Исповедь старого солдата

Судьба в очередной раз подарила мне возможность почувствовать себя человеком, избавившимся от мучений и тревоги за свое здоровье, за свою жизнь. Боли иногда посещали меня, напоминая о прошлом, и все же я принимал с благодарностью подарок судьбы — жизнь! Я уже начинал верить в будущее, и судьба меня занесла в Воронеж, где я стал работать на машиностроительном заводе главным экономистом. Но в декабре 1969 года отказывают глаза. Слепоты не было, но смотреть было сложно: резь в глазах невыносимая, головные боли. Через полгода я уже инвалид Великой Отечественной войны. От этого не легче: на руках двое детей-школьников и жена-филолог.

И вот я снова в госпитале инвалидов войны в Свердловске. Возвращаюсь в госпиталь, как в родной дом, но не тут-то было. Тут же нарываюсь на жесткий вопрос нового начальника госпиталя:

— А кто Вас приглашал?

Вот она, жизнь! Врач спрашивает меня, инвалида войны, в помещении госпиталя не о здоровье и самочувствии… Пережил я это, хотя и не просто было. Но снова обрел свой дом, уже с новым начальником — Семеном Спектором!

А пока вернемся на некоторое время назад.

Свердловский госпиталь ветеранов войны размещался в здании бывшей школы. Классы просто превратили в палаты на 20 коек. Мне здесь все нравилось, и пациентом, случалось, я бывал не один раз в году.

И вот снова госпиталь. Все так же, только время уже другое, да и мне не 20 лет. Чтобы находиться в таких палатах, нужно иметь крепкие нервы, силу воли, заставить себя быть слепым и глухим, чтобы не видеть днем, как иголки для огромных шприцев затачивают сами пациенты, и не слушать всю ночь, как булькают и дребезжат шприцы в стерилизаторах, стоящих на электроплитках. Порой у меня возникало чувство обиды, унижения, внутреннего возмущения условиями, в которых находились пациенты госпиталя. Но другого, уверенно могу сказать, с 1948 года в городе и области не было.

Именно в то время у меня зародилось убеждение, что госпиталь с пациентами властям не нужен, судьба инвалидов, ветеранов войны власть не волновала. Забота об инвалидах полностью лежала на плечах медперсонала госпиталя.

Все это вместе взятое и послужило для меня толчком в осознании того, что необходимо строить новый госпиталь. Я понимал, что надеяться на власть не стоит, и я стал по-другому бороться за права ветеранов, участников войны. Хотелось, чтобы они получали достойную медицинскую помощь, и это дело растянулось для меня на всю оставшуюся жизнь. В те времена бороться за права человека было непросто, тем более, когда это не поддерживалось властью.

Сейчас сам не могу представить, какую массу писем я разослал по инстанциям областных, республиканских, союзных структур с информацией о том, как сложно инвалидам войны получить медицинскую помощь, как необходимо строительство нового госпиталя. Но все они пересылались в управление здравоохранения Свердловской области, которое по стандарту отказывало, ссылаясь на отсутствие средств. Самой обнадеживающей во всех ответах была информация о том, что в следующей пятилетке будет рассматриваться вопрос о строительстве нового госпиталя.

Многолетняя канитель чиновников натолкнула меня на мысль воспользоваться неординарным приемом. Непредсказуемым путем, через служебный вход и бюро пропусков попадаю в один из кабинетов на Старой площади в Москве, где располагался ЦК КПСС, и в считанные минуты вопрос о строительстве госпиталя решен. И я лечу на крыльях в Свердловск.

Захожу в госпиталь, увидев меня, Спектор бросается ко мне с вопросом:

— Что случилось? Меня к двум часам вызывают в обком партии, приехала правительственная делегация, что-то с госпиталем… Твоя фамилия звучит…

После заседания обкома Семен рассказывает:

— Из Москвы прилетели заместитель председателя Совмина, заместитель председателя Госплана и заместитель министра финансов. Принято решение о строительстве госпиталя, и выделены шесть миллионов рублей на его строительство за счет средств, заработанных на коммунистических субботниках.

Семена распирает от счастья.

С Федором Кирилловичем Семеновым, инвалидом войны, отставным полковником, ездим, знакомимся с местами, предложенными для строительства госпиталя. Выбрали район Широкой речки — окраина города, сосновый лес, удобный подъезд для транспорта.

Снова наша бюрократическая канитель: проектирование, согласование, утверждение. Но строительство все же началось.

Проходит пять лет. Но закончен лишь фундамент. Если дальше строительство будет продолжаться в таком же темпе, то потребуется еще 39 лет, чтобы закончить строительство. И тогда госпиталь уж точно не потребуется — все ветераны вымрут.

Собираю копии исполнительных документов, отчетов о проделанной работе по стройучастку и отправляюсь в Москву. По предварительной договоренности я попадаю в строительный отдел ЦК КПСС. Стараюсь объяснить ситуацию со строительством госпиталя и заявляю, что не доживут до нового госпиталя многие ветераны.

А мне в ответ:

— Что за чепуху несете? Кто строит 39 лет?

— Пожалуйста, сами посчитайте, все проще простого…

Взяли бумажки…

В скором времени в Свердловском обкоме партии высокий гость из Москвы объявил тогдашнему первому секретарю обкома КПСС товарищу Б. Ельцину:

— В конце года обкому отчитаться перед Центральным Комитетом партии об окончании строительства госпиталя для инвалидов войны и сдаче его в эксплуатацию.

Представляю физиономию Бориса Николаевича…

После этого визита в обком партии гостя из ЦК дело пошло. Всколыхнулась, ожила строительная площадка госпиталя. Каждую среду на участке строительства оперативное совещание. Однажды я заглянул на стройку и был удивлен: 23 «Волги» насчитал, все черного цвета. Одно высокое начальство.

Стройку гнали, как водится, и накануне Нового года в пустующем, специально подготовленном конференц-зале недостроенного госпиталя комиссия подписывает акт о готовности госпиталя, сдаче его в эксплуатацию. Как я ни просил Спектора не подписывать акт о приемке, он меня все же не послушал. Семена убедили (заставили) оценить качество выполненных работ на «отлично», а у второго блока госпиталя были только стены, даже крыши, по-моему, не было.

Семен со стоном на все мои замечания отвечал:

— Все равно надо подписывать, как ты не понимаешь? Я изменить ничего не могу… обком партии… не я, так завтра другой подпишет…

Я возмущался громко. То ли сработал мой протест, но записали: работа выполнена удовлетворительно с условием, что будут исправлены все недоделки. Первого секретаря обкома партии и главы исполнительной власти области на подписании акта сдачи не было.

Как и положено, за сдачу объекта, столь значимого для судеб героев-победителей, спасших мир от фашизма, подняли и осушили бокалы. И, как всегда, за партию и обком партии.

Дальше для меня был сюрприз, достойный чуда. Встает Семен:

— Уважаемые товарищи! Я предлагаю поднять бокалы за человека, которому мы обязаны появлением этого госпиталя, человека, который добился права строительства этого госпиталя, так необходимого инвалидам войны. Этот человек присутствует здесь. Виктор Сергеевич Максимов, инвалид Великой Отечественной войны…

Все встали и посмотрели с улыбками в мою сторону, выпили.

Хотя все это было для меня приятной неожиданностью, появилось чувство благодарности к Семену. А Семен оправдывался за подписание акта:

— Безвыходное положение — надо было подписывать, об этом уже заранее договорились. Обкому нужно было отчитаться перед ЦК, а если не подпишу, все, что завезли, что сделали, разворуют.

А что стоило потом исправить все недоделки, сколько времени ушло на обустройство и переустройство, можно только представить. Все эти хлопоты легли на плечи Семена.

В связи с рассказом о свердловском госпитале в памяти всплыла история с госпиталем инвалидов войны в Туркмении, в городе Мары, куда занесла меня судьба в 1987 году.

В Туркмении формировался артдивизион, в составе которого я воевал. В надежде разыскать однополчан я отправился в Мары, и там заглянул в госпиталь для инвалидов войны, решив, что может быть там хоть кого-то встречу.

В помещениях, расположенных вокруг двора полукольцом, помнится, стены были сплетены из ветвей кустарника и обмазаны глиной, побелены. На земляном полу настелена солома и сверху кошма, простыни, подушки, все как нужно. Лежат по 3–4 человека, туркмены, ветераны войны. Эти отдельные сараи, в которых когда-то стояли лошади, называются палатами. Одноэтажное здание, видимо, из самана местного производства, тоже побелено, вход со двора. Внутри кабинеты врачей, процедурные, напоминающие поликлинику, как у нас на селе.

Пообщался я с пациентами откровенно, как солдат с солдатами, попил из пиалы чаю, вспомнил войну. К моему удивлению, никто ни на что не жаловался. Народ мирный, добрый, доверчивый.

Из госпиталя иду прямиком к председателю облисполкома. Он русский да еще и земляк. О многом говорили, я рассказал ему о госпитале, о бывших конюшнях. Он обещал построить новый госпиталь. И сдержал свое слово. Через два года я узнал, что госпиталь построен.

В Свердловске же года через два пациенты и медперсонал перебрались из старого госпиталя в новый и стали его обживать. В госпитале на 240 коек, рассчитанных на инвалидов Великой Отечественной, стали появляться все новые и новые инвалиды, солдаты уже других войн, молодые ребята. В палаты ставят дополнительные койки, кроватями заполняются коридоры и холлы. Теснота! Сам вижу, как плохо инвалидам, ветеранам прошлой войны, плохо «афганцам», инвалидам локальных войн, о которых раньше старались не говорить.

И снова судьба солдат тревожит меня при виде человеческого муравейника, в какой превращается госпиталь. В поисках путей решения проблемы помощи инвалидам хочется вспомнить еще одну встречу. Когда стабилизировалась обстановка в новом госпитале, я 8 марта находился в Москве, утром с букетом цветов явился в Совмин СССР и с большими усилиями пробился к Лидии Павловне Лыковой, заместителю председателя Совмина, которая была причастна к решению судьбы госпиталя в Свердловске. Поздравил ее с праздником и поблагодарил ее за помощь.

Воспоминание об этой встрече и послужило поводом к действию. Созваниваюсь с секретариатом и прошу, умоляю о встрече с Лидией Павловной. Надежда получить ее совет не покидает меня, так как решение о строительстве новой, второй очереди можно получить только в Москве.

Телефонные разговоры обычно практиковал в госпитале. В один из дней секретарь передает номер телефона, куда просили меня позвонить из Москвы. Звоню: мужской голос мне поясняет, что Лидия Павловна просила выяснить у меня причину и цель встречи с ней, и просит меня рассказать, что случилось, для того, чтобы передать эту информацию ей. Я подготовил и отправил письмо с просьбой о строительстве второй очереди госпиталя на 500 мест. Держал ли я в курсе Семена, не помню, понимая, что он вперед батьки старается не лезть.

Началось томительное ожидание, но надежда не покидала меня.

Дождался! В первый момент даже не уловил смысл, насколько информация была неожиданной: растерялся, но чувствовал, свершилось! Заместитель председателя Госплана г-н Кузнецов официальным письмом извещает, что моя просьба о строительстве второй очереди госпиталя удовлетворена Советом министров, строительство будет завершено через 36 месяцев, поручение возложено на Свердловский облисполком.

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Облисполком тянет с началом строительства. На площадях в центре города перед зданием обкома партии и правительства разворачиваю транспаранты и плакаты, собираю десятки тысяч подписей с требованием ускорения строительства второй очереди госпиталя. Сам комментирую сложную ситуацию об организации медицинской помощи инвалидам и ветеранам войны в Свердловске и области.

При содействии Ларисы Павловны Мишустиной, депутата областного Совета, с трибуны областного Совета изливаю душу и обвиняю правительство области в задержке строительства госпиталя.

В это время председатель правительства Власов баллотируется кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР. Поднимаю на ноги комитеты ветеранов избирательного округа, везде и всюду, где только можно, разъясняю и доказываю, что мы, инвалиды и ветераны войны, пытаемся добиться привлечения к суду Власова за преступное отношение к ветеранам войны… Люди услышали голоса участников войны, Власова сняли.

Я просил помощи у генерального прокурора, не говоря уже о встречах с областным прокурором Владиславом Туйковым. Телевидение вело передачи из госпиталя, показывались новостройки партийных дворцов на всю страну. Много чего было, и все же, наконец, мы добились своего.

В кабинете начальника госпиталя Семена Спектора прошло выездное заседание бюро обкома партии, которое приняло решение о строительстве второй очереди госпиталя.

Кроме общественности, в борьбе с бюрократической властью, которая противоречила интересам ветеранов, союзников у меня не было, но всегда был рядом Семен. Активно помогал в моральном плане: классическим матом обкладывал и обком, и правительство, но в узком кругу. Я не мог тягаться с Семеном в искусстве мата, но все же старался не отставать.

С какой горькой обидой и презрением вспоминаю сейчас чиновников от ветеранов. Как-то Борис Рассохин, Герой Советского Союза, сообщает, что нас приглашает на встречу председатель Свердловского областного комитета ветеранов, бывший облвоенком, генерал в отставке Сидоров. Пришли. Во время беседы председатель просит нас не обращаться с письмами, просьбами непосредственно в вышестоящие инстанции в Москву и убеждает, что все проблемы как личного, так и общественного характера, касающиеся ветеранов, можно и нужно решать через него, через обком партии и местное правительство. В Москве ничего не решается, и все обращения высылаются для решения обратно в Свердловск.

С этим все мы, конечно, согласиться не могли.

В начале девяностых годов местные власти Свердловской области начинают резко сокращать специально организованные отделения и койки в лечебных учреждениях для ветеранов войны, параллельно снижаются денежные средства из бюджетов как местного, регионального, так и федерального уровня для организации медицинской помощи ветеранам. По области около сорока тысяч ветеранов оказываются без надежды на получение медицинской поддержки.

В регистратуре госпиталя в то время висело объявление о том, что инвалиды и ветераны города Свердловска на лечение в госпиталь не принимаются. Все объяснялось просто: в лечебных учреждениях города было организовано для ветеранов войн 480 коек, которых постепенно не стало.

Пациентов в госпитале все больше, а денег все меньше. Первым сигналом сокращения финансирования госпиталя стал такой случай. Начальник стоматологического отделения Сергей Рыбин, прекрасный специалист, рассказал, что более чем на половину сокращены средства на закупку материалов для протезирования. В управлении здравоохранения узнаю, что средства госпиталя передали для финансирования протезирования спецбольнице обкома партии и правительства области.

Боже! С каким скандалом все же вырвал изъятую у госпиталя сумму из бюджета управления здравоохранения.

Вскоре гласности были преданы факты хищений в спецбольнице обкома партии и правительства. Говорили, что главный врач спецбольницы всю вину взял на себя и получил несколько лет тюрьмы. Однако вскоре бывший главный врач «заслужил» досрочное освобождение.

Как-то в вестибюле госпиталя отгораживается небольшой кабинетик, и на его дверях появляется табличка: заместитель начальника госпиталя по медицине Миронов. Спрашиваю у начмеда Нины Александровны, заместителя начальника госпиталя:

— Нина Александровна! Откуда взялся заместитель по медицине, кто такой Миронов?

— Я ничего не знаю, спрашивай Семена Исааковича, — голос ее звучал твердо, с оттенком неприязни к моему вопросу.

При встрече с Семеном интересуюсь Мироновым.

— Это бывший главный врач обкомовской больницы. Меня заставили его взять на работу, да еще и должность указали. Ты что, с неба свалился? Возражать было бесполезно.

По инерции, чтобы поддержать стоматологическое отделение, я обратился с просьбой к министру здравоохранения СССР Евгению Чазову, который любезно откликнулся на мою просьбу, и госпиталь получил оборудование, материалы, технику для протезного отделения.

Письмо Евгения Ивановича Чазова храню, как память о добре.

Худо ли, бедно ли, но госпиталь стал единственным домом для почти 40 тысяч ветеранов области, где они могли получить медицинскую помощь. Но есть одно «но». Свою очередь в госпиталь на лечение приходилось ждать 2–4 года, а в районах о стационарном лечении шли только разговоры.

С началом работы госпиталя пришла идея сделать ему ко Дню Победы подарок. В сочинском дендрарии покупаю маленькие пальмочки из питомника, укладываю в коробку и самолетом с подарком возвращаюсь в Свердловск. Пальмочки, рассаженные по крупным горшочкам, пусть пока и скромно — украшают палаты и коридоры госпиталя.

На следующий год, подкопив деньжонок, я снова в сочинском дендрарии. Там меня щедро снабдили пальмами, сотни под две, среди которых десятка три оказались небольшими деревцами, что потребовался автотранспорт для доставки их в аэропорт.

Замечу, по инициативе добрых людей, с учетом их вклада в подарок госпиталю цена на пальмочки была минимальная.

В аэропорту приобретаю билет по льготной цене, как инвалид войны, и с мешками, упаковками и свертками подбираюсь к выходу на посадку… а меня не пропускают: во-первых, придется доплачивать, если сверх нормы общий вес, да еще нужно какое-то разрешение или справку, и груз упакован странно, не стандартно.

Просьбы, уговоры не помогают. Тупик. Все.

Ищу выход: в отчаянии кричу в зале во всю глотку:

— Товарищи! Минуту внимания! Я инвалид войны, на свою пенсию приобрел в дендрарии пальмочки, чтобы подарить их госпиталю инвалидов войны 9 мая, ко Дню Победы… — В зале все насторожились. — У меня только две руки, а дежурные по посадке помочь не хотят, у них какие-то свои порядки, правила и обязанности. Доплачивать требуют, а у меня денег нет. Кто летит в Свердловск, помогите довезти подарки госпиталю, ко Дню Победы…

Короткая пауза, и в зале нарастает гул: пассажиры волной накатываются на контролеров у выхода на посадку, плотно блокируют их. Появилось начальство. Что происходило, нам, россиянам, представить не составит труда: эмоций было через край, да таким хором, голосами и словами… Минут через двадцать — тридцать в сопровождении работников аэропорта и в окружении возмущенных пассажиров я шел на посадку в самолет, и руки мои были свободны. Люди же не могли успокоиться, упреки в адрес аэропорта были конкретны — инвалид войны, День Победы! Комментарии, которые сыпались в адрес Аэрофлота, были нелицеприятными.

В Свердловске, после приземления самолета, как только открылась дверь, раздался голос: «Кто здесь с пальмами для госпиталя?»

Встретили просто, по-человечески: доставили пальмы от борта самолета к госпитальной машине, переложили и поздравили с наступающим Днем Победы.

Инвалид войны Григорий Файзулин, мастер-универсал, подготовил заранее в госпитале для пальм красивые ящики, и ко Дню Победы пальмочки украшали палаты и холлы госпиталя, радовали своим присутствием.

С годами пальмы подрастали, число их потихоньку сокращалось, а сегодня в госпитале пальмы уже не увидвишь: разбежались.

Было все это, было! Было время, и жаловаться на Аэрофлот не было оснований, причин. И люди были ближе к судьбам ветеранов войны, не говорю о власти, терпеливо пропускали инвалидов в очередях, частенько и защищали, как это было например со мной в Сочи.

Пришли другие времена, для Аэрофлота утратились ценности человека, обернулись они деньгами: деньги… деньги. Хотя отдаю должное: не забывает Аэрофлот ветеранов в преддверии Дня Победы — предлагает бесплатно слетать по России старым людям, напоминает о себе, проявляет акт гуманности. Похвально и спасибо.

А если говорить о народе — печальная история: народ вместе с ветеранами ограблен властью, предан, затоптан в цинизме, лицемерии, лжи власти. Утратив при этом надежды на себя, на собственные силы и здравый смысл.

Так есть, так живем.

АЛЕКСЕЙ

В начале восьмидесятых годов прошлого века, уже в новом госпитале, ближе к весне, мотаясь по процедурам, проходил ежегодный, очередной курс лечения. В коридоре второго отделения заметил: за столом сидит ветеран с очками в темной оправе на носу и читает книгу. В какой-то момент ветеран нагнулся над ней, как бы ткнул ее носом и языком ловко перевернул страницу, а затем продолжил чтение. Я понял в чем дело — руки его висели, как плети.

…Мало ли мне приходилось видеть инвалидов: безногих, безруких, слепых, изуродованных войной, общаться с ними — обычная и привычная картина, удивляться нечему. Помнится, в палате рядом со мной лежал слепой ветеран. Днем он постоянно спал и ворчал, когда его будили и звали на процедуры. Врачи и сестры недоумевали, как Володя может спать день и ночь?

Я же знал причину тревоги врачей и медсестер: как только палата засыпала, Володя под одеялом начинал… читать! Никто до утра ему не мешал, и он, проводя пальцами по строкам книги, жил в реальном, зримом мире.

Прошло около двадцати лет. Как-то поднимаясь по лестнице госпиталя, я разговаривал с идущим рядом со мной человеком. Слышу:

— Витя, Максимов! — окрикнул меня солидный мужчина в темных очках, мимо которого я прошел. Остановился, подхожу — ничего не понимаю, вижу — человек слепой. Он говорит:

— Ты что же, не видишь старых друзей, не узнаешь? Я вот хоть и слепой, а сразу узнал, хотя мы и не виделись с молодости.

Я взвыл: «Володька, елки-палки, сколько лет…» Узнал по голосу. Только слепым такое дано.

…Как и тогда, увиденное напоминало о себе, и захотелось мне познакомиться с инвалидом. В отделении медсестра указала на дверь палаты. Подхожу и через стеклянную дверь вижу: за столом сидит знакомый инвалид и… лакает из стоящей перед ним тарелки суп, как собака, языком. Смотрю, не отрывая взгляда, спешу к посту и спрашиваю медсестру:

— Вы что, почему не кормите инвалида? Там, в палате… он же сам…

Знакомая, еще по старому госпиталю, уже в годах медсестра, понимая меня, в доброжелательном тоне успокаивает:

— Алексей Матвеевич сам почти все ест. Он давно у нас, мы только наливаем ему в тарелку. Он сам ест и не позволяет его кормить, разве что после посуду убираем да стол вытираем. Полотенце ему еще кладем на стол: когда ест, лицо о полотенце вытрет. Алексей Матвеевич добрый, хороший…

Захожу в отделение. Алексей сидит в коридоре на диване и играет в шахматы, наклоняясь, губами переставляет фигуры. Подсаживаюсь, комментирую ходы в игре, так и познакомились. После нескольких встреч стала мне известна судьба этого ветерана войны, лейтенанта, с орденом Красного Знамени.

Уроженец одной из деревень Байкаловского района Свердловской области, сын потомственного уральского крестьянина-бедняка. На удивление землякам окончил среднюю школу и был принят на учебу в военное училище. Война, на фронте получил пулевое ранение, после ранения полностью отказали руки. Не раз просил ампутировать руки, надеялся, что без рук будет лучше.

— Зря таскась, в госпитале об ампутации и говорить не хотят! Мне сейчас красоты не нужно. Мешают они мне, тяжелые…

Не помню всех обстоятельств и причин, но Алексей в деревне живет более 20 лет в старой, бывшей поповской бане. Все прохудилось, развалилось, тепла нет. У бабки здоровья не стало, оставила его на колхозных работах, самой помогать надо. Живет зиму у добрых людей, а Алексей в госпитале лежит уже четыре месяца, ждет тепла, чтобы уехать обратно в деревню.

Он давно, сколько лет просит у местной власти помощи с жильем. Не дают, не помогают, валят все на колхоз. А колхоз что? Сам себя еле кормил, колхозники за счет огородов жили. Просил, просил и в прошлом году отправил письмо в обком партии.

— После такое творилось, — вспоминал Алексей, — председатель колхоза, думал, убьет меня, шум в районе поднялся, первый секретарь райкома приехал в деревню и предложил деревянный дом. Дом-то дом, только без пола, внизу яма, заполненная водой, окон, дверей нет. Стены и крыша.

Алексей секретарю объяснил, что если была бы хоть одна рука, довел бы дом до ума, не без проблем. Крыши да стен для жилья маловато… Секретарь райкома был вне себя от ярости. Сообщил в обком партии, что Алексей отказывается от предложенного ему дома, якобы ему нужен особняк, что Алексей — кляузник и позорит, хоть и сам инвалид, ветеранов войны.

До обращения в обком партии Алексей просил помощи у райвоенкомата как офицер, у комитета ветеранов войны района и областного комитета. Все обращения возвращались в райисполком, по месту жительства. Круг замыкался. Это была система, практика того времени, пройденная и хорошо знакомая. Вспоминаю, что Алексей не жаловался, а просто рассказывал о пройденном пути, рассказывал без озлобления, спокойно. Судьба Алексея была для меня не в диковинку, она для меня была близка, во многом схожа, только мера была другая: мои ноги и руки были на месте, и глаза видели все вокруг.

Заныло у меня на душе. Как представлю, что Алексей ползает по лесной поляне, залитой солнцем, и тубами собирает землянику, радуется каждой ягодке, вижу с ведром воды в зубах на деревянном крючке, или как он с тряпкой в зубах вытирает стол…

Говорю об Алексее с Семеном Спектором. Он все знает, все понимает, сочувствует, но убеждает меня: искать следы обращения ветерана в обком партии, бороться с властью Семен не может. Настраивает на это меня: мне терять нечего, благо, опыта достаточно. «Только не срывайся», — советует мне Семен. Сейчас я его понимаю — своя шкура дороже!

Детально обговариваем судьбу Алексея с Ниной Густавовной, парторгом, начальником отделения в госпитале, участницей войны. Она пришла работать в госпиталь сразу после окончания войны, мы знакомы лет 35. Думаем, как помочь Алексею. В это же время я поведал судьбу Алексея своему приятелю, журналисту Леве Чумичеву. Принципиальный, жесткий к несправедливости, Лева сумел разыскать и встретиться с секретарем райкома партии Байкаловского района, где проживал Алексей. Секретарь отдыхал в обкомовском санатории у озера Шарташ и при встрече, со слов Левы, оболгал Алексея.

— Слушал я его, слушал, поднялся и, уходя, выразил свое сожаление, что ему не оторвало руки на войне. А сунуть бы его в прорубь, под лед на Шарташе минут на двадцать не мешало бы, — так сказал Лева Чумичев.

Семен дает «Ниву», и ранним утром, по легкому морозу с Ниной Густавовной и Алексеем поехали в деревню, где жил инвалид войны.

Осмотрели предлагаемый Алексею подарок секретаря райкома. Изба, под крышей вместо пола и погреба — яма с замерзшей водой, ни окон, ни дверей… На задах нормального дома подошли к жилью Алексея: старая избушка, дверь приперта колом. Вошли: небольшое помещение, вроде кладовки, или сенцев, как называют на Урале, понимаю — предбанник. Алексей зубами, за прибитый к дверям ремешок, открыл дверь в избу: промерзлые углы покрыты изморозью, стол, две кровати, печка с чугунной плитой сверху, какой-то шкаф. Через маленькие два окошечка пробивается свет: холод, запах гнилой сырости. Я выскочил на свежий воздух…

…Сидим в правлении колхоза, натоплено, людно, большинство — женщины, представляют нового председателя колхоза: молодой, спортивной внешности, перекидывается словами с присутствующими. Шумно. Все знают уже о цели нашего приезда, слышны голоса возмущения райкомом, райисполкомом. Чувствуется, Алексей — боль всей деревни, старая боль. На мое замечание, почему не помогли сами Алексею, слышу:

— Попробовал бы сам без огороду или чего остаться…

Бывший председатель колхоза не позволил народу достроить избу для Алексея. Всей деревней, когда освободился дом от детского сада, просили дать квартиру Алексею и еще кому-то. Миром просили. Рассказали о продаже этого двухэтажного дома за 500 рублей подружке секретаря райкома. Подвел итог встречи новый председатель, под одобрение присутствующих:

— Дядя Алексей! При всех своих, кто здесь, и при гостях, клянусь — к осени поставим тебе новую избу. Там, где захочешь, — скажи! Обязательно сделаем и нужник так, чтобы по морозу зимой не бегать, по-городскому, чтобы и тепло было, а сейчас давайте вместе подумаем, где и как устроить тебя с бабкой. И не ходи никуда, не унижайся, не проси, — все сами сделаем.

Общее мнение после слов председателя выразила женщина в полушубке нараспашку, с открытой седой головой и пестром платке на плечах:

— Михаил сказал, точно сделаем. Верно, бабоньки? Председатель наш, что и ждали, не то что… Прости меня, Господи. Потерпи Митрич, поможем, и прости нас, грешных…

Алексей сидел молча, не сказав ни слова, шмыгая носом, вытирал плечом о телогрейку мокрое лицо.

Деревня зашевелилась, люди тянулись в правление колхоза. Нина Густавовна в тесном кругу разговаривала о ветеранах, о госпитале, многие жаловались на здоровье, медицинскую помощь. Не без сожаления и труда распрощались и на обратном пути остановились возле дома, где размещался детский сад. Смотрел и думал: ничего себе, за 500 рублей…

Спешим в районный центр, хотим встретиться с председателем райисполкома. Успели. Председатель, не вставая из-за солидного стола, встречает нас пустым выражением лица, но на приветствие отвечает. Представляю Нину Густавовну и себя, как члена общественного совета госпиталя, поясняю наш интерес к судьбе инвалида такого-то, Алексея.

Председатель насторожился: четким голосом подтверждает свое знакомство с инвалидом, в курсе всех проблем с ним, обижается, что инвалид— неутомимый жалобщик, даже обком партии завалил жалобами, требует для себя квартиру. Первый секретарь райкома партии лично предлагал инвалиду отдельный дом, уговаривал взять, а инвалид не хочет. Что ему надо, никто не понимаем. И в обком партии сообщали об этом, там знают. Трудно инвалида понять, он же не на улице живет!

Я сорвался:

— Вы видели дом, который предлагал инвалиду секретарь райкома? Можете ли сказать, где живет инвалид с больной женой сейчас? Вы говорите, что лично знакомы, может быть, в гостях у него были? Может быть, испытали силу его рук, когда здоровались?

Председатель замялся.

— Я не видел, этим делом по указанию обкома партии занимался первый секретарь райкома партии. К сожалению, у меня не дошли руки…

— Бывает, действительно не хватает времени заниматься пастырю своим стадом, тем более, когда времени не хватает… — говорю я. — Думается, еще и сегодня не поздно сесть Вам в машину и поехать в деревню к инвалиду, собрать народ у избы, где проживает инвалид, если у Вас осталось хоть чуточку чего-то человеческого, встать перед инвалидом на колени. С этого нужно начинать Вашу встречу, вернее продолжить. Мы подождем, ради доброго дела…

Вижу, председатель в растерянности, глаза забегали, как бы ища что-то вокруг. Нина Густавовна хватает мою руку, жмет…

— Я сейчас позвоню, приглашу первого секретаря райкома партии, — неуверенным, теряющимся голосом забормотал председатель.

— Не нужен первый секретарь, не будем усложнять ситуацию. Секретарь сыграл уже свою мерзкую роль…

Нина Густавовна обняла меня обеими руками, повернула к себе лицом, держит, успокаивает, гасит мой порыв и торопливо, в мягком тоне, объясняет положение Алексея. К моему удивлению, она умело связала перспективу с авторитетом обкома партии. Отношение к инвалиду войны властей Байкаловского района — событие весьма негативное, но она надеется, что оно не станет известно средствам массовой информации.

Я не вмешивался больше в разговор, но видел, каким заискивающим взглядом смотрел председатель на Нину Густавовну, он был жалок и беспомощен в эти минуты.

Встреча закончилась заверением председателя райисполкома, что утром он едет в деревню, встретится с Алексеем и надеется решить все, что необходимо, в самое короткое время.

На прощание я не подал руки председателю, хотя он был весьма любезен, а вместо этого предложил:

— Убедите первого секретаря райкома партии, чтобы здание бывшего детского сада в деревне оставил в руках жителей деревни, тем более, что оно в центре деревни. Да еще и 500 рублей сэкономит. Пригодятся…

Возвращались ночью. Дорогой Нина Густавовна ругала меня, обвиняя в грубости, но была рада успеху нашей поездки, а на прощание расцеловала.

Не откладывая в долгий ящик, пишу подробное, обстоятельное письмо на имя первого секретаря обкома партии Бориса Ельцина, делая упор на отношение райкома и райисполкома Байкаловского района к инвалидам и ветеранам войны: аргументов и фактов больше, чем надо. Не прошло и месяца, как в газете «Уральский рабочий» читаю: состоялся пленум Байкаловского райкома партии, освободивший первого секретаря райкома партии от занимаемой должности.