Иные чувства, иные миры

ГЛАВА ТРЕТЬЯ Ольфаксы

ВРЕМЯ ДЕЙСТВИЯ — КОГДА-ТО в будущем, и мы приближаемся к планете ольфаксов. Когда мы начинаем прорезать их насыщенную влагой атмосферу с плотной облачностью, наши радары показывают наличие равнины за холмистой местностью, и мы направляемся в ту сторону, чтобы совершить мягкую посадку.

Предварительные работы, проведённые до начала нашего путешествия, показали, что атмосфера этой планеты, хотя и отличается от нашей собственной, может поддерживать жизнь и, похоже, содержит достаточное количество кислорода, чтобы сохранять нас живыми без ущерба для обмена веществ.

Открыв люки космического корабля и ступив на землю, мы сразу же обнаруживаем подтверждение результатов некоторых из многочисленных тестов, которые были проведены до нашего отлёта. Первое, что мы замечаем, — это то, что видимость очень ограничена. Мы можем видеть достаточно отчетливо только на расстоянии около 50 метров; объекты, расположенные дальше, уже видны нечётко.

Плотная облачность словно лишает ландшафт всех красок, объекты в нём видны как будто в сумерках. Мы различаем очертания растительности, не слишком отличающейся от той, что встречается в тропических лесах на нашей планете. Когда наши глаза привыкают к тусклому освещению, очертания становятся более чёткими, и мы видим их, словно на недоэкспонированной чёрно-белой фотографии, в оттенках серого цвета. То тут, то там мы различаем нечто похожее на гигантские папоротники и множество объектов в форме огромных грибов, хотя большая часть растительности нам незнакома. В отсутствие прямого солнечного света эволюция должна была наделить здешнюю растительную жизнь способом запасания и использования энергии при тех ограниченных возможностях для фотосинтеза, благодаря которому существует наша растительность.

Мы замечаем, что климат здесь тёплый и влажный, словно в теплице. Облачный покров создаёт парниковый эффект, позволяя проникать сквозь него тепловым волнам, но не свету или ультрафиолетовым лучам, которые были отражены его внешними слоями.

На первый взгляд нам кажется, что все химические процессы жизни, которые на Земле зависят от света (например, производство некоторых витаминов, а также фотосинтез), здесь должны зависеть от использования тепловой энергии и, вероятно, протекают посредством иных химических и физических процессов.

К счастью, перед тем как покинуть Землю, мы приняли в расчёт вероятность того, что содержание углекислого газа в атмосфере этой планеты будет выше, чем в нашей, и обзавелись фильтрующими масками. И если мы сами можем выдерживать лишь ограниченное содержание этого газа, здешние существа, вероятно, научились приспосабливаться к этому. Но кислород в некотором количестве доступен. Мы должны надевать маски только в те моменты, когда из-за несколько повышенного уровня углекислого газа нам становится тяжелее дышать и появляется сонливость. Мы предполагаем, что растения, которые мы видим, хотя и не способны при помощи фотосинтеза перерабатывать углекислый газ и воду в крахмал в достаточном количестве, должны были приобрести в процессе эволюции ферменты, которые могут выполнять эту же работу при отсутствии достаточного количества света.

По мере продвижения наши портативные радары показывают, что мы находимся неподалёку от того, что могло бы быть населённым пунктом, и мы направляемся в ту сторону.

Вскоре мы замечаем, как из туманных очертаний перед нами вырисовывается нечто похожее на поселение, состоящее из конических зданий различных размеров; у некоторых из них приплюснутые вершины, другие окружены наплывами, а некоторые, похожие на грибы, высятся на прочных постаментах, расположенных по центру. Однако, приближаясь к этому населённому пункту, который выглядит так, словно его построили разумные существа для жизни или работы, мы вначале удивляемся, не видя в нём ни населения, ни движения транспорта.

Остановившись в раздумьях, в какую сторону двигаться дальше, мы внезапно видим, как прямо перед нами из-под земли выдвигается круглое сооружение, которое останавливается, поднявшись примерно на 3 метра. Его стена сдвигается по кругу, и из него появляется около дюжины существ, после чего оно вновь опускается, пока его крыша не оказывается вровень с землёй. Так мы в первый раз видим ольфаксов.

Наше первое ощущение — облегчение. Хотя на самом деле мы уже многое знаем, мы не можем избавиться от некоторого волнения по поводу того, каких существ мы рассчитываем обнаружить, а наше воображение рисовало нам разные странные и удивительные фантазии. Но ольфаксы, как оказалось, не вызывают беспокойства и, как минимум, внешне не так уж сильно отличаются от нас самих. Первое, что бросается в глаза, — их очень длинные носы. В остальном у них, как и у нас, четыре конечности, две из которых приспособлены для стояния и передвижения, и две — для удержания предметов и манипулирования ими — мы видим, что они носят предметы почти так же, как и мы.

Однако конечности ольфаксов довольно коротки по отношению к их телу по сравнению с нашими (такие пропорции могли бы быть у таксы, если бы она была прямоходящим существом), так что их естественное передвижение заметно медленнее нашего и требует больше усилий. Чуть позже мы узнаем, что они компенсировали этот недостаток большим разнообразием транспорта, и пользуются им почти постоянно, не считая пеших прогулок. Вот почему на площадях их «городка» было так мало детских колясок.

Вскоре становится очевидным, что большой и длинный хоботок, их нос, помимо того, что это очень чувствительный орган обоняния, является ещё и дополнительным хватательным органом, который помогает их коротким рукам, играя роль третьей верхней конечности. Этот хоботок схватывает скорее путём присасывания, чем механического захвата, и делает ольфаксов очень ловкими благодаря двум причинам: во-первых, теперь у них есть три пригодных для манипуляций конечности, а во-вторых, одна из этих конечностей, работающая по принципу, отличному от двух других, стимулирует ту часть их мозга, который находится в самом тесном контакте с их самым высокоразвитым чувством — обонянием. Очевидно, всё это давало кольцевой эффект: функция хоботка, стимулирует определённую часть мозга, а также навыки управления, тогда как гипертрофированная стимулированная часть мозга становится толчком для более разнообразного и эффективного использования хоботка. Тот факт, что это в дальнейшем привело к созданию технологии, основанной на механических принципах, связанных с присасыванием, оказывается одним из первых аспектов жизни ольфаксов, который становится очевидным для нас.

Двое ольфаксов, которые вышли из подъёмной башни, жестикулируют нам. Они издают звуки, которые могут быть частью их вербального общения и которые мы не можем понять, но их жесты и выражение лиц, несомненно, приглашают нас присоединиться к ним в следующий раз, когда небольшая капсула поднялась, выпустив наружу ещё нескольких ольфаксов. Когда она опустела, мы входим в неё и спускаемся вместе с ними, попадая в узел оживлённой транспортной системы.

Сейчас мы видим самые разнообразные транспортные средства, основанные на принципах вакуумной трубки и всасывания. Позже мы узнаем, что они используют в различных целях ещё и колёса, пар и электричество, но здесь, на первой из их подземных дорог, которую мы обнаружили, действует принцип вакуумной трубки. С его помощью приводятся в движение большие транспортные средства, обслуживающие сразу много пассажиров, и маленькие, вмещающие небольшое число пассажиров — от одного до восьми.

Мы находимся под впечатлением от того, что технология разумного вида неизбежно основывается не только на логических способностях мозга, но и на вдохновении, полученном при физическом использовании собственного тела. У нас, например, математические вычисления производятся с помощью системы счисления, основанной на числе десять — количестве наших пальцев, наших первых счётных инструментов. И действительно, эта связь закодирована в нашем языке, потому что мы используем слово “digitus” для обозначения и пальца, и числа. Ольфаксы, привыкшие в силу строения своего тела использовать присасывание наравне с хватанием или толканием и вытягиванием, чтобы брать и перемещать предметы, естественным образом включают этот метод в свою технологию.

Сейчас, двигаясь среди множества ольфаксов, мы замечаем, что одежда, которую они носят, не предназначена для защиты. Сообразно их тёплой и влажной атмосфере, она лёгкая, почти как папиросная бумага. Мы видим на многих из них похожую одежду наподобие клубной униформы, которая различается скорее количеством и расположением маленьких карманов, чем стилем или цветом. Позже мы узнаём, что карманы, по сути, представляют собой пакетики с сухими духами, и одежда добавляет к личным запахам ольфаксов, идентифицирующим их, информацию о формальном ранге, который они занимают в своих социальных сообществах, что очень похоже на то, как униформа и звания немедленно сообщают эту информацию в нашем обществе.

Наше путешествие по вакуумной трубе было недолгим. Вместе с нашими гидами мы выходим и снова заходим в один из выходов-лифтов. Однако этот выход ведёт не на открытое пространство, а прямо внутрь цоколя грибовидного сооружения, похожего на те, что мы увидели, впервые взглянув на поселение ольфаксов.

Это место кажется нам церемониальным залом из-за его размеров и скромной меблировки, и это действительно так, хотя позже мы обнаруживаем, что внутреннее убранство всех жилищ ольфаксов строго функционально и лишено разного рода украшений. При входе мы ощущаем незнакомый запах, который вызывает у нас неявные ассоциации с запахами цветов или пряностей: нечто вроде слабого, едва уловимого запаха настурций.

Всё, что мы пишем сейчас, — это рассказ как бы в ретроспективе. По прибытии многие вещи, которые стали понятными нам позже, вызывали недоумение. Одной из них было то, что нас сразу же встретили дружелюбно. Позже мы поняли, что враждебность, как и страх, имеет свой собственный запах, и, поскольку мы не издавали такого запаха, предполагалось, что мы пришли либо с дружескими намерениями, либо движимые любопытством, но в любом случае даже на расстоянии, ещё до того, как встретиться с нами, они знали что у нас нет дурных намерений по отношению к ним.

Вскоре ольфаксам, которым было поручено принять нас и взять у нас интервью (разумеется, «интервью», — это наше слово, а не их: их слово можно было бы перевести как «обнюхать нас»), стало понятно, что обеим сторонам потребуется период адаптации, прежде чем у нас может состояться хотя бы какой-то продуктивный обмен идеями. Это почти сразу же стало очевидным и для них, и для нас, когда в соответствии с программой, разработанной перед нашим отлётом с Земли, мы попытались показать им место нашего происхождения, предложив им карты звёздного неба. В ответ они сунули нам под нос страницы, но мы не смогли разглядеть на них ничего узнаваемого.

После этого обе стороны поняли, что нам придётся хотя бы частично освоить словесное общение друг друга, хотя позже, даже когда мы сделали это и научились понимать слова друг друга, нам всё равно было чрезвычайно трудно, а порой и невозможно усвоить понятия друг друга, поскольку мы не можем точно охарактеризовать запах, не говоря уже о том, чтобы построить на его основе представление, тогда как они аналогичным образом не в состоянии точно обозначить визуальное впечатление.

Этот момент проявился сразу же, когда мы попытались обменяться картами и схемами. Они разработали обонятельные иероглифы, используя микроскопические зёрна пахучих веществ (вроде тех, что используют у нас некоторые специалисты по рекламе: это когда можно потереть напечатанное изображение и получить его специфический запах), по аналогии с тем, как мы используем типографскую краску для передачи печатных и потому визуальных абстракций произносимых нами слов. Для нас их записи были почти незаметными и не несли никакого смысла.

Те из них, что мы впервые смогли увидеть, были изготовлены путём нанесения этих зёрен на впитывающие поверхности, изготовленные из подходящего растительного материала, напоминающего нашу бумагу. Позже мы увидели другие виды материалов, изготовленных из кожи и химических соединений, которые были аналогичны нашим пергаменту и фотоплёнке. Они никогда не наносили свои ароматические зёрна на камень, как наши первые писцы, вырезавшие свои воспринимаемые зрительно послания резцом, но некоторые из их предшественников нашли способ использовать утрамбованный песок и глину до того, как в дальнейшем додумались до изготовления более удобных материалов.

Так они придумали способы закрепления своих обонятельных сообщений на подобного рода поверхностях, как мы нашли способы закрепления визуально воспринимаемых сообщений на печатных страницах. В итоге, когда мы попали в одну из их библиотек, мы поняли, что это за место, по стопкам листов, свитков и рулонов их сочинений, которые хранились в изолирующем материале, разделяющем и сохраняющем их. Несмотря на то, что их содержание было неощутимо для нас, за гранью нашего понимания всей этой путаницы с неощутимыми для нас запахами, уже тогда мы знали, что они являются очень близкими аналогами наших книг. По мере развития технологий они также открыли способы преобразования своих обонятельных записей в магнитные сигналы, которые было легче сохранять.

По сути, наш собственный визуальный мир прямых и кривых линий абстрагируется в нашей письменности посредством произвольного использования однородных прямых и кривых линий для обозначения звуков. Таким способом мы передаем речь визуально. Ольфаксы использовали запахи таким же образом, отождествляя определённые основные элементы запаха с определёнными звуками или словами, и таким способом создали систему обонятельных идеограмм, которая служила им так же успешно, как нам служат написанные слова. Наборщик у ольфаксов набирает в пузырьки стандартные пахучие химические соединения и вручную или механически размещает их на странице, равно как наш наборщик выбирает буквы из шрифта и упорядочивает их в соответствии с нашим письменным кодом.

Таким путём мы, в конце концов, смогли начать понимать слова друг друга. Они использовали свои магнитные катушки для перевода их в визуальные сигналы для нас, а затем обратно в обонятельные сигналы для себя. Так мы получали визуальный код, отдалённо сходный со спектрограммой голоса, а они с помощью тех же магнитных катушек получали свои пахучие иероглифы.

Сначала мы заметили, что они намеренно обнюхивают предметы, прежде чем произнести какое-то слово, а затем поняли, что это их эквивалент указания пальцем, которое представляет собой визуальный сигнал. Со временем они поняли, на что мы указываем, и мы начали учить друг у друга слова, обозначающие предметы, а затем осваивать практическое знание наших языков.

Сложность их синтаксиса оказалась большим препятствием для нас, а нашего — для них. Их представления о прошлом, настоящем и будущем отличались от наших коренным образом. Из-за продолжительного характера их преобладающего чувственного восприятия многое из того, что мы сочли бы конечным или прошедшим, было включено и в их язык, и в их представления о настоящем, и изменило их.

Также поначалу возникали трудности с совершенно случайными замечаниями. Их мысли о том, что важно, а что вполне обыденно, сильно отличаются от наших. Однажды один из них оставил комментарий в отношении совершенно ничем не примечательного для нас листа, и нам потребовалось много времени, чтобы понять, что ольфакс метафорически намекает на его необычный запах (кстати, незаметный для нас). В другой раз один из нас сказал, какое эстетическое удовольствие доставляет нам абсолютная функциональность дизайна их интерьера, и это была мысль, которую мы сумели донести до них лишь совместными усилиями.

Их архитектура, как интерьеров, так и самих зданий, произвела на нас сильнейшее впечатление. В ней не было ни шпилей, ни минаретов, ни куполов, ни внешних или внутренних украшений вроде скульптуры, живописи, мозаики, гобеленов, фресок, сверкающих люстр или серебряных канделябров, богато украшенных изделий из кованого железа, эмалей, тканей с богатой фактурой или расцветкой, искусно выполненных безделушек и всего того, что появляется в нашей повседневной жизни, в домах и общественных местах, и служит для того, чтобы радовать наш взор. С другой стороны, в домах, которые они в соответствии с собственными представлениями считали роскошными, хотя и строго функциональными по дизайну, стены были сделаны из ароматических пород дерева, похожих на наш кедр или сандал, но гораздо большего количества сортов, и обработанных так, чтобы их запахи были практически вечными.

Их художники создавали для этих домов не картины или скульптуры, а изысканные и бесконечного разнообразные композиции из тонких духов. Они варьировали их воздействие ещё сильнее путём размещения источников этих ароматов в своих комнатах: в укромных уголках, высоко или низко на стенах, на разных расстояниях друг от друга и в разных положениях относительно друг друга, изменяя воздействие каждого из них на получающиеся смеси, чтобы они могли смешиваться и или переплетаться в разных сочетаниях, создавая симфонию запахов в качестве фона для благодатной жизни.

В не столь широко распространённых дизайнах мы иногда видели стены с небольшими участками инкрустации, которые мы вначале принимали за картины, но которые на самом деле оказались запаховой мозаикой. Их Рафаэли и Микеланджело подбирали, смешивали и объединяли ароматы так же оригинально и проницательно, как подбирает слова японский автор хайку, или как китайский художник выделяет или совмещает изображения бамбуковых стеблей, чтобы передать ощущение красоты и выразить этими элементами чудо всей природы. Более того, художники ольфаксов, совмещая в ограниченном рамками пространстве ароматы, ассоциирующиеся с полями, отдельными персонами, ритуалами или зданиями, могли вызвать у своей аудитории обонятельную реакцию, подобную той, что возникает у нас при взгляде на нанесённые на холст линии и краски, сочетание которых привлекательно для нас с точки зрения эстетики, а также создаёт визуальный образ вещей, которые они отображают.

Ещё одним аспектом их архитектуры, который нас заинтересовал, было то, что они обычно использовали похожие на мансардные окна области над головой, когда хотели, чтобы свет проникал внутрь, поскольку их эквивалент окон предназначался не для того, чтобы в них смотреть, а лишь для того, чтобы пропускать мизерное количество света. Но в стенах у них были устроены вентиляционные отверстия, обеспечивающие приток воздуха и ощущение запахов, поступающих извне. Вскоре мы поняли, что жизнь ольфаксов сильно привязана к большим семейным группам. Те образования, которые мы назвали бы их городскими центрами или сельскими поселениями, были не очень большими. Их популяция была распределена по всей площади их планеты более равномерно, чем наша. Мы думали, что это как-то связано с чувствительностью к запахам, но, вероятно, тому также были экономические и исторические причины, которые мы не заметили вначале. У них не было крутых горных хребтов или широких океанов, а были лишь довольно пологие холмы и множество небольших озёр, поэтому пригодной для жизни была вся поверхность их планеты, что также, несомненно, сыграло свою роль.

Вскоре мы были поражены чрезвычайно высоким уровнем интеллекта наших хозяев, а также спокойным характером их семейных отношений. Очевидно, они получали предупреждение о переменах настроения с помощью феромонных сигналов, и им было легче подстроиться под эмоции друг друга, прежде чем дойти до крайности или испытать разочарование.

Большая часть их развлечений происходила дома. Очевидно, что любой разумный вид должен развлекаться, поскольку любому органу, данному эволюцией, нужны упражнения, чтобы оставаться в хорошей форме, а мозг нуждается в этом гораздо больше, чем любой другой орган. Как известно и нам самим, если мы недостаточно тренируем мозг, он наказывает нас сильнейшим дискомфортом, который мы называем скукой.

Мы заметили, что в центральной части жилища каждой семейной группы ольфаксов находится аппарат, который показался нам чем-то вроде молитвенного барабана или веретена, и который был характерной особенностью их дома. Эти аппараты заряжены запахами, связанными с действиями и сценами из мира природы, и при своём вращении они, похоже, имели для ольфаксов тот же смысл, что и немой домашний фильм для нас. Ещё мы изредка видели более сложную версию этого колеса с записанной звуковой составляющей, благодаря чему они рассказывали им истории при помощи запаха и звука, точно так же, как наши фильмы делают это при помощи изображения и звука.

Ещё у них был аппарат, который, по нашему мнению, был аналогом телевидения. Насколько мы могли понять, в прежние времена запахи, приносящие с собой публичные объявления и новости, а также приятные развлечения, передавались в каждое жилище по трубам, но по мере прогрессивного усовершенствования технологий их словесный язык, а также запаховые образы преобразовывались в электрические и коротковолновые импульсы и передавались ровно так же, как передаются изображения и звуки по нашим телевизионным системам, а затем расшифровывались и преобразовывались обратно в запаховые и звуковые сообщения приёмниками в их частных домах. Фактически, это была система телеобоняния.

Прошло немало времени, прежде чем мы смогли принять как должное тот факт, что для ольфаксов запах играет такую же всеобъемлющую роль, как и зрение для нас, и это роль того же самого плана. Для них запах не был дополнением к объекту; он доносил до них, если можно так выразиться, образ этого объекта. Это было их впечатление об этом объекте. Это происходило не из-за того, что их зрение было развито не сильнее, чем наше обоняние, но потому, что для них внешний вид любой вещи был дополнением к полному осмыслению её через её запах.

В одном случае их язык, основанный на абстракциях их системы восприятия запахов, оказывался для них менее важным, чем наш язык — для нас. Поскольку видеть в темноте и в местах с ограниченной видимостью нельзя, самые срочные публичные объявления и сигналы тревоги транслируются нам при помощи громкоговорителей и других звуковых сигналов вроде сирен, свистков, горнов, рогов, церковных колоколов, а в некоторых частях нашего мира — ещё и барабанов.

Для ольфаксов во всём этом не было необходимости, поскольку их запаховые сигналы могли передаваться напрямую, без помощи языка, поэтому таким образом передавались все их экстренные сообщения и предупреждения. Фактически, они работали успешнее, чем наши сигналы маяка или красные огни, потому что мы должны смотреть в сторону сигнальной лампы, чтобы увидеть её, но запах, как и звук, распространяется беспрепятственно и сразу же даёт о себе знать.

Довольно скоро, ещё до знакомства с их звуковым языком, мы поняли, что расширенные семейные группы, которыми они жили, были организованы иначе, чем наши, человеческие. Эта единица их социальной организации была скорее компактной группировкой кланового типа. Во внешнем облике их самцов и самок, как в форме их тел, так и в одежде, которую они носили, не было большой разницы. Внутри клановых групп ольфаксов царила строгая иерархия, а роли в них определялись скорее рангом, чем полом. В их обществе высокоранговые самец и самка брали на себя ответственность за благополучие своей семейной группы, опираясь на помощь следующих по рангу членов семьи обоих полов, а особи низкого ранга подчинялись им. Самка ольфакса высокого ранга отказывалась от руководящей роли в вопросах экономики и защиты, которую она играла в тандеме со своим брачным партнёром, лишь на тот минимальный период времени, когда у неё должно было появиться потомство, и после этого короткого перерыва она возвращалась к своим обязанностям, оставив своё потомство на попечение остальных членов своей семейной группы.

Применив слова «минимальный период» мы чуть было не сказали «около месяца», но это напомнило нам, что у планеты ольфаксов не одна, а две луны, поэтому лунное влияние на физиологию всех живущих там существ двойственно, и временами его волны накладываются друг на друга чрезвычайно сложным образом; для полного понимания его необходимо очень тщательно изучить, особенно в отношении того, какое влияние оно оказывает на их обмен веществ.

Побочным эффектом «клановой» или расширенно-семейной системы ольфаксов было то, что она устраняла необходимость в наличии многочисленного рабочего класса, поскольку каждая из групп была в значительной степени самодостаточной. Роли внутри группы были чётко определены, но менялись в зависимости от возраста отдельных её членов и тех способностей, которые они проявляли по мере взросления. В обязанности руководителей групп входило распределение задач и обеспечение заботы о группе и её жизнеспособности. Но если кто-то из членов группы желал сменить род занятий, это обычно достигалось путём прохождения стажировки у других специалистов, обладающих квалификацией в желаемой области, при условии, что найдётся желающий заменить его на работе, от которой тот отказывается. Однако были также и некоторые группы кланов, которые традиционно занимались добычей полезных ископаемых и работали в сфере технологий; именно они отвечали за системы транспортировки, транспортные средства, «печатные» технологии, а также за строительство и домоводство (в том числе за использование электричества и природного газа), которые мы уже наблюдали.

Иерархия была планом организации не только семьи, но и, как мы вскоре узнали, всего их общества. Нам показалось интересным сравнивать правила, лежащие в основе их иерархии, с теми, которые существуют в нашем мире. На Земле в основе лидерских качеств лежат, разумеется, сила, боеспособность, сексуальность (как мужская, так и женская) и конкурентное преимущество в определённых областях. У человечества наличие иерархии обычно подразумевает непрекращающуюся конкуренцию с самого раннего детства и на протяжении всей жизни — а у других животных на Земле даже раньше, с самого момента рождения.

В нашем обществе было немного таких народов (и то лишь на протяжении кратких периодов их истории), у которых интеллектуальные качества давали их носителям привилегии, связанные с их общественным положением. Одним из примеров такого рода была Древняя Греция времён Перикла. Там люди, чьи умственные способности и интерес к природе Вселенной побудили их посвятить своё время и мысли изучению натурфилософии, становились уважаемыми лидерами своего общества. Ареной их состязаний были не сражения и не формализованные турниры, а симпозиумы — дебаты, во время которых они излагали свои идеи. Эта форма социального соперничества была возможной потому, что их материальные потребности удовлетворял класс рабов.

Можно отыскать аналогии этого среди некоторых птиц нашей планеты, которые добиваются господства путём ритуальной демонстрации оперения или постройки декоративных беседок, не имеющих практического применения. У этих птиц уже есть в наличии всё, что нужно для жизни, и для того, чтобы обзавестись брачными партнёрами и произвести на свет потомство, им нет необходимости доказывать свою успешность в умении обеспечивать средствами к существованию.

В человеческих обществах, где религиозные верования способствовали возвышению вождей-священнослужителей, мы также видели, как интеллектуальные качества вытесняли силовые качества, когда дело доходило до распределения престижа и руководящих должностей.

Ситуация у ольфаксов была аналогичной. Благодаря особенностям климата и материального окружения вопрос о пропитании сводился всего лишь к организации сбора урожая, поэтому персоны, наделённые административными и интеллектуальными способностями, получали признание в качестве природных лидеров. Они не были воинственной расой, и любого рода агрессивность в их характере направлялась на развитие ума.

Так было не всегда. Передовые технологии, где бы они ни возникали, связаны с агрессивным, экспансивным и враждебно настроенным населением, и в ранней истории ольфаксов было такое время, когда они были ориентированы на развитие технологий значительно сильнее, чем во время нашего визита. Многие из их технических приспособлений остались в наследство с тех времён, и дошли до настоящего времени, не претерпевая особых инноваций, словно традиционные ремёсла. Вот уже несколько тысяч лет они живут в стабильном государстве.

Такое весьма приятное положение дел сложилось не случайно. В более ранние периоды их истории выживание зависело от бесконечной борьбы, вызванной перепроизводством потомства, точно так же, как действует естественный отбор в нашем мире. Везде, где численность населения превышает способность места обитания обеспечивать их существование, доминирование в обществе должно поддерживаться доказанной способностью обеспечивать поступление жизненных ресурсов, а менее успешные его члены отходят на второй план.

Но за тысячи лет до того, как мы пришли на планету ольфаксов, их предки осознали эту проблему и столкнулись с ней лицом к лицу. Они предприняли успешные меры по снижению плотности своего населения и разработали средства контроля рождаемости, поэтому к тому времени, когда мы встретились с ольфаксами, они уже ощущали все преимущества рационального планирования, которое устранило перенаселённость и регулировало общественный порядок при помощи разума. Всё это было достигнуто посредством обоняния.

Среди всех искусств ольфаксов кулинария была самым почитаемым и самым изысканным. Нас, наряду со вкусом пищи, привлекает её внешний вид, и на нас действует её запах; но для ольфаксов это имеет гораздо большее значение: в основе очень сложного этикета приёма гостей лежит не только вкус, но и запах их пищи. Роль пищи в их жизни была особенно важна, потому что она означала для них нечто гораздо большее, чем просто снабжение питанием. Замечательные хозяева и хозяйки ольфаксов вкладывали в запахи блюд настолько много смысла, что разговоры за столом едва ли были необходимостью — еда практически говорила сама за себя, языком сексуальных отношений, восхищения, дружеской атмосферы, делового общения или аналитики. Их блюда были пищей для желудка, эмоций и разума гостей одновременно.

Мы ощущали себя бедными родственниками, потому что обладали весьма ограниченными возможностями ощутить эти моменты в такой же полной мере, как они. Мы не могли не задаться вопросом о том, что мы смогли бы предпринять, исходя из тех ресурсов, которыми располагаем, если бы ольфаксы были гостями на нашей планете, а не мы у них. Смогли ли наши кухни стать тем розеттским камнем для расшифровки иероглифов ольфаксов? Метод проб и ошибок смог бы найти способ передать им понятия, вначале простые — например, «Добро пожаловать» или «Вы нам нравитесь», — а затем перейти к более сложным.

Во время обсуждения этого между собой, мы решили, что вежливость может потребовать, чтобы на начальном этапе мы снабдили их хирургическими масками, и даже противогазами, до тех пор, пока они не сумеют привыкнуть к той ошеломляюще дикой с их точки зрения смеси запахов и связанной с ними информации — или, скорее, дезинформации, из-за её случайного характера — которая встретила бы их.

Но если вернуться к столу ольфаксов, то одной из его прелестей была подача блюд на толстых листьях, которые потом выбрасывались, или на плоских кусках древесины, которые не использовались по многу раз, прежде чем их закапывали в землю и больше не использовали. Таким образом ольфаксы избегали чрезмерной эксплуатации своих растительных ресурсов, потому что их почва постоянно обогащалась отходами, пригодными для разложения и вторичной переработки в растительную жизнь, и никогда не загрязнялась не полностью разлагаемыми искусственными объектами.

Эта плодородная почва давала высококачественные растительные продукты, которые составляли основу их рациона. Они также употребляли пищу животного происхождения; многие семейные группы владели некоторым числом животных, одомашненных ради этого. Подавляющее большинство принадлежащих им видов животных было роющими формами; они жили под поверхностью почвы.

Естественным образом на планете существовало множество форм животной жизни. Ни одна высшая форма и, разумеется, ни один разумный вид, идеально приспособленный к физическим условиям окружающей среды, не сможет существовать без присутствия низших форм жизни. Из чего же ещё они смогли бы эволюционировать? Единственной иной возможностью было бы его прибытие в полностью развитом виде из какой-то другой части Вселенной, но в случае ольфаксов всё было не так. У них тусклый свет над землёй с одной стороны, и очень богатая, плодородная почва — с другой, очевидно, способствовали преобладанию почвенных видов над наземными по видовому разнообразию.

Разновидностей червеобразных существ было гораздо больше, чем существует их на Земле, и ещё было больше видов, которые можно было бы соотнести (хотя внешне они выглядели совершенно иначе) с нашими кротами, кроликами, землеройками, сурками, сусликами и другими существами, живущими под землёй в норах. Некоторые из более крупных созданий их мира тоже жили под землёй. И если наши лисицы, волки или барсуки выкапывают себе логова лишь для того, чтобы вырастить детёнышей, в их мире животные такого размера выходили на поверхность только в поисках растительной пищи, отличной от кореньев.

Крупных животных было немного. Животная жизнь, как и всё остальное, склонна подгонять свои размеры под свою экологическую нишу, а планета олфаксов меньше, чем наша. (Ольфаксы сами по себе — некрупная раса: самые высокие из них вырастают до четырёх-пяти футов в высоту.) В их водах также обитали животные, но и там они были некрупными. Вода на планете собралась во множество небольших озёр, но там не было больших океанов, которые могли бы дать пристанище гигантским морским обитателям.

Насекомые там тоже существовали, но далеко не в таком изобилии, как у нас. Важнее всего то, что многие из их видов растений размножались вегетативным путём, когда их корни ползли под землёй, а вдоль них появлялись новые побеги, или же спорами (как папоротники и грибы), в результате чего они относительно независимы от насекомых. Их цветки, в отличие от наших, лишены привлекательной окраски. Поскольку из-за постоянной облачности все краски в любом случае выцветали до сероватых, коричневатых или неопределённых серо-зеленоватых тонов, яркие раскраски и отметины цветков не служили бы целям адаптации и, разумеется, эволюция не создала их.

Вместо этого очарование бесконечно разнообразных запахов привлекало насекомых несколько типов, существование которых способствовало перекрёстному опылению. Однако для достижения этой цели в отсутствие достаточного количества насекомых растения опирались в значительной степени на собственные структурные механизмы. Птиц не было вообще. Семена разносились ветром, разбрасывались вскрывающимися плодами или проходили через тела животных, чтобы вернуться в землю и пустить корни.

Как и следовало ожидать, высокое умственное развитие самих ольфаксов было следствием условий их эволюции. Их вид произошёл от более раннего, который питался главным образом растениями и частично личинками и другими мелкими существами, жившими в почве. Короткие конечности давали преимущество этой ранней форме, которая не обладала такими органами нападения, как бивни, клыки или клешни, но полагалась на свою способность прятаться среди растений, которые были источником её пищи, для защиты от более крупных и лучше вооружённых хищников. По-видимому, более крупные хищники, которые в те времена бродили по их планете, были их соседями по местам обитания и охотились на них, в тот период были доминирующей формой жизни; судя по успешности «игры в прятки» ради самозащиты, нам следует предположить, что визуальное восприятие играло в их жизни значительно большую роль, чем у существ, населяющих планету ольфаксов в настоящее время. Как и в случае с нашими динозаврами, некие обстоятельства — возможно, климатические — способствовали их вымиранию, и на смену им пришёл вид, в жизни которого главную роль играет обоняние.

На раннем этапе протоистории ольфаксов те особи, которые обладали особенно острым обонянием, получали преимущество в выживании перед остальными, поскольку могли быстрее укрыться и избежать уничтожения. Со временем появился вариант, который обладал не только острым обонятельным восприятием удалённого присутствия других организмов, но и способностью изменять запахи, выделяемые собственным телом. Он мог, если так можно выразиться, усиливать свои обонятельные эманации на благо своей собственной группы (в целях общения, идентификации и тому подобного), но ослаблять или даже слегка изменять их для отпугивания возможных хищников — точно так же, как мы по своему желанию повышаем или понижаем голос или меняем тон общения, чтобы не выдать то место, где мы прячемся, или же объявить о своём присутствии, поднять тревогу.

Данная способность стала отличительной особенностью развивающегося разума этого вида и превратилась в его наилучшее оружие — оружие, которое было не просто компенсацией его относительной физической слабости, но сверхкомпенсацией, открывающей путь в новое измерение.

Как и нашим детям, и потомству любых других разумных существ, их молодняку требовался длительный период обучения, чему способствовали медленный рост и продолжительное развитие. Это неизбежно благоприятствовало развитию привязанности между молодняком и взрослыми особями, которые заботились о нём, для чего, в свою очередь, требовались моральные ценности, сходные с нашими собственными, основанные на заботе о тех, кто в ней нуждается.

Где бы ни существовал разум высокого уровня, он должен был эволюционировать вместе с длительным периодом обучения в детстве. Эта тенденция получила развитие в виде эволюционного отбора взрослых особей, склонных к заботе, который протекал параллельно с появлением потомства с врождённым поведением привязанности. Со временем эта склонность к заботливости/привязанности порождает свои собственные проблемы, связанные с сохранением неприспособленности, наличием в поведении взрослых особей таких особенностей молодняка, как любопытство, склонность манипулировать предметами и игривость. Разуму сопутствует продолжительный период молодости, и это обстоятельство формирует самоподдерживающуюся обратную связь, где каждая из этих особенностей подкрепляет другую — и так, вероятно, будет происходить в любом месте Вселенной, где возникнет какая-то из этих особенностей.

В полном соответствии со свойственным им любопытством, современные ольфаксы ни в коей мере не отстают от наших учёных в своих исследованиях природы Вселенной. Они открыли способы измерения различных форм энергии, попадающей через их атмосферу из космоса, посредством таких методов, которые позволяют этим формам энергии взаимодействовать с химическими соединениями с выделением запахов. Таким образом, используя ольфактометры, учёный ольфакс может сделать точные выводы о природе своего солнца — точно так же, как наши учёные делают выводы на основе результатов использования телескопов.

Например, ультрафиолетовое излучение солнца не проникает сквозь облачный покров мира ольфаксов, поэтому они не ощущают его естественным образом. Тем не менее, они воспроизводят эти и другие энергетические волны путём нагрева различных веществ в своих лабораториях. Когда ультрафиолетовые лучи взаимодействуют с кислородом, образуется озон, который не видят даже существа с острым зрением, но они распознают его с помощью обоняния и таким путём узнают о его присутствии. Таким образом, ольфаксам не составляет труда установить наличие ультрафиолетового излучения по присутствию озона.

Аналогичным образом, взаимодействие других энергетических волн с каким-либо веществом вызывает едва уловимые эффекты возникновения запаха, которые ускользают от нас, но дают подсказку ольфаксам. Таким способом они легко распознают рентгеновские лучи и некоторые виды радиоактивного излучения. Они могут воспринимать, пусть и косвенно, всё, что можем воспринимать мы, путём преобразования в доступный им режим обонятельного сигнала — так же, как мы преобразуем такие невидимые энергии в визуальные или акустические коды.

Поскольку у ольфаксов есть зрение, равно как у нас есть обоняние, можно было бы задаться вопросом о том, почему они не преобразуют результаты своих лабораторных исследований в графики или такие методы визуализации, как экраны наших радаров, которые отображают вспышки, указывающие на невидимые объекты, но мы обнаружили, что такие графики и сигналы для них так же бессмысленны, как их кодифицированные запаховые символы для нас, несмотря на нашу способность различать некоторые из них. С другой стороны, они изредка использовали для аналогичных целей акустические сигналы наподобие наших счётчиков Гейгера. И действительно, акустическое восприятие было единственной доступной нам точкой соприкосновения для обмена информацией, поскольку и мы, и они могли передавать смысл посредством звуков.

Вытекая из этого, основа и структура их математики радикально отличны от наших, поскольку она является производным разума, который воспринимает мир посредством запахов. Например, когда мы считаем от 1 до 12 (у ольфаксов по шесть пальцев на каждой руке, и их математика основана на двенадцатеричной системе счисления), мы имеем представление о двенадцати отдельных целых числах, каждое из которых имеет определённое количественное значение. Для ольфаксов с их ощущением процесса диффузии вещества числа представляют собой градиенты между целыми значениями. Число 1 представляет собой область, протягивающуюся от 1 до 2, и так далее по ряду. В результате их математические расчёты выражаются в вероятностных символах и используют понятие статистических средних значительно чаще, чем абсолютные значения из нашей числовой формы счисления.

Ещё один результат их ощущения рассеивания объективных (для нас) вещей проявляется в их чувстве времени. Мы уже упоминали, что многое из прошлого перетекает для них в настоящее и сосуществует с ним, поэтому их модели мышления и язык основаны на предпосылках, отличных от наших, особенно в вопросе о том, что является прошлым, что есть настоящее и что такое будущее.

Эта концептуальная и вербальная неопределённость перенеслась в обозначение времени суток. У них не было практики использования каких-либо аналогов наручных или иных часов для определения точного времени. Для них день был разделён на периоды, названия которых примерно соответствовали следующим: предутренние часы, очень раннее утро, раннее утро, середина утра, позднее утро, середина дня, почти поздний день, поздний день, очень поздний день и так далее. Если было нужно, они могли быть точнее, и у них были слова, которые делили эти периоды на более мелкие отрезки времени, и на ещё меньшие для научных целей, но у них не было привычки использовать более точные термины в своей повседневной жизни.

Конечно, в этом также сыграл свою роль тот же самый тусклый свет, который был причиной верховенства их обоняния, поскольку в освещённости днём и ночью не было большой разницы, и вдобавок не было резкой границы между ними на рассвете и закате. Для нас это было источником затруднений в первые дни общения с ними. Они никогда не могли понять, почему мы хотим быть такими точными в распределении своего времени. Точность во времени назначения встречи лежала далеко за пределами их способа мышления.

Их математика и ощущение времени были всего лишь естественным продолжением внутренней природы, объективно присущей обонятельному мозгу. Это лучше всего можно проиллюстрировать примером из нашего собственного мира — нашими установками, когда речь заходит об эмоциях, которые, как мы уже отмечали, управляются той же частью мозга, что и обоняние. Если мы спросим человека: «Ты счастлив?», то он задумается и даст неопределённый ответ: да, в целом, счастлив. Если же мы спросим его: «Насколько ты счастлив?», он будет совершенно не в состоянии определить меру своего счастья количественно. Так же обстоят дела у ольфаксов, и это создаёт значительные трудности для общения между представителями видов нашего и их типа.

Политическая жизнь ольфаксов упрощена в силу того, что у них не было национальных государств. Поскольку планета относительно невелика, на ней нет непреодолимых географических барьеров, а население распределено по ней довольно равномерно, обстоятельства не способствовали развитию таких политических образований. Решения для всей общины принимались собранием, состоящим из супружеских пар, возглавляющих каждую клановую единицу. Из их числа члены ассамблеи по общему согласию назначали лиц, хорошо владеющих определёнными навыками, для организации необходимых технических и общих служб. Таким образом, населением управляла своего рода технократическая элита, накладываясь поверх ответственной автократии.

Это была не пирамидальная иерархия, но скорее структура, больше похожая на пирамиду, сплющенную или закруглённую наверху, и нас поразило то, что такой тип политической организации мог повлиять на их представления о целесообразном дизайне, поскольку нашёл отражение в преимущественно грибовидной форме их жилищ.

Несомненно, превосходство обонятельного восприятия у этих разумных существ в значительной степени способствовало миру и порядку в их обществе. Если эмоции ощущаются ещё до того, как перерастут в насилие, их можно уладить и избежать драк. У ольфаксов не было наступательного оружия. Оно не было нужно им даже для охоты, поскольку они занимались собирательством, а пищевые животные, которых они использовали, были одомашнены. В этом отношении плодородная почва облегчала им жизнь.

Но у такого положения дел были и негативные стороны. Почти как наши общественные насекомые, у которых чрезвычайно сложные социальные группы также управляются посредством передачи информации через запахи, общество ольфаксов находилось в состоянии застоя. Оно оставалось стабильным настолько долго, что новые идеи воспринимались скорее как разрушительные, чем как дерзкие, и обычно попадали под запрет. Все их величайшие достижения были делом далёкого прошлого.

Оригинальные идеи, рождённые их мыслящими умами, распылились и растворились в их любимых развлечениях — дискуссиях, математических задачах, головоломках, утончённом восприятии запаховых посланий и интеллектуальных играх. Там, где не было необходимости тренировать тело и рефлексы для сражений, не было места физическим играм, а у технологий, выходящих за рамки тех, что облегчали бы их повседневный быт, не было побудительных причин для развития, если не было необходимости вести войны или острой политической конкуренции. Без океанов, которые можно было бы исследовать, и без птиц, которым можно было бы подражать в стремлении к полёту, этих областей покорения стихий также не существовало.

Мы были поражены тем, насколько мирно встретили нас ольфаксы; мы возбудили их любопытство, но у них совершенно отсутствовали какие-либо опасения или мысли о возможной враждебности с нашей стороны. Мы не могли отделаться от мысли о том, что, если какие-нибудь другие захватчики, настроенные не так миролюбиво, как мы, когда-нибудь найдут дорогу к планете ольфаксов, то эта мирная и во многих отношениях идеальная раса не протянула бы долго.