Истории про девочку Эмили

Глава 7 Книга прошлого

Первые суббота и воскресенье после приезда в Молодой Месяц навсегда остались в памяти Эмили как самое замечательное время — настолько были они заполнены новыми и по большей части восхитительными впечатлениями. Если правда, что мы «считаем время биениями сердца»[6] за эти два дня Эмили прожила два года. Все вокруг казалось чудесным, начиная с того самого момента, когда она спустилась по длинной лестнице, до блеска отполированной временем, в квадратную переднюю, заполненную мягким розовым светом, который лился в нее через красные стекла парадной двери. Эмили с восторгом смотрела сквозь эти стекла. Какой странный, завораживающий, красный мир лежал перед ней! С таким необыкновенным красным небом! Она подумала, что так, должно быть, будет выглядеть небо в Судный день.

Было некое очарование в обстановке старинного дома — очарование, которое Эмили остро чувствовала и на которое откликалась, хотя была слишком юной, чтобы понять, в чем оно заключается. Это был дом, где когда-то жили невесты, матери, жены, и дух их любви по-прежнему витал в нем, все еще не изгнанный из его стен стародевическими привычками новых хозяек — Элизабет и Лоры.

«Да ведь я… полюблю Молодой Месяц!» — подумала Эмили, глубоко пораженная этой неожиданной мыслью.

Тетя Лора накрывала к завтраку в кухне, которая в сиянии утреннего солнца выглядела яркой и веселой. Даже черная дыра в углу потолка уже не была пугающей, а стала самым обычным лазом на кухонный чердак. А на служившей порогом плите из красного песчаника сидела Задира Сэл, прихорашивая свой мех с таким довольным видом, словно жила в Молодом Месяце всю жизнь. Эмили не знала, что Сэл в то утро уже испила восторг схватки с равными себе по положению, раз и навсегда поставив амбарных кошек на место. Большой желтый «котяра» кузена Джимми получил ужасную трепку и лишился нескольких фрагментов своей «анатомии», а надменная черная кошка, которая была очень высокого мнения о себе, решила, что если эта серо-белая, с узкой мордочкой, явившаяся неизвестно откуда, намерена остаться в Молодом Месяце, то она здесь задерживаться не собирается.

Эмили схватила Сэл в объятия и радостно поцеловала — к ужасу тети Элизабет, которая в эту минуту подходила к двери со стороны летней кухни с тарелкой горячего, еще шипящего бекона в руках.

— Чтобы я больше не видела, что ты целуешь кошку, — распорядилась она.

— Хорошо, — охотно согласилась Эмили. — Я буду целовать ее только тогда, когда вы меня не видите.

— Без дерзостей, мисс. Ты не должна вообще целовать кошек.

— Но, тетя Элизабет, я, разумеется, не целую ее в мордочку. Я поцеловала ее только между ушками. Это так приятно… не хотите попробовать разочек, чтобы убедиться?

— Довольно, Эмили. Ты сказала вполне достаточно. — И тетя Элизабет величественно проследовала в кухню, а Эмили на миг глубоко огорчилась. Она чувствовала, что обидела тетю Элизабет, но как и почему — понятия не имела.

Однако то, что она видела вокруг, было слишком интересным, чтобы долго тревожиться из-за тети Элизабет. Самые соблазнительные запахи доносились из летней кухни — маленького домика с покатой крышей, в котором ставили на лето кухонную плиту. Его стены, как и стены большинства построек в Молодом Месяце, густо заросли плющом. Справа от него располагался «новый» сад; в цвету он выглядел великолепно, но все же производил впечатление довольно заурядного, поскольку там кузен Джимми, в совершенно современном духе, выращивал зерно на широких открытых полянках между прямыми рядами стройных, не отличающихся друг от друга, деревьев. Зато по другую сторону ведущей к амбару дорожки, прямо за колодцем, раскинулся «старый» сад, тот самый, где, по словам кузена Джимми, росли водосборы. Старый сад был восхитительным местом, где деревья выросли так, как им заблагорассудилось, и каждое имело свои форму и размер, не такие, как у его соседей, и где их корни обвивал плющ-голубоглазка, а возле серого дощатого забора буйно разрослась дикая розолистная малина. Напротив двери дома между двумя садами на невысоком зеленом склоне под огромными белыми березами стояли большие амбары Молодого Месяца, а за новым садом, петляя, вилась вверх по холму прелестная узкая красная дорога и, казалось, на его вершине упиралась концом прямо в ярко-голубое небо.

Со стороны амбаров появился кузен Джимми с полными до краев молочными ведрами в руках, и Эмили отправилась вместе с ним за летнюю кухню, где среди высоких бальзамических пихт стояла молочня. Такого восхитительного места, как эта молочня, Эмили никогда не видела и даже не могла вообразить. Это был маленький снежно-белый домик с серой крышей, испещренной подушечками мха, похожими на пухлых бархатно-зеленых мышек. Надо было спуститься по шести каменным ступенькам, на которые со всех сторон наступали папоротники, открыть белую застекленную дверь и спуститься еще по трем ступенькам. И тогда вы оказывались в чистом, сыром, пахнущем землей, прохладном помещении с земляным полом, с окнами, затененными нежным изумрудом молодых побегов плюща, и с протянувшимися вдоль стен широкими деревянными полками, на которых стояли большие, неглубокие чаны из блестящей коричневой глины, полные молока, покрытого жирной желтой пенкой.

Там кузена Джимми уже ждала тетя Лора. Она разлила свежее молоко в пустые чаны, а затем сняла сливки с некоторых из ранее наполненных чанов. Эмили подумала, что снимать сливки — очень приятное занятие, и ей захотелось попробовать сделать это самой. Ей также захотелось тут же сесть и составить описание этой очаровательной молочни; увы, амбарной книги больше не существовало… но все же она могла написать об этой молочне мысленно. Этим, присев на трехногий табурет в темном углу, она и занялась. Она сидела так тихо, что Джимми и Лора забыли про нее и ушли, а потом им пришлось добрых четверть часа искать ее. Из-за этого завтракать сели позднее обычного, что очень рассердило тетю Элизабет. Но Эмили к тому времени составила совершенно точную фразу, описывающую ясный, хоть и тусклый зеленый свет, заполнявший молочню, и была так этому рада, что не обратила внимания на сердитые взгляды, которые бросала на нее тетя Элизабет.

После завтрака тетя Элизабет объявила Эмили, что отныне одной из ее обязанностей будет каждое утро выгонять коров на пастбище.

— У Джимми сейчас нет батрака, и ты поможешь ему сэкономить немного времени.

— Не бойся, — добавила тетя Лора, — коровы так хорошо знают дорогу, что пойдут сами. Тебе придется только пойти следом за ними и закрыть ворота.

— Я не боюсь, — сказала Эмили.

Но она боялась. Она ничего не знала о коровах, однако была полна решимости не дать Марри заподозрить, что среди Старров встречаются трусы. Так что — с сердцем, стучащим как паровой молот — она храбро направилась к пастбищу и нашла, что тетя Лора ее не обманула и коровы вовсе не такие уж свирепые животные. Они степенно шагали впереди, так что ей пришлось только проследовать за ними через старый сад, а затем через заросли молоденьких кленов, где по сторонам извилистой, заросшей папоротниками тропинки напевала, выглядывая из-за ветвей, Женщина-ветер.

Эмили помедлила у ворот пастбища, стараясь охватить жадным взглядом все подробности пейзажа. Старое пастбище тянулось цепочкой небольших круглых зеленых лощин прямо до знаменитого озера Блэр-Уотер, почти совершенно круглого, с травянистыми, без единого деревца, берегами. За ним открывался вид на долину Блэр-Уотер, где тут и там расположились фермерские домики, а дальше раскинулись необъятные просторы залива с бегущими по ним белыми барашками волн. Эмили казалось, что это зачарованная земля зеленых теней и голубых вод. С места, на котором она стояла, был виден и отгороженный низкой каменной оградой уголок пастбища, где находилось маленькое частное кладбище Марри. Ей очень хотелось пойти и осмотреть его, но она боялась выйти на пастбище.

— Непременно схожу туда, как только поближе познакомлюсь с коровами, — решила она.

Далеко справа, на хребте крутого маленького холма, поросшего молодыми березами и елями, стоял дом, который озадачил и заинтриговал Эмили. Он был серым, потрепанным непогодой, но не выглядел старым. Его так и не достроили: крыша была покрыта дранкой, но стены не обшиты досками, а окна заколочены. Почему его так и не достроили? Это был бы такой хорошенький маленький домик… домик, который можно было бы любить… домик, где были бы красивые стулья, и уютные камины, и книжные шкафы, и прелестные пушистые, мурлыкающие кошки, и укромные уголки… Она тут же назвала его Разочарованным Домом и в следующие месяцы провела немало часов, достраивая и меблируя его в воображении так, как он должен быть достроен и меблирован, и придумывая подходящих людей и животных, чтобы поселить их в нем.

Слева от пастбища стоял еще один дом — совсем другого рода… Большой старый дом, увитый плющом, с плоской крышей, с мансардными окошками. На всем его облике лежала печать заброшенности. Большая неухоженная лужайка с беспорядочно разбросанными по ней нестрижеными кустами и деревьями тянулась до самого озера, где склонялись к воде огромные ивы. Эмили пообещала себе обязательно расспросить кузена Джимми об этих домах, как только представится удобный случай.

Она решила, что, прежде чем пойти домой, непременно должна пробежать вдоль изгороди пастбища, чтобы обследовать заманчивую тропинку, которая вела прямо в рощу елей и кленов. И она отправилась туда… и обнаружила, что тропинка вьется вдоль берега прелестного широкого ручья и ведет прямо в сказочную страну… такая восхитительная, уединенная, узенькая тропинка с папоротничками, кивающими и качающимися по обе стороны от нее, с чудесными, робкими и нежными, голубенькими колокольчиками под елями, с чарующими маленькими неожиданностями на каждом повороте. Эмили с наслаждением вдыхала пряный запах бальзамических пихт, наблюдала за мерцающими высоко в ветвях легкими паутинками и за шаловливой игрой волшебного света и теней. Тут и там ветви молодых кленов сплетались, словно чтобы создать ширму, за которой могли бы прятаться дриады — благодаря папе Эмили знала о дриадах почти все, — а огромные пласты мха под деревьями очень подошли бы для кушетки Титании[7].

— Это одно из тех мест, где вырастают сны, — удовлетворенно пробормотала Эмили.

Ей хотелось, чтобы тропинка не кончалась, но та вскоре круто повернула в сторону от ручья, и, взобравшись на обомшелый дощатый забор, Эмили оказалась в палисаднике Молодого Месяца, где кузен Джимми подстригал кусты спиреи.

— Ах, кузен Джимми, я нашла прелестнейшую дорожку, — сказала запыхавшаяся Эмили.

— Прошлась через рощу Надменного Джона?

— Разве это не наша роща? — спросила Эмили довольно разочарованно.

— Нет, хотя должна бы быть нашей. Пятьдесят лет назад дядя Арчибальд продал эту полоску земли старому Майку Салливану, отцу Надменного Джона. Тот построил возле озера маленький домик и жил там, пока не поссорился с дядей Арчибальдом — ждать этого, разумеется, пришлось недолго. Тогда он переехал за дорогу… и там живет теперь Надменный Джон. Элизабет пыталась снова выкупить у него эту землю — предлагала ему гораздо больше, чем стоит участок, — но Надменный Джон не продал… просто из вредности, учитывая, что у него и так отличная ферма, а от этого участка ему почти никакого проку. Он только выпасает там иногда летом молодой скот, а все, что было расчищено прежде, теперь заросло молодыми кленами. Этот участок для Элизабет как бельмо на глазу, и вероятно так будет и впредь, пока Надменный Джон лелеет свою злобу.

— Почему его зовут Надменным Джоном?

— Потому что он высокомерный и надменный тип. Но забудь о нем. Я хочу показать тебе, Эмили, мой сад. Он мой. Элизабет распоряжается всем на ферме, но в саду позволяет мне делать, что я хочу… чтобы возместить мне то, что столкнула меня в колодец.

— Она… столкнула вас в колодец?

— Да. Ненарочно, разумеется. Мы были еще детьми… я гостил здесь… а мужчины в то время чистили колодец и ставили новый сруб для него. Он был открыт… а мы играли поблизости в пятнашки. Я чем-то разозлил Элизабет… не помню, что я ей сказал… ее нетрудно было разозлить… и она бросилась ко мне, чтобы стукнуть меня по голове. Я увидел, что мне грозит… отскочил назад, чтобы увернуться, и полетел вниз головой в колодец. Больше ничего не помню.

Воды в колодце не было… одна лишь грязь на дне… но я ударился головой о его каменную стенку. Вытащили меня полумертвого… голова оказалась вся разбита. Бедная Элизабет была… — Кузен Джимми покачал головой, словно подразумевая, что невозможно описать, в каком состоянии была бедная Элизабет. — Через некоторое время я все же оправился… считай, заново родился. Люди говорят, что у меня с тех пор «не все дома»… но они так говорят только потому, что я поэт, и потому, что меня ничто никогда не тревожит. Поэты настолько редки в Блэр-Уотер, что их не понимают; к тому же большинство людей всегда так озабочены, что если вы не озабочены, то они думают, будто у вас «не все дома».

— Вы не могли бы почитать мне свои стихи, кузен Джимми? — с жаром попросила Эмили.

— Когда будет вдохновение, почитаю. Бесполезно просить меня об этом, пока на меня не сойдет вдохновение.

— Но как я узнаю, когда оно сойдет на вас, кузен Джимми?

— Тогда я начну декламировать свои сочинения по собственному почину. Но вот что я тебе скажу: обычно оно сходит на меня, когда я осенью варю картошку для свиней. Помни это и будь поблизости.

— Почему вы не записываете свои стихи?

— В Молодом Месяце туго с писчей бумагой. У Элизабет есть излюбленные статьи экономии, и писчая бумага любого вида — одна из них.

— Но разве у вас нет своих денег, кузен Джимми?

— О, разумеется, Элизабет платит мне хорошее жалованье. Но она кладет все мои деньги в банк, а на руки выдает лишь изредка несколько долларов. Она говорит, что мне нельзя доверить деньги. Когда я только начал работать здесь на нее, она заплатила мне в конце месяца, и я отправился в Шрузбури, чтобы положить деньги в банк. Встретил по дороге бродягу — бедное, заброшенное существо, без единого гроша в кармане. Я отдал ему мои деньги. А почему нет? У меня был хороший дом и надежная работа, и одежды столько, что на много лет хватит. Я полагаю, это самый глупый поступок, какой я когда-либо совершил… и самый хороший. Но Элизабет так и не смогла с этим примириться. С тех пор моими деньгами распоряжается она. Но пойдем. Я покажу тебе мой сад, прежде чем отправлюсь сажать репу.

Сад поражал своей красотой, так что кузен Джимми гордился им вполне заслуженно. Казалось, это сад, который не могут погубить никакие морозы или сильные ветры — сад, хранящий память о сотнях давно минувших жарких летних месяцев. Со всех сторон он был окружен живой изгородью из подстриженных елочек, перемежающихся высокими пирамидальными тополями. С севера к нему примыкала густая роща елей, вдоль опушки которой тянулся длинный ряд пионов; их огромные красные цветки ярко выделялись на фоне темной хвои. Одна большая ель росла и в центре сада, и под ней стояла каменная скамья из плоских прибрежных камней, до блеска отполированных за долгие годы ветром и волнами. В юго-восточном углу расположились высокие, густые кусты сирени, подстриженные так, что походили на одно большое, разросшееся дерево с поникшими ветвями, в великолепии лиловых соцветий. В юго-западном углу находилась старая беседка, увитая плющом, а в северо-восточном — как раз там, где широкая красная дорожка, обрамленная пучками полосатой травы и обложенная розовыми ракушками, убегала в рощу Надменного Джона — стояли солнечные часы из серого камня. Эмили еще никогда не видела солнечных часов и, зачарованная, остановилась возле них.

— Твой прапрадед Хью Марри вывез их из Англии, — сказал кузен Джимми. — Ни в одной из приморских провинций Канады нет вторых таких великолепных солнечных часов. А эти розовые ракушки привез из Индии дядя Джордж Марри. Он был капитаном.

Эмили в восторге смотрела на все вокруг. И сад был прелестный, и дом, на ее детский взгляд, совершенно великолепный. Его парадное крыльцо даже украшали греческие колонны. В Блэр-Уотер их находили весьма изысканными и считали, что Марри имеют полное право ими гордиться. Школьная учительница отметила как-то раз, что они придают дому классический вид. Впрочем, то классическое, что было в нем, теперь в значительной мере скрыл буйно разросшийся плющ, который увил все крыльцо и свисал бледно-зелеными гирляндами над рядами алых гераней в горшках, стоявших по бокам ступеней.

Сердце Эмили переполняла гордость.

— Это благородный дом, — сказала она.

— А как тебе мой сад? — спросил кузен Джимми ревниво.

— Он достоин королевы, — сказала Эмили серьезно и искренне.

Кузен Джимми кивнул, очень довольный; затем что-то странное зазвучало в его голосе и появилось во взгляде:

— Это заколдованный сад. Болезни пощадят все, что растет в нем, и зеленые черви обойдут его стороной. Засуха не посмеет вторгнуться в него, а дождь придет с нежностью и лаской.

Эмили невольно отступила на шаг назад… ей захотелось убежать. Но кузен Джимми снова стал таким, как прежде.

— Тебе не кажется, что эта трава вокруг солнечных часов напоминает зеленый бархат? Должен тебе сказать, что мне пришлось немало потрудиться, чтобы она стала такой. Будь здесь как дома. — Кузен Джимми сделал великолепный широкий жест. — Я даю тебе в этом саду полную свободу. Удачи тебе, и надеюсь, что именно ты найдешь Потерянный Бриллиант.

— Потерянный Бриллиант? — удивилась Эмили. Как восхитительно звучали эти слова!

— Никогда не слышала о нем? Я расскажу тебе эту историю завтра… в воскресенье в Молодом Месяце время течет медленно. А сейчас я должен заняться репой, иначе Элизабет скоро пойдет меня разыскивать. Она ничего не скажет — только посмотрит. Ты когда-нибудь видела настоящий «взгляд Марри»?

— Думаю, что видела… когда тетя Рут вытянула меня из-под стола, — сказала Эмили печально.

— Нет… нет. То был взгляд Рут Даттон — яд, злоба и неумолимость. Терпеть не могу Рут Даттон. Она смеется над моей поэзией… хотя никогда ни одного моего стиха не слышала. Вдохновение никогда не сходит на меня, когда рядом Рут. Не знаю, откуда она взялась такая в нашей семье. Элизабет с причудами, но вполне здравомыслящая и справедливая, а Лора — святая. Но Рут с червоточиной. Что же до «взгляда Марри», ты сразу узнаешь его, когда увидишь. Марри славятся этим взглядом так же, как и своей гордостью. Мы чертовски странная семейка… но не было на свете более славных людей. Завтра я расскажу тебе о нас все.

Кузен Джимми сдержал обещание, когда тетки отправились на следующий день в церковь. На семейном совете было решено, что Эмили в это воскресенье с ними не пойдет.

— У нее нет подходящего платья, — сказала тетя Элизабет. — А к следующему воскресенью будет готово ее новое белое.

Эмили испытала некоторое разочарование. Ей всегда было интересно в церкви в тех редких случаях, когда ей доводилось туда попасть. В Мейвуде церковь находилась слишком далеко от их домика, и отец не мог посещать ее, но иногда брат Эллен Грин отвозил туда ее вместе с Эллен в своей повозке.

— Вы думаете, тетя Элизабет, — спросила она печально, — что Бог очень обиделся бы, если бы я надела в церковь мое черное платье? Оно, конечно, дешевое — я думаю, Эллен Грин заплатила за него из своих денег, — но оно закрывает меня целиком.

— Маленькие девочки, которые ничего не понимают, должны помалкивать, — заявила тетя Элизабет. — Я не желаю, чтобы в Блэр-Уотер видели мою племянницу в таком жалком платье. А если Эллен Грин заплатила за него, мы должны вернуть ей деньги. Тебе следовало сказать нам об этом, когда мы еще были в Мейвуде. Нет, сегодня ты в церковь не пойдешь. А завтра наденешь свое черное платье в школу. Мы сможем прикрыть его передником.

Эмили, разочарованно вздохнув, примирилась с тем, что придется остаться дома; но и провести весь день в Молодом Месяце было очень приятно. Кузен Джимми взял ее на прогулку к озеру, показал ей кладбище и раскрыл перед ней прекрасную Книгу Прошлого.

— Почему все Марри похоронены здесь? — спросила Эмили. — Неужели потому, что они слишком хороши, чтобы лежать после смерти рядом с обычными людьми?

— Нет-нет, киска. Так далеко мы в своей гордости не заходим. Когда старый Хью Марри обосновался в Молодом Месяце, на целые мили вокруг не было почти ничего, кроме лесов, и ни одного кладбища ближе, чем в Шарлоттауне. Вот почему все первые Марри похоронены здесь… а потом мы так и продолжали, так как хотели лежать рядом с родней, здесь, на зеленых, зеленых берегах старого Блэр-Уотер.

— Это звучит как строчка из стихотворения, — сказала Эмили.

— Так оно и есть… это из одного из моих стихотворений.

— Пожалуй, мне нравится эта идея: такое вот кладбище — только для своих, — заявила Эмили, одобрительно взирая на бархатную траву склона, спускающегося к сказочно голубому озеру, на аккуратные дорожки, на ухоженные могилы.

Кузен Джимми негромко рассмеялся.

— А они говорят, будто ты не Марри! И Марри, и Берд, и Старр… и чуточку Шипли вдобавок… или кузен Джимми Марри очень сильно ошибается.

— Шипли?

— Да… жена Хью Марри, твоя прапрабабушка, была из рода Шипли… англичанка. Тебе кто-нибудь рассказывал, как Марри появились в Молодом Месяце?

— Нет.

— Они направлялись в Квебек и даже не думали ехать на остров Принца Эдуарда. Плавание оказалось долгим и трудным, к концу его запасы воды были на исходе, так что капитан «Молодого Месяца» зашел сюда, чтобы взять пресной воды. Мэри Марри почти умирала от морской болезни — так и не смогла привыкнуть к морской качке, — и капитан, жалея ее, сказал, что она может сойти на берег с мужчинами, чтобы хоть на часок почувствовать твердую почву под ногами. Она пошла с радостью, а когда выбралась на берег, сказала: «Здесь я и останусь». И осталась! Ничем было не сдвинуть ее с места. Старый Хью — тогда он, конечно, был еще молодым Хью — и упрашивал, и ругался, и бесился, и спорил — даже плакал, как мне говорили, — но ничто не действовало на Мэри. В конце концов он уступил, велел выгрузить на берег все свои пожитки и тоже остался. Вот так Марри оказались на острове Принца Эдуарда.

— Я рада, что так получилось, — сказала Эмили.

— Так же в конце концов стал смотреть на это и старый Хью. Но воспоминание о том дне терзало его, Эмили… да, терзало. Он никогда так и не простил жену до конца. Она лежит вон там, в том углу… под красной могильной плитой. Пойди и посмотри, что он велел выбить на этой плите.

Эмили с любопытством подбежала к надгробию. На большом плоском камне была выбита одна из длинных, путаных, многословных эпитафий старых времен. Но под ней не было текста из Библии или церковного гимна: ясно и отчетливо, несмотря на потрудившееся над плитой время и покрывшие ее лишайники, виднелась строка: «Здесь я и останусь».

— Вот так он расквитался с ней, — сказал кузен Джимми. — Он был хорошим мужем… и она была хорошей женой и родила ему много детей… и он так и не оправился от горя после ее смерти. Но обида терзала его, пока он не дал ей выход вот таким образом…

Эмили содрогнулась. Почему-то мысль об этом мрачном старом предке, с его неумирающей обидой на самого близкого и дорогого человека, пугала ее.

— Хорошо, что я только наполовину Марри, — пробормотала она про себя, а вслух добавила: — Папа говорил мне, что традиция Марри — никогда не держать зла на умершего.

— Так оно и есть — сейчас, но причиной традиции стала эта самая история. Его родня пришла в такой ужас… Был громадный скандал. Некоторые люди все извратили и пытались представить дело так, будто старый Хью не верил в воскресение из мертвых в Судный день; даже поговаривали о том, что надо бы пресвитерии разобраться с ним, но спустя какое-то время эти разговоры утихли.

Эмили подскочила к другому обомшелому камню.

— Элизабет Бернли… кем она была, кузен Джимми?

— Женой старого Уильяма Марри. Он приходился Хью братом и приехал сюда на пять лет позднее. В Англии его жена была светской красавицей. Ей очень не нравились леса на острове Принца Эдуарда. Она скучала по родине, Эмили… страшно скучала. Несколько недель, после того как они приехали сюда, она не снимала шляпы… так и ходила в ней по дому, требуя, чтобы ее отвезли домой.

— Неужели она не снимала ее, даже когда ложилась спать? — удивилась Эмили.

— Не знаю, ложилась ли она вообще. Но так или иначе, Уильям не повез ее домой, и со временем она сняла шляпу и примирилась с судьбой. Ее дочь вышла замуж за сына Хью, так что Элизабет была твоей прапрабабушкой.

Эмили взглянула на осевшую зеленую могилу и задумалась: неужели сны о родине продолжали тревожить могильный сон Элизабет Бернли в течение сотни лет?

«Это ужасно скучать по дому — уж я-то знаю», — подумала она сочувственно.

— А здесь похоронен маленький Стивен Марри, — сказал кузен Джимми. — Его надгробие стало первым мраморным надгробием на этом кладбище. Он был братом твоего дедушки и умер в двенадцать лет. Он тоже, — добавил кузен Джимми серьезно, — превратился в традицию Марри.

— Как это?

— Он был таким красивым, и умным, и положительным, без единого недостатка — так что, разумеется, не годился для жизни на этом свете. Говорили, что никогда в роду Марри не было такого красивого ребенка. И такого обаятельного: все любили его. Вот уже девяносто лет, как он умер — никто из живущих ныне Марри его не видел, — однако мы всегда вспоминаем о нем, когда вся семья в сборе, а потому он, мертвый, более реальная личность, чем многие из живых. Так что видишь, Эмили, он, должно быть, был необыкновенным ребенком… но все кончилось этим… — Кузен Джимми указал взмахом руки на поросшую травой могилу и строгое белое надгробие.

«Интересно, — подумала Эмили, — будет ли кто-нибудь вспоминать меня через девяносто лет после моей смерти?»

— Это старое кладбище заполнено почти до отказа, — продолжал размышлять кузен Джимми. — Осталось только место в том углу для Элизабет и Лоры… и для меня. А для тебя, Эмили, уже нет.

— Я и не хочу, чтобы меня хоронили здесь, — вспыхнула Эмили. — Я считаю, что это великолепно — иметь для семьи такое кладбище… Но я хочу лежать на кладбище в Шарлоттауне — с папой и мамой. Только одно меня беспокоит, кузен Джимми… Как вы думаете, похоже, что я умру от чахотки?

Кузен Джимми бросил критический взгляд в ее глаза.

— Нет, — сказал он, — нет, киска. В тебе достаточно жизни, чтобы жить и жить. Ранняя смерть не для тебя.

— У меня тоже такое чувство, — кивнула Эмили. — А еще, скажите, кузен Джимми, почему вон тот дом разочарованный?

— Который? Дом Фреда Клиффорда? Фред начал строить его тридцать лет назад. Он тогда собирался жениться, и его невеста выбрала для дома место и план. А когда дом был подведен под крышу, она бросила Фреда… взяла и бросила — прямо и открыто. И больше ни одного гвоздя не было забито на этой стройке. Фред уехал в Британскую Колумбию. Там и живет до сих пор… женился и счастлив. Но продать этот участок никому не хочет… так что я думаю, заноза в его душе еще сидит.

— Мне так жаль этот дом. Я очень хотела бы, чтобы его достроили. Он этого хочет — даже сейчас все еще хочет.

— Ну, думаю, этого никогда не произойдет. В жилах Фреда тоже есть кровь Шипли. Одна из дочек старого Хью была его бабушкой. А в жилах доктора Бернли — он живет вон там, в большом сером доме — этой крови еще больше.

— Неужели он тоже наш родственник, кузен Джимми?

— Седьмая вода на киселе. Кто-то из его предков как-то там доводился родней Мэри Шипли. Это было еще в Англии — его предки приехали сюда после нас. Он хороший доктор, но как человек почуднее меня будет. Чем можно такое объяснить? Он не верит в Бога… я не такой дурак.

— Ни в какого Бога?

— Ни в какого. Он язычник, Эмили. И так же воспитывает свою дочку. Я считаю, это возмутительно, Эмили, — сказал кузен Джимми доверительно.

— А мама разве ее ничему не учит?

— Ее мама… умерла, — отвечал кузен Джимми, как-то странно замявшись. — Мертва вот уже десять лет, — добавил он более уверенно. — Илзи[8] Бернли — замечательная девочка… волосы, как золотые нарциссы, и глаза, как желтые бриллианты.

— Ах, кузен Джимми, вы обещали рассказать мне о Потерянном Бриллианте, — с жаром воскликнула Эмили.

— Расскажу… конечно, расскажу. Так вот… случилось это там, где-то возле старой беседки. Пятьдесят лет назад Эдвард Марри и его жена приехали сюда из Кингспорта погостить. Она была благородной леди, носила шелка и бриллианты — совсем как королева, хотя отнюдь не считалась красавицей. И было у нее кольцо с великолепным камнем, стоившим две сотни фунтов. Такая куча денег! Не много ли, чтобы носить на одном женском пальце, как ты считаешь, Эмили? Оно сияло на ее белой руке, когда она приподнимала платье, поднимаясь по ступенькам беседки, но, когда спускалась по ним, его там уже не было.

— И его так и не нашли? — спросила Эмили, затаив дыхание.

— Нет, и не потому, что мало искали. Эдвард Марри настаивал на том, чтобы снести беседку… но дядя Арчибальд и слышать об этом не желал… потому что он построил ее для своей молодой жены. Братья поссорились из-за этого и больше никогда не были добрыми друзьями. Нет никого в нашей родне, кто не уделил бы когда-нибудь хоть немного времени поискам этого бриллианта. Большинство думает, что он лежит где-то за пределами беседки, в цветах или кустах. Но я-то знаю, что это не так. Я знаю, что бриллиант Мириам Марри до сих пор где-то в самой беседке. В лунные ночи, Эмили, я вижу, как он сияет… сияет и манит… но никогда не остается на одном и том же месте… Ты подходишь к нему… а он уже исчез, и ты видишь, как он смеется над тобой откуда-нибудь еще.

И снова появилось что-то пугающее не то в голосе, не то в глазах кузена Джимми, отчего у Эмили побежали мурашки по спине. Но ей нравилось, что он говорил с ней так, словно она была взрослой; ей нравились эти прекрасные места; и, несмотря на тоску по отцу и по домику в низине — тоску, которая постоянно преследовала ее и причиняла ей по ночам такую боль, что ее подушка была мокрой от тайных слез, она начинала опять немного радоваться прекрасному закату, и птичьим песням, и ранним хрустально-белым звездам, и лунным ночам, и поющим ветрам. Она знала, что жизнь здесь будет чудесной… чудесной и интересной… с этой увитой плющом летней кухней, со старой молочней, уставленной большими чанами, с прелестной дорожкой, ведущей к озеру, с солнечными часами, с Потерянным Бриллиантом, с Разочарованным Домом, и с людьми, которые не верят ни в какого Бога, даже в Бога Эллен Грин. Эмили надеялась, что скоро увидит доктора Бернли. Ей было очень любопытно узнать, как выглядят язычники. И она уже твердо решила найти Потерянный Бриллиант.