История Финляндии. Время Елизаветы Петровны

VIII. Война и мир 1743 г.

В мае 1742 г. Нолькен посетил Москву, и с этого времени стал питать надежду на то, что подготовительные шаги к мирным переговорам сделает Россия. В Стокгольме ждали, что Неплюев привезет королю Фридриху официальное возвещение о вступлении на престол Елизаветы Петровны, а оставленный при русском дворе капитан Дрентельн прибудет с известием о месте, избранном для переговоров, и с именами представителей, назначенных Россией. Нолькен, обещавший в июле вернуться в Москву, отправился в Финляндию, чтоб быть под рукой, в случае Россия действительно предложит начать переговоры.

Перлюстрация была тогда в большом ходу во всей Европе; следили, конечно, и за Нолькеном. Из Москвы Алексей Бестужев-Рюмин 12 мая 1742 г. писал от имени Государственной Коллегии Иностранных дел адмиралу гр. Головину, чтобы письма и пакеты, присылаемые «из неприятельской земли от шведского генерала Левенгаупта» в Москву к Нолькену, отдавались почтдиректору (Ашу) «с таким наставлением, чтобы он такия письма и дела искусным и бесприметным образом распечатав как то, что в цифрах писано так и прочее все списав и потом паки оные письма хорошенько и так, чтоб никак узнать было неможно запечатав, со взятыми с того копиями вашему сиятельству отдавал». Прибавим кстати, что подобные же меры предосторожности были приняты и по отношению к депутации, прибывшей в Россию с уведомлением о выборе наследника шведского престола. По приезде к русскому Двору графа Николая Бунде, барона Отто Гамильтона и Фридриха Шефера, адмирал получил повеление принять их «и приставить к ним такого человека, кто б знал шведский и прочие иностранные языки, яко немецкий, французский, дабы он был при том, как они с кем говорить будут, и вас о том рапортовал, а без него никто с ними из посетителей в Петербурге говорить допущен не был и так их содержать до Нашего прибытия» из Москвы.

Шведы мирных переговоров в 1742 г. еще не желали, а имели в виду лишь затянуть время, что старательно скрывали от русских. Даже тогда, когда они потеряли Фридрихсгам. члены государственного совета не усматривали необходимости изменять своих воззрений на дело и вносить поправки в те требования, которые были заготовлены риксдагом для предъявления России, так как шведская армия поражения не потерпела, и флот оставался целым. Только тогда, когда Левенгаупт из Малого Абборфорса запросил, должен-ли он стоять до последнего человека, государственные советники с душевным прискорбием решили, вопреки прежде высказанного желания государственных чипов, принять Ништадтский мир, как основу переговоров; лучше, рассуждали они, будет подвергнуть себя немилости риксдага, чем исполнением его предписаний погубить королевство. Король выразил лишь желание, чтоб тот, кто от его имени руководил войной, подписал также и мир. К этому времени устранены были все трения по принятию титула русской монархини. Нолькен находился при шведской армии и отступал вместе с ней. — Он уведомил графа Ласси, что ожидает только русского паспорта, чтобы договориться с князем Черкасским об условиях встречи с русским представителем в Выборге. Нолькену ответили пустыми фразами и гр. Ласси продолжал наступление.

Капитан Дрентельн вернулся, наконец, из Москвы с письмом от князя Черкасского к Нолькену, в котором говорилось, что Швеции надлежит предложить место конгресса, назначить полномочных, и без посредников обсудить главный трактат, условия которого, конечно, могут быть изменены в случае успехов русского оружия. После этого Ласси уведомил Нолькена, что генерал Румянцев, назначенный для переговоров с ним, находится в Выборге. Нолькена отозвали в Стокгольм, для вручения ему новых инструкций.

Уполномоченными Швеции назначены были государственный советник Седеркрёйц и Нолькен, получивший титул статс-секретаря. Прибывших в Або шведских уполномоченных русские начальники встретили очень вежливо; им засвидетельствовали также свое почтение университет, гофгерихт и магистрат.

Из русских представителей в городе еще никого не было, но наши генералы намекали министрам о дружелюбии к Швеции императрицы и о влиянии избрания наследника престола на ход переговоров о мире. Русскими уполномоченными на Абоском конгрессе были Александр Иванович Румянцев и, по влиянию Лестока, генерал-аншеф барон Люберас.

23 января прибыл в Або Румянцев и сперва один повел переговоры, так как генерал Люберас лежал больной в Петербурге; но уже в средине февраля и он был на месте.

Переговоры о мире затянулись вследствие того, что к ним присоединен был вопрос об избрании для Швеции наследника престола. Такая искусственная связь двух различных дел крайне не нравилась заседавшему в Стокгольме риксдагу. Если эта связь действительно имеется, — говорили члены риксдага, — то можно поручить представителям в Або приискание короля, или же подождать открытия навигации, и тогда русские, явясь сюда, посадят кого-нибудь на престол.

Частное письмо, отправленное из Стокгольма 1-12 сентября 1742 г., свидетельствовало, что духовенство и горожане риксдага были склонны к миру. В виду неблагоприятных известий из Финляндии, в Швеции опасались её потери. Кроме того, весьма распространен был страх возможного посещения российскими войсками самой Швеции, почему по берегу залива возводились батареи и снабжали их орудиями.

Румянцев подчинился сварливому конгресс-секретарю Неплюеву, чрез которого вынужден был вести сношения со шведами. Люберас, зная шведский язык, вступал в непосредственные сношения с Седеркрёйцом и Нолькеном. Вообще Люберас выказывал более склонности к миру, чем Румянцев. После приезда Любераса, русские сделались сговорчивее. Они, между прочим, сознались, что Россия уже в 1739 году решила, в случае нападения на нее, для будущей своей безопасности, завладеть Финляндией. Теперь подобное требование они признали несообразным. Наконец, Люберас доверчиво намекнул, что Румянцев не находится в особенно хороших отношениях с русскими властями, и что наше правительство с своей стороны охотно отказалось бы от избрания епископа Любского на шведский престол, лишь бы добиться больших завоеваний, но императрица обещала уже Карлу Петру Ульриху, — (который, тронутый её слезами, согласился сделаться наследником русского престола), — провести избрание его родственника в Швеции. Для достижения этой цели она готова была возвратить Финляндию и обещать Адольфу-Фредрику Голштинскому помощь в его борьбе с враждебной партией. Пререкания об избрании наследника продолжались долго между представителями конгресса.

Вопрос о заместителе трона служил также яблоком раздора между партиями на риксдаге. Лагеркранц не соглашался добиваться мира посредством отсрочки избрания. В страстной и необузданной речи он излагал свои возражения. Должно ли, — спрашивал он, — основывать избрание короля на особых стечениях обстоятельств, на покупке мира, или на чем-либо другом? «Мы таким образом самые жалкие рабы во всей вселенной; это также означает, что мужество, честь и достоинство Свей и Гёта потеряны. Сдадим лучше государство на аукцион, восклицал оратор. В таком случае я желаю, чтоб избрание отложено было до наступления страшного суда». Если желают купить мир, пожертвовав честью, то можно ли вообще надеяться на пустые изъявления послов непостоянного русского правительства? Если же имеется в виду только свобода государства, то время кажется настало, если обратить внимание на положение внешних и внутренних дел. Наступающей весной можно из Эстерботнии в Швецию перебросить военную силу, которая, быть может, имела бы последствием ультиматум России. Всякие второстепенные намерения следует оставить; желание исчислить все последствия было бы не мудростью, а высокомерием. Тот Бог, который отыскал пастуха Давида, может даровать нам и Карла IX, XI или XII.

Представители России и Швеции заседали в Або, но договориться не могли, почему наше правительство решило побудить Стокгольм принять условия мира. Для этого приходилось перенести войну на берег Швеции. Отсюда становится ясным постановление нашего сената (5 фев. 1743 г.): «С помощью Божиею главное действо в кампании 1743 г. против мироломного неприятеля шведа надлежит по большей части и почти все флотом производить». — Но флот не был в порядке. По штату в нем полагалось около 9 тысяч чел., но, — доносило начальство, — на лицо такого экипажа не состояло, а из наличных 4 тыс. новобранцев никто «на море в дальних практиках не бывал», почему за добрых матросов их нельзя было признать. Для пополнения недочета предлагалась петровская мера: переименовать в матросы несколько армейских полков. Указом сената, велено набирать матросов в Финляндии «таким образом, как оное при шведском владении чинено было, и сверх того, которые на купеческих судах имеются матросы, не обходя никого брать». Забили тревогу и стали принимать экстренные меры, чтобы достичь «наисильнейших действ», а при вскрытии льда «ничего не мешкав» отправить корабли. — Производство флотских офицеров было усилено; в Кронштадт искусственно привлекали рабочих, обновили начальство и т. п.

Прежде на работы сгонялись силой; но, как писал генерал-майор Румянцев, из сего выходит только «народное отягощение, без всякого плода». К тому же плата от казны — 4 р. 50 к. в месяц — являлась скудной. Рабочих приказано более «силою не держать», а перейти к добровольному договору. Однако, сенат, объявляя о добровольном найме, прибавил, что «кроме Кронштадта они нигде работы не сыщут».

Проект плана кампании 1743 г. был составлен фельдмаршалом Ласси. Основная его идея заключалась в том, чтобы, — после общего сосредоточения войск в окрестностях Або, — высадить пехоту гребной флотилии в Швецию, на «Стокгольмскую сторону», под прикрытием корабельного флота.

Начальство над флотом передано было президенту адмиралтейств-коллегии гр. Николаю Федоровичу Головину, выражавшему недовольство медлительностью Мишукова. Гр. Головин — сын знаменитого сподвижника Петра Великого — генерал-адмирала Ф. А. Головина. Он начал службу волонтером во флоте Голландии и Англии. Был чрезвычайным послом при шведском дворе. Занимал ряд других видных постов, пока не сделался президентом адмиралтейств-коллегии. При всех правительствах он держался в милости, что составляло удел лишь немногих вельмож. Встав во главе флота, он написал начальникам ревельской и беломорской эскадр:... «всеусердно желаю... благополучного успеха и счастия, и лучшей чести, а не бесчестия, не так как в прошедшей кампании было, дабы как флоту российскому, так и себе славу достать могли».

По сухопутным войскам также последовал ряд распоряжений. Обер-офицеров освободили, ради собственного исправления к настоящей войне, от вычетов из жалованья. Воспрещены были увольнения в отставку. Полки сосредоточивались ближе к театру войны. Ямские подводы разрешалось брать неволей. А главное — именным указом 11 февраля 1743 года — повелевалось по всему государству, не исключая Финляндии, произвести рекрутский набор, «не чиня никаких зачетов, дабы все верноподданные равную тягость несли». Страшной грозой проходил указ о рекрутском наборе по России. По воскресеньям он повторялся в городах и селах, в церквах и на ярмарках, чтобы никто не мог отговориться его незнанием. «С купечества, крестьян, дворцовых, ясашных, черносошных, сунодальных, архиерейских, монастырских, церковных, иноверцов и разночинцов, с трех сот тридцати душ требовался один человек». Набирать следовало здоровых, от 20 до 35 лет. Поставку рекрут надлежало произвести в два месяца. Кто уклонялся от службы при посредстве членовредительства, тех «бить кнутом», вырезать ноздри и ссылать в каторжную работу. «Бить нещадно кнутом» и тех приемщиков, которые брали взятки. Рекрут кормить так, чтоб они безвременно не помирали. Таков был дух времени. Заколачивание палками на смерть было обычным явлением, например, в прусской армии Фридриха Вельгельма I.

С открытием рекрутского набора начиналась покупка и продажа людей. Человек в начале шведской кампании стоил сто рублей.

Набор распространен был и на побежденную Финляндию. Рекруты отсюда, по представлении Ласси (от 16 марта), поступали в матросы; во флот брали также людей с купеческих судов. Те и другие, по окончании войны, буде не захотят продолжать службы (а Ласси в том сомневался), могут возвратиться домой.

Впоследствии Петр Ив. Шувалов ввел новый порядок отправления рекрутской повинности. Десять великороссийских губерний были разделены на пять частей, и эти части, по очереди, должны были укомплектовывать армию. Этим была значительно облегчена рекрутская повинность. Для предупреждения побегов ввели печальной памяти обычай — брить лоб. После беспорочной восьмилетней службы рядовой, по желанию, отпускался домой. Жалование рекрута было 50 к. в месяц, плюс провиант.

Военные действия шведов 1743 года начались тем, что полковник Маркс фон Вюртемберг, в конце марта, с отрядом в тысячу человек, переправился на Аланд и захватил этот остров у незначительного передового русского поста капитана Мансурова.

В общей картине Аландского архипелага, где открылись военные действия, наблюдалась некоторая своеобразность. Отметим ее. «На Аланде имелись хорошие пастбища, а следовательно и запасы молока, о чем свидетельствовал доставляемый оттуда в Швецию сыр. Однако главный доход крестьян получался от ловли салаки и рубки дров; во время войны последний доход значительно уменьшился, так как леса и даже целые церковные приходы выжигались». «Жители очень бедны, — отметил путешественник; живут в плохих избушках, двери которых так низки, что верхний косяк доходит до подбородка мужчины, а порог до колен, почему очень трудно войти в избу. У них в обычае много излишних приветствий и поклонов; эти обычаи переносят на работы, которые производятся поэтому очень медленно. Доказательством их бедности может служить и то, что они не употребляют сальных свечей (исключение при гостях), а сухия лучины, которые они называют pärta, хотя подобное освещение употребляется в большей части Финляндии, но составляет большое неудобство для путешественников, которые почти задыхаются от дыма, если они стоят в избе: обстоятельства побуждают их поэтому сидеть на лавках».

Нападением шведов на Аланд, план русских был расстроен. Шведы получили значительные преимущества: они могли угрожать высадкой к северу от Або, могли корабельным флотом занять вход в шхеры у Гангеудда и, наконец, отряды Кейта и Ласси могли быть разобщены и разбиты по частям.

Фрейденфельдту надлежало действовать в Эстерботнии. В начале апреля он продвинулся к югу, вытеснил русских из Ийо и подошел к Келло, откуда тревожил наши отряды в самом Улеоборге. В то время, когда ледоход мешал здесь военным действиям, Фрейденфельдт поспешил назад в Умео, чтоб ускорить перевозку оттуда остальных войск. Но там он наткнулся на большое затруднение. Подчиненный ему Гельсингский полк (Helsinge regemente) уже в марте получил приказание выступить походом в Вестерботнию. Но дух возмущения успел овладеть этой окраиной и крестьяне в Гельсинге во многих местах не соглашались отпустить своих солдат, а те в свою очередь не исполнить приказания о выступлении. Только 360 чел. последовали за своим полковником до Ратана — сила слишком незначительная, чтоб с ней произвести высадку в тылу русских. Поэтому Фрейденфельдту пришлось изменить свой план: он послал часть гельсингцев и вестерботнийцев для усиления войск северной Эстерботнии. Сам же он намеревался через Ботнический залив привести отряд наездников, но слишком рискованно пустился в наносный лед; его корабли были затерты льдинами, сам он и большая часть его спутников потонули (20 мая).

Поход русских 1743 года начался весной при весьма торжественной обстановке. 3 Мая галерный флот, состоявший из 34 галер и 68 канчебасов, на которых было посажено 9 пехотных полков, стоял перед зимним «домом» Императрицы.

Галера Ласси, украшенная флагами и вымпелами, помещалась в средине. Государыня из адмиралтейства отправилась на галеру главнокомандующего, где слушала «Всемогущему Богу молебенное пение». «Для доброго начатия дела», она повесила на шею Ласси крест с частицами мощей и вручила ему бриллиантовый перстень. Офицеры были допущены к руке. Раздались выстрелы и троекратно крики: «виват». 7-го Мая Императрица посетила флот в Кронштадте, где все шло по апробанному церемониалу. При первом попутном ветре (8 мая) все снялись с якоря.

В указе графу Н. Ф. Головину (от 24 апреля) предписано было идти к Ламеланду и атаковать неприятеля даже с равными силами. 12 мая Ласси пришел в Фридрихсгам, где учредил запасный магазин; 23 числа главнокомандующий находился в Гельсингфорсе.

В числе подготовительных мер к дальнейшему походу было приказано: «обретающемуся ныне в Финляндии ландсгевдингу генерал-поручику фои-Кампенгаузену, через имеющиеся реки и переправы мосты заблаговременно велеть починить и в добрую исправность привесть через тамошних обывателей, понеже и в шведское владение на них то было положено, дабы во время марширования полков ни малейшей остановки последовать не могло». По другому ордеру, данному фон-Кампенгаузену, ему надлежало «приложить крайнее старание» к отысканию лоцманов.

Начальник шведской галерной эскадры Фалькенгрен напал 20 мая на русскую галерную эскадру при Корпо.

В отряде генерала Кейта (10 мая 1743 г.) «на прамах, галерах и ластовых судах сухопутных и морских служителей» состояло всего 5.070 человек, из них сухопутных 4.495 человек.

Усмотрев еще ранее неприятеля, генерал-аншеф, лейб-гвардии подполковник и кавалер Кейт (6 мая 1743 г.) учинил в своем присутствии консилиум, на котором положено было: следовать к Юнгферзунду, и, чтобы не дать неприятелю усилиться и не потерять времени, заметив его желание приблизиться, «без отлагательства атаковать», имея в виду наше превосходство в численности прам, коих у нас было две, а у него одна. — Кейт заметил, кроме того, что «солдатство весьма храбро и охотными себя оказывает». Произошло сражение. 23 мая от генерала Кейта был получен «приятный рапорт», из которого узнаем, что утром 20 числа шведский галерный флот «имел к российскому галерному флоту разные движения». Неприятели сблизились, и открылась пушечная стрельба с шведских галер и прамы. Кейт приказал отвечать пушечной пальбой с прам. Некоторые шведские галеры, видимо, пострадали; замечено было, что галера адмирала «два раза с немалою конфузией за острова ретировалась, знатно будучи повреждена от ядер». — По исправлении повреждений, она вновь вступала в бой. Кончилось тем, что шведские галеры, «оставя свое отвалено перед начатое российских галер атакование», отступили. — Местоположение не позволило у Корпо выставить суда, кроме двух прам, почему генерал Кейт приказал заранее на окрестных высотах воздвигнуть две «с брустверном батареи» и поставить на них всего восемь орудий, снятых с галер. Эти батареи особенно содействовали победе, ибо наши галеры совершенно лишены были возможности действовать на плесе за прамами. — В сражении с шведской стороны участвовала одна прама и 18 галер. Шведы ушли. За их движением наблюдали наши шлюпки.

В сражении при Корпо большое значение имели прамы. Современник оставил описание этого типа судов, и надо полагать, что русские прамы ничем существенным не отличались от шведских. Виденная Тибурциусом шведская прама представляла изрядную крепость. Она, конечно, совершенно непригодна была для плавания или для дальнего буксирования. Снаружи кругом по краям, она была снабжена сундуками, наполненными воздухом, которые держали на поверхности всю эту тяжелую громаду. Сколько бы прама ни была пробита пулями, ей не угрожала опасность затонуть. Передняя и задняя части прамы были высоко приподняты и на этих возвышениях устанавливались небольшие орудия. Эти платформы прекрасно снабжались многосложными железными брусьями, на которых держалась деревянная крыша, покрываемая красной медью, благодаря чему праму можно было считать защищенной от бомб. Бока прамы устраивались гораздо ниже; с каждой её стороны ставились 10 24-пудовых железных пушек. Внутри находилась лестница, на которой можно было стоять, а сзади её помещался вал с мушкетами. Посередине прамы стояла 40 пудовая мортира для метания бомб, почему в узких водах трудно было иметь дело с подобной машиной.

Позиция у острова Соттунга осталась за русскими, но Кейт, с бывшими у него войсками, не решался атаковать шведов на Аланде. Потери русских при Корпо были незначительны.

Ласси, узнав затем, что шведский флот (в 18 вымпелов), под начальством адмирала фон Утфаля, сосредоточился у Гангеудда, приказал графу Н. Ф. Головину атаковать его, но президент коллегии на это не решился, имея 13 вымпелов. Головин искусно укрывался за решениями консилиумов и ловко пользовался данной ему инструкцией, которой он предостерегался от «газардования» и, кроме того, ему вообще рекомендовалось «движение флотов иметь с надлежащим бережением людей и кораблей». Всякое же смелое наступательное действие неизбежно являлось «газардованием» и сопряжено было с опасностью утери команды и судов. Мешали ему, как и его предшественнику, болезни во флоте, темные и длинные нота, недостаток провизии и т. п.

В начале июня шведский флот, после ничтожной перестрелки с нашими судами, ушел в Карлскрону, «благодаря от всего сердца графа Головина, — как пишет генерал-майор Завалишин, — что он их отпустил с целыми руками и ногами пользоваться жизнью и тем, чем Бог благословил». Непростительная ошибка Утфаля! Не уйди он домой, а останься у Ганге, русский флот Ласси и Кейта не могли бы соединиться и результат кампании был бы иной. Соединенные же силы Ласси и Кейта составили 70 галер с 20.000 корпусом.

Итак, Головин бездействовал и не атаковал шведов при Гангуте. Головин ссылался на плохие суда и на постановление консилиума. Без консилиума тогда в нашем флоте ничего не предпринималось, не смотря на заявление Елизаветы Петровны: «этих бесплодных советываний в нынешнюю кампанию столько было, что, наконец, самое слово совета омерзит».

В течении войны 1741—1743 гг. русский флот решительно ничем хорошим себя не проявил. Корабли были плохи. Команды на столько слабы, что не могли вытащить своего якоря из воды и обрубали канаты. Насколько несостоятельной оказалась шведская армия, настолько же предосудительным было действие нашего флота.

По уходе шведского флота, путь к Аланду был открыт. Фельдмаршал Ласси этим отлично воспользовался и требовал, чтобы флот графа Н. Ф. Головина прибыл к Аланду, но он удалился к Рогервику. С острова Ламеланда Ласси намеревался перейти на шведский берег; но граф Головин не явился к нему на помощь.

Чтобы дорисовать характеристику графа Головина, прибавим, что его запросили (5 июля 1743 г.) именным указом о возможности отправления нашей эскадры для прикрытия, вместе со шведским флотом, транспорта вновь избранного коронного наследника из Стральзунда в Карлскрону. — Головин начал с указания на наступавшее осеннее время и предстоявшие темные ночи. Адмиралтейств коллегия предписывает немедленно снабдить суда графа Головина провизией и крейсировать с эскадрой ближе к шведским и датским портам. Адмирал отвечает, что генеральный консилиум решил отправить в море лишь несколько судов, а остальные вести в Кронштадт для починки. Ему вновь (24 авг.) именным указом предлагается идти с флотом к Карлскрону, на что адмирал упорно заявляет, «что в повеленный вояж до Карлскроны идтить флоту никак невозможно», почему он послал для разведок один фрегат «Россия».

Успехи русского оружия в финских шхерах для жителей Аланда, — которые год тому назад подчинились русским, но при наступлении шведов присоединились к ним, — явились, конечно, неприятными, так как им пришлось пережить чувство страха пасть жертвами неприятельского мщения. К выселению побуждало прежде всего само шведское правительство многочисленными публикациями «с угрожением, что от российского войска имеют быть все побиты и разорены». Аландцы массами поэтому побросали родину и искали убежища в Швеции.В одном списке значится 3.852 человека, которые, в течение 4 дней, имели квартиру и продовольствие на общественный счет Стокгольма.

Так как гр. Ласси удалось соединить свои войска с пехотой Кейта (в половине июня), то теперь все было готово к выполнению плана высадки на шведский берег. Дело останавливалось только за бездействием корабельного флота гр. Головина.

Конгресс тянулся с января 1743 г. В феврале Императрица повелела русским вельможам (их было 21 чел.) подать свои мнения об условиях мира со Швецией. Большинство высказалось за присоединение Финляндии. Из этих мнений заслуживают внимания следующие. Фельдмаршал кн. Долгорукий находил, что из Финляндии можно уступить только каменистую, отдаленную, не хлебородную Эстерботнию. К этому мнению примкнул и фельдмаршал Ласси. Если же риксдаг изберет в наследники престола герцога Голштинского, епископа Любского, — то еще Абоскую область. Фельдмаршал кн. Трубецкой держался того воззрения, что следовало удержать всю Финляндию. Этого требовали слава оружия, а также благополучие и безопасность Империи. Опасность исходила от близости границы. Уступить Финляндию значило в следующей войне опять иметь против себя финнов. Во всяком случае он требовал Гельсингфорса и Нейшлота. Такое решение было по душе также адмиралу Головину, в том случае, если нельзя установить живую границу по Ботническому заливу. Он напомнил, что Императрица несколько раз высказала свое желание устроить из Финляндии барьер меледу Швецией и Россией. Князь Трубецкой останавливался также на соображениях об удовлетворении Швеции денежной суммой и о том, чтобы выговорить условие, дабы Финляндия была отдельным государством под властью нейтрального государя. Эту же мысль, хотя несколько в иной форме, высказал вице-канцлер гр. Бестужев-Рюмин. Он начал с того, что отстаивал условия uti possidetis — т. е. сохранения того, чем кто владеет в момент заключения договора. Он прибавил, что Россия желает не расширения владений, не умножения доходов, а тишины на севере. Если же эти условия не приемлемы, то установить в Финляндии такую форму правления, которая бы устранила с обеих сторон неприятельские столкновения, на что исходатайствовать от других государств гарантию.

Бестужеву казалось, что финляндцев такое решение особенно удовлетворит, освобождая их в то же время от мстительности шведов. Тайный советник Бреверн был против присоединения Финляндии, находя, что Швеция вновь будет добиваться её возвращения, а другие державы не останутся равнодушными к такому расширению русских границ. Для защиты Финляндии нужно будет содержать в ней много войска, в виду её обширности, а в то же время она не в состоянии прокормить их; на финские же войска надеяться нечего. Граф Михаил Бестужев советовал поступить по примеру Петра Великого: удержать Финляндию, уплатив за нее деньги. Перечислив некоторые другие свои условия, он прибавил: если их нельзя исполнить, то назначить епископа Любского владетельным князем Финляндии под русским покровительством. По мнению стат. сов. Веселовского, было бы желательным, в случае нельзя удержать за собой всей Финляндии, объявить ее самостоятельным государством, под управлением собственного князя, или же республикой.

Уполномоченные в Або долго пререкались о земельных уступках. Проницательная Царица не допустила французского посредничества в переговорах о мире; она мыслила и действовала исключительно по внушениям вице-канцлера Бестужева и его помощника Бреверна, которые Франции не любили. В апреле дело переговоров стояло так дурно, что готово было рушиться, и русские думали, что гордого врага можно усмирить только силой оружия. Но в то же время Императрица сильно желала возведения на шведский престол епископа Любского, и все напряженно ожидали мира.

Еще до сообщения о готовности государственных чинов Швеции избрать наследником престола Адольфа-Фредрика, русские уполномоченные в Або заявили, что, как только такая склонность будет проявлена, они дадут определенный ответ о тех условиях мира, на какие можно согласиться. Наконец Люберас сказал, что за избрание епископа можно возвратить только Эстерботнию, но, при выраженном шведами изумлении, Румянцев прибавил, что можно отдать и Бьернеборгскую губ. с Аландом. Люберас по секрету намекнул шведам, что можно добиться лучших условий, хотя едва ли границей согласятся сделать реку Кюмень. На конференции, созванной 5 апреля, довольно открыто заявили, что можно ожидать еще дальнейших уступок; но шведское правительство запросило немало: за избрание епископа оно требовало возвращения всей Финляндии. 11 апреля опять прибыл курьер из Петербурга к русским, после чего они объявили, что теперь находятся в гостях у шведов, иначе говоря, Императрица уступила и Абоскую губернию до самого Ганге.

Не успели еще новые представления шведов дойти до Елизаветы, как отослано было в Або уведомление, что возвращается Карелия, Саволакс и Тавастланд, а удерживается лишь Нюландия и Кюменьгородская область, но все это в предположении, что будет избран герцог Адольф-Фредрик. Его избрание Императрица из деликатности не приписывала себе, а ставила в зависимость от свободного выбора государственных чинов. Подобным приемом Елизавета Петровна хотела показать, что в её намерение входит лишь обеспечение России от будущих нападений.

Настал уже май. Переговоры в Або приостановились в ожидании новых указаний из Петербурга и из Стокгольма. 20 мая новая конференция происходила под гул орудий, сверкавших при Корпо. Корпо отстоял от Або 7 или 8 миль. Все ожидали исхода сражения. 24 часа Кейт продержал их в томительном ожидании. Шведы не могли допустить, чтоб русский генерал так долго не донес о победе, если она досталась ему. Шведы, узнав о победе, заговорили о разделении Кюменьгородской области между коронами и просили русских довести до сведения Императрицы их просьбу о возвращении Нюландии. Когда Румянцев и Люберс сообщили, что нет надежды на уступку Нюландии, Бестужев заметил: «худые пророки». Шведы не хотели сообщить об этом государственным чинам из опасения, что они тотчас после такого известия приступят к избранию наследника престола.

Делу мира помог Седеркрёйц. — Он в прежнее время находился в большой милости у Елизаветы Петровны и теперь, по совету самих посредников мира, написал письмо, доставленное в её собственные руки, в котором он, льстя её тщеславию, умолял восстановить мир на севере. Говорят, что это письмо ускорило решение Императрицы отказаться от требования Нюландии. Об этом Седеркрёйц и Нолькен были уведомлены 1 июня, но с прибавлением, что Россия вместо того желает удержать за собой не только Кюменьгородский округ, но и весь Саволакс и Карелию.

Шведские уполномоченные упорствовали в своих домогательствах. Им приказано было уехать и сложить всю ответственность за дальнейшее кровопролитие на Россию, если их ультиматум об уступке Кюменьгородской губ. до западного рукава реки не будет принят. На представления озадаченных русских, Седеркрёйц и Нолькен снисходительно обещали затянуть приготовления по своему отъезду настолько, чтоб Императрица, просившая скорее сообщить ей, довольны ли шведы предложенными условиями, имела возможность прислать новые указания. И опять Люберас подал им надежду на благоприятный исход их домогательств.

Швеция, казалось, находилась в тисках: с одной стороны гремели русские орудия при Корпо, с другой — слышался шум брожения далекарлийцев. Но представители Швеции не могли не видеть странного поведения России: она распиналась за чужие интересы и ради кандидатуры епископа Любского отдавала одну часть своих завоеваний за другой.

12 июня русские представители в свою очередь грозили отъездом, если Швеция не согласна уступить, вместе с Кюменьгородской губ., или Нюландию, или Нейшлотскую губернию. 14 июня состоялась конференция, с целью формального роспуска конгресса, при чем Румянцев проронил замечание о том, что и прерванные конгрессы возобновлялись. Конгресс был распущен. Русские и шведы ожидали паспортов, но первые явно давали понять, что готовы на дальнейшие уступки. Когда 15 числа все собрались у Седеркрёйца, русские отказались, sub spe rati, от притязаний на Саволакс, выговаривая для императрицы только г. Нейшлот и шлосс с берегом озера. Шведы также на свой риск положили уступить шлосс и город. В это время гр. Ласси с флотом миновал Гангэ. Это обстоятельство побудило Седеркрёйца и Нолькена не ставить более затруднений, особенно после того, как Румянцев, несколько раз приложившись к кресту, удостоверил приказание Императрицы не делать дальнейших уступок. Согласие было, наконец, достигнуто. Немедленно послали в армию приказание прекратить враждебные действия.

Общее впечатление от обзора занятий на конгрессе складывается не в пользу стойкости наших представителей. Объяснение кроется, очевидно, в том влиянии, которое оказывал на них русский Двор.

Из Або Румянцев писал однако А. Бестужеву, что лучше война, чем «безчестный и нерезонабельный мир». Но когда Императрице указали однажды на Румянцева, как на человека способного вести иностранные дела, Елизавета Петровна сказала: «может быть, он добрый солдат, да худой министр».

Итак, стороны, наконец, договорились. «Свейский король уступил... в совершенное непрекословное вечное владение и собственность»... из Великого Княжества Финляндского провинцию Кюменьгород, с находящимися в «оной городами и крепостями Фридрихсгам и Вильманстранд, и сверх того часть кирхшпиля Пюттиса, по ту сторону и к востоку последнего рукава реки Кюмени или Келтиса обстоящую, который рукав между большим и малым Аборффорсом течет, а из Саволакской провинции город и крепость Нейшлот с дистриктом и со всеми принадлежностями и правами».

Предложение Швеции об уступке Кексгольма и Выборга, с уплатой 3 мил. вознаграждения за военные издержки, с негодованием отвергнуто её Величеством.

«В уступленных, как напредь сего Нейштадским, так и нынешним мирным трактатом, землях, не имеет никакое принуждение в совести введено быть, но паче Евангелическая вера, кирки и школы, и что к тому принадлежит, на таком основании, на каком при последнем Свейском Правительстве были оставлены, и содержаны будут, однакож в оных и вера Греческого исповедания, впредь, також свободно и без всякого помешательства отправлена быть может и имеет.»

«Ея Императорское Величество Всероссийское обещает при том, что как все жители прежде присовокупленных по Нейштадскому миру ко Всероссийской Империи, Провинции Эстляндия, Лифляндия и острова Эзеля, так и вновь приобретенной Кюменьгородской провинции города и крепости Нейшлота с дистриктом принадлежащие обыватели Шляхетные и не Шляхетные, и в тех провинциях обретающиеся городы, магистраты, цехи и цунфты, при их под Свейским Правлением имевших привиллегиях, обыкновениях, правах и справедливостях, постоянно и непоколебимо содержаны и защищены будут».

После этого 1 августа состоялось подписание прелименарного мира, который был окончательно утвержден в Або 27 августа 1743 года. Уступленные земельные участки не являлись столь значительными, чтобы положение Швеции вследствие этого поколебалось; но нравственное влияние совершившихся событий было велико.

Швеция начала войну без всякого повода и тем не менее условия «вечного мира» не сделались для неё обременительными потому, что в это время в Стокгольме состоялось избрание в преемники бездетному королю Фридриху I — родственника Императрицы Елизаветы Петровны принца Голштинского (Готторпского) Адольфа-Фредрика, носившего титул епископа Любского. Он являлся братом умершего жениха Елизаветы Петровны.

Уступленная России область равнялась 226 кв. геогр. милям, была бедна и во время войны совершенно истощена.

Война стоила Швеции около 11 мил. рублей и около 40.000 чел., из них от болезней во флоте умерло до 7¹/₂ тыс.

Россия, таким образом, никаких существенных выгод не приобрела: три ничтожные крепости и земельные приобретения, конечно, вознаградить её не могли. Положения своего в международном отношении она этой войной не подняла.

Вся Финляндия находилась в наших руках. Но о безопасности Петербурга мы не позаботились, а заняты были обеспечением шведского престола. Родственный русскому двору претендент был водворен, но он же явился главным тормозом всей нашей политики в Швеции. Чтобы поддержат голштинскую партию, пришлось подкупать и интриговать, т. е. действовать неразборчивыми средствами, вследствие чего симпатии нации не были приобретены. Представители же Голштинии, заняв престол, не могли поддерживать интересов России, так как нельзя было забыть, что она явилась виновницей недавних унижений Швеции.

Мир со Швецией заключен был не без стараний недавнего пришельца и случайного деятеля Лестока, который заправлял всем этим делом из Петербурга. А его чувства и мысли едва ли были заняты исключительно нуждами России.

Заключение мира население города Або приветствовало, как милость Провидения и отпраздновало торжественно. Очевидец рассказывает, что мир объявлен был при звуках труб и литавр, музыки и стрельбы из пушек. Вечером город был иллюминован. Генерал Люберас, живший в здании гофгерихта, повесил на стене огромную картину, на которой было изображено две протянутые друг к другу руки, с подписью: «мир и вечный союз» (Pax et Aeternum foedus»). На площади Або возвышалась огромная пирамида, сложенная из пшеничных булок. Рядом стоял огромный, покрытый скатертью, стол, а на нем находилось лишь одно блюдо, но зато какое! На горе Пуолала горел огромный костер, и на нем жарился большой, хорошо откормленный бык, облитый маслом. Когда он прожарился, русские солдаты притащили его на санях к площади, при громких кликах ура; быка с позолоченными рогами поставили на стол во всю его величину, гарнирован он был жаренными утками с позолоченными клювами. Народ, торжествуя, вращался вокруг колоссального блюда, запах которого ощущался по всей площади. Не упустил народ посетить также дом Седеркрёйца у собора, где вино лилось по тонким трубочкам, под которые жаждущая толпа подставляла шапки и посуду.

Не зная о заключении мира, наше правительство подтвердило свое запрещение пропускать в Россию шведов, вследствие того, что камергер стокгольмского двора (Норденфельт) пробрался в Петербург по паспорту рудокопа. Когда сделалось известным, что мир будет подписан, наше правительство приняло, между прочим, меры к скорому и секретному вывозу из Финляндии захваченной шведской артиллерии, при этом дорожили, конечно, не чугунными, а медными орудиями.

Курьеры скакали тогда верхом (после 1760 г. они стали ездить). Когда Петербург узнал о мире, Казанский собор наполнился именитыми сановниками.

Парадирующие полки вытянулись линиями на площади. По прибытии в собор Императрицы, обер-секретарь сената прочел особое заявление о «приращении высочайшей славы её величества», о «благополучии её империи», о «соседственной дружбе». Далее следовал молебен. По окончании его, когда Императрица вышла из церкви, народное приветствие слилось с музыкой, барабанным боем, колокольным звоном, беглым ружейным огнем войск, или, как тогда выражались — пальбой «из мелкого ружья», пальбой артиллерии с судов и крепости. Весь день гудели колокола. По улицам ездил кортеж конной гвардии; во главе его находился генерал-майор с лавровой ветвью, за ним следовал хор литаврщиков и трубачей. На главных перекрестках секретарь оглашал объявление о мире. Вечером в летнем саду все вместе с Императрицей «веселились до полудни, при игранной и спеванной итальянской преизрядной музыки». Девять дней кряду город был иллюминован.

Особам, имевшим въезд ко двору, дан был бал и при этом в «галереи Императорского Дома, — как говорилось в описании его в прибавлении к «С.-Петербургским Ведомостям» (1743 г.), — был приуготовлен, более нежели на сто пар, зело пребогатой, на подобие партера и пренарядно семью фонтанами и разными оранжерейными деревьями и цветами, со множеством свеч и хрустальных малых и белого воску горящих лампад, стол». Столы украшались еще «сахарными пирамидами». Ужин происходил «при игрании преизрядной италиянской вспеванной музыки». Устроены был также маскарад, иллюминация и «преизрядный фейэрверк, при котором, как верховных, так и водяных ракет, лусткугелей и других огненных машин множественное число зжено было»...

Через год главное торжество по случаю мира происходило в присутствии Императрицы в Москве. 15-го же сентября в Петербурге опять состоялся молебен. Епископ Стефан произнес напыщенный панегирик и в нем «все матерьния попечения о России новой Юдифи пространно показал и изъяснил». Затем следовали пальба, бал, маскарад, фейерверки и пр. Балы и пиры у шведских и русских послов происходили несколько дней. У графа Седеркрёйца лилось вино; генералы Румянцев и Люберас на дощатых возвышениях поставили двух жареных быков с позолоченными рогами, а доставшему рога определили награду.

Главные деятели войны Ласси и Кейт были щедро награждены бриллиантовыми шпагами, табакерками, добавочными окладами. Румянцеву — за переговоры в Або — пожаловано графское достоинство. Впоследствии Ласси был генерал-губернатором Лифляндии и умер в Риге (в 1751 г.).

Торжество увековечено золотой медалью; на одной стороне — портрет государыни, на другой — река Кюмень, на ней мост, из облаков протянуты две руки с лавровым венком и в нем связаны государственные гербы России, Швеции и Голштинии. В надписи значилось: «крепчайшим союзом, в память заключенного с Швецией вечного мира в Або 1743 года, августа 7-го дня».

Вслед за ратификацией мира, русские войска начали выходить из Финляндии и в первых числах октября (1743 г.) они очистили страну.

В 1744 году, января 14-го, Сенат испрашивал не соизволит ли Государыня Императрица утвердить представленное тогда новое «учреждение» о новозавоеванных в Финляндии провинциях, — «сочинить вновь губернию» — Выборгскую — «для вечной её Императорского Величества славы и незабвенной памяти»; Сенат представлял первым губернатором — «за достойнаго» ген.-л. князя Юрия Репнина, с одним «губернаменстратом». Последовала Высочайшая резолюция: «Быть по сему».