Инкубья дочь

Глава 3. Упырь

Белка нервничала. И это мягко сказать!

А когда она нервничала, она либо готовила, либо ела, либо убиралась. Сейчас кусок в горло не лез, поэтому Белка сперва ударилась в уборку, ведь о том, чтобы лечь спать, не шло и речи.

Сперва она перемыла всю посуду. Два раза. Потом, глядя на блистающие фарфоровые тарелки с цветастыми попугаями – неизменное приданое, переходящее от матери к дочери уже несколько поколений в ее семье – вздохнула и взялась за метлу. Подмела весь дом. Переставила с места на место все, что можно было переставить: стулья у колченогого стола, фарфоровые фигурки барашков на деревянной этажерке. Старинное бархатное кресло из дворцового гарнитура (еще одну семейную реликвию) поменяла местами с растущим в кадке болотным папоротником. Папоротник этот неумело замещал собой пальму, в виду отсутствия последней.

Уборка не помогла от слова «совсем». «Что же теперь делать? – недоумевала Белка. – Радоваться или страшиться?» Сердце с уверенностью убеждало радоваться, а здравый смысл настоятельно советовал впадать в панику и орать: «Караул!» Даже понимая всю опасность ситуации, Белка все же невольно выбирала сторону сердца. Пытаясь всячески умалить негативные моменты случившегося, она мечтательно жмурилась, глядя, как за окном прорывается из-за горизонта алая полоска зари.

Вместе с рассветом к Белке пришло осознание. Ей обязательно надо рассказать о случившемся хоть кому-то, иначе ее разорвет от эмоций. Падре и мама отпадали сразу. Падре накажет, не дослушав. Мама не дослушает, потому что скорее всего рухнет в обморок. Остаются девочки. Белка тоскливо вздохнула. Эти ведь смеяться будут и обязательно напомнят про глупость идеи с приворотным кольцом. Помогут? Точно не помогут.

А кто поможет? И тут ее осенило, словно вспышка перед глазами промелькнула. Есть один человек, и взаимодействовать с темной стороной его прямая обязанность!

Всю ночь Чет спал, как младенец. Его не тревожили ни настойчивые соловьиные трели, ни громкая музыка продолжающегося праздника, ни задушевные песни подвыпивших селян.

Утром его разбудил запах. Запах тянулся с первого этажа и таил в себе волшебные ароматы жареного бекона, приправ и кофе.

Привыкший к казенным харчам Чет сперва не поверил собственному носу, но запах не исчез, даже когда он резко поднялся с кровати, лишь сильнее стал и отчетливее.

Ныряльщик спустился на первый этаж, зашел в кухню. Аромат чуть не снес его с ног.

Словно пухленький продуктовый ангел, возле печи суетилась Белка. Она как раз ставила турку с кофе на подставку, сделанную из круглого древесного спила. А рядом на столе стояла тарелка с омлетом. Омлет этот являл собой зрелище просто фантастическое и пах жареным лучком и тем самым, учуянным со второго этажа, беконом. Вафля, оглушительно мурлыча, вилась около Белки, неуклюже терлась об нее, то и дело вжимая девушку в стол.

– Доброе утро, чем обязан? – поинтересовался Чет, не отводя глаз от еды.

– Доброе, – скромно потупилась незваная, а вернее присланная небесами гостья. – Я вот тут подумала, что было бы неплохо… – она не закончила фразу, но Чет суть понял и решил, что девицу послал падре.

– Передай падре Герману от меня спасибо.

– Падре Герману? – Белка испуганно вздрогнула. Кофе плеснул из турки бурой волной. – Да я… в общем… я хотела поговорить с вами лично.

– Валяй, – непонимающе пожал плечами Чет и потянулся к омлету. На голодный желудок происходящее казалось слишком непонятным и туманным. Возможно, на сытый все изменится – по крайней мере станет яснее. – Давай, рассказывай и не стесняйся. Все свои.

– Понимаете, – сконфузилась от такой прямоты Белка, – я хотела поговорить с вами о ваших коллегах.

– О тех, что остались в Башне Порядка?

– Нет, о тех, что в Ланьей Тиши, – почти шепотом произнесла девушка. Ее откровение вызвало у Чета лишь ухмылку, еще не сытую, но близкую к тому.

– Все они лежат на дне колодца.

– Не все. Я видела одного из них. Он подходил к моему дому.

– Прямо так и подходил? – Ныряльщик вопросительно приподнял бровь, застыл на несколько секунд, размышляя. В Четовой голове все сложилось быстро: Ланья Тишь кишит призраками, и, верно, в их дружную компанию затесался кто-то из Ныряльщиков. Странно конечно. Все это происки тьмы, от которых должна защищать «сотрудников» Света специальная печать. Хотя, какая, к инкубу, печать? Это же Ланья Глушь, а здесь все не как у людей.

– Да. И сегодня, думаю, тоже придет.

Белка кивнула, томно прикрыла глаза, и лицо ее при этом стало мечтательным и отрешенным. Чет тоже кивнул. С сомнением. Странная девица, жалуется на призрака, а сама будто и рада, что тот к ней явился.

– Тогда и я зайду, – успокоил собеседницу, продолжив трапезу.

Надо заметить, что пищу он вкушал не один. Вафля получила свой выжатый «притираниями» кусок мяса с костью и теперь неподобающе бодро грызла его в углу, иногда по привычке приговаривая неотъемлемое кошачье «мало-мало».

– Смотри, зубы не поломай, – урезонил старуху Чет, но та его, конечно, не услышала.

Белка ушла.

Закончить с завтраком Чету не дали. Посреди кухни заклубилось, заискрилось, и вскоре там возникла госпожа Пинки-Роуз с Магдаленой на руках, встревоженная и крайне недовольная.

– Что вы себе позволяете, молодой человек? – строго отчитала Чета. – Может, я и позволила вам погостить, но таскать сюда своих мерзких дружков совершенно не позволяла!

– Каких еще дружков? – не понял Ныряльщик, на что призрачная хозяйка строго указа ему на дверь.

– Якшаться с какими-то призраками, это просто неприлично!

– Так вы, тетушка, вроде как и сами… – рискнул подколоть ее Чет, за что тут же получил заслуженную порцию упреков и несогласия.

– Даже не смей меня с кем-то там сравнивать! Я благопристойная вдова, пусть и мертвая… совсем немного, а там… – она задохнулась от гнева и трагически прикрыла глаза. – Безобразие! Форменное безобразие! Распутство и стыд.

– Ладно, заинтриговали. Сейчас я взгляну на это ваше распутство, – пожал плечами Чет и двинулся к входной двери. Как только ее открыл, в лицо ему полетел знакомый булыжник. В этот раз парень ловко увернулся. – Папа, вы опять в меня кидаетесь? Что на этот раз?

– Будто не знаешь, мерзкий святоша! Я предупреждал, чтоб ты даже не дышал возле моей дочери.

– Эта тоже ваша? – уточнил Чет. – Сколько их всего?

– Три. У меня три дочери.

За открытой настежь дверью поднялся и опал вихрь из камней. В центре его во всю мощь развернулся демонический призрак, выдохнул клубы пара, гневно сверкнул глазами и захлестал себе по ногам длинным хвостом.

– Точно три? Советую повесить на них ярлыки – «собственность сбрендившего папаши-многоженца». Матушки-то у ваших милых дочек разные, а Святая Церковь этого не одобряет, – злобно прищурившись, моментально нахамил призраку Чет.

Инкуб побагровел еще сильнее, чем был. Хвост его заметался по сторонам еще быстрее, глаза налились кровью, а пышущий из ноздрей пар сменился языками пламени. В гневе демон был впечатляюще красив (инкуб есть инкуб) и также впечатляюще беспомощен.

Нечисть не может преодолеть порог дома без приглашения, а Чет, как назло, стоял за этой самой разделительной чертой. Конечно, оскорбленный наглецом «заботливый» отец мог кинуться очередным камушком, но этого, безусловно, было мало для достойного наказания бессовестного оскорбителя.

– Дрянной, мерзопакостный, трусливый щенок! – выдал, наконец, демон и грозно глянул на порог. – Выходи, если считаешь себя мужчиной, а не трусливым зайцем!

В принципе, Чет был стоек к большинству разного рода колкостей и оскорблений, но обвинения в трусости – исключение. Никто, никогда и нигде не смел обзывать Чета Зетту трусом! Именно поэтому, грозно сплюнув под ноги разгоряченному инкубьему призраку, Ныряльщик решительно переступил порог.

– Вы, папа, меня лучше не злите! – угрожающе скрипнул зубами и зажег на ладони боевую Печать. – Я вам тут хамство терпеть не нанимался.

Чет еще много чего планировал сказать неугомонному инкубу, но в диалог, вот-вот готовый перерасти в сражение, своевременно вмешалась госпожа Пинки-Роуз. Отчаянно взвизгнув, она нервно встряхнулась и заявила повышенным тоном:

– А ну прекратить! Прекратить, говорю! А то…

– Что «а то»? – скептически бросил через плечо Чет.

– Собаку спущу!

– Ясно все, – Ныряльщик медленно развернулся, так, чтобы иметь возможность созерцать обоих призраков сразу. – Тетушка, папа, вы тут сами уж как-нибудь разберитесь. И вообще, – он сурово глянул в глаза инкубу, заставив того отвести взгляд, – следили бы лучше за своими дочками. К одной, вон, призраки по ночам подкатывают, а вы все в меня кирпичами целите. Нашли крайнего!

– Так не призрак то, бывший твой коллега, а нынче и вовсе упырь! – нервно дернул губой инкуб, показывая Чету острые клыки.

– Болтайте больше – упырь, – недоверчиво махнул рукой Ныряльщик. – Чтоб упырем стать, надо сперва из колодца выбраться, а это невозможно.

– Ах ты упрямый, мерзкий святоша… Еще помянешь мои слова… – растаяло в воздухе. Сил у инкуба и на этот раз хватило ненадолго.

Дождавшись, когда агрессивный «родственник» исчезнет окончательно, Чет вопросительно переглянулся с госпожой Пинки-Роуз.

– У вас тут всегда так весело?

– Ничего веселого не вижу, – погрозила пальцем та. – Ваша избыточная веселость тут совершенно неуместна, юноша.

– Всплакнуть предлагаете?

– Нечего ерничать, молодой человек. И порог лучше обратно переступите от греха.

Чет не стал спорить, переступил, после чего настойчиво потребовал объяснений.

– Может, расскажите все-таки, что происходит в вашем захолустье? Слишком уж много неадекватных привидений здесь водится. Давайте, выкладывайте все как есть.

– Не могу, – худощавая фигура хозяйки дома резко качнулась на искристом облачке, что выбивалось из-под подола ее платья. – Не хочу и не могу.

– Так не пойдет, тетушка. Рассказать придется, – двинулся на нее Чет, даже руками попытался ухватить, забыв, что поступать так с призраками неразумно и бесполезно.

– Хам, грубиян! – истошно вскрикнула госпожа Пинки-Роуз, поспешно растворяясь в воздухе. – Спроси у рыбы в озере да у волка в лесу. Им виднее.

Белка ждала вечера с трепетом. Она снова все перемыла и переубирала, но привычного успокоения это не принесло.

Когда вечерняя заря алой каймой оторочила гребень дальнего леса, Белка сердцем почувствовала приближение возлюбленного. Затаив дыхание, она отворила дверь и прислушалась. В спальне мирно посапывала матушка. Сытный ужин сказался на ней благотворно.

Ступенька, еще ступенька. На дворе сумрачно и тихо. Даже куры не кудахчут. Только шлепает губами коза, пьет воду, но вскоре и этот звук пропадает. Заря совсем опала, стала тонкой и едва заметной. Солнце утянуло ее за горизонт, уступив владения серебристому лунному полумраку.

Когда сердито заворчала кошка, Белка поняла – пришел! Она замерла на нижней ступени, глядя, как с улицы наползает в освещенный луной вырез дверного проема длинная черная тень. Следом идет привязанная к тени фигура, белая, высокая.

Либерти Эй по-хозяйски шагнул на двор, встал посреди и, отыскав взглядом Белку, улыбнулся ласково и кровожадно.

– Ну, здравствуй, любимая, заждалась? Подойди-ка ко мне.

Голос бархатный, глубокий потек, заполняя вечерние сумерки. Вязкий и густой, будто кисель, он зачаровывал и пленял, не давая осторожным мыслям рождаться в голове. Белка, как пьяная, пошла на ватных ногах к Ныряльщику, остановилась в полушаге, и он сам приблизился, будто подплыл, настолько плавным оказалось движение. Ледяные руки легли на Белкину талию. От этого прикосновения девушку пробрал холод, словно под одежду ей попала пара пригоршней снега, но оторваться, отойти или сбежать не было сил, да, честно говоря, и желания.

Белка закинула голову, с восторгом и трепетом глядя в лицо Ныряльщику, спросила робко:

– Почему у вас такие зубы?

Зубы. Они действительно выглядели ненормально. Среди обычных, человечьих, торчали два острых длинных клыка.

– Зубы? – Либерти Эй вопросительно взглянул на девушку и задумчиво провел языком по остриям клыков. – Ерунда. Нашей любви они мешать не будут. Поцелуй же меня скорее!

– А если я вас поцелую, вы меня не укусите?

– Нет, конечно.

– И не съедите?

– Ну, что ты! Съесть любимую, как можно! – пылко заявил Либерти Эй да призадумался. Помолчав с полминуты, он снова улыбнулся и продолжил. – Хотя, поесть – идея неплохая, а то что-то с голодухи дурные мысли лезут в голову.

– Я принесу! – воодушевилась Белка и, ловко вывернувшись из объятий, бодро поспешила на кухню. – Сейчас! У меня столько всего наготовлено – пальчики оближете!

К великому расстройству и удивлению Белки, «облизать пальцы» ненаглядный Либерти Эй успел в ее отсутствие. Так что пышный пирог и кувшин молока оказались ненужными. Когда девушка вернулась, у ног Ныряльщика мятой кровавой кучей валялись останки курицы. Сам возлюбленный небрежно утирал белым рукавом лицо. Пестрые перья, липнущие к дорогой ткани, красноречиво указывали на то, что гость насытился без стараний хозяйки.

Пока Белка соображала, стоя на нижней ступеньке лестницы, Ныряльщик устремился к ней. Быстро приблизился, взглянул сверху вниз и снова обнял. Одной рукой. Так, что дышать стало трудно. Девушка ахнула и выронила на пол пирог. Плеснуло в стороны молоко из кувшина, а Либерти Эй тем временем ухватил своими ухоженными пальцами ее подбородок и мягко коснулся губами губ. Этот поцелуй, нежный, хоть и холодный, моментально вскружил девушке голову. Она зажмурилась и забылась. Кувшин выпал из руки, растеклось и впиталось в доски ненужное уже молоко.

Поцелуй… Ах, поцелуй! Такого Белка не могла представить и во сне. А тут – на тебе – все заветные мечты разом сбылись! И ненаглядный Либерти Эй, и ночь, и романтика и любовь! Все и сразу, словно фея-крестная палочкой махнула…

Белка прижалась ладонями к широкой груди Ныряльщика. Пальцы снова наткнулись на страшные дыры. Это немного отрезвило. Поцелуй разорвался резко. Взгляд сам собой обратился к черным ранам. И, как ни странно, одна из них как будто начала затягиваться.

– Любимая, – голос Либерти Эя оглушил, зазвучал над ухом, возвращая в холодную сонную негу. Опасно блеснули клыки. – Пойдем же на сеновал или в дом, куда скажешь. Куда захочешь, куда пригласишь. И там мы с тобой…

Последовала длинная тирада, от откровенности которой Белке стало худо. Она побагровела от стыда и обреченно зажмурилось. Это не помогло. Помог Чет, явившийся неизвестно откуда, как волшебная Сивка-Бурка. Он схватил Белку за шкирку и с силой выдернул из объятий бывшего коллеги. Девушка истошно завизжала. Либерти Эй заворчал сердито и недовольно, будто цепной пес, у которого отобрали кость. Теперь он стоял у начала лестницы, растрепанная перепуганная Белка на ее верхней ступени, рядом с кухонной дверью, а Чет между ними.

– Либ! Где же ты этой пошлятины набрался, а? Даже у меня уши вянут. Эдак тебя пробрало-то с воздержания!

Чет присел на ступеньку, развел в стороны руки, показывая темному созданию ладони с сияющими печатями. Он старался держаться непринужденно и даже весело, не подавать вида, что внутри напряжен, как лук с натянутой до предела тетивой.

Чет не боялся упырей.

Обычный среднестатистический упырь, «проросший» из какого-нибудь забулдыги, вора или убийцы его вряд ли бы насторожил, но этот… Свет и Тьма слишком полярны, чтобы уживаться в одном существе, а, значит, стоящий на засыпанных сенной трухой досках Либерти Эй – бомба замедленного действия. А может и не замедленного! Кто знает, в какую минуту и что в нем пересилит? Да и вообще – стабильности в упырином организме ждать не приходится. Если на время пересилит Свет, Тьма начнет расти, чтобы перехватить инициативу, и вскоре выплеснется – разбухшая и неукротимая.

Опасно. А вообще, с упырями у Светлого Ордена разговор короткий.

Чет смотрел на упыря. Упырь на Чета. «Эх, Либ. Как же тебя угораздило то? Был ведь приличным человеком. Тебя в пример мне ставили, а теперь ведешь себя, как матрос в борделе. Хорош пример! – мысленно сокрушался Ныряльщик. – Что делать теперь с тобой?» Вопрос вышел риторическим. Что делать в подобной ситуации Чет знал прекрасно. Уничтожать. Стирать с лица земли. Как говорится – не хочется, но надо!

– Прости, Либ, но придется тебя того…

Он не спеша поднялся, попутно собирая в кулаках сокрушительные сгустки света, но тут на него с верхней ступеньки кубарем свалилась визжащая Белка. Растянувшись на ступеньках, они завопила безумным голосом:

– Нет, господин Ныряльщик! Только не убивайте Либерти Эя – любимого моего! Умоляю! Прошу!

– Сдурела? А ну иди в дом! – прикрикнул на полоумную девицу Чет и попытался водворить ее обратно – на верхнюю ступеньку.

– Не пойду! Я его защищать буду! Кто ж кроме меня его спасет? – выворачиваясь из Четовых рук, возмущенно пищала Белка.

Возня опасно приблизила обоих к нижней ступени. Ныряльщик первым оказался рядом с упырем, и тот ситуацией, конечно, воспользовался. В один миг «беззащитный» Либерти Эй обнажил до десен свои новоприобретенные зубы и ловко тяпнул Чета за предплечье чуть выше запястья.

– Либ, скотина, чего творишь!

Выругавшись, Чет выдрал руку из упырьих клыков и под аккомпанемент Белкиных причитаний хорошенько врезал неадекватному коллеге озаренным светом кулаком. Тот пошатнулся, рухнул на пол.

– Теперь все ясно? – грозно рыкнул на девушку Ныряльщик, но та продолжала стоять на своем, будто не слыша ничего и не видя.

– Ай-ай-ай! Не убивайте его, прошу!

– А если он полдеревни пережрет? Что тогда?

– Не пожрет! Я ему рот заткну!

– Чем? Поцелуем? Все. Хватит болтовни. Прости, Либ…

Белка снова зарыдала, повисла на нем, но Чет был непреклонен. Он решительно повернулся к Либерти Эю и озадаченно замер с зажженной печатью. Упырь сидел на полу и смотрел на присутствующих абсолютно ясными, чистыми, человечьими глазами. Повисла напряженная пауза.

– За что простить, Чет? – наконец тихо произнес он. – Где я, и что здесь вообще происходит?

– Все нормально, Либ. Ты умер, ожил, пристал к девушке и задавил курицу. А еще выражался в самых непристойных выражениях о том как… Ты уверен, что мне следует все это сейчас повторить?

– Не нужно, Чет. Какой позор, – Либерти Эй сокрушенно покачал головой. Белые пряди метнулись из стороны в сторону, мертвенно блеснув в лунном свете.

– Поздравляю тебя – ты теперь упырь, Либ. Поэтому, извини, но я должен тебя грохнуть. Сам понимаешь – безопасность превыше всего.

– Я понимаю. Все верно. Не тяни, Зетта, – смиренно ответил Либерти Эй.

Белка снова ударилась в слезы.

– Не убивайте его, он мой жених! – возмущению ее не было предела. Она встала во весь рост, полненькая, раскрасневшаяся, растрепанная, похожая на хорошенького, мягкого и пушистого, но очень злого сурка. Обычно покладистая и осторожная, в этот раз она приготовилась сражаться за свою любовь до конца. Даже с Четом Зеттой.

– Найдешь себе другого жениха, получше да поживее, – урезонил ее Ныряльщик.

– У нас в Ланьей Тиши получше нету. Оставь этого! Он мой и все тут, – уперлась Белка, войдя во вкус.

– Он упырь, мясо сырое ест!

– Вот и хорошо, мне готовить меньше.

– Он людей ест.

– И ладно. У нас в последнее время разбойников много развелось. Вот и неповадно им будет в наш дом соваться.

– Я смотрю, ты уже все распланировала, но не проканает, – сурово закончил спор Чет. – Нельзя его оставлять. Не по инструкции это, – и мысленно добавил: «Хотя, когда я эту инструкцию соблюдал?»

Надо сказать, что из всей элиты, из всех Ныряльщиков вообще, Либерти Эй был единственным, к кому Чет относился дружелюбно и с уважением. В самой глубокой глубине души он даже назвал бы Эя другом, но никому бы, конечно, в подобном вслух не признался.

А ведь когда-то давно, примерно в одно время Чет и Либерти попали в отряд Зетта. Либерти был единственным с кем Чет, как ни странно, нашел общий язык. Почему «как ни странно»? Все просто! Уж слишком разными были эти два молодых человека.

Чет хоть и происходил из прославленного рода, большую часть своей жизни славных дел не вершил, и честь семейства позорил безбожно. В подростковом возрасте он умудрился несколько раз сбежать из дома. Домочадцы принимали проделки дитяти с тяжелым сердцем и величайшим прискорбием. В неприятности он влипал виртуозно. В плохие компании его тянуло, как магнитом.

В отличие от «трудного» Чета, Либерти оказался существом удивительным, почти сказочным. Он был невероятно сговорчив, до наивного добр и до омерзения вежлив. Не удивительно, что по карьерной лестнице он взлетел, как на крыльях. По идее, от подобного набора параметров чуткого на фальшь Чета должно было тошнить и выворачивать, но почему-то не тошнило. Наверное потому, что в отличие от многих, Либерти оказался честен во всех своих проявлениях. И честность эта подкупала. Из всех новобранцев-Зетт, готовых перьями обрасти, лишь бы подняться из низов хотя бы до золотой середины, Либерти единственный не притворялся ангелом, а действительно был им. Идеальный Ныряльщик. Живое воплощение идей и принципов Святого Ордена. Просто хороший парень.

И теперь, стоя перед красноглазым, бледным Либерти, Чет абсолютно точно понимал, что не хочет убивать его. Даже в роли упыря. Он мысленно ругал себя за неуместные сантименты, но сосредоточиться не получалось. Понимая, что тянуть время бесконечно не выйдет, Чет судорожно искал вариант, за который можно зацепиться и отложить казнь. И вариант нашелся. Столь очевидный, что Ныряльщик даже обругал себя мысленно за тугодумие.

– Слушай-ка, – обратился он к упырю. – Ты вообще помнишь, как прыгал в колодец, как выбрался оттуда?

Вопрос поставил Либерти Эя в тупик. Он задумчиво закатил глаза и принялся вспоминать – усердно, старательно и безрезультатно. Наконец, признал поражение.

– Нет. Помню прыжок, а потом… потом не помню ничего, – он прикрыл глаза, снова обратившись к памяти. – Что-то смутное было… звали меня будто… будто лежал я где-то в полной тишине…

– Понятно все с тобой, – Чет задумчиво потер подбородок, взвесив все за и против, строго посмотрел на Белку. – В общем так: я упыря пока оставлю. Может, вспомнит чего интересного.

– Ах! Спасибо! – у Белки даже дух от счастья захватило. Она не верила собственной удаче.

– Погоди радоваться, – остудил ее пыл Ныряльщик. – В дом его приглашать нельзя ни под каким предлогом, поняла? Как бы ни просился, как бы ни умалял и ни соблазнял. Он упырь, не забывай об этом.

– Так куда ж мне его… – начала было Белка, на что Чет резко заявил.

– В погреб под замок – и точка! Кормить будешь сырым мясом с кровью, поняла?

– Как же так – сырым? У меня ведь и пироги и суп.

– Пироги с супом оставь себе. И мне. Нам с Вафлей. Пойми ты, он упырь, и у него жажда, а не голод! Кровавая жажда. Свежатинка его успокоит, а пироги вкупе с твоими девчачьими красотами последнего ума лишат.

Чет настроился на длинную и очень суровую нотацию, повторить которую до пущей доходчивости планировал два раза, но в разговор вмешался упырь. Похоже, света хватило ненадолго, и темная сущность вновь взяла верх над несчастной душой Либерти Эя. Резко поменявшись в лице, он кровожадно оскалился и принялся нести всякий упыриный бред. Ему явно хотелось крови и плотских утех. И если постыдные живописания похотливых изощрений относились к Белке, то все угрозы кровавой расправой адресовались персонально Чету.

– Ну ты и скотина, Либ! – сложив руки на груди, с укором произнес тот. – Я тебе, можно сказать, жизнь спас, а ты вот так значит?

– Прости, не знаю, что на меня нашло, – мгновенно просветлев взглядом, спохватился было Либерти Эй и опять озверел. – Да чтоб тебе лопнуть, чертов Зетта! Я сам тебя разорву, понял? На кусочки! И съем! А тебя красавица моя… – обратился уже к Белке, – а тебя… – и снова «вернулся». – Я заранее прошу прощения, милая дева. Предупреждаю, лучше заткните свои благочестивые уши, чтобы не слушать всю эту грязь… А лучше пошли на сеновал, я тебе там такую грязь устрою…

Метания от света к тьме стали резкими. В итоге Либерти Эй принялся ругаться сам с собой. Выглядело это жутко. «Эк его плющит и колбасит, – раздумывал Чет, с интересом наблюдая за мучениями коллеги, – тут тебе не просто упырь, тут целое раздвоение личности, внутренний конфликт, так сказать, первосортный, на зависть любому придворному мозгоправу».

– С ним все хорошо? – испуганно поинтересовалась у Ныряльщика девушка.

– С ним все плохо, – отрезал Чет, после чего решительно обратился к упырю. – Либ! Оба Либа! Приличный и скотина, слушайте меня сюда. Если хотите и впредь наслаждаться своей развеселой перебранкой – идите в погреб, сидите там тихо и усердно старайтесь вспомнить все то, что случилось после прыжка. А главное, каким путем ты… вернее вы оба выбрались из треклятого колодца. Понятно?

– Понятно, Чет… Пошел ты! – раздалось в ответ.

– А ты, – Ныряльщик грозно навис над Белкой, – не вздумай разболтать о случившемся. А еще, сожги на дворе пук соломы.

– Для чего?

– Пусть на полу след останется. Если прознают про нашего общего друга, скажешь, что я его милостью Пресветлого испепелил. А вот это, – Чет отсыпал на ладонь девушки несколько убивающих пилюль, – в пасть ему пихай, если дурить сильно вздумает.

Дом у Лиски, что твой музей! В нем ничего трогать нельзя. За тем следит Лискина матушка – красавица. Она ходит из комнаты в комнату, молчаливая, гордая, царственная, будто герцогиня. Метелочкой с фарфоровых ангелков пыль сбивает. Закончив уборку, матушка садится за тонконогий столик из эбенового дерева и начинает раскладывать пасьянс. Карты порхают у нее в руках, глянцево блестят, ложась на белые салфеточные кружева.

– Лиск, а, Лиск! – Змейкин голос нарушил тишину.

– Тсс, сейчас! На кухню иди, – испуганно замахала на подругу рыжая, быстро глянула на матушку, та сильно не любила шума и беспокойств.

Матушка не заметила гостью, слишком сильно была погружена в свой пасьянс. Валет никак не ложился к даме, а на короля с угла стола опасно наползал жирный хищный туз.

Не дыша, на цыпочках Лиска выскользнула из комнаты. Зашла на кухню и отвязала тяжелые занавески, что заменяли дверь. Те с шелестом сошлись, открыв взгляду рисунок алых маков на салатовом фоне.

Змейка уже ждала ее. С ногами забравшись на табурет, нетерпеливо поблескивала глазами – верный признак того, что хочет что-то рассказать, последними сплетнями поделиться.

– А ты слышала, что Ныряльщик вчера упыря сжег у Белки на дворе?

– Нет, – без особого интереса ответила Лиска. Она села за стол, вынула из ящика мятые карты и принялась тасовать их то в одну, то в другую руку. Наблюдая ее ловкие быстрые движения, Змейка даже забыла на миг, о чем хотела вести разговор, но вскоре спохватилась и продолжила.

– А ты знаешь, что упырь Ныряльщика за руку цапнул?

– М-м-м, цапнул значит? Ну и ладно, подумаешь.

– Так он же теперь тоже в упыря превратится.

– Не превратится.

– Превратится!

– Не превратится. Падре Герман рассказывал, что от простого укуса никто ни в кого не превращается. Там ритуал особый нужен и все такое. Тьме не так-то просто перетащить человека на свою сторону, – Лиска зевнула, обмахнулась картами, сложив из них веер. – Я что, падровские поучения одна слушаю?

– Жаль, что не превратится, – сквозь зубы буркнула Змейка.

– Дался тебе этот Ныряльщик? Чего ты злишься на него, сплетничаешь? Понравился что ли?

– Вот еще! – фыркнула брюнетка. – Скажешь тоже! Он же противный и мерзкий. А еще наглый. А еще…

– Хочешь, погадаю тебе на него, – Лиска снова обмахнулась картами. – Карты правду скажут – нравится или нет, не соврут.

– А, давай! – приняла вызов Змейка, но потом вдруг резко отступила. – Не надо. Не верю я твоим картам. Придумала тоже – карты. Глупость какая. Сейчас навыкладываешь мне какой-нибудь ерунды, а я поверю, и мучайся потом всю жизнь? Нет уж, дудки!

– Вот видишь, – поучающим тоном заверила Лиска, – нравится.

Змейка не стала спорить, только злобно прошептала что-то себе под нос и быстренько перевела тему.

– Чего это ты за карты села?

– Тренируюсь, – прозвучал короткий ответ.

– Тренируешься? – и без того гнутая черная Змейкина бровь загнулась еще сильнее.

– Да. Через ночь в таверну явятся на турнир игроки, вот и я хочу счастья попытать.

– Значит, в очко на деньги играть будешь? А матушка что скажет?

– Тс-с-с, – Лиска вся съежилась и испуганно глянула на занавески с маками. – Не ори ты. Услышит – запрёт.

– Ясненько, – тихо кивнула Змейка, глаза ее сверкнули хитро. – Я тоже в таверну пойду.

– На что ты мне там? Только мешаться будешь.

– А я не с тобой, я сама! Я танцевать пойду. Давно не ходила.

– Пф-ф, – скептическое фырканье колыхнуло стоящие в глиняной вазочке цветы. – Бесполезное занятие эти твои танцы. Проку от них много ли?

– Тебе не понять! – грозно насупилась Змейка и тут же мечтательно зажмурилась. – Такие ощущения… Будто летишь, будто в пламени плавишься, будто кого-то любишь.

– Ой, много ты знаешь о любви, – Лиска спустила подругу с небес на землю, – а от танцев твоих одни проблемы. Мужики пристанут.

– Подумаешь! Сбегу, – храбро тряхнула головой упрямая брюнетка, – в первый раз чтоль?

– И от падре сбежишь?

– Он не узнает.

– Ага, как же! Всегда узнавал, а тут не узнает? Еще как узнает, на то он и падре. Узнает и накажет. Хорошо если с Писанием запрет, как Белку, а что если розгами всыплет?

– Так и тебе за карты всыплет.

– И ладно. К тому времени я уже приличный куш сорвать успею. А за хороший выигрыш можно и розги стерпеть. Задница заживет, а денежки останутся.

Змейка промолчала и брезгливо поморщилась. Ей, персоне взбалмошной, буйной, подверженной порывам и страстям, горсть золотых не казалась такой уж важной причиной, чтобы терпеть падровские розги. Хотя, сама она тоже не особенно-то их страшилась. Страсть всегда была сильнее. Страсть танцевать. И непременно так, чтоб смотрели. Чтобы восхищались и глотали слюни, вожделели и пальцем не могли достать.

– Сними-ка, – требовательный Лискин голосок вытянул Змейку из размышлений. Перед носом качнулась распухшая от старости, потрепанная колода. Змейка толкнула верхнюю половину. Лиска ловко подхватила ее и убрала под низ. – Загадай карту.

– Туз бубей.

– Да не вслух, про себя. Другую загадай, – рыжая, не раздумывая, вытянула из колоды первую попавшуюся карту и кинула на стол.

– Ух ты! И правда червонная дама!

– А вот твой туз, – еще одна карта легла на стол, Лиска даже не взглянула на нее. – Он?

– Он. Как ты это делаешь? Без магии ведь?

– Не знаю. Они сами к рукам липнут. С магией каждый может, да и на турниры все с артефактами приходят, чтоб магов вычислять. Жуликов никто не любит, а магия – то же жульничество.

– А ты будто не жульничаешь?

– Не жульничаю. Просто везучая, ты сама знаешь.

– Знаю, но давай еще разок твою удачу проверим.

– И охота тебе, – Лиска зевнула, красноречиво подчеркивая этим свое отношение к Змейкиной затее. Ко всем, любым Змейкиным затеям.

– Охота! Давай поспорим – если Ныряльщик в упыря не превратится – твоя взяла. Превратится – моя.

– Проиграешь.

– А вдруг нет? – брюнетка спрыгнула с табурета и нетерпеливо пробежалась по кухне туда-сюда.

– Проиграешь, – уверенно повторила рыжая. – Дался тебе этот Ныряльщик.

Змейке очень хотелось встретиться с ненавистным Ныряльщиком во всеоружии, но матушка, как назло, так и не отвлеклась на козу. Пришлось идти без заветной сорочки, а жаль. Без сорочки у Змейки как-то сразу поубавилось в себе уверенности. Без сорочки она кто – обычная девка деревенская в застиранных тряпках. А вот зато в сорочке – богиня, королевна! В сорочке можно смотреть на всех свысока, говорить с придыханием тихо и хрипловато, будто знаешь какую-то важную тайну, но говорить о ней не хочешь – утоми-и-ительно! А без сорочки так не получается…

Она бесшумно прокралась к двери и выскользнула на улицу. Теплый вечер полнился ароматом сирени и голосом соловья. Сирень в Ланьей Тиши цвела долго и пахла сливочным чаем, а соловей пел пронзительно, насвистывал по-разбойничьи озорно и лихо. Из-за окружающей деревню стены уже ползла на небо тяжелая луна. Такую большую луну Змейка всегда наблюдала только по осени и сейчас – в неделю Летника – увидеть не ждала. От непривычной лунной грузности стало тяжело и на душе. Плохая луна – ее обычно называют «волкодлачьей». Летом такой быть не должно!

И все же, поругав себя за трусость, Змейка двинулась дальше. Дошла до пустырей, где сгорели дома. Всмотрелась в буйство разномастных пушистых сиреней. «Никого там нет!» – успокоила себя и решительно двинулась к дому Пинки-Роуз.

Обойдя его, остановилась под балконом. На втором этаже горел свет. Он выпадал из окна резкими желтыми прямоугольниками прямо на заросли неухоженного сада. От этого становились видны заросшие бурьяном кусты роз и горелые обломки какой-то постройки.

Прикинув свои отчаянность и силу, Змейка задрала юбку, заткнула ее вместе с полами жилетки за цветной тесемчатый поясок и резво вскарабкалась на балкон второго этажа. Спасибо узорчатой резьбе, украшающей стены, без нее девушке вряд ли удалось бы подобное. Уперевшись ногами в деревянную голову декоративного петуха, Змейка схватилась за балясины балкона и через них заглянула в комнату.

Ныряльщик лежал на кровати и не глядел в сторону незваной гостьи. Он курил, стряхивал пепел в фарфоровую суповую тарелку, буравил взглядом противоположную стену. Думал.

Если бы Змейка умела читать мысли, она бы узнала, что думает Ныряльщик исключительно о волках да о рыбах. Думает и ничего толкового пока придумать не может.

Ныряльщик лежал, курил. Змейка наблюдала. Она была стопроцентно уверенно в собственной незаметности. Оказалось – напрасно.

– Ну, и чего ты там висишь? Заходи, раз пришла, – предложил Чет, даже не оглянувшись.

Предложение так шокировало Змейку, что она чуть не свалилась с петушиной головы вниз. Еще бы! Она-то считала себя невероятно ловкой и незаметной, а вышло… Вот оно как вышло!

– Второй раз предлагать зайти не буду, – строго повторил Ныряльщик, и незваная гостья поспешила принять приглашение.

Она подтянулась, перелезла через перила балкона и осторожно, словно кошка, пущенная в новое жилье, прошла в комнату. Принюхиваясь к табачному дыму, встала в сторонке. Ныряльщик даже не взглянул в ее сторону. Он отодвинулся от края кровати ближе к стене и невозмутимо похлопал ладонью рядом с собой. Присаживайся! Вот так вот возьми к полузнакомому мужику на кровать и присаживайся. Вот еще!

Она не успела возмутиться вслух – Ныряльщик опередил ее.

– Стесняешься, дева? Да ладно тебе!

– Вот именно, что дева! – тут же нашлась Змейка. – Что за непристойные предложения, господин Ныряльщик?

– Непристойные? – Чет наконец-то удостоил ее взглядом и хищно улыбнулся. – И это говорит мне дева, что без стеснения залезла ко мне в комнату среди ночи? Серьезно?

– Так я ж не просто так, – начала оправдываться гостья, но вышло неубедительно.

– Ага! Все мои поклонницы так говорят.

– Я не ваша поклонница, вот еще придумали! – Змейкины щеки стремительно зарумянились.

– Да ла-а-адно, так уж и не поклонница? А чего тогда утра не подождала? Так не терпелось?

– Сказала же, пришла по делу! – девичьи щеки уже не розовели, багровели темным цветом. Змейка так разнервничалась, что краска с них предательски переползла на шею и расцвела пятнами на груди.

– Так по какому делу-то? – Ныряльщик снова призывно хлопнул ладонью рядом с собой. Так усердно, что над старой периной поднялось облачко пыли.

– Выяснить хотела, не превратились ли вы в упыря, господин Ныряльщик. А то, говорят, упырь вас намедни покусал. А нам тут, знаете ли, покусанные не нужны! У нас тут и так проблем хватает.

– Вот оно что, значит, – Чет смерил девицу взглядом и снисходительно качнул головой. – Ладно, дева, верю. Только есть пара моментов. Во-первых, все знают, что от одного упыриного укуса вряд ли сам станешь упырем. Об этом в школьных книжках пишут – или неграмотная? А во-вторых, не могли никого посерьезнее послать на упыря-то? Падре со святым эликсиром или мужика с рогатиной? Целомудренная дева упырю не противник – закуска.

– Закуска, – немного испуганно повторила за ним Змейка, поубавив пыл, но тут же вновь расхрабрилась. – Никакая я вам не закуска. Я, вообще, посмотреть пришла на вашу рану. Может, и нет ее? Может, придумали про упыря-то?

– Ну, посмотри, – хитро промурлыкал Чет. – Поближе подойди и взгляни.

Гостья повелась на провокацию. Осторожно сделала шажок к Ныряльщику, еще один, а потом ее ухватили за руку и, не спрашивая, затащил на кровать. Змейка возмущенно взвизгнула, вся натянулась, как струна, сперва собралась подраться, потом – просто закричать, а потом… А потом передумала.

Подвело предательское любопытство. Ведь странное же дело – раньше, когда ее грешным делом пытались зажимать мужики, в груди все клокотало от возмущения и омерзения. Блевать хотелось от их нежностей, вообще от присутствия рядом. А теперь… Теперь, когда Чет со всем нахальством позволил себе затащить ее на кровать, усадить рядом с собой да еще и приобнять, никакого омерзения девушка не почувствовала. Блевать, прямо скажем, не захотелось! Наоборот, тепло мужской руки, окольцевавшей стройную талию, приятно согрело кожу, и тонкая ткань платья не оказалась большой помехой.

В тот миг Змейка чувствовала себя безумно взрослой, красивой и испорченной. Постыдно доступной и одновременно смелой. Решительной и безвольной.

Пока адским пламенем пылали щеки, мысли мешались, обращаясь в хаос, распадаясь на новые противоречивые пары странных ощущений. И все же случившееся льстило. Она, Змейка, без матушкиного и падровского позволения лежит (почти лежит) в постели с мужчиной. И пусть пока все невинно, пусть они в одежде, но всё равно. Какая же она взрослая! Как далеко зашла!

«Полежи» она так еще – совсем бы возгордилась, но самодовольные мысли нарушил насмешливый голос Чета.

– Ты вроде как на рану взглянуть хотела? Так зажила она уже, Светлым благословением. Все в порядке, можешь идти домой и объявлять всем обеспокоенным, что повода для паники нет.

– Для того чтобы сказать об этом, не обязательно трогать меня руками и в кровать тащить, – кокетливо заявила девушка, даже не пытаясь вырваться из объятий. «Испорченная, испорченная! Надо срочно прекращать этот разврат. Дать по морде. Уйти, в конце концов!» – настоятельно советовала себе в мыслях Змейка и сама же себя не слушалась.

– Могу не руками, – опасно подметил Чет, заставив девушку вспомнить о той самой общественной бане, что стояла аккурат напротив дома Пинки-Роуз. Такого жара Змейка не испытывала даже там, когда раз в месяц топили парилку.

– Святой! Да где же ваша святость? – прерывисто выдохнула девушка. Она почти уже решилась отстраниться, но от последнего многообещающего заявления сомлели руки и ноги. «Это все демонское. Искушение. Против воли. Дурная кровь огнем горит, заставляет лужей растекаться от каких-то пошлостей!» – Змейка то ругала себя, то оправдывала, но почему-то это не помогало.

– Дева, а где твое целомудрие? – моментально парировал Чет. – Ночь. Чужая кровать.

– Я не собиралась ни в какую кровать, я же сказала, что по делу вас посетила! – задохнулась от возмущения Змейка.

– По делу приличные люди через дверь заходят, а не через балкон, как кошка, шастают.

– Ах, в дверь!? – не зная, что ответить, девушка решила пригрозить. – Это все вы сами, напали на меня, затащили. Я падре на вас нажалуюсь!

– Пф-ф-ф.

– Не боитесь, что нажалуюсь?

– Мне чего бояться? Это тебе падре розгами по заду врежет, а не мне.

– За что же мне? – прикинулась дурочкой Змейка, и ощущение ей понравилось.

– Сама знаешь – за бесстыдство. Воспитанные девы в окна к малознакомым парням не лазают. Опасное это дело!

– А я не из пугливых! Опасностей не боюсь.

– Вот оно что? А ты точно дева? С такими вольными принципами невинность сочетается плохо.

Змейка свирепо повернулась к Ныряльщику, чуть носом в его щеку не ткнулась. Вгляделась в темные, хитрые глаза. На дне зрачков плескалась насмешка. Шутит? Похоже. Играет с ней, как кот с мышью? Вот скотина!

– Конечно, дева! И, само собой, – невинная! – не своим голосом рявкнула Змейка так, что с потолка посыпалась труха.

– Чем докажешь?

От нового провокационного вопроса она даже воздухом поперхнулась. Ну, знаете! Это уже полное хамство! Да будь ты хоть трижды Святой. Ар-р-р…

– Докажу, – прорычала, затаив в бездонных демонских зрачках яростные огни. – У меня, вообще, пояс!

– Пояс?

– Пояс. Целомудренный. Последней модели.

– Да ну? – брови Ныряльщика медленно поползли наверх, а в глазах застыло такое неподдельное восхищение, что девушке стало не по себе. – Покажи.

– С ума сошли? О каком непотребстве просите!

– Да ладно тебе, покажи. Никогда подобных штук вживую не видал, – заговорщицким шепотом потребовал Чет, и рука его, горячая и жесткая, легка на остренькую девичью коленку. – Жалко тебе что ли? Я же только взгляну и все, обещаю…

«Дать по руке! А лучшее сразу по роже!» – мысленно порекомендовала себе Змейка, и снова пренебрегла собственным советом. Подлое тело! Вредное тело! Опять внутреннему демону с потрохами продалось. И мужская рука на коленке уже не непозволительная постыдность, а эдакая сладкая благодать, от которой мурашки рассыпаются по коже. И очень хочется, чтобы рука эта поползла по бедру вверх… Ах, что за мысли? Какое бесстыдство! Какой разврат. Гнать его из головы, гнать скорее!

Как не соблазнялось, не распалялось демонское подлое естество, здравый смысл все же пересилил. Змейка рванулась из сладких объятий, спрыгнула с кровати, угодив при этом ногой в тарелку-пепельницу, где тлела недокуренная сигарета, и бодро ринулась к спасительному балкону.

– Эй, куда же ты? – с плохо наигранным удивлением бросил ей вслед Чет, которого просто распирало от смеха.

Змейка ничего не ответила. Быстро переметнулась через перила и с ловкостью лесной куницы в несколько прыжков покинула дом Пинки-Роуз.

Чет задумчиво проводил ее взглядом. Занятная девочка! Корчит из себя искусительницу, а сама дитя дитем. Интересно, чего добивается? Сама хоть знает? Или импровизирует? Папаша-демон будет в ярости! Наверняка уже взбесился, да вот только в дом без приглашения войти не может. И поделом ему.

Довольный собой, Чет ухмыльнулся, поднял с пола полурастоптанную, но все еще чадящую сигарету, сунул под губу и откинулся на кровать, пристроив под голову руки. Первый нескучный вечер в Ланьей Тиши! И ни каких проповедей. Давно бы так!