

Вдова заволновалась сильнее и отрицательно мотнула головой.

– Не знаете, или не хотите говорить?

– Не могу, – губы госпожи Пинки-Роуз чуть заметно двинулись, рождая слабый шепот. – Мне нельзя, – она поперхнулась, даваясь словами, закашлялась в подставленные ладони. – Вы ведь понимаете о чем я? – она сложила пальцы крестом и приложила к губам.

– Не можете говорить? – Чет задумался, пытаясь истолковать слова и жесты собеседницы. – Обещание, заклятье?

Вдова снова чуть заметно кивнула. Ничего конкретного, только слабый намек.

– Ладно, уже не важно. Завтра меня здесь не будет, и все тайны деревушки останутся в вашем распоряжении…

– Хочешь, дам один совет? – перебила госпожа Пинки-Роуз.

– Совет или подсказку? – уточнил Чет. – Давайте.

– Поговори с Теодором.

– С кем?

– С призраком инкуба.

– Шутите? Он ненавидит меня. Если полезу с расспросами, получу камнем в глаз. Было уже, спасибо.

– Поговори. Попробуй. Неужели тебя, как собаку, можно отогнать камнями? – вдова нахмурилась, сердито взмахнула перекинутой через локоть шалью. Струйки серебристого пара потянулись в воздухе за длинными кистями.

– Ладно, если так настаиваете, попробую.

– Обязательно попробуй. Теодор не плохой, и людей зачастую видит насквозь. Твое доброе сердце он наверняка уже разглядел.

– «Доброе сердце», – усмехнулся Чет, – давненько подобного в свой адрес не слышал. Льстите вы мне, тетушка.

– Никакой лести, говорю лишь то, что считаю нужным.

Инкуб пришел на рассвете.

Солнце тронуло светом горизонт, прорвало ночное покрывало и обшарило землю первыми лучами. Ланья Тишь покрылась розовой дымкой, заблагоухала утренней свежестью, заискрилась росой.

Красота неземная, только Чету до той красоты не было дела. Он смотрел в окно, желая отыскать в колыхании воздуха знакомые инкубьи очертания.

Ждать пришлось недолго. Над травой возник вихрь, окрасился алым, скрутился туго в могучую демоническую фигуру. Привычно заплясал хвост с кистью, качнулись рога. Когтистый палец поманил Ныряльщика вниз.

Боясь, что призрак в любой момент решит исчезнуть, Чет покинул комнату, торопливо сбежал вниз по лестнице и выскочил в сад.

Старый знакомый ожидал под яблоней.

– Рассказывай, что ты там знаешь? Вдова Пинки-Роуз посоветовала обратиться к тебе по вопросу местных тайн, – сходу начал Ныряльщик, вспомнив про привычку инкуба исчезать в разгар беседы.

Демон ничего не сказал. Пронзительно взглянув на Чета, демонстративно приложил ладонь к губам.

– Говорить не можешь, ясно. Хоть намекни тогда.

Демон намекнул. Поднял и развернул перед Четовым носом широкую ладонь, на которой медленно проступил багровый шрам в форме Печати Света.

– Вот оно что! Удивил, – только и успел обронить Ныряльщик.

Вокруг инкуба столбом поднялся вихрь из вырванной травы и камней. Призрачная фигура качнулась в его центре, охваченная мощными потоками воздуха, и растворилась, как ни бывало.

На рассвете в Ланью Тишь въехал новый Ныряльщик. Чет увидел его с балкона особняка Пинки-Роуз и помрачнел.

Белый тигр грациозно переступал могучими лапами, двигался бесшумно и легко. Всадник на его спине плавно плыл над землей, почти не качаясь от шагов. Его плащ был пронзительно бел, а волосы отливали темным золотом. Лицо выглядело таким бледным, что, казалось, отдавало синевой. Резкие черные росчерки шли от середины глаз вниз и вверх.

Видеть Трагеди Эя Чет хотел меньше всего на свете. Он нахмурился, наблюдая с какой радостью бросился навстречу прибывшему падре Герман. Похоже, Трагеди тут очень ждали.

Спустя четверть часа главный Ныряльщик Ордена явился на встречу к своему коллеге. Само собой, Чет ждал его без распростертых объятий. Радушный прием устраивать не стал. Трагеди тоже не церемонился – даже поздороваться нужным не счел.

– Собирай манатки, Зетта, и проваливай отсюда, – вот тебе и все дружелюбие!

– А если не уеду? – парировал Чет, на что получил холодное:

– Куда ты денешься? В Ордене допускают возможность твоего непослушания, поэтому вечером обещали прислать за тобой конвой. Так что глупостей наделать не получится, Зетта.

Новый Эй продолжать беседу не стал. Сказал, что хотел, и направился

к выходу.

– Хреновый из тебя Эй, Трагеди, – бросил ему в спину Чет, – привык загребать славу чужими руками? А сам-то на что годишься?

Главный Ныряльщик не удостоил его ответом. Скептически хмыкнув, покинул особняк Пинки-Роуз.

Обругав его пару раз по матери, Чет сунулся в ледник, намереваясь забрать с собой ценную добычу – кусок туши со следами от шипов. Он покажет улику падре Оливеру и епископу Грею, он расскажет им о гроте и о решетке… Рассказывал же уже в отчете. Странно, почему никакого ответа не получил?

В голову закралась мысль о том, что послание перехватили, и адресатов оно не достигло. Догадка подкрепилась неприятным открытием. Кусок заветной туши пропал. Кто-то забрал его из ледника.

Матушка будто душой все почувствовала. Разгневалась, как никогда, раскричалась. Даже чашку фарфоровую, дорогую, в сердцах швырнула об пол. Звонкие осколки разлетелись по кухне, белая ручка с завитком укатилась под стол.

Нравоучения и обвинения посыпались градом. Змейка к ним не прислушивалась – зачем? Чего она там не слыхала? Опять будет про «наклонную», про «бесстыдство» и про «приличную жену»…

В итоге ее прямо с утра отправили к падре. Обычно матушка договаривалась о подобных визитах заранее, но сегодня отправила так.

Змейка уныло побрела по улице.

Дом падре Германа виднелся впереди. Он выглядел слишком неприглядным на фоне остальных построек Ланьей Тиши. За покосившимся забором лесом поднимался бурьян. Ни одного цветка в палисаднике, ни одного фруктового дерева в саду. Да и сада-то нет – торчит за домом пара ясеней, подпирает с двух сторон старый сарай.

Калитка пронзительно скрипнула, нехотя пропуская гостью во двор.

– Падре, я пришла! – объявила Змейка громким голосом, но ответа не последовало.

В окнах дома притаилась темнота. Форточка, повисшая на одной петле, чуть заметно подвигалась от ветра и замерла.

– Падре? – Змейка поднялась на крыльцо и смело шагнула во мрак. – Вы меня сегодня не ждете? Выходит, зря меня матушка сюда отправила! Может, пойду я? – поинтересовалась у пустоты.

Пустота безмолвствовала.

Змейка еще раз позвала для очистки совести и, не получив ответа, собралась бежать домой. «Видать, падре Германа нет дома. Ну, и хорошо! Матушке врать не придется. На «нет» – суда нет, а с меня какой спрос? Мне сегодня повезло!» – подумала на выходе, остановилась, обернулась назад. Внутренний демон с любопытством потянулся во мрак – интересно же! Падре куда-то запропал, а дом не закрыл. Можно порыскать, посмотреть, сунуть нос в священничьи тайны – вдруг что интересное обнаружится? А что – отличная мысль!

Змейка в предвкушении потерла друг о друга ладошки. Она решила непременно отыскать в доме наставника какой-нибудь секрет, желательно непристойный, чтобы потом выторговать у падре свободу от нравоучений в обмен на молчание.

Сказано-сделано. Змейка развернулась у выхода и бесшумно направилась вглубь дома.

Шла осторожно, тихо, прислушиваясь к каждому шороху. Половицы скрипели под ногами, тщетно пытаясь предупредить хозяина о незаконном вторжении. Хозяин их не слышал.

Незваная гостья миновала гостиную и, затаив дыхание, шагнула в спальню падре. Ноги омыло холодным сквозняком, в нос ударил сырой земляной запах. Странно! Еще страннее – тонкий световой росчерк, выпадающий из-за плотно запертых створ большого шкафа в углу. Змейка поборола осторожность и приоткрыла их на свой страх и риск.

У шкафа не было дна. Вместо него – светлая дыра подземного хода, уходящие вниз ступени с облупленной краской.

«Вот тебе и страшная тайна! – подбодрил хозяйку внутренний демон. – Не сомневайся, спускайся вниз!»

И Змейка спустилась.

Доски пола зависли над головой, необструганные, обвешанные комьями пыли и паучьими гнездами – показали свою обратную сторону. Пол под ногами – утоптанная земля пополам с песком. Стен не видать – только ряд каменных опор фундамента и темнота за ними. Это все, что сумел урвать у жадного мрака переносной газовый фонарь, одиноко стоящий на полу.

– Падре, – Змейка хотела позвать громко, но получился лишь какой-то сиплый шепоток.

Звук разрушил гармонию пыльного безмолвия, тонкие паутинки над головой качнулись от рожденного выдохом ветерка. Девушка больше шуметь не рискнула. От собственного голоса стало неуютно.

«Сейчас загляну за поворот, что после дальней опоры, если нет никого, уйду» – пообещала себе Змейка и прокралась вперед. Пыль заплясала в воздухе, завилась крошечными вихрями.

Шаг. Еще шаг. Змейка тихо, как кошка, прокралась к дальнему концу подвала. Там, за колонной обнаружился темный ход, круто уходящий направо.

Нужно было выполнить обещание и вернуться, но любопытство пересилило осторожность, и Змейка смело шагнула в темноту.

Мрак отступил после пары поворотов, рассеялся слабым светом фонарей под потолком тесной комнаты. Посередине ее, прямо на земляном полу была навалена куча цветных камней, сверкающих, как звезды. Изумруды сияли свежей весенней зеленью, кроваво алели рубины, сапфиры таили небесную лазурь, и брильянты искрились слезами. За кучей открывался еще один лаз – круглая черная дырка, похожая на нору огромного крота.

Змейка застыла на месте, ошалев от увиденного. Откуда такое в подвале у падре Германа? Он же аскет, скромник. И учит всех, что жить надо беднее церковной мыши, ведь у кого богатств мало, тот ближе к Пресветлому.

Из темного лаза раздались шаги и голоса. Змейка заметалась, бросилась к выходу и спряталась за поворотом. Сперва хотела бежать наверх, в дом, но потом передумала – слишком интересно было выяснить, кто же тут бродит по подземным ходам, да еще и богатство неземное прячет?

Девушка не видела тайную комнату из своего убежища, но отчетливо слышала, как зашуршали подошвы двух пар ног. Первым раздался голос наставника:

– Вот так я его сюда и приношу. По подземному ходу, что ведет из подвала за деревенский забор. Там оставляю мула, разгружаю тюки с поклажей, несу добытое в хранилище.

– А если вас увидят деревенские? – второй голос Змейка вроде бы где-то слышала, но сразу узнать не смогла.

– Не увидят. Я всегда осторожен.

– А мул? Вы оставляете его у входа. Что будет, если кто-то на него наткнется?

– Скажу, что убежал. Там все так заросло чертополохом и бурьяном, что заметить дыру в земле почти невозможно.

– А если в лесу кто встретит? Когда вы едите с добычей от руин?

– Не бывало такого. Я осторожен, говорю тебе, и еще со времен службы в Ордене помню пару-тройку полезных техник. Например, как отводить лишние взгляды – очень нужное умение. Так что не беспокойся. Какой же ты все-таки подозрительный, Трагеди. Хотя, не спорю, качество это весьма и весьма полезное.

Трагеди! Вот тебе и незнакомец! Змейка прикусила губу от волнения и вся обратилась в слух. Да что вообще такое тут творится?

– Вы открываете грот Печатью Света. Вдруг кто-то еще додумается?

– Кто, Трагеди? Даже этот настырный Зетта, что был до тебя и совал нос куда не следует, не додумался. Чтобы поднять защитную решетку, надо знать, куда прикладывать ладонь. Нужное место находится не снаружи, а внутри, за прутьями.

Трагеди снова засомневался:

– Зетта хитрый. Мог поискать.

– Мог, но не поискал. И вообще – Зетту выслали отсюда.

– Он вернется. Он, как бульдог, если вцепился во что-то – уже не отдаст.

– Не вернется, не бойся! – успокоил собеседника падре Герман. Его тон был привычным – спокойным и неспешным, назидательным. – Я написал на него такой донос, после которого отмываться мальчишке придется долго. На то, чтобы выкрутиться, понадобиться время. Не волнуйся, Трагеди, мы успеем закончить наши дела. Я вижу, ты не доверяешь мне до конца?

– Понять не могу, с чего вы решили взять меня в долю? Странная щедрость и необъяснимое доверие к моей персоне настораживают. Почему вы вдруг решили меня облагодетельствовать?

– Это мой долг, Трагеди. Такой ответ тебя устроит?

– Сами понимаете, что не устроит.

– Тогда коротко поясню. Твой отец, падре Тобиас, был моим коллегой и хорошим другом. Это он первый узнал, что у колодца в Ланьей Тиши двойное дно. Так что половина всего, что лежит здесь, принадлежит тебе по праву…

Змейка так увлеклась подслушиванием, что забылась и громко чихнула от набившейся в нос пыли. Чих прозвучал оглушительно, как пушечный выстрел.

Голоса моментально затихли, опасно затаились во мраке. Змейка попыталась бесшумно уйти из перехода, попятилась к лестнице, но добраться до нее не успела. Падре Герман коршуном бросился за ней и схватил за запястье так, что прижгло кожу.

– А ты что тут делаешь? – поинтересовался с пугающей вкрадчивостью.

– Я вас искала, – честно пролепетала девушка.

– Ты меня нашла. А вообще, зря ты сюда без приглашения явилась. Очень зря!

Падре схватил Змейку за шкирку и встряхнул, как щенка. Быстро глянув ей через плечо, сделал Трагеди знак глазами. Змейка отследила этот жест, интуитивно уловив в нем опасность. Что-то пшикнуло – в помещении стало заметно светлее. «Печать зажег» – догадка явилась сама собой, породив между лопаток холодный ручеек.

Резким движением наставник развернул пойманную девушку спиной к себе. Змейка испуганно пискнула, встречаясь взглядом с Трагеди Эем.

Белое лицо без эмоций не дарило особых надежд на сочувствие. «Должен быть красивым, а на деле жуткий!» – непроизвольно подумала Змейка, глядя в равнодушные глаза, цвета морозного неба. Особенно нервировал черный грим на белом фоне – эта дурацкая клоунская раскраска. Змейка с детства боялась клоунов, даже на ярмарки из-за них не ходила. Мимы, арлекины, коломбины и носатые горбуны пугали. Их развеселые, красочные представления не приносили должного веселья, скорее раздражали. Особенно сильно Змейке не нравились унылые пьеро. Их мертвенные лица и длинные рукава на белых балахонах рождали ассоциации с привидениями…

И вот теперь Трагеди стоял перед ней с зажженными на ладонях боевыми печатями.

– Не сомневайся, мой мальчик, – подбадривал его падре Герман. – Сожги ее светом. Свидетели нам не нужны.

– Вам легко говорить, а мне отвечать потом, если кто прознает. В Ордене за нарушениями строго следят, а использовать Печать Света против людей…

– Не переживай. Девчонка не человек. Она наполовину темная. Демонская кровь. Так что никаких нарушений – все законно. Уничтожили в силу необходимости…

Змейка попыталась вырваться – не вышло. Свет на ладонях Трагеди разгорелся ярче, расцвел ослепительными цветами, готовый сорваться и поразить – обратить в пепел все, что отмечено тьмой. Девушка обреченно закрыла глаза и стиснула зубы, готовясь принять свою участь, но падре вдруг передумал и остановил Ныряльщика.

– Погоди-ка! У меня возникла идея!

– Какая еще? – Трагеди резко опустил руки. Печати погасли.

Змейка громко выдохнула – не убил! Вот только, что задумал падре Герман? Уж точно не отпускать ее собрался.

– Гениальная, мой мальчик. Просто великолепная идея, – серьезное лицо святого отца непривычно просияло. Он мечтательно прикрыл глаза и потер ладони друг о друга. – Мы воплотим в жизнь задумку твоего отца и обретем великую славу.

– Не знал, падре, что вы столь тщеславны.

– Я просто хочу восстановить справедливость. После ухода твоего отца, его дело не стали продолжать. Исследования забросили, забыли. Меня с другими помощниками отстранили и выслали из Уноса. А ведь твой отец хотел изменить мир.

– Да-да, – демонстративно зевнул Трагеди, – слышал об этом сто раз. Он пытался воплотить в жизнь легенду из Книги Сердец – закрыть переход между миром демонов и миром людей. Он даже нашел его здесь, в колодце Ланьей Тиши. Отец был уверен, что после закрытия перехода Сердца Тьмы не будут жить, порождать Черную Воду и питать земную нечисть. Якобы они прорастают из соседнего мира и все такое… Сумасшедший старик.

– Не горячись, мальчик, – падре сдержанно поставил собеседника на место. – Ты многого не знаешь, вот и недооцениваешь ситуацию. Опрометчиво. Твой отец, падре Тобиас, все продумал: он отыскал демона, поработил его и заставил сойтись с земной женщиной, чтобы родилось легендарное дитя, имеющее власть над межмирным переходом.

– Это дитя передо мной, я полагаю? – додумался Ныряльщик.

– Так и есть. Девчонка – ключ к завершению великого дела.

Трагеди ответил не сразу: пораздумывал, повзвешивал, потом спросил:

– Почему отцу не позволили завершить начатое?

– А ты подумай хорошенько. Если проход в демонический мир закроется – не будет больше не Сердец Тьмы, ни Черной Воды, ни Святых Ныряльщиков. А если не будет Ныряльщиков, подвергнется сомнению необходимость в существовании самого Ордена.

Трагеди понял, помассировал пальцами виски, задумчиво созерцая драгоценную кучу.

– Если поделить сокровища пополам и разделить мою половину лет на сто, полученная сумма превзойдет годовое жалование Ныряльщика в несколько раз, – красивые губы растянулись в довольной улыбке. – Такой расклад меня устраивает, и плевать тогда на судьбу Ордена.

– Вот и славно. Я не сомневался, что отыщу в твоем лице единомышленника.

– Просто предложение хорошее, – Трагедии с сомнением взглянул на оцепеневшую Змейку. – Вы уверены, что дочь простого инкуба подойдет для жертвоприношения? В Книге Сердец говорилось о ребенке самого Оккора.

– Должна подойти. Твой отец много лет изучал священные книги Церкви, делал собственные переводы и предположил, что дело не в родителях необходимого ребенка, а в том, что они должны принадлежать разным мирам – это главное.

– Понятно. Что же, проведем ритуал сегодня?

– Нет.

– К чему тянуть?

– Проводить ритуал следует в особый день – на праздник Великого Подгляда.

Змейка всхлипнула, не сдержав эмоций. До дня Великого Подгляда еще полмесяца. Значит, пока живем!

Трагеди задался близкой мыслью. Поинтересовался:

– Что мы будем делать с ней все это время? Она ведь проболтается, выдаст нас, на помощь позовет?

– Не переживай, есть хорошая техника, – падре Герман зажег печать. Она чуть светилась, тусклая, едва заметная. Провел ею по Змейкиным губам, заставив девушку вздрогнуть от неожиданности. – Вот и все. Теперь она не сможет никому рассказать о нашей тайне. Как только начнет говорить на запретную тему – губы сомкнутся, склеятся, а горло поразит болезненный спазм.

Трагеди с сомнением оглядел девушку и произнес:

– Все равно не стоит отпускать ее домой. Сбежит.

– Никто и не собирался, – успокоил священник. – Я запру ее в сарае, а родне сообщу, что для ее же блага. Скажу, что провинилась, не слушалась, зубрила святые тексты не слишком усердно. Повод оставить ее у себя найдется!

В обратный путь Чет отправился сразу после обеда и искренне удивился, обнаружив во дворе особняка Пинки-Роуз целую толпу провожающих во главе с деревенским старостой.

Падре Герман и Трагеди на проводы не явились. В принципе, Чет не слишком расстроился из-за такой невнимательности. Его гораздо сильнее омрачило отсутствие Змейки. Хотя, чего он ожидал, спровадив разгоряченную страстью девицу домой посреди ночи? Она-то, небось, ночь любви запланировала, а тут – на тебе – суровая реальность с разъяснительной беседой и пинком под зад… Девчонка была права – это ночь могла стать самой прекрасной за все пребывание Чета в Ланьей Тиши. Обиделась Змейка, надулась по-девчачьи – тут гадать нечего. И ладно. Не к чему им душу травить – друг на друга глядеть…

Как и обещал новый Эй, в Ланью Тишь явился конвой из Орденовских гвардейцев. Минута в минуту пришли, как и ожидалось. У этих ребят всегда все точно.

Чет недовольно оглядел сопровождающих: наглухо застегнутые серые куртки, широкие белые пояса: с одной стороны приторочен короткий клинок, с другой – дубинка, чтобы пересчитывать ребра тем, кто вздумает возмущаться.

Лошади у гвардейцев были под стать седокам – рослые, серые, с грубо отесанными, тяжелыми головами, похожими на угловатые лесные валуны. Скакунов оказалось на одного больше, чем всадников. Запасного предоставили Чету. «Все предусмотрели. Интересно, к чему столько внимания моей персоне?» – подумал Ныряльщик, забираясь в седло.

С гвардейцами пришла подвода. На нее погрузили Вафлю – заперли в клетку и увезли вперед. Старушка несколько раз жалобно мяукнула, но вскоре смирилась – улеглась на холодные доски, грустно уложив голову на лапы.

Выдвинулись.

У края деревни Чет обернулся назад. На сердце зрело беспокойство. Все шло не так, как он хотел. Его убрали с задания за шаг до триумфального завершения. Несправедливость порождала в душе Ныряльщика злость.

«Ничего, – решил для себя Чет, – приеду в Унос и сразу к начальству. Зубами выгрызу возможность вернуться сюда. Жаль – пропал кусок свиной туши со следами от шипов. Исчез, будто не было. И не Вафля тому виной. Кто-то другой постарался».