Иные чувства, иные миры

ГЛАВА ПЕРВАЯ Где начинаются предположения

В ОДИН ПРЕКРАСНЫЙ ДЕНЬ НАШИ потомки, ближайшие или отдалённые, обнаружат жизнь, существующую в той или иной форме на других планетах Солнечной системы, в других частях нашей галактики или в иных галактиках.

Сам факт возникновения жизни на нашей Земле является достаточным доказательством того, что она должна существовать и в других частях Вселенной, поскольку элементы, из которых состоит вся Вселенная, на удивление однородны. Если некоторые из этих элементов объединились так, что это привело к возникновению жизни здесь, в нашей Солнечной системе, то по законам случайности и вероятности они должны объединиться аналогичным образом и где-то вне Земли. Даже в нашей собственной галактике должны существовать тысячи других планет, на которых в той или иной форме существует жизнь, и все силы разума подсказывают, что в других галактиках иначе и быть не может.

Какие же чудеса слепого случая и их сочетания сделали возможным развитие жизни здесь, на Земле?

Для того чтобы на какой-то планете возникла жизнь, должны присутствовать определённые факторы в определённых сочетаниях. Солнечная система, частью которой является наша планета, должна была сформироваться таким образом, что какая-то из её эволюционирующих планет возникла на подходящем расстоянии от пылающего ада её центрального светила — не настолько близко, чтобы температура её поверхности препятствовала зарождению жизни из-за сильного жара, и не настолько далеко, чтобы жизнь не могла возникнуть из-за нехватки солнечного излучения. Массы, в которые поначалу затвердевают вращающиеся облака газов, должны находиться в пределах, допускающих силу тяжести, достаточную для удержания атмосферы, поскольку без защитной атмосферы солнечное излучение оказалось бы слишком интенсивным, чтобы позволить формам жизни уцелеть, даже если бы все остальные элементы жизни были в наличии.

Вероятность того, что именно эти два фактора — расстояние от центра и значение массы, определяющее силу тяжести, — сработают вместе при благоприятных обстоятельствах, накладывает предварительное ограничение на возможность возникновения жизни. Даже после того, как это случилось, должна последовать новая серия случайностей, следующих за другими случайностями и влияющих на них — и они вновь переплетаются с другими случайными событиями, — чтобы атмосфера, вода, горные породы и почва сложились в том состоянии, которое может заложить основу для эволюции жизни. Разумеется, есть также вероятность, какой бы малой она ни казалась, что некая форма жизни смогла бы возникнуть на планете, лишённой света, если бы эта планета оказалась способной самостоятельно вырабатывать тепло в объёмах, необходимых для поддержания жизни.

Информация, которую мы смогли собрать о нашей собственной солнечной системе, позволяет предположить, что в окрестностях нашего солнца наша планета является единственным местом, где существует жизнь. Возможно, что другие солнца, и даже тысячи или десятки тысяч других солнц, вообще не поддерживают существование жизни на планетах, которые вращаются вокруг них. Но, если помнить о мириадах солнц в нашей галактике и множестве мириад звёзд во Вселенной, невозможно поверить, что случайности, подобные тем, что выпали на долю Земли, не имели места на многих других планетах.

Однако, как только эти чудесные возможности реализуются, предварительные условия для зарождения жизни оказываются скорее минимальными: это элемент, способный образовывать самовоспроизводящиеся цепочки, — например, углерод, и другой элемент, способный поддерживать горение, — например, кислород. Совместно с водородом и азотом они образуют матрицу, которая может объединяться с другими элементами и создавать все разнообразные, сложные и удивительные формы жизни на Земле — от амёб и бактерий до растений, пауков, рыб и человека.

Какое обличье может принять жизнь в других мирах? Породила ли она разумных существ, и если да, то какого рода варианты разума возникли в ходе эволюции? Возник ли у других видов жизни разум высокого уровня, способный развивать технологии, и если да, то какие технологии возникли в силу их особого способа бытия? Если эти существа есть в природе, то сможем ли мы когда-нибудь общаться с ними каким-то осмысленным образом?

Несомненно лишь одно: у нас нет оснований предполагать, что эволюционные силы на других планетах приведут к появлению форм или типов разума, которые будут похожи на известные нам, даже если исходные материалы должны быть схожими. Какие бы случайные факторы ни складывались, чтобы породить жизнь в одной из её форм, высокоразвитую её форму порождает сочетание бесконечно большего их количества.

Генетическое наследование — это только начало. Двое потомков одних и тех же родителей, случайно родившиеся в разных условиях, в конечном итоге дадут потомков, настолько сильно отличающихся друг от друга, что через множество поколений вряд ли будет возможно понять, что у предков каждой из линий были одни и те же родители.

Изменчивые условия среды обитания, вероятность наличия партнёров, естественный отбор и половой отбор среди потомства — все эти факторы будут сочетаться и перекомпоновываться, порождая таких разнообразных представителей одного и того же вида, как пигмеи, ватусси, шведы, китайцы или меланезийцы, и в конце концов разделяясь на виды — почти так же, как человек, человекообразные и низшие обезьяны отделились независимо друг от друга от общего предка.

Наша собственная Земля — это иллюстрация почти невероятного количества форм жизни, которые могли произойти от одноклеточных организмов, когда-то бывших триумфом эволюции на нашей планете. Все виды, и ныне вымершие, и все те, что пока ещё процветают, представляют собой лишь часть от общего числа возможностей, потому что кто знает, сколько новых видов ещё появится на свет?

Предположим, что нашим далёким предкам не приходилось защищаться от одних диких животных и преследовать других ради пищи, и они попадали в такие обстоятельства, когда обоняние было важнее, чем зрение или слух. В таком случае к настоящему времени у нас должно было бы значительно обостриться обоняние. Все наши умственные способности, знания и представления об окружающем мире основывались бы главным образом на этом восприятии. К настоящему времени наше зрение было бы чуть менее острым.

Как мы можем получить хотя бы отдалённое представление о том, с какими существами мы можем когда-нибудь столкнуться в ходе межпланетных и межгалактических исследований? Несомненно, самым логичным способом было бы попытаться представить себе, каким мог бы быть результат стечения каких-то иных случайных обстоятельств, которые могли бы привести к появлению иных комбинаций тех чувств и умственных способностей, что существуют прямо здесь, на нашей собственной Земле.

Мы редко задумываемся о том, сколько миров существует внутри нашего собственного. Под влиянием нашего субъективного восприятия мы считаем, что знаем это, но для каждого из бесчисленных видов животных наш мир — это совершенно иное место. Каждый вид воспринимает его по-своему, видит то, чего не видим мы, и не знает того, что для нас является очевидным. Если бы они смогли описать его нам, они представили бы его в настолько ином свете, что нам было бы трудно признать в нём нашу собственную планету. Если бы мы воспринимали её посредством их чувств, то её облик превзошёл бы самые смелые фантазии научной фантастики.

Например, если наше собственное зрение ограничено поверхностью объектов, которые мы видим, то звук проникает сквозь поверхности на разную глубину, в зависимости от природы материала, из которого состоят объекты. Для существа, которое воспринимает своё окружение больше через слуховые ощущения, чем через зрение, обычный мир, который мы видим вокруг себя, превратился бы в совершенно странное место, каким, несомненно, показался бы нам его собственный мир.

Все элементы научной фантастики и впрямь находятся прямо у нас под носом, и даже внутри нас самих. Когда мы осознаем все возможности некоторых наших сенсорных способностей, а также способностей других земных животных, нам вряд ли придётся изобретать что-то новое для дальнего космоса.

Каждый вид живых существ обладает своим собственным способом получения информации из окружающей среды и использования этой информации в своих целях — иными словами, своим собственным способом познания и своим собственным типом умственных способностей. Если бы мы изучили природу восприятия других земных существ и попытались представить, как наши знания расширяются или изменяются исключительно благодаря некоторым из этих иных видов восприятия, то каким было бы наше видение мира? Какова была бы природа нашего разума, если бы в его основе лежал этот иной вид знаний? Какие ещё возможности, иные технологии оказались бы доступными нам?

Как, в конце концов, мы узнаём то, что мы знаем? Наша осведомлённость о внешнем мире и все выводы, которые мы делаем на основе этой осведомлённости, наши знания, совокупный продукт осознания и разума всех людей, существовавших со времени возникновения нашего биологического вида, и технологии, основанные на этих знаниях, опираются на показания наших чувств.

Но наши чувства — это инструменты с ограниченными возможностями. По сравнению с некоторыми чувствами других живых существ они примитивны. Цвета, которые мы видим, ограничены той частью спектра, от красного до фиолетового, которую способны воспринимать наши глаза и мозг. Используя приборы для расширения границ нашего естественного восприятия, мы поняли, что спектр выходит за эти границы в обе стороны.

Есть другие существа, которые воспринимают другие его части — они могут различать цвета, находящиеся за фиолетовым, но оранжевый или красный им не доступны. Как выглядел бы мир в наших глазах, если бы наши зрительные способности лежали в этих иных рамках?

Аналогичным образом можно раздвинуть границы возможностей рецепторов любого из прочих наших чувств. Предположим, что мы могли бы слышать так же хорошо, как собака, и воспринимать запахи так же хорошо, как ночная бабочка. Тогда для нас мир не только выглядел бы, но и звучал бы, и пах бы иначе, и мы осознавали бы иную (и в некотором смысле, возможно, гораздо большую) его часть, чем в настоящий момент. Наше представление о том, что является «реальным», было бы иным, как и наш объём знаний и практические устройства, которые мы смогли бы создавать.

Нам даже не нужно прибегать к воображению, чтобы представить себе иные чувства, которыми мы могли бы обладать. В животном мире нашей родной Земли в изобилии представлены формы осознания и, следовательно, знания, находящиеся за пределами нашего понимания.

Существа, живущие на Земле, эволюционировали таким образом, что знают лишь то, что необходимо им для жизни и продолжения рода. Некоторые из них, особенно высшие формы, обладают способностью распознавать новую информацию и адаптироваться к ней, если это становится необходимым в изменяющейся среде. Городские птицы, например, научились распознавать молочные бутылки, оставленные на порогах домов, как источник пищи и открыли способ использования этой информации, проклёвывая крышки от бутылок. Однако обычно в стабильной среде обитания новые формы жизненно важной информации появляются не так уж часто, и живое существо добивается успеха путём обострения уже имеющихся у него чувств, а не развития новых.

В этом отношении человек не сильно отличается от всех остальных созданий. Наш эволюционный путь приспособил нас к тому, чтобы знать только то, что нам необходимо знать. Наши пять чувств дают нам ровно столько информации о планете, на которой мы живём, и о Вселенной, частью которой она является, сколько нужно. Каждый вид обладает особыми анатомическими или поведенческими особенностями, которые эволюционировали путём отбора в связке с окружающей средой и которые позволяют ему выживать. В эту категорию входят шея жирафа, глаз мухи или чувствительность летучей мыши к отражённому звуку. Но — и это большое «но» — в случае человечества особым приспособлением для выживания является наш «новый» мозг, который эволюционировал вместе с нашей ювенильной формой тела и нашим столь же «молодым» поведением.

Любопытство, поиск и экспериментирование — это поведенческие особенности большинства молодых млекопитающих. Однако с возрастом эти качества исчезают, и животные начинают придерживаться общепринятых моделей поведения, характерных для их вида. С другой стороны, люди в этом смысле остаются «молодыми» всю свою жизнь. Мы постоянно любопытны; у нас есть желание знать больше, чем нам нужно знать просто для выживания, стремление удовлетворить своё любопытство, знать ради знания.

Разумеется, в обычной жизни мы по-прежнему воспринимаем лишь то, что нам нужно воспринять. Наши чувства сканируют соответствующие им сцены и выбирают те их составляющие, которые нас волнуют; обычно наш мозг регистрирует только их. Но в нашей «игре», в наших искусствах и науках, мы открыли способы расширить возможности наших органов чувств, а также конечностей, используя всевозможные приспособления, чувствительные к тем сторонам реальности, которые без их помощи ускользнули бы от нашего внимания. Микроскоп открывает нам мир за гранью нашей способности видеть; счётчик Гейгера переводит неощущаемые явления в форму, доступную нашему восприятию.

Очевидно, что «реальность» — это не просто мир, ограниченный нашей осведомлённостью о нём, получаемой посредством пяти чувств и совокупности знаний, которую мы выстроили на этой основе. В любой период истории теологи, философы, учёные, поэты и художники использовали все возможности своего разума для решения одного и того же Вопроса: что такое абсолютная реальность? Их ответы основывались на информации, полученной посредством чувств, а затем преобразованной их личностями, пристрастиями, предвзятыми представлениями о том, что возможно или невозможно, правильно или неправильно, желательно или нежелательно.

Возьмём самый элементарный пример. Все мы думаем, что знаем, как выглядит женщина, но насколько по-разному представляют её облик глаза, чувства и кисть Микеланджело или Тулуз-Лотрека, Ренуара или ван Гога, Бёрн-Джонса или Сутина, Гейнсборо или Пикассо — или, если уж на то пошло, мысли, чувства и перо Вордсворта или Олби, трубадура или Уайли.

Если помнить об этих огромных различиях в восприятии между существами одного вида и даже одной культуры, обладающими одинаковыми органами восприятия, то можем ли мы начать воображать, как выглядел бы мир, если бы пределы наших знаний о нём были каким-то образом изменены или расширены?

Мы расширили наши чувства с помощью приборов. Например, мы знаем о рентгеновских лучах, даже если не способны их воспринимать. Но насколько успешно наш разум, эволюционировавший как продукт нашего восприятия, способен охватывать понятия, мысли или чувства, основанные на совершенно иных способностях к восприятию?

В одной из наших наук, физике, в последние годы были разработаны идеи, которые позволяют сделать смелые шаги в этом направлении. Всё более сложные эксперименты выявляли факты, которые невозможно было сопоставить с реальностью, воспринимаемой нашими чувствами. Как мы смогли бы воспринимать свет как нечто материальное и в то же время нематериальное — как частицу и волну одновременно; электрон, находящийся в двух местах одновременно — когда пространство искривлено? Нам пришлось выразить эти понятия через абстрактную логику математических терминов — на языке, совершенно недоступном для восприятия нашими чувствами и не передающем нашему разуму никакого образа реальности.

Конечно, если мы сможем отбросить наши нынешние представления о природе реальности, то, возможно, случайно наткнёмся на нечто похожее на виды разума, которые могли возникнуть в других мирах, сложенных из тех же элементов, что и наш собственный, но, возможно, в иных пропорциях, где цепочка случайностей протянулась в другую сторону. Словно Роберт Фрост на его лесной тропинке[1], мы можем поразмышлять о том, каким мог бы быть наш путь, если бы мы свернули на другую сторону развилки на дороге, по которой шли, или же мы можем пойти ещё дальше и попытаться воссоздать в своём сознании последствия выбора совершенно другого пути.

Даже тогда наше понимание должно измениться в зависимости от той стадии, которой достигли эти иные миры, и в то же самое время мы сами. Если бы смелый межгалактический путешественник добрался до нашей планеты где-то сто миллионов лет назад — что, возможно, и удалось ему или ей, — разве смог бы этот путешественник оценить её потенциальные возможности породить нас, унаследовавших её в настоящее время, и наших потомков, какой бы облик они ни приняли?

Каждое чувство, которым мы обладаем, даёт нам нечто вроде узкого окна в реальность. Небольшая часть материальной вселенной, которую мы воспринимаем таким образом, снабжает нас данными, которые должен обрабатывать наш мозг, наш разум. Видя черты сходства и различия с другими воспринимаемыми данными, сравнивая их с данными, хранящимися в нашей памяти, делая выводы и сверяя эти выводы с накопленными воспоминаниями нашей расы, которые были переданы нам через слова в устной и письменной форме, мы получаем представления, которые, по нашему мнению, соответствуют действительности.

Если «окна-щели» у других существ в других частях Вселенной в одних местах немного шире, чем наши, в других — немного уже, или если они открываются в другую часть космической сцены, то насколько те выводы, к которым придут они, будут отличаться от наших собственных?

И это не единственный вопрос. Мы должны взглянуть на природу самого разума.

Когда мы используем слово «разум», мы хотим избавиться от его непосредственной ассоциативной связи с исключительно выдающимся человеческим умом. Мы обнаруживаем, что чем больше мы анализируем разум с точки зрения его составляющих — сбора информации, её сохранения или отбрасывания, а также использования, — тем больше мы признаём его в качестве универсального принципа для всей жизни.

Мы склонны связывать разум с нервной системой, и особенно с той частью нервной системы, которая наиболее специализирована к получению, интерпретации и использованию информации, — с мозгом. Но по мере того, как мы продолжаем исследовать его природу, мы обнаруживаем, что разум проявляется во многих формах, и не в последнюю очередь в функционировании каждой клетки.

По этой причине мы неизбежно обнаружим разум где-то в иных местах Вселенной. Неопределённость заключается лишь в том, на какой стадии мы его обнаружим. Поскольку разум эволюционирует вместе с жизнью, тип и степень проявления разума, с которым мы сталкиваемся, будут зависеть от той стадии его эволюции, на которой мы его застанем.

Можем ли мы найти подсказки, которые дадут нам представление о пути его развития? Возможно ли нам представить себе природу видов разума, превосходящих или значительно превосходящих наш собственный?