История Финляндии. Время Елизаветы Петровны

II. Начало военных действий.

21-го июля 1741 года вопрос о войне с поражающей поспешностью прошел через секретный комитет, большую секретную депутацию (или секретнейший комитет) и через общее собрание всех членов риксдага. 24 июня составлен был манифест о войне, 28 числа его объявили в Стокгольме «при звуках труб и литавр». Жители Финляндии извещены были о войне только 10 августа.

Манифест гласил: «Мы, Фридрих, Божиею милостью Король Шведский, Готский и Венденский, и прочая, и прочая, и прочая, Ландграф Гессенский и прочая, и прочая, и прочая. Объявляем сим всем Нашим верным подданным для исполнения и следования, каким образом Мы, вследствие многих обид, нанесенных в разное время Нам, государству Нашему и подданным Нашим Русским Двором, и каковые подробно изложены в изданном и напечатанном (особо) манифесте, где объявлены вместе с тем и все явные нарушения доселе существовавших между обеими державами трактатов и союзов, заключенных для благосостояния и безопасности Нашей, государства Нашего и верных Наших подданных, находимся вынужденными, воззвав к всеблагому Богу о милостивой помощи, взяться за оружие, и объявить сим во всенародное сведение, что Нами объявлена война против ныне царствующего Царя Русского. Почему всякое судоходство, все торговые и почтовые сношения, и всякая другая корреспонденция, как бы ни называлась, под какой бы то ни было формой, с Российской Империей, всеми новыми губерниями Русского государства, а также подвластными ему портами, городами и местечками, под опасением смертной казни, с нынешнего числа строжайше запрещается.

Извещаем сим о таковом Высочайшем монаршем Нашем повелении Нашего генерал-губернатора в Померании, Наших фельдмаршалов, наместников, командующих войсками генералов и адмиралов, губернаторов и всех других начальников на суше и море, чтобы они, вместе с своими подчиненными, таковую Нашу монаршую волю не только довели каждый в своей местности до всеобщего сведения, но строго, спешно и неусыпно наблюдали, чтобы оно было везде и всеми постоянно исполняемо.

Да будет же по сему точно и беспрекословно исполняемо всеми и каждым. А для большего удостоверения, Мы сей Наш манифест собственноручно подписали и приказали скрепить Нашей королевской печатью.

Дан в Государственном совете в Стокгольме, 24-го июля 1741 г. «Фридрих».

Сколько известно, этот манифест был написан под диктовку французского посла в Стокгольме.

В особом манифесте подробно перечислялись все провинности России, побудившие Швецию объявить ей войну. Извлекаем главнейшее.

...«Но русский кабинет не только нарушил мирный договор, но и, вопреки всякому народному праву, вмешался во внутренние дела Швеции и коснулся прав и привилегий государственных чинов, вмешался даже в вопрос о престолонаследии».

«Сверх того кабинет сей в разных случаях позволил себе употреблять против Швеции угрозы, а также неприличные против высоких властей выражения».

«Шведские подданные были лишены права искать защиты и удовлетворения в русских судебных учреждениях, между тем как это дозволялось всем другим нациям».

«Разрешенный нашим подданным VI пунктом Ништадтского мира, а также позднейшими договорами, свободный вывоз хлеба был им потом несправедливо воспрещен, тогда как другие нации пользовались сим правом».

«Честь и безопасность шведского государства, а также равновесие на севере, не дозволяют его королевскому величеству долее терпеть все сии нарушения мирных договоров и очевидные несправедливости, и вынуждают его величество, вследствие столь важных и справедливых причин, употребить те средства, которые даны всеблагим Богом его королевскому величеству, и взяться за оружие, чтобы оградить себя и свое государство от несправедливостей, и доставить Швеции полную безопасность».

Едва депутаты риксдага решились воевать, как сознали необходимость отложить войну. Французский и датский посланники, согласно обещанию, были уведомлены о решении чинов риксдага, но вообще старались держать его в секрете. Ни почты, ни курьеров не разрешалось переправлять через Балтийское море на финскую сторону. Даже суда с провиантом, предназначенные для армии, задержаны были у Даларэ. Шведы, по выражению крестьян, не желали походить на русских, а «честно высказаться», прежде чем напасть; однако обстоятельства сложились так, что только шведский флот мог воспользоваться своим выгодным положением. Сухопутные силы Будденброка были разбросаны на большом пространстве и потому подвергались серьезной опасности от преждевременного объявления войны. Вот, следовательно, в чем кроется истинная причина желания шведов «честно высказаться» до нападения. Шведы попали в затруднительное положение; с одной стороны им нельзя было спешить с объявлением войны, чтобы дать возможность Будденброку сосредоточить свои боевые силы, с другой — им нельзя было более медлить, так как М. Бестужев, узнав о разрыве, конечно, не замедлил послать извещение.

Современник событий, граф Хорд (Hard), осмысленно относившийся к происходившему и изумленный действиями своего правительства, отметил в своих записках: «Как понять такой бред. Почему было не собрать сначала всю нашу силу, прежде чем уведомить неприятеля о том, что мы намерены объявить ему войну, и прежде чем о том возвещено в столице. И разве нельзя было легко предвидеть, что он нападет на нас, как скоро узнает о нашем замысле; думали, что будут иметь дело только с теми русскими, которых раньше разбили при Нарве, и казалось, как будто и в Финляндии, и в Стокгольме только старались отличиться пустым хвастовством».

Война объявлена. Это был военный парад, приноровленный с целью прикрытия политической интриги».

Успех считался настолько обеспеченным, что составление какого-либо плана кампании признавалось излишним, если не считать планом заявление, что Швеция намерена действовать энергично, чтобы скорее окончить войну и тем уменьшить издержки. В Финляндию имелось в виду послать 30 тыс. пехоты. Кавалерии трудно действовать в неровной и гористой местности, изрезанной реками, почему о ней не заботились. Армию будет охранять корабельный флот. В Швеции останется обсервационный корпус.

«Было около полуночи с 30 по 31 июля 1741 г., — читаем у профессора Гельсингфорсского университета Фр. Сигнеуса. В Гельсингфорсе разбудили генерала барона Генриха Магнуса фон Будденброка — временного главнокомандующего в Финляндии. С веселым видом, как будто неся весть победы, вошел молодой прапорщик королевской гвардии и подал три письма Его Королевского Величества. И действительно: приверженцы войны одержали победу над своими политическими противниками и король, наконец, резольвировал, чтобы был активитет против России». В Гельсингфорс официальное известие об объявлении войны было доставлено судном, ушедшем из Стокгольма. Будденброк на другой же день отослал извещение русским, а сам в течении 10 дней оставался в Гельсингфорсе, производя передвижения полков, с остановками, свойственными мирному времени.

При объявлении разрыва, путь из Стокгольма в Россию был закрыт. Но одному курляндскому судну удалось ускользнуть с рейда. Известие о войне в Ригу привез парикмахер и благодаря этому оно было получено в Петербурге ранее 8 августа; но в тот же день секретарь шведского посольства при русском Дворе, Лагерфликт, получил письмо Гюлленборга от 28 июля со вложенным в конверт пакетом М. Бестужева русскому кабинету, который Лагерфликт тотчас же должен был представить по назначению. Этим путем шведский манифест сделался известен в Петербурге.

В тот же день Шетарди навестил гр. Остермана. «Вы знаете, без сомнения, — сказал граф, — нашу главную злобу дня. Прибывшей из Риги эстафетой я был уведомлен, что Швеция объявила нам войну. Это известие пришло от судовщиков, плавающих из Лифляндии к берегам Швеции. После полудня я получил манифест от секретаря шведского посольства. Это событие, — прибавил Остерман, — вас не удивит, вы могли быть к тому уже готовы». «Правда, — отвечал маркиз Шетарди, — брожение умов было настолько сильно, что вполне можно было опасаться подобных последствий. Однако я вовсе не был уведомлен об объявлении войны. Я не мог, явившись сюда на север, желать чего бы то ни было кроме спокойствия. С огорчением усматриваю противное. Я желал своими услугами способствовать поддержанию мира». «Бог свидетель, — заключил гр. Остерман, — что нам не в чем себя упрекнуть». Остерман счел необходимым оградить безопасность секретаря шведского посольства подобно тому, как Швеция оградила М. Бестужева.

На манифест в Петербурге ответили манифестом о войне со Швецией, а вместо регламента появился именной указ, требовавший, чтобы шведским подданным «никаких обид, досадительства и вреда не чинить, и имений и вещей их отнюдь не касаться и оных не похищать под опасением жестокого штрафа». Затем предложено было опросить их, кто пожелает возвратиться в отечество и кто остаться в Российской Империи.

Не малым несчастьем для Швеции являлось то, что её король менее всех был шведским человеком. Ни симпатий, ни антипатий своего народа он не понимал. Но помимо сего, не имея признака талантов полководца, он выразил склонность стать во главе армии, желая доставить себе удовольствие быть свидетелем военного рвения и храбрости своей нации. Но его предложение, в виду преклонности лет, сурового климата и трудности кампании, было отклонено выраженным желанием видеть короля в сердце государства в дни опасности, чтоб можно было в его присутствии совещаться относительно военных операций. В Швеции он не был популярен. Она не могла ему простить уступок Ништадтского мира.

Швеция своевременно не приготовила боевой силы для поражения неприятеля, но зато широко и обстоятельно разработала те требования, которые имела в виду предъявить побежденному. Для славного завершения победоносной войны, Швеция уже в августе 1741 г. приготовила следующие условия мира.

Если Россия изъявит покорность, то даже на перемирие нельзя будет согласиться ранее, чем представители её не уступят «всю Карелию, Кексгольм, Выборг, Петербург, Нотебург, Кронштадт и Кроншлот со всей рекой Невой». Затем Швеция вместе с Данией, если последняя примет участие в войне, должны настоять на возвращении всей Лифляндии, Эстляндии и Ингерманландии, островов Эзеля и Дого, всех островов Финского залива, всех городов названных местностей, а также и тех озер, которые ранее принадлежали Швеции. Имелось в виду новую границу провести восточнее Ладожского и Онежского озер к Ледовитому океану.

В Р. S. (post skriptum) государственные чины писали: «Кроме предписанных кондиций, Ваше Королевское Величество благоволите при переговорах добиться денежного вознаграждения за военные издержки». Однако государственные чины находили эти последние условия необязательными.

«Если против всякого ожидания» Швеция никакой помощи не получит, или даже «если шведская военная сила потерпит какое-нибудь значительное поражение, или встретятся большая нужда и трудности, которые Вашему Величеству и Совету невозможно будет преодолеть, то государственные чины не находят иного выхода, как только» принять мирные условия в таком виде, как они изложены, и чтобы Россия вместе с тем не имела бы права держать ни одного военного судна в Финском заливе, допустила бы прежний вывоз хлеба и свела Ништадтский мир к нулю.

Этот своеобразный проект составила особая депутация риксдага, состоявшая из 11 самонадеянных членов, в числе которых находился и будущий полководец Левенгаупт.

Не убив медведя, шведы делили его шкуру. «Изумительные по дерзновению предложения, — пишет проф. Захарий Топелиус, один из первых обозревателей войны 1741—1742 гг. Эти предложения превосходили то, что едва-ли решилась бы требовать Швеция в дни своего величия и славы. В своем безмерном ослеплении, шляпы даже после предполагаемого поражения имели в виду требовать больше, чем могла дать самая блестящая победа. Какой угар надежд, — восклицает Топелиус, — какие завлекательные сны и какое ужасное пробуждение ожидало мечтателей.

Бесцеремонность среди восторжествовавшей партии была столь велика, что она не постеснялась поставить себе в особую заслугу объявление войны России и поспешила вознаградить своих сторонников. Короля умилостивили обещанием дворянства его незаконным детям. Назначением в государственные советники Тессин достиг уплаты всех своих долгов государственными чинами. Многие усердные дворяне получили назначения по гражданской и военной службе. Купцы господствующей партии самым безрассудным образом добивались выгод на счет казны.

Не довольствуясь этим, победители желали расправиться со своими политическими врагами по примеру «в высшей степени свободной» Венецианской республики, где обыкновенно бесследно исчезали дерзавшие порицать действия правительства.

У шведов имелось основание возлагать большие надежды на флот, который являлся относительно весьма сильным и действительно превосходил русские суда. Часть шведского флота (5 линейных кораблей и 4 фрегата) уже в мае вышла в море, т. е. раньше официального разрыва и прежде, чем успели собраться сухопутные войска; впоследствии к этой эскадре присоединилось еще несколько судов (5 или 6 линейных и несколько меньших). Во главе флота находился энергичный и опытный адмирал Раялин (Rayalin).

Честный моряк, вице-адмирал Томас Раялин, — первый из числа адмиралов с этим именем, которые три поколения кряду следовали друг за другом, — был, как полагают, сыном крестьянина из Эстерботнии и родился в 1673 году. В войнах Карла XII он выслужился из матросов до чина командира. В январе 1741 г. он произведен был в вице-адмиралы, и когда он несколько месяцев спустя получил высшее морское назначение, то такой выбор признавался в Стокгольме весьма удачным. В это же время Раялину пожаловали дворянство. Он пользовался большим доверием и получил значительные полномочия: ему предоставили право выбрать корабли для боевой эскадры и назначать командиров по своему усмотрению. Когда он не одобрил назначенной сначала королем стоянки у Гельсингфорса, то ему предоставлено было занять позицию у Аспэ, между Гогландом и Фридрихсгамом, которую он предложил, как более просторную. Эскадра, на которой находилось 802 пушки, 4.250 матросов и 700 человек солдат Кальмарского полка, собралась у Аспэ к 30 мая.

Галерной эскадрой командовал Фалькенгрен. Под его начальством собрана была сила, состоящая из 2-х двадцатипушечных прам и 25-ти больших и малых судов, на которых находилось всего 1.470 моряков и 2.930 солдат. Эта сила собралась в июле месяце около Фридрихсгама (при Куарсамо). Весь экипаж флота представлял силу в 9 тыс. чел. Ходили сперва слухи, что шведы хотят произвести высадку на наши берега, но русский полномочный министр в Копенгагене, Корф, предупредил, что шведы забавляли себя «пустыми химерами» и что по его, Корфа, слабому рассуждению в этом плане никакой вероятности нет. Энергию Раялина охладили тем, что заставили без всякой пользы для дела простоять здесь, причем среди моряков развились губительные болезни.

К началу войны сухопутная армия Швеции в пределах Финляндии должна была состоять из 18.000 чел. Но эта сила не находилась в сборе. Собиралась она чрезвычайно медленно;прошло почти три месяца со дня объявления войны прежде чем приготовились к выступлению из Стокгольма и собрались поселенные войска Финляндии.

Будденброк отдал приказание о сборе войска и, надеясь, что оно будет исполнено, донес риксдагу, что армия в Финляндии готова к выступлению. Но прошло несколько месяцев, и никто не думал приводить в исполнение приказание временного главнокомандующего. Начальники и ландсгевдинги, несмотря на полученный приказ, поздно собрались для совещания; такое замедление повело к разным подозрениям, тем более серьезным, что раньше было известно о несочувствии многих этой войне. Вследствие замедления в высылке войска, в народе начали ходить разные слухи.

Другая причина такой медленности обрисована во всеподданнейшем донесении от 3 марта 1741 г. генерала Будденброка, стремившегося занять пост главнокомандующего. Саволакский (поселенный) пехотный полк не был двинут на соединение с шведской армией потому, что совершенно не имелось для него продовольствия и «все распоряжения и старания о закупке нужного для запасного магазина и войска провианта остались почти безуспешными». Из Стокгольма прислали сухарей, но их могло хватить лишь для шведских войск на полгода. Те же затруднения встречались для продовольствия нюландского и тавастгусского полков. «Если заблаговременно не приняты будут меры к пересылке достаточного количества провианта из Швеции, — прибавлял Будденброк, — то я не буду иметь никаких средств к содержанию войск». Финляндия была истощена; ее посетили неурожаи и голод, вслед за которыми прошли болезни и большая смертность.

Война едва ли когда-либо является желательной для народа, но особенно несвоевременной она была для финнов в 1741 году. Наиболее пострадал от недорода. Саволакс, где ранняя зима помешала уборке полей. Хлеб в Саволаксе пекли из коры и мха. Бочка ржи стоила от 24 до 26 талеров. Недостаток жизненных припасов сказался в Тавастландии и Нюландии тем, что смерть подкосила в некоторых рутах все мужское население. В Саволаксе кладбища наполнились умершими от голодной смерти. В Тавастландии от бескормицы и заразных болезней падал скот. Все это показывает, что Финляндия особенно нуждалась в мире.

Англичанин Эд. Финч сообщал, что в Финляндии для войсковых запасов испекли хлеб из муки пополам с древесной корой, а на аванпостах шведские солдаты Христа ради просят русских продать им хоть сколько-нибудь хлеба. При таких условиях трудно, конечно, осуществлялись широкие планы воинственной партии, орудовавшей в Стокгольме.

В июне 1739 г. в Финляндию был отправлен отряд в 1.500 чел. Осенью выслали 6 тыс. пехоты и 766 артиллеристов. Собственных войск в крае имелось около 7 тыс. Известно еще, что 13 августа 1741 г. отплыл из Стокгольма в Финляндию отряд, но в каком виде! Шведские кавалерийские полки, всего 2.300 человек, находились под начальством генерал-майора Дидрона. Его клячи и неискусные солдаты возбудили общее внимание, при прохождении через Стокгольм. После плохих распоряжений и затруднительных перевозок, которые происходили в открытых лодках, они высадились, наконец, в Нюландских гаванях. Хотя Будденброк и просил ландсгевдинга озаботиться их принятием, но измученным лошадям пришлось тем не менее простоять без корма, пока не нашли ближайшего земского полицейского. Ту же земскую полицию обязали снабжать офицерских лошадей фуражом, взымавшимся с крестьян под квитанции.

Для войны нужны три предмета: во первых деньги, во вторых деньги и в третьих деньги, сказал давно уже Монтекукули. Средства же Швеции, считая и французскую субсидию, ограничивались 69 бочонками золота. Из них 10 бочонков были сразу израсходованы на переправу войск в Финляндию. Едва истекли первые шесть месяцев войны, как правительству пришлось прибегнуть к внешнему займу.

В России не хотели верить заносчивости Швеции, так как знали, что она не в состоянии воевать.

Из полученных сведений русское правительство видело, что война со Швецией неизбежна и потому своевременно приняло некоторые соответственные меры.

Средоточием русских сил того времени против Швеции служил город Выборг. За шесть лет до начала войны, т. е. в 1735 г., по словам путешественника, Выборг был большим и искусно укрепленным городом.

Природное положение города делало его малодоступным: мелководные заливы, узкие проливы и довольно многочисленные острова держали в отдалении от него большие и сильные корабли. Уже в шведское время он обладал довольно сильными укреплениями, а теперь они обновлялись. Строилась еще новая крепость, которая называлась Стопа S. Anna. Высокий шлос помещался в местности, обнесенной городской стеной; во время бомбардировки его значительно разрушили. Ген. Кейт, посетивший Выборг 25 июля 1741 г., нашел его хорошо и правильно укрепленным. Укрепления показались ему даже слишком пространными и большими, а потому требующими значительного гарнизона во время осады.

«В Выборге две церкви; обе небольшие. Прежний кафедральный собор был занят русскими, которые распорядились в нем по своему и ничего другого не оставили внутри его, кроме церковной кафедры. Хоры, где помещались органы, остались в целости, но самые органы уничтожены, при переходе города в русские руки. Меньшая церковь оставлена финскому и шведскому приходам». Дом епископа также достался русской казне.

В домах Выборга, которые были большей частью каменные, за некоторыми исключениями оказались обитаемы только нижние этажи. Главная причина — бедность; иные-же домовладельцы только отговаривались несостоятельностью из опасения постоя, которого не избегли бы по реставрировании своих простреленных домов. Окна закрывались железными ставнями; говорят, что когда Выборг находился в расцвете, то богачи делали ставни из красной меди.

Для солдат были построены бараки близ крепости.

Главным начальником Выборга являлся обер-комендант; он же распоряжался и в русской Карелии. Эта должность всегда служила синекурой для какого-нибудь старого генерал-лейтенанта. «Де-Колон еще не был похоронен (в 1735 году), — прибавляет путешественник, — когда я был там, но на следующий день назначено было его погребение в шведской кирке». «Из приготовлений к этим похоронам я заметил следующее: несколько офицеров в мундирах, лишь с висячим крепом на шляпе и с длинным черным шарфом, ходили по городу и приглашали всех гарнизонных офицеров участвовать в процессии».

Торговля в Выборге шла тихо, потому что те товары, которые прежде доставлялись из Финляндии и там в гавани нагружались на суда, для дальнейшей отправки, направлялись теперь или в Фридрихсгам, или же в С.-Петербург.

В апреле 1741 г. Россия готовилась уже к отпору. Генералам дано было приказание быть готовым к походу. В мае морем переправили большое количество припасов в Выборг. Генералу Люберасу, заведовавшему укреплениями Кронштадта, предписано было осмотреть укрепления на финляндской границе. Миниху также надлежало обозреть Выборг, Кексгольм и пограничную черту. Из Петербурга послали от 15 до 20 кораблей разного вида с артиллерией, снарядами и припасами. Один корпус войск выслан был в Русскую Карелию, для открытия наступательных действий, а другой на южное побережье Финского залива, для охраны его от высадки неприятеля. Третий охранял Петербург. Едва русское правительство получило угрожающие известия, как отправило нарочных за фельдмаршалом Ласси и генералом Кейтом. В средине мая (1741 г.) в доме Ласси состоялся большой военный совет. Участвовали принц Гессен Гомбургский, генерал Кейт и многие другие. В то же время военно-придворный совет, в котором не было ни одного генерала, высказал свои соображения.

В виду того, что господствовавшая партия стремилась к поднятию значения петровского сената, на его утверждение послан был, уже подписанный правительницей, проект шведской кампании, составленный Ласси. Отсюда Финч делает вывод о стремлении «водворить шведский сенат и то ограниченное правление, которое пытались недавно ввести Долгорукие».

Главнокомандующим в Финляндию назначили фельдмаршала гр. Петра Петровича Ласси. Ирландец по происхождению, он при Петре В. (в 1700 г.) перешел на русскую службу, был тяжело ранен под Полтавой и во время Великой Северной войны состоял в Финляндии под начальством кн. М. Голицына. В 1719 г., Ласси, подойдя на галерах, произвел страшное опустошение шведского берега. За верную и радетельную службу был возведен в графское достоинство и награжден в 1739 г. Андреем Первозванным. Свое имя он обессмертил походом в Крым. Ласси имел заслуженное боевое имя и ряд походов и побед в прошлом. Опытность его была куплена службой в рядах французов и австрийцев, участием в славных войнах Петра и долгой борьбой на юге с турками. По собственным его словам, он находился везде на воинских потребах, именно: в 31 кампании, на 3 генеральных баталиях, в 15 акциях и 18 осадах при взятии крепостей, где немало и ранен. Ласси пользовался репутацией не только неустрашимого полководца, по обладал просвещенным умом, добрым сердцем и возвышенными чувствами. Одновременно он проявлял и решимость и осторожность. Уклоняясь от политической борьбы партий, он весь отдавался военному делу.

Командиром корпуса, расположенного около Выборга, определили генерал-аншефа Кейта; комендантом Выборга — ген.-м. Шипова. В распоряжении гр. Ласси находилась армия, примерно, в 28 тыс. чел. «сражающихся». Списки начальников времени 1741—1743 гг. особенно пестрели иноземными именами странствующих авантюристов и кондотьеров XVIII в.: — Фермер, Ливен, Альбрехт, Манштейн, фон-Стоффельн, Левендаль, ф. Гольштейн, Бек, барон Вендель, ф. Браун, Люберас, Киндерман, де-Брилли, ф. Врадке...

Остерман лелеял себя надеждой повлиять на Францию. Но его сильно охлаждал в этих стремлениях лорд Гаррингтон, который сообщал Эд. Финчу, что «не только все настоящие приготовления Швеции к нападению на Царя вызваны французским золотом и французскими интригами», но представители Франции кроме того старались склонить прусского короля поддержать своими субсидиями дело Швеции, дабы она, ободренная его помощью, решилась вторгнуться в пределы России... «Короче, пора русским разочароваться в упомянутой мысли о склонности французского двора сблизиться с ними».

Граф Остерман был сильно озабочен вопросом: явится ли английская эскадра в Балтийское море, в случае разрыва со Швецией, так как «русский флот находится в очень плачевном состоянии». Его чинили и снаряжали. Заручиться при таких условиях поддержкой морской силы Англии являлось естественным и полезным. Желательно было, — как выразился Эд. Финч (2 июня 1741 г.), — чтобы, в случае разрыва со Швецией, английский флот «конвоировал» русские суда, при их выходе в море. Недель через шесть ожидалось начало неприязненных действий со стороны Швеции. «Где же английская эскадра?» — спросил гр. Остерман. «У берегов Англии», — ответил Финч, и останется там до обмена ратификаций.

Через три года после смерти основателя русского флота, судов почти не существовало. Уже в 1728 г. шведский посланник сообщил своему правительству: «Русский галерный флот сравнительно с прежним сильно уменьшается, корабельный же флот приходить в прямое разорение, потому что старые корабли все гнилые... В адмиралтействах такое несмотрение, что флот и в три года нельзя привести в прежнее состояние, но об этом никто не думает».

За время самовластия Бирона родной флот Петра пришел в совершенный упадок: корабли сгнили, матросов не было, маяки разрушались, вехи сняты. По словам маркиза де-ла-Шетарди, в течении лета 1741 г. нельзя было вывести в море ни одного судна, хотя на Кронштадтском рейде стояло 14 линейных кораблей, 2 фрегата и 6 мелких судов, т. е. бомбардирские галиоты, брандеры и два прама.

Другой современник англичанин Финч — сперва сообщает, что в мае 1741 г. «большая часть Кронштадтской эскадры находилась в сносном порядке». Но из дальнейших его донесений, основанных на словах английских судохозяев, русский флот находился в очень плачевном состоянии: не было половины людей, не имелось снаряжения.

В июне (1741 г.) русский флот опять оказывается «в сносном виде». Будь флот лучше, русские положили бы конец дерзости соседа.

Третий современник — англичанин К. Вейч, в апреле 1742 г., писал, что в Кронштадте 17 кораблей; они хорошо снабжены, но, кажется, не могут плавать за недостатком офицеров и матросов. У России до 130 галер и ими можно сильно досаждать неприятелю, так как на каждой по три пушки и она может поднять 200 солдат с офицерами.

В подобных разноречивых указаниях нелегко разобраться. Одно несомненно, что наш флот в кампании 1741 г. никакого участия не принял.

Но к походу он готовился. 7 августа генерал-адмирал гр. Остерман написал вице-адмиралу Обриену и другим начальствовавшим в Кронштадте лицам: «Превосходительные господа, вице-адмирал и капитан-командор». Получено известие, что шведы объявили войну, почему «сообщаю с наикрепчайшим подтверждением», чтобы ежечасно находиться в совершенной готовности, и сохранить между собой доброе согласие. Далее уведомлялось, что у неприятеля имеется несколько бомбардир — галиотов и прам и их прежде всего рекомендовалось уничтожить. Через два дня появился Высочайший указ, в котором также давалось несколько советов общего характера, в роде того, чтобы остерегались шпионов, не корреспондировали со шведами и т. п.

9 августа 1741 года из кабинета в Адмиралтейскую коллегию было сообщено о том, что шведская корона нарушила трактат вечного мира и 24 июля в Стокгольме объявила войну Всероссийской империи, почему повелевалось иметь в готовности суда Балтийского моря и города Архангельска, проявить «твердую осторожность» и дать надлежащий отпор внезапному неприятельскому нападению.

Поход был принят с радостью и с охотой. Суда обильно снабжались провиантом и водой; кули, не помещавшиеся в трюм, клали даже в офицерские каюты.

Граф Головкин 20 сентября 1741 г. сделал представление Кабинету, советуя между прочим отпустить на свободу некоторых «шведских полонников из офицеров» через Финляндию или немецкую землю. Дома эти пленники рассказали бы о виденном и стали бы убеждать соотечественников, что война объявлена без основания, что сенаторы подкуплены французскими деньгами, что вести с Россией войну «больше в гибель, нежели в находку будет», ибо они, самовидцы, и укажут, что у шведов «ни мочи, ни силы нет против России стоять», что «российские солдаты гораздо исправнее, нежели как напредь сего были».

Едва наше правительство узнало о военных приготовлениях, происходивших в Финляндии, оно сосредоточило свои наличные и ближайшие сухопутные силы в Осиновой Роще (в 20 верстах от Петербурга) и двинуло их 13 июля 1741 г. по направлению к Выборгу. Главнейшим препятствием явились плохие дороги, неровная местность и болота Выборгской губернии. Бывали случаи, что повозки увязали среди дороги и войска оставались на ночь без палаток. Кавалерия чувствовала недостаток в фураже. — Оберегая Петербург, наши войска около Молы устроили ретраншамент, а затем ген. Кейт осмотрел маленький Кексгольм — хорошо укрепленный и огражденный кроме того быстро-текущим протоком. Поход начался, но война еще не была объявлена. Только 4 августа фельдмаршал Пасси отдал приказ о том, что Швеция объявила нам войну. Войска приняли известие с большим одушевлением. Кейт напомнил солдатам о недавних победах в Турции. Дружное «ура» огласило русский лагерь. Сухопутная армия состояла из полевых действующих войск, гарнизонных частей, ландмилиции, особого артиллерийского и инженерного корпуса. К ним присоединялись нерегулярные войска, к коим тогда относились гусары, казачьи войска разных наименований и конные команды разных народов. Корпус офицеров отличался знанием «фундамента солдатского дела». Части вообще были хорошо обучены и сплочены. Менее удовлетворительной являлась их дисциплина.

В августе 1741 г. 4.000 шведского войска находилось у Кварнбю (³/₄ мили к востоку от Фридрихсгама) под начальством ген.-м. барона Карла Генриха Врангеля. В состав этого отряда входили части тавастгусского и саволакского полков, а также карельских драгун. Второй лагерь отстоял от первого на 40 верст. В нем находился Будденброк.

Узнав о положении неприятеля, гр. Ласси, прибывший к армии 20 августа, приказал ген. Кейту немедленно выступить к Вильманстранду с 10.000 корпусом, имея в виду разбить шведов по частям. Наши войска были наскоро собраны из Петербурга, Нарвы и других ближайших провинций. Шведы, конечно, не ожидали, чтобы в две недели можно было собрать на границе такое войско.

Будденброк поставил Врангелю условную задачу: следовать к Вильманстранду и атаковать неприятеля; если же выяснено будет превосходство русских сил, занять удобную позицию и ожидать прибытие его (Будденброка). Врангель двинулся вперед форсированным маршем, не взяв с собой ни артиллерии, ни обоза, ни даже шинелей и расположился около Вильманстранда на Кварнбаккен, где позиция его была вооружена орудиями, взятыми им из Вильманстранда. Врангель на 18 часов ранее Ласси прибыл в Вильманстранд.

Укрепления Вильманстранда были настолько плохи, что Кронстедт находил излишним тратить на них деньги. Однако их несколько поправили. Участник войны граф Хорд (Hard) сомневается, можно-ли даже назвать Вильманстранд вообще крепостью.

Крепость имела одни ворота, 40—50 деревянных строений и 16 орудий. Манштейн, как очевидец, свидетельствует, что город, прикрытый с трех сторон озером Сайма, спереди имел сухой ров с палисадом и штурмвал, сделанными из земли и фашин. Выбор места для крепости произведен здесь неудачно, так как около неё в расстоянии не более 200 и 250 сажен находились командовавшие над ней высоты.

23 августа гр. Ласси, после совещания с начальниками, приказал атаковать шведов, получив сведения о незначительности их отряда. Шведы защищались отчаянно и своими орудиями причинили огромный вред русским; но перевес в силах был на стороне последних и они победили. Если сила шведов и не соответствовала силе русских, зато они занимали выгодную позицию на возвышенности, перед которой расстилалась крутая и неровная долина. Русские должны были проходить эту долину под огнем из пушек и мушкетов.

Врангель принадлежал к партии шапок, но он сражался честно, без партийных уверток. К сожалению для шведов, он действовал как пылкий и храбрый солдат, а не разумный полководец. При большей хладнокровной рассудительности он вовсе не принял бы сражения, а главное — расположил бы свои боевые силы не впереди, а позади крепости, и тем помешал бы русским атаковать ее. Кроме того, Врангелю не следовало брать орудий с валов крепости.

Наконец, шведы, видя, что наши гренадеры в беспорядке отступили перед сильным огнем батарей, спустились со своей выгодной позиции по склонам Кварнбаккена в долину и тем лишили себя огромного преимущества в бою, помешав вместе с тем стрельбе собственных орудий, которые должны были смолкнуть, дабы не разить сзади своих же солдат. Счастье несколько раз колебалось между сражавшимися сторонами, но скоро русские оправились, и в 5 часов высоты Кварнбаккена находились в их руках.

Левое крыло шведов после третьего залпа русских объято было паническим страхом. Произошла всеобщая суматоха, и все побежало в самом страшном беспорядке, сбив с ног своих начальников и не обращая никакого внимания на их команды. Некоторое время держался Тавастгусский батальон. Его полковник готовил уже солдат к новому отпору, но в это время пьяница капитан Баркенбом закричал: «на лево — кругом!», и все ринулись за бегущими, оставив офицеров на произвол судьбы.

Врангель спешил к кучке Вестерботнийцев. Они остались без начальства. Но было уже поздно: русские заняли городские палисады, а мушкетная пуля, пробив руку Врангеля, вывела его из строя. Шведы остались без вождя и искали спасения в диком бегстве.

Тибурциус говорит, что первыми дрогнули финские полки (именно Саволакский) и, объятые паникой, побежали. За ними последовали карельские драгуны. беспримерную отвагу проявили Вестерботнийцы, которые, расстреляв свои патроны, с распущенными знаменами прорвались сквозь ряды русских. Ген. Кейт оказал уважение к этим храбрецам и пощадил их остатки. И граф Хорд в этом случае прав, заявляя, что шведы своей храбростью заслужили похвалу врагов. Русские, преследуя бегущих, приблизились к крепости, которая оставалась почти без вооружения, вследствие распоряжения Врангеля.

В Вильманстранде командовал полковник Виллебранд над отрядом из 400 чел. своего вербованного полка и 125 чел. артиллеристов; за городскими валами стояли 600 чел. карельских драгун, под начальством подполковника Бранденбурга. Мужественному гарнизону оставалось капитулировать. Комендант, полк. Виллебранд, выставил белое знамя, но в переполохе забыл отдать приказание прекратить огонь и сделался потому виновником ужасной судьбы города.

Видя белый флаг, гр. Ласси послал барабанщика требовать капитуляции. Барабанщика убили. Генерал Икскуль и полковник Леман взбежали на валы, пытаясь остановить кровопролитие заявлениями по-шведски, что неприятель капитулирует. Их убили. После того, как выкинуто было белое знамя, шведы взорвали еще мину. Русские, видя гибель своих начальников в то время, когда над крепостью развевался белый флаг, ожесточились, стремительно бросились вперед, ворвались в город и произвели страшную резню, которая покрыла улицы грудой тел. После сражения Вильманстранд представлял ужасную картину.

Русские сожгли город. В официальном известии, появившемся в «С.-Петербург. Ведом.» 1741 г. от 28 августа говорится об этом обстоятельстве следующее: «И хотя неприятель, как наши уже на покрытой дороге были, белое знамя выставил, то однако-ж с его-ж стороны стрельба из мелкого ружья противу нас в разных местах продолжалась, и в тож время один подкоп подорван, токую без всякого действа, за которым неприятельским злостным поступком наших на штурме бывших солдат уже никоим образом унимать не возможно было». В журнале Кейта значится, что солдаты, видя убитых своих офицеров, стали кричать, что надо отомстить за их смерть. Фельдмаршал поспешил в город и приказал щадить жизнь тех, которые там находятся...

Участвовавшие в деле войска отошли после боя в разные стороны, оставив на поле тысячи трупов, не преданных земле. 14 дней прождали они заботливой руки. Будденброк, уведомленный об этом, просил ландсгевдинга Шернстедта заставить крестьян зарыть их. Потери шведов были громадны.

Убегавших преследовали; кавалерия шведов ускакала, пехота укрылась в леса и болота. «Только три или четыре эскадрона бегом спаслись». Большая часть войска укрылась на острове, откуда на плотах переправилась на материк. Современник Манштейн подтверждает, что вильманстрандское дело сильно напугало войска ген. Будденброка и вызвало среди них панику. В плен было взято 39 офицеров и 1.351 нижн. чин. По сведениям Кейта, шведы потеряли более 1.000 убитыми и 1.500 пленными. Русским достались еще 16 знамен, 13 орудий и воинская касса в 6 тыс. ефимков.

По уверению финского писателя, из Вильманстранда русские увезли все, что имело ценность, а также захватили в плен 14 человек купеческого сословия, 180 женщин и 106 несовершеннолетних детей.

В день сражения русская армия состояла из 9.900 чел., шведская, с включением вильманстрандского гарнизона, — 5.256 чел.

Шетарди, один из виновников войны, был озлоблен удачей русских и на разные лады старался умалить их успех. Он писал, что русские перерезали даже женщин и детей; что гр. Остерман посылал инструкции относительно того, что должны были говорить о военных действиях лица, отправлявшиеся ко двору. Каких только нелепостей не распространили тогда о русских за границей. Говорили, что русские запирали раненых и больных в домах, разводили вокруг огонь и таким образом сжигали живыми.

Итак, объявленная шведами война началась для них поражением. Старались утешиться тем, пишет шведский историк Мальмстрём — что приписывали поражение превосходству русских сил, которые поэтому очень были преувеличены. Хотя шведам при Вильманстранде и пришлось бороться с превосходящими их силами, однако причину поражения более надо искать в тех ошибках, которые они сами делали. беспечность, гордое презрение к неприятелю и непослушание начальству во все времена имели одинаковые последствия. Предводители не имели сведений о том, что главная русская сила уже несколько дней стояла близ Кананойя.

Врангель послал к Будденброку офицера с извещением о приближении русских. Будденброк заставил офицера прождать ответа семь часов. В ответе главнокомандующий пререкается с Врангелем и пишет: «Я не могу верить доставленному мне вашим превосходительством.... донесению, будто русские идут от Таскулы к Вильмастранду, ибо до сих пор не было никакого известия о том, чтобы они у Кананойя имели достаточно сильный отряд».

В это время солдаты в лагере Будденброка варили мясо, делали запасы провианта и искали лошадей для обоза. Время шло. Когда, наконец, через сутки тронулись из лагеря, то Будденброк заставил солдат в летнюю жару нести на себе не только оружие и тяжелый провиант, но и походные кровати. Некоторые полки до такой степени были изнурены, что после перехода в несколько миль бросались на землю, объявив, что далее не тронутся.

Пренебрежение же к врагу выразилось в том, что Будденброк несколько раз высказался о русских войсках, как способных быть исключительно мародерами. Он почему то решил, что план русских непременно должен был состоять в захвате Фридрихсгама, дабы тем отрезать шведской армии сообщение с родиной и флотом.

«Мы расположились в окрестностях Фридрихсгама, — пишет участник похода, — и вместо того, чтобы самим, как объявившим войну, напасть на неприятеля, мы только думали об обороне. В наступательной войне все выжидали и оборонялись.

Будденброк, очевидно, не ожидал столь скорой развязки, так как, посетив ранее Вильманстранд и, желая рассеять страх, охвативший его население, на беспокойные вопросы купцов и чиновников о близости неприятеля, отвечал: спите спокойно, никакая опасность вам не угрожает.

Но эти действительные и для хода войны несчастные причины замалчивались, и чтоб оживить общественное настроение, возносили и восхваляли всевозможным образом храбрость Врангеля и его шведских сподвижников и это тем более, что последующие военные события требовали такого утешения; потому что, — как говорится в приговоре над Будденброком, — «шведская храбрость в течение всей этой войны была бы незаметна, если б не мужественное и бесстрашное предводительство Врангеля имело этот раз случай показать себя». Таким образом, Врангель сделался героем своего народа, и когда впоследствии недовольство убожеством войны потребовало расследования дела при Вильманстранде, все обвинения против него отпали. Барон Карл Генрих Врангель принадлежал к семье героев, из которых как утверждает историк Финляндии, не менее 22 пали в бою под Полтавой. К числу ошибок шведов ген. Кейт относит: оставление ими, в пылу сражения, своей выгодной позиции на возвышенности.

Наше правительство выражало некоторое недовольство возвращением гр. Ласси к Выборгу, находя, что он пропустил удобный момент для истребления корпуса ген. Будденброка, ранее прибытия подкреплений из Швеции. Ласси вскоре и без труда оправдал свои действия.

Шведский историк Тибурциус объясняет «ретираду» Ласси значительным его уроном. Но это не так. Гр. Ласси указывал на неимение тяжелой артиллерии, для осады Фридрихсгама, на ограниченность сил, расположенных около Выборга; на затруднительность продовольствовать армию, при отсутствии гребной флотилии, и при условии отступления ген. Будденброка внутрь страны.Кроме того, ген. Кейт отмечает отсутствие фуража в окрестностях Вильманстранда и на необходимость выделить значительные силы на конвоирование пленных и эвакуацию больных. «В городе мы почти не нашли хлеба», читаем в журнале ген. Кейта. «Российский корпус, который не имел запасного провианта, но из Выборга оным довольствуем был и потому также вперед следовать не мог».

Продолжать похода к Фридрихсгаму в конце 1741 г. нельзя было вследствие отсутствия в армии телег, лошадей и батарейных орудий. Наличное число в рядах его войск не превышало 16 тыс., между тем Фридрихсгам был укреплен и, примыкая к морю, мог быть поддержан шведским флотом.

Другие предполагают, и быть может не без серьезных оснований, что фельдмаршал Ласси знал положение придворных дел по готовившемуся перевороту в Петербурге, почему желал иметь войска ближе к столице.

На зимних квартирах расположились в следующем порядке: ген. Кейт, ген.-лейт. Бахметев и ген.-м. Ливен — в Выборге, ген.-м. Фермер — в Кексгольме, ген.-м. Кишдерман — в Олонце (2.000 казаков и несколько эскадронов гусар) и ген.-м. Ласси на мызе Мула. Систербек укрепили земляным валом. Остальные войска были отправлены в Ингерманландию, Лифляндию и даже в Москву. Кавалерия не могла просуществовать в Выборгской губ., почему ее отозвали в Петербург.

Первое оповещение Петербурга о победе при Вильманстранде было напечатано на немецком языке, в виде маленькой брошюры, под заглавием: «Сообщение о настоящей войне в Финляндии. Сражение и взятие Вильманстранда.». «Радостное известие, полученное из финляндской армии Его Императорского Величества, 25 августа 1741 г.». Заглавный лист украшен был изображением Меркурия, а позади текста красовался большой двуглавый орел. В этом извещении, между прочим, значилось: «Всемогущий Бог, в самом начале этой неправедно начатой шведами войны, излил свою Божескую милость и благословение на правое оружие Его Императорского Величества, и тем показал свету, что Он есть истинный защитник справедливых и отомститель за несправедливости». Генерал-фельдмаршал атаковал неприятеля и, после жестокого и отчаянно веденного врагом сопротивления, совершенно разбил его; несколько тысяч неприятельского войска осталось на поле сражения. Затем крепость Вильманстранд была взята штурмом.

Вильманстрандскую победу отпраздновали в Петербурге с большой торжественностью. На Петропавловской крепости был водружен штандарт; производились залпы-салюты. Правительницу поздравляли целованием руки.

Михаил Ломоносов написал напыщенную оду в 230 стихов, в которой восхвалял русского воина царствования малолетнего Императора Иоанна Антоновича. Произведение называлось: «Первые трофеи Его Величества Иоанна III, Императора Самодержца Всероссийского, чрез преславную победу августа XXIII 1741 года, в Финляндии поставленные, и в высокий день тезоименитства Его Императорского Величества, 29-го дня 1741 года, в торжественной оде изображенные, от всеподданнейшего раба Михайла Ломоносова». Начинается она так:

Ломоносов указывал, что Россия вновь трофей вздымает «в другой на финских раз полях». Далее изображается, как Градив (Марс), весь израненный, чуть живой, улегся спать у Финских озер, подослав тростник и покрыв себя травой. Поэт восклицает:

И т. д.

Вильманстрандская победа оказала сильное влияние в Петербурге среди дипломатических представителей. Не унывал только Шетарди, донося своему правительству об условиях, благоприятствовавших шведам, и рисуя состояние русских войск весьма темными красками. Он говорил, что тревога, которую стараются скрыть (в Петербурге), весьма велика. Он же утверждал, что два русских полка были разбиты на голову близ Выборга. Продолжая сообщать самые невыгодные сведения о наших войсках, маркиз де-ла Шетарди утверждал: «Я знаю, что полки, расположенные по пути к Выборгу, лишены самого необходимого». В своих донесениях маркиз наконец настолько запутался, что г. Амело в ноябре 1741 г. вынужден был уличить его, написав... «я нимало не замечаю в русских той слабости и распущенности, которые вами выставлялись на вид, ни той растерянности, которая предсказывалась среди министерства, при приближении шведов... Русская армия не имеет ни в чем недостатка и не боится, по-видимому, своего неприятеля. Наконец, я сильно опасаюсь, чтобы все это не кончилось дурно для шведов».

Пленных шведов проводили в Петербург (в Александро-Невскую лавру); солдатам роздали одежду; офицеров разместили по домам вельмож и угощали при дворе. Среди пленных находились Аминов, Оберг, Мунк, Дюпонт, Гестеско, Кроок, Теслев, Тавастшерна и др. С ними обращались очень хорошо, пока хвастун граф Васаборг не позволил себе дерзких суждений о правительстве, после чего все, кроме Врангеля, были разосланы по губерниям. Ген. Врангеля поместили у фельдмаршала Ласси, где он пользовался его хирургом.

Осень после Вильманстрандского дела прошла без серьезных сражений. Происходили лишь мелкие стычки. До глубокой осени шведов беспрестанно тревожили, разбивали их форпосты, брали «в полон», разоряли и выжигали деревни. В сентябре капитан Брант приходил с малым отрядом шведов (270 чел.) к Вилайоки, где он был застигнут врасплох русскими и уничтожен. В сентябре же наши донские казаки причинили им значительный вред у деревни Исми. Другая русская партия действовала около р. Вуоксы. В октябре донские казаки подполковника Себрекова и горсть драгун разорили много деревень. Партии эти нередко в течение войны встречались с толпами вооруженных финских крестьян. Финны были недовольны бездействием Будденброка и называли его «Курвилакским барином» по имени деревни, в которой он квартировал. В этих набегах участвовали казаки и калмыки. Сперва оставили мысль о посылке их на театр военных действий, но затем (окт. 1741 г.) вернулись к ней и, как говорили, секретно набрали несколько тысяч, желая пустить их через Олонец в Финляндию. Ходил слух, что 1.500 гусар, казаков и калмыков, ворвавшись во владения шведов, были перебиты и захвачены в плен. Затем рассказывали о набеге гусар и казаков за полтораста верст вглубь шведской Финляндии. Разорили 300 деревень; привели 12 мужчин, 4 женщин и 3 детей и громадное количество скота. В ноябре 1741 г. Эд. Финч писал, что казаки вернулись из экспедиции в Финляндию, приведя 160 пленных, 7 6 лошадей и 500 голов рогатого скота. Манштейн подтверждает, что среди нашего войска находились казаки и калмыки, которые сожгли немало деревень. Деревни зимой по границе выжигались для того, чтобы лишить шведские войска возможности продовольствоваться.

По финляндским источникам получается еще более мрачная картина. В течении марта 1742 г. отряд Кейта истребил 50 сел, отряды Фермера и Киндермана — сперва 240, а потом (13 и 14 марта) еще 370 усадеб. По другому подсчету, в приходе Кесалахти разорено до 80 усадеб, в Кидес — сожжено 201, в Тохмаярви — 150, в Пелькиярви — 140, в Иломанс — 200 или всего 773 усадьбы. Очевидно, что все эти указания крайне преувеличены. Саволакс и Карелия, куда главным образом направлены были русские набеги, всегда отличались малолюдством. Кроме того, известно, что финны живут разбросанно, отдельными избами, поэтому русским, чтобы уничтожить такое число усадеб, пришлось охватить весьма большой территориальный район, что они едва ли сделали. Отсюда являются основания предположить, что начальники русских отрядов или крайне преувеличивали свои подвиги, или происходили большие недоразумения в общем наименовании истребленных жилищ, и быть может они считали маленькие отдельные крестьянские торпы за целые деревни или усадьбы. Финский историк К. О. Линдквист также усмотрел, что отчеты Кейта, Фермора и Киндермана преувеличены. Иначе к ним трудно отнестись. Не представляется также никакой возможности поверить всем тем ужасам, о которых повествуют финны. Они говорят, что русские издевались над пасторами, беспощадно убивали тех больных, которые не могли следовать за отрядами. «У женщин вырезывались груди, из людей высасывалась кровь. Людей резали на куски, как скот, и съедали». Легко представить, что русские отбирали у местных жителей одежду, повозки, домашний скот, и пр.; но немыслимо допустить, чтобы они проделали описанные зверства. Могли, конечно, происходить отдельные случаи убийства и истязания мирных жителей, но считать эти явления неизбежным последствием набегов, конечно, нельзя. Столь же несправедливо возводить исключения в общие правила, а этим, видимо, погрешают саволакс-карельские источники.

Шведский флот, простояв совершенно бесполезно у Аспэ, в октябре вернулся в Карлскрону. Повальная болезнь уже к августу скосила более 700 чел. и около 2 тыс. числилось больными. Эпидемические заболевания во флоте того времени наблюдались повсюду и в других государствах; особенно губительной являлась цинга, которую тогда не умели лечить. По возвращении флота в Швецию, болезнь продолжалась до глубокой зимы. Жертвой эпидемии пал и адмирал Райялин; предполагают, что он заболел, удрученный состоянием флота.

Командование принял Арон Шёшерна, шоутбенахт, которого считали способным, но слишком нерешительным.

Слабость русского флота немало ободрила шведов к войне, они не без основания считали свои берега безопасными от разорений петровского времени. Мало того, в кампанию 1741 г. их судам даже не с кем было сражаться: наш флот в море не показался.