История Финляндии. Время Елизаветы Петровны

IX. После войны.

Едва заключен был мир, как часть русских войск, под начальством Кейта, получила повеление на галерах следовать в Швецию. Адмиралу Головину велено было с флотом отправиться в Карлскрону. Причина таких распоряжений была следующая.

Узнав об исходе переговоров в Або, Дания стала вооружаться, имея в виду получить обратно Шлезвиг. Шведское правительство просило у России помощи; оно желало, чтобы русский флот появился вблизи Зунда, а Архангельская эскадра — в Немецком море против Норвегии и зимовала в шведской гавани Марштранде. «Время позднее, — сказал Бестужев, — разве людей поморить и флот разорить; к тому же в чужой гавани, кроме опасности (отваги) содержать зиму не в одни сто тысяч Рублев станет». Шведские уполномоченные в Або просили еще о высылке сухопутного войска. Вся это затея не нравилась А. Бестужеву. По его мнению, «сии скоропостижные голштинские угрозы впутать могут в новую войну, которая будет без всякой прибыли».

Императрица повелела (22 авг. 1743 г.) созвать совет, дабы «апробовать», как помочь Швеции и сохранить нашу честь и наши государственные интересы. «Консилий» решил дать немедленно предписание генералу Кейту следовать, с находящимися под его командой войсками, прямо к Стокгольму и там зимовать. Генералу сказано было, чтобы в Швеции «ни у кого в команде не быть, разве как у самого короля шведского и токмо от Его Величества указы получать». Генералу Кейту надлежало с 10.000 чел. на 29 галерах и 25 кончебасах «без малейшего укоснения» выступить в поход, дабы не быть задержанным «поздним годовым временем».

«Ныне», повелением от 7 сентября, за «собственною её Императорского Величества рукою» «указали мы оному генералу Кейту на выше писанных галерах итить в Стокгольм и там зимовать».

20 сентября флотилия подняла паруса, предварительно «отделив галеру и два кенчебаса для препровождения обер-комиссара армии с денежной кассой и еще два других (кончебаса), для нагрузки медной монеты, переданной генер. Кампенгаузеном финляндской контрибуции». «Никто, кроме Кейта, не справился бы с подобной экспедицией; ему приходилось бороться не только с противными ветрами, бурями и холодом, но даже с флотскими офицерами, которые часто заявляли о невозможности плавания в такую позднюю пору. Он принимал возражения, совал их в карман непрочитанными и приказал дать сигнал к отплытию». Все предвещало осложнения. Шведы не могли отнестись к чужому войску дружелюбно; в Стокгольме нельзя было разместить всего корпуса; большая дороговизна на месте и запоздание наших галиотов с хлебом рисовало темную будущность... — Так как Швеции грозила войной Дания, то ген. Кейт получил секретный указ (23 сентября 1743 г.), что он «наиглавнейше» послан для поддержания у шведов внутренней тишины, и чтобы в поход против датчан не выступал.

7 и 10 сентября граф Головин получает два царских повеления следовать к шведской крепости Карлсарона для устрашения Дании. Сперва Он ответил донесением о том, как во флоте отпраздновано было тезоименитство Государыни, а через несколько дней прибавил, что выступит в поход, «ежели ветры не воспрепятствуют». Шторм мешает отплытию эскадры и Головин, настаивая на своем, доносит, что решено оставить в море семь кораблей, а с остальными возвратиться в Кронштадт. Мера терпения Императрицы переполнилась и она выразила (26 сент.) свое «неудовольствие и удивление». «Того ради повелеваем вам, как скоро сей указ получите, немедленно с флотом в море выступить... А для чего вы не по силе Наших указов поступали о том вам ответствовать». Но Головин не смущается и продолжает прикрываться ссылками на «жестокие» ветры, во время которых легко можно флот её Величества «растерять», и так как он все подобные «газардные случаи» предупредил, то флот у него в целости. Однако, указывая на болезни и старость, прибавляет, что «ныне меня в нестоянии нахожу не токмо командиром быть, ниже под командою, мочи моей нет». — Головин сходит на берег и намерен ехать в Петербург, но получает весьма резкого характера указ, отправиться немедленно в Ревель, где его присутствие при эскадре признается «необходимо надобно». Тем не менее, Головин следует сухим путем из Ревеля до Нарвы...

В сочинении Кирхгофа «Влияние морской силы в Балтийском море» имеется указание, что адмирал Головин был предан суду за то, что не атаковал шведского флота при Гангеудде в то время, когда Ласси со своими галерами мог оказать ему значительную помощь. Головин оправдывался ссылкой на морской закон Петра В., в котором говорилось, что русским не следует вступать в бой со шведами иначе, как при условии явного над ними превосходства в силах, дабы на два шведских корабля приходилось по три русских. — Головин был оправдан. Шведы судили Утфаля и наказали его лишением полугодового содержания.

Охлаждение императрицы и двора заставили графа Николая Федоровича Головина испросить в 1744 г. отставку. Он избрал местом жительства Гамбург, где скончался 15 июля 1745 г. — Граф Головин завещал все свое движимое имущество одной шведке и двум прижитым с ней детям; но Государыня именным указом закрепила все за законной его супругой и дочерью.

Его заменил контр-адмирал Барж, который, немного покрейсировав около Гангеудда, за недостатком провианта, и за наступлением морозов возвратился в Ревель. Кейт, не смотря на ноябрьские бури и ропот части экипажа, доставил в Швецию свой отряд и 400 тыс. руб. субсидии. 12 Октября 1743 г. эскадра Кейта прибыла к берегам Швеции у Фурзунда, откуда он сейчас же отправился в Стокгольм.

30 ноября 1743 г. Ростовский и Казанский полки торжественно вошли в Стокгольм, с музыкой и распущенными знаменами. «Старый король выражал большое удовольствие, и все удивлялись бодрому и военно-храброму виду солдат, которые, несмотря на продолжительное и трудное пребывание на галерах, шли бодро и в хорошем порядке. Король сказал: «Я очень доволен, что прежде смерти имею счастье видеть перед собой и под своей командой войска столь могущественной и славной императрицы, и в случае нужды я никому не уступлю чести командовать ими». Получая от Корфа и Кейта грамоту императрицы, король поцеловал ее.

Ген. Кейт был радушно принят королем, восхвалявшим дружбу её Величества — повелительницы России. Так как нашего представителя при стокгольмском дворе в данное время не было, то Кейту вскоре предписано было (11 дек. 1743 г.) иметь за всеми делами «бденное смотрение». «И под рукой искусным образом сондировать» особенно мнение короля и коронного наследника. Кейт поселился в Стокгольме.

Отряд, сильно пострадавший от дурной погоды во время перехода, расположили сперва в приходе Эленабю. Затем гренадер перевели в Нючепинг, а других расположили в Зюдерманландии, в Нордчепинге и в Эстраготландии. Труднобольных водворяли в стокгольмских госпиталях. Галеры поставили в удобной гавани Стеке, в 2-х милях от Стокгольма. Провиант выдавался из коронно-шведских магазинов. Окрестное дворянство отнеслось к нашим войскам весьма предупредительно и в некоторых случаях помогало им. Как отнеслись к ним другие сословия — неизвестно. Знаем только, что 2 декабря 1743 г. состоялся особый королевский указ, которым объявлялось всем верноподданным, что «некоторая часть из подлых без рассуждения», вместо приязни непристойным порядком, как словами, так и делом «противности» российским военным людям оказывают. Между тем русское войско явилось по требованию короля и шведских государственных чинов. А посему повелевалось проявлять учтивость, приязнь и всю самовозможную ласковость» и напоминалось, что это дисциплинированное войско все «на готовые деньги покупает и настоящей ценой» за все уплачивает. Наконец, за нарушение сего королевского предписания, устанавливались штрафы и предлагалось без ясных доказательств жалоб не вчинять.

Кейт отличался предусмотрительностью и даже в мелочах строго соблюдал достоинства вверенного ему русского отряда. Ожидая возможных совместных действий нашего войска со шведским, он испросил у императрицы указания, следует ли уступать правый фланг шведам в тех случаях, когда будут в походе, и когда сам король примет начальствование над армией. Последовал ответ: «гвардии королевской правую руку уступать, а у прочих шведских войск оную вам брать надлежит».

Укомплектование наших войск весной не потребовалось.

Так как Дания отказалась тревожить Швецию и внутренние беспорядки затихли, то указом 10 июля 1744 г. Кейту предписано было вернуться тем путем, который он признает «за наиспособнейший». Сборным пунктом он назначил урочище Романсо, откуда на 96 судах разных наименований все переправились в Ревель.

Здесь нам приходится расстаться с храбрым, умным и симпатичным генералом Кейтом.

Он подал (в 1747 г.) в отставку и с него, под угрозой ареста, требовали подписку ни прямо, ни косвенно не служить против России, а при нарушении обета будет подлежать суду по русским военным законам. Объясняется это тем, что Военная Коллегия его не любила, а гр. А. И. Бестужев — Рюмин оставался недоволен его действиями. Двадцать лет служил Кейт в России, любил военное дело, всюду вводил хороший порядок и всеми был любим. Штаб и обер-офицеры приходили прощаться с ним. «Зело было удивительно», что иностранец такую заслужил честь, «что с ним со слезами прощались». И он в свою очередь не мог сдержаться и плакал.

В Сентябре 1747 г. Кейт был принят Фридрихом II Великим на прусскую службу и получил звание фельдмаршала и должность губернатора Берлина. Его знания использованы были теперь для выгод немецкого государства. В военных вопросах, касавшихся России, совет Кейта имел, конечно, особое значение. Шведская кронпринцесса обратилась с письмом к королю, прося его прислать заключение Кейта о том, как наилучшим способом и с наименьшими силами возможно было бы защитить Финляндию. Кейт высказался, и его план через короля был передан Швеции.

В октябре 1758 г. Кейт (63 лет от роду) был убит в сражении при Хохкирхе. Он упал на руки беззаветно преданного ему слуги-англичанина, но в пылу сражения тот был отброшен от своего господина, и победители (хорваты) преследовавшие прусаков, прошли по трупу убитого фельдмаршала. Труп был затем ими же ограблен. Неузнанный, нагой, прикрытый одним плащом, его на тачке, вместе с другими убитыми, привезли в сельскую церковь. Когда австрийский полководец Даун вошел в церковь с офицерами и откинул плащ, ген. Ласси воскликнул: «Это лучший друг моего отца — Кейт». Даун приказал похоронить героя с воинскими почестями. Через год труп перевезли в Берлин...

Его храбрость и его доброе сердце обеспечили ему хорошую память в потомстве.

С уходом Кейта из Стокгольма, политика Швеции резко стала меняться не в пользу России. Государственный Совет Швеции не пожелал более следовать указаниям из Петербурга. Ставленник России — Адольф-Фредрик — поддержал Совет. Слабевший король Фридрих I потерял всякое значение. Центром политической жизни сделался молодой двор, в котором выдающуюся роль стал играть изящный гр. Карл Густав Тессин. Партия шляп вновь подняла голову, а с ней усилилось неприязненное отношение к России. Враг Швеции — Алексей Бестужев — сделался канцлером и повелительным тоном стал добиваться воздействия русской власти на королевство. Барон Иоган Альбрехт ф.-Корф, назначенный в 1746 г. нашим представителем в Стокгольм, оказался покорным орудием канцлера. А король шведский, мать которого была Курляндской принцессой, изволил называть Корфа «полуземляком». Подобно гр. А. Бестужеву, барон Корф надеялся, что финские депутаты риксдага подчинятся его руководству, но этот «глупый и невежественный народ» предпочел противников России. С 1747 г. (т. е. после назначения генерал-губернатора Розена) надежды барона Корфа на неудовольствия финнов снова возросли и он даже полагал, что они «ждут случая отделиться от Швеции». Но сведения его агентов оказались ложными. Наследнику шведского престола от имени Елизаветы Петровны дано было указание не следовать советам гр. Тессина, мешающим установлению добрых отношений между соседними государствами. Такое вмешательство во внутренние дела Швеции возбудило общее неодобрение и сильный отпор, сделанный в национальном объявлении о том, что сословия добровольно избрали Адольфа-Фредрика наследником престола. Партия шляп вновь отдалась под покровительство Франции и неудовольствие бароном Корфом возросло в такой мере, что наше правительство заменило его графом Никитой Паниным (в мае 1748 г.).

Граф Никита Иванович Панин родился в Данциге в 1718 г.; детство его прошло в немецком городе Пернове. В царствование Анны Иоанновны мы видим его в конной гвардии, а в первые годы царствования Елизаветы Петровны он играл уже при дворе столь заметную роль, являясь соперником Разумовского и И. И. Шувалова, что его — молодого человека —назначили посланником в Данию. В 1747 г. его перевели из Копенгагена в Стокгольм, где он пробыл почти 12 лет на трудном посту представителя России. В интересах последней было препятствовать восстановлению в Швеции самодержавия. Это повело к соперничеству с Францией.

В то время, когда в Швеции находился Бестужев, Россия, согласно Ништадтскому миру, имея право и долг («как изволили милостиво указать шапки») поддерживать шведскую Форму Правления, хотела послать в Финляндию войска. — Финляндию подумывали тогда или превратить в пустыню или, под тем или иным видом, отделить от Швеции.

Под предлогом желания поддержать свободную шведскую Форму Правления, русское правительство теперь вновь вмешалось во внутренние дела Швеции. От имени Императрицы Елизаветы министр Панин внес 18 января 1749 г. в государственный совет письменное заявление (декларацию) о том, что Императрица узнала о склонности Швеции, после смерти Фридриха I, изменить систему управления, а потому она выражает, что такое мероприятие является вредным для спокойствия на севере и может вынудить ее к принятию зависящей от неё меры, для сохранения в Швеции прежней Формы Правления и недопущения единовластия.

Позднее, в августе 1749 г., последовало новое заявление, в котором Императрица уведомляла, что она решила, как только старый больной король Фридрих I скончается, ввести в Финляндию русский отряд, на тот случай, если попытаются изменить Форму Правления, без единогласного соглашения сословий. В то же время носились слухи о значительных русских вооружениях. Несколько русских полков было сосредоточено в Выборге.

В Финляндии шведское правительство возобновило должность генерал-губернатора, забытую с прошлого столетия. На эту должность назначили гр. Густава Фридриха фон Розена (Rosen), старого воина, спутника Карла ХII в Турцию. Он получил инструкцию определить значение разных местностей края в стратегическом отношении, составить карты, наблюсти за поселенной системой, составить проект учреждения постоянной милиции в Шведской Карелии, побудить крестьян выставить резервных людей, присмотреть за крепостными работами и т. п. Ясно, что шведское правительство проникнуто было стремлением поднять оборонительные силы Финляндии, создав из неё более прочную стену против России.

Генерал-губернатор фон Розен во время этих натянутых отношений был занят проектами защиты Финляндии, но кроме того на него возложили новую задачу, разоблачать те замыслы, которые затевались Россией. Русский посланник Панин и особенно его секретарь финского происхождения Иван Симолин, делали все, что могли, чтобы раздачей денег и иными средствами вербовать сторонников России, и потому естественно, что их внимание особенно было обращено на пограничную землю—Финляндию. Однако, в Финляндии они имели еще меньший успех, чем в Швеции, и гр. Розен и ландсгевдинги время от времени доносили, что в крае все спокойно. Несколько лиц сделались предметом судебного преследования, но, как оказалось, совершенно не основательно. Настоятель в церкви в Воно — Томас Паккалениус — осенью 1748 г. был заподозрен в сочувствии русским; но подозрение не подтвердилось: доказано было, что он вел совершенно невинную переписку с одним родственником, жившим в русских владениях. После двухлетнего судебного разбирательства Паккалениус был оправдан.

При Панине начал большую политическую интригу некто Фреденшерна. Не смотря на то, что Панин его поддержал, вся затея никакой пользы России не принесла. Но в виду того, что Фреденшерна яркий прототип местных политических авантюристов ХVIII в. — расцвет коих проявился в лице Г. М. Спренгтпортена, — полезно рассказать о плане сего типичного финляндского изменника времени Елизаветы Петровны.

Адам Шютц, возведенный в дворянство в 1726 г. под именем Фреденшерна, родился в Выборге в 1685 г.; был президентом Свеа гофгерихта; умер в 1772 г.; обладал большими познаниями, как должностное лицо. Он принимал участие в деле водворения свободного правления. Его воззрения совпадали со взглядами других руководителей партии шапок.

Когда в январе 1749 г. Панин подал свою первую декларацию шведскому правительству, надворный советник Фреденшерна со слезами на глазах благодарил русского представителя. Фреденшерна спросил, могут-ли патриоты рассчитывать на помощь Императрицы, если они постараются предупредить занятие престола наследным принцем. Панин ответил, что сейчас не может точно высказаться по этому вопросу, так как никто из патриотов раньше открыто не говорил о таком плане. Панину хотелось, чтобы почин в деле принадлежал шведам.

Чтоб покончить с господством шляп в Швеции, Фреденшерна, между прочим, проектировал следующее: Россия должна занять своими войсками Финляндию и объявить себя её властелином. Это легко исполнить, вследствие неудовольствия, питаемого финнами к притеснителям-шведам, особенно в периоды войны, когда бедные финны бывают обложены тройными против Швеции тягостями. Лишь немногие лучшие люди Финляндии получали какую-нибудь почетную должность, и редко случается, чтоб финн был представлен в Швеции к чину; не говорим уже о стесненном положении, в которое поставлена финляндская торговля со Швецией. Это настроение, подкрепленное воспоминаниями о дружественных отношениях русских в последнюю войну, стало бы, по мнению Фреденшерна, еще более прочным и глубоким, если б русская Императрица соблаговолила в изданной прокламации шведской и финской нациям удостоверить:

— что единственная цель её состоит в том, чтоб не допускать нововведений в Форму Правления или какого-либо насильственного притеснения свободы и привилегий государства и чинов риксдага;

— что не имеет в виду препятствовать членам риксдага в их стремлениях к улучшению и безопасности государства, а напротив, по возможности способствовать им;

— что ни для себя, ни для какой-либо иностранной державы пяди земли шведской или финляндской приобретать не станет;

— что не будет требовать контрибуции, за понесенные расходы во время похода в Финляндию и Швецию;

— что Императрица, после того, как шведское государственное устройство будет налажено и она сама получит полное удовлетворение от шведского министерства, немедленно отзовет свои войска; а также,

— что она каждому гарантирует улучшенную систему и Форму Правления.

Далее Фреденшерна (в своем Срочный проекте) дает детальные стратегические указания, каким образом следует русским (и датским) войскам вести себя, чтобы преодолеть все препятствия на суше и на море. Если возможно будет, — продолжает автор мемориала, — поход против Финляндии должен начаться безотлагательно в трех направлениях: через Нейшлот, через Кельтисстрём и Дегербю. Успех будет вполне обеспечен, так как генерал-губернатор края ненавидим населением и не пользуется доверием войска, край же, без проходов и крепостей, открыт для нападения. Когда финские полки будут обезоружены, потребуется оставить в Финляндии не более 5 — 6 тыс. русского войска.

Вышеупомянутые русские прокламации должны быть распространены во всем крае и вместе с тем необходимо, чтоб Императрица в письме к королю, повторила свое уверение дружественных намерений и в особенности просила его, возможно скорее, созвать риксдаг в Швеции.

В то же время свободная торговля между финнами и шведами не должна прекращаться, что подымет доверие шведского народа к России.

Замысловатая записка Фреденшерна — классический пример изворотливости. В ней нет ни одного слова, которое намекало бы на намерение вожаков шапок взять на себя инициативу великого переворота. Но этой именно инициативы и ожидало от них русское правительство. Обе стороны подталкивали друг друга к принятию решительных мер, но никто не трогался с места.

Осенью 1749 г. Фреденшерна, приняв подарок в 1.000 червонцев, в переговорах с Паниным дополнил свой план новым предложением: если только Императрица приведет в исполнение свою декларацию и займет Финляндию войсками, то возможно было бы созвать сейм великого княжества. Страна имеет те же основные законы, как и Швеция, и государственное устройство таким образом зависит «от добровольного согласия свободной и независимой нации».

По исследованию профессора Р. Даниельсона, гр. Панин воспринял эту идею и стал составлять комбинацию об отделении Финляндии от Швеции. В своем донесении правительству он указывал на историю Финляндии, откуда следует, что страна, не столько посредством оружия, сколько по добровольному соглашению, была присоединена к Швеции. Поэтому она освобождается от своего союзного положения, коль скоро Швеция перестанет исполнять свой долг. Сейм в Финляндии также не представил бы ничего нового, потому что в предыдущих столетиях подобные собрания земских чинов являлись довольно обыкновенными. Принимая во внимание, что Финляндия может опасаться войны с Россией, и что французская партия крайне слаба в крае, Панин предлагал объявить финскому собранию земских чинов, что они должны решиться защищать сами свою свободу, и если не успеют в своих домогательствах, то порвать соединение с Швецией. Граф Панин, хотя и сочувствовал известному направлению и внял Фреденшерна, но был умен и осторожен. Он, видимо, держался того мнения, что вообще невозможно добиться отделения «сей нации» от подданства Швеции и присоединения её к империи. Правительство наше с своей стороны тем не менее не оставляло, кажется, мысли о создании для Финляндии нового положения. Оно не забывало также манифеста, изданного во время последней войны. Но никакой инициативы оно на себя взять не желало, повторяя, что станет соблюдать требования Ништадтского трактата. Иное дело, если б финляндцы, утесняемые злонамеренной партией Швеции в своих правах и вольностях, решили через депутатов обратиться к русскому правительству, прося заступничества; тут они встретили бы сочувствие и получили бы помощь. Их охотно приняли бы в русское подданство, или готовы были бы создать из Финляндии особую политическую единицу, состоявшую под покровительством России, при чем финляндцам готовы были предоставить выбрать себе самостоятельного главу с русской лишь «апробациею», или, как гласит текст секретного рескрипта от 22 ноября 1749 г.: «вы можете им (финнам) все те авантажи обещать, кои они токмо резонабельно от нас потребовать могли бы, ежели они прямо в подданство нашей Империи придти похотят. Мы также не отречемся, но готовы будем то сделать, чтобы они весьма особливым княжеством отделены были, особливого герцога по их выбору с нашею апробациею имели, и только под нашей протекциею находились». Короче, к ним относились чрезвычайно сочувственно и доброжелательно.

Таким образом, задача Панина сводилась к тому, чтобы склонить Финляндию к отделению от Швеции, без предварительного нападения со стороны России, или к присылке депутации, с ходатайством о покровительстве императрицы. Ему было дано понять, что этим он оказал бы большую услугу и проявил необычайную ловкость.

Чтоб достичь подобной цели, он, согласно данного ему рескрипта от 30 ноября 1749 г., не только должен был обещать финнам исполнения всех их основательных требований, при условии, что они будут русскими подданными, или же Финляндия будет автономным княжеством, под русским покровительством, но на его усмотрение правительство предоставляло также послать в Финляндию эмиссара и на покрытие потребных для этого издержек отпустило 50.000 рублей. Рекомендовалось объяснить финнам разницу в положении русских и шведских подданных: первые живут в мире, без притеснений и без внешних опасностей, последние, напротив, обложены тяжелыми податями, притеснены соперничающими партиями, а главное — им угрожает внешнее нападение, при котором финны будут первыми его жертвами.

Польщенный оказанным доверием, Панин объяснял в своем донесении от 11 января 1750 г., каким способом можно будет достичь цели. Для того, чтоб начать дело, Панин хотел сперва навести разные справки в архивах, вызвать из Финляндии в Стокгольм одного или двух надежных людей, для доклада ему о положении финских дел и о влиятельных там лицах. Когда это будет сделано, можно будет приступить к образованию активной партии в Финляндии.

Единственное мероприятие, к которому решился прибегнуть сотрудник Панина (Симолин) заключался в том, что он отыскал, сбившегося с пути герадсгевдинга Вийкмана и отправил его с русскими воззваниями в Финляндию. Иоганн Генрих Вийкман был бургомистром в Брагестаде и судьей в Саволаксе, а также состоял представителем Брагестада на риксдаге 1738 г.; затем, дела его запутались и за хорошее вознаграждение он взялся действовать в Финляндии, в целях Симолина. В апреле 1750 г. он отправился в Финляндию, захватив с собой несколько экземпляров русской декларации, чтоб раздать ее населению, и кроме того обещал завербовать дворянина, духовное лицо и крестьянина, которые должны были отправиться в Петербург, в качестве депутации, с целью просить императрицу созвать съезд, дабы он воспрепятствовал восстановлению суверенитета в Швеции. Как видно из судебного дела, Вийкман ничего не сделал для достижения цели. На суде он объяснил «что нет преступления в том, чтоб надуть русского». Но его окончательно погубила переписка с Симолиным, секретарем Панина, из которой можно было заключить, что он занимался изменнической агитацией. Его присудили к смерти и в сентябре 1751 г. казнили.

Столь же маловажное значение имели и некоторые другие темные попытки подобного рода; идея финской самостоятельности мерещилась лишь в немногих и довольно ограниченных головах.

Через год Панину пришлось донести, что предложенной ему задачи он не в силах выполнить, и что иноземному послу трудно стоять во главе партии.

Фреденшерна ставил непременным условием, чтобы императрица, при вступлении её войска в Финляндию, объявила о своем полном нежелании ни расчленять, ни отнять ни пяди земли у Швеции и Финляндии. России предоставлялось только благодетельствовать и при том совершенно бескорыстно. Какую же пользу извлекала в таком случае империя? Она должна была содействовать торжеству партии шапок над партией шляп. И для этого государству предлагают лить кровь и золото своих подданных.

Столь наивно Россия не могла, конечно, отнестись к проекту Фреденшерна. Гр. Никита Панин был редкий по уму дипломат, чтобы возиться с утопиями или детски незрелыми проектами. Россия, пытаясь вмешаться в дело, имела в виду: или увеличить число своих подданных, или создать из Финляндии политическую единицу под своим покровительством. Фреденшерна, как политический делец, также должен был это понимать, и в таком случае его план, как финляндца — план изменника, какими бы оговорками он не сопровождался. Такими же изменническими предложениями являлись и проекты других членов партии шапок, желавших русского завоевания Финляндии, в период нахождения М. Бестужева в Стокгольме.

Дельцы типа Фреденшерна в Финляндии не вымирали. Мы их встретим в изобилии среди аньяльских заговорщиков (1789 г.) и в той группе эмигрантов, которые в царствование Александра I образовали шведскую колонию в Петербурге. Они смело шли к осуществлению своих фантастических планов. В реальной политике Екатерины II они встретили должный отпор, но космополитические стремления венценосного ученика Лагарпа явились благодарной почвой для развития вредных для России домогательств. В Спренгтпортене мы вновь узнаем Фреденшерна, но более политически созревшего и изворотливого.

О возвращении областей, утерянных по Ништадтскому миру, в Швеции более не думали. Но зато весьма серьезно занялись упрочением оборонительных средств Финляндии.

Давно уже родилось сознание необходимости укрепления финляндских форпостов, но дело откладывалось за неимением денег. Теперь решено было поставить Финляндию в такое положение, чтобы она могла в течение значительного времени отражать нападение собственными силами. За осуществление этого плана взялись два выдающихся деятеля, гр. Ганс Генрих фон-Ливен и подполковник артиллерии Августин Эренсверд.

Впереди г. Гельсингфорса раскинут целый ряд островов; на юг от них расстилается Финский залив, а на севере, благодаря им, образовалась обширная и глубокая гавань, удобная для большего флота. В 1550 г. Густав Ваза обратил внимание на природные удобства этой местности и пожелал основать здесь город. Но избранный им для этой цели песчаный остров Сандгамн не понравился жителям и они скоро перебрались на материк, к устью реки Ванды, где и заложили «Гельсингфорс». В 1616 г. Густав Адольф посетил новый город и открыл в нем экстренное заседание шведского риксдага. Однако и тут местные условия оказались недостаточно благоприятными, почему при королеве Христине, в 1639 г., город был перенесен Пером Враге верст на 5 к западу и после этого Гельсингфорс остался на том месте, где он красуется и развивается в настоящее время.

С военной точки зрения на указанную местность впервые обратил внимание Петр Великий. — 31 мая 1713 г. он составил «Пункты о настоящей кампании, каким образом оную продолжать» и в них прежде всего было сказано: «Гельсингфорс весьма надобно укрепить... также один корабельный вход (где могут неприятельские корабли к Гельсингфорсу с левой стороны пройти) засыпать каменьем»...

16 июля гр. Ф. М. Апраксин сообщал Боцису, что, на месте сожженного Гельсингфорсского посада, начали строить крепость, а 19 июля генерал адмирал доносил Государю, что «первые острова, где большой корабельный ход по обе стороны, людьми осажены, и редуты, где пристойно делать начали и чаем с Божиею помощью в скорости поспеем, только, Государь, кроме того устье, где кораблям ходить можно, осмотрели два устья глубоких, и каковую крепость начали строить посылаю до Вашего Величества с артилерным подполковником Геником чертежи, который оные устья и где заложена крепость осматривал и о всем Вашему Величеству устно донесет».

«Ежели, Государь, изволишь при других устьях делать редуты и батареи, то не чаем и до сентября месяца скрепить; работа превеликая—рубить все из брусья и землю надобно навозить не из ближних мест, а на тех местах, где надлежит делать крепость, земли ничего нет, и пушек надобно число довольное...».

«Есть и третье устье, воды 12 фут, которое, по нашему мнению, крепить не надобно, малыми кораблями ничего сделать не могут, а большим пройти немочно».

«Ежели Ваше Величество за каким случаем прибытием сюда изволишь умедлить, то о строении здесь крепости и о укреплении устьев изволь Ваше Величество указать чрез подполковника Геника».

Надо полагать, что работа велась очень спешно, так как уже 5 августа того 1713 г. Государь, прибыв в Гельсингфорс, осматривал работы по возведении батарей, защищавших вход в гавань. Тогда же Государь писал кн. Меньшикову из Гельсингфорса: «Отсель нового писать не имею ничего, токмо что здешний изрядный гавань укрепили также и фортецию сделали».

Здесь же, в Гельсингфорсе, по просьбе всех чинов армии Петр Великий принял чин генерал-аншефа «за понесенные как во всех прошедших, так и в том 1713 г., многие труды в воинских делах».

С этого времени Гельсингфорсская гавань и позиция, с прилегавшими к ней островами, приобрела особое значение. Таким образом, задолго до возведения здесь Свеаборга, островная позиция играла важную роль в военных операциях Петра Великого. События кампании 1713 г. и особенно 1741—1743 г. г. видимо побудили шведов окончательно избрать место перед Гельсингфорсом опорным пунктом будущих своих действий. Россия своим утверждением на Балтийских берегах явилась серьезной угрозой тем шведским провинциям, которые отделялись от неё водами Ботническим заливом, и, очевидно, прежде всего Финляндии. Швеции ставилась поэтому серьезная задача: укрепить свои провинции, находившиеся за морем.

У шведов мысль создать из Гельсингфорса укрепленный пункт впервые была высказана в 1723 г., т. е. вскоре после мира в Ништадте. Шведы оценили теперь береговое положение Гельсингфорса и возможность снабжения армии запасами с моря. Отсутствие средств помешало осуществлению столь нужного для них плана. По той же причине желания особой комиссии сократились до крайне скромных размеров; она предложила для начала, при входе в Гельсингфорс, с целью прикрытия военных судов, построить лишь один редут. — Король с своей стороны предписал находившемуся в Финляндии генералу Стакельбергу, для обеспечения Гельсинфорса, отправить туда из Стокгольма несколько галер и других судов.

В 1734 г. вновь усиленно заговорили о необходимости укрепления Гельсингфорса; внимание военных властей на этот раз привлекла коса, выдающаяся в море. Прекрасную гавань признали удобной для расположения всего галерного флота. — Новый план особенно поддерживал генерал Стакельберг, справедливо исходя из того положения, что вся Финляндия со стороны моря открыта для неприятеля, который может приплыть в течении нескольких часов, как из Петербурга, так и из Лифляндии. Береговую полосу Финляндии естественно было поэтому укрепить. Другие находили полезным, в видах обеспечения своего господства в Финляндии, иметь там для шведского флота хорошо укрепленный порт. Этой цели как нельзя лучше удовлетворяла Гельсингфорсская гавань, которая могло вместить половину всей Стокгольмской эскадры.

Депутаты риксдага признали все приведенные указания справедливыми и в то же время находили желательным перемещение шхерного флота в Гельсингфорс, но предварительно, — говорили они, — надо укрепить возвышенности и острова, окружающие город. А так как для этой цели требовалось несколько бочек золота, а его не имелось, то проект пришлось опять отложить.

В 1737 г. генерал Аксель Асвен повторил старые соображения о необходимости Швеции иметь в Финляндии, для обеспечения за собой этой провинции, такую укрепленную гавань, в которой можно было бы высаживать войска, выгружать транспорты, завести магазины, построить арсеналы и пр. Секретная Комиссия 1738 г. и оборонительный департамент с своей стороны признали еще раз подобную гавань вполне необходимой для Финляндии, но от слов к делу не перешли.

В 1739 г. комиссия по крепостям постановила возвести фортификационные сооружения около самого города Гельсингфорса, в том числе несколько небольших шанцев на о-вах Лонгерне и Варгшере. Однако и это постановление, за неимением средств, не было приведено в исполнение.

После мирного договора в Або, в 1743 г. военный инженер Вержино представил новый проект укрепления Гельсингфорсской гавани. Но в это время находился уже в обращении наиболее замечательный из всех планов долгого периода, протекшего с Ништадта до мира в Або — проект Эренсверда.

Полковнику Г. Г. Ливену (Н. Н. Liewen), подполковнику Эренсверду и еще одному офицеру было поручено произвести, в течении лета 1747 г., тщательные расследования в Финляндии. Затем они подали свое заключение, которое положено было в основание крепостных планов, утвержденных королем 9 ноября под именем одного из «всеподданнейших проектов Эренсверда о создании плацдарма у Гельсингфорса», после чего Эренсверду, хотя и офицеру артиллерии, поручено было с большими полномочиями руководить новыми постройками. Риксдаг постановил отпускать ежегодно на постройку Свеаборга по 16 бочек золота, в течение четырех лет.

Знаменитый строитель Свеаборгской крепости Августин Эренсверд родился в Вестманланде в 1710 г.; он был сыном одного из самых выдающихся воинов Карла XII. В раннем возрасте он поступил в артиллерию и во время продолжительных путешествий приобрел обширные познания, почему 30 лет от роду он был уже секретарем академии наук. В 1741 —1742 гг. он участвовал в финской войне, в 1745 г. сопровождал армию Фридриха II, а в 1746 г. занимал место среди дворян в рыцарском доме, где, благодаря своим выдающимся качествам и общественному положению, вскоре сделался одним из самых доверенных лиц партии шляп. Августин Эренсверд был особенно богато одарен от природы; одновременно он проявил таланты поэта и живописца; он легко усваивал почти все науки и художества; отличался высоким бескорыстием, почему, несмотря на то, что миллионы проходили через его руки, он жил и умер бедняком. При своей несловоохотливости, он отличался особенным богатством мыслей. Возведение крепости Свеаборга сделалось великой целью его жизни; здесь он проявил много энергии, проницательности и патриотизма.

В своем проекте Августин Эренсверд исходил из того положения, что вести зимнюю кампанию в бесплодной и малонаселенной Финляндии являлось бесполезным делом. Единственным возможным театром военных действий в Финляндии, по его мнению, оказывалась береговая её полоса. На ней он и сосредоточил все свое внимание. Далее он рассуждал так: доставка помощи людьми и всякими средствами ложилась на обязанность Швеции, для чего она должна была обеспечить за собой обладание морем. Это в свою очередь вело к необходимости создания не только сильного боевого флота, но и прочного убежища для него на финском берегу. В выводе получалось требование построить такую крепость, которая могла бы служить опорой для армии и флота. «Так как Швеция, — писал Эренсверд, — имела для поддержки Финляндии единственно только водный путь, и никакая война с ней не могла вестись иначе, как вдоль побережья, то ясно, что для плацдарма в Финляндии, который должен лежать на берегу, удобнейшим местом являлся Свеаборг с Гельсингфорсом». Свеаборг — Гельсингфорс и сделался краеугольным камнем первоначального проекта Эренсверда. Он мечтал единовременно располагать «галерной эскадрой, пограничной крепостью и легкими войсками» и все это ему хотелось «связать воедино во взаимном соперничестве, при обороне Финляндии». Эта двойная крепость должна была служить опорой и складом армии, а также убежищем и гаванью для флота. Она должна была служить преградой на главной береговой дороге. Около города имелось в виду разбросать еще несколько мелких укреплений.

В 1747 г. на островах производилась вырубка леса. Работы же по общему плану Эренсверда начались в 1748 году и продолжались с большим успехом до 1750 г., когда политический горизонт со стороны России омрачился несколькими тучами. Запрошенный тогда строитель крепости ответил, что оборона её должна ограничиться Варгшерскими островами, где достраивались Густавсвердские укрепления.

В первый же год на островах было возведено много деревянных служб: казарм, лазаретов, пекарен, ветреных мельниц, бань и т. п. — Творение Эренсверда успешно возводилось, благодаря тому, — как он сам выразился, — что природа на этих островах создала все, кроме стен.

По общему плану Эренсверда предлагалось укрепить еще Ловизу (Дегербю) и Свартгольм, а также перешеек между озерами Пейяне и Весиярви. В Тавастгусе намечался складочный пункт для провианта и фуража. — Безлюдные и бедные Саволакс и Карелия не удостоились особой заботы знаменитого строителя.

Что касалось собственно Свеаборга, то здесь имелось в виду укрепить важнейшие острова Кронобергского рейда или Гельсингфорсской гавани. Так как Финляндия собственными силами отстаивать своей территории не могла, то в строящейся Свеаборгской крепости местные войска и флот должны были иметь временное укрытие, в ожидании прихода подкреплений из Швеции; в то же время требовалось, чтобы Швеция получила в проектированной крепости и гавани удобное место для высадки своих сил. Этим условиям должна была удовлетворить крепость, возведенная на островах. Согласно указанным требованиям и созидал свое творение Эренсверд.

Цитадель Густавсверд возведена на самой высокой скале Варгшера и предназначалась для защиты входа в гавань и обстреливания соседнего острова Скансланда, дабы не допустить неприятеля укрепиться на нем. Здесь взрывались скалы и таким образом приобретался нужный строительный материал. Кирпич при возведении стен вовсе не употреблялся. Стены делались от 1, 2 до 3 метров высоты и затем еще насыпались сверху землей. — На Густавсверде в углу куртины находится мраморная доска с надписью: «Эта доска, мои товарищи, прибита в 1775 г. в знак дорогой памяти о том, что ваше усердие и единодушие помогли мне так скоро окончить эту постройку. Август Эренсверд». В другом углу куртины на доске значилось: «Сила, труд и единодушие Бьернеборгского и Тавастгусского полков создала их родине эту твердыню, а их прилежание — этот памятник чести». — Судя по следующей надписи, усердным помощником строителя Густавсверда явился капитан Иоган Густав Киленбек: «В честь Киленбека, — значится на одной мраморной доске, — который неутомимою рукою в тяжелые минуты помог мне положить первый камень в основание Свеаборга: он умер на работе, и Провидение дает мне возможность воздвигнуть ему в благодарность этот памятник. Свеаборг 25 октября .1 753 г. А. Э». — Очевидно, что в воздаяние за труды этого помощника Эренсверда, одно укрепление (теналь) названо «Киленбек». Так как в надписях отражена история Свеаборга, то приведем и остальные, помещенные по сторонам королевских ворот. — Эти надписи гласят: «Здесь Король Фредрик приказал заложить первый камень в 1748 г. и король Густав возложил последний камень» (год не обозначен). «Свеаборг, который касается моря одним краем и берега своим другим, дает возможность мудрому господства над морем и землей». «Из пустыни эти Варгшерские острова превратились в Свеаборг. Потомство, стой здесь самостоятельно и не надейся на помощь других». На Густавсверде была устроена печь для каления ядер, здание непроницаемое для бомб, предназначенное для порохового магазина. Он вмещал до 63.000 килогр. пороха. На острове Варгшер находился резервуар для хорошей воды, рассчитанный на гарнизон в 10.000 человек.

Густавсверд считался сильнейшим укреплением всего Свеаборга.

На остров Скансланд строители крепости постоянно оглядывались потому, что он являлся единственным пунктом, откуда можно было ожидать штурма Свеаборга. В лощинах Скансланда можно было укрыть от 5 до 6 тыс. человек. Одна из скал Скансланда явно командовала над Густавсвердом. — В виду этого, комиссия 1767 г. рекомендовала озаботиться укреплением Скансланда. Правительство видимо думало стать твердой ногой на этом острове, о чем свидетельствует заложенный им в 1774 г. «равелин», который, однако, не был достроен.

На острове Варген работы по возведению укреплений начались в 1749 г. На нем, вне цитадели, по плану заместителя Эренсверда — Спренгтпортена предполагалось построить несколько укреплений. Спренгтпортен хотел превратить Варген в сильнейшее укрепление всего Свеаборга.

Цитадаль, как и на Густавсверде, возведена была из взорванных скал. Один бастион достигал высоты 11,4 метра.

На Варгене находилось шесть хлебопекарных и три сушильных печи, коневая мельница для перемола муки и коневая водокачка, а также обширный пороховой погреб. На этом же острове обрел себе могилу знаменитый строитель крепости — Эренсверд.

В куртине Гамельтон — Седеркрёйц расположены были шлюзы к сухому доку (60 метров в квадрате и 6,6 метра глубиной). Из дневника Хюльфорса, путешествовавшего летом 1760 г., узнаем, что в названном доке могло поместиться до шести судов; вход и выход в док запирались особого устройства паромом, по проекту инженера Тунберга. Галерный док был настолько велик, что мог вмещать в себе одновременно до 20 галер. В 1767 г. лейтенант русской службы Стибольт, описывая Свеаборг, с особым восторгом останавливается на сооруженных доках (верфях). Подводная часть галерного дока устроена была в камне. Шлюз состоял из трех отделений и, когда являлась необходимость выпустить воду из дока, «то надлежало снизу или сверху тронуть имеющийся в том шлюзе камень, который тотчас давлением своим приводил сей шлюз в действо», и вода выливалась; все это требовало малого усилия, «а посему и почитается противу прежних изобретений искуснейшим и полезнейшим средством». Искусно был устроен также док для фрегатов. При нем находилось приспособление, при помощи которого в 24 часа и при содействии двух мельничных лошадей, особо к этому приученных, можно было высушивать док, направив воду в помещение соседнего дока. Вода зимой в доках никогда не замерзала; это достигалось беспрестанной топкой двух каминов. Мельница, имевшаяся в Свеаборге, пилила стоячие бревна и доски, она выливала воду из доков, молола рожь и сама подтаскивала бревна для распилки, и все это могло производиться одновременно. Когда закончены будут все укрепления, — прибавляет Стибольт, — крепость Свеаборг можно почесть за наилучшую в свете». Мраморная доска указывала, что «без Тунберга Эренсверд не выстроил бы этого дока». Другая доска гласила: «Тунбергский док воздвигнут из бездны Дальским и Эстготским пехотными полками». — Внутренняя оборона Варгена признавалась менее хорошо оборудованной, чем на Густавсверде.

На Стураэстер-Свартэ постройки начались в 1748 г. По первоначальному плану на этом острове предполагалось немного укреплений и здания для нужд гребного флота. Усиленные работы поведены были лишь после 1774 г., когда король Густав III утвердил полный план его вооружения. — Многое из задуманного не было исполнено даже к 1808 г. — В память Эренсверда здесь был заложен кронверк, в 1780 г., в присутствии короля. На острове находилась конюшня на 48 лошадей. — Чтобы застраховать остров от атаки открытой силы в зимнее время имелось в виду укрепить еще горжу. Против серьезной бомбардировки эта часть крепости вообще признавалась слабой.

План укрепления острова Лиллаэстер-Свартэ принадлежал Эренсверду. В 1774 г. план был дополнен. Здесь желали иметь все необходимое для нужд артиллерии, как-то: разные мастерские, казематы, цейхгаузы и т. п.

Укрепления Вестер-Свартэ начаты были в 1749 г. но плану Эренсверда. Верки здесь должны были заканчиваться «магазинами в форме бастионов», но они остались не возведенными. Остров не был защищен от штурма открытой силой, а внутри загроможден разными постройками. Он считался самым слабым пунктом всего Свеаборга.

Укрепления Лонгерна предназначались для обороны проливов, ведущих к Гельсингфорсскому рейду. Здесь план Эренсверда был выполнен в значительной его части; не возведенными остались лишь внутренние верки.

Сообщение между островами крепости являлось довольно затруднительным, почему предполагалось устроить каменные мосты. С моря Свеаборг считался недоступной крепостью. В зимнее же время его можно было взять штурмом, но для этого нужно было штурмовать единовременно все его верки.

В 1750 г., неожиданно для Эренсверда, король утвердил изменения в его первоначальном плане, которые свелись к воспрещению дальнейших работ в самом Гельсингфорсе на Ульрикаборге и Скансланде. Отсутствие денег, разросшиеся интриги и постоянные колебания правительства стали сильно тормозить продолжение Свеаборгских работ. Дело дошло до того, что, после поездки в 1752 г. короля Адольфа-Фредрика в Финляндию, он издал особый протокол, в котором «в самых нелестных выражениях критиковал осмотренные им крепостные постройки в Свеаборге и доказывал полную почти их ненадобность». — Не без известного основания указывалось при этом, что целесообразнее было бы укреплять остров Скансланд, как господствующий своими высотами над укрепленными уже островами. Густавсверд король нашел запутанным и тесным, амбразуры его узкими, а строительный материал плохим. Королю представлялось более полезным укрепить Ганге.

Во время этой поездки в Финляндию, Король Швеции и Императрица Елизавета Петровна обменялись любезными приветствиями. «В презент» за уведомление о приезде Короля выдано одному полковнику 2.300 р. — Тогда-же «на дорожный проезд» отправленному от Императрицы Елизаветы с поздравлением полк. Мельгунову — 1.000 р.

Враги Эренсверда не замедлили указать на недостаточно экономное расходование им денег. Строителю крепости пришлось писать обширное объяснение. Сатирические замечания врагов и обвинения были им легко опровергнуты. Талант и справедливость восторжествовали.

Но партийная интрига не дремала. С 1765 по 1766 г., когда на риксдаге восторжествовала партия шляп, Эренсверд не только был отставлен от работ, но от него отняли даже командование над шхерным флотом.

Но вскоре особая крепостная комиссия признала его действия правильными. Насмешки умолкли, и пристыженные враги вынуждены были допустить его вновь к работам и к начальствованию над шхерным флотом.

Шесть островов — Лонгэрн, Вестер-Свартэ, Лилла Эстер-Свартэ, Стура Эстер Свартэ, Варгэ, а также Густавсверд — были укреплены. Были устроены гавань для шхерного флота, большой док, цейхгаузы, казармы и магазины. Работы производились поселенными войсками; позднее вербованными солдатами. Работало от 6 до 12 тыс. чел. Из многочисленных помощников Эренсверда выделился инженер Тунберг.

В 1750 г. вновь возведенные укрепления на островах перед Гельсингфорсом получили гордое наименование опоры Швеции — Sveasborg — Свеаборг.

Со стороны материка никаких укреплений не возводили, почему крепость оказалась доступной с суши, как показала кампания 1808 г.

В октябре 1772 г. граф Августин Эренсверд умер, достигнув фельдмаршальского чина. Этого «шведского Вобана» похоронили сперва в гельсингфорсской городской кирке; но в 1783 г. Густав III приказал торжественно, в своем присутствии, перенести прах славного строителя Свеаборга в созданную им крепость, где над его могилой по сей день сохраняется прекрасный памятник (творение стокгольмского скульптора Сергеля), украшенный военными атрибутами и надписью: «здесь покоится граф Августин Эренсверд, фельдмаршал, кавалер и командор орденов Е. К. В., окруженный своими созданиями: свеаборгскими укреплениями и армейским флотом». На другой стороне памятника значится: «Но повелению Густава III и по его идее воздвигнут MDCCL XXXVIII (г. 1788) на вечную память заслуг полководца и гражданина, вложившего свои таланты и сердце на пользу родины». Памятник предназначался также и для того, чтобы «одушевлять ум и сердце любовию ко благу отечества». При указанных обстоятельствах возникла крепость, составлявшая гордость Швеции, пока на башне её развевался желто-синий флаг.

В год смерти (1772) Эренсверда укрепления Свеаборга были почти окончены, за исключением Вестер и Стура-Остер-Свартэ. После Эренсверда работами стал заведовать Яков Магнус Спренгтпортен. В 1791 г. генерал-квартирмейстер и начальник инженеров Маннершанц донес, что Свеаборг можно считать готовым для наступательной войны. — Общая стоимость работ по Свеаборгским укреплениям определена в 25 миллионов риксдалеров.

Таким образом возникло циклопическое сооружение, известное под именем «Свеаборг», вызывающее до сих пор удивление его посетителей. Свеаборг — величественный памятник военно-строительного искусства средины XVIII ст. Желание сохранить свои прежние завоевания побудило Швецию соорудить эту огромную крепость, но географическая необходимость в известной мере предопределила судьбу Финляндии, а история утвердила ее. Потерю Финляндии для Швеции надо считать исторической неизбежностью.

В характере Елизаветы Петровны — этой странной государыни — уживались и беспокойство, и леность, любовь к веселью и показной интерес к делам. Иногда долгие часы уходили на туалет, и указы месяцами ожидали её подписи. До конца своих дней она не знала, когда нужно было вставать, обедать, работать. Это была женщина властная, чувственная, набожная до религиозной экзальтации, суеверная. «От вечерни она шла на бал, а с бала к заутрене». Особенности русской природы сквозили во всем, и в малом, и в большом, в царственных делах, и частной жизни. Во всем мешались культурные начала Запада с остатками отечественной старины. Она в одно и то же время являлась послушной дочерью своего духовника Дубянского и французского танцмейстера Рамбура. Из пышных зал, где происходили балы, маскарады и куртаги, она уходила в тесные и неряшливые покои, где двери плохо затворялись, где из окон дуло.

24 ноября 1742 г. Елизавета в подмосковном селе Перове была повенчана с Алексеем Григорьевичем Разумовским, бывшим пастухом, а затем придворным певчим. Повенчаться уговорил суеверную и богомольную императрицу её духовник, умный и ловкий Дубянский, дабы охранить повелительницу от искателей её руки — иностранных авантюристов вроде инфанта Португальского, принца Конти, графа Саксонского и др. Благодаря браку русская партия — Разумовского, гр. Бестужева, архиепископа Льва Воронежского и др. — окрепла. Впоследствии, когда императрица Екатерина II пожелала получить документы, удостоверявшие этот брак, честный малоросс гр. А. Г. Разумовский сжег их в камине.

Вступление на престол Елизаветы Петровны знаменовало собой торжество русского начала. До неё Россия захвачена была иноземцами. Для обрисовки положения русских того времени, характерен разговор двух солдат Симона и Якова, принадлежащий перу неизвестного автора.

«...Был у нас главным командиром генерал Лассий, который ныне фельдмаршал, хотя иноземец, только человек добрый. Миних природный немец и не нашей веры, стал жестоко с нами, российскими солдатами и с офицерами, поступать... Вот стали у нас оба фельдмаршалы иноземцы, чего с начатия России и при милостивейшем отце пашем, императоре Петре Великом, не было... Вот Петра Великого законы начали уничтожать... Солдат не жалел иноземец, ибо не его крестьяне и не с его деревни взяты... Не вечно думал в России жить. При Дворе в то время кому было рассуждать? Главные правители немцы... Российских генералов, сенаторов они тогда за людей не почитали. В полку ни одного российского офицера не было. Немцы всех российских дел управители стали, а в Курляндии гезелей и мясников немного осталось — все в офицерах... Разве у вас российских достойных дворян не стало?.. А Бирон правителем российского государства: так у меня, братец, по коже подрало, как медвежьим когтем... Миних арестовал Бирона... Рубит татарин татарина, а оба в России не надобны... Бог Духом Своим Святым подал ей (дочери Петра Великого) вырвать из чужих рук скипетр отца её и избавить от насилия и обиды, учиненной российскому дворянству и всему народу...».

В те времена иностранцев при дворе было такое множество, что указы о ношении, например, траура печатались и по-русски, и по-немецки.

Положение, занятое иностранцами во дворце, при Елизавете Петровне значительно изменилось. Из Швеции писали: «что все в России находящиеся иноземцы ныне против прежнего хуже почитаются и из службы отпускаются». Одним из влиятельнейших иностранцев являлся Шетарди. С ним сношения прервались скоро и решительно. Он обнаружил склонность вмешаться во внутренние дела России, чего не потерпел А. Бестужев-Рюмин.

«Министр иностранный, — писал Ал. Бестужев, — есть яко представитель и дозволенный надзиратель поступков другого двора, для уведомления и предостережения своего государя о том, что тот двор чинит или предпринять вознамеревается; одним словом, министра никак лучше сравнить нельзя, как с дозволенным у себя шпионом, который без публичного характера, когда где поймается, всякому наипоследнейшему наказанию подвержен». А. Бестужев вскоре путем перлюстрации уловил Шетарди, который в своих письмах сообщал о лени и легкомыслии Императрицы, о её «слабости умственной», «плачевном поведении» и ужасной жажде удовольствий и кокетства, побуждавшей ее по четыре раза в день менять туалеты. Женщина не могла конечно простить подобного отзыва о ней, и Шетарди приказано было в 24 часа покинуть Петербург.

По своему образованию и характеру Елизавета не могла направлять всего обширного государственного механизма. Намерения её были доброжелательные, но исполнить их не хватало воли. В 1742 году она сама начала принимать челобитные, но вскоре приказала подавать их в соответственные присутственные места. До 1753 г. смертная казнь была отменена, но осужденным к политической смерти отсекали правую руку; после этого времени остались кнут и вырывание ноздрей. Отсутствие воли и должной подготовки повели к тому, что управлять стали доверенные люди-сотрудники, которым не всегда легко удавалось получить подпись «Елисавет» на государственных бумагах. По отсутствию воли она не могла войти в сложные международные отношения и предоставила их хитросплетения Бестужеву, а все остальные крупные и мелкие дела и интриги проходили чрез её интимный кабинет, где первенствовал голос Мавры Егоровны Шуваловой.

Важнейшими деятелями её царствования были: Петр Иванович Шувалов — человек больших способностей, но и больших недостатков, властолюбивый и корыстный. Иван Иванович Шувалов — большего образования, редкой нравственности, пионер в деле просвещения России. Граф Алексей Бестужев-Рюмин — «этот бешеный канцлер», как назвал его Фридрих Великий, — стоял во главе русской дипломатии с 1742 по 1757 г., очень способный практический делец. Он принимал подарки от иностранных дворов, но, как патриот, соблюдал интересы России и «союзников не покидал». Вел дела так, что не он нуждался в иностранных дворах, а они в нем искали доброжелателя и сторонника.

Влиятельный период крупного деятеля заговора — Лестока — продолжался лишь семь лет. Но затем его обвинили в тайных и невыгодных для России сношениях с французским, прусским и шведскими дворами. Его пытали, но он мужественно выдержал ужасные мучения и никого не выдал. Год провел в тюрьме и был сослан в Углич.

Елизавета стремилась к восстановлению учреждений Петра Великого, она хотела дать силу его указам, имела в виду поступать в его духе, но ничего полностью не достигла. К началам Петра Великого и к его национальной политике приблизилась мало, так как французское влияние в воспитании, литературе и театре становится преобладающим. Люди со средствами заводят французские библиотеки и выписывают французских гувернеров и гувернанток для своих детей, а другие отправляются учиться в Париж.

Во внешней политике её русское направление сказалось особенно определенно. «Результатом её было обращение Кенигсберга в русский губернский город, чеканка в нем русской монеты и даже учреждение духовной миссии с архимандритом из города Данкова, причем в 1760 г. был даже составлен проект окончательного присоединения восточной Пруссии к Российской Империи, на котором Елизавета написала 30 апреля того же года: «быть по сему», оставив за собой право «удобные средства искать по соглашению с республикой Польской, полюбовным соглашением и ко взаимному обеих сторон удовольствию, сделать о сем королевстве другое определение». Смерть императрицы в 1761 г. и вступление на престол Петра III, воспитанного в презрении ко всему русскому и в слепом поклонении Фридриху II, изменили все это. «От кончины Елизаветы Петровны последовало спасение Пруссии, и не попала она в раздел». Кажется, фаворит Шувалов особенно хлопотал о присоединении занятой русскими войсками Восточной Пруссии, тая желание носить титул «герцог Пруссии».

Французский писатель Вандаль дает об императрице следующий общий отзыв: «Елизавета Петровна чувствовала или, вернее сказать, инстинктивно понимала истинные выгоды своего государства. Она с прискорбием видела, что в соседстве с ним усиливается Пруссия, и потому хотела побороть ее. Она, в виду того, что могло составить и славу и тревогу России, предпочитала опираться на такую отдаленную державу, как Франция, не имеющую прямых притязаний на севере, нежели на соседей, за которыми приходилось бы зорко следить и покупать их подмогу дорогой ценою». Политика Елизаветы не была плодом ни расчетов, ни соображений. Её сочувствие к Франции, её расположение к Людовику XV и её ненависть к Фридриху II заменяли ей политические начала и обусловливали образ её действий. Выходило так, что страсти её давали политике верное направление, а сердечные её побуждения обращались на пользу её народа и Европы. Она, то порывистая, то слабая, не обладала ни одним из тех качеств, которые свойственны мужчинам, и которыми блистала потом на престоле царей другая императрица. Она только женской рукой исполняла глубоко обдуманные политические планы своего отца. её недостатки — легкомыслие в юности и безучастность в последние годы жизни—очень часто брали верх над её добрыми стремлениями.

Елизаветинский сенат проф. Градовский назвал «управлением важнейших сановников. «Неприлежание к делам» Елизаветы повело к тому, что сенат получил необычайную власть, его указы делались законодательными актами, он раздавал чины и достоинства, деньги и деревни, он утеснял другие учреждения по своему капризу. Кроме того, он обладал высшей судебной властью. Никто без него не мог приговаривать к политической смерти. Сенат времени Елизаветы не думал об общегосударственных преобразованиях, а удовлетворял текущие потребности по мере их возникновения. Одно было отрадно — управляли русским государством русские люди. За это многое забывалось, и в памяти народа Елизавета сделалась популярной государыней.

В 1746 г. Елизавета воспретила всем, кроме дворян, покупать «людей и крестьян без земель и с землями».

Положение дворян при ней улучшалось, но права крестьян уменьшались. Владельцы получили столь большие права над личностью и над имуществом крестьян, что они сделались полной собственностью помещика.

Дворянству облегчена была возможность обучения своих детей, и вообще делу просвещения уделено было внимание. Академия наук или десианс-академия, отделенная от академии художеств,получила (1747 г.) регламент. В числе её членов числился знаменитый Вольтер. В 1753 г. основан был в Москве первый российский университет. В указе при этом говорилось, что Петр Великий погруженную в глубину невежества Россию к познанию истинного благополучия приводил, и по тому же пути желает следовать дщерь его, императрица Елизавета Петровна. При ней же Россия получила первые гимназии.

В Москве основана была книгопродавческая палата. В 1756 г. явился в России театр — тоже, как новое просветительное начало, и положена была основа русской журналистике, в которой, к слову сказать, считалось нужным сообщать сведения о частной жизни Вольтера.

Набожность Елизаветы вызвала в ней ревность к распространению православия. Постройка церквей всячески поощрялась. Монастыри пользовались её особым уважением. К раскольникам и сектантам проявлена была большая нетерпимость, приводившая нередко к безумному отчаянию и самосжиганию целыми десятками. В видах ограждения православия, запрещено было издание духовных книг, без дозволения синода. При Елизавете последовало замечательное издание Библии.

Торговля в первые годы её царствования стеснялась стремлением правительства к уменьшению роскоши, которая особенно развилась в одежде и домашней обстановке знатных особ при Анне Иоанновне. Для оживления торговли озаботились учреждением двух банков.

Елизавета все свое царствование оставалась под страхом брауншвейгской фамилии. Вследствие этого Тайная канцелярия деятельности своей по «слову и делу» не прекращала. Пытка оставалась единственным средством вымучивания показаний, но не установления, конечно, истины. За пытками следовала обыкновенно ссылка в Сибирь, в Рогервик, или казематы Шлиссельбурга.

«Из мероприятий общего значения необходимо отметить: уничтожение внутренних таможен, стеснявших торговлю; учреждение купеческого и дворянского банков; основание фабрик и заводов по многим отраслям промышленности, например, суконной, полотняной, шелковой, красочной, шпалерной. М. В. Ломоносов имел привилегию к основанию фабрики разноцветных стекол. Развито рудное дело и упорядочены соляное и лесное. Введено генеральное межевание. Южные степи заселены сербами (Новая Сербия) у крепости св. Елисаветы, комплектовавшими для русской службы гусарские и пандурские полки».

Елизавета была «умная, добрая, но беспорядочная и своенравная барыня XVIII в.», как характеризует ее наш известный историк В. О. Ключевский, и царствование ее прошло не без славы и даже не без пользы.

Елизавету, истощенную неправильной жизнью, преследовал страх, почему она каждый день спала в новой комнате. По часам стояла перед любимой иконой, разговаривая и советуясь с ней. Уезжала в оперу в 11 ч., ужинала в 1 ч. и ложилась спать в 5 ч. В последние годы страдала припадками.

25 декабря 1761 г. старший сенатор кн. Никита Юр. Трубецкой объявил, что «императрица Елизавета Петровна скончалась и государствует в Российской Империи его величество Император Петр III».