ИСТОРИЯ 5-ЙТАНКОВОЙ ДИВИЗИИ СС«ВИКИНГ»

Вольфганг Акунов

ИСТОРИЯ 5-Й ТАНКОВОЙ ДИВИЗИИ СС ВИКИНГ 1941-1945

Внимание! Мнение редакции сайта «Велесова Слобода» не всегда совпадает с мнением автора книги! Редакция сайта не разделяет христианское мировоззрение автора!

Дивизии Ваффен СС представляли собой подлинную элиту гитлеровских вооруженных сил. Из этой книги читатель узнает об истории формирования отборного соединения Ваффен СС, объединившего в своих рядах не только немцев, но и добровольцев из стран Северной, Западной и Восточной Европы – 5-й дивизии СС Викинг – ее организации, наиболее известных командирах и простых бойцах, в том числе и русского происхождения, проявивших себя в ходе военных действий «Европейской гражданской войны 1941-45 годов», военной подготовке волонтеров Ваффен СС, символике, обмундировании, знаменах, наградах и знаках различия чинов дивизии.

В отличие от бесчисленных публикаций, демонизирующих СС вообще, и Ваффен СС – в частности, или же, наоборот, безмерно превозносящих их заслуги и достоинства, пытаясь в то же время замолчать или оправдать совершенные ими преступления, книга История 5-й танковой дивизии СС Викинг представляет собой правдивую и неприкрашенную историю одного из лучших боевых соединений Третьего рейха в период самого ужасного и кровопролитного конфликта в истории человеческого общества.

ПОСВЯЩЕНИЕ

Светлой памяти моей матери Людмилы Филипповны Покорской-Акуновой.

Автор выражает огромную благодарность неутомимому исследователю Константину Залесскому, Валерии Данилиной, Виктору, Марии и Николаю Акуновым, без которых эта книга не увидела бы свет.

Вольфганг Акунов

СОДЕРЖАНИЕ:

ГЛАВА 1. АЛЫЕ ПАРУСА

ГЛАВА 2. ВИКИНГИ НОВОГО ВРЕМЕНИ

ГЛАВА 3. ОРДЕН НОРДИЧЕСКИХ МУЖЕЙ

ГЛАВА 4. СОЗДАНИЕ ДИВИЗИИ «ВИКИНГ»

ГЛАВА 5. ВОЕННАЯ ПОДГОТОВКА

ГЛАВА 6. КРОВОПРОЛИТЬЕ

ГЛАВА 7. КАВКАЗ

ГЛАВА 8. РАЗГРОМ

ГЛАВА 9. В ОСАДЕ

ГЛАВА 10. РАГНАРЁК

ПРИЛОЖЕНИЯ

ИСТОРИЯ 5-Й ТАНКОВОЙ ДИВИЗИИ СС ВИКИНГ 1941-1945

Нордическая сага

До самого конца бойцы дивизии СС Викинг

сражались не щадя живота своего. Даже терпя

поражения, они гордились тем, что сделали все

возможное и невозможное, чего требовал от

них воинский долг.

Г. Уильямсон. СС- инструмент террора[1].

Я с копьем кровавым

И мечом звенящим

Странствовал немало -

Ворон мчался следом.

Грозен натиск викингов.

Пламя жгло жилища.

В городских воротах

Яростно я бился.

Виса Эгиля Скаллагримссона.

Я пью за варягов, за дедов лихих,

Кем русская силя подъята,

Кем славен наш Киев, кем грек приутих.

За синее море, которое их,

Шумя, принесло от заката!

Граф А.К. Толстой. Змей Тугарин.

ГЛАВА 1. АЛЫЕ ПАРУСА^[2]

Цветами его корабли повиты,

От сеч отдыхают варяги,

Червленые берег покрыли щиты

И с черными вранами стяги.

Граф А.К. Толстой. Песня о Гаральде и Ярославне.

О термине «нордический»

Мечи булатны, стрелы остры у варягов,

Приносят смерть они без промаха врагу!

Ария Варяжского гостя из оперы Римского-

Корсакова «Садко».

Мы не случайно назвали нашу книгу нордической (курсив здесь и далее наш – В.А.) сагой. Слово «нордический» является историко-филологическим термином, ставшим достоянием широких масс народонаселения, пожалуй, лишь с выходом на телеэкран сериала «Семнадцать мгновений весны» – фильма, который, по глубочайшему убеждению автора этой книги, при всех своих слабых местах и многочисленных истоиических, униформологических, логических и прочих «ляпах» в котором по ходу действия цитировалось личное дело главного героя эпопеи – так полюбившегося советскому зрителю штандартенфюрера СС Штирлица в исполнении звезды советского экрана – киноартиста Вячеслава Тихонова, чьей обалденно-красивой черной формой с узким серебряным погоном на правом плече многие втайне так восхищались. Впрочем, не только им одним, а и его соратниками по опасной, трудной, и на первый взгляд, почти что не видной службе Родине, партии и правительству Третьего рейха[3] – красивыми, скромными людьми со слегка утомленными бессонными ночами, интеллигентно-утонченными лицами. Чего стоил один любимец наших кинозрителей актер Василий Лановой в роли генерала Ваффен СС Карла Вольфа! Оригинал – реальный Вольф (хотя и тот был тоже ничего, довольно видный из себя мужчина) – ему бы и в подметки не годился! Но, шутки в сторону – если подходить к вопросу чисто эстетически, то, вероятнее всего, не будь этих «семнадцати мгновений», не было бы и вдруг проснувшейся в позднем советском и постсоветском обществе столь непреодолимой тяги к немецким и псевдонемецким мундирам, черным и не черным, защитным и не защитным, синим, белым, камуфлированным, всяким (сколько их с тех пор было у энтузиастов сычевской и васильевской «Памяти», баркашовского «Русского Национального Единства», «хоругвеносцев», жириновцев[4], «асфальтовых» и «неасфальтовых» казаков, чинов Российского Имперского Союза-Ордена, Союза графа Келлера, Русского Обще-Воинского Союза и военно-исторических объединений – несть им числа). Но все они «вышли из эсэсовской шинели» штандартенфюрера Штирлица, в личном деле которого (по фильму) было сказано: «Характер нордический…беспощаден к врагам рейха»[5], и т.д. Звучало красиво, но для многих совершенно непонятно. Объяснений термина авторы сериала дать не пожелали (вероятно, рассчитывая на известный всему свету высочайший образовательный уровень наших соотечественников). Так что же в действительности скрывается за звучным термином «нордический», и по сей день оставшимся для многих непонятным?

«Нордический» (слово, производное от общегерманского «норд», «норден», то есть «север») означает «северный» (в значении «североевропейский»). Но при этом имеются в виду не просто северные страны Европы (к числу которых традиционно принято относить и расположенную весьма далеко от Европы «ледяную страну» – Исландию), а исключительно страны, населенные народами, говорящими на языках северогерманской (нордической) подгруппы германской[6] группы великой индоевропейской (индогерманской, индокельтской или арийской) языковой семьи – Норвегию, Швецию, Данию, автономные Фарёрские и Аландские острова и упомянутую выше Исландию – но никак не Финляндию, ибо язык населяющих эту страну финнов (родственный эстонскому, венгерскому, марийскому и др.), несмотря на присутствие в Финляндии значительного процента шведского по происхождению населения, относится не к северогерманской подгруппе, не к германской группе и даже не к индоевропейской языковой семье, а к совсем другой – финно-угорской – семье языков.

Таким образом, говоря о «нордических» странах и народах, мы оперируем категорией, имеющей, прежде всего, филологический характер.

Но существует еще и классификация стран – в соответствии с их географическим расположением. И потому, с точки зрения географии, ту же Финляндию, вместе с Норвегией, Швецией и Данией, относят к числу скандинавских стран, поскольку все они расположены на Скандинавском полуострове («острове Скандза» античных географов, с которого переселились на Европейский материк многие древнегерманские племена – во II веке до н.э. – тевтоны[7], через несколько столетий после тевтонов – юты-геаты, венделы-вандалы, но, прежде всего, готы[8], положившие в IV-V веках н.э. начало Великому переселению народов, сокрушившие Римскую империю и преобразившие лик всего Западного мира). Правда, современную Данию, территория которой ограничивается в основном северным побережьем Европейского материка с полуостровом Ютландией и прилегающими островами, считают «скандинавской» страной лишь по традиции (ибо Дания до середины XVII века владела полуостровом Сконе, расположенном на территории большого Скандинавского полуострова, пока не вынуждена была уступить его Швеции; впрочем, Финляндия также до 1809 года входила в состав Шведского королевства). И уж совсем некорректно считать «скандинавскими» странами далекие Исландию и Гренландию (как это нередко делается, опять же по традиции, ибо Исландия до середины 40-х годов, в Гренландия – до самого недавнего времени являлись «заморскими территориями» Датского королевства). Тем не менее, все эти страны (как и прибалтийские Эстония и Латвия, в разное время принадлежавшие датской и шведской короне) остаются (несмотря на порой происходившие между ними войны) связанными общностью исторической судьбы (было время, когда все они были объединены в рамках унии с Данией), общими давними связями с Германией и Нидерландами (как по линии торгового Ганзейского союз[9]а, так и в чисто политическом плане – Дания на заре своего государственного существования являлась пограничной областью – «маркой»[10] – Священной Римской империи, а затем, в свою очередь, долгое время владела Прибалтикой, немецкими Гамбургом, Альтоной и Шлезвиг-Гольштейном, Швеция – немецкой Померанией, и т.д.), общностью Христианской веры (евангелически-лютеранского обряда) и общностью происхождения большинства населяющих эти страны народов – потомков норманнов («северных людей») – этноним, который и по сей день является самоназванием норвежцев (nordmen). Именно этим объясняется их чувство общности и тяга друг к другу, стремление по возможности помочь в трудную минуту. Поэтому нас не должно удивлять то обстоятельство, что, например, в ходе войны Латвии и Эстонии за независимость против большевиков в 1918-1920 годах латышам и эстонцам пришли на помощь немецкие, датские и шведские добровольцы, что в период советской агрессии против Финляндии в ходе «зимней войны» 1939-1940 годов норвежские, датские, шведские и эстонские добровольцы сражались на стороне «белофиннов», и что в годы Второй мировой войны, как мы узнаем из этой книги, датские, шведские, норвежские, эстонские, латышские и нидерландские волонтеры сражались на стороне Германии против Советского Союза.[11]

«Морские кони» и «морские короли»

Отважны люди стран полнощных,

Велик их Один бог, угрюмо море.

Ария Варяжского гостя

В переводе на русский язык слово «викинги» означает «люди заливов» (от их излюбленной тактики устраивать неприятельским кораблям засады в заливах) или, по другому толкованию, «люди битвы, «рубаки», «воители».

«Эпоха викингов» началась 8 июня 793 года н.э. В этот день к островку Линдисфарн у восточного побережья Шотландии причалили ладьи необычной постройки – с высоко задранными носом, украшенным грозно ощеренной драконьей головой, и кормой, под большими алыми парусами. Всего через мгновение монахи местного монастыря, вышедшие встретить незваных гостей, очутились в адском пекле. Сошедшие на берег вооруженные до зубов свирепые белокурые исполины в железных шлемах[12], с длинными копьями, кроваво-красными щитами, мечами и секирами, с ужасным, львиным рыком ринулись на штурм монастыря. Охваченные священным боевым неистовством[13], они выли по-волчьи[14] и ревели по-медвежьи, визжали по-кабаньи, свирепо скалились, дико вращали глазами и грызли в бешенстве собственные щиты. Своими грозными секирами заморские пришельцы разнесли в щепы ворота монастыря и вмиг разграбили церковное имущество, тщательно обшарив все углы. Всех, кто пытался оказать им сопротивление, русые гиганты убивали на месте или же, под громкий хохот, выгоняли на берег и топили в море, не забыв при этом снять с них одежду, столь ценную в «полнощных странах» Северной Европы.

В мгновение ока, белокурые и рыжие пришельцы, забив захваченный монастырский скот, побросали туши на свои драконоголовые корабли и вместе с добычей бесследно исчезли в морской дали.

Здесь мы, с позволения уважаемых читателей, на миг прервем нить нашего повествования, чтобы сделать немаловажную оговорку. Разумеется, среди норманнов и, в частности, викингов, попадались не только «белокурые бестии»[15] и «Эйрики Рыжие»[16], но и «Гальвданы Черные», а, попросту говоря – брюнеты. Представления о «нордических людях» («истинных арийцах») как о сплошь голубоглазых и длинноголовых гигантах появились в чисто умозрительных представлениях кабинетных теоретиков-«ариософов» XIX века, от которых расовые идеологи гитлеровского национал-социализма позаимствовали эти представления скорее по инерции, чем по глубокому внутреннему убеждению. Не случайно сам Адольф Гитлер – ярко выраженный брюнет круглоголового (брахокефального) альпийского типа (хотя и голубоглазый[17]) абсолютно не соответствовал критериям «нордического» или арийского человека, а вот многие финны или эстонцы, язык которых не имел с индогерманской семьей ничего общего – соответствовали. Впрочем, в дальнейшем мы еще коснемся этой темы, и даже приведем для наглядности таблицу расовых типов (по Гансу Гюнтеру), пока же продолжим прерванную нить повествования нашей нордической саги.

С нападения неведомых дотоле морских разбойников на остров Линдисфарн, повергнувшего в ужас весь тогдашний европейский мир, началась столь кровавая для Ойкумены[18] эпоха завоеваний викингов. Набег на Линдисфарнский монастырь был лишь началом и прелюдией к набегам северных пиратов на цивилизованные страны тогдашнего мира.

Более пятисот лет держали мир за горло эти «рыцари открытого моря», для которых корабль был тем же, чем конь – для «кентавров» Аттилы, Горки Булги[19] и Чингисхана. Не случайно в поэтических висах – героических песнях[20], сложенных дружинными певцами-скальдами[21], для описания корабля использовалось поэтическое сравнение («кеннинг») «морской конь»! Свои разбойничьи походы викинги начинали от далеких фьордов исхлестанного штормами, изобилующего коварными рифами Норвежского побережья. Причем морские набеги норманнов почти всегда были на редкость результативными.

Каким великолепным было, вероятно, зрелище ладей викингов, взлетавших на белопенные волны, напоминавшие серебристую гриву Слейпнира – восьминогого[22] скакуна «Отца богов» – одноглазого Одина, на чьем копье держится весь мир[23]! Над резными драконьими головами форштевней с острыми зубами и высунутыми языками трепетали раздуваемые ветром алые купола могучих парусов. На бортах, словно шляпки гигантских гвоздей, сверкали алые, подвешенные вплотную друг к другу щиты. Как, должно быть, ликовали друзья, завидя издали приближающийся могучий флот викингов, и как, должно быть, дрожали в бессильном гневе их насмерть перепуганные недруги! Устрашающий эффект наверняка усугублялся разверстыми драконьими пастями, драконоподобными очертаниями самих кораблей и их вызывающе яркой, кричащей раскраской.

Судя по знаменитому «гобелену из Байё», запечатлевшему одну из самых выдающихся военно-морских операций раннего Средневековья – переправу и высадку в Англии герцога Нормандии Вильгельма Завоевателя в Англии в 1066 году – почти каждая доска обшивки норманнских кораблей были выкрашены другим цветом. Не менее резкими цветовыми контрастами отличались окраска парусов и щитов. Но щиты норманнов были ярко окрашены лишь с внешней стороны, а с внутренней стороны всегда были белыми. Если щиты были повернуты внутренней стороной наружу, это означало, что норманны приближаются с мирными намерениями (что, впрочем, случалось весьма нечасто, да и то не раз использовалось как коварная уловка – «нордическая хитрость», по любимому выражению Адольфа Гитлера[24]). Вильгельм[25] Завоеватель был прямым потомком предводителя викингов Рольфа (Хрольфа или Хрольва)[26] – основателя Нормандского герцогства в устье реки Секваны (Сены), на территории (Западно-) Франкского королевства (нынешней Франции). Отчаявшись от постоянных неудач в борьбе с «северными людьми», франкский король Карл Простоватый (видимо, и впрямь не страдавший избытком ума), заключил с Рольфом мир, выдал за него свою дочь принцессу Гизелу и передал вождю викингов во владение королевские земли на побережье Ла-Манша (которыми Рольф фактически уже и без того владел, без всякой королевской грамоты, завоевав их собственным «копьем кровавым и мечом звенящим», по выражению знаменитого скальда-викинга Эгиля Скаллагримссона). Со своей стороны, Рольф принял христианство, признал себя вассалом короля Карла и уже на «законных основаниях» вступил во владение завоеванной областью, получившей с тех пор название Нормандии – по захватившим и заселившим ее норманнам. Как писал наш замечательный поэт граф А.К. Толстой в своей «Песни о походе Владимира на Корсунь»:

И шлет в Византию послов ко двору:

– Цари Константин да Василий!

Смиренно я сватаю вашу сестру,

Не то вас обоих дружиной припру,

Так вступим в родство без насилий!

Вообще, история норманна Рольфа очень напоминает историю потомка викингов (осевших уже не на франкской, а на славянской земле) князя стольно-киевского Володимера[27] Красное Солнышко из рода Рюрика Ютландского, или, как его именовали дружинники-варяги – «конунга Вальдемара»[28]).

Что делать с Владимиром? Вынь да положь!

Креститься хочу да жениться!

Не лезть же царям, в самом деле, на нож?

Пожали плечами и молвят: – Ну, что ж!

Приходится ехать, сестрица!

Мы знаем, что Владимир, как и Рольф, добился своего:

Свершился в соборе крещенья обряд,

Свершился обряд обвенчанья,

Идет со княгиней Владимир назад,

Вдоль улиц старинных да светлых палат,

Кругом их толпы ликованья.

В 1066 году от Рождества Христова потомок Рольфа (в крещении – Роллона или Ролло) – Вильгельм Завоеватель – завладел и Англией. С тех пор норманнские львы (сохранившиеся и в гербе Нормандского герцогства – нынешней фрамнцузской провинции Нормандии) – вошли в английский герб. Эти три золотых льва на красном поле норманнского щита указывали на происхождение Вильгельма Завоевателя от Роллона – родича древних датских конунгов. Датские короли также имели в гербе трех львов, перекочевавших со временем и на герб основанного датскими крестоносцами в земле язычников-эстов города Ревеля, или, как называли его эсты, «Датского града» (эст.: Линданисе, или Таани Линна – нынешней столицы Эстонии – Таллинна[29]), а с него и на герб независимой Эстонской[30] республики. Тем не менее, три золотых льва на червленом поле стали, после завоевания Англии норманнами Вильгельма, считаться, в первую очередь, английскими[31].

Собственно говоря, нападения норманнских викингов на Англию начались гораздо раньше. Еще в 794 году н.э. «северные люди» напали на монастыри Ярроу и Вермут на восточном побережье Англии. В 795 году викингами был разграблен монастырь Святого Коломбы на острове Иона. Действуя по принципу: «Бей и беги!», они налетали внезапно, наносили удар и столь же мгновенно исчезали с добычей. В 797 году норманны опустошили остров Мэн с древним монастырем, посвященным Святому Патрику – покровителю Ирландии. В 800 году, известном как год коронации франкского короля Карла Великого в Риме из рук папы короной императора Запада (то есть восстановленной Западной Римской империи), викинги завладели Фарёрскими островами. Как писал один франкский монах-современник, очевидно, не чуждый античной образованности: «Эти дикие звери идут по полям и холмам… жгут, грабят и опустошают все – жестокие орды, беспощадные когорты и смертоносные фаланги». По всему христианскому миру в церквях молились: «Избави нас, Господи, от ярости норманнов»[32]. Впрочем, справедливости ради следует заметить, что история повторяется. Не столь уж далекие предки этих истово молящихся в храмах, насмерть перепуганных норманнскими викингами крещеных франков и бургундов, лангобардов, готов, англов, саксов и ютов всего пару столетий тому назад сами наводили ужас на римлян и греков, точно так же возносивших в церквях молитвы тому же Богу, умоляя спасти их от ярости германских варваров[33]! А всего через пару столетий после окончания «эры викингов» потомки этих самых викингов, крещеные датчане[34], перепуганные морским разбоем новых вышедших на историческую сцену пиратов – прибалтийского племени куршей-куронов (давших название Курляндии-Курземе), в свою очередь будут истово молиться у престола Всевышнего о том же самом: «От куршей избави нас, милостивый Господи Боже!»[35]. В-общем, как писал граф А. К. Толстой в своем поморском сказании «Боривой»:

И епископ с клирной силой,

На коленях в церкви стоя,

Молит: – Боже, нас помилуй,

Защити от Боривоя!

Поначалу жертвы нападений викингов знали о нападавших лишь то, что те, переправившись через море, пришли с далекого Севера, из страны, «где, утомившись, заканчивается свет», как писал в те времена один высокоученый книжник. Поэтому-то смелых и жестоких язычников прозвали «норманнами»[36], или «северными людьми». В дальние заморские походы, на разбой и грабеж, в торговые экспедиции или в наемники-варяги к правителям других стран, а также на поиски новых земель для поселения отправлялись прежде всего самые смелые и сильные из северных германцев. Именно этих «людей длинной воли» соотечественники называли «викингами», от слова «вик» (залив), ибо, как мы уже знаем, излюбленной тактикой северных морских разбойников были засады на неприятельские корабли в заливах.

«Неведомой» для линдисфарнских монахов, англосаксонских и франкских летописцев землей был Скандинавский полуостров («остров Скандза» греко-римско-готских хронистов) и полуостров Ютландия (откуда был родом первый русский князь Рюрик[37]) – земли, на которых сегодня расположены такие мирные и буржуазно-благополучные королевства Швеция, Норвегия и Дания. На их суровых побережьях, во фьордах и на островах, в тяжелых природных условиях, в далеко отстоявших друг от друга селениях, а чаще – укрепленных крестьянских хуторах-усадьбах («гардах»[38]) – вели изнурительную, каждодневную борьбу за выживание свободные северогерманские общинники («бонды») – рыбаки, охотники, землепашцы и скотоводы. Их суровый мир всецело принадлежал мужчинам. Глава рода обладал неограниченной властью над младшими мужчинами, женщинами, детьми и рабами («треллами»).

Норманны – общие предки «нордических» народов, то есть современных шведов, датчан, норвежцев и исландцев (языки которых и ныне весьма сходны) – общались между собой практически на одном и том же наречии, условно именуемом «древненорвежским», «старонорвежским» («древнесеверным») языком (norroen), особенную близость к которому сохранил современный исландский язык. По свидетельствам современников, норманны, вследствие большого сходства языков, могли свободно общаться на своем языке также с англосаксами.

Главной целью всякого норманна была власть. Необходимо было не только захватить ее, но и сохранить, каждодневно доказывая свое право на власть. Всякое проявление слабости считалось среди норманнов позором, а трусость – преступлением. На этих воззрениях «северные люди» воспитывали свою молодежь. Ни собственная, ни, тем более, чужая жизнь не имели в глазах «нордического человека» большой ценности. Знаком особой милости богов считалось счастье погибнуть в бою с мечом в руке, призывая имя «Всеотца» Одина и его братьев Вилли и Ве, как подобает доблестному мужу. А вот мирно скончаться в собственной постели, «как корова в хлеву», «соломенной смертью», почиталось величайшим позором. Славные мужи, павшие с оружием в руках на поле боя, в сопровождении прекрасных и божественных воительниц – валькирий отправлялись прямиком в небесный чертог «Альфатера» Одина – Вальяскьяльву или Вальгаллу (Валгаллу) пировать и веселиться. Умершие же жалкой и позорной «соломенной смертью» отправлялись в унылый мрак царства мертвых – Гелль.[39]

В этой связи нельзя не согласиться с мыслью, совершенно справедливо высказанной современным отечественным историософом А. Макеевым, согласно которой нордические культы были «способны привлекать к себе людей особого типа – образно говоря, «типа викинга», воина.[40] Дополним сказанное словами современного иследователя А. Хлевова, позаимствовав их из его весьма ценной работы «Феномен северной дружины»: «Состояние войны – привычное и естественное состояние общества эпохи средних веков. Вооруженный человек, безусловно, находился в центре «линий напряжения» той эпохи, являя собой единственную реальную силу. Критерий оценки вооруженных сил может быть только один – эффективность. И по этому решающему показателю войска викингов остааются для своей эпохи если не недосягаемым, то все же образцом: ни Европа, ни Азия не смогли создать альтернативных воинских формирований, способных положить конец деятельности северных отрядов или устойчиво удерживать инициативу в своих руках. Движение викингов не было остановлено – оно прекратилось само (курсив наш – В.А.) в силу, прежде всего, внутренних причин».

По мнению А. Хлевова, причина описанной сверхэффективности сесерных дружин лежала, прежде всего, «в области духа, в исповедуемой ими религии. Он подчеркивает ключевое значение «дружинной идеологии с осбственными критериями поведения и кодексом чести, со специфическим культом (повышенная популярность в среде викингов Одина и Тора, своеобразное и уникальное представление о посмертном воздаянии для избранных воинов в форме «казарменного рая» Вальгаллы)[41]

Со временем у северных германцев сложилось нечто похожее на сословия: «ярлы» (благородные, знатные люди), «карлы»[42] (свободные мужчины-воины) и «треллы» (рабы). Но до установления подлинного сословного общества, с четкими и почти непреодолимыми рамками между сословиями, было еще далеко. Все важнейшие вопросы решало народное собрание – «тинг»[43] (у континентальных германцев – «динг»). На тинг сходились все свободные мужи, непременно с оружием, в первую очередь – с копьями и щитами. Копье (атрибут верховного бога Одина-Вотана, охранявшего[44] своим копьем все договоры) считалось главным оружием всякого германца. Не существовало у норманнов (в отличие, например, от древних кельтов) и особого священнического сословия («профессионального» жречества). Обязанности жрецов («годи») выполняли, как бы «по совместительству, представители светской родоплеменной знати, являвшиеся, прежде всего, воинами (как, впрочем, и всякий свободный мужчина). О существовании у древних (и, в частности, северных) германцев жреческой касты «арманов», якобы передававших свои священнические функции по наследству, исторически подтвержденных сведений не сохранилось (вопреки утверждениям австро-немецкого «народнического» философа конца XIX-начала ХХ веков Г(в)идо фон Листа, о котором у нас еще пойдет речь на следующих страницах этой книги).

Что же гнало норманнов в открытое море? Что превращало оседлых «бондов» в лихих викингов, почитавших «чужую головушку – полушкой, да и свою шейку – копейкой»? Во-первых, суровая Скандинавия с ее скалистыми горами, занимающими большую часть территории, бедными, неплодородными почвами и нехваткой пригодной для обработки земли с определенного момента, в результате демографического взрыва, оказалась не в состоянии прокормить всех обитавших на ней людей. Во-вторых, рассказы бывалых мореходов о богатствах монастырей, церквей и городов по ту сторону моря манили туда все новых искателей добычи и славы, готовых покинуть родные скалы и самим попытать счастья. В-третьих, в Скандинавии со временем начала медленно, но верно укрепляться власть королей («конунгов»[45]), стремившихся подчинить себе не только свободных «бондов» («карлов»), но и местную знать – «герсиров» (родоплеменных вождей) и «ярлов»[46] (знатных предводителей дружин). Между тем, каждый из них, имевший хотя бы небольшую дружину – «гирд» у норвежцев, или «грид» у шведов (это обозначение гребной дружины аналогично по значению древнерусскому «гридь»; производное от которой – «гридница» – означало пиршественную палату, в которой веселился князь-конунг со своими гридями-дружинниками) и хотя бы один корабль, сам почитал себя «королем» (хотя бы и «морским») и при первой же возможности стремился избежать подчинения «королю сухопутному». В-четвертых, вероятнее всего, в дело вступил «фактор пассионарности», говоря словами покойного Льва Гумилева, властно звавший за собой «людей длинной воли».

Уже давно и хорошо знакомые с морем, ветрами и непогодой, норманны, быстро снискавшие себе славу лучших мореходов подлунного мира, еще до начала собственно «эпохи викингов», в VII веке н.э., научились строить свои знаменитые быстроходные ладьи, столетием позже прозванные жителями парализованной страхом Европы «морскими драконами». Сами викинги именовали их просто «драконами» («драккарами»), и именно для усиления сходства со сказочным чудовищем украшали носы своих «длинных кораблей» искусно вырезанными из дерева драконьими головами. Все «драккары» викингов приводились в движение сидевшими на веслах гребцами-дружинниками (гирдманами, гридями) и управлялись с помощью кормила (штира, или штюра) – большого рулевого весла, расположенного с правой стороны. Кормчий, или рулевой (штирман, штюрман, стирман, стюрман – от этого происходит наше русское слово «штурман») правил «драккаром», повернувшись спиной к левому борту.[47] В 1880 году такой «драккар»[48] был найден при раскопках норманнского могильного кургана в Гокстаде, на южном побережье Норвегии.

Эта узкая, длинная, с малой осадкой ладья имела в длину 23,8 м в ширину 5, 25 м и в высоту 1, 75 м, косо срезанный киль, высокие борта из прочных дубовых досок, 32 вытесанных из сосны весла (длиной 5,5 м, с лопастями шириной 12 см), грациозные нос (форштевень) с драконьей головой и корму (ахтерштевень). Ладья приводилась в движение 16 парами гребцов, защищенных от вражеских стрел и метательных копий круглыми или каплевидными щитами, закрепленными на бортах с внешней стороны (кроме того, за счет прикрепленных к бортам щитов викингов во время плаванья повышалась высота бортов), а при попутном ветре – один прямой широкий прямоугольный парус (площадью около 70 квадратных метров), чаще всего алого цвета[49]. Гребных «банок» (скамей для гребцов) не было, и каждый викинг-гирдман сидел на своем «сундуке мертвеца» (выражаясь словами героев бессмертного пиратского романа «Остров сокровищ» кумира нашей юности Роберта Льюиса Стивенсона!) припасенном для пожитков и добычи. Мачта ставилась в укрепленный на киле дубовый степс (при необходимости ее убирали и шли на веслах). Когда «драккар» норманнов, рассекая пенные морские волны, шел под своим огромным алым парусом, отверстия для весел задраивались. При особенно сильном волнении в море и в дождь викинги натягивали над головами полотно, поскольку палуб «драккары» викингов не имели. На мачте викинги обычно поднимали значок или флаг с изображением ворона Одина[50], служивший им знаменем[51] в боях на море и на суше (нередко флаг на мачте заменялся металлическим флюгером с изображением того же ворона, указывавшим заодно направление ветра).

Как писал граф А.К. Толстой в уже цитировавшейся нами «Песни о походе Владимира на Корсунь»:

Готовы струги[52], паруса подняты,

Плывут к Херсонесу варяги;

Поморье, где южные рдеют цветы,

Червленые[53] вскоре покрыли щиты

И с русскими вранами[54] стяги.

Спустя 13 лет после этой находки по образцу «гокстадской ладьи» был построен точно такой же «драккар», мореходные качества которого были незамедлительно опробованы на просторах Атлантики. Даже в самых неблагоприятных погодных условиях «морской дракон» летел над гребнями волн легко и плавно, как птица. При попутном ветре ладья викингов была способна развить под парусом скорость до 9,3 морских миль (17,2 км) в час.[55] Расстояние от Бергена в Норвегии до Ньюфаундленда – места первого поселения норманнов в Америке (4800 км) «морской дракон» проделал всего за 27 дней. Такой «драккар» легко мог взять на борт 70 человек, 400 кг оружия, 2500 кг провианта и полтонны других грузов. В те времена упадка кораблестроения (даже в Византийской империи – наследнице высокоразвитой греко-римской цивилизации античности!) никто, кроме викингов, не умел строить такие корабли.

Жизнь викингов была связана с кораблем настолько тесно, что их предводители – «морские короли» – приказывали даже хоронить себя в своих «драккарах». После смерти отважного мореплавателя его «морского коня» вытягивали на берег, укладывали в него покойника со всеми почестями – вместе с оружием и важнейшей утварью – после чего опускали корабль-саркофаг в глубокую могилу, закладывая ее сверху каменным сводом. Впрочем, существовал и другой обычай, согласно которому корабль с покойником поджигали и выпускали в море на волю волн[56].

Наряду с «длинными (боевыми) кораблями», у викингов имелись и транспортные суда – так называемые «змеи» («шнеки»), использовавшиеся для перевозки переселенцев в новые земли – на Фарёрские и Оркнейские острова, в Ирландию, Англию, Исландию, Гренландию, Америку (Винландию), реже – в континентальную Европу.

Возвращавшиеся «к родным скалам» из морских походов викинги своими захватывающими рассказами о богатых заморских землях и наглядными доказательствами истинности рассказанного в виде добычи увлекали за море все новые полчища соплеменников. Вскоре флотилии их кораблей появились у берегов Европы под предводительством «морских королей», избранных викингами за личное мужество и опытность в военном деле. В 839 году один из них, норвежец Торгейс, провозгласил себя «королем всех иноземцев в Ирландии».

Из года в год викинги продолжали совершать набеги на восточное побережье Англии. В 839 году 350 «морских драконов» вошли в устье Темзы. Викинги захватили Лондон и разграбили епископскую резиденцию Кентербери. Знаменитый викинг Рагнар по прозвищу Кожаные Штаны сделался королем Шотландии.

Обшарив вдоль и поперек атлантическое побережье Европы, викинги пустились вверх по большим рекам, предав огню города по рекам Сене, Сомме и Гаронне, Аахен, Кельн, Трир, Майнц, Вормс, Бинген и Ксантен (легендарную родину героя «Песни о Нибелунгах» – Зигфрида Погубителя Дракона[57]). Туда, где выныривала из морских волн хищно оскаленная драконья голова, приходила большая беда. Один из франкских летописцев-современников писал: «Сам Бог послал этих одержимых из-за моря, чтобы наказать франков за грехи»», и добавлял: «В морях они ищут себе пропитание: ведь они суть обитатели моря!»…

Захватив Аахен, откуда еще не так давно правил своей Западной империей Карл Великий, викинги разграбили императорский дворец и превратили императорскую часовню в конюшню. Восточным франкам удалось изгнать их лишь в 891 году, при короле Людовике (Людвиге[58]) Немецком, прославленного за эту победу в героической песни «Людвигслид»[59].

Лишь тот достоин именоваться морским королем, кто никогда не спал под закопченным потолком и никогда не опустошал свой рог с медом[60] у домашнего очага[61]. Так говорит «Круг земной» (Геймскрингла)[62] – классическое произведение исландской литературы, сочинение скальда Снорри Стурлусона – об этих полных неиссякаемой энергии людях моря, начавших в эпоху распада родовых отношений на свой страх и риск вести войны, вторгаться с побережья в чужие страны и завладевать заморскими землями. Среди многочисленных трофеев викингов можно было найти и выломанный замок от городских ворот Парижа, и колокол Сен-Жерменского аббатства. Впрочем, таким же манером знаменитые «Корсунские врата» попали в Хольмгард-Новгород – вотчину потомков славного викинга Рюрика.

Вступая в бой с безумною отвагой, пренебрегая ранами и опасностью, бросались они на врага, порой без шлемов и щитов, не страшась грозящей гибели, ибо знали, что павших в бою валькирии умчат на крылатых конях в чертоги Одина.

Зубастые драконьи головы с высунутыми языками беспрестанно появлялись не только у берегов Альбиона. Неукротимое морское племя одолело на своих «драккарах» и грозный Бискайский залив, и Гибралтар, и Средиземное море, оставив за собой кровавые следы и на Сицилии, и в Леванте. Маршруты других морских набегов викингов вели в Балтийское и Белое моря. В то время как норвежские викинги (собственно норманны) избрали своей главной мишенью земли западных и восточных франков (соответственно, будущих французов, голландцев, бельгийцев и немцев), а датские викинги (даны) – в основном Англию, шведские викинги-варяги[63] проникли по большим рекам далеко вглубь Руси, добрались до Черного моря, перемежая нападения на византийские города[64] со службой цареградским императорам в качестве наемных солдат[65]. Эти азартные морские кочевники, окружившие свою плавучую родину – корабль с драконьей головой – поистине сверхчеловеческой любовью, оставили многочисленные рунические надписи не только на берегах Малой Азии и Северной Африки, но и на восточном побережье Америки. Но вопроса рун и рунологии мы коснемся подробнее на дальнейших страницах нашей книги.

Но викинги не только грабили, но, как всякие пираты, торговали награбленным. И в этой связи необходимо подчеркнуть, что становление древнерусской государственности происходило именно на путях «из варяг в греки» (как и «из варяг в арабы»), характеризуясь высочайшей степенью межэтнических и межкультурных контактов. Именно торговые пути[66] явились стержнем, вокруг которого сложилось Древнерусское государство, причем главную роль в этой торговле играли (согласно «Повести временных лет») именно скандинавские викинги («варяги-находники из заморья»). Не случайно этот период русской истории совпадает по времени с «эпохой викингов» в Европе (879-1066). Варяги, обладавшие современным оружием, сочетавшим скандинавские традиции с достижениями «Римской» (а на деле – франкской) империи Каролингов[67] и высокую транспортную культуру (их «драккары», как уже говорилось выше, в данную эпоху не знали себе равных) прорывались к сакральным и материальным ценностям Византии и арабского Востока (чего стоят одни только морские налеты на Царьград, Севилью, Берда’а!), вовлекая по пути в этот процесс славянские и финно-угорские группировки. И очень скоро, путем социально-этнического взаимодействия, через взаимопроникновение разных уровней духовной и материальной культуры, скандинавские воины-купцы слились с частью родоплеменной славяно-балто-угрофинской знати, дав начало возникновению нового этносоциума под названием «русь»[68] – широкого надплеменного (хотя, на первых порах, и характеризующегося очевидным преобладанием норманнского элемента) дружинно-торгового общественного слоя, сплотившегося вокруг князя-конунга и образующего его гридь-дружину, войско, звенья раннефеодального аппарата власти, заселившего города «Русской земли» безотносительно к племенной принадлежности и защищенного княжеской «Русской правдой» («Правдой роськой»).

В своих дерзких по замыслу и молниеносных по воплощению в жизнь разведывательных походах в нелюдимые полярные моря к берегам Новой Земли, Шпицбергена, Гренландии, в Баффинов и в бурный Бискайский залив викинги шли неукротимо – сквозь штормы, плавучие льды, мрак, туман и лютый холод, не имея ни компаса, ни других, даже простейших мореходных инструментов, хорошо известных мореплавателям позднейших времен. Днем им указывало путь Солнце, ночью – Полярная звезда (которую сами викинги именовали «Путеводной»). Впрочем, согласно новейшим исследованиям, викинги якобы ориентировались в пасмурную погоду с помощью кусочков магнитной руды. Кто знает?

Но свойственные всем норманнам «нетерпенье и тяга к перемене мест», необузданный нрав, нежелание повиноваться и обостренное чувство чести, выливавшееся в драчливость – все это чаще всего мешало «сынам Севера» закрепить свои завоевания. Виной тому были также беспрестанные распри и раздоры, когда брат то и дело обнажал меч на брата. Так, к примеру, поселения викингов в Гренландии оказались опустошенными вовсе не вследствие успешных нападений эскимосов («скрелингов»[69]), а из-за междоусобиц. Впрочем, в целом ряде случаев (в Нормандии, Англии, Ирландии, Шотландии, Южной Италии, Сицилии и на Руси) «морским королям» удалось сделаться феодальными властителями над коренным населением, веру, язык и культуру которого они, впрочем, очень быстро перенимали.

Как писал о норманнской экспансии в своем фундаментальном философском труде «Формирование человека» ректор Гейдельбергского университета – оберштурмбанфюрер СС доктор Эрнст Крик – один из ведущих философов Германии 20-40-х годов прошлого века:

«Викинг – тип первобытного воина из свободных крестьян, выделившийся в результате свободного развития расовых инстинктов. Избыток сил нашел разрядку в героическую эпоху викингов с VIII по XI века. Переселения народов похожи на извержения вулканов, но переселения северных германцев во многих отношениях уникальны. Это был взрыв первобытного субъективизма, не имеющий себе подобных. Эти крестьянские сыновья отправлялись в поход небольшими группами, вольными союзами, и каждый считал себя завоевателем мира на свой страх и риск. Они заселили северные страны вплоть до Гренландии, охватили Европу с четырех сторон, создали стабильные государства в России, Исландии, Франции, Англии и Италии. Их посылало не государство; наоборот, у себя на родине они бежали от сильной власти, например, норвежского короля Гаральда Прекрасноволосого, но, в конечном счете, сами основывали государства. И, несмотря на это, героическая эпоха викингов являет собой картину бессмысленной растраты сил благородной крови…

Норманнам не хватало внешних естественных рамок и внутренних связей, задатки для образования великих империй были, но все упиралось в отдельную личность, со смертью которой каждый опять становился сам по себе»[70].

Как совершенно правильно указывал современный российский медиевист-скандинавист А. Е. Мусин, реальным местом образования «руси» стал район «Старой Ладоги, как зоны контактов славян и скандинавов в контексте финноугорского субстрата»[71]. И лишь к началу XII века название «русь» утратило свое значение социального термина, окончательно растворившись, как слой, в массе восточного славянства и оставив ему свое название и самосознание, что и ознаменовало сложение древнерусской народности (аналогично тому, как потомки норманнов Роллона и Вильгельма Завоевателя примерно к этому же времени окончательно растворились в среде франко-бретонского населения, войдя вместе с ним, под именем «нормандцев» в состав складывающейся французской нации).

Как писал Эрнст Крик в «Формировании человека»:

«Когда северный субъективизм нашел в христианстве средство самоопределения, а короли в церковной организации – средство образования государства, сила экспансии была исчерпана, и Север снова оказался в изоляции. Северные германцы были во всем противоположны римлянам: Рим воспитывал надежную государственность, методично расширял свои владения, подчинил Я государству; норманны же были гениальными дикарями, в своих завоеваниях они не следовали никакому плану и произвольно оставляли завоеванные позиции, стремились к личной славе, власти и добыче. Норманны растворялись в завоеванных народах: через несколько столетий они романизировались и русифицировались».[72]

Хотя даже с принятием христианства нравы варягов изменились далеко не сразу (они и веру в Единого Бога проповедовали даже среди соплеменников не столько кротким Евангельским словом, сколько мечом, копьем и топором – не зря атрибутом Крестителя Норвегии конунга Олава Святого стала, наряду с Крестом, боевая секира![73]), общество неумолимо изменялось, и в нем все меньше места оставалось для викингов и их безумно храбрых «морских королей»[74]. И постепенно «морские драконы» с ярко раскрашенными бортами, увенчанными блестящими щитами, с алыми парусами и угрожающе раззевающими пасти, грозно приподнятыми над волнами драконьими головами, перестали бороздить моря. И ворон Одина на мачтах кораблей уступил место иным эмблемам.

Связь времен

Жив только такой миф, ради которого

люди готовы идти на смерть.

Альфред Розенберг. Миф ХХ века.

Тем не менее, память о викингах, как отважных мореходах и непобедимых воинах, продолжала жить в родовой памяти германских народов (прежде всего скандинавских, но также английского и немецкого). А после перевода сохранившихся в Исландии – своеобразном «заповеднике норманнской культуры» – Старшей и Младшей Эдды и множества саг эпохи викингов сперва на скандинавские, а затем на немецкий и английский языки к середине ХIХ века интерес к викингам во всем тогдашнем мире необычайно оживился – произошел своего рода «нордический ренессанс». Появилось множество обществ по изучению и популяризации рун и вообще древнего нордического культурного наследия (крупнейшим из которых было Общество Г(в)идо фон Листа). И когда в годы Второй мировой войны «имперский вождь» (рейхсфюрер) СС Генрих Гиммлер решил сформировать фронтовую дивизию, состоящую наполовину из представителей «северных народов» (которых он представлял себе, в идеале, сплошь голубоглазыми долихокефалами[75]), он, не колеблясь ни минуты, решил дать ей название «Викинг»[76]. В качестве петличного знака для чинов этой дивизии, снискавшей себе впоследствии известность под названием 5-й танковой дивизии СС Викинг, был избран форштевень (носовая часть) ладьи викингов с драконьей головой и круглыми щитами вдоль борта.[77] На выбор этой эмблемы, несомненно, повлияло и следующее обстоятельство. Одно из крупнейших белых добровольческих соединений Германии периода Ноябрьской революции и последующих событий, весьма напоминавших гражданскую войну – чины 2-й Вильгельмсгафенской военно-морской бригады капитана III ранга Германа Эргардта (сокращенно именуемой просто бригадой Эргардта) носили на левом плече опознавательный знак овальной формы, представлявший собой обрамленное каймой в виде корабельного каната изображение плывущего по морю на всех парусах «драккара» викингов с вымпелом на мачте с надписью готическими литерами Вильгельмсгафен (позднее – Эргардт) на ленте под ладьей и пучком дубовых листьев под лентой. Чины бригады Эргардта, выступавшие под черно-бело-красным кайзеровским военно-морским флагом (являвшимся одновременным военным флагом Германской империи Гогенцоллернов) одними из первых среди белых добровольцев-фрейкоровцев украсили свои стальные шлемы, броневики и автомобили изображениями крюковидных крестов-свастик[78] (наносившихся белой масляной краской или просто мелом). Между прочим, в бригаде Эргардта служили и носили на рукаве ладью викингов многие будущие видные чины СС и иные деятели Третьего рейха – например, Вильгельм («Вилли») Биттрих (будущий обергруппенфюрер СС и генерал Ваффен СС, поочередно командовавший в годы Второй мировой войны тремя дивизиями – 2-й танковой дивизией СС Рейх, 8-й кавалерийской дивизией СС Флориан Гейер и 9-й мотопехотной дивизией СС Гогенштауфен); Франц Брейтгаупт (будущий обергруппенфюрер СС, генерал Ваффен СС и начальник Главного судебного управления СС); Карл Отто Курт Кауфман (будущий обергруппенфюрер СС и гаулейтер[79] Гамбурга); Фридрих-Вильгельм Канарис (будущий адмирал «кригсмарине» и руководитель германской разведки – «абвера»); Гельмут фон Паннвиц (будущий генерал-лейтенант и командир XV Казачьего Кавалерийского Корпуса в годы Второй мировой) и многие другие. После участия в направленном против республиканского правительства Эберта-Шейдемана «путче Каппа-фон Люттвица» в 1920 году бригада Эргардта была распущена. На ее базе капитан Эргардт (принявший подпольную кличку «консул Эйхман») создал секретную организацию Консул[80], занимавшуюся индивидуальным террором против наиболее одиозных веймарских политиков (например, Вальтера Ратенау и Матиаса Эрцбергера), а также официально зарегистрированный военно-патриотический Союз Викинг[81], имевший собственную молодежную организацию – Викингюгенд [82] (Молодежь викингов). В Союзе Викинг между прочим, состоял будущий «мученик» нацистского «Движения» штурмфюрер СА Хорст Вессель. Заслуживает внимания тот факт, что все телохранители Адольфа Гитлера, составлявшие его Штабную охрану (Штабсвахе[83]) – зародыш будущих СС – имели за плечами опыт службу в бригаде Эргардта» (в скором времени и почти что в полном составе – но только без самого капитана Эргардта, мечтавшего самолично возглавить «национальную революцию» против красных ноябрьских свиней и оказавшегося слишком гордым, чтобы подчиниться сухопутной крысе, умудрившейся, провоевав четыре года не передовой, дослужиться лишь до ефрейтора! – перешедшей в состав штурмовых отрядов германских национал-социалистов). А сформированный на базе Штабной охраны мюнхенский Ударный отряд (Адольфа) Гитлера[84] выступал под тем же самым черно-бело-красным кайзеровским военным флагом, что и бригада Эргардта.

ГЛАВА 2. ВИКИНГИ НОВОГО ВРЕМЕНИ

Вождь полнощных воев

Пред битвой велией

Взбодрял отряды.

Эйвинд Погубитель Скальдов.

Речи Гакона.

Черная гвардия Адольфа Гитлера

Не волноваться: нетерпенье – роскошь.

Я постепенно скорость разовью.

Холодным шагом выйдем на дорожку,

Я сохранил дистанцию мою.

О.Э. Мандельштам.

Прежде чем перейти к истории дивизии СС Викинг, нам представляется необходимым хотя бы вкратце коснуться истории гитлеровских «охранных отрядов» – СС. А это, в свою очередь, не представляется возможным без того, чтобы хотя бы вкратце коснуться темы НСДАП как таковой, ее глубинной сути, скрытых и явных движущих сил.

Начнем с констатации, что Национал-социалистическая германская рабочая партия (НСДАП)[85] фактически стала первой политической партией, которой удалось наиболее эффективно использовать символически-ритуальные средства с целью добиться максимально возможного пропагандистского эффекта и, таким образом, привлечь на свою сторону всех тех колеблющихся, которые по каким-либо причинам оказались не способными (или не испытывали желания) вникать в идеологические глубины национал-социалистического учения. В этом заключалось одно из ее несомненных преимуществ перед всеми политическими конкурентами – законченная художественность, своя, неповторимая эстетика, которой и в помине не было ни у одной другой политической партии «веймарской»[86] Германии. Хотя на свою эстетику претендовали и Немецкая (Германская) Национальная Народная партия (НННП), и Социал-Демократическая партия Германии (СДПГ), и Коммунистическая Партия Германии (КПГ), и их лозунги, съезды, слова также имели чисто художественное значение и не несли, в сущности, никакой смысловой нагрузки… В чем же секрет поистине феноменального успеха и притягательности для широких масс именно национал-социалистических пропагандистских средств? В различный популярных (а порой претендующих на на наукообразность) публикациях настойчиво утверждается (иногда напрямую, но чаще – исподволь), будто лозунги, облачения, символы и ритуалы национал-социалистов (а в особенности – СС) якобы несли на себе явную оккультную, сатанинскую и, самое главное – антихристианскую нагрузку. Как же обстояло с этим дело в действительности?

Еще задолго до появления на политической арены национал-социалистического движения многие (преимущественно левые) политические силы стремились извлечь практическую выгоду из символов. Интересное в этом плане свидетельство оставил не кто иной, как сам Адольф Гитлер в своем программно-автобиографическом труде «Моя борьба», название которой у нас почему-то предпочитают приводить в немецком варианте – «Майн Кампф» -, не переводя его на русский язык [87] (возможно, потому, что, в соответствии со штампами традиционного «совкового», а сели брать еще шире – «революционного» мышления, слово «борьба» ассоциировалось и ассоциируется преимущественно с чем-то «положительным», то есть «прогрессивным» – прежде всего с «борьбой за свободу» и т.п., и потому «негоже верному марксисту-ленинцу, носителю и пропагандисту самого передового в мире учения и мировоззрения» применять этот положительный эпитет к творению «бесноватого фюрера», врага прогресса и мирового революционного развития!):

«До сих пор у нас не было ни своего партийного знака, ни знамени. Это стало вредить движению. Без этих символов мы не могли уже обойтись ни сейчас, ни тем более в будущем. Партийным товарищам нужен был значок, по которому они уже по внешнему виду могли бы узнавать друг друга. Ну, а в будущем уж конечно нельзя было обойтись без известного символа, который мы к тому же должны были противопоставить символам красного Интернационала.

Я уже с детства знал, какое большое психологическое значение имеют подобные символы и как действуют они, прежде всего, на чувство. После окончания войны[88] мне однажды пришлось наблюдать массовую марксистскую демонстрацию… Море красных знамен, красных повязок и красных цветов[89] – все это создавало неотразимое внешнее впечатление. Я лично смог… убедиться, насколько гигантское впечатление производит такое волшебное зрелище на простого человека из народа».

Как совершенно верно отмечает молодой современный российский историк Дмитрий Жуков, именно национал-социалистам[90] (или, говоря шире, «фашистам»), вполне усвоившим этот перенятый у левых радикалов опыт, удалось выработать свой, совершенно уникальный стиль, отчасти способствовавший широкую мобилизацию масс, направленную на достижение партийных целей НСДАП. К слову сказать, в идеологической сфере в недрах национал-социалистической партии существовало такое неимоверное количество всевозможных фракций, группировок, мнений и компетенций, что порой создается впечатление, будто партия держалась, кроме железной воли фюрера (несомненно, обладавшего незаурядными организаторскими способностями), только на общности стиля (и в том числе – на общности символов, эмблем и ритуалов). Не зря известный социолог швейцарского происхождения Армин Молер, известный исследователь феномена «консервативной революции», подчеркивал: «Фашисты, похоже, легко смиряются с теоретическими несоответствиями, ибо восприятия они добиваются за счет самого стиля…Стиль господствует над убеждениями, форма – над идеей»[91]. А в 1933 году немецкий поэт-экспрессионист Готфрид Бенн, находившийся под впечатлением «национал-социалистической революции», торжественно провозгласил, что «стиль выше истины!»[92] В определенной (и притом немалой) мере сказанное относится не только к консервативно-революционным, фашистским национал-социалистическим, но и к левым, и в особенности – леворадикальным партиям, движениям и организациям – достаточно посмотреть хотя бы на наших современных «либеральных демократов» или «национал-большевиков», у которых «девяносто пять процентов – стёб, и лишь пять процентов – идеология».

Знак «плюс» с загнутыми концами

Иная кровь, иной закон.

Кто примирит меня, арийца,

С пришельцем из других сторон?

Кто смоет имя: кровопийца?

Феодор Сологуб.

Большой знак «плюс» с загнутыми концами. Так в своих путевых заметках назвал древнюю свастику (одним из вариантов которой стал волею судеб «крюковидный крест» германских национал-социалистов) современный русский поэт, писатель и историк Алексей Широпаев[93]. Метко сказано, и подмечено верно – жаль только, что автор бонмота не обратил внимания на то, что, добавив к слову плюс всего только одну единственную букву – «о» – мы получаем слово «полюс», а ведь свастика в историко-эзотерической традиции (например, у того же Рене Генона) всегда считалась именно «знаком Полюса». Случайное совпадение? Навряд ли! Лично мы, скорее, склонны увидеть в этом некую закономерность. Как бы то ни было, необходимо заметить, что многие недобросовестные авторы, в погоне за дешевой популярностью (а возможно, преследуя и какие-то иные, более далеко идущие цели), стремятся к мифологизации и даже фальсификации истории выбора германскими национал-социалистами древнего священного символа – свастики (коловрата, филфота или гаммадиона[94]) – в качестве своего партийного символа. Попробуем подойти к рассмотрению подлинных обстоятельств этого выбора непредвзято, без гнева и пристрастия. В настоящее время почти ни для кого не является секретом, что гакенкрейц[95] (коловрат или свастика) принадлежит к числу исконных (примордиальных) архетипических символов человечества. Коловрат («гаммированный», «гамматический» или «мученический» крест) широко использовался и в христианской символике (особенно в позднеантичный и раннесредневековый период развития Христианства) – как, впрочем, и «крест Святого Николая» (именуемый в геральдике и церковном искусстве также «крестом между скобами»), особенно часто изображавшийся иконописцами на ризах Христианских Святителей Николая Мирликийского, Иоанна Златоуста и Дионисия Ареопагита, и ставший впоследствии опознавательным знаком на германской военной технике. Немалое значение придавали этому сакральному знаку также оккультисты и теософы. Именно это обстоятельство впоследствии дало повод для всевозможных спекуляций на тему якобы «оккультных» корней национал-социализма. По мнению теософов, «свастика…есть символ энергии и движения, которое создает мир, прорывая отверстия в пространстве…создавая вихри, которые являются атомами, служащими созданию миров»[96]. Коловрат (наряду с шестиконечной «звездой Соломона[97]», египетским «крестом вечной жизни» («анхом»), кусающим собственный хвост змеем Уроборосом и буддийско-индуистским знаком Творения «Ом», или «Аум») входил в качестве элемента в эмблему Теософского общества, а также в личную эмблему основательницы теософии – Е.П. Блаватской, и украшал практически все теософские печатные издания. Так, например, знак коловрата присутствовал на титульном листе журнала немецких теософов «Цветы лотоса», издававшегося в «прусско-германском» Втором рейхе Гогенцоллернов в 1892-1900 гг.

Свастика-коловрат в период между двумя мировыми войнами использовалась в качестве опознавательного знака на самолетах ряда стран мира (Финляндии, Норвегии и Латвии), нарукавных нашивках красноармейских частей (сражавшихся в 1918 году на Восточном фронте против войск Верховного Правителя России адмирала Колчака), головных уборах калмыцких кавалерийских частей Красной армии (и даже в гербе советской Калмыцкой республики!).

Не меньшей популярностью пользовался коловрат (встречающийся, между прочим, на древнегерманских предметах вооружения, культа и домашнего обихода, в старонордических рунических надписях, на надгробиях древних германцев[98] и, в частности, викингов) также в среде немецких «народников» («фёлькише», от слова «фольк» – «народ») и ариософов[99] – таких, как пресловутый «Г(в)идо»[100] фон Лист[101] (автор множества наукообразных трудов, основатель общества своего имени[102] и тайного «Высокого Ордена Арманов»[103]) и воистину ставший «притчей во языцех» основатель «Ордена Нового Храма»[104] (или «Ордена новых тамплиеров»[105]) барон Йорг Ланц фон Либенфельз[106], а также тайных лож парамасонского толка – «Германского ордена» («Германенордена»[107]), «Общества Туле» и прочих, о которых падкие до сенсаций энтузиасты-конспирологи былых времен и наших дней написали великое множество более или менее наукообразных триллеров – пожалуй, не меньше, чем о «жидомасонах» и о «святом черте» Григории Распутине, которому также приписываются какие-то конспиративные «оккультные связи» с каким-то таинственным «Обществом зеленых». Вот и о Гитлере один француз выпустил книгу «Гитлер – избранник дракона», другой – еще более жуткий «роман ужасов» под названием «Нацизм – тайное общество», но всех превзошли патриархи «черной легенды о нацизме» – пресловутые мэтры Луи Повель и Жак Бержье со своей мистической фэнтези «Утро магов»! Именно с их легкой руки пошли гулять по страницам популярной «конспирологической» литературы, призванной вскрыть «сатанинские корни нацизма», лишенные всякой исторической основы досужие домыслы о том, что Гитлер был якобы связан с подземным царством Агарти (Аггарти или Агартой), «Королем ужаса», потомками переживших всемирный потоп атлантов, что он приносил человеческие жертвы, часами выслушивал поучения изобретателя «теории мирового льда» Ганса Гёрбигера[108] (и даже позволял тому грубо отчитывать себя за непонятливость в присутствии третьих лиц!), продал душу дьяволу ровно на 12 лет, что в мае сорок пятого берлинский рейхстаг и рейхсканцелярию якобы защищал «последний батальон» СС, состоявший поголовно из тибетских лам, дружно совершивших после смерти фюрера коллективное ритуальное самоубийство (вероятно, вообразив себя на миг не тибетскими ламами, а японскими самураями!) – и все благодаря тому, что Гитлер повернул «благодатную правостороннюю» буддийско-индуистскую свастику в другую сторону, как это принято у адептов зловещей древнетибетской «черной веры» бон-по…

В действительности же Адольф Гитлер, о членстве которого ни в каких подобных «тайных обществах» (состав которых был ограничен настолько узким кругом «посвященных», что так и хочется сказать о них словами В.И. Ленина из статьи «Памяти Герцена»: «Узок круг этих (консервативных – В.А.) революционеров, страшно далеки они от народа!») нет ровным счетом никаких достоверных сведений, ни в Агарти, ни в Шамбалу, ни в переживших потоп атлантов не верил, с Гансом Гёрбигером ни разу в жизни не встречался, а рейхстаг и рейхсканцелярию в мае сорок пятого, кроме немцев, кто только ни защищал – французские эсэсовцы из дивизии Шарлемань (Карл Великий), бельгийские эсэсовцы из дивизии Валлония, испанцы из бывшей Синей дивизии[109], русские добровольцы из РОА[110] генерала Власова – но вот только не было среди них, как на грех, ни одного тибетца! избирая коловрат в качестве партийного символа, наверняка не оглядывался на теософские, народнические или оккультные трактовки этого древнего священного символа. Не в последнюю очередь по той простой причине, что, по единодушному свидетельству знавших его близко очевидцев начала его политической карьеры – Бехштейнов, Ганфштенглей и множества других -, оставивших свои мемуары о раннем, мюнхенском периоде истории НСДАП и ее будущего вождя – Гитлер в описываемый период был совершенно неотесанным или (выражаясь современным языком) «непроцарапанным» провинциалом, не знавшим даже, как функционирует в ванной комнате смеситель горячей и холодной воды[111] – что уж там говорить о наличии у него каких-то «тайных знаний», да вдобавок еще «глубоко законспирированных планов» замены в Германии христианства каким-то «оккультным неоязычеством», «арийско-расистским религиозным учением», а уж тем более – учреждением в Третьем рейхе «черного сатанинского культа»! К тому же Гитлер (совершенно безосновательно выдаваемый современными горе-историками и «конспирологами» за «черного мага», «оккультного мессию», «адепта темных сил», «врага Православия», «ненавистника Христианства», «демонического медиума», «отъявленного сатаниста», «предтечу антихриста», «избранника Дракона», «посланца Общества Зеленых», «герметиста-эзотерика» и даже «воплощение Ландульфа Капуанского»!) на протяжении всей своей жизни весьма критически отзывался обо всех «народнических бородачах», «Иоаннах Предтечах» и «Агасферах» – «посвященных», «оккультистах, эзотериках и прочей дряни» (по удачному выражению Виктории Ванюшкиной), претендовавших на обладание «тайными знаниями» и на создание «нового вероучения для германского народа», да и вообще обо всей «фёлькишской» («народнической») мистике. О крайне неприязненном отношении фюрера НСДАП и канцлера Третьего рейха к подобным «хранителям родовой памяти» всех мастей свидетельствуют, между прочим, следующие строки из «Моей борьбы» (приводим их в нашем собственном переводе с немецкого оригинала):

«Характерным для этих натур является то, что они восторгаются древнегерманским героизмом, седой древностью, каменными топорами, копьем и щитом, в действительности же являются величайшими трусами. Ибо те же самые люди, которые размахивают в воздухе древнегерманскими, тщательно стилизованными под старину, жестяными мечами, в препарированных медвежьих шкурах и с бычьими рогами на бородатом челе (курсив здесь и далее наш – В.А.), проповедуют для текущего дня борьбу посредством так называемого «духовного оружия» и поспешно убегают прочь при виде резиновой дубинки любого коммуниста[112] (курсив наш – В.А.). Будущие поколения никак не смогут увековечить образы этих людей в новом германском эпосе[113].

Я слишком хорошо изучил этих людей, чтобы испытывать к их фокусничеству что-либо другое, кроме чувства презрения…К тому же претензии этих господ совершенно чрезмерны. Они считают себя умнее всех, несмотря на то, что все их прошлое красноречиво опровергает такую претензию. Наплыв подобных людей становится настоящей карой Божией для честных прямодушных борцов, которые не любят болтать о героизме прошлых веков, а хотят в наш грешный век на деле выказать хоть немного собственного практического героизма.

Довольно трудно бывает разобраться в том, кто же из этих господ выступает так только по глупости и неспособности, а кто из них преследует определенные цели. Что касается так называемых религиозных реформаторов древнегерманского пошиба, то эти личности всегда внушали мне подозрение, что они подосланы кругами, не желающими возрождения нашего народа. Ведь это факт, что вся деятельность подобных личностей на деле отвлекает наш народ от общей борьбы против общего врага – еврея – и распыляет наши силы во внутренней религиозной распре»…Они не только трусы, но всегда оказываются бездельниками и неумехами»[114].

Сказано, на наш взгляд, предельно ясно, так что нечего тут нашим «конспирологам» напрасно мудрствовать, «размазывая белую кашу по чистому столу» (как говорят в Одессе)… Не случайно Гитлер, после прихода к власти, незамедлительно пресек всяческие попытки насаждения в Германии некоей новой «нордической народной религии» неоязыческим «Германским Вероисповедным Сообществом» («Дейче Глаубенсгемейншафт»)[115], выступавшим под эмблемой золотого «солнечного колеса» в лазурном поле.

По мнению наиболее авторитетного современного российского исследователя свастики – Романа Багдасарова – национал-социалистической партии Гитлера «была необходима эмблема с одной стороны всем известная, с другой – «не занятая» конкурентами, с третьей – вызывающая однозначно положительную реакцию и способная мобилизовать народ…Свастика идеально соответствовала вышеназванным требованиям»[116]. Она была вполне традиционна для христианской Европы, но имела (как утверждали все авторитетные ученые описываемой эпохи) арийское (индогерманское, индоевропейское, индокельтское)[117] происхождение, и это, как подчеркивает Роман Багдасаров, «разумеется, стало дополнительным плюсом в деле возбуждения у немцев расового инстинкта»[118].

Вопреки очевидным фактам, немало мистиков-фантастов, усердно рядящихся в одежды «популяризаторов истории», пытаются доказать недоказуемое, утверждая, что Гитлер, якобы, «заимствовал идею использования этого символа у близких ему людей из оккультной среды»[119]. По их ничем не подтвержденному мнению, Адольф Гитлер якобы верил, что за коловратом скрывается некий «мрачный секрет», позволяющий «управлять историей». Утверждающие подобное подчеркивают, что фюрер, якобы, «с необыкновенным вниманием» относился к самому направлению вращения свастики: «Он даже принял решение заменить левостороннюю свастику общества «Туле», принятую им за образец, на правостороннюю, встречавшуюся в древнеиндийских текстах»[120].

О коловрате, христианстве и нацизме

В принципе Свастика является символом Христа, так как

в ней заключена та же эзотерическая идея, только несколько

менее связанная с историческими деталями Воплощения

Слова.

А.Г. Дугин. Крестовый поход Солнца.

Во-первых, следует заметить, что в христианской символике и христианском искусстве (да и позднее – скажем, в виньетках к Псалтырю Святой Царицы-Мученицы Александры Феодоровны) в равной степени использовалась как правосторонняя, так и левосторонняя свастика. Обе они с самых первых веков христианства считались связанными с третьей ипостасью Пресвятой Животворящей Троицы, а именно – со святым Духом. Правосторонний «мученический крест» служит символом «собирания (концентрации) Святого Духа», левосторонний – символом его «рассеивания (распространения)».

Как с полным основанием писал в свое время наш российский «конспиролог» Александр Гельевич Дугин:

«Крест – это четыре ориентации пространства, четыре элемента, четыре реки рая и т.д. На пересечении этих компонентов находится уникальная точка – точка Вечности, откуда все исходит и куда все возвращается. Это – полюс, центр, земной рай, Божественный правитель реальности, Царь мира. Особым образом этот «пятый», интегральный элемент, Божественное присутствие, «высшее Я», проявлен в символе «вращающегося креста», т.е. Свастики, которая акцентирует неподвижность Центра, Полюса и динамическую природу периферийных, проявленных элементов. Свастика, равно как и Распятие, была одним из предпочтительных символов христианской традиции, и особенно она характерна для «эллинской», арийской, манифестационистской линии…Пятый элемент здесь – сам Христос, Бог-Слово, Имманентная ипостась Божества, Иммануил, «С НАМИ БОГ». В принципе Свастика является символом Христа…»[121]

В данном случае Александр Дугин совершенно прав. В «Православном собеседнике» за июль-август 1869 года исследователь Бредников писал о свастике:

«Что касается до памятников (катакомбных христиан в первые века Христианства – В.А.), относящихся к 2, 3 и началу 4 в., то за немногими разве исключениями, на них употребляются только прикровенные изображения Крестного знамения, как-то…особенно фигура, представляющая четвероконечный крест с загнутыми концами (курсив здесь и далее наш – В.А.)[122]

Автору данной книги самому доводилось, при посещении «туристического заповедника» Суздаля (каковым он еще оставался, по крайней мере, в 1983 году) видеть в одной из тамошних церквей (являвшейся тогда музеем) выставленный на всеобщее обозрение великолепно сохранившийся саккос православного епископа, украшенный золотыми, на красном фоне, свастиками, причем именно в «нацистском» варианте – левосторонними, «лунными», да еще и вращающимися! Мы уже не говорим о стенах киевского Собора Святой Софии, украшенных поочередно право- и левосторонними коловратами, и о других аналогичных узорах и изображениях на бесчисленных предметах христианского культа – от колоколов до окладов Святых Образов! Впрочем, отсылаем всех, желающих углубленно заняться изучением места и роли коловрата в Христианской и, в частности, Православной церковной символике, к книге Романа Багдасарова «Свастика: священный символ».

Во-вторых, сами «народники»-ариософы, являвшиеся – якобы! – предшественниками, тайными покровителями, вдохновителями и «закулисными кукловодами» Гитлера – преспокойно использовали как правосторонний, так и левосторонний «крюковидный крест», а иногда – оба его варианта одновременно (как, например, Г(в)идо фон Лист в своей знаменитой магической формуле «АРЕГИСОСУР»[123]).

В-третьих, как с полным основанием отмечал еще такой авторитетнейший исследователь и критик фашизма и национал-социализма «справа», как барон Юлиус Эвола: «Возникает сильное сомнение в том, что национал-социалисты, начиная с самого Гитлера, по-настоящему осознавали значение основного партийного символа – свастики. По словам Гитлера, она символизировала «миссию борьбы за победу арийского человека, за триумф идеи созидательного труда, который всегда был и будет антисемитским»… «Поистине примитивное и «профаническое» толкование!» – восклицает по этому поводу барон Юлиус Эвола. Совершенно непонятно, каким образом древние арии могли связать воедино свастику, «созидательный труд» (!) и еврейство, не говоря уже о том, что этот символ (коловрат – В.А.) встречается не только в арийской культуре[124].Не дали внятного объяснения и левостороннему (противоположному общепринятому при ее использовании в значении солнечного и «полярного» знака) вращению национал-социалистической свастики»[125]. Вряд ли нацисты при этом знали, что «обратное (левостороннее, «лунное» – В.А.) вращение знака символизирует могущество, тогда как обычное (правостороннее, мужское, «солнечное» – В.А.) – знание. Когда свастика стала эмблемой партии, у Гитлера и его окружения напрочь отсутствовали знания подобного рода»[126]. На иллюстрациях к древнеиндийским, джайнистским и буддийским рукописям (как и на скульптурных и архитектурных памятниках в обширнейшей – от Тибета, Китая и Японии до Малайи и Индонезии – зоне распространения древнеиндийских культуры и искусства) в огромном изобилии встречаются как «лунные», так и «солнечные» свастики. А изображенная на фоне восходящего солнца, в обрамлении дубовых ветвей и в сочетании с коротким мечом (или кинжалом) острием вниз свастика на эмблеме общества Туле была, хотя и левосторонней, но имела совершенно иную форму, чем гитлеровская, и дугообразно загнутые концы (так называемое «солнечное колесо»)[127].

В своем исследовании барон Эвола настойчиво подчеркивает следующую мысль: «Можно считать чистой фантазией всякое «демоническое» толкование гитлеризма, свойственное многим исследователям национал-социализма, которые считают, что обратное движение свастики является непредумышленным, но явным знаком демонического характера. Такой же выдумкой являются все намеки на «оккультную», инициатическую или контринициатическую подоплеку (мы утверждаем это со знанием дела). В 1918 году возникла небольшая группа Tуле Бунд[128], выбравшая своим символом свастику и сияющий солнечный диск; однако, за исключением германизма, ее общий духовный уровень был не выше уровня англосаксонских теософов. Имелись также другие группы и авторы, как, например, Г(в)идо фон Лист и Ланц фон Либенфельз (также создавшие каждый свой «Орден»[129])…и использовавшие свастику; но все эти течения были поверхностными и не имели никакой связи с подлинной традицией, в них царили путаница понятий и разнообразные личные заблуждения».[130]

Таким образом, использование германскими национал-социалистами свастики-коловрата было обусловлено исключительно пропагандистскими и эстетическими мотивами, так что поиски в этой сфере каких-то злокозненных «тайных умыслов» представляются нам совершенно бессмысленными. И уж совершенно нелепо в этом смысле звучит «интерпретация» свастики неофрейдистом Вильгельмом Рейхом (Райхом), утверждавшим, что этот символ якобы «действует на подсознание как обозначение двух человеческих тел во время полового акта»[131]. Последователи Рейха (которого, к слову сказать, судили в США за шарлатанство и оскорбление властей, приговорив к тюремному заключению)[132] договорились до того, что объясняли успех НСДАП тем, что национал-социалисты, в качестве партийного приветствия, вскидывали правую руку ладонью вперед и вверх (что, якобы, символизировало эрекцию и, тем самым, присущую их движению мощную потенцию!), а их основные политические оппоненты – социал-демократы использовали в качестве эмблемы созданного ими объединения «Железный фронт» три вписанные в красный круг белых стрелы без оперения, направленные по диагонали остриями вниз, что, якобы, символизировало импотенцию, и, соответьственно, политическое бессилие СДПГ и ее союзников)!

Так же прозаично, как и использование свастики германскими национал-социалистами, объясняется, между прочим, и выбор ими коричневого цвета для своей партийной униформы. Просто нацистам (да, кстати, и не только им, но и членам праворадикальной организации Гергарда Россбаха, а также – что выглядит просто курьезом – «сионистам-ревизионистам» Владимира-Зеева Жаботинского[133]!) в свое время удалось купить по недорогой цене большую партию «бросового товара» – рубах светло-коричневого (а точнее – светло-табачного) защитного «тропического» цвета, предназначенных для обмундирования германских «охранных (колониальных) войск» в африканских и азиатских колониях Второго рейха, оказавшихся невостребованными после утраты Германией своих заморских владений в результате проигрыша Первой мировой войны. Лишь позднее, задним числом, партийными идеологами было придумано объяснение (впрочем, вполне удачное) коричневого цвета нацистской униформы как символизирующего почву (как мы помним, лозунг верности «крови и почве» – «блут унд боден»[134] получил в НСДАП широкое распространение, с легкой руки «Имперского крестьянского вождя» Рихарда Вальтера Дарре). Вероятно, именно поэтому Гитлер вообще ничего не пишет в «Моей борьбе» о партийной «коричневой» рубашке, хотя уделяет немало места теме выбора партийного знамени и партийной эмблемы.

Впервые свастика появилась на партийном знамени национал-социалистов (все еще являвшихся в описываемый период мелкой региональной партией, ограниченной рамками Баварии) летом 1920 года в столице Баварии – Мюнхене. Окончательные пропорции и форму национал-социалистической свастики определил сам Адольф Гитлер. При этом следует заметить, что ни Гитлер, ни кто-либо еще из представителей НСДАП или других аналогичных или сходных с ней в идеологическом плане немецких или австрийских партий и организаций, использовавших древний символ, никогда не именовали его «свастикой», предпочитая пользоваться заимствованным из средневековой геральдики немецким термином «гакенкрейц» (крюковидный крест). Поэтому и мы в дальнейшем будем для обозначения «свастики» пользоваться аналогичным немецкому «гакенкрейцу» славяно-русским термином «коловрат».

Партийное знамя германских национал-социалистов

Тесней ряды! Поднимем выше знамя!

Наш твердый шаг размерен и тяжел.

Незримо здесь, в ряды сомкнувшись с нами,

Шагают те, кто прежде в битвы шел.

Песня дружин РОНД-а[135].

Кроме окончательного утверждения пропорций и формы нацистского коловрата, Адольфу Гитлеру принадлежала и основная заслуга в разработке варианта нацистского знамени, ставшего впоследствии прототипом и образцом для всех последующих партийных флагов НСДАП[136]. Фюрер полагал, что новый флаг должен обладать такой же эффективностью и притягательностью, как и политический плакат. Исходя из этого, были избраны и цвета для партийного флага национал-социалистов. По мнению «национального барабанщика» НСДАП (как в описываемое время любил называть себя Гитлер) белый цвет не был способен «увлечь за собой массы» и подходил более всего для добродетельных старых дев и для всевозможных обществ трезвости (правда, в дальнейшем тот же Гитлер оправдывал присутствие белого круга на красных знаменах, штандартах, значках и нарукавных повязках своей партии тем, что белый цвет символизирует «национализм»). Точно так же был отвергнут фюрером и черный цвет, ибо он не меньше белого был далек от того, чтобы привлекать к себе внимание. Неприемлемым было сочтено и сочетание черного цвета с белым – между прочим, использовавшееся в описываемое время весьма популярной правой организацией «Младотевтонский (Младонемецкий) орден» (по-немецки: Юнгдейчер Орден, сокращенно: Юнгдо)[137], конкурировавшей с национал-социалистами и запрещенной ими вскоре после прихода Гитлера к власти (Верховный Магистр «Младотевтонского ордена» Артур Мараун[138] был даже заключен в концентрационный лагерь). Кроме того, черно-белым был флаг Пруссии, а к пруссакам баварцы, потерпевшие от них, как союзники Австрийской империи, поражение в так называемой «австро-прусской» (сами немцы именуют ее более правильно – «германско-германской» или «внутригерманской», ибо эта война за право объединения Германии велась не только между двумя тогдашними крупнейшими германскими государствами – Пруссией и Австрией, но и между примыкавшими к ним северогерманскими и южногерманскими государствами) войне 1866 года, по-прежнему испытывали стойкую антипатию. С другой стороны, сочетание голубого (синего) и белого цветов (само по себе, по мнению Гитлера, «с эстетической точки зрения весьма недурное») также было сочтено неподходящим для НСДАП, поскольку белый и голубой (белый и синий) традиционно являлись официальными цветами Баварии[139] и использовались многочисленными организациями баварских партикуляристов и сепаратистов (многие из которых в описываемой период требовали даже отделения Баварии от остальной Германии, «безнадежно зараженной бациллами марксизма»), в то время как НСДАП, наоборот, претендовала как раз на роль общегерманской партии и стремилась к преодолению традиционных для Германии на протяжении почти всей ее истории федерализма и сепаратизма. Об использовании национал-социалистами черно-красно-золотого знамени также не могло быть и речи, поскольку с 1919 года оно стало официальным флагом Веймарской республики, которой Гитлер с самого начала объявил войну не на жизнь, а на смерть (считая «Веймарское правительство красных ноябрьских преступников» даже большим врагом, чем французов, оккупировавших Рурскую область – промышленное сердце Германии). Между тем, в свое время именно черно-красно-золотой флаг являлся символом борьбы немецких патриотов за объединение Германии. Чтобы читателю стало понятнее парадоксальность ситуации, сделаем краткий исторический экскурс.

«Германские национальные цвета»

Из мрака к свету – через кровь!

Истолкование символики трехцветного

государственного флага единой Германии.

Будущее германское государство зародилось в IX веке н.э. в недрах империи франкского короля Карла Великого (вошедшего во французский героический эпос под именем «Шарлемань»[140]), увенчанного в 800 году римским папой короной римского «Императора Запада». В состав Империи (Рейха, или, говоря по-русски – Державы) Карла Великого (742-814), столицей которой считался «вечный город» Рим – «глава Вселенной»[141] (хотя резиденция самого Карла находилась в городе Аахене) входили обширные территории Южной, Центральной и Западной Европы. Подобно древнеримским императорам, Карл Великий пользовался пурпурным (красным или алым) знаменем. Между прочим, красный цвет знамени изначально символизировал право императора (этот древнеримский, чисто военный, титул, ставший лишь впоследствии обозначать монарха-самодержца, первоначально, в республиканский период римской истории, давался войском победоносному полководцу-триумфатору и не имел ничего общего с претензией на единоличную власть) казнить (проливать кровь) провинившихся без суда и следствия, сообразуясь с законами военного времени. Кстати, именно поэтому именно красные флаги и знамена издавна использовались пиратами[142], повстанцами и революционерами – поднимая красное знамя, они как бы открыто демонстрировали свое посягательство на прерогативу монархов и других «богоданных» властей «казнить и миловать», «творить суд и расправу». Кроме того, Карл Великий использовал в качестве знамени золотых одноглавых древнеримских орлов.

При потомках Карла (Каролингах) его «Западная Римская империя» распалась на три части. Внук Карла – Людовик (Людвиг) Немецкий[143] (804-876) по Верденскому договору 843 года получил в удел имперские владения к востоку от Рейна – так называемое Восточно-Франкское королевство (будущую Германию).

В 962 году германский король Оттон I Великий (912-973) из Саксонской (Салической) династии, победитель кочевников-венгров, совершил во главе сильного войска «вооруженное паломничество» в Рим, вынудив папу короновать его римским императором, как некогда Карла Великого. Основанная Оттоном I «Священная Римская империя» (или Первый рейх, согласно терминологии позднейших немецких националистов, перенятой у последних национал-социалистами Гитлера), название которой к концу Средневековья приобрело несколько более «национальный» характер – «Священная Римская империя германской (немецкой) нации» -, и представлявшая собой (несмотря на энергичные попытки некоторых одаренных императоров (кайзеров[144]) – например, Фридриха I Барбароссы или его внучатого племянника Фридриха II из дома Гогенштауфенов, превратить свои владения в сильное государство) весьма рыхлый конгломерат отдельных феодальных владений, просуществовала около тысячи лет. «Римско-германские» императоры – как правило, они сначала короновались в восьмиугольной церкви Октагон города Аахена германской королевской короной, а затем, взойдя предварительно на трон Карла Великого, шли походом в Италию, где папы более или менее добровольно возлагали на них корону римских императоров! – пользовались штандартами в виде позолоченных одноглавых римских орлов и различными знаменами (например, хоругвью с изображением Архангела Михаила, считавшегося покровителем всех воинов вообще, и христианского рыцарства – в частности). Со временем в качестве боевого знамени владык «Священной Римской империи» утвердился красный стяг с прямым белым крестом. Этим знаменем пользовались также вассалы, подчиненные непосредственно императору – например, швейцарские кантоны (свергнувшие иго австрийских герцогов, но до 1638 года формально продолжавшие считаться частью Империи) или датские короли (у датчан это знамя получило название «Даннеброг»). Кстати, отзвук былой вассальной зависимости Дании от Первого рейха сохранился в самоназвании этой страны – «Данмарк», то есть «Датская марка»; «марками» назывались пограничные области Империи, находившиеся под управлением назначаемых кайзером чиновников – маркграфов или маркизов – например, Мейсенская марка, Бранденбургская марка, Восточная марка (Остмарк) – будущая Австрия (Ostarrichi=Oesterreich=Восточный рейх=Восточная империя), и т.д.

6 августа 1806 года последний «римско-германский» император Франц II из австрийской династии Габсбургов был принужден победоносным «императором французов» Наполеоном I Бонапартом отказаться от короны «Священной Римской империи германской нации» и удовольствоваться более скромным титулом «императора Австрии». Римско-германский «Тысячелетний рейх» рассыпался на множество самостоятельных королевств, княжеств, великих герцогств, герцогств и вольных городов. У каждого из них был свой собственный флаг (черно-бело-черный – у Пруссии, сине-белый – у Баварии, бело-зеленый – у Саксонии, красно-бело-красный – у Австрии, красно-бело-голубой – у Люксембурга, красно-голубой – у Лихтенштейна, и т.д.).

«Черно-красно-золотые» (черно-красно-желтые) германские национальные цвета восходят к временам «Освободительных войн» против наполеоновской тирании. После поражения Великой армии Наполеона I в России по всей Германии стало шириться народное антинаполеоновское движение. В 1813 году был сформирован добровольческий корпус (фрейкор)[145] под командованием барона Адольфа фон Лютцова[146]. Фон Лютцов, бывший офицер в полку предводителя повстанцев Фердинанда фон Шилля[147], вел своих добровольцев (в числе которых был и поэт-партизан Теодор Кёрнер[148], прозванный «немецким Денисом Давыдовым) в бой не за династические интересы отдельных германских монархов, а за единую, независимую Германию. Они именовались «черными егерями», поскольку носили черную форму с красной отделкой и золотыми (латунными) пуговицами, что в сочетании давало «германские национальные цвета» (во всяком случае, так считали романтически настроенные немецкие студенты и поэты, искавшие в средневековой эпохе истоки «сумрачного германского гения», который мечтали возродить ради восстановления «былого великолепия рейха»[149]). В действительности, как мы уже знаем, ни держава Карла Великого, ни средневековая «Священная римская империя германской нации» (Первый рейх) не имели черно-красно-золотого «государственного флага». Представление немецких романтиков-националистов начала XIX века о его существовании в средневековой Германии было основано на следующем недоразумении. В одном из немецких монастырей был обнаружен свиток с записями текстов средневековых миннезингеров (менестрелей) – так называемый «Манессийкий песенник»[150], на одной из иллюстраций к которому был изображен герб германских королей – черный одноглавый орел за золотом поле (гербом тех же самых германских королей, но уже в их втором качестве – как «римских императоров» с начала XIV века также считался орел, однако уже двуглавый). По какой-то непостижимой прихоти иллюстратора клюв и лапы «манессийкого» черного орла были изображены не черными, как обычно, а красными. Из этого случайного обстоятельства немецкие романтики начала XIX века сделали ничем не обоснованный, но далеко идущий вывод о том, что в «Манессийском песеннике» был изображен якобы официальный «государственный герб Германского рейха» и, что, по правилам геральдики, та же черно-красно-золотая цветовая гамма должна была присутствовать на «государственном знамени Германской державы».

В 1817 году несколько тысяч немецких студентов собрались на праздник в замке Вартбург (Тюрингия) в связи с 300-летием антикатолической Реформации (именно в Вартбурге «отец Реформации» Мартин Лютер в начале XVI века перевел Священное писание с латыни на немецкий, что расценивалось немецкими романтиками-националистами как «начало борьбы германского духа и немецкого народа против универсалистского, антинемецкого, романского[151] владычества римских пап») и четырехлетней годовщиной «битвы народов» под Лейпцигом, окончательно «переломившей хребет» владычеству Наполеона Бонапарта над Германией. Кульминацией «Вартбургского праздника» стало, между прочим публичное сожжение на кострах «сочинений, враждебных германскому духу» (повторившееся в 1933 году, после прихода Гитлера к власти). Съехавшиеся на «Вартбургский праздник» изо всех германских «удельных княжеств» студенты, выступавшие за объединение Германии, впервые подняли на этой встрече «национальный черно-красно-золотой флаг Германии». Надо сказать, что трехцветный «черно-красно-золотой германский флаг» образца 1817 года по своему внешнему виду значительно отличался от позднейшего трехполосного. «Вартбургский флаг» был сшит из двух темно-красных полос и одной черной между ними. В центре флага была вышита золотая дубовая ветвь[152]. Как бы то ни было, черно-красно-золотая цветовая гамма стала общепризнанным символом стремления молодых немцев к свободе и единству. Флаг весьма рыхлого квазигосударственного образования – Германского союза (под покровительством австрийского императора, как наиболее могущественного германского государя описываемой эпохи) был черно-красно-золотым, с двуглавым австрийским императорским орлом в золотом крыже. Под черно-красно-золотым знаменем (но уже без крыжа с орлом) заседал в 1848 году во Франкфурте-на-Майне первый общегерманский федеральный парламент-бундестаг. Под этим знаменем сражались против войск германских династов (в первую очередь – короля Пруссии и императора Австрии) революционеры-националисты Саксонии, Пруссии и Бадена, мечтавшие о германском единстве. Черно-красно-золотому «триколору» было даже дано весьма поэтическое истолкование: «Из мрака к свету – через кровь»[153].

В 1867 году официальным государственным флагом стал, однако, не черно-красно-золотой, а черно-бело-красный флаг Северо-Германского союза – предшественника возникшей четырьмя годами позднее Германской империи (Второго рейха) – объединения 18 северогерманских «лоскутных» королевств и княжеств. Когда обсуждался вопрос флага для этого союза, Отто фон Бисмарк – будущий первый рейхсканцлер (имперский канцлер) единой Германии – предложил черно-бело-красный. Дело в том, что черный и белый были цветами флага Пруссии (игравшей в Северо-Германском союзе ведущую роль), а красный и белый (серебряный) цвета преобладали на гербах и флагах северогерманских торговых городов Гамбурга, Бремена и Любека – финансировавших создание нового союза. К тому же пруссаки испытывали стойкую антипатию к черно-красно-золотому флагу, под которым прусским войскам в 1848 году с оружием в руках противостояли германские революционеры-националисты (последние предлагали корону императора объединенной Германии последовательно австрийскому императору, а затем и прусскому королю, но оба монарха отказались принять ее, стремясь к объединению Германии «сверху», или «железом и кровью», по известному выражению Бисмарка). Так черно-бело-красный флаг стал сначала флагом Северо-Германского союза, а затем и Германской империи (Второго рейха, по терминологии германских националистов, а позднее – и национал-социалистов), представлявшей собой не унитарное государство, а федерацию четырех королевств (Пруссии, Саксонии, Баварии и Вюртемберга), целого ряда Великих герцогств, герцогств, княжеств и т.д., некоторые из которых (например, Саксония или Бавария) даже сохранили собственную почту, армию, флаги, гербы и прочие атрибуты государственной власти, во главе с германским императором (но не императором Германии) из династии Гогенцоллернов, продолжавшего одновременно оставаться королем Пруссии – крупнейшего «субъекта Федерации».

Таким он оставался до 1919 года, когда, после свержения монархии и поражения Германии в Первой мировой войне там была провозглашена республика (хотя страна по-прежнему официально именовалась «Германским рейхом» и статья 1 Веймарской конституции гласила: «Германский рейх[154] является республикой»[155]). Поскольку черно-бело-красный флаг прочно ассоциировался в общественном сознании с монархическим режимом, новое германское государство отказалось от него, заменив черно-красно-золотым флагом, который был сочтен символом «демократических традиций германского народа». Германские социал-демократы (предпочитавшие до Ноябрьской революции 1918 года пользоваться «общемарксистскими» красными флагами и бантами), придя к власти и отдав красный флаг «на откуп» коммунистам, даже сформировали собственные военизированные отряды под названием «Рейхсбаннер Шварц-Рот-Гольд»[156] («Черно-красно-золотой имперский стяг»), сокращенно «Рейхсбаннер»[157] («Имперский стяг»). Цвета же черный, белый и красный правители Веймарской республики сохранили на военном и торговом флаге Германии: оба этих флага остались черно-бело-красными, но с черно-красно-золотым крыжем. Надо ли говорить, что все противники Веймарского режима неустанно подчеркивали свою приверженность черно-бело-красному и свое отвращение к черно-красно-золотому флагу, упорно именуя последний «черно-красно-желтым», а то и почище. Среди них имел широкое хождение, к примеру, следующий стишок:

Die deutsche Fahn’ war schwarzweissrot -

Wir war’n ihr treu bis in den Tod.

Man hat genommen uns das Weisse -

Nun hab’n wir Gelb, und Gelb ist Scheisse!

(или, в несколько вольном переводе на русский язык:

Германское знамя было черно-бело-красным -

Ему мы были верны до смерти.

Белый цвет у нас забрали -

Теперь у нас есть желтый, а это – цвет дерьма!).

Так обстояло дело в Германском рейхе. А вот в Австрии, в результате своего поражения в войне с Пруссией в 1866 году[158], исключенной из Германского союза, сложилась совершенно иная ситуация. Немцы там в одночасье оказались национальным меньшинством, ибо значительно больше половины населения исключенной из числа германских государств Австрийской (а затем и Австро-Венгерской) империи составляли венгры (мадьяры), различные славянские народности (чехи, словаки, хорваты, словенцы, украинцы-русины, сербы, боснийцы), итальянцы и т.д. Австрийские императоры из династии Габсбургов (являвшиеся одновременно королями Венгрии) вынуждены были непрерывно лавировать между различными народностями, населявшими их Двуединую (или Дунайскую) монархию, идя на постоянные уступки ненемецким народностям, вследствие чего австрийские немцы ощущали себя во все большей степени ущемленными в своих правах. В Австрии возник целый ряд немецких националистических союзов, партий и организаций, многие из которых (например, «пангерманисты»[159] Георга Риттера фон Шёнерера) открыто выступали за отделение «Немецкой Австрии»[160] (в территориальном отношении примерно соответствовавшей современной Австрийской республики, за исключением Южного Тироля, отошедшего по Версальскому договору к Италии) от монархии Габсбургов и присоединение ее к Германской империи Гогенцоллернов (Второму рейху). Подобные настроения были широко распространены среди австрийских немцев, но они не могли демонстрировать их открыто, под черно-бело-красным флагом (ибо всякое выступление австро-немецких подданных габсбургской монархии под флагом иностранной державы, каковой, с точки зрения международного права, являлась гогенцоллерновская «прусская» Германская империя, приравнивалось бы к акту государственной измены[161]). И здесь на помощь австронемецким «пангерманцам» пришел порядком подзабытый черно-красно-золотой «национальный флаг всех немцев». Они стали широко использовать в своей пропаганде «немецкие национальные» черно-красно-золотые флаги, ленты и розетки. Когда «пангермански» настроенному школьнику Адольфу Гитлеру было приказано снять черно-красно-золотую розетку, он нашел выход из положения, выложив перед собой на парте в ряд три карандаша – черный, красный и желтый, к чему учитель – верный сторонник Габсбургов – уже не мог придраться[162]. Словом, как много позднее писал Гитлер в своей книге «Моя борьба»:

«Только…в немецкой Австрии буржуазия имела нечто вроде своего собственного знамени. Часть немецко-австрийского национально настроенного бюргерства присвоила себе знамя 1848 года. Этот черно-красно-золотой флаг стал официальным символом части австрийских немцев. За флагом этим…не стояло особого мировоззрения. Но с государственно точки зрения этот символ, тем не менее, представлял собою нечто революционное. Самыми непримиримыми врагами этого красно-черно-золотого флага были тогда – не будем этого забывать – социал-демократы, христианско-социальная партия и клерикалы всех видов. Тогда эти партии издевались над черно-красно-золотым флагом, забрасывали его грязью, ругались над ним совершенно так же, как они это делали в 1918 году с черно-бело-красным знаменем. Черно-красно-золотые цвета, которыми пользовались немецкие партии старой Австрии (монархии Габсбургов – В.А.), были в свое время цветами 1848 года…В Австрии за этими знаменами шла часть честных немецких патриотов. Но за кулисами этого движения и тогда уже осторожно прятались иудеи. А вот после того как совершилась подлейшая измена Отечеству, после того как самым бесстыдным образом предали немецкий народ, марксистам и Партии Центра (католической буржуазной партии периода Веймарской республики в Германии – В.А.) черно-красно-золотые знамена внезапно стали так дороги, что теперь они рассматривают их как свою святыню»[163].

К черно-бело-красным цветам флага «прусско-германского» Второго рейха Гитлер относился с большим пиететом, как к цветам «имперского флага, родившегося на полях сражений»[164] победоносной для немецкого оружия так называемой «франко-прусской» (а если быть точнее – франко-германской) войны 1870-1871 годов, главным итогом которой, наряду с «возвращением в лоно рейха» Эльзаса-Лотарингии, стало провозглашение в «Зеркальном зале» Версальского дворца Германской империи (Второго рейха).Тем не менее, использование национал-социалистами в своей символике и эмблематике черного, белого и красного цветов в их прежнем, «кайзеровском», сочетании представлялось Гитлеру неуместным, поскольку они символизировали в его глазах «старый (монархический – В.А.) режим, погибший в результате своих собственных слабостей и ошибок»[165]. К тому же черно-бело-красный флаг в его «старорежимном», или «кайзеровском», варианте, уже использовался в качестве эмблемы многочисленными правыми националистическими партиями и организациями Веймарской республики – например, Немецкой (Германской) Национальной Народной партией (НННП), примыкавшим к этой партии националистическим союзом «Стальной шлем» (Штальгельм)[166]и т.д. Однако сама по себе черно-бело-красная цветовая гамма представлялась Гитлеру чрезвычайно привлекательной (хотя он не преминул, как мы увидим далее, истолковать ее в новом, национал-социалистическом духе). Он писал о ней буквально следующее: «Это сочетание красок, вообще говоря, безусловно, лучше всех остальных» и представляет собой «самый могущественный аккорд красок[167]», который только можно себе представить.

В конце концов был составлен окончательный проект партийного знамени: на красном фоне – белый круг, а в центре этого круга – черный «гаккенкрейц» (коловрат). Интересно, что сам Гитлер в первом издании «Моей борьбы» обозначал свастику не заимствованным из средневековой геральдики термином «гакенкрейц[168]» (крюковидный крест, от немецкого слова «гакен»[169] – крюк), а «гаккенкрейц»[170] (буквально: мотыгообразный крест, от слова «гакке»[171] – мотыга). Но в последующих изданиях книги, в лексиконе национал-социалистического движения и гитлеровского Третьего рейха употреблялся исключительно термин «гакенкрейц» (крюковидный крест).

Нарукавные «боевые повязки» («кампфбинден») национал-социалистов фактически копировали (в миниатюре) партийное знамя НСДАП. После создания штурмовых отрядов партии (СА) на красных повязках их «фюреров» (командиров) к черному коловрату в белом круге некоторое время добавлялись горизонтальные серебряные (белые) полоски, число которых варьировалось, в зависимости от ранга того или иного фюрера. Однако эти белые полоски были отменены не позднее 1932 года (на фотографиях, запечатлевших высшее руководство НСДАП – в частности, Германа Геринга – на «съезде национальной оппозиции» в Бад-Гарцбурге, где был образован эфемерный антивеймарский «Гарцбургский фронт», эти полоски на повязках еще четко различимы). У высших партийных функционеров повязки украшались золотой отделкой – вплоть до золоченых четырехугольных звезд-«кубарей» в центре коловрата.

По мнению Гитлера, новый партийный символ НСДАП являл собою сочетание «всех цветов, которые мы так любили в свое время», а также «яркое олицетворение идеалов и стремлений нашего нового движения», в котором красный цвет олицетворял заложенные в этом движении «социальные идеи», белый цвет – идею национализма (позднее, особенно после окончания Второй мировой войны, неонацисты и другие последователи Гитлера еще более «удачно» перетолковали белый цвет как идею борьбы за превосходство белой расы[172]), «мотыгообразный крест – миссию борьбы за победу арийцев и вместе с тем за победу творческого труда, который испокон веков был антисемитским и антисемитским останется».[173]

ГЛАВА 3. ОРДЕН НОРДИЧЕСКИХ МУЖЕЙ

Постоянные обвинения плутократической стороны,

смешивающей национал-социализм с коллективизмом,

тем более непонятны, что наше мировоззрение борется

против восточного большевизма и противопоставляет

ему нордическую идею.

Вильгельм Арп. Честь как идеал воспитания.

«Мёртвая голова»

На черном небе череп светит,

Но ты милее мне, чем он.

Он на вопрос мой не ответит,

Но на него ответишь ты.

А.Р. Шавердян. Я не хотел

любви твоей.

Как писал в свое время почти неизвестный у нас главный идеолог «охранных отрядов» НСДАП Альфред Эйдт, «СС представляют собой в физическом, психическом и духовном отношении группу отборных людей, самую мощную опору Движения и идеи, готовую противостоять любым бурям. Круг задач СС не ограничен рамками партии, это задачи народа и расы, задачи будущего».[174] В соответствии с этой установкой и осознанием себя в качестве «группы отборных людей», в СС совершенно сознательно культивировалась своя собственная, во многом отличная от общепартийной, система символики и эмблематики. Перед разработчиками символов и эмблем СС ставился весьма широкий круг задач, главной из которых было подчеркнуть элитарность СС как «Черного Ордена» (или, по выражению рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера, «национал-социалистического военного ордена нордических мужей, воинского соединения…связанного идеологическими обетами отборного боевого отряда, состоящего из лучших представителей арийского человечества»), а также его преемственность с символикой, эмблематикой и черно-белой цветовой гаммой духовно-рыцарского Ордена «бедных рыцарей Христа и Храма» (тамплиеров)[175], военно-монашеского Немецкого (Тевтонского) Ордена[176], Ордена иоаннитов[177] (бранденбургско-прусское отделение – баллей, или бальяж – которого сыграло – вопреки широко распротсраненным представлениям, гораздо более важную роль в становлении Прусского светского государства, чем Тевтонский орден), отборных частей прусской королевской и германской кайзеровской армий и белых добровольческих корпусов 1918-1923 годов. Кроме того, внимательное отношение рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера и его окружения к древней нордической культуре и символике (но уж никак не к «сатанизму»!) привело к активному использованию в униформе, вексиллологии и ритуалах СС старинных рунических знаков.