История Финляндии. Время Петра Великого

III. От Нарвы к Полтаве.

Кем положены были первые камни в основу Выборгской крепости, трудно рассмотреть за далью веков. Устанавливается лишь, что уже в десятом столетии остров Бьёркэ — в самом дальнем углу Выборгской бухты — являлся складом товаров и посещался многочисленными торговыми судами. В 1293 г. на одном из островов, окруженном проливами, опекун шведского короля Биргера, «риксмаршалк», т. е. генерал-фельдмаршал Торкель Кнутсон, воздвиг каменный замок, названный Выборгом и служивший затем передовым стражем шведского владычества на востоке. Предполагают, что вокруг этого замка (Olofstornet) с течением времени разрослись город и крепость. Боевую свою славу Выборгу пришлось купить ценой тяжелых испытаний; его подвергали осаде и россияне и датчане. Новгород многократно высылал к его стенам своих удальцов. Рать царя Иоанна III Васильевича громила его башни. Приверженцы короля Сигизмунда заняли его своими войсками. Восемь раз город был истреблен пожарами.

Первые стены Выборга построил Эрик Аксельсон Тотт. Укрепления то разрастались, то разрушались. После Столбова (1616 г.) часть крепости приходит в запущение. Энгельберт Кемпфер, который в качестве шведского легационного секретаря посетил город в 1683 г., говорит, что Выборг «прежде» был сильной крепостью. Но уже в 1694 г., как видно из письма Линдегиельма, городской вал, обнесенный в последнюю русскую войну палисадами, настолько был запущен и испорчен, что чрез него можно было переезжать.

Все происходившее в начале XVIII в. вокруг Невы и далее — в Ингерманландии и Эстляндии — отражалось в Выборге. Сначала в городе, по получении известий из Нарвы и Митавы, пелись Te-Deum-ы и посылались пожелания новых побед блестящему оружию Карла. Но старый опытный губернатор Линдегиельм (Lindehjelm), видя немногочисленное население, ограниченное благосостояние, недостатки укреплений и общественное настроение, понимал, что во всем может произойти коренная перемена, если только русские осадят Выборг. Средств для ведения войны негде было взять. В течение 1701 г. поля оставались не вспаханными за недостатком лошадей, а Крониорт требовал лошадей для своей армии. — Нуждались даже в подковах, ибо в Выборгском округе было в ходу только два железных завода. Не лучше обстояло дело с другими отраслями промышленности. Что же касалось населения, то уже прежние губернаторы говорили, что с ним трудно иметь дело, почему наборы здесь сопровождались большими заботами, чем в других частях края. Кроме того, приходилось считаться с побегами в Россию, которые могли возрасти и затруднить положение дела.

Крепости Ниеншанцу или Нюэну посылалась посильная помощь, но она оказывалась ничтожной. Когда комендант её Аполлон просил прислать ему подкрепление в 400 или 500 чел., то Линдегиельм не был в состоянии исполнить просьбу. В одном из своих донесений Линдегиельм писал: «население в некоторых отношениях является крайне неподвижным (trög), почему мне особенно приходится пожаловаться на жителей Саволакса, которые, вместо того, чтобы по предписанию явиться к набору, уходят в леса, оставляя в избах лишь старых женщин. А когда ищешь их в лесах, то их собаки, коих берут с собой, подымают звонкий лай, и люди, предупрежденные подобными сигналами, уходят в недосягаемые лесные чащи. Когда же пытаешься захватит их скот, чтобы, таким образом, вызвать их из лесов, то они, вооруженные копьями и пардусками (pardusker), нападают на коронных людей, а в судах освобождаются от всякого штрафа, что в свою очередь подымает их мужество».

Из Саволакса в Выборг новобранцев доставляли в кандалах и затем их без промедления отправляли далее морем, чтобы затруднить возможность побегов. Деморализация рано стала проявляться в шведских и финских войсках. Василий Аполлон получил приказание держаться до последней крайности в Копорье. Но крепость пришлось сдать, и впоследствии, когда В. Аполлон с остатками гарнизона прибыл в Выборг, он признался, что не мог заставить своих солдат сражаться. Установлено, что в схватке при Сестрорецке многие по старой привычке убежали в леса. При Лахте Крониорт удачно напал на русских, но, тем не менее, военный суд установил, что некоторые участники похода не проявили достаточного мужества в бою. Вообще многочисленные походы к Неве имели мало успехов, хотя они, по заявлению финляндского историка, и именовались победами в официальных рапортах.

1703 год явился поворотным пунктом в ходе военных событий на севере: пал Нюэн (Ниеншанц) и русские за время этой войны впервые появились в пределах Финляндии. Чаще и чаще в Выборге стали показываться ингерманландские беглецы и переселенцы, спасавшиеся от наступления русских войск. — Когда же речь заходила об их количестве, то «цифр не жалели». Тревожные слухи, проникавшие в Выборг, являлись столь грозными, что в одно воскресенье в кирке произошла полная паника от распространившегося ложного известия о приближении русских к городу. Население видело, что попытки Авраама Крониорта остановить русских оказались тщетными. Отряды, ходившие «под, так называемый, Pettersborgh русских», должны были возвращаться то за неимением провианта, то за их очевидной слабостью. Партизанские набеги финнов причиняли частичный вред, но не в состоянии были поколебать железной логики событий. Кроме того «кивикесов» предупреждали сами финляндские власти, чтобы они не дразнили русских. Престарелый ландсгевдинг Выборгской губернии Линдегиельм продолжал тепло заботиться о благе города и края; но для него представлялось уже аксиомой, что исправить дело в Финляндии в состоянии только скорое возвращение короля из Польши. О Карле же XII — душе шведской защиты — сведений не получали, и никаких серьезных мер для спасения края не предпринималось. Нервность и беспокойство выборгских горожан увеличивались; вместе с тем росло и неуважение к королю, о «высоких действиях» которого стали раздаваться крайне неуважительные отзывы, приведшие некоторых к суду за оскорбление величества. В период наибольшего уныния и безнадежности в Выборге неожиданно узнали о наступлении русских, которые в то время умели держать в секрете свои планы.

Приготовления русских к походу начались с августа 1706 г. — Забота эта возложена была на Брюса. Все нужные припасы и артиллерия свозились частью в Петербург, но главным образом на Котлин. Чтобы отвлечь внимание шведов, распущен был слух, что происходит усиление оборонительных средств острова.

4 октября Брюс выступил из Петербурга с 20 тыс. армией (13 т. пехоты, 5 тыс. кавалерии регулярной и 2 тыс. казаков). Сам Царь находился при войсках. «Неприятель встретил нас за милю от Выборга, у дефиле Метенойя, с пехотой, которой было 400 чел., и двумя пушками на зело жестокой переправе, где сделаны были два шанца», — как писал Царь Меншикову. «По довольном стрелянии» (также из двух пушек) наши войска «с голыми шпагами оных неприятелей выбили». — Схватки у двух этих редутов были непродолжительны, хотя один из них был окружен глубоким рвом и двойным рядом палисадов, а второй выгодно расположен в болотистой местности; в первом находилось 400, а во втором 300 защитников. Шведы ушли через лес. — В семи милях от Выборга стоял также шанц с сотней конницы. Шведы зажгли его и ночью удалились.

Выборгская крепость за XVII столетие пришла в совершенный упадок, так как считали Нотебург и Ниеншанц достаточными для охраны границ. В предвидении войны, Выборг хотели исправить. В мае 1699 г. учитель Карла XII — Магнус Стуарт — осмотрел укрепления, но за недостатком средств их не ремонтировали. В 1702 г. верки были расширены и улучшены, под руководством капитана фортификации Лоренца Христофера Стобеуса, который тогда же составил подробный план крепости.

Стобеус жаловался, что главнокомандующий финскими войсками генерал Майдель не помогал ему, как следует, а скорее излишней заботой о благе солдат ставил ему препятствия. Случалось, что он отменой распоряжений вмешивался в дела начальника инженеров и заставлял уничтожать и изменять Возведенные по его приказанию укрепления.

Когда русские приблизились к Выборгу, то «весь город», как в те времена выражались, находился в Лапстранде (Вильманстранде) на ярмарке, которая устраивалась там в течение сентября и октября месяцев. В Лапстранде совершались сделки между горожанами Выборга и крестьянами Карелии. Пребывание на ярмарке в течение нескольких недель с женами и детьми приводило к тому, что значительная часть горожан Выборга строила себе, кроме лавок для закупленного дегтя, более или менее поместительные жилища, почему место ярмарки походило на особый временный городок.

К числу привилегий Выборга принадлежало право магистрата во время ярмарки устраивать заседания в Лапстранде, где поэтому немедленно вершались все дела, имевшие какую либо связь с торговой жизнью.

12 октября русский осадный корпус расположился вокруг города. Майдель (Maydell) заперся в крепости с гарнизоном в 3 тыс. чел.; остальные его войска удобно расположились в стороне на случай надобности.

Из страха перед русскими, часть оставшегося в Выборге населения покинула город, уехав или в глубь края, или в Ревель. Майдель был строг и требовал, чтоб горожане исполняли военную службу, вместе с войсками. Водворить, однако, полный порядок в городе было трудно вследствие того, что он наполнился беглецами, спасавшимися от нашествия русских. Люди же, содействовавшие укреплению города, разбегались. Их отыскивали, водворяли на работы, но при первой же возможности они вновь исчезали.

Шведским правительством Майдель был предоставлен самому себе; флот Швеции, собираясь уже на зимнюю стоянку в Калскрону, успел передать гарнизону Выборга несколько хлеба, пороха и свинца. Рекогносцировка, произведенная самим царем, выяснила, что имевшиеся у нас сведения не соответствовали действительности: «по небрежению начальствовавших» у нас не имелось даже верного плана крепости. Прежде всего, Петр обратил внимание на то, что город «стоит на морском притоке», а у нас «судов только было две вереи». Иначе говоря, не доставало флота для осады.

22 октября приступили к бомбардированию и стали «каркасы бросать», что продолжалось четверо суток. Брошено было в город около 500 бомб. Кроме пяти пожаров других последствий бомбардировка не имела. Успеха от своих выстрелов русские не ожидали, и если по решению военного совета бросали бомбы в город, то лишь для того, «дабы даром не отступать». Петр своевременно распорядился о доставлении осадного парка, но «артиллерия за грязной дорогой и от худых лошадей... остановилась». Шведы сделали три вылазки. Первая вылазка (14 окт.) побудила русских сначала отступить, но, получив во время подкрепление, они отбили ее. Вторая вылазка состоялась 19 окт., ее произвели 450 чел.; однако ж шведам теперь, как и во время третьей вылазки, «удачи не было».

Город страдал. По сохранившемуся преданию, в это время женщина, бежавшая из Ингерманландии, явилась к духовенству и рассказала свой странный сон. — В Выборге находилась старая кирка, превращенная в мельницу; если ее очистить и освятить молитвами и псалмами, — говорила женщина, — то город будет спасен. Церковь очистили и освятили для богослужения, при котором присутствовало начальство и вся знать; пели псалом: «К Тебе из глубины души, в надежде взываю я».

24 окт. Майдель выехал из крепости за людьми и припасами, сдав командование полк. Аминову. В окрестностях Выборга каменистая и болотистая почва содействовала тому, что, за отсутствием кормов, наши лошади стали падать столь быстро, что благоразумие указывало на необходимость скорейшего отступления, чтобы не быть совершенно отрезанными от Петербурга. Надо полагать, что задуманное Майделем нападение на тыл русских также не осталось без влияния на дальнейшее их решение.

Вдруг в русском лагере все стихло. В крепости были удивлены этим и насторожились.

Осаду сняли с 26 на 27 окт. Чтобы скрыть отступление, Брюс на рассвете послал в крепость «переговорщика». Арьергард ломал мосты и заваливал дефилеи. Большинство драгун вернулось в Ингрию на зимние квартиры пешком. Государь прибыл в Петербург 4 ноября. По шведским источникам, русские потеряли до 700 чел., а среди местного населения распространился слух, что под царем была пристрелена лошадь.

Убытки, причиненные пожарами во время бомбардирования, были незначительны: 8 домов превращены были в мусор и пепел, часть других сделалась необитаемой на зимнее время. Повреждения церкви легко отремонтировались.

Хуже всего было то, что власти не сумели поддержать должного к себе уважения и позаботиться о сохранении порядка. В своей растерянности они допустили бегство преступников, а праздношатаям и солдатам предоставлена была слишком большая свобода. После ухода русских, жители жаловались, что их имущество расхищается войском не только в Выборге, но и в Лапстранде, где мародерствующие солдаты причиняли много бесчинств в домах и кладовых горожан. С своей стороны Майдель обвинял горожан перед оборонительной комиссией (в Стокгольме) в том, что они намеренно скрывались или убегали, вместо того, чтоб принимать участие в обороне.

Этот неудачный поход к Выборгу ознаменован «неслыханной акцией», совершенной с великим мужеством, почему герои его не должны быть забыты в русской летописи.

12 октября сержант Михаил Щепотев, вместе с бомбардиром Автономом Дубасовым и унтер-офицерами Скворцовым и Синявиным, должен был на пяти малых лодках с командой в 48 чел. солдат и «гранодеров» захватить в Выборгской бухте купеческие суда, которые тянулись от города в море. — Темнота осенней ночи и туман скрыли купеческие суда и наши лодки, миновав их, наткнулись «на адмиральский бот «Эсперн», на котором было 103 чел. команды, 5 офицеров и 4 пушки. Горсть наших храбрецов смело бросилась на абордаж и вскоре справилась с неприятелем: часть шведов была перебита, а часть загнана под палубу. На шум и ружейные выстрелы подоспел другой неприятельский бот. Герои не растерялись: шведскими снарядами и порохом, найденными на первом боте, они успешно отстреливались и мужественно отделались от преследования. От русского отряда уцелело всего 18 чел., из них не раненых было только четверо. Пали Щепотев и Дубасов. А на палубе приведенного судна было 78 трупов, да в трюме находилось 23 вооруженных неприятеля, взятых «живыми в плен». Этот подвиг свидетельствует, каким одушевлением была проникнута тогда уже «Петрова рать». Подвиг Щепотева и его сподвижников произвел сильное впечатление на Государя. Он велел об этом неслыханном партикулярном бое на море объявить всем офицерам Преображенского полка, сообщить Меншикову, Головкину, гр. Шереметеву, кн. Репнину, кн. Голицыну и др. Тела Щепотева и Дубасова отправлены были в Петербург, где преданы земле с большой торжественностью, как воины «вечно достойные несмертельной памяти».

Положение России становилось в это время очень затруднительным. Карл XII расправился с Августом II (в окт. 1706 г.), наводил страх своими победами на Германию, и собирался направиться во внутренние наши губернии. На юге вспыхнул астраханский бунт (1705—1706), на Дону поднялся Булавин (1708 г.), на юго-востоке восстали Башкиры. Шведы не переставали грозить со стороны Финляндии, а их флот ежегодно, по-прежнему, проходил, с открытием навигации, к Березовым островам.

Петр по всей Европе искал союзников. Его посол Андрей Матвеев просил англичан о высылке флота в Балтийское море. В крайности Петр готов был сохранить лишь «возвращенное оружием наследственное достояние» или даже одну только гавань. — Но Англия и Голландия вовсе не желали утверждения русских на берегах Балтики. Весной 1707 г. велись переговоры с Францией, дабы Людовик XIV выступил посредником между воюющими государствами, но Карл потребовал возврата Ингерманландии и дело расстроилось. В Вене пытались предложить польскую корону Евгению Савойскому, но последовал отказ. Обращались к Пруссии, пробовали вовлечь в войну Данию, уговаривали даже папу. Успеха нигде не было.

Карл мечтал дойти до Москвы и заключить в ней мир «по-саксонски». «Брат мой Карл думает быть Александром (Македонским), но он не найдет во мне Дария», — заметил по этому поводу Петр Великий.

Россия, как могла, справлялась с надвинувшимися невзгодами.

В Финляндии Майдель был заменен в январе 1707 г. выборгским губернатором Георгием Любекером, главная заслуга которого сводилась к тому, что он пользовался расположением короля, но, как военачальник, он, в решительные минуты, обнаруживал предосудительную нерешимость и слабость. — В течение 1707 г. его боевые способности не подверглись испытанию. Военные действия всюду велись вяло и ограничились незначительными набегами. Везде ожидали и подготовлялись к тем переменам, которые должны были последовать, с выступлением Карла XII из Саксонии.

Для предупреждения нечаянных нападений со стороны Финляндии, была организована сторожевая служба. На берегах Ладожского озера находился Бахметев с 600 казаками. Для разведок посылались партии лыжников по направлению к Выборгу, а «для подлинной ведомости о неприятельском намерении» обер-комендант Брюс направил в самый Выборг «шпиона». В начале 1707 г. существовал еще какой-то план набега татар на Финляндию.

Для того, чтобы помочь очищению Карельского берега от шведов, в Ладожское озеро был отправлен (в 1707 г.) Боцис с отрядом бригантин. По разорении нескольких деревень, он возвратился в Петербург, с добычей и 90 пленными.

В 1707 г. Петру Великому была подана (кажется, моряком Корнелием Крюйсом) записка: «Изображение о состоянии нынешней войны против шведа к предбудущему 1708 году, дабы из сего вящшее и лучшее вынять, а неприятелю со всех сторон тревогу чинить и с Божьею помощью к благому миру склонить». Основная идея предлагавшегося плана кампании 1708 г. заключалась в том, чтобы не допустить Карла XII до заключения союзов с западными державами, для чего, между прочим, советовалось «ублажать» Англию. Армии же надлежало занять Гродно или Вильно, а другой её части — прикрывать Петербург. При этих условиях, — пишет проф. Д. Ф. Масловский, — проектировался зимний набег 4.000 драгун, «мимо Выборга», прямо на Гельсингфорс и Або, чрез что русские захватывали обширный театр военных действий, чрезвычайно важный, как смежный со Швецией. Пехоте, назначенной в подкрепление к этому набегу, в составе 8.000 чел., ставилось целью «осилить» Выборг, а флоту — блокировать эту крепость и доставить десант для бомбардировки Кексгольма. Взять Або — составителю записки — представлялось делом легким, так как город обнесен только простым земляным валом. Выборг имелось в виду приобрести для скорейшего побуждения шведов к миру, так как они стали бы опасаться приближения русских к Стокгольму. Впоследствии предлагалось Выборг обменить на другое место. «Ежели Царское Величество выборгской крепости умастерился, то вся ост Финляндия и вест Нордия под державу Его приклонятца». Петру, видимо, нравилась идея набегов (даже зимних) и имеется указание, что в 1701 г. шла речь о том, чтобы направить в Лифляндию и Финляндию малороссийского гетмана со всем войском и частью татар.

Планы эти не были осуществлены и в 1708 г. произошло следующее:

У границы набеги продолжались. «В Феврале 1708 г. один из сухопутных отрядов подходил почти под самые стены Выборгской крепости и возвратился с 70 пленными». Пользуясь отсутствием шведского флота, наши отряды, под начальством полковников Толбухина и Островского, ходили на лодках к неприятельским берегам и также почти достигали Выборга. Конечно страдали при этом прибрежные села и деревни, а иногда и шведские торговые суда. Главная цель этих летучих экспедиций заключалась «в добыче языков».

Адмирал Анкаршерна был задержан противным ветром у Ревеля. Пользуясь этим, адмирал Ф. М. Апраксин послал шаутбенаха (контр-адмир.) гр. Ив. Федосеевича Боциса с 500 чел. «повредить места шведския». Он направился к г. Борго, в котором имелось до 300 дворов «зело богатых»; тут он, высадив десант, стал спешно разорять и жечь, чтобы не быть застигнутым неприятелем. Захваченный Боцисом пленный шведский поручик показал, что в окрестностях Выборга собрано до 11 тыс. войск. Это Любекер собирался в поход. До последнего времени полагали, что он получил повеление Карла XII совершить демонстрацию к Петербургу и тем облегчить действие короля на юге. — Теперь же, напротив, устанавливается, что поход был предпринят по личной инициативе генерал-майора Любекера. Никакого приказания Карла генерал Любекер не получил, хотя многократно обращался с письмами к королю.

1-го августа Любекер выступил из Выборга. Проливной дождь испортил ему дороги. По большому Выборгскому пути его, конечно, сторожили и тут возведены были в 1707 г. несколько русских укреплений. Любекер пробирался проселочными дорогами, имея в обозе от 50 до 60 понтонов. — Когда он переходил р. Сестру, у Кроншлота показался шведский флот в 22 вымпела.

В Петербурге и около него было сосредоточено 1.800 драгун, 200 чел. дворянского конного ополчения, 400 казаков, да 6.500 чел. пехоты.

Шведы переправились через Неву ниже Тосны (Тевсины) и начали строить укрепления. Наши бригантины пытались помешать переправе, но должны были уступить огню неприятельских батарей. Апраксин не имел достаточно сил, чтобы отбросить неприятеля от реки и, после 3-х часового боя, должен был отступить, так как «нашим сикурса, за дальностью, получить было невозможно». Флотилия графа Бориса бездействовала, а сам Апраксин ошибся, приняв демонстрацию шведов у Мьи за серьезное намерение произвести десант.

Собрав все военные суда и множество разных лодок, Крюйс на скорую руку вооружил их фальшивым такелажем и поставил поперек всей Невы. Любекер углубился в Ингерманландию, надеясь найти обильные запасы, но обманулся. Часть успели свезти в крепость Петербург, а остальное сожгли. Дойдя до Дудергофа, шведы стали уже терпеть голод. Дезертиры показывали, что шведские войска питались трупами убитых лошадей. Подвоза из Финляндии не было. Голод вызвал беспорядки. 16 сентября они вышли на морской берег против Кроншлота, где ныне Ораниенбаум, а отсюда потянулись к Гаривалдаю, куда пошел за ними и флот.

С февраля 1707 г. в разных местах Швеции разбросаны были всего 3.797 саксонских пленных. Из них, по указу короля, образовали полк в 1.200 чел. и три батальона по 600 чел. Сформирование этих частей не обошлось без сопротивления.

За несколько дней до выезда Карла XII из Саксонии он уведомил Комиссию по обороне, что находит полезнее всего употребить саксонские войска на финской стороне против русских. Вследствие этого, в конце 1707 г. все саксонское войско прибыло в Выборг, и теперь оно находилось в составе армии Любекера. Вскоре выяснилось, что саксонцы не пригодны были для войны в условиях финской местности. Многие из них дезертировали.

«Рассказывают, — писал Витворт 3-го ноября 1708 г. своему правительству, — будто шведы, разбив горсть русских драгун и захватив одну или две обозные фуры, нашли в них платье начальника русского отряда, бригадир-генерала Фразера, а в кармане его — странное письмо от вице-адмирала, в котором Крюйс умолял генерала Фразера зорко следить за шведами и подавал ему надежду на скорое и значительное подкрепление, так как, по словам его, в Нарве стоит 6.000 чел., в Новгороде — 5.000 пехоты и 12.000 драгун, в Ладоге — 3.000 или 4.000, и все эти отряды в избытке снабжены провиантом и припасами всякого рода.

Письмо это испугало генерала Любекера и он немедленно написал о нем адмиралу Анкаршерна, указывая на опасность, грозящую сухопутной шведской армии со стороны превосходных сил неприятеля, если не вывести её немедленно на судах флота». Адмирал сперва отказался. Любекер тогда прибавил, что ответственность за гибель королевской армии ляжет на него.

Адмирал согласился принять людей, но без обоза и лошадей... «Вряд ли можно допустить, — прибавляет Витворт, — чтобы шведы имели о положении дел в Ингрии сведения до того ошибочные, что поверили таковому письму. Но так как изложенный рассказ сообщен мне самим вице-адмиралом (Крюйсом), то передаю его». История с письмом воспроизведена также в жизнеописании адмирала К. И. Крюйса, составленном членом государственного адмиралтейского департамента В. Н. Верхом. Указание на письмо, найденное в обозе Фразера, встречается наконец у шведских и финляндских историков. Так ли дело было, как оно здесь рассказано, или сам Любекер выдумал всю историю с письмом, для оправдания своего спешного отступления с потерей обоза и лошадей, особого значения не имеет. Несомненно верен тот факт, что шведы, подойдя к берегу моря у Копорского залива, близ деревни Кривые ручьи, разместились на суда своего флота и были доставлены на Финляндский берег у Бьёркэ. Отступление и посадка на суда были произведены с большой поспешностью, хотя неприятеля не видали. Обоз был сожжен, а лошади (более 5.000) перебиты. Посадке на суда, длившейся две недели, препятствовала буря. Часть войска осталась на берегу и в том числе отряд саксонцев, состоявший из 800 чел.

12 октября Апраксин узнал о посадке на суда. Быстро собрал свои войска и двинулся к Сойкиной мызе, выслав вперед разъезд казаков, «чтобы достать знатного языка». Казаки действительно поймали шведского поручика, который показал, что неприятель «подлинно убирается на корабли и что у деревни Кривые ручьи в окопах, усиленных лесной засекой, осталось пять батальонов.

Неприятелю предложено было сдаться. Он ответил отказом. Тогда войска Апраксина атаковали окопы шведского арьергарда и «неприятеля побили так, что ни един не ушел, но или убит, или взят.

Гренадеры обошли окоп «морем вброд и тако неприятеля от моря отрезали и привели в конфузию». Во время штурма адм. Анкаршерна «зело жестоко по нашим с кораблей стрелял, однакож вреды великой не учинил». В письме Апраксина (от 19 окт. 1708 г.) прибавлено, что «ген.-м. Любекер своим кавалерским сердцем был в тех частях на адмиральском корабле и тое нашу баталию видел». Шведы потеряли 900 чел. убитыми и около 200 взятыми в плен; наши потери: 59 убитых и 224 раненых. На месте было найдено более 5.000 убитых коней. Вообще же отряд Любекера за время этого похода уменьшился на одну треть.

Этот поход Георгия Любекера был последним нашествием шведов на Ингерманландию; после него вооруженные шведы не переступали границ Ингрии, т. е. земель «отчич и дедич», которые Россия считала своим достоянием еще во времена св. Владимира и Ярослава. Между тем лица, заслуживавшие доверия, говорили, что если бы Любекер разумно и своевременно взялся за дело, то мог бы не только сжечь весь Петербург, но и овладеть крепостью или даже совсем разрушить ее.

Любекер сделался предметом общих нападок. Его обвиняла также и риксдагская комиссия, собравшаяся весной 1710 г., в Стокгольме. Правительство ограничилось тем, что назначило ему помощника, ген.-майора Ганса Генриха фон-Ливена, который также никакого влияния на ход событий не оказал.

Где находился за все это время главный противник Петра? Карл увяз в Польше.

Повсюду в Саксонии Карл выходил победителем столь легко, что, — по выражению одного шведа, — «война заключалась в быстрой и трудной погоне за бегущим неприятелем или в ловле партизанов». Министр короля Пипер советовал заключить мир с Августом, который, напуганный шведскими успехами, жаждал прекращения борьбы. — Пипер дерзнул даже напомнить королю о той опасности, которая угрожает Швеции со стороны русских, опустошавших Балтийские провинции. «Все находят очень странным ту нацию, — писал Пипер, — которая, продолжая в чужих странах бесполезные войны, не заботится об охранении своих собственных провинций от неприятельских опустошений. Эта прекрасная армия, обеспечивая могущество нашей страны, истощит свои силы без всякой пользы для своего отечества»... Карл задумался, но ничего не ответил. Август, видя, что опасность грозит его наследственным владениям (Саксонии), с которых Карл взял уже 626.000 талеров контрибуции, решился просить мира. Он отрекся от польского престола, признал Станислава, отказался от союза с Россией и выдал Паткуля. — 24 сентября 1706 г. был подписан мир в Альтранштадте. Паткуля колесовали.

Карл на семь лет «увяз в Польше» и этим обстоятельством как нельзя лучше воспользовался энергичный Петр.

Карл из Саксонии через Польшу направился к Украине. Зачем? Каков был план его дальнейших действий? На это не мог в свое время ответить сам Карл, а после него не в состоянии объяснить его историки. Карл понял свою ошибку, но открыто признать ее — не соответствовало его убеждениям. Идти назад было для него невозможно (Норденсван). Обстоятельства громко говорили Карлу, что его поход в Россию — рискованное предприятие; но Карл ни к чему не прислушивался и ничего не желал знать о той новой России, которую успел создать великий Петр. «Если-б, — сказал Карл, — Бог послал мне своих ангелов с неба, чтоб заставить меня послушаться вашего совета, то я его не стал бы слушать». Войска гибли от морозов и голода, но Карл продолжал движение, а генерал его Спарре хвастается тем, что ему дан уже «патент на губернаторство Московское».

У Пинских болот Карл убедился, что поход в восточном направлении невозможен, однако, маршрута не меняет и надеется покончить войну с Россией, как закончил ее в Польше. «Дьявол его сюда несет, — воскликнул якобы Мазепа, — он погубит все дело, он погубит себя и нас». В «консилии» Петра долго рассуждали, выступить ли за границу против Карла XII или впустить его. Шереметев один решил: впустить, заманить и привесть в самую нутрь России, и в длинной речи предсказал его уничтожение.

Продолжая двигаться вглубь России, Карл не раз еще «освещал шведское оружие лучами победы» и, меледу прочим, выиграл дело при Головчине (в июле 1708 г.) и Малатице. — Генерал Левенгаупт подходил к Могилеву с громадным обозом, но нетерпеливый Карл, не дождавшись его прихода, свернул с московского пути к югу; это повело к тому, что Левенгаупт при Лесной (28 сент. 1708 г.) потерял 5.000 человек, все пушки и повозки. Тут русские были в меньшинстве, но «первая проба солдатская» (т. е. регулярного войска) оказалась очень удачной. Лесная явилась «матерью Полтавской баталии» и «начальным делом нашего добра».

Наконец, в виду русского войска, Карл решил осадить Полтаву. Зачем была предпринята эта осада? На это можно ответить только словами фельдмаршала Реншельда: «Король хочет, пока не придут полки, доставить себе забаву». Генерал Гюлленкрук настойчиво доказывал, что осада бесполезна и опасна. Король стоял на своем и в оправдание мог только сказать: «Да, нам следует совершить именно то, что необычайно. Тогда мы пожнем славу и честь». Другого основания не было. Шведы, осаждая Полтаву, произвели 8 приступов, оставив 3.000 человек у валов города, где покрыли себя вечной славой комендант полковник Алексей Степанович Келен и его малый гарнизон. На помощь храбрым спешил Петр. «И грянул бой, Полтавский бой!».

У Карла было всего до 25.000 чел. и 4 орудия. Сила русской армии доходила до 42.000 чел. пехоты, около 8.500 кавалерии при 72 орудиях.

«Порадейте, товарищи, — ободрял Петр свою молодую рать перед сражением. — Вера, церковь, отечество сего от вас требуют».

За несколько дней до Полтавы Карл был ранен в ногу и не мог сесть на коня. Командование он передал Реншельду, к которому армия не питала доверия. О его незнании и неопытности говорили хмурый лоб и тусклый взор. В Полтавском бое артиллерия шведов не могла принять участия, за неимением снарядов; кавалерия была неудачно поставлена; генералы горячились, потеряв самообладание. Все предрекало, что «страшная рать синих молодцов Карла будет уничтожена».

«В сем нужном случае за людей и отечество, не щадя своей особы», Петр поступал, как «доброму проводцу надлежит». Он находился в сфере ружейного огня противника; его шляпа и седло были прострелены. Преданье гласит, что пуля ударила также в грудь и расплющила крест. Оба войска «зело жестоко во огне» бились. Бой был краток: он длился всего два часа.

Видев баталию оконченной, Петр прибыл к первой дивизии и, уклоня шпагой, сказал взволнованным голосом: «Здравствуйте, сыны отечества, чада мои возлюбленная и вожделенная, потами труда моего роди вас! и как телу без души, тако мне и государству без вас бысть невозможно; вы особливую имеете любовь к славе Божией и благосостоянию Святых Божьих церквей и отечеству, за целость того живота не имеете хранить и на тысячу смертей готовы, какового подвига и любве никто может показать более; храбрые дела ваши вечно имут мя ублажити».

Трупы убитых сносились к братским могилам. Рыдая Петр расставался с павшими героями. Три земных поклона он отдал храбрецам и над могильным курганом поставил крест с надписью: «Воины благочестивые за благочестие кровию венчавшеся...».

Затем на поле сражения был отслужен благодарственный молебен.

«Из знатных шведских персон» многие в плен попали.

Шведских генералов, министра, графа Пипера и фельдмаршала Реншельда царь пригласил к своему столу:

Тяжелую драму переживал в это время шведский король. «Невозможно изобразить словами того, что я чувствовал, — говорил Карл, — и в какую приведен был ярость. Я скрежетал зубами, бился головой об носилки и стучал больной ногой...». Пересаженный с носилок на лошадь, Карл, по словам Г. А. Пипера, тихо ехал верхом; нога была закинута на седельную луку, а развязавшиеся бинты болтались в воздухе. «После Полтавской неудачи шведы были более поражены тем, что они могут быть побеждены, нежели подавлены горем о потерянном сражении».

Вечером 27 июня Царь приказал организовать погоню. Через три дня (30 июня) Меншиков настиг отступавших. Большая часть шведской армии, под начальством Левенгаупта, была захвачена в плен у Переволочны. Их боевые припасы были истощены; их «крайне одержало бедство», провианта оставалось на один или на два дня.

«Когда наши соседи, — говорил впоследствии Феофан Прокопович, — узнают о том, что случилось, они скажут: не в чужую страну, а в глубокое море отважилась идти шведская армия. Она утонула и пропала, как свинец в воде».

Место славного боя украсилось впоследствии храмами и памятниками.

Прошло два столетия, и 27 июня 1909 г. Император России и часть его армии с особенной любовью посетили историческое место. Воинам Карла русские воздвигли памятник, на котором братской рукой написали: «Вечная память храбрым шведским воинам, павшим в бою под Полтавой 27 июня 1709 г.». На венках, которыми почтили шведских воинов, читаем: «Памяти павших в битве храбрых учителей», «Доблестным сынам Швеции в знак почитания их храбрости и верности Государю своему», «Доблестным воинам славной Полтавской баталии», «...Честно павшим в бою» и т. д. Карла и Петра судьба соединила «в жизненной борьбе», и затем «и в тишине могилы, в блеске доблести и в бессмертии славы».

«Все шло хорошо, — писал король своей младшей сестре Ульрике-Элеоноре, — только в конце, и благодаря странной случайности, произошло несчастье; армия потерпела урон, который, я надеюсь, скоро будет исправлен». Можно согласиться, что в начале войны (1700 г.) действительно «все шло хорошо», так как в русский поход Карл выступил с 44.000 чел. «Никогда еще шведы не предпринимали похода с армиею, лучше вооруженною и снабженною».

Но после Нарвы Карл XII делает ряд непоправимых ошибок. «Не хватает слов, — пишет Кирхгоф, — чтобы выразить всю безрассудность действий молодого короля». Некоторые боевые генералы, напр. Арвид Горн, Магнус Стенбок, Нирод, Дивен и др., вернулись в Швецию на государственные должности. Неразумными переходами и неуместными стоянками Карл ослабил свое войско: в зимние стужи он выступал в поход, а теплые месяцы иногда проходили в бездействии.

О Полтавском сражении Карл XII сообщил государственному совету в Стокгольм, что 28 (27) числа «по несчастной случайности, шведское войско потерпело урон в сражении... Потери весьма велики... Некоторое число офицеров с немногими рядовыми гвардии уцелели вместе с некоторой частью пехоты».

Карл, видимо, считал свое дело поправимым и мечтал о новых планах. Две недели после Полтавы из лагеря под Очаковом — 11 июля 1709 г. — Карл писал оборонительной комиссии в Стокгольме: «Протекло уже довольно времени, как мы не получали никаких известий из Швеции и сами не имели случая писать отсюда. Между тем положение дел здесь было хорошо и все благополучно, так что можно было надеяться достигнуть в скором времени успеха над неприятелем, который заставил бы его принять желательные для нас условия. Однако, случилось, что 27 числа минувшего месяца, по воле судьбы и несчастной случайности, шведские войска потерпели неудачу в сражении, каковая неудача произошла вовсе не но причине боевой способности неприятеля или его многочисленности, ибо в начале он повсюду был потеснен нами, но самая местность была весьма выгодна для неприятеля и им сильно укреплена, так что шведы понесли урон, несмотря на который и на все выгоды противника, они, однако, сильно его атаковали и преследовали; но затем оказалось, что большая часть пехоты погибла, а также и конница потерпела большую потерю». Впоследствии Карл приписывал исход кампании 1709 г. не поражению под Полтавой, а исключительно капитуляции Левенгаупта под Переволочной.

Петр был упоен своей победой. «Вся неприятельская армия конец восприяла». «И тако, — писал он, — Божиею помощиею, вся неприятельская толь на свете славная армия к государю российскому в руки досталась». Он поздравлял своих с «в свете неслыханной викториею». И было чему радоваться. «Сия баталия — счастие наше, — сказал Петр; она решила судьбу обоих государств. — Это была битва за существование целого народа, за будущность целого государства».

Благодаря северной войне и полтавской баталии создалась Россия, как первоклассное государство, получившее голос в европейских делах. Полтавская битва явилась купелью нового государства. «При громе Полтавской битвы родился для Европы, для общей европейской жизни новый великий народ... В европейской истории наступила новая эпоха». Полтавой закончился политический и военный золотой век Швеции. Русский народ, одолев шведов, уверовал в свои силы... 27-го июня 1709 г. — «день русского воскресения». Полтава отнесена к тем именам, которые заставляют трепетать русские сердца, которые произносятся не без гордого национального самосознания.

После Полтавы прекратились колебания Малороссии между Москвой и Польшей: она окончательно склонилась к Москве.

После Полтавы отношения разных государств к Петру заметно изменились. В 1707 г. Вольфенбюттельский двор не решался на брак принцессы Шарлоты с цесаревичем Алексеем, вследствие того, что положение Петра в России признавалось не твердым, а значение его в Европе — не установленным. Теперь значение его считалось упроченным. Ганноверский курфюрст выразил готовность порвать союз со Швецией и сблизиться с Россией. Людовик XIV стал смотреть на Петра, как на весьма желательного союзника. «Вопреки всем стараниям английских и голландских дипломатов, Долгорукому удалось докончить союз с Даниею». Положение русских представителей за границей значительно возвысилось. Из Полтавы Петр, через Киев, поехал в Польшу, а затем заграницу. По пути его приветствовали представители короля прусского, короля датского и Августа II. В Варшаве сенаторы устроили ему торжественную встречу. В Копенгагене царь выразил свою радость Вас. Лук. Долгорукову, находя, что победой народу доставлена слава, а миру показано, что русские научились вести войну. Царь почувствовал себя хозяином положения, и ясно было, что он мог принять «большое участие в общих Европейских делах». Положение его в Европе сделалось «консидерабельным» или знатным.

Профес. Брикнер отмечает, что «тот же самый Лейбниц, который выражал желание, чтобы Карл царил от Москвы до Амура, писал теперь, что полтавская победа навсегда останется памятной и поучительной для грядущих поколений». «Он полагает, что Царь обрел общее уважение, сосредоточит на себе внимание всех и станет играть большую роль в политике. Трудно поверить, — добавляет Лейбниц, — как удивит всех «переворот на севере». Лейбниц приписал полтавскую победу внутренним преобразованиям Царя. Англичанин Дасон Перри подробно описывает те последствия, которые могли произойти, если бы не Петр, а Карл XII был победителем при Полтаве; он не сомневается, что во всем государстве ненависть против Петра возгорелась бы ярким пламенем, вспыхнуло бы общее восстание, и наступила бы общая реакция. Но так как победа осталась за Петром, то дальнейший ход преобразований был обеспечен. «Вольтер называет полтавскую битву единственной во всемирной истории, которая не разрушала, а созидала, которая обеспечила благополучие человечества и приобщила культуре столь значительную часть земного шара».

Полтаву Петр всегда помнил и ценил. По прошествии десяти лет, французский резидент Лави указывает на тост Петра, в котором было выражено желание, чтобы 1719 год был столь же знаменателен, как 1709 г.

Во время своей знаменитой поездки на юг России Екатерина II посетила поле полтавского боя. «Вот от чего зависит судьба государств, — сказала она окружавшим, — один день решает ее! Без той ошибки, которую сделали шведы, господа, мы не были бы здесь». Да, «здесь решен был вопрос веков».

Под Полтавой Петр проявил себя замечательным полководцем. Он был сторонником решительных действий, но неудача под Нарвой заставила его свернуть в сторону осторожности. Нарвский урок не пропал даром, шведы научили Петра воевать, и кампания 1708/9 г. представляет с этой стороны гармоническое сочетание решительности с осторожностью. Веденная тогда кампания являлась борьбой двух стратегий — методической и авантюристической. Успех в последней возможен; он и сопровождал некоторое время Карла XII; но успех этот непрочен, что и доказала Полтава. Петр шел к своей цели разумно и искусно. «В летописях не обретается примера к толикому величию духа, к толикому мужеству, ни толикой прозорливости и мудрости, какою сиял порфироносный наперсник земли и неба, Петр Великий», как писал барон Голберг в 1788 году.

Петр I и Карл XII определяют собой содержание целой эпохи на севере. Личные качества того и другого имели огромное влияние на весь ход борьбы; только упрямство Карла и настойчивость Петра в состоянии были продлить войну на 20 лет. Карл XII — легендарный герой и крайне оригинальная личность. Высокого роста, хорошего сложения, с открытым челом. Темно-васильковый кафтан, вечно застегнутый на пуговицы желтой меди, лосинные рейтузы, вместо галстука — кусок черного крепа.

Никаких галунов, никакого шитья. Светло-русые волосы расчесываются пальцами. Рубашка грязна, вообще король довольно нечистоплотен. Манеры деревенские. Трудолюбив и набожен. Вот быстро. Стол самый простой, сервиз из жести или цинка. Он не поклонник ни вина, ни женщин. Любовь, говорил он, испортила многих героев. Дворцам предпочитал крестьянские избы. Спал на матраце, другой конец которого заменял одеяло. Но и эта роскошь оставлена и заменена соломой, а иногда просто ельником. У изголовья неизменно красивая позолоченная библия. Вскакивая на оседланную лошадь, мчится со страшной быстротой, более 60 верст в день.

Ночью незамеченный, вышел он из дворца к армии, которую повел в Данию. Разбивает врага. Переправляется в Россию и устраивает страшный нарвский погром. Освобождает Ригу, наносит поражение Августу II. Торжествует еще длинный ряд побед. Его имя гремит в Европе. Он проносится блестящим метеором по Польше и Саксонии. Август унижен и низложен. В течение 10 лет Карл участвовал в сотне сражений. Долго не знал он неудачи и поражения. У него явилась какая-то слепая вера в себя, которая его потом и погубила. Всюду он ищет опасностей, рыцарских приключений, рукопашных схваток. Он, прежде всего, неустрашимый воин. Всюду он в огне, с оружием в руках. Его меч многократно обагрялся кровью. Идет русский отряд. «Не повозиться ли нам с ним?», — спрашивает генерал короля, и у Карла загораются глаза воинственным блеском. Через несколько минут король среди сечи, вокруг него валятся люди, под ним убита лошадь, он спасается от опасности лишь благодаря случайно окутавшему его дыму. Карл был викинг с головы до ног. Очертя голову он бросался в самые рискованные предприятия и не отступал ни перед каким врагом. Он полон варяжской спеси. Он не только викинг, но последний славный представитель этих героев.

В истории войн Карл XII приобрел себе очень громкое имя, однако в его стратегических способностях и дарованиях полководца тем не менее позволительно сомневаться. Он — король-солдат, воодушевленный жаждой воинственных подвигов. Он лично обладал всеми качествами воина и об его отваге не может существовать различных мнений, но его талант полководца приходится отвергнуть. Он не имел способности приспособлять свои действия к обстоятельствам, обсудить вперед возможные последствия. Он действовал без общего строго-обдуманного плана; он был слишком нетерпелив и упрям; он пренебрегал условиями продовольствия и временем, а также свойствами неприятельской страны. «В бою Карл распоряжался превосходно», но он не обладал той прозорливостью, предвидением событий, коими наделены бывают великие полководцы. Его верный глаз, быстрая сообразительность и безграничное мужество выручали его на поле брани, в минуты горячих схваток, но и только.

В бою, по его понятиям, король должен находиться впереди всех. Этого правила держался он и в шахматной игре, почему, естественно, проигрывал. В указанном воззрении надо искать объяснения, почему Карл, проведя все свое время в войнах, не создал «военных апостолов», подобно тому, как гений Густава II Адольфа создал прочную военную школу, плеяду даровитых генералов и дал благородное основание дисциплине. «Могущество Карла было исключительно личным и оно поблекло вместе с ним».

У Карла отсутствовало понимание истинных целей войны. Он смотрел на нее скорее, как на забаву, чем на серьезное средство осуществления политических стремлений. В войне он усматривал своего рода спорт, приятные и обычные полевые поездки.

Шведы победили, например, при Фрауэнштадте и король поздравлял их с участием в «лихой и веселой игре». Он радуется тому, что удалось «поколотить неприятеля». Итак, остается несомненным, что Карл был воином неисчерпаемого мужества и человеком большой удачи.

А полководцем? Плохим. Или, быть может, не было великого таланта без примеси сумасбродства. (Nullum magnum ingeni um sene mixture dementiae fuit). Из исследования его коронованного биографа — Оскара II — можно вывести прежде всего то заключение, что Карл был превосходным кавалерийским генералом. Карл умел комбинировать в боях действия пехоты и кавалерии, но артиллерии использовать не в состоянии был. Карл умел «добыть победу оружием, но не умел обеспечить ее за собой иными средствами». Карл сильно влиял на своих солдат, «он должен был представляться им каким-то сверхъестественным существом». Его интересует не ход или результат войны, а отдельные боевые сцены, почему он перешел на роль кондотьери, искавшего подвигов и приключений. По мнению полк. Юнакова, Карл XII представлял из себя полководца-партизана, отвергавшего осторожность и основывавшегося на решительности, отважности и внезапности; единственным средством для достижения успеха он считал бой, не заботясь ни о подготовке сражения в стратегическом отношении, ни об обеспечении армии на случай неудачи.

Петр Великий завоевывал берега Невы и строил Петербург, Шереметев разил его полководцев в Эстляндии, граф Ф. М. Апраксин наступал в южной Финляндии, а Карл в это время беззаботно гонялся за славой в Кракове и Варшаве, отыскивал кандидатов на польский престол и небрежно заявлял: «Пусть Царь трудится над основанием новых городов; я предоставляю себе только честь впоследствии их завоевать». Петр Великий празднует в Москве присоединение Ингрии, а Карл довольствуется тем, что в Силезии молодецки рискует жизнью на крыше горевшего дома и подкарауливает в лесах польских партизан.

Начиная с Нарвы, Карл делает ряд политических и военных ошибок. Зачем он пошел на Украину? Роковая ошибка. Шел он туда ощупью. Карл знал, что его воины были уже не прежние, закаленные в боях, суровые драбанты. Жизнь в Саксонии избаловала офицеров и солдат. При выступлении из Польши король видел, что русская земля умышленно опустошена, дороги изрыты. Король зовет генерала Гюлленкрука и спрашивает совета: куда направить армию? Чтобы получить возможность дать разумный ответ, генерал просит Карла раскрыть ему операционный план. «У меня нет никакого плана», — признался король. Гюлленкрук принял это за шутку, но ответ короля оказался ужасной истиной. В этом эпизоде полная оценка Карла, как полководца. В ночь с 16 на 17 июня 1709 г., когда русские совершали переправу через р. Ворсклу, Карл без серьезной надобности отправился к кавалерийской заставе, где был ранен в ногу. Он рисковал собой без малейшей пользы для дела. Карл мечтал дойти до Азии. Для чего? Только для того, чтобы иметь возможность сказать: «мы и в Азии побывали».

Можно ли так расточать кровь и деньги подданных? «Какой тот великий герой, который воюет ради собственной только славы, а не для обороны отечества».

Вольтер своей «Историей Карла XII» много содействовал излишней идеализации представления о Карле, как о каком-то новом «рыцаре без страха и упрека».

Зато представители западной исторической науки оценили его строго. Шлоссер говорит, что страсть Карла к необычайному была более прилична сумасбродному английскому охотнику за лисицами, чем разумному полководцу и государю. Роттек находил, что «энергия и отвага Карла, если бы они управлялись разумом, сделали бы его величайшим воином, а если бы сопровождались гуманностью и любовью к гражданам (Biirger. freuudlichkeit) — лучшим государем». Тот же автор продолжает: «нельзя, однако, отделаться от неудовольствия, даже отвращения к монарху, который ровно ничего не уважал и не любил, кроме лагеря и победы, для которого государство было только арсеналом, а народ жнивой солдат, который был равнодушен ко всякому благоденствию граждан, чужд всякой гражданской добродетели, с негодованием относился ко всякой мысли о гражданской свободе и который не считал падения своего отечества, даже разорение целого материка, слишком дорогой ценой для удовлетворения солдатской потехи (Soldatislie Lust)». «Карл, — пишет Кирхгоф, — больше не мог называться смелым и горделивым, а скорее ребяческим и упрямым, безрассудным и неблагоразумным; было бы даже правильнее назвать его преступным». Все новейшие историки высказываются в этом смысле. «Карл XII, — продолжает Кирхгоф, — только до тех пор умел побеждать, пока его противники оставались профанами в военном деле и пока неприятельскими войсками руководили малоспособные полководцы». Наконец, Карл совершенно не заботился о флоте, точно он являлся излишним для могущества Швеции, особенно в борьбе с Петром, который успел создать целую шхерную флотилию. — Ввиду этого, мы присоединяемся к мнению Фридриха Великого, что Карл XII «был более храбр, чем искусен, более деятелен, чем разумен, более подвержен своим страстям, нежели способным рассчитывать свои истинные выгоды».