История Финляндии. Время Петра Великого

I. Вечный работник на троне. Причины Великой Северной войны.

«Небо создало этого великого человека — Петра I — для того, чтобы посредством его деятельности и высокого гения водворить порядок, ввести промышленность и науки в государстве, почти неизвестном соседям», — читаем в записках гр. Миниха. Петр — один из величайших реформаторов всемирной истории. Петр — великий русский национальный гений. — Он весь отдался служению отечеству. Общее благо родины решительно преобладало над всеми остальными интересами в его жизни и царствовании. Благодаря этому, ему удалось, — как выразился Татищев, — «добрый порядок в правлении и воинстве учредить и тем себе и отечеству пользу и славу приобресть».

Его мать — Наталья Кирилловна Нарышкина — росла в семье Артамона Сергеевича Матвеева, который был женат на иностранке Гамильтон, и потому из дома его были уже устранены некоторые стеснительные обычаи русской старины. Иностранными предметами и целым арсеналом оружия окружили младенца Петра, родившегося в Москве 30 мая 1672 г. Доктором Петра был немец. Таким образом, он рано соприкоснулся с чужой культурой, которая должна была пробудить в нем симпатию к Западу и облегчить сближение с иноземцами. Отца — Государя Алексея Михайловича — он лишился рано и влияние матери возобладало безраздельно. В русском учении Петр находился недолго. «Муж кроткий», подъячий Никита Зотов, приступивший к обучению земным поклоном перед учеником, преподал «словесное учение», обойдя недоступные ему самому «фллинские и латинские борзости». Зотов успел заохотить бойко учившегося царевича нехитрыми книжками с «кунштами» — картинками, — но любви к отечественной истории в нем не поселил.

Десяти лет Петр вырвался на волю лугов дворцовых сел из тесных кремлевских покоев, где по темным коридорам ходили ощупью и говорили шепотом. Никем сперва на воле не руководимый, он страстно отдался спорту и играм, для которых набирали деревенских мальчиков, а из оружейной палаты доставлялось оружие и потешные вещи. Вскоре вокруг Петра выросли «потешные» и стало развиваться военное дело, прославившее его царствование.

Около Преображенского задолго до Петра образовалась немецкая слобода, населенная преимущественно англичанами и шотландцами, среди которых были военные и мастера самых разнообразных специальностей; они имели книги, театр, корреспондировали с Европой и много толковали о политике. Петр повадился посещать слободу, весь уклад жизни которой резко отличался от обихода москвичей. Слобода понравилась ему. Здесь любознательный юноша получал ответы на занимавшие его вопросы; Франц Тиммерман стал обучать его арифметике, геометрии и фортификации, Бутенант — экзерцициям на шпагах, Лефорт сделался его другом, Гордон и другие — его сотрудниками. Слобода приблизила Петра к наукам и к Западу. В условиях слободского быта надо искать также зачатков личной разгульной жизни Петра, его будущих ассамблей, первых ростков его пренебрежения к общественному мнению и ко многому родному. Под руководством «дебошана французского» Лефорта организовались в слободе балы и попойки.

В период вольного житья вне кремлевских стен, Петру представился случай ознакомиться с моделями кораблей, сохранившимися в Оружейной Палате, и старым английским ботом — дедушкой русского флота, отысканным в амбаре Никиты Ивановича Романова.

Молодость Петра прошла среди бесправия и смуты. Ему не у кого было усвоить государственной мудрости и политических традиций. Свой ум ему пришлось брать из недр собственного духа. С одной стороны судьба даровала ему трон, сохранила ему полноту власти, но с другой — окружила его длинной цепью неблагоприятных обстоятельств и тяжелых требований и условий.

Двадцати четырех лет Петр, со свитой в 200 чел., предпринял первое путешествие в Европу, которое имело несколько больших последствий. — Прежде всего великое посольство (1697—1698 г.), в состав которого царь вошел под именем десятника Петра Михайлова, изменило характер наших дипломатических сношений с Западом. — Прежние представители Руси ревностно добивались уважения к имени и достоинству московского царя. Преобразователь Руси думает о благе подданных. Цари стремились к личным эгоистическим целям, будущий император руководствуется побуждениями высшего государственного порядка. «В прошлом предания влачат свое существование в мертвящей косности и отзываются неподвижностью Востока, в будущем грезятся мечты о бьющей ключом жизни и о слиянии судьбы государства с судьбой всего мира» (Веневитинов). Вскоре по возвращении Петра из заграницы, послов заменяют резиденты и министры, а самый посольский приказ превращается в коллегию иностранных дел. От старых приемов московской дипломатии пришлось отказаться, так как они не удовлетворяли новых сложных потребностей международной политики. Но справедливость требует добавить, что в некоторых отношениях старый посольский приказ строже охранял русские интересы с большей настойчивостью и упорством преследовал свои цели, крепче держался основ народности, чем новая дипломатия, зародившаяся в коллегии Петра. Новые дипломаты уклонились от древней дисциплины и нередко, забывая выгоды России, служили интересам Европы, пренебрегая честью и достоинством русского имени, преследовали эгоистические цели, дорожа более благосклонностью иностранцев, чем соотечественников. Наконец у нас дошли до того, что нити русской политики стали сосредоточивать в чужих руках разных случайных заезжих иностранцев. Конечно, Петр этого не желал, но весь космополитический, продолжающийся до наших дней, период русской дипломатии есть плод непонятых стремлений нашего Преобразователя. Его собственная политика «была величественна, как он сам и как Россия; она была политикой вполне русской, преследуя исключительно русские цели. Царь, подписывавший свое имя по-голландски, не знал и знать не хотел в дипломатической переписке иного языка, кроме русского».

Во время путешествия в Риге произошло столкновение между главой посольства Францем Лефортом и комендантом города Эрихом Дальбергом. В Риге члены великого посольства «рабским обычаем жили и сыты были только зрением». Посольству не было устроено должной встречи, ему не отвели приличного помещения и задержали его провиант. Дальберг не отдал ему ответного визита. По городу русские ходили, сопровождаемые караулом и даже за царем следовали с мушкетами два солдата, которые, не желая допустить его до найма голландского корабля, взяли ружья на прицел. Но видимо члены посольства сами вызвали те меры наблюдения, которые губернатор Дальберг установил за ними, так как они влезали на высокие места, спускались во рвы, срисовывали укрепления и т. д. Дальберг не мог отнестись безразлично к ним, так как знал и помнил, что русские старались утвердиться на Балтийском побережье, а отец Петра осаждал Ригу. — Вероятно, допущены были обоюдные ошибки. Как бы то ни было, но прием посольства в Риге Петр три года спустя выставил как casus belli против Швеции. Вот второе большое последствие путешествия.

В Либаве и затем в Пиллау Петр впервые увидел Балтийское море. В Митаве Петр держал речь, в которой осмеивал уже обычаи, нравы и варварские законы своей страны.

На Западе Петр видел пестрый мир культуры и он погрузился в европейскую жизнь. На Западе — в мастерской цивилизации — Петр интересовался преимущественно технической стороной виденного: кораблестроением, арсеналами, фабриками, обсерваториями, анатомическими кабинетами, кунсткамерами, музеями, крепостными сооружениями, разными мастерскими, складами, мостами, морскими маневрами, адмиралтействами, доками, монетными дворами. Осмотры их чередовались беседами с учеными и практическими людьми. Царь — большой любитель спекулятивных, математических и механических знаний и не уступал в них никакому знатоку. Музыки, игр и охоты не любил. Церковь и парламент, великолепные картины дворцов и т. п. особого его внимания не привлекли. В религиозных вопросах он то симпатизировал протестантизму, то иезуитам. Евреев не любил, но денежные дела вел чрез еврея Мейера. Много разнообразных сведений было им приобретено; многому научилась также его разнообразная свита.

Во время путешествия у Петра явилось ясное сознание технического превосходства западной культуры. Он понял, что для развития его громадного государства необходимо поднятие торговли и прежде всего торговли морской, которая требовала расширения морских границ. В исполнении этой идеи он вложил все свои силы, стараясь привлечь к нему своих подданных. Таковы главные последствия его путешествия.

Иностранцы увидели Петра и отметили наиболее резкие его особенности. Он изумил их своими способностями, сердечностью, веселостью, неиссякаемым интересом ко всему новому. «Высочайший гений привился удивительным образом к самому дикому корню» — записал наблюдательный историк квакерства Кеннингем. Но от их же вниманья не ускользнула грубость, вспыльчивость и раздражительность этого «яростного» человека, его неопрятная манера есть, склонность к вину, его непроизвольные движения, о которых русский народ впоследствии говорил: «головой запрометывает и ногой запинается». На верфях Голландии и Англии он не переставал быть самим собой — русским и царем, но прежде всего замечательнейшим человеком своего времени. Петр ничего не делал напоказ, он был искренним до мозга костей и это являлось основной чертой его характера.

По внешности Петр был красивый, бойкий, подвижный, нервный, высокий (2 арш. 14 верш.), смуглый брюнет. Голова тряслась; по лицу пробегали судорожные подергивания; правая рука делала конвульсивные движения. Ходил широкой походкой, часто без шапки, размашисто жестикулировал. Одевался просто: его можно было видеть в стоптанных башмаках и заштопанных чулках.

Не знавшим его в голову не приходило, чтобы под такой простой одеждой скрывался великий монарх. — Его дворцы малы и просты, ел деревянными ложками; довольствовался жареной говядиной с огурцами. Уживался нередко в солдатской палатке и питался солдатской порцией. Ездил на плохой паре, а в парадных случаях занимал кабриолет известного щеголя Ягужинского. «Расходы его двора, при котором не видно было ни камергеров, ни камер-юнкеров, ни пажей, ни серебряной посуды, не превышали 60.000 рублей в год». Двор Петра был самым демократическим в Европе. Вставал в 3-4 час. утра. В 11 час. наскоро обедал.

Говорил Петр быстро и хорошо, без труда подыскивая нужные слова и выражения. «Из иностранных языков он хорошо знал немецкий и голландский, но охотнее и лучше говорил на своем родном русском языке». Писал порывисто. Каллиграфия и орфография у него почетом не пользовались.

В его внутренних качествах было много крайне непривлекательного. Часто жестокость «русского барина» соединялась с грубостью «голландского матроса». На ужасные казни стрельцов Петр взирал «сухим оком». Но и ему жилось нелегко. «Страшные сцены окружали его колыбель и тревожили его всю жизнь. Он видел окровавленные бердыши лиц, называвших себя защитниками православия». О своей тяжелой судьбе он говорил Толстому: «Едва ли кто из государей сносил столько бед и напастей, как я. От сестры (Софьи) был гоним до зела: она была хитра и зла. Монахине (первой жене) несносен: она была глупа. Сын меня ненавидит: он упрям». Пусть так, но тем не менее многие его поступки не находят оправдания. Отец, ведущий сына в застенок — ужасен. Муж, грубо заключающий свою жену в монастырь, не может привлечь нашего расположения. Резкость, заносчивость и своеволие часто прорывались без всяких видимых причин. Широкий и неудержимый разгул составлял обычное явление. Конклав, — созданной им коллегии пьянства с князем-папой Кокуйским и всея Яузы во главе, — занят был восхвалением Бахуса и тем, что отрешал трезвых от кабаков. Ирония Петра заходила иногда далеко, его шутка не удерживалась в должных границах. Все делалось по его прихоти: он пил — и все обязаны были пить; когда он глумился над религией, другие должны были ему вторить. Угроза не сходила с его уст. Его теория была либеральна,его практика — деспотична и ужасна. Любил правду, но искал ее инквизиторскими приемами. Временами не умел, или не хотел соразмерять вины с наказанием. Во всем скачки к противоположному: от труда к буйному разгулу, от шумного веселья к грозному оклику. Отправляется заграницу инкогнито, но сам же первый резко нарушает его. Грубость мешается с простотой.

Но та же тяжелая и ужасная рука, которая высоко подымала чашу на пирах и толкнула сына в застенок, а супругу в монастырь, умела, искусно владеть на пользу государства пером, мечом и топором. Из дворца Петр вышел в народ, работал на верфи и в кузницах, «дубинкой» унимал буйную улицу и подгонял ленивых. Петр на боевом коне, у руля военного корабля, в совете, мастерской, на ассамблее — везде он в своей сфере, во все умеет перевоплотиться, все понять, сделать, посоветовать. Брауншвейгский резидент Вебер говорил, что Царь обладал множеством знаний. Петр — это своего рода perpetuum mobile — безустанное движение, неиссякаемая энергия. Во все он вносит стремительность. Он вечно торопится и торопит других: «понеже пропущение времени смерти невозвратимой подобно». — Он постоянно колесил по России, встряхивая все её углы, все сословия. Вследствие этих нескончаемых переездов, ему часто приходилось править государством «из походной кибитки и с почтовой станции», как выразился проф. В. О. Ключевский. Как герой Петр носился по полям сражений, как мореплаватель он создавал флот и воспитывал моряков, как плотник он строил новую столицу, как академик беседовал с Лейбницем... «Он всеобъемлющей душой на троне вечный был работник».

Петр — это вечно напряженная мысль. Он весь был труд, труд тяжелый, неустанный. «Я не знаю, как быть без дела дома», говаривал Петр. — Царь «в работе пребывающий» — редкий по красоте пример для обновляющейся России. «Трудиться надобно, — поучал он. Видишь, братец, я и царь, да у меня на руках мозоли». Отложив топор и долото, он брался за перо, хватался за меч... Среди дела он обдумывал другие дела. Делом он учил других. Петра нельзя себе представит, как выразился проф. Ключевский, вне потока самых разнообразных дел. Петр, по выражению прибыльщика Ив. Филиппова, являлся «многомысленной и беспокойной головой». Он одинаково искусно справлялся как с обязанностями самодержавного царя, так и простого плотника. «Он претворял своего подданного в себе». Отсюда его близость к народу (Котляревский).

Петр трудился в поте лица потому, что свою задачу понимал, как обязанность содействовать общему благу. В себе он видел слугу отечества. Он начал военную службу барабанщиком, а гражданскую — плотником, желая получать дальнейшие отличия и признания за действительные подвиги и заслуги. Генералом и адмиралом он сделался только после Полтавы и Гангута. Отечество стояло перед ним, как живое любимое существо, а не носилось в его воображении, как холодная отвлеченность. Отечеству он служил фанатически. «Ты должен любить все, что служит ко благу и чести родины,—говорил он сыну Алексею,—не щадить трудов для общего блага; а если советы мои разнесет ветер, — я не признаю тебя своим сыном». «Если не воротишься, то я весьма тебя наследства лишу». «Я за отечество и за подданных моих, — писал он сыну, — жизни не жалел и не жалею, то неужели пожалею тебя?» «Я вам от Бога приставник и должность моя смотреть, чтобы недостойному не дать, а у достойного не отнять. Будешь, сказал он Неплюеву, хорошо служить, не мне, а более себе и отечеству, добро сделаешь»... Этот удивительный человек успевал следить за всеми колесами обширной государственной машины. «Лично Петр, как выразился Ю. Юль, одарен столь совершенным и высоким умом и познаниями, что один может управлять всем».

Об ограничении своей власти Петр не думал. Все менялось, но форма власти оставалась прежней. Ему для реформ и для того, чтобы низложить оппозицию, нужна была полнота власти и он ее оберегал. Он действовал деспотически, диктаторски. Дворян скликал на вечную службу. На купцов возложил повинность по постройке флота. И т. д. Уничтожил патриаршество. Не назначил патриарха, чтобы в государстве не был «второй государь самодержцу равносильный».

Идея всеобщего блага была широко распространена, благодаря теории абсолютной монархии. «Долг царя, — говорил еще Юр. Крижанич, — сделать народ счастливым». Задачу же государства (в Регламенте главному магистрату) Петр Великий пояснял так: «приносить довольство во всем потребном в жизни человеческой и обосновать фундаментальный подбор человеческой безопасности и удобству». Чтобы выполнить подобную задачу власти надлежало обладать обширными полномочиями и неограниченными средствами. В воинском уставе (1716 г.) и духовном регламенте поэтому пояснялось, что повиноваться Государю «яко самовластному монарху Сам Бог за совесть повелевает». Эта власть, — которая уподоблялась Ю. Крижаничем жезлу Моисея, способному выбивать воду из камня, — направлялась Петром к «рощению россейской славы» и к «введению добрых порядков». Слава устанавливалась преимущественно внушением страха соседям.

Вокруг деятельного царя мы видим пеструю компанию сотрудников, русских и иноземцев, знатных и безродных. Звание и происхождение в его глазах значения не имело и потому находим около него «худофамилиальных» людей, «произведенных в знатность» его царской волей. Меншиков взят из потешных солдат; если верить молве, он торговал на улице пирогами, а впоследствии, по отзыву Куракина, «до такого градуса в милость вошел, что все государство правил и был такой сильный фаворит, что разве в римских гисториях находят». Остерман — сын вестфальского пастора, Девифр — юнга с португальского корабля. — рассказывают, что генерал-прокурор сената Ягужинский пас в молодости свиней в Литве, но вернее — был сыном органиста католической церкви, а вице-канцлер Шафиров вышел из сидельцев в лавочке, будучи сыном пленного крестившегося еврея. Нарышкины, Стрешневы происходили из «домов самого низкого и убогого шляхетства». Кн. Куракин указывает на нерасположение Петра «к великим фамилиям»; унижением имелось в виду «отнять у них пувуар весь и учинить-бы себя наибольшим сувреном».

Великий канцлер, гр. В. Ив. Головкин, дипломаты П. Андр. Толстой, Матвеев, Неплюев и др. не отличались родовитостью. Все они, по выражению Неплюева, проведены Петром сквозь огонь и воду. Про Лефорта и Гордона, Шеина и Шереметева Петр говорил: «Сии мужи — верностию и заслугами вечные в России монументы». Наиболее близким из них Царь писал: «Мин брудер», «мейн бесте фринт», Her Voevoda, Min Gnadigste Kenig! Те отвечали: «Min her Capiten, здравствуй!» Но ни близким, ни другим под «фортецию правды» подкапываться не разрешалось. Губернатор Сибири кн. Гагарин был повешен, петербургский вице-губернатор Корсаков подвергся пытке и публичному сечению кнутом, Шафирова сняли с плахи и отправили в ссылку, Меншикова Царь наказывал собственноручно, генерал-адмирала Ф. М. Апраксина отдал под суд.

Английский посланник Чарльз Витворт уже в марте 1705 г. писал: «Мощью собственного гения, почти без сторонней помощи, Петр достиг успехов, превосходящих всякие ожидания, и вскоре, конечно, возведет свое государство на степень могущества, грозного для соседей»... Слова оказались пророческими.

Петр обладал редким среди правителей мужеством — мужеством реформатора, способным менять установившиеся порядки. В этом секрет его большего успеха.

В Петре чувствуется коренная русская натура — прежний новгородский повольник, насельник пустынных краев. Петр точно вышел из старой былины. Его страсть к морю не что иное, как стремление русской натуры к шири, простору, раздолью. В невоздержанности гениального самоучки сказался его огненный темперамент, в жестокости — влияние среды и воспитания. Но он был способен каяться в своих ошибках; он имел смелость заявлять, что то-то «учинено было неосмотря». «Петр Великий был по преимуществу русский человек, русский именно в своих преобразованиях. Русский человек так уверен в своей силе и крепости, что он не прочь и поломать себя: он мало занимается своим прошедшим и смело глядит вперед. Что хорошо, то ему нравится, что разумно — то ему и подавай, а откуда оно идет — ему все равно.

По мере того, как росла и крепла Московская Русь, все настоятельней и неизбежней становилась потребность в обладании морем. Каждое государство ищет себе прочных физических очертаний. Великое русское царство также должно было влиться в естественные границы. Русская равнина предназначена была для создания одной монархии.

Поэтому борьба за Балтийское побережье являлось как-бы предопределенной. В деле искания морских границ для русского царства на севере и юге, Петр В. явился только «выразителем идей и стремлений своих предков, князей Киевских и Московских». Политические цели поставлены были России замкнутым её географическим положением и её экономическими и духовными нуждами. Вот почему причины Великой Северной войны лежат в глубине нашей истории.

Непригодность северного сурового океана для сношения с Западом была очевидна. За выход к Черному морю Петр В. Начал было борьбу с могущественной Турцией, но далее Азова ему продвинуться не удалось. Оставалось еще Балтийское море. Только оно в состоянии было обеспечить правильные и быстрые сношения с западными народами. На Балтийское море указывал также проторенный транзитный путь «из варяг в греки». Бассейн и побережье Балтийского моря являлись главной ареной исторической жизни северных наций. Здесь, вокруг «Средиземного моря Севера», — как справедливо указывает М. Полиевктов, — шло колонизационное движение Бранденбургской марки, приведшее к образованию Прусской монархии, развилось торговое могущество городов Ганзейского союза, росла Новгородская республика. — На Балтийских берегах велась упорная политическая борьба наций и государств. Шведы, датчане и немцы оспаривали здесь друг у друга первенство и выход в океан. С половины XVII в., после Вестфальского мира, шведам удалось заложить здесь основание своего могущества. Сюда же стала стремиться пробуждавшаяся Россия. Давно и упорно она подвигалась к Балтике, но вследствие того, что здесь ей пришлось столкнуться с немцами, поляками и шведами, которые были вооружены более культурными средствами, успех давался нелегко. Для упрочения русского могущества на берегах Балтийского моря потребовалось более 800 лет тяжелой борьбы.

Карельскую землю, прибрежье Ладожского озера и Неву новгородцы с незапамятных времен считали исконно-русским достоянием; по этим водным путям издревле велась их торговля; город Старая Ладога была первой столицей первого русского князя Рюрика (862 г.). Вместе с Карелией и Ингрия с давних времен находилась под нравственным и политическим воздействием отважных новгородцев.

Река Нева, с прилегающими к ней землями, по шведским, французским и голландским картам XVII в., а также Ингерманландия обозначались названием «Водская пятина», что означало — одна пятая часть собственно Новгородской области. В эту пятину входили часть Новгородского уезда и уезды Ладожский, Ямской, Копорский, Ореховский и Карельский. За Новгородским владыкой считались, между прочим, погосты (т. е. церковные округи): Куйвощский, Ижорский, Сердобольский, Иломанский, Соломянский и др.

Первобытными обитателями Водской пятины было финское племя Водь (Вадьялайсет); ее вытеснило впоследствии племя Ижора. Но несомненно также, что и новгородцы явились здесь очень рано колонизаторами и, во всяком случае, ранее основания Руси. Из переписной окладной книги, относящейся к 1500 году, видно, что погосты и местные поземельные собственники носили русские имена и прозвища. Что земли эти были искони русскими показывает также раннее распространение среди их населения православной веры. Посягательства шведов на Карелию и Ингрию считали поэтому незаконным отношением к чужим владениям. «Всуе был труд (шведов) без Божия повеления», — писал летописец. Новгородцам тем не менее приходилось подумать о средствах защиты и сохранения прежних межей.

Редкое десятилетие протекало на севере без набегов и войн между Россией и Швецией. Поводов к столкновениям было много, так как точно установленной границы долго не существовало. Впрочем, этих поводов первоначально и не искали, а та и другая сторона делала набеги ради добычи и дани. Во время этой борьбы русские то приближались к берегу Финского залива, то их отодвигали.

В 1030 году русские находились у Рижского залива и у Юрьева. При Ярославе (1015—1054) Новгород обладал всей землей от Колывани (Ревеля) и Юрьева до истока Невы. В 1042, а также в 1124 г. русские входили в Тавастландию, для приведения жителей в повиновение. В 1240 г. шведы, под предводительством Биргера, двинулись крестовым походом на еретическую Русь, но Александру Ярославичу удалось избавить Новгород от грозившей ему опасности славным боем (15 июля) у Усть-Ижоры на берегах Невы. В 1251 г. русская граница проходила по р. Кюмени. В 1256 г. Александр Невский доходил к Норвежской границе через Финмаркет и Лапландию. Походы в шведскую Лапландию продолжались из Карелии и в XIV и XV в. в. Чтобы оградить себя, шведы в 1475—1477 гг. построили Олосфсборг (Нейшлот).

Походы в Швецию и Финляндию были затруднительны: «был зол путь» свидетельствует летописец. Особенно тяжелы они были для Московской рати, которую сопровождали огромные обозы. Сперва дело ограничивалось одними набегами, но с того времени, как Торкель Кнутсон (в 1293 г.) основал Выборг на земле Карельской и (в 1300 г.) Ландскрону (Венец земли) при истоке Невы, начинаются более правильные войны. В течение долгого времени Выборг оставался угрозой для целости новгородских земель. Под его стенами многократно схватывались новгородские молодцы со шведами. Имеется указание, что с 1320 по 1323 г. Выборг находился во власти русских. Вернули его за денежный выкуп.

При первом представившемся случае, — при заключении в 1323 г. Ореховецкого договора между князем Юрием Даниловичем и королем Магнусом, — Нева закрепляется за Новгородом. «Ходиша новгородцы с князем Юрием и поставиша город на усть Невы на Ореховом острове. Туже приехавше послы великы от свейского короля и докончиша мир вечный с князем и Новым городом по новой пошлине».

Это был первый договор между Россией и Швецией, он послужил основой для последующих мирных условий. Ореховецким договором граница была установлена по Сестре-реке, Ингерманландия признана русской землей, а в Карелии шведы обязались не только не строить крепостей, но даже не покупать ни земель, ни вод. Почти 300 лет новгородцы владели Невой и попытки шведов завладеть окрестными землями оставались тщетными. Ореховецкий трактат, видимо, стеснял шведов в их последующих стремлениях обосноваться в Карелии и Ингрии, так как на подлиннике его оказалась отметка: «Старая порубежная грамота, которой не должно показывать».

При Иоанне III его войска, под начальством Даниила Щеня, ходили на север Финляндии «на десять рек», а также прошли Абов. При Иоанне Грозном русским еще раз удалось приблизиться к Финскому заливу, на берегу которого, в Ижорской земле, русское население терпело «утеснение от свейских немцев». В 1558 г. была взята Нарва. «Сие важное завоевание, — читаем у Карамзина, — дав России знаменитую купеческую пристань, столь обрадовало Иоанна, что он с великой пышностью торжествовал его в Москве и во всем государстве». Воеводы и воины были награждены, пленные — освобождены, имущество — возвращено вернувшимся жителям, в замке сооружена церковь, где поставлена была икона Богоматери, уцелевшая в пожаре.

В период смутного времени Русь потеряла на севере свои коренные владения. По Столбовскому договору (1616 г.) царь Михаил Феодорович уступил Швеции всю Ингрию (Иван-город, Ямбург, Копорье, Нотебург — Орешек). Таким образом, Финский залив был потерян для России. Еще ранее царь Феодор Иоаннович и Василий Иванович Шуйский отказались по договорам, состоявшимся в Тявзине (1595 г.) и в Выборге (1609 г.), от прав своих на Ливонию и Карелию. За русскими купцами оставлено было право отправлять свое богослужение в Стокгольме и Выборге в хоромах, а в Колывани (Ревеле) — в церквах. Об Иване-городе, Ямах и Копорье не забывали предшественники Петра и все они — Алексей Михайлович (в 1661 г.), Федор Алексеевич (в 1679 г.) и Софья Алексеевна (в 1684 г.) — пытались требовать их возвращения, но напрасно. Значение тех местностей, из-за которых велась долголетняя борьба, очерчено в речи Густава II Адольфа, произнесенной по поводу Столбовского мира: «русские опасные соседи», но теперь они без позволения шведов не могут спустить ни одного судна в Балтийское море. В приобретенных городах (Кексгольме, Нотебурге, Иван-городе и др.) Густав-Адольф не без основания видел ключи к Финляндии, Лифляндии и Балтийскому морю.

Последняя предпетровская война за Балтийские берега велась Алексеем Михайловичем в 1656 г. — Стольник и воевода Петр Потемкин получил предписание со своим отрядом «идти на свейский рубеж и встать на Варяжское море». Ему надлежало овладеть крепостями Канцами и Орешком. Кроме того «тайным обычаем» приглашать православных обитателей края, «дабы они, помня Бога и природного своего государя, над свейскими немецкими людьми промысел чинили». Воеводе Пушкину велено было выступить из Олонца и занять Карелию. На гребных судах он переправился через Ладожское озеро и подошел под Корелу (Кексгольм). «Многажды» посылал он к «осадным сидельцам» сговаривать, но они во всем отказали и города взять не мог. При последовавших затем переговорах в Кардисе (1661 г.) московские послы добивались Карельской Финляндии и Ингерманландии. «Помышляй всякими мерами — писал Царь Ордину-Нащекину — чтобы у шведов выговорить в нашу сторону в Канцах и под Руговидом (Нарвой) корабельные пристани и от тех пристаней для проезду к Кореле на реке Неве город Орешек»... По миру в Кардисе обе стороны остались при прежних границах.

Решителем вековых споров за Неву, Карелию и Ингрию явился Петр. Он сильно рванулся к морю, к простору.

Ко времени Петра В. положение дел на севере было очень неутешительным. После договоров в Столбове и Кардисе, русские совершенно были лишены необходимого им водного пути, чем, вероятно, и объясняется наивное предложение царя Алексея Михайловича, сделанное герцогу Курляндскому, разрешить строить в его гаванях русские суда. Наш товарообмен сильно стеснялся у Нарвы и Ниэна (Канцы), где ввозная пошлина часто подымалась и ставились иные препятствия, так в 1688—1689 гг. с большими затруднениями через Ниэншанц пропустили груз, среди которого находились лекарства, выписанные для личных потребностей царя Петра и брата его Иоанна. Для поднятия государственного значения и улучшения материального быта России надлежало утвердиться на Балтийском море, завести свой флот, войти в ближайшие сношения с важнейшими соседями-государствами и приобрести влияние на дела Европы. «Россия не могла расти и развиваться, не открыв себе путей для торговли и доступа к цивилизации. Путь для торговли — это значило Балтийское море». Но Балтика состояла уже «Средиземным морем» сильной монархии династии Вазы, подобно тому как Черное море являлось внутренним морем Турции. Петр был прав, говоря, что шведы на севере, а турки на юге «со всем светом нам коммуникацию пресекли».

У Петра зрела мысль о войне со шведами. Кажется, что в Вене (1698 г.) он определенно задумал напасть на Швецию.

Война со Швецией вела непосредственно к цели. Ливония, Польша и Литва сами по себе не могли удовлетворить очередных требований. Нужно было ближе придвинуться к Европе. Удобнейшим путем для этого являлось море. В прилегавших к нему областях история наиболее сохранила русское влияние, а сами эти области физически теснее были связаны с Россией, чем со Швецией. Наконец, в борьбе за эти области, Петр имел основание рассчитывать на союзы, так как преобладание Швеции ложилось тяжелым гнетом на Данию и Польшу. Таким образом, задача, решение которой занимало Петра, указана была ему природой и завещана историей. Надо было раздвинуть русскую землю до естественных рубежей, надо было вернуть то, что прежде принадлежало России. — Общая историческая причина Великой Северной войны — политический рост России (Норден-сван). Во все времена все народы старались отвоевать от своих соседей то, что теми у них было отнято, и счастливая звезда Петра устроила так, что он в этом отношении мог держаться в пределах справедливости, логики и правды.

Итак, замышляя войну со Швецией, Петр В. желал прежде всего возвратить земли «отчич и дедич», а в области Ижорской приобрести корабельную пристань на р. Неве. — Призывая Короля Августа (в окт. 1699) в союзники, Петр через своего доверенного выразил желание, чтобы его королевское величество «помогли ему занять те шведские области, которые, по Божьей милости и по праву, в сущности, принадлежат России и были потеряны вследствие смуты в начале этого века». Согласно сему в договоре с Августом II значилось, что он обязан помогать Петру I получить твердое основание на Балтийском море — «как и высокославные наши предки с начала сего столетнего времени в порядочном беспрекословном владении и совершенном обладательстве имели». Далее (в 5 пункте договора от 11 ноября 1699 г.) говорилось: «и особливо свое действо воинское в провинциях Ижорской и Корельской всею силою весть».

В борьбе со Швецией и другими европейскими государствами Польша представлялась естественной нашей союзницей. Уже Ордин-Нащекин думал о совместных действиях с ней против шведов. Петр, кроме того, видел в Августе II гения и потому особенно охотно был готов соединить свое предприятие с его судьбой. После четырехдневной беспрерывной пирушки, они поделили Швецию между собой и временно обменялись оружием и одеждой.

Второй союзницей Петра являлась Дания. И Дания и Польша ранее пострадали от Швеции. «Швеция обобрала Данию со стороны Норвегии, отняла у Польши Ливонию». Союзники втайне рассчитывали вернуть утерянное и уделить из добычи возможно меньше России. Этим особенно был озабочен Паткуль.

В том же 1699 году в Москву прибыло шведское посольство (барон Вергенгиельм и барон Лилиенгельм), с сообщением о вступлении на престол Карла XII. Царь принял посольство (в окт.) с большой торжественностью, но во время аудиенции напомнил, что комендант Риги, генерал Дальберг, не допустил его, переодетого шкипером «Петром Михайловым», осмотреть крепости. Поведение Дальберга Царь в свое время отметил в протоколе и приберегал его, как предлог войны, но пока Петр ласкал шведского представителя в Москве Книперкрона, чтобы рассеять его беспокойные догадки и скрыть свои подготовительные действия.

Ничто еще не предвещало войны. Швеция, следившая за борьбой России с Турцией, прислала Петру I в дар 300 бронзовых орудий и разрешила ему заказать на шведских заводах 280 чугунных пушек.

Шведы домогались возобновления Кардисского договора. Петр сначала медлил, но затем согласился и 17 апреля 1700 года отправил в Швецию великое посольство с грамотой, подтверждавшей соблюдение прежнего трактата. Для извещения же о скором прибытии своего посольства, Петр отправил в Стокгольм кн. Андрея Хилкова, которому поручил узнать об отношениях Швеции к остальным державам. Кн. Хилков имел при себе проект Царя об уступке России гавани на Финском заливе, за известное денежное вознаграждение. Царь предвидел, что такое предложение будет отклонено. Во всяком случае еще в июле 1700 г. отношения Петра к Карлу XII были дружественные. Наш посол, принятый королем, заявил ему о непременном желании Царя получить Нарву, или другой приморский пункт на Финском заливе. Карл отказал. «Возьму силою, чего добром получить не мог», сказал будто бы Петр, узнав об ответе короля. 19-30 августа кн. Хилков был у короля на аудиенции. «В сей же самый день, т. е. 19-30 августа 1700 г., объявлена была война Швеции за многие их свейские неправды и нашим царского величества подданным за учиненные обиды, наипаче за самое главное бесчиние, учиненное нашим царского величества великим и полномочным послам в Риге в прошлом 1697 г., которое касалось самой нашей царского величества персоны».

О начатии войны дано было знать нашему резиденту в Швеции кн. Хилкову и шведскому резиденту Томасу Книперкрону, а также, чрез посланника нашего в Гааге, Андрея Матвеева, Нидерландским Штатам. Наша декларация появилась в голландских курантах. Сверх того Паткуль именем Царя сообщил разным дворам дополнительное объявление, в котором, выставив фальшивую дружбу Швеции, говорит: «намерение Царя тем более покажется каждому честному и беспристрастному человеку справедливым, что провинции Ижорская и Карельская издревле беспрекословно принадлежали великому княжеству Московскому», и что Швеция завладела ими в начале 17-го столетия.

В «Разсуждении, какие законные причины E. В. Петр I царь и повелитель всероссийский и пр. к начатию войны против короля Карла XII шведского имел» написанном В. Шафировым в 1716 г., также говорится, что Карельская и Ижорская земли издревле к всероссийской империи принадлежали, «то не могут и сами шведы отрещи». Прежние договоры свидетельствуют, что Лифляндия и Эстляндия также составляли собственность «короны Российской». — «Шведская корона, всегда российскому государству враждебная, паче всего искала, дабы всегда оное в неведении в воинских и политических делах содержать и ни до какого искусства чрез обхождения с европейскими народами не допускать... чтобы всяко содержать российский, яко сильный народ, вне эксерациа военнаго».

Но все указанное не более как внешние поводы к войне, истинная же причина её, как было указано, скрывалась глубоко в самой истории. Это историческое сознание частью проникло даже в народ. В «Сказании о Петре Великом в преданиях Северного края» говорится: «Полюбилось то наше место привольное царю Свейскому. А и Петра, русский царь, заприметил, что ручьи у нас глубокие, реки долгия, широкия, а морям и нет конца, да и жить у воды способнее; снарядился сам на поиски».

Швеция была тогда сильна и велика. Земли её опоясывали Балтийское море. Со всеми державами она состояла в мирных отношениях. «При смерти Карла XI, — говорит Лундблат, — Швеция достигла высшей точки политического влияния и уважения при дворах иностранных и стояла на вершине своего могущества. На востоке широкая Двина являлась естественной шведско-польской границей, торговля Риги, Ревеля и Нарвы привлекла деньги и товары в прибалтийские и финляндские провинции, в Германии шведский флаг развивался на стенах и бастионах Штеттина, Стральзунда, Висмара, Времена и Стаде. Хотя редукция возбудила ненависть и ропот дворян во всех заморских провинциях Швеции, тем не менее в сердцах всех других сословий была жива любовь к шведской королевской династии. Над всей страной от Торио до Истада господствовал один король, один язык, один закон. Армия в 800,000 человек, организованная по оригинальным идеям, соединявшая в себе преимущества ландвера и опытного старого войска, прекрасно организованный флот и полная деньгами казна, вот в чем заключалось наследство, оставленное Карлом XI своему 15 летнему сыну». По уверению шведского историка Гейера, Швеция никогда не была так сильна, как при Карле XI. Он умер, не оставив долга. В казначействе находилось наличными 7 мил. долларов, сумма для того времени огромная.

Наиболее слабыми местами Швеции были те провинции, в которых предполагали оперировать Август II и Петр I, так как тут под владычеством шведов находилось немецкое рыцарство (с 1561 г.), эсты и финны, т. е. иноплеменники. «Редукция» восстановила против Швеции часть эстляндского и лифляндского дворянства, которое, руководимое Рейнгольдом Паткулем, выступило с протестом. Паткуль отличался большой энергией. Чтобы отомстить Швеции, он стал работать над осуществлением проекта о разделе шведских владений. Паткулю приписывается также устройство свидания между Петром I и Августом II в Раве (июль-авг. 1698 г.). В свите генерала Карловича, — посланного (в 1699 г.) Августом II в Москву для заключения союза, тайно находился и Паткуль.

По завещанию Карла XI несовершеннолетний сын его Карл XII должен был состоять под опекой пяти сановников, во главе которых, за смертью его матери, была поставлена вдовствующая королева Гедвига Элеонора Голштинская. В числе опекунов находились умный и осторожный Венгт Оксеншерна и сторонник редукции Фабиан Вреде. Опека оказалась непродолжительной. Едва только в ноябре 1697 г, собрались государственные чины на риксдаг, как среди дворян возбуждено было предложение о признании короля совершеннолетним. «Произошло то, что часто бывает при взрыве партийных чувств. Буря одобрения заглушила голоса осторожных. Обдумывать некогда было». Дворяне с воодушевлением провозгласили: Vivat rex Carolus. Горожане и крестьяне охотно вторили им, а духовенство почти отсутствовало. Пятнадцатилетний король объявил себя сувереном и обещал «править страной с помощью Божиею и именем Иисуса Христа». Этот государственный переворот явился «политической Нарвой» Карла XII. Львенок вырвался на свободу, тогда как он нуждался еще в советах и присмотре.

Карл XII — одна из своеобразнейших коронованных особ. Он обладал качествами, которые могли быть очень полезными для государственной деятельности. Он одарен был большими умственными способностями и рано проявил чувство строгой справедливости. Но в то же время он изумлял своим необыкновенным упрямством. Поспешность объявления его совершеннолетним, покорность окружающих, смерть благородной его матери Ульрики Элеоноры — все благоприятствовало развитию этого упрямства. С беспокойством смотрели на него шведы, когда он отказался произнести королевскую присягу и короновался без соблюдения принятых формальностей. С короной на голове и со скипетром в руках, верхом на лошади Карл подскакал к кафедральному собору Стокгольма, где архиепископ перед алтарем совершил миропомазание. Первые годы царствования Карла XII не предвещали ничего особенного. Во внутреннем управлении соблюдались руководящие принципы Карла XI. Но естественно, что юноша, подобный Карлу XII, не мог долго питать особой склонности к серьезным правительственным обязанностям. Он предался воинственным играм, медвежьим охотам и парфорсным скачкам (товарищем этих игр Карла был молодой финляндец Арвид Бернгард Горн).

Забавы Карла, особенно в сообществе герцога Голштинского (мужа сестры), приняли довольно буйный характер, наводивший страх на городских жителей. Бесчинства эти известны были в народе под общим именем «Готторпского бешенства». Воображение Карла было возбуждено рассказами об Александре Великом, героическими скандинавскими легендами, подвигами викингов. Вскоре он сам сделался королем викингов, «последним варягом».

Когда в Стокгольме стали получаться неожиданные известия о том, что Дания вторглась в Шлезвиг, что Август стоял уже под стенами Риги, а русские войска двинуты к Нарве, Карл сразу изменился: в нем проснулась неукротимая страсть к войне. Физически же он был закален для походной жизни.

Вести о войне были не только неожиданными, но и обидными для прямодушного молодого короля: Август приходился ему племянником (по сестре), Петр I недавно перед этим заверял в своем расположении и получил пушки от «доверчивого героя», а датский король, тайно примкнув к союзу, продолжал уверять своего родственника в дружбе. Народ, выражением своего негодования, дал сильный толчок воинственному пылу Карла. В поведении союзников шведы усмотрели изменнический образ действия. «Не объявив даже войны, они внезапно сбросили маски и обнажили мечи, уверенные в победе».

Территория союзников — России, Дании и Польши с Саксонией — простиралась в сложности до 300,000 кв. миль, население доходило до 24,000,000 человек, денежные средства измерялись ежегодным доходом в 10¹/₂ мил. руб., совокупные вооруженные силы давали до 275,000 человек по штатам, а в действительности — едва ли половину. Швеция же отдельно занимала территорию лишь в 16,000 кв. миль, имела население около 2¹/₂ миллионов, получала ежегодный доход почти 1¹/₂ мил. руб. и могла выставить по нормальной организации 41.900 человек, но в действительности за время Северной войны развила свои вооруженные силы почти в десять раз более. Слабой стороной Швеции являлась разбросанность её владений, которые кольцом обхватывали Балтийское море и не имели между собой прочной связи.

При Петре наши вооруженные силы состояли из войск иноземного строя, из казаков разных областей, калмыков, татар и др. Войска иноземного строя образовывались из пеших солдатских и конных рейтарских полков. Солдатские полки набирались из вольных людей; рейтарские комплектовались из детей боярских и людей, не находившихся в холопстве или тягле. К категории войск иноземного строя относились также драгуны. Войска русского строя состояли из стрельцов, звание которых являлось наследственным и пожизненным. Стрельцы, учрежденные при Иоанне IV, хотя и послужили ядром постоянных боевых сил России, но не удовлетворяли уже требованиям времени, так как после ряда бунтов превратились в русских «янычар» или «преторианцев». Артиллерию составляли чины «огнестрельного наряда», называвшиеся пушкарями и гранатниками; в форме и калибре орудий не наблюдалось никакого однообразия. Пехота была вооружена ружьями, мушкетами, бердышами.

На полную боевую негодность русских полков того времени, не скрывая, указывали современники.

Людей на службу нагоняли много, «а если посмотришь на них внимательным оком, то ей кроме зазору ничего не узришь; у пехоты ружье было плохое и владеть им не умели». В столь же зазорной кавалерии «клячи худые, сабли тупые, сами нужны и безодежны... зарядить пищали не умеет» (Посошков). Секретарь австро-германского посольства в Москве, Корб, свидетельствует, что московские войска — «самый горестный народ» — страшны лишь татарам, так как являлись сбродом самых дрянных людей. Солдаты не были дисциплинированы. Учебные сборы производились редко. Жили они особыми слободами и кормились на счет отведенных им земель. Устав, изданный в 1647 г. Алексеем Михайловичем — «Ученье и хитрость ратного строенья пехотных людей» — был плох и ограничивался лишь «рукохватанием». Предоставив войскам самим заботиться о продовольствии, правительство обрекло их на обременение себя громадными обозами и на мародерство. Начальники по своим специальным познаниям стояли едва ли не на одном уровне с подчиненными.

Что касается казаков, разбросанных по окраинам Московии, то они представляли буйную и совершенно мало дисциплинированную вольницу.

Несмотря на все эти недочеты, военным делом, — как сказал Як. Ф. Долгорукий однажды Петру Великому — «отец твой много хвалы заслужил и великую пользу государству принес, устройством регулярных войск тебе путь показал».

Плоха была военная организация; но иностранцы, посетившие Москву в XVII в., с большой похвалой отзываются о храбрости русских.

«Видя скудость и немощь воинства Российскаго», гений Петра Великого начал пересоздавать боевые силы государства. Еще до Нарвы явились потешные полки, а затем (в 1687 г.) из них создались полки Преображенский и Семеновский и два выборных полка, которые вместе и послужили кадрами для новой петровской армии. — Около Царя стали группироваться его руководители и сотрудники по военному делу: шотландец П. Гордон, швейцарец Фр. Лефорт, и другие иностранцы: Ф. Менгден, Чемберс, медик Вейде, швед поручик Гуммерт, Як. Брюс с большими сведениями по артиллерии и инженерному искусству. Готовясь к Нарвскому походу, Петр указом 8 ноября 1699 г. объявил призыв вольных людей; а потом, в декабре, стали созываться даточные люди со всего государства. Всех осматривали и распределяли по полкам.

Финансы и военные силы Швеции созданы были Карлом XI. Вскоре после вступления на престол, он с большой энергией принялся за их устройство. При посредстве, так называемой, редукции, государственные доходы были значительно увеличены и казна получила большую часть принадлежавших ей прежде земельных владений. Благодаря этому обстоятельству явилась возможность ввести новую систему поселенных войск.

По этой системе поставка рекрута возлагалась на землю и являлась реальной повинностью (realt besvär), наподобие повинности на содержание дорог и т. п. Совокупность дворов, выставлявших одного солдата,, называлась рутой. Этого солдата дворы нанимали по уговору с подходящим лицом, которому обязывались давать наемную плату, в размере 100 медных далеров, условленное годовое жалованье, наконец, земельный участок (torp) и известное количество продуктов натурой. Рута обязана была снабжать солдата избой, необходимыми службами, капустным огородом, пашней и лугом. Кроме того рута обмундировывала своего солдата. Поставлявшие рекрут заключали контракты с казной.

Поставка матросов (båtsmanshållet) для флота была организована на тех же началах, как и поставка пеших солдат.

Стремление Карла XI дать поселенным войскам оседлость распространилось и на начальствующих лиц. После редукции часть казенных земель была превращена в усадьбы (бостели) и их предоставили офицерам, а также служащим в войсках гражданским чиновникам, трубачам и барабанщикам. Эти усадьбы были расположены в районе части (полка или роты). Владелец обязан был сам жить в усадьбе и возделывать землю. Его освобождали от всех податей. На возведение построек выдавалось пособие.

По мере того, как населялись новые местности и возделывались новые земли, или усиливалась армия, или же увеличивались доходы государства. Новая рута вносила вакантную подать, вместо поставки рекрута. Поступавшие вакантные средства давали возможность оплачивать разные нужды армии. В Финляндии, наприм., на них содержались Хапаниемская военная школа, основанная в конце XVIII столетия в Саволаксе, конские заводы для кавалерии, музыкантские хоры и т. п.

Отметим некоторые подробности системы, и тогда качества её определятся сами собой. Когда в части войска умирал солдат, бежал со службы пли делался непригодным к ней по дряхлости, то об этом капитан немедленно уведомлял крестьянина-владельца. Он, вместе с другими сочленами руты, старался завербовать на вакантное место новое лицо. Пастор давал свидетельство о его летах и поведении, а врач — определял его здоровье. Затем новобранца последовательно осматривали капитан, губернатор и полковник. Губернатор и полковой командир производили свой осмотр лишь раз в год. Если владельцы руты в течение трех месяцев не замещали вакантного места, то капитан сообщал подлежащим начальникам, и те грозили штрафом. Офицеры никакой законной власти над крестьянами не имели, для последних были обязательны лишь требования губернатора.

Раз в три года производились общие смотры; ими распоряжалась военная коллегия. При смотрах могли присутствовать владельцы рут, для наблюдения за неприкосновенностью своих прав. Пехоту вооружала и одевала казна; кавалерия, напротив, вооружалась и одевалась на счет владельцев рустгальтов. Если на смотру в полку оказывалась какая-либо вещь негодной, то военная коллегия публиковала об этом в газетах и церквах соответствующего прихода, вызывая охотников взять на себя новую её поставку. Поставщиков приглашали в канцелярию губернатора. В то же время приглашались и владельцы рут.Лицам, выставившим солдат, предлагалось внести, примерно, половину стоимости ремонтируемой вещи. Поставщик вещи получал деньги из казначейства и исполнял заказ. Когда вещь была готова, то опять уведомлялись губернатор и полковой командир. Делалось распоряжение о том, чтобы владельцы рут озаботились внесением остальной стоимости новой вещи. Вещь осматривалась и посылалась по назначению.

Когда поселенная воинская часть призывалась к сборному пункту на ученье, то об этом уведомлялся губернатор, который объявлял по округу о времени и месте сбора. Владельцы рут получали приказание вручить солдатам амуницию, которая получалась от казны, по хранилась всегда у владельцев. Крестьяне получали также приказание принять меры для доставки съестных припасов на время учебного сбора. Первоначально крестьяне обязаны были привозить на сборные пункты своих солдат, а после истечения срока ученья развозить их обратно. После ученья солдат сдавал амуницию крестьянину по описи, кроме ружья со штыком.

Все это вызывало немало путаницы и беспорядков и конечно не соответствовало воинскому духу. И если, тем не менее, шведская армия пользовалась заслуженной боевой славой, то она вела свое начало со времен Густава II Адольфа.

Качества шведского воина сохранились до Карла XII. Солдаты были воспитаны в суровой школе, отличались строгой дисциплиной, преданностью королю и религиозным энтузиазмом. В полках по два раза в день совершались молебствия. Жалости к врагу они не знали.

С такими войсками Карл обратил свое оружие сначала против ближайшего врага. 12 апр. (н. ст.) 1700 г. он выехал из Стокгольма. Его флот (из 42 кораблей) появился у берегов Зунда у Гумблебека, недалеко от Копенгагена. — Карл с небольшой армией (6 т.) стремительно бросился на датского врага, укрепления которого были взяты после слабого сопротивления. Здесь юный король впервые услышал свист пуль, свист, сделавшийся впредь, как он выразился, «его музыкой». В августе 1700 г. был подписан мирный договор в Травендале. — С одним врагом он разделался.

Уезжая в Лифляндию и Эстляндию для нападения на русский лагерь при Нарве, Карл определил, что королевский совет на время его отсутствия обязан вести надзор за всем государственным управлением. Советники разделены были на две комиссии: первая, т. н. дефензионная комиссия решала вопросы, касающиеся обороны государства; вторая: юстиц-комиссия — вопросы судебные и административные, в том числе и финансовые.

Когда началась война, всем финляндским полкам отдан был приказ немедленно выступить в поход и следовать днем и ночью с величайшей спешностью через Ингерманландию в Эстляндию и Лифляндию. Начальство поручено было ген.-лейтенанту Отто Веллингку (Wellingk), который участвовал в войне Карла XI против Дании, а теперь состоял губернатором в Ингерманландии и Кексгольмской губернии. Небольшой отряд, оставленный под начальством Крониорта (Cronhiort), предназначался для защиты Ингерманландии и Карелии. Он состоял почти исключительно из финских полков, которые все вместе взятые насчитывали не сполна 6000 чел. Главная его квартира по большей части была расположена в Ниене (Nyen).

Преследуя основную задачу своего царствования — «ногою твердой стать при море» — Петр, объявив войну Швеции, двинулся к главнейшей шведской крепости на Финском заливе — к Нарве.

Бросив перчатку Швеции, он весьма последовательно шел к традиционной цели Московии — к Балтийскому морю, к окну в Европу, к древним владениям новгородцев. В мае 1700 г., готовясь к походу, Петр писал Б. Шереметеву: «Полно отговариваться, пора делать; воистину и мы не под лапу, но в самый рот неприятелю идем, однакож за помощью Божиею не боимся». В поход Петр двинулся смело, но кончился он для него весьма печально.

6 октября Карл высадился у Пернова и предполагал освободить Ригу, которая храбро отбивала саксонцев. Часть войск коменданта Эрика Дальберга состояла из финнов. Узнав о том, что армия Августа прекратила осаду Риги, король двинулся к Нарве, которую окружили русские войска, вступившие в Ингерманландию под начальством кн. Трубецкого. У Карла было всего 5300 чел. пехоты и 3130 кавалерии (по другим сведениям численность его армии доходила до 12 тыс.); гарнизон Нарвы не превышал (1800) чел. Комендантом крепости был полковник Рудольф Геннинг Горн.

У русских под Нарвой было сосредоточено более 100 орудий и 33.967 чел. и они были разбиты на голову 19 ноября 1700 г.Шведы произвели смелый блестящий набег! Мужество их сказалось здесь в полной красе. Король был неустрашим: под ним убили лошадь, в пылу схватки он потерял с одной ноги сапог. «Горсть наших праотцев одержала одну из совершеннейших побед, занесенных на страницы военной истории», — писал король Оскар II. «Трофеи были столь же многочисленны, сколь почетны; весть о победе разнеслась широко и слава её стала вечна».

Вслед за этим названный коронованный писатель признает, что русские силы были недостаточно обучены и не вполне организованы; вторая линия боевого порядка оказалась дурно расположенной; метель скрыла от русских наступление двух неприятельских колонн и т. п. Действительно, войска Петра состояли из недисциплинированных новобранцев, не умевших ни обращаться с оружием, ни стрелять в цель, а вся кавалерия «весьма нерегулярна была». Артиллерия оказалась в самом жалком состоянии; из мортир можно было стрелять только камнями; при несоответствии бомб калибру орудий, лафеты под пушками ломались; пороху было недостаточно; лошади падали от бескормицы, а для людей не имелось надлежащей медицинской помощи. При таких условиях Карл не без основания мог заявить: «шведам ли бояться московских мужиков». Некому было одушевить русского солдата, подать ему пример, так как нашими войсками командовал Карл Евгений герцог де-Круа, артиллерией заведовал саксонский генерал Аллар; восьмью полками левого крыла распоряжался генерал Вейде, т. е. все иностранцы, коим солдаты не доверяли. Ко всему этому при приближении Карла к Нарве, Царь, вместе с фельдмаршалом Головиным и сержантом Меншиковым (18 ноября), «пошел от армии в Новгород для того, чтобы идущие достальные полки побудить к скорейшему приходу под Нарву, а особливо, чтобы иметь свидание с королем Польским».

Лучше других оценил Нарвское дело сам Петр. В «Журнале или поденной записке» читаем: «И так шведы над нашим войском викторию получили, что есть бесспорно; но надлежит разуметь, над каким войском оную учинили, ибо только один старый полк Лефортовский был; два полка гвардии только были в двух атаках у Азова, полевых боев, а наипаче с регулярными войсками, никогда не видали прочие полки, кроме некоторых полковников... самые были рекруты. К тому-ж за поздним временем великий голод был; понеже за великими грязьми провианта привозить было не возможно, и единым словом сказать, все то дело яко младенческое играние было: а искусства ниже вида; то какое удивление такому старому, обученному и практикованному войску над такими неискусными сыскать викторию».

После Нарвы наши полки «в конфузии в свои границы пошли».

Все-таки, нелегко было пережить этот удар. Но тут-то и сказалась крепость характера Петра. «Неудача — проба гения». Было над чем задуматься... Войска не оказалось, доверие к собственным силам было подорвано, убеждение в непобедимости шведской армии укоренилось в народе. А затем, легко себе представить, как приняли весть о Нарве во всех государствах и как отнеслось к Карлу и Петру общественное мнение заграницей. Карл заслужил удивление Европы. Петра печать Запада старалась уронить в глазах своих читателей. К русским представителям при иностранных державах стали относиться с высокомерным пренебрежением. Лейбниц, а вместе с ним, вероятно, и многие другие выражали надежду, что Карл XII овладеет Московией вплоть до реки Амура. Но Петр не пал духом...

«Правда, — говорится в Журнале Петра В., — сия победа (шведов под Нарвой) в то время зело была печально чувственная, и яко отчаянная всякия впредь надежды, и за великий гнев Божий почитаемая. По ныне, когда о том подумать, в истину не гнев, но милость Божию исповедати долженствуем: ибо, ежели бы нам тогда над шведами виктория досталась, будучи в таком неискусстве во всех делах как воинских, так и политических, то в какую бы беду после нас оное счастие вринуть могло, которое оных же шведов уже давно во всем обученных в Европе под Полтавой так жестоко низринуло, что всю их моксиму низ к верху обратило: но когда сие нещастие (или лучше сказать великое щастие) получили, тогда неволя леность отогнала, и ко трудолюбию и искуству день и ночь принудила...».

Тождественные мысли высказал король Оскар II по отношению к шведскому герою — Карлу XII: «И все-таки Нарвский день, со всем его блеском, для Швеции и для Карла XII не был вполне счастливым. Победа, хотя и стоившая дорого, казалась слишком чудесной и легкой и потому породила презрение к противнику...».

Рассуждения Петра об удачах не были высказаны с единственной целью утешить себя после Нарвского погрома. Нет, эти мысли являлись коренным его убеждением. В 1705 г. В. Шереметев впал в отчаяние, испортив операцию в Курляндии: «Не извольте о бывшем несчастии печальны быть, — утешал его Петр, — понеже всегдашняя удача многих людей ввела в пагубу, но забывать и паче людей обадривать».

После Нарвы Карл покинул Россию и направился в Польшу. Трудно определить, какие именно соображения руководили Карлом, когда он, оставив русских, бросился на Августа II. Шведский историк утверждает, что у Карла наблюдалась большая охота ринуться на Россию, с целью завладеть Плесковым и другими пограничными укреплениями. Но его генералы, и особенно Реншельд, высказались против подобного плана, находя Россию в этих местностях совершенно опустошенной, а армию после Нарвы расстроенной, на усиление же её до весны никакой надежды не имелось.

После Нарвской битвы, «печали исполненный Петр» старался завлечь союзные державы в посредничество, с целью прекращения Шведской войны, но попытки его не удались. К этим переговорам в первый момент он устремился с мольбами и очень порывисто. Еще до Нарвского поражения король английский и штатгальтер нидерландский предлагали свое посредничество. Петр, занятый осадой, не ответил им. После поражения, он писал королю, что предложения его о мире со Швецией русское правительство не отвергает; но теперь уже его не слушали.

Столь же безуспешны были хлопоты о посредничестве цесаря. После Нарвского погрома Петр так низко пал в глазах цесарцев, что при венском дворе открыто читали вести о новом поражении русского войска близ Пскова, о бегстве царя с немногими людьми, об освобождении царевны Софьи и о вручении ей правления. Хлопотавший в Вене о посредничестве князь Петр Александрович Голицын доносил 28 июля 1701 г.: «Главный министр граф Кауниц и говорить со мною но хочет; да и на других нельзя полагаться: они только смеются над нами».

«Всякими способами, — писал князь И. А. Голицын Ф. Ал. Головину, — надобно домогаться получить над неприятелем победу. Сохрани Боже, если нынешнее лето так пройдет. Хотя и вечный мир заключить, а вечный стыд чем загладить. Непременно нужно нашему Государю хотя малая виктория... тогда можно и мир заключить. А то теперь войскам нашим и войсковому управлению только смеются».

В Голландию, в Гаагу, отправлен был до начала Северной войны Андрей Артамонович Матвеев. Он извещал, что Шведская война очень неприятна штатам, которые опасаются и не хотят утверждения русских при Балтийском море. Весть о Нарвском поражении произвела поэтому в Голландии несказанную радость. Матвеев писал Петру: «Шведский посол с великими ругательствами сам ездя по министрам, не только хулит ваши войска, но и самую вашу особу злословит, шведы с здешними как могут всяким злословием поносят и курантами на весь свет знать дают не только о войсках ваших, и самой особе вашей». Шведы распускали слухи, что Петр сошел с ума.

Но вскоре Петр овладел своими чувствами и заговорил в ином тоне.