Истории про девочку Эмили

Глава 14 Вскормленные фантазией

В октябре кузен Джимми начал варить картофель свиньям — неромантичное название для весьма романтичного занятия… таким оно, во всяком случае, представлялось Эмили, чья любовь ко всему красивому и живописному была удовлетворена как никогда в те долгие, холодные, звездные вечера подходящего к концу года.

В углу старого сада росло несколько елей, под которыми над сложенными кружком, большими камнями висел громадный железный котел — такой большой, что в нем легко можно было бы приготовить целого быка. Эмили думала, что он, должно быть, остался на земле со времен волшебных сказок, когда в нем варил себе овсянку какой-нибудь великан, но кузен Джимми сказал ей, что котлу всего сто лет и что его выписал из Англии старый Хью Марри.

— С тех пор мы всегда варим в нем картофель для свиней, — сказал он. — В Блэр-Уотер считают, что это несовременно; у них всех теперь паровые котельные со встроенными кипятильниками, но, пока в Молодом Месяце всем заправляет Элизабет, мы будем использовать наш котел.

Эмили была уверена, что никакой встроенный кипятильник не может обладать очарованием громадного старинного котла. Вернувшись из школы, она помогала кузену Джимми наполнять его до краев картофелем, а после ужина кузен Джимми разводил под ним огонь и весь вечер бродил поблизости. Иногда он — эта часть представления всегда приводила Эмили в восторг — поправлял дрова в огне длинной кочергой, посылая к темному небу великолепные снопы розовых искр, иногда помешивал картофель длинным шестом — и выглядел при этом, со своей странной раздвоенной седой бородкой, в подпоясанной широкой блузе, совсем как какой-нибудь старый гном или тролль из скандинавской сказки, помешивающий содержимое волшебного котелка, — а иногда сидел рядом с Эмили на сером гранитном валуне возле котла и читал ей свои стихи. Эти минуты нравились Эмили больше всего, так как поэзия кузена Джимми была на редкость хороша — по меньшей мере, местами, — и кузен Джимми имел «подходящую, хоть и немногочисленную аудиторию» в лице этой худенькой маленькой особы с бледным оживленным личиком и восторженными глазами.

Они были странной парой, но чувствовали себя вдвоем совершенно счастливыми. Жители Блэр-Уотер считали кузена Джимми неудачником и «дурачком». Но он жил в идеальном мире, который был неведом ни одному из них. Каждый год он читал свои стихи на этом самом месте, пока варил картофель свиньям, и для него тихий уголок под елями был населен призраками двух десятков чудесных золотых октябрей. Кузен Джимми выглядел довольно странно и нелепо — сутулый, морщинистый, не слишком опрятный — и сопровождал свою декламацию неловкими жестами. Но то был его час: не «дурачок Джимми Марри», но принц в своем собственном королевстве стоял под елями. На время он становился сильным, молодым, величественным и красивым — признанным мастером песни для внимающего ему восхищенного мира. Ни один из его процветающих, благоразумных соседей никогда не переживал такого часа. И кузен Джимми не поменялся бы местами ни с одним из них. Эмили, слушая его, смутно сознавала, что, если бы не злополучное падение в колодец Молодого Месяца, этот странный маленький человек мог бы блистать талантами при дворах королей.

Но Элизабет толкнула его в колодец Молодого Месяца, и в результате он варил картофель для свиней и читал свои стихи маленькой Эмили — Эмили, которая сама писала стихи и так любила эти вечера, что, отправляясь в постель, никак не могла уснуть, пока не сочинит краткое их описание. «Вспышка», вызванная каким-нибудь новым впечатлением, приходила почти каждый вечер. Женщина-ветер проносилась мимо или напевала в качающихся над головой ветвях — Эмили никогда еще не была так близка к тому, чтобы наконец увидеть ее; в холодном воздухе стоял смолистый запах горящих еловых шишек, которые кузен Джимми насыпал лопатой под котел; пушистый котенок Эмили — Майк Второй — резвился рядом, как маленький очаровательный демон ночи; огонь пылал во мраке, маня красотой своего красного свечения; со всех сторон доносились приятные, похожие на чей-то шепот, негромкие звуки; глубокий сумрак лежал вокруг, полный тайн, которые никогда не открывает дневной свет… а над всем этим раскинулось усыпанное звездами лиловое небо.

Иногда к ним присоединялись Илзи и Тедди. Эмили всегда знала, что Тедди пришел, так как, приближаясь к старому саду, он высвистывал свой «сигнал» — тот, который использовал именно для нее — забавную, прелестную коротенькую мелодию, как три звонкие птичьи нотки: первая средней высоты, вторая повыше, а третья угасала чарующе долго, становясь все ниже и благозвучнее, точь-в-точь как эхо в стихотворении «Песнь рожка», которое делалось все отчетливее, замирая в отдалении. Этот сигнал всегда странно действовал на Эмили: ей казалось, что он, как по волшебству, вытягивает сердце из ее груди… и она не может не следовать за ним. Она думала, что Тедди, вероятно, смог бы этими тремя магическими нотами вызвать ее к себе даже с другого конца света. Услышав их, она всякий раз торопливо бежала через сад к калитке, чтобы сказать Тедди, хочет ли кузен Джимми его видеть или нет, так как лишь в некоторые, особые вечера кузен Джимми соглашался на присутствие кого-либо еще, кроме нее. Он никогда не читал свои стихи в присутствии Илзи или Тедди, но всегда рассказывал им волшебные сказки или реальные истории о давно умерших Марри, похороненных на кладбище возле озера, и эти истории были иногда не менее чудесными, чем сказки. Иногда Илзи декламировала, что получалось у нее в этом уголке сада лучше, чем в любом другом месте; иногда Тедди, лежа врастяжку на земле рядом с большим котлом, рисовал при свете огня кузена Джимми, помешивающего картофель, или Илзи и Эмили, танцующих рука об руку вокруг него, словно две маленькие колдуньи, или маленькую озорную усатую мордочку Майка, высунувшегося из-за старого камня, или множество странных, смутно различимых лиц, вглядывающихся в огонь из темноты за пределами заколдованного круга света. Они проводили там совершенно чудесные вечера, эти четверо детей.

— Ах, Илзи, разве тебе не нравится ночной мир? — как-то раз горячо воскликнула Эмили.

Илзи со счастливым видом огляделась вокруг… бедная, заброшенная маленькая Илзи, которая нашла в дружбе с Эмили то, чего ей не хватало всю ее короткую жизнь, и которую, даже теперь, лишь чувства, пробужденные этой дружбой, вели к ее истинному призванию.

— Нравится, — сказала она. — И… когда я здесь — вот так… я всегда верю, что Бог есть.

Наконец картофель был готов. Кузен Джимми всегда давал каждому из них по картофелине, прежде чем растолочь содержимое котла вместе с отрубями. Каждый разламывал свою картофелину на кусочки на тарелке из березовой коры, посыпал солью, которую Эмили хранила в маленькой коробке под корнями самой большой ели, и с аппетитом съедал. Никакие боги не вкушали на своих пирах ничего столь восхитительного, как этот картофель. Затем через морозную темноту до них доносился ласковый, серебристый голос тети Лоры. Илзи и Тедди бежали домой, а Эмили ловила Майка Второго и запирала его для безопасности на ночь в собачьей конуре — в Молодом Месяце уже много лет не было собаки, но конуру по-прежнему заботливо сохраняли и белили каждую весну. Сердце Эмили было бы разбито навеки, если бы что-нибудь случилось с Майком Вторым.

Его подарил ей Старый Келли, жестянщик. Старый Келли вот уже тридцать лет каждые две недели с мая по ноябрь проезжал через Блэр-Уотер, восседая на переднем сиденье своего ярко-красного фургончика, запряженного пыльным рыжим пони. Этот пони обладал той странной иноходью и внешностью, что присущи всем пони мелких сельских торговцев — безмятежной неспешностью и худобой клячи, которая столкнулась в жизни с немалыми трудностями и преодолела их исключительно терпением и выносливостью. Ярко-красный фургончик катил по дороге под металлический грохот и звяканье, и две высоченные горки жестяных кастрюль на его плоской, обвязанной веревками крыше отражали солнце с таким слепящим блеском, что Старый Келли казался сияющим светилом своей собственной маленькой планетарной системы. Воинственно торчавшие по углам фургончика новые метлы придавали вагону сходство с триумфальной колесницей. Эмили втайне мечтала когда-нибудь прокатиться в фургончике Старого Келли. Ей казалось, что это было бы необыкновенно приятно.

Они со Старым Келли были большими друзьями. Ей нравилось его красное, чисто выбритое лицо, ласковые, лучистые голубые глаза, жесткие, как щетка, светло-рыжие волосы, торчащие из-под цилиндра, и забавно сложенный в трубочку рот, формой которого Келли был обязан отчасти природе, а отчасти привычке постоянно насвистывать. У него всегда имелся для нее маленький кулечек «лимонного драже» или разноцветный леденец, который он украдкой всовывал ей в карман, когда тетя Элизабет не смотрела в их сторону. И он никогда не забывал сообщить ей, что, по его предположениям, она скоро будет думать о замужестве: Старый Келли полагал, что самый надежный способ добиться расположения особы женского пола, какого бы возраста она ни была, — это дразнить ее насчет замужества.

Однажды вместо леденца он вынул из заднего ящика своего фургончика пушистого серого котенка и сказал, что это для нее. Эмили приняла подарок с восторгом, но, когда Старый Келли, под грохот и звон кастрюль, отъехал от ворот, тетя Элизабет сказала ей, что в Молодом Месяце вполне достаточно кошек и больше не требуется.

— О, пожалуйста, тетя Элизабет, позвольте мне оставить его, — умоляла Эмили. — Вам от него не будет никакого беспокойства. У меня есть опыт воспитания кошек. И мне так одиноко без котеночка. Задира Сэл до того одичала, бегая с амбарными кошками, что я не могу быть так близка с ней, как раньше… и ее никогда не было приятно обнимать. Пожалуйста, тетя Элизабет.

Но тетя Элизабет не желала слышать никаких «пожалуйста». Она была в очень плохом настроении в тот день… почему-то… никто точно не знал почему. В таком расположении духа ее невозможно было урезонить. Она не пожелала слушать никого — Лоре и кузену Джимми пришлось прикусить языки; а затем кузен Джимми получил распоряжение отнести серого котенка к озеру и утопить. Эмили разразилась слезами, услышав такой жестокий приказ, и это рассердило тетю Элизабет еще больше. Она была так разгневана, что кузен Джимми не осмелился осуществить свое первоначальное намерение спрятать котенка в амбаре.

— Отнеси животное к озеру, брось в воду, вернись и скажи, что ты это сделал, — сердито сказала ему Элизабет. — Я не допущу, чтобы моих распоряжений не выполняли… Молодой Месяц не будет приютом для кошек, которых некуда девать Старому Джоку Келли.

Кузен Джимми сделал, что ему было приказано, а Эмили не могла ничего есть за обедом. После обеда она уныло поплелась через старый сад и пастбище к озеру. По какой именно причине ее тянуло туда, она не могла сказать, но чувствовала, что не пойти к озеру не может. Добравшись до маленькой тихой заводи неподалеку от того места, где ручей Надменного Джона впадал в Блэр-Уотер, она услышала жалостный визг: в тихой заводи на крошечном островке сухой болотной травы сидел несчастный маленький зверек, облепленный мокрым мехом и дрожащий на холодном осеннем ветру. Старый мешок из-под овса, в который посадил его кузен Джимми, уплывал по течению к озеру.

Эмили не остановилась, чтобы подумать или поискать доску, или рассчитать последствия… Она шагнула в ручей, по колено в воде добрела до травянистой кочки и схватила котенка в объятия. Негодование так разгорячило ее, что она не ощущала ни ледяной воды, ни резкого ветра, пока бежала назад в Молодой Месяц. Вид страдающего или подвергающегося мучениям животного всегда поднимал в ее душе такую волну сочувствия, что она тут же выходила из себя. Ворвавшись в кухню, где тетя Элизабет жарила пончики, она закричала:

— Тетя Элизабет, котенок все-таки не утонул… и я оставлю его себе!

— Не оставишь, — сказала тетя Элизабет.

Эмили взглянула тетке в лицо. У нее снова возникло то странное ощущение, которое она впервые испытала, когда тетя Элизабет принесла ножницы, чтобы остричь ей волосы.

— Тетя Элизабет, этот бедный маленький котенок замерз, и голодает, и так несчастен. Он страдал несколько часов. Он не будет утоплен снова.

Выражение Арчибальда Марри было на ее лице, тон Арчибальда Марри в ее голосе. Это случалось только тогда, когда какое-нибудь особенно острое чувство пронзало ее до самых глубин ее существа. В эту минуту она испытывала муки жалости и гнева.

Когда Элизабет Марри видела своего отца, глядящего на нее с маленького бледного лица Эмили, она подчинялась без борьбы, хоть потом и злилась на саму себя за подобную слабость. Это было ее единственное уязвимое место. Происходящее выглядело бы не столь странным, если бы Эмили обладала внешним сходством с Марри. Но видеть «взгляд Марри» неожиданно накладывающийся, точно маска, на чужие черты… это было таким потрясением для нервов Элизабет, что она ничего не могла ему противопоставить. Заставить ее подчиниться быстрее не мог бы даже призрак, вставший из могилы.

Она молча повернулась спиной к Эмили, но та знала, что одержала свою вторую победу. Серый котенок остался в Молодом Месяце и толстел, и становился все милее, а тетя Элизабет никогда не подавала вида, что замечает его присутствие, и только выгоняла его из дома, когда Эмили не было поблизости. Но прошло немало недель, прежде чем Эмили поняла, что окончательно прощена, и все это время она чувствовала себя довольно неуютно. Тетя Элизабет могла оказаться довольно великодушным победителем, но была очень неприятной, когда терпела поражение. Пожалуй, было даже к лучшему, что Эмили не могла прибегнуть к «взгляду Марри» по собственной воле.