Исход

XXII ЖРЕБИЙ БРОШЕН

Зверобои привыкли подчиняться своему Командору. Его причуды и странные идеи были хорошо известны опытным воинам, прошедшим с молодым Арканом огонь гражданской войны в Аскероне и воду Последнего моря. Обычно вся эта «аркановская придурь» оборачивалась к вящей выгоде и — к успехам на поле боя. Но кесарийские ортодоксы, люди Диоклетиана Гонзака — Гонория Фрагонара, кхазады с Ремесленной стороны — для них распоряжения, которые выдавал Аскеронский герцог казались дикими. Они были вынуждены подчиняться, поскольку понимали: только аркановская воля и его видение вывели их из пылающей Кесарии, и весь путь по Рубону Великому им сопутствовала удача именно из-за неукоснительного следования плану Буревестника.

Однако, Исайя Арханий и другие баннереты-старшины хмурились и ворчали: зачем строить огромный лагерь, таскать землю, вырубать целые рощи для частокола, разбивать палатки? Почему Аркан не прикажет двигаться дальше, вниз по реке, к Первой Гавани? Там ведь священный край, колыбель Империи, где правят благоверные князья — Фрагонары, Бергандали, Корнелии! Они дадут приют единоверцам, защитят от мести оптиматов… Однако — под властным взглядом аркановских черных глаз — склоняли головы, разбирали желтые листы бумаги с начерченными на них планами земляных укреплений — и, отправляясь на левый берег Сафата, уже кумекали, как приступить к выполнению поставленной задачи.

Кхазады в это время занимались наведением порядка в Шаранте. Но за каким чертом этот безумец Аркан приказал притащить сюда столько тюков с соломой, и почему распорядился ограничиться только перекрытиями верхних этажей башен, вместо того, чтобы подготовить замок к обороне как полагается — этого они понять не могли. Гудели, бурчали, ругались по-гномски — но слушались. В конце концов — они сделали свой выбор.

Зверобои же с речниками Долабеллы, распевая свое «давай-давай» на все лады, портили корабли. Настилы из досок, сколоченные меж собой скобами бревенчатые щиты, бочки для лучшей остойчивости и плавучести, прочные цепи с якорями — с помощью всего этого пузатые каракки, плоскодонные барки, вообще — все крупные суда без гребной тяги теперь превращались в некое подобие огромных неуклюжих то ли понтонов, то ли — паромов, которые скопились у побережья острова Шарант и ждали своего часа.

Рем Тиберий Аркан Буревестник с красными от недосыпа глазами и несколько растерянным выражением лица, стоял на вершине донжона и вглядывался в горизонт. Его давно не чесанные волосы развевались на ветру, герцог кутался в знаменитый плащ. Время от времени он раскладывал подзорную трубу, чтобы ознакомиться с ходом земляных работ на левом берегу Сафата.

— Ленятся наши кесарийцы, — проговорил он. — Или не понимают, чем занимаются… Шарль, нужно направить к ним Сухаря с ребятами. Пусть возьмет полусотню тарвальцев, и еще сотню — из молодого осеннего набора, которые уже успели помахать топором и лопатой. Пусть объяснят горожанам, что мы строим не палисадник, а фортецию! Мне нужны редуты, ров и вал в человеческий рост глубиной, мы будем останавливать там оптиматское рыцарство и ландскнехтов дю Ритера, а не бродячих собак и алкоголиков из городских подворотен! Я доберусь до них к вечеру, и если первая линия в соответствии не будет готова в соответствии с планом, что ж… Я возьму лопату и буду копать рядом с ними, так и передай.

Шарль ухмыльнулся: если Аркан возьмет лопату, то привыкшие к мирной и относительно благополучной жизни кесарийские ортодоксы взвоют… Никто не сможет перестать работать, если герцог вкалывает! А как Буревестник умел вкалывать — это Шарлю было хорошо известно. За бумагами в кабинете, на гребном руме, у походного котла, с лопатой, мечом или писчими принадлежностями — герцог порой превращался в настоящего трудоголика. И превращал в таковых окружающих, собственным примером заставляя работать до изнеможения, выжимая до последней капли. «Кризисный менеджер» — так, кажется, говорил про него второй сумасшедший Аркан, которого прозвали Змием. Это было какое-то страшное ругательство из словаря прежних, Шарль не очень разбирался во всей этой теологии и схоластике.

— Разрешите выполнять? — на всякий случай уточнил он. — Я могу идти, или будут еще указания?

Оставлять здесь, на вершине башни монсеньора в одиночестве Шарлю не хотелось. Да, на лестнице дежурил эскорт, но…

— Иди Шарль, иди! А я еще посмотрю тут, на птичек… — не очень понятно пробормотал Буревестник.

Когда сержант спускался по лестнице, сколоченной кхаздами из толстых свежих досок, он услышал хлопанье мощных крыльев и странный звук, похожий на… Нет, откуда тут взяться пеликанам? Пеликаны живут на берегу моря, что им делать так далеко на Востоке? Наверное, показалось…

Герцог же, завидев большую птицу, которая спланировала на площадку на вершине башни, убедился, что Шарль скрылся из виду, и искренне улыбнулся, помахав рукой пеликану:

— Маэстру Псарас, очень рад вас видеть. Как ваша супруга поживает? Передавайте ей от меня поклон, и вот вам еще пара сребреников — на гостинцы детям. Есть у вас для меня что-нибудь? Ах, целых два послания? — он развязал тесемки и снял с шеи пеликана мешочек с двумя плотно запечатанными тубусами с записками. — Ваша служба поистине бесценна. Если бы были на свете птичьи ордена и медали — я бы наградил вас, вне всякого сомнения!

Птиц возмущенно заклекотал, и Аркан удивленно почесал подбородок:

— Нет, ну если вы настаиваете — я могу учредить подобную награду… К тому же, в конце концов — вы явно проходите по почтовому ведомству, а почтальонов, гонцов и герольдов у нас чем-то совершенно точно награждают! Прибудем в Аскерон — я проясню этот момент. А пока… Вот рыбешка — угощайтесь, а я ознакомлюсь с содержимым посланий.

Он дрожащими то ли от волнения, то ли — от промозглого ветра руками развернул крохотные свитки с письмами и прочел их быстро — одно за другим. И чем сильнее герцог Аскеронский вчитывался в рукописные тексты — тем более светлело его лицо.

— … десять охренительных аркбаллист мы имеем на данный момент, — закончил доклад Ёррин и дернул себя за бороду. — Но я все-таки не пойму, почему мы не взялись за строительство капитально! Замок-то стоящий, даром что оптиматы сделали: каменные блоки один к одному подогнаны, кинжал некуда воткнуть! Мы бы с ребятами месяца за три довели его до ума, тут можно было бы сидеть в осаде год — при наличии припасов и толкового гарнизона! Да что там — мы и сами удержали бы его, нашими пятью сотнями!

— Не надо год, Ёррин, — покачал головой Буревестник. — Мне нужны двое суток. Следующие два дня и две ночи будут для нас решающими. На тебя и кесарийских кхазадов ляжет страшная ответственность: Шарант должен устоять. Здесь, на острове — женщины и дети, это самое надежное место, дальше мы отступать не можем. Нам нужно продержаться два дня.

— Два дня — и что? — вперился тяжелым взглядом в Аркана гном. — Я же вижу — ты не говоришь всего никому! Сначала отправил куда-то Патрика и Эадора, потом — этот лагерь на левом берегу Сафата! Разор со Скавром усвистали на галерах в неизвестном направлении… Смотри, монсеньерище, чтобы твоя бедная башка выдержала такой объем хитрых планов! Сложные планы часто имеют свойство идти прямиком в задницу… Красота — в простоте!

— А мне не до красоты, легендарный ты мой вождь, — Буревестник обошел по кругу две новые аркбаллисты, которые установили на специально оборудованных площадках, на куртине, обращенной как раз на левый берег Сафата, туда, где кесарийские ортодоксы возводили укрепления. — Красота — это когда мы аки пардусы обнажив мечи скакали навстречу рыцарям Запада в битве на Каменистой Равнине. Обнаженные мечи, заупокойные песнопения во все горло и волосы назад. Нас бы сначала продырявили, а потом — накрошили в капусту, таких храбрых ортодоксов и умелых воинов, потому что кожаный доспех — пусть даже и аскеронский, правильный — и полуторный меч, это… Это как камнемет Шаранта против гномской аркбаллисты. Против нас были закованные в сталь рыцари, с трехметровыми пиками! Если бы не Эадор со своими пташками — нас бы перебили, пехота не успела бы соорудить вагенбург, и погибла бы тоже. Мы не пришли бы на помощь Дециму, а дю Массакр получил бы поткрепление в несколько сотен рыцарей. И Арканы бы проиграли… И сейчас горел бы Аскерон — потому что там резали бы ортодоксов оптиматские толпы во главе с Белыми Братьями.

— Восторгабельно, — сказал Ёррин и щелкнул пальцем по стальному плечу огромного арбалета, который отозвался гулким металлическим звоном. — К чему этот экскурс в историю гражданской войны? Какие невротногические выводы я должен сообразить по этому поводу?

Ветер над реками разошелся: он завывал, носил по стене строительный мусор, швырял в лица гному и герцогу целые пригоршни противной водяной взвеси. Сверкер предпочел бы убраться под крышу, но деваться было некуда — он сам затеял этот разговор, поэтому пришлось утереться и слушать.

— Очень простые выводы, — резко запахнул плащ на груди Аркан. — Это будут дурацкие, некрасивые, кровавые и очень тяжелые два дня. Мы будем делать странные вещи, и сражаться, и работать без сна и отдыха. Но если мы сделаем все правильно — то здесь, у слияния Рубона и Сафата, мы сломаем хребет Краузе. И уйдем в Аскерон победителями!

— В Аскерон? — выпучил глаза Сверкер. — Мы не пойдем в Первую Гавань? Я думал — Жерар с флотом уже ждет нас там, мы объединим наши силы и поплывем по Зеленому морю, вокруг белых берегов Юга, и вернемся домой вдоль побережья моря Последнего! Я не очень-то люблю морские прогулки, но это лушчий и очевиднейший выход из ситуации!

— Жерар с флотом действительно уже давно прибыл в Первую Гавань, и не только он! — оскалился Аркан. — И если ты со своими кхазадами — этими твоими кузнецами, ювелирами, игрушечных дел мастерами, оружейниками и каменщиками — удержишь остров, то видит Бог — ты будешь пить грог в кают-кампании Красного корабля гораздо раньше, чем можешь себе представить!

— Ай-ой! — Ёррин услышал всё, что сказал Рем, он умел слушать очень внимательно и вникать в смысл сказанного весьма дотошно, и потому — понял. И подпрыгнул чуть ли не метра на два, и обежал сначала вокруг одной аркбаллисты потом — вокруг второй, вернулся на свое место и заглянул в глаза герцогу. — Ты решил не пускать их даже на перевалы Царандаля? Вся эта оборонительная линия на Береговом хребте, которую строит твой отец — отвлекающий маневр? Вы, Арканы, когда-нибудь перемудрите сами себя, это к гадалке не ходи!

В его голосе слышалось восхищение и осуждение одновременно.

— Оборонительная линия на Береговом хребте нам очень пригодиться, — мрачно проговорил Рем. — Есть Антуан дю Массакр, который теперь — законный император, есть фоморы в Ромсдар-Думе и твои странные отношения с подгорным царем… Форпосты с обученными солдатами и запасами продовольствия лишними не будут. Когда мы вернемся в Цитадель Чайки — я с удовольствием расскажу тебе, как обстоят дела с геополитической точки зрения — на ближайшие лет десять. Но пока… Пока — удержи мне остров, Ёррин.

— Мы вцепимся в него зубами, — сказал Сверкер. — Мы удержим, клянусь клещами и молотом Великого Мастера! Пойду собирать хирд. Три сотни свирепых хэрсиров — вот кто у тебя есть здесь, на этой сраной скале посреди зассаной речушки! И забудь про кузнецов, каменщиков и игрушечных дел мастеров! Барук кхазад! Кхазад ай-мену, растудыть твою в качель!

Он здорово настропалил себя, этот легендарный вождь, и теперь, пыхтя и напевая что-то очень воинственное, затопотал по куртине, время от времени подпрыгивая от перевозбуждения. Аркан был спокоен — этот сумеет настроить своих новообретенных родичей на нужный лад, они и вправду вцепятся в остров зубами… Осталось убедиться, что ортодоксы в укрепленном лагере настроены ничуть не менее решительно.

Герцог закинул плащ на плечо и двинулся к пристани. Спустившись со стены и миновав заставленный штабелями соломы, древесины и других материалов двор, он вышел из ворот замка и спустился к берегу, шагая мимо гигантских конструкций из сцепленных меж собой кораблей, туда, где его ждала лодка.

За ним следовал эскорт из дюжины зверобоев во главе с верными Луи. Эти воины привыкли к тому, что Аркан их порой не замечает. Главное — они сами бдили и замечали всё! Их герцог был в безопасности.

— Вы нас используете, — сказал Исайя Арханий, с вызовом глядя на Рема. — Вы не доставите нас в Первую Гавань, верно? Вы хотите дать бой войску Краузе прямо здесь, мы все это поняли. Вы не просто так вытащили нас и наши семьи из Кесарии… Решили всё за нашими спинами. Несколько тысяч мужчин — отличная смазка для клинков рыцарей. Чем больше мы убьем здесь, тем меньше придет к вам, в Аскерон, когда объявят Крылатый Поход…

Рем оценивающе осмотрел группу угрюмых мужчин, которые встретили его на берегу. Старый Исайя, другие старшины Ремесленной стороны — они выглядели уставшими, напряженными, даже — напуганными. Что могло напугать ортодоксов? Вот такой вот разговор с Буревестником, конечно. Крутой нрав и вздорный характер этой семейки вошел в народные предания, так что высказать одому из Арканов претензию прямо в лицо — это было действительно страшно.

Дело могло принять скверный оборот — все-таки кесарийцы составляли большую часть его войска, пусть и наименее боеспособную. Лишившись их доверия — он мог потерять все. Проиграть сражение, проиграть кампанию и в итоге — войну.

Однако, с другой стороны, они пришли к нему прямо сюда, к сооруженному наспех причалу, не стали выносить свои сомнения и претензии на общее обозрение, привлекать толпу своих земляков… Это тоже кое о чем говорило. Мосты еще не были сожжены, этих людей еще можно было убедить и сделать по-настоящему своиоми. Аркан качнулся с пятки на носок и обратно. Что он мог предпринять в данной ситуации? Что мог сделать, чтобы эти конкретные люди ему поверили?

— Я буду здесь… — начал он, а потом прервался, замолчал, задавил слова на выходе из гортани, огляделся и — увидел в числе своего сопровождения брата Мартелла. — Господь Всемогущий, в конце концов… Брат Мартелл, мне нужна реморализация.

Все смотрели на него как на умалишенного: реморализация после всего, что произошло в Кесарии, после сотен сожженных домов, тысяч убитых, после того, как земли по обоим берегам Рубона превратилась в пустыню? Каждый из присутствующих был ортодоксом, взрослым мужчиной, каждый из них знал, что стоит за этим величайшим религиозным таинством, и что испытывает человек, который решается пройти его.

— Но, ваше высочество, впереди предстоит… — брат Мартелл как священник не мог отказать верующему в таком требовании, но — как воин и человек опытный, понимал, что реморализация при всей ее пользе для духовной жизни может быть весьма болезненной и опасной для физического состояния.

— Эти люди мне не верят. Они сомневаются в том, что я пытаюсь спасти их, и всех моих единоверцев максимально эффективно и с минимальными потерями, — Аркан говорил рублеными фразами, лицо его горело, сердце стучало так, что дрожала кираса. — Я не знаю иного способа убедить их. Все слова — бессмысленны, если в них не верят. Как я могу сделать так, чтобы они поверили? Я — не могу.

В душе его бушевала буря. После всего, что он для них сделал! Кто еще полез бы в Кесарию, кто пошел бы на верную смерть во время выборов Императора? Кому вообще было на них не наплевать, кроме него, Рема Тиберия Аркана Буревестника? Да они должны… Герцог скрипнул зубами — такие мысли еще больше убеждали его в необходимости реморализации. Увериться в собственной святости и непогрешимости — вот худший из соблазнов для любого Аркана. Дьявол знает главную слабость каждого из этой семьия: честолюбие, жажду признания, всеобщего восхищения и преклонения!

— Гордыня — самый страшный из грехов, — прошептал одними губами Рем и опустился на одно колено перед братом Мартеллом, прямо в грязь разбитого сотнями ног берега Сафата. — Отче, согрешил я перед Небом и перед людьми, и уже не достоин называться чадом Божиим…

Старый капеллан глубоко вздохнул, поднял очи к небесам, и громко начал читать первые строки из Малого чина реморализации:

— Ныне отпускаешь чадо Твое, Господи, по слову Твоему, с миром, ибо видели очи мои спасение Твоё, которое Ты приготовил перед лицом всех народов, свет к просвещению язычников и славу народа Твоего… — Аркан почувствовал сухую ладонь священника, которая прикоснулась к его лбу — а потом в голове Буревестника как будто ударили в набат все соборы Кесарии разом, слух наполнился криками сотен убитых и горящих заживо, а в глазах заполыхали огни сожженных городов.

Он встал с земли, шатаясь, спустя четверть часа, не раньше. Герцогский плащ выглядел как грязная тряпка, лицо Аркана подошло бы скорее смертельно больному старику, чем молодому мужчине, сильному воину в самом расцвете лет. Под его воспаленными глазами пролегли черные круги, волосы были спутаны, лицо искривлено в гримасе страдания, из носа текла кровь.

— Я буду здесь, с вами, соратники мои и браться, — хрипло, тихо сказал он и утерся. — Здесь, на этом берегу. С начала и до конца, с лопатой в руках и с мечом — на бастионах которые мы построим вместе. Если вы погибнете — я погибну с вами. Жребий брошен, фигуры расставлены. Теперь моя ценность — не большая, чем ценность простого пехотинца. Пойдете ли вы со мной?

Исайя Арханий, взглянув в глаза Аркана, вдруг опустился на одно колено и проговорил:

— Отче, согрешил я перед Небом и перед своим господином, и уже не достоин называться чадом Божиим…

Остальные старшины один за другим становились на колени в грязь:

— Отче, согрешил я…

— Отче, согрешил я перед Небом и перед своим господином…

Брат Мартелл, лицо которого выглядело немногим лучше аркановского, глубоко вздохнул, а потом простер руки над склонившимися кесарийскими ортодоксами и речитативом начал произносить слова Малого чина:

— Ныне отпускаешь чад твоих, Господи…

В ту ночь каждый из ортодоксов войска Аркана прошел через таинство реморализации. Если бы оптиматы напали в этот момент — они наверняка смогли бы разгромить их без особых усилий — воины были опустошены, раздавлены и сломлены. Но — видимо, высший суд еще не вынес свой приговор герцогу Аскеронскому и его людям: утром засияло солнце, и застучали кирки и заступы, послышался визг пил, топот ног и слова молитв и проклятий — ортодоксы взялись за работу. Теперь они были готовы встретить своих врагов — как никогда раньше.