Искательница приключений

Глава девятая

Поливаемая дождем, обдуваемая ветром, по щиколотку в грязи нищенского квартала она шла туда, откуда веяло черным роком, от которого менее опытный искатель приключений побежал бы в страхе, а обычный человек лишился сознания, доведись ему ощутить хотя бы десятую долю того, что чувствовала она; вся жившая здесь чернь в мгновение ока поднялась бы и пустилась наутек, но для нее этот мрак был пламеневшим маяком в ночи, а буря привносила высокую романтику в то, что она делала. Вот остатки хибары, ее короткого ночлега, остались позади, вот дорога стала шире и превратилась в болото; приблизился центр квартала, средоточие нужды в гневе и скорби, удачно выбранное место для той концентрации тьмы, что влекла ее подобно мотыльку на свет. Шаг за шагом пробиралась искательница приключений через топь под осатаневшими порывами ветра и тяжелыми пощечинами воды в ее раскрасневшееся лицо.

В иных обстоятельствах она задумалась бы, какого дьявола источник такой энергии содержался в городе таким правителем, как граф, ибо не приведи боги источавшему тьму существу вырваться из кандалов физических и магических, коими оно, согласно слуху, накрепко опоясано. Неспособность управителя отвечать за жизни вверенных ему людей стала бы в таком случае очевидной в глазах искательницы приключений, раз он хранил подобное этому чудовище среди домов и даже осмеливался выводить его на глаза толпы, изнурив достаточно, на его взгляд, чтобы сдержать гнев исчадия тьмы. Но дети ночи на то и дети ночи, что им не писаны законы жизни, и на последнем издыхании они так же способны причинить все зло, что могли сделать во здравии, и даже большее, если слово «здравие» применимо к форме их бытия.

Искательница приключений шла к демону ночи, медленно и мучительно умиравшему среди людей: жители города рисковали в один день жестоко поплатиться за то, что наслаждались гонением столь сильного и мстительного существа, как высшая форма сплетения мрака, а таковой и была уже много веков цель искательницы приключений.

Искательница приключений могла решить, что к старости граф забоялся мятежа и задумал держать поблизости орудие мести могшим восстать массам. Либо предвидел нашествие со стороны соседей, в результате которого половина его подданных оказалась бы порабощена, а большая часть богатств края разграблена, так же как срублен фруктовый сад позади трехэтажной ратуши. Все это вопреки тому, что земля графа десятилетиями не знала войны и располагалась далеко от земных и водных границ королевств и империй, с которых сталось бы посягнуть на плодородные почвы и состояния владельцев уделов сих.

В таком случае граф представал бы выжившим из ума стариком, в голове которого червь ужаса оплел мощными кольцами его мысли. Боясь потерять все, граф мог за дикую для человечьего уха сумму обзавестись любимцем, будучи выпущенным на свободу, пылающим ненавистью ко всему живому в равной степени, чтобы умертвить и оборонявшихся, и нападавших.

Буря способствовала возникновению картин побоища перед глазами искательницы приключений, в которых вспышки молний ярившейся стихии вокруг нее закручивали тугие струи хлеставшей с неба воды в образы людей в доспехах, в подобии доспехов и даже без кольчуг, что гибли все как один жуткой, страшной смертью. Грохот грома передавал в уши девы рев горна, с которым бросалось к ногам чудовища объединившееся под его натиском людское войско, только чтобы сгинуть без различия в месте рождения, благородстве и низости рода, молодых и преклонных лет, пола мужского и женского. Такой граф предпочел бы ничего никому, чем победу врагу. Лихт окинула взором мысленное полотно сечи и неведомым образом топнула звонко по грязи подошвой своего высокого сапога, так что брызги грязи и воды полетели во все стороны, а затем погладила рукоять ныне висевшего на перевязи меча и продолжила идти-плыть туда, куда звало ее сердце.

Беловатый свет исходил от дорогих кожаных ножен все ярче во мглу, светлые глаза все яростнее пылали делом, мокрые волосы свисали ниже плеч и подходили к поясу девы. Лицо немело от холода, но силы природы тщетно напруживались и землю рыли остановить искательницу приключений: чинимые ими препятствия лишь помогали ее духу вознестись, а ее тело не знало усталости и отравления ядом. Оно стремилось к завершению самого черного года с лишним жизни златовласки, шло к концу назначенного ею себе испытания в виде нечто такого, чего Лихт предугадать не могла и подумать о нем не смела. День за днем, неделю за неделей стирала мысли об этом из головы, как огонь стирал людские судьбы во время пожаров и войн из временников мирских, а оно вдруг вернулось к ней неожиданным и потребовавшим вмешательства образом.

Действительно, к порождению снов черных магов с вожделением шла искательница приключений. Ее зрению не так мешал хлеставший ливень, как можно было подумать, а чувство пространства с ощущением живых и немертвых в нем дополняло то, чего не видели глаза и не слышали уши, а те даже через гнев бури разбирали, между прочим, и другие звуки, отличные от воя ветра и грохота дождя. Звуки вроде плача детей за ходившими ходуном стенами хлипких домов и вторивших плачу причитаний взрослых о приносимых бурей с внезапной, непредвиденной яростью несчастьях. Чем шире становилась бывшая днем, при свете солнца, дорогой топь, тем сильнее боялись люди, которым ближе к центру квартала становилось что терять помимо своих жизней и работ. Лихт отчетливо слышала их речи и жалобы, поэтому с новой силой убедилась в том, что не смогла бы быть частью общества накопления и страха за нажитое, который привязывал этих несвободных, на ее взгляд, созданий к жизни, которую они совсем не хотели вести, будь на то их воля.

Она оставалась безучастной к чинимому ураганом лиху и мольбам людей, что слышали ее уши. Более того, какая-то часть искательницы приключений хотела, чтобы разрушения были велики, чтобы как можно больше семей и одиночек остались ни с чем, может быть потому, что деве хотелось, чтобы кто-то пережил то, через что когда-то прошла она. Другая ее часть не желала зла ничему живому, и она же с грустью считала, что люди достаточно наказывали сами себя за неспособность бороться за жизнь, которой они хотели бы жить. Неким образом сии половины сознания Лихт не противоречили, не вступали в спор одна с другой в ее душе; видно, каждый человек соткан из света и тьмы одновременно. Те же мысли златовласки, которые не касались философии, ощупывали воздух, вернее, почти реку, руслом которой стала главная улица, а запрудой — самое просторное открытое место в трущобах, своего рода площадь на возвышении, еще накануне — пространство для базаров и увеселений. Во главе немощеной площади стояла единственная каменная постройка в этой части города; к сему зданию и влекло Лихт с самого начала ночи.

Пускай, будучи выложено не из самым искусным образом обработанного, поставленного один на другой и скрепленного раствором, но все же камня, оно твердынею возвышалось над стонавшими домишками и подобиями теремов вокруг себя, принимало залпы ветра и ядра дождя с градом так, что если бы море смело деревянные жилища порожденной им непогодой, то это строение осталось бы стоять и служить домом, по-видимому, старосте района, а также клубу тьмы в виде дорогого ожерелья, к которому влекло ее честолюбивую женскую особу.

По двум страх как дрожавшим силуэтам с пузатой бутылью жидкости понятного свойства на двоих, что сидели под навесом на крыльце нищего дворца, дева определила, что пришла в нужное место и что охрана города более отвлечена преследованием на море, чем сосредоточена на страже ужаснейшего сокровища графа. В тот момент дьявольский план искательницы приключений обрел блеск, лоск, начистил оставленные без должного внимания прежде эстетические звенья своей цепи, ибо златовласке мало было действовать эффективно, она хотела вершить судьбу с размахом, поэтому призадумалась, как убрать стражей эффектно и с красотой.

Природа тоже призадумалась над этим. Затем, в ответ на посетившие голову девы ранней ночью мысли, привела последние к исполнению, то есть вопреки логике, вопреки круговороту воды в природе, вопреки буре вдруг поутих и прекратился ливень, упал замертво ветер и превратился просто в воздух, рассеклись острым лезвием и разошлись облака, в трещину между которыми, в тронный зал широкий вошла царица ночи, королева черного неба, владычица засиявших свежестью звезд — полная луна. Пролила на златовласку свет, окутала лучом точеный стан, высушила серебряными блестками златые волосы и по тропе из драгоценных камней повела деву к стражам. Оба застыли, бутыль выпала из окоченевших их рук да смешала свое содержимое с грязью, рты раскрылись будто пещеры, глаза приковались к божественному, величественному, невинному образу с ножнами у пояса. К ним шла не иначе как госпожа их судеб.

И что случилось с самым прелестным виденным ими существом, пределом грез юношеских глаз, жестоким очарованием пылких умов? Проворная не по размерам тень выскочила из переулка, схватила волшебное лунное видение и потащила в свое логово пагубного распутства! В тот же миг огласили ночь звоном клинки, воспламенились праведным гневом сердца в продрогших до кости телах, разъяснился затуманенный горячительными парами разум каждого из стражей, и да понеслись молодые ноги вскачь, рысью, галопом и самим дьяволом в пристанище скверны, черный, кишевший богомерзкими тварями проулок, в когти чудовищного, беспощадного монстра, что силой захватил и сделал своей парой чистейшую грацию, могучую величавость, девственную красоту. Юноши намеревались рассечь цепкие кривые пальцы и снести голову уродливому вору, когда впрыгнули в переулок, прогорланили боевой клич и тут же пали у сапог искательницы приключений от ее слов.

Пали замертво, да не мертвыми, и лишь один пополз к объекту чаяний, прежде чем окончательно и бесповоротно успокоился, что дважды проверила Черная дева под взором двух желтых глаз. Лихт убедилась в действии заклинания, прощупала воздух в поисках еще людей, не нашла достойных внимания и посмотрела в желтые глазища, а огромные внимательные желтые глазища посмотрели в серые глаза ее. Долго шло взаимное безмолвное созерцание похитителя и жертвы.

Сложно передать чувства и намерения, что разобрала искательница приключений во время сего молчания, ибо обладатель очей во многом был ближе к первобытной природе своим существом, нежели к развитому обществу, пускай и прекрасно владел речью, чтением и письмом. Под стать родным горам, окрас его кожи был скорее серым, сложение — мускулистым, хотя конкретно он полагался на физическую силу в меньшей степени, чем большая часть его соплеменников. Рост — на голову выше человека. По сей причине, а еще по кажущейся неловкости, узловатости походки трудно было ожидать проворности от такого двуногого существа, однако он был подобен скачущему по валунам и утесам горному хищнику в делах скорости и ловкости. А еще общался обладатель желтых глаз со златовласкою, и правда, без соматического компонента, чистой мыслью, как надлежало искателю приключений, когда он не хотел создавать лишнего шума. Он спрашивал, как она поступит со стражами.

Лихт следовало поступить так, чтобы стражи не проснулись совсем. Этому поспособствовал бы их сон (искательница приключений всего лишь усыпила обоих), ведь при нем они не почувствуют боли. К тому же не было бесславным для воина умереть от руки превосходившего по силам противника вроде пары искателей приключений, которые и поодиночке были опасны, а в группах легко противостояли даже большим отрядам. Короче, желтые глаза не удивились бы решению судеб стражей смертью. Однако творилось в них что-то такое, что заставляло думать, будто обладатель их ожидал от златовласки другого поступка. Выражение желтых очей не изменилось, не промелькнуло в них удивления, когда рука Лихт нырнула в один из карманов ее дорожного плаща.

Тяжело опустился и звякнул мешочек между стражами в знак того, что его содержимое следовало им разделить поровну. Затем обладатель желтых глаз уловил колебание мысли искательницы приключений и понял, что разумы юношей только что были изучены ею на предмет того, как они могли распорядиться даром, — отчего у девы закралось сомнение в верности ее решения. Златовласка задумалась, и когда горец коснулся разума внутри светлой головы, он увидел полотно свежего воспоминания, вернее, полотна двух свежих воспоминаний.

В первом на нос тому стражу, что полз только что к деве, упала капля слепого дождя, днем, на воротах города, а во втором полыхала портовая таверна час спустя за тем событием. В таверне же, на горящем столе с мешаниной блюд и напитков, в сильных объятиях — жгучий поцелуй от страстных уст того же молодца. Выходило, что страж стоял на посту уже половину суток или даже больше того, да еще в разных по значимости местах града, ибо ныне ведь перевалило глубоко за полночь.

Вереница извлеченных из сознания искательницы приключений картин поведала горцу о вот уже нескольких годах подобной службы стража с целью, в глазах людей всех сословий городов и деревень выглядевшей почетной, достойной, но столь же презренной в глазах искателей приключений, для кого человеческий мир был повернут обратной стороной своей, сокрытой от недостаточно пытливых взглядов изнанкой. Суть раздумий девы заключалась в том, что ее дар мог поспособствовать исполнению мечты спавшего у ее ног юноши, вместо того чтобы только спасти его от наказания за провал в качестве стража, — в зависимости от того, как молодой человек распорядится деньгами.

Продолжая взвешивать доводы «за» и «против», Лихт не спрашивала мнения своего желтоглазого спутника, а он знал, что ей важно решить, как она поступит, самостоятельно, посему на ход ее размышлений он не пытался повлиять. В тот момент в душе искательницы приключений рассматривалось лишение стража жизни с целью предотвращения убийства многих других людей; но неужели романтичный парень был так плох? Ответ появился много позже, через два десятка лет, а в эту ночь златовласка предоставила юноше самому вершить свою судьбу — мошна с монетами осталась лежать в том месте, куда Лихт обронила ее.

Рожденный в горах вышел за девой из переулка, зная, что он поступил бы так же на ее месте. Горец отметил, что на этот раз, несмотря на недостаток времени, искательница приключений думала не импульсивно.

Царица ночная была к ним благосклонна иль другие силы тьмы видели в их действиях способствовавшие обретению власти над миром мрака занятия, но пока город стенал под пятою бури, пока два корабля в море боролись за жизнь, на площадь в центре трущоб не упало ни капли дождя. Ее не раздирал на куски ветер, над ней не гремел оглушительно гром, ее освещали мирно ночные светила, и они же сопровождали шаг искателей приключений к массивной двери во главе крыльца о ряде ступеней. Кроме искателей приключений ни живой души не шлепало в этом месте по грязи.

Дверь крыльца оказалась не защищена заклинаниями. Врезанный в нее замок застонал стоном рвущегося железного ригеля, затем, когда дверь захлопнулась за девой и ее спутником, ригель выпрямился, хрустнул и понес службу, будто ничего с ним и не бывало.

До того как глаза искателей приключений привыкли к густой темноте внутри дома, их другие, не физические, чувства утонули в пучине взбеленившейся при их появлении нечистой энергии. Пусть та проявила себя не зловредной, не агрессивной, а лишь оскалилась диким волком в предупреждении не делать ни шагу дальше к ней, ее концентрация поведала златовласке и горцу, насколько могущественное создание жило тут и как сильно оно не желало, чтобы его беспокоили. Но за тем сюда и пришли искатели приключений, чтобы потревожить его.

Прихожая осветилась вынутым из ножен мечом Лихт. Под их ногами лежал достаточно вычищенный половой коврик, рядом с ковриком, у стены, пристроилась закрытая полка для обуви, грубовато и крепко сколоченная, а в шаге от нее стояла пустовавшая в тот момент вешалка для плащей и другой теплой верхней одежды. Сами же стены комнаты дышали кошмарной погодой снаружи здания, застоялой вечной сыростью близкого моря и холодом ветров от него, да еще сочились из едва видимых пор и трещин в не прикрытом ничем камне будто темной вязкой слизью, которую видели только глаза искателей приключений и относили ее на счет той же мрачной унылой силы, так не обрадовавшейся увидеть их здесь. Все это, однако, не мешало прихожей быть чистой и обжитой в общем, почему обладатель желтых глаз решил, что тут давно вели круглосуточный дозор одетые на манер бедняков квартала стражи, выдававшие себя за жильцов или гостей хозяина дома.

Но как, тут же подумал горец, если только не без помощи чрезвычайно сильного нанятого мага, граф выводил чудовище на дневной свет таким образом, чтобы бедняки не видели, где оно содержалось? У горца родилась по этому поводу мысль, объясняющая также многие другие странные моменты касательно заточения этого отпрыска тьмы, но он не поспешил поделиться своим соображением со златовлаской. Дитя дикой мудрости, в соответствии со своим пониманием целительницы, он решил использовать это умозаключение по-своему во благо ее плана, когда придет время.

В гостиной искатели приключений нашли дверь в подземное помещение, очевидно, в погреб.