Истории про девочку Эмили

Глава 10 Новые огорчения

Всю последнюю неделю июня школьники с трудом сдерживали возбуждение: Рода Стюарт устраивала вечеринку по случаю своего дня рождения. Зависть и досада среди девочек достигли невероятных масштабов. Кого пригласят? Вот самый важный вопрос, который занимал всех. Были такие, которые точно знали, что их не пригласят, и такие, которые точно знали, что их пригласят, но гораздо больше тех, кто пребывал в поистине ужасном состоянии неизвестности. Все заискивали перед Эмили, поскольку она была ближайшей подругой Роды, и ее мнение, предположительно, могло повлиять на решение вопроса о выборе гостей. Дженни Странг зашла так далеко, что прямо предложила подарить Эмили красивую белую коробочку для карандашей с великолепным портретом королевы Виктории на крышке, если только Эмили обеспечит ей приглашение. Эмили отвергла взятку и с величественным видом заявила, что не может вмешиваться в столь деликатное дело. Эмили действительно немного важничала. Уж она-то была вполне уверена, что получит приглашение. Рода еще несколько недель назад сообщила ей о предстоящей вечеринке и даже обсудила с ней все подробности. День рождения предстояло отметить с размахом: торт, покрытый розовой глазурью и украшенный десятью высокими розовыми свечами… мороженое и апельсины… и приглашения на розовой, с золотой каемочкой, почтовой бумаге, разосланные по почте, — последнее было дополнительным штрихом, подчеркивавшим исключительность события. Эмили мечтала об этой вечеринке днем и ночью и уже приготовила подарок для Роды — красивую ленту для волос, которую тетя Лора привезла из Шрузбури.

В первое воскресенье июля на занятиях воскресной школы Эмили пришлось сидеть с Дженни Странг. Обычно она сидела с Родой, но на этот раз Рода села за одну из первых парт с какой-то незнакомой девочкой — очень нарядной, великолепной девочкой в голубом шелковом платье, с большой, украшенной венком цветочков шляпке из итальянской соломки на искусно завитых волосах, в белых кружевных чулочках на коротких толстеньких ножках и с челкой почти до самых глаз. Впрочем, весь блеск наряда не смог превратить ее в красавицу; она отнюдь не была хорошенькой и смотрела на окружающих с сердитой и презрительной миной.

— Что это за девочка сидит с Родой? — прошептала Эмили.

— О, это Мьюриел Портер, — отвечала Дженни. — Она городская. Приехала на каникулы к своей тете, Джейн Битти. Я ее терпеть не могу. Будь я на ее месте, мне и в голову не пришло бы носить голубое, ведь она такая смуглая. Но Портеры богаты, и Мьюриел считает себя чудом красоты. Говорят, с тех пор как она приехала, они с Родой прямо не разлей водой… Рода вечно бегает за каждым, кто, по ее мнению, занимает высокое положение.

Эмили сделалась чопорной. Она не желала слушать порочащие замечания о своих друзьях. Дженни почувствовала это и сменила тон.

— Так или иначе, а я довольна, что Рода не пригласила меня на свою дурацкую вечеринку. Мне и не хочется туда идти, раз там будет эта чванливая Мьюриел Портер.

— Откуда ты знаешь, что тебя не пригласили? — удивилась Эмили.

— Да ведь приглашения были разосланы еще вчера. Разве ты еще не получила?

— Нет…

— А вы ходили вчера получать почту?

— Да… кузен Джимми ходил.

— Ну, может быть, миссис Бичер забыла отдать ему приглашение. Наверное, получишь завтра.

Эмили согласилась, что, вероятно, так и будет. Но ее вдруг охватила странная пугающая тревога, развеять которую никак не помогло то обстоятельство, что после окончания занятий воскресной школы Рода важно удалилась вместе с Мьюриел Портер, даже не взглянув ни на кого другого. В понедельник Эмили сама пошла на почту, но там не было никакого розового конверта для нее. В тот вечер она уснула в слезах, но все еще лелеяла слабую надежду, пока не прошел вторник. Тогда она наконец поняла, что необходимо признать ужасную правду: ее — Эмили Берд Старр из Молодого Месяца! — не пригласили на вечеринку Роды. Это было невероятно! Должно быть, произошла ошибка. Не потерял ли кузен Джимми приглашение по дороге домой? Не пропустила ли старшая сестра Роды, которая писала приглашения, ее имя в списке? Или, может быть… Окончательно превратить печальные сомнения Эмили в горькую уверенность помогла Дженни, которая присоединилась к ней, когда она покидала почту. В маленьких черных глазках Дженни горел злой огонек. Дженни теперь неплохо относилась к Эмили, несмотря на стычку в день их первой встречи, но при всем том ей было приятно видеть «гордячку» униженной.

— Значит, тебя все-таки не пригласили к Роде.

— Нет, — пришлось признать Эмили.

Для нее это была очень тяжелая минута.

Гордость Марри мучительно страдала… и под этой гордостью было что-то еще, что получило сокрушительный удар, но еще не совсем умерло.

— Ну, я считаю, это страшная подлость, — сказала Дженни с искренним сочувствием, несмотря на тайное удовлетворение. — Да еще после всего того шума, который она вокруг тебя поднимала! Но в этом вся Рода Стюарт. Лживая — это еще мягко сказано.

— Я не считаю, что она лживая, — сказала Эмили, храня верность подруге до самого конца. — Я думаю, тут произошла какая-то ошибка.

Дженни изумленно уставилась на нее.

— Значит, ты не знаешь, почему тебя не пригласили? Мне Бет Битти все рассказала. Просто Мьюриел Портер тебя ненавидит. Вот она и сказала Роде, что не придет на ее вечеринку, если ты будешь приглашена. А роде безумно хотелось, чтобы у нее на дне рождения была городская девочка, так что она пообещала тебя не приглашать.

— Мьюриел Портер меня совсем не знает, — задохнулась от удивления Эмили. — Как она может ненавидеть меня?

Дженни злорадно усмехнулась.

— Это я могу тебе объяснить. Она по уши влюблена в брата Роды, Фреда Стюарта, и Фред это знает, так что он решил поддразнить ее и хвалил тебя в ее присутствии… заявил ей, что ты самая милая девочка в нашей школе и что он хочет, чтобы ты была его девушкой, когда немного подрастешь. А Мьюриел так разозлилась от ревности, что потребовала от Роды тебя не приглашать. Мне на твоем месте было бы плевать. Марри из Молодого Месяца гораздо выше этого отребья. Ну, а насчет того лживая Рода или нет, я могу тебе сказать, до чего она лживая. Она сказала тебе, будто не знала, что в коробке лежала змея, а на самом деле именно она все и придумала.

Эмили была слишком подавлена, чтобы ответить, а потому очень обрадовалась, когда Дженни пришлось свернуть к своему дому. Оставшись в одиночестве, Эмили поспешила в Молодой Месяц, опасаясь расплакаться прямо на дороге. Разочарование, оскорбленная гордость и чувство унижения — все это отступило на задний план перед муками обманутого доверия и поруганной преданности. Ее любовь к Роде была теперь окончательно мертва, и боль от удара, убившего эту любовь, жгла душу Эмили. Это была настоящая детская трагедия — тем более страшная, что рядом не оказалось никого, кто мог бы понять ее. Тетя Элизабет заявила ей, что все эти дни рождения — сплошная глупость и что Стюарты не из тех семей, с которыми общаются Марри. И даже тетя Лора, хоть и ласкала, и утешала, не могла понять, насколько глубока и серьезна была обида — так глубока и серьезна, что Эмили даже не могла написать о ней папе, и неистовые чувства, терзавшие все ее существо, не находили для себя никакого выхода.

На следующей неделе Мьюриел Портер неожиданно пришлось вернуться в город из-за болезни отца, так что Рода пришла в воскресную школу одна и стала бросать весьма нежные взгляды в сторону Эмили. Но та прошествовала мимо нее, держа голову очень высоко и с презрением во всех чертах лица. Она никогда не будет иметь дела с Родой Стюарт — просто не сможет. Ее презрение лишь усугубили попытки Роды возобновить прежние отношения теперь, когда уехала городская девочка, в жертву которой была принесена дружба с Эмили. Не о Роде горевала Эмили, но о дружбе, что была ей так дорога. Рода была милой и любящей — по крайней мере, внешне, и Эмили их отношения доставляли большую радость. Теперь же все осталось позади: никогда, никогда она, Эмили, не сможет снова ни любить, ни доверять кому-либо. Именно это было самым мучительным и отравляло всю жизнь. Эмили, при ее характере, даже в совсем юном возрасте нелегко было оправиться от такого удара или забыть о нем. Она уныло бродила по Молодому Месяцу, потеряла аппетит и похудела. Ей ужасно не хотелось ходить в воскресную школу, так как она думала, что другие девочки радуются ее унижению и разрыву с Род ой. Какие-то незначительные проявления чувств такого рода, вероятно, были, но Эмили их болезненно преувеличивала. Если две девочки шептались или хихикали, Эмили думала, что говорят о ней и над ней смеются. Если одна из них шла с ней домой, Эмили предполагала, что это делается из чувства снисхождения и жалости к ней, лишившейся подруги. В течение месяца Эмили была самым несчастным маленьким существом во всем поселке. «Должно быть, я была проклята при рождении», — безотрадно думала она.

У тети Элизабет было более прозаическое объяснение апатии и отсутствия аппетита у Эмили. Она пришла к заключению, что тяжелые волосы девочки «отнимают у нее всю силу» и что ребенок будет гораздо крепче и здоровее, если их отрезать. А решив что-либо, тетя Элизабет всегда сразу претворяла решение в жизнь. Так что однажды утром она хладнокровно сообщила Эмили, что ее волосы предстоит остричь.

Эмили не поверила собственным ушам.

— Тетя Элизабет! Неужели вы собираетесь отрезать мне волосы? — воскликнула она.

— Да, именно это я имела в виду, — сказала тетя Элизабет твердо. — У тебя слишком густые волосы, что нехорошо, особенно в жаркую погоду. Я уверена, что именно поэтому ты чувствуешь себя такой несчастной в последнее время. Ну, ну, только не реви.

Но Эмили не могла удержаться от слез.

— Не отрезайте их все, — взмолилась она. — Отрежьте только хорошую, большую челку. У многих девочек волосы коротко подстрижены спереди от самой макушки. Тогда я избавлюсь от половины моих волос, а остальные не отнимут слишком много силы.

— Никаких челок, — заявила тетя Элизабет. — Я тебе это сто раз говорила. Я собираюсь остричь всю твою голову. Потом ты меня еще за это поблагодаришь.

В ту минуту Эмили была отнюдь не благодарна.

— Моя единственная краса, — всхлипывала она, — волосы и ресницы. Скоро вы и мои ресницы захотите отрезать.

Тетя Элизабет действительно с недоверием посматривала на длинные, загнутые кверху ресницы Эмили, такие же, какие были у юной мачехи Элизабет и слишком не характерные для Марри, чтобы можно было отнестись к ним благосклонно, но на них она не покушалась. Волосы, однако, необходимо было отрезать, и она коротко и резко приказала Эмили не поднимать шума и ждать, пока она принесет ножницы.

Эмили ждала — с безнадежностью в душе. Она должна расстаться со своими прелестными волосами — волосами, которыми так гордился папа. Они, возможно, со временем отрастут — если тетя не будет стричь их постоянно, — но на это уйдут годы, а пока… каким пугалом она будет! Тети Лоры и кузена Джимми не было дома — никого, кто мог бы поддержать ее, так что беда казалась неотвратимой.

Тетя Элизабет вернулась с ножницами; они внушительно щелкнули, когда она раскрыла их, и этот щелчок, словно по волшебству, выпустил на волю что-то необычное в душе Эмили… какую-то странную грозную силу. Эмили медленно обернулась, взглянула в лицо тетки и почувствовала, что ее брови как-то непривычно сдвигаются… почувствовала, как из неведомых глубин ее существа вздымается неодолимая волна энергии.

— Тетя Элизабет, — сказала она, прямо глядя на свою пощелкивающую ножницами противницу, — мои волосы отрезаны не будут. И чтобы больше мы об этом не слышали.

И тут с тетей Элизабет произошло нечто совершенно удивительное. Она побледнела… опустила ножницы… в ужасе на один миг уставилась на преобразившегося, словно одержимого ребенка, стоявшего перед ней… а затем — впервые в жизни — трусливо повернулась и бегом… буквально бегом… бросилась в кухню.

— В чем дело, Элизабет? — воскликнула, входя в дом, Лора, вернувшаяся из летней кухни.

— Я видела… лицо отца… вместо ее лица, — задыхаясь и дрожа, отвечала Элизабет. — И она сказала: «Чтобы больше мы об этом не слышали»… именно так, как он всегда говорил… слово в слово.

Услышавшая ее Эмили подскочила к зеркалу буфета. У нее с самого начала, еще тогда, когда она говорила, было необычное чувство, словно вместо ее собственного лица у нее появилось чье-то чужое. Теперь оно постепенно исчезало… но Эмили удалось на миг увидеть то, что еще оставалось от него… и это был, как она полагала, «взгляд Марри». Неудивительно, что этот взгляд напугал тетю Элизабет… он напугал саму Эмили… она была рада, что он исчез. Содрогнувшись, она бросилась вверх по лестнице в свое убежище на чердаке и расплакалась, но почему-то была уверена, что ее волосы отрезаны не будут.

И они не были отрезаны. Тетя Элизабет никогда больше не упоминала о случившемся, и прошел не один день, прежде чем она снова начала докучать Эмили.

Довольно любопытно, что с того самого дня Эмили перестала горевать об утраченной подруге. История с приглашением вдруг представилась незначительным эпизодом. Казалось, будто все случилось так давно, что не осталось ничего, кроме обыкновенного, не окрашенного никакими чувствами, воспоминания. Вскоре Эмили обрела прежние аппетит и живость, снова начала писать письма папе и нашла, что жизнь так же хороша, как и прежде. Омрачало ее радость лишь смутное предчувствие, что тетя Элизабет вынашивает планы мести за поражение, которое потерпела в истории со стрижкой, и рано или поздно «расквитается».

«Расквиталась» тетя Элизабет на той же неделе. Эмили поручили сходить в магазин. День был знойный, в такие дни дома ей позволялось ходить босиком, но, чтобы выйти за ворота, она должна была непременно надеть чулки и ботинки. Эмили взбунтовалась: на улице слишком жарко… и слишком пыльно… и она не сможет пройти полмили в ботинках на пуговицах. Но тетя Элизабет осталась неумолима: никого из Марри не должны видеть босым за пределами Молодого Месяца… так что чулки и ботинки пришлось надеть. Но, едва выйдя за ворота, Эмили решительно села, сняла их, затолкнула в углубление в каменной изгороди и весело побежала по дороге босиком.

Она выполнила поручение и со спокойной совестью возвращалась домой. Как красив был мир… какой нежной голубизной сверкало громадное круглое озеро… как поражали своим золотым великолепием лютики на сочном лугу за рощей Надменного Джона! При виде их Эмили остановилась и сочинила стихотворение:

Что ж, пока неплохо. Но Эмили хотелось добавить еще одно четверостишие, которое как следует завершило бы стихотворение, а божественное вдохновение, казалось, исчезло. Она шагала домой в глубокой задумчивости и, добравшись до Молодого Месяца, уже смогла с приятным сознанием хорошо сделанного дела продекламировать вслух концовку:

Эмили трепетала от гордости. Это было ее третье стихотворение, и, несомненно, самое лучшее. Никто не скажет, будто оно слишком белое. Нужно поскорее пойти на чердак и записать все три куплета на почтовом извещении. Но на лестнице ее встретила тетя Элизабет.

— Эмили, где твои чулки и ботинки?

Эмили упала с небес на землю. Удар от падения был весьма неприятным. Она совершенно забыла о чулках и ботинках.

— В изгороди у ворот, — прямо и откровенно ответила она.

— Ты ходила в магазин босиком?

— Да.

— Несмотря на то, что я тебе запретила?

Вопрос показался Эмили риторическим, и она на него не ответила. Но тетя Элизабет получила желанную возможность «расквитаться».