История Финляндии. Время Петра Великого

VIII. Русское управление краем.

Ландсгевдингом всей Финляндии и лагманом (губернатором) Або был граф Густав Отто Дуглас. В иных случаях его называли генерал-губернатором.

По своим нравственным качествам он совершенно не соответствовал занимаемой им должности. Нрава грубого и необузданного, он ознаменовал свое управление жестокостью и лихоимством. Дуглас принадлежал к знаменитому шотландскому роду. Роберт Дуглас (1611—62), из боковой линии Дуглас Виттинген, в молодости посту пил на службу к Густаву Адольфу, участвовал в войнах Швеции с Польшей. — Он родоначальник шведской линии Дуглас. Его потомок, граф Густав Отто Дуглас, участвовал в Полтавской битве. Он состоял лейб-драбантом Карла XII и тогда же попал в русский плен. В 1717 г. добровольно поступил на русскую службу и понравился Петру. Сперва он состоял ландратом в Эстляндии, а затем назначен в Финляндию, где он надеялся, — как он сам писал (в апр. 1718 г.), — получить ранг генерал-майора и соответственно сему денежный оклад. «А ныне, Государь, живу здесь и рангу себе не знаю». Надо признать, что положение его в Або было очень трудным. «Прежде сего управляли сию провинцию четыре ландсгевдинга, а ныне управляется мной одним», — жаловался Дуглас.

В 1717 г. кн. Голицын донес гр. Ф. М. Апраксину: «ландсгевдинг со своими товарищи сюда прибыл (к мае м-це); по указу вашему здешния провинции ему поручил и ведомости о сборах и с универсалов копии отданы и экзекутных офицеров ему поручил». Вот все, чем в состоянии был снабдить его кн. Голицын. — Дуглас не мог, конечно, ограничиться этим и подал обширный мемориал, состоявший исключительно из вопросных пунктов. — Кн. Голицын дал по ним пространные ответы, которые проливают некоторый свет на первоначальное положение дел в Финляндии; вообще за нужными справками князь рекомендовал Дугласу обращаться к обывателям и экзекутным офицерам. О вступлении Дугласа в должность приказано было публиковать в кирках. То обстоятельство, что обыватели Абоского «губернамента» присяги верности Его Царскому Величеству «не учинили» кн. Голицына не беспокоило, так как, по его мнению, они достаточно связывались универсалами, которыми предупреждались, что если пренебрегут их требованиями, то «причтены будут к неприятелю». Сведения о числе «манталей», кирок, дворов и пр. Дуглас должен был получить от двух майоров (Маршакова и Аничкова) и так как новый генерал-губернатор отзывался незнанием обширности «здешнего (т. е. своего) губернамента», то кн. Голицын в своем ответе дает перечень городов и уездов, прибавляя, что «в Эстерботнии состоит неровно: когда кавалерия наша там обретается, тогда не многие обыватели в домах своих живут, но больше в леса сбегают, чтобы не платить контрибуции». Далее Дуглас просил указа о том, чтобы коменданты и офицеры впредь «в здешния земские дела не вступали, ниже каких контрибуций и прочих податей требовали», и чтобы никто «без письменного пасу» (паспорта) из губернии не выезжал. На все это последовало согласие, а «пасы» выдавались уже из канцелярии кн. Голицына. Тех, которые решались ездить в Швецию без паспорта «признавали за неприятеля» и ссылали «в Россию и Эстляндию». В виду того, что многие обыватели тайно держали беглых, за что «восприяли наказание и сосланы в Россию», кн. Голицын признал необходимым подтвердить, чтобы грабителей и «бездельников» «брали в арест». Пустые мызы и деревни князь разрешил отдавать в аренду тем, которые обещаются платить контрибуцию; те, которые возвращались с шведской стороны, получали право занимать свои дома. Раздавать вотчины наследникам Голицын не позволил потому, что Финляндия содержалась «под военной рукой». Наконец, по просьбе Дугласа, ему «для управления всяких дел» дан был отряд, состоявший из 11 офицеров и более чем 500 нижних чинов.

Гр. Дуглас, конечно, знал страсть Государя пополнять свои новые кунсткамеры разными редкостями и, очевидно, желая угодить Петру, придумал нелепость, на которую и последовал достойный ответ. Среди многочисленных запросов гр. Дугласа обращает внимание своей оригинальностью один, (от 1 ноября 1720 г.), в котором он, оставаясь, «всем должным респектам», просит разрешения гр. Апраксина прислать в Петербург кости святого епископа Генриха, находившиеся в городской абоской думкирхе, «понеже оные можно-бы положить в Его Царского Величества антиквитезную камору». Вопрос был внесен в коллегию иностранных дел (№ 119) и, по указу Царя (от 19 ноября 1720 г.), кн. М. М. Голицыну повелено было хранить «тело» епископа в приличном месте за собственною печатью, чтоб никто не мог взять оное и переменить».

Прошло три года со дня запроса, сделанного генерал-губернатором кн. Голицыну. Дуглас в новом мемуаре заявляет, что «и по ныне» ему не дано инструкции, как управлять и как поступать. На деле же, за неимением иной, он руководствовался инструкцией, которая в шведские времена была обязательной для ландсгевдингов.

В том же мемуаре генерал-губернатор просил о высылке к нему из Эстляндского дворянства лагмана Тизенгаузена, капитанов Эссена и Бруммера. Оказывается, что их давно назначили, но они «указу ослушны были и по ныне не явились». Пришлось в Вазу определить на службу финляндского уроженца Шмитфельта; но так как в тех местах бродили шведские партизанские отряды, то кн. Голицын настаивал на смене его. Дуглас ходатайствовал, чтобы назначенных к нему эстляндцев понудили к приезду в Финляндию «воинской рукой». Новые меры были приняты к их высылке; гр. Апраксин написал эстляндскому ландсгевдингу ландрату фон-Левену, чтобы «оных сыскать» и предупредить, что если не выедут в Финляндию, с ними будет поступлено, как с преступниками.

Нужно было организовать управление, а людей не было: финляндские чиновники, духовенство и состоятельные лица, как сказано, бежали; а эстляндцы не ехали. Военное положение продолжалось; на севере происходили стычки; партизаны — (пешие драгуны) — бродили по краю. Особенно критическими были первые годы пребывания русских в Финляндии. Где не было неприятеля, они собирали контрибуцию. Кому было заботиться об Остальном и устанавливать порядок? Шведы об этом не думали: они хотя и продолжали считать Финляндию своей, но покинули ее. Русские же находились во враждебной им стране и не знали, долго ли им придется оставаться в ней. Финляндия, помимо того, досталась им разоренной и обнищавшей. Как было устраиваться при подобных обстоятельствах?

Особенно своеобразно было положение на севере:

В 1716 г. приход Куусамо был единственным в Финляндии подчиненным управлению шведского правительства. Но уже на следующий год, после того, как ген. Чекин разорил Каянский уезд, Пальдамо и Соткамо вновь подпали власти России. В таком положении оставался Каянский округ во все время войны. В прибрежных местностях весной 1719 года отряду Армфельта удалось продвинуться до Улеоборга. Один казацкий майор был им разбит при Келлебю. Он спасся через лед в Карлэ, где крестьяне возвратили его русским соотечественникам. рассказывают, что в благодарность за это он упросил Царя не губить Улеоборга, который якобы был назначен к сожжению. В следующую осень Улеоборг еще подчинялся Швеции и платил повинность для поддержания пеших драгун. Но в последующие годы эти места подпали власти русских (приход Ио платил подать русским в размере 20 руб., а Улеоборг — 6 руб.)

Эти примеры показывают, в каком хаотическом положении находился север Финляндии во время Великой Северной войны.

Но, тем не менее, едва русские увидели, что им придется жить в Финляндии, они не только перестали вредить ей, как неприятельскому театру войны, но принялись водворять в ней гражданское и церковное управление.

Согласно Царского указа, исходившего из камер-коллегии, генерал-губернатор Дуглас представил в 1718 г. обзор Великого Княжества Финляндского в административном и экономическом отношении, восстановляя картину Финляндии того времени, частью по этому официальному обзору, частью по другим данным, оказывается, что она делилась тогда на пять частей, которые соответствовали некоторым нынешним губерниям, но назывались различно, то округами — дистриктами, то «уездами». Каждая часть ведалась особым лагманом. При Дугласе в крае находились следующие четыре лагмана: Берендт Иоган фон Тизенгаузен в Абоском и Тавастгусском «уезде», Карл Густав фон Лилиенфельт в Гельсингфорсском, — Георгий Фромгольд фон-Эссев в Бьернеборгском, и Христиан Иоганн фон-Шмитфельт в Вазе. — Из лагманов того времени известны, кроме того, Мартын Бруммер, правивший до Лилиенфельта и Эссена объединенными округами Гельсингфорсским и Бьернеборгским, и Отто Иоганн фов-Тизенгаузен, занимавший (до Шмитфельта) лагманскую должность в Эстерботнии. Бруммер и Шмитфельт запятнали себя корыстолюбием; Отто фон-Тизенгаузен и Вольмар Адольф Стаккельберг приобрели известность особой заботой о населении. Стаккельберг настолько пользовался общим доверием в Эстерботнии, что его за «отеческое и правосудное» исполнение своих обязанностей просили впоследствии остаться на шведской службе. — Абоское лагманство было, затем, объединено с должностью генерал-губернатора в руках Густава Дугласа, который получал рационы генерал-майора (т. е. по 40 р.), а содержание ему давалось «погодно» по 1.000 рублей «из окладных губерний», т. е. ему давали то, что получали прежние шведские ландсгевдинги, но без «столовой мызы». Лагманы имели майорский оклад (по 25 р. в месяц) и 11 рационов.

Губернская канцелярия Дугласа состояла из двух секретарей (каждому по 18 р. в месяц), камерира (13 р.), расходчика (7 р. в месяц), переводчики (8 р.) и канцеляриста (4 р.). Канцелярия лагманов состояла, кажется, только из одного чиновника.

Приходо-расходная касса содержалась в Абоском замке под караулом.

«Академия» была «в конец разорена»; ни учителей, ни учеников в ней не было. В Або осталась только одна «малая» школа. Ученики её питались «миром и подаянием милостыни», учителя жалования не получали. Надо полагать, что это замечание относится к Абоской кафедральной школе, которая возобновила свою деятельность в 1716 г. На следующий год открылись занятия в тривиальной школе в Раумо. Имеются еще сведения об учебных заведениях в Вазе, Нодендале, Нюстадте, Экенесе и Выборгской губ.

Все эти школы были крайне незначительны, как по составу преподавателей, так и по числу учеников. Взамен Тавастгусской школы, пришедшей в полный упадок, старший пастор Аксель Пакалениус открыл маленькую школу в Янакальском церковном доме. Все они получили возможность продолжать свою деятельность, благодаря просвещенным заботам кн. Голицына, и тем поддержана была преемственность высшего образования. — Многие будущие полезные деятели получили в них основу своих познаний. С разрешения кн. Голицына несколько юношей отправились в Швецию, чтобы там, в Упсальском университете, заняться высшими науками.

Само собой разумеется, что общая религиозная и научная подготовка такого исключительного и своеобразного времени, когда русские должны были устраивать их среди своих врагов в чужой земле — не могла быт высока. Учебников не было; типографии закрылись. Приходилось учить на память. Чтобы помочь делу, по распоряжению духовенства, издана была азбука графом Даниилом Медельпланом. Ее напечатали первобытным способом при посредстве деревянных досок.

Более трудностей представило возобновление церковного управления. Епископ, члены консистории и более сотни пасторов побросали епархию и церкви. Иные приходы пострадали от войны; кирка в Пальдамо была, напр., сожжена; многих духовных лиц похитила смерть. Бывали случаи, когда богослужение происходило в пустынных местах, среди разбредшегося народа. Они назывались «богослужениями со звуками пастушеского рожка». Все было уже в запущении, когда наши войска расквартировывались по Финляндии. Так протекло четыре года. Сперва епископ Иоганн Гецелиус пытался направлять духовные дела из Швеции, но по мере того, как русские войска распространялись по краю, становилось затруднительнее поддерживать сношения с паствой.

В 1717 г. кн. Голицын дал более правильное устройство церковному управлению. — В Або учреждена была временная консистория. Во главе её он поставил пастора из прихода Сомеро Якова Ритца (lakob Ritz), с титулом «настоятеля» (domprost). Ранее Ритц состоял пастором в Ингерманландии. Ритц обязан был устраивать приходы, согласно существовавших шведских законов, и посвящать в пасторы. — Имелись приходы без духовенства, почему их приходилось объединять с соседними приходами и спешить назначением настоятелей. Ритцом поставлено было до 49 пасторов, из коих большинство не проходило академического курса. Частыми напоминаниями духовенству о его призвании и наказанием за дурное поведение, Ритц подымал его достоинство. Почти одновременно с учреждением консистории, в Вазу был назначен (1718) Бартольд Ваэль. Ему вменили в обязанность наблюдать и проверять приходы Эстерботнии; надо полагать, что ему также дано было право посвящать в пасторы.

Для приходов в Тавастландии и Нюландии учредили временную консисторию в г. Борго, во главе которой стал пастор Перно — Петр Серлякиус. Она просуществовала только до 1720 г.: ее закрыл Дуглас. Этот консисториальный суд не мог, впрочем, назначать пасторов. Закрытие консистории в Борго вызвало ходатайство финляндских пасторов о её восстановлении, в виду того, что поездки в Або из Нюландии и Тавастгуса, иногда за 60 миль, были очень разорительны. Вообще русская власть пользовалась случаями и сама замещала пасторские должности, с которыми всегда соединялись известные административные обязанности, почему им придавали тогда, как и впоследствии, некоторое политическое значение.

По настоянию кн. Голицына устроено было в Або два съезда (1720 и 1721 гг.) духовенства.

В восточной части Финляндии, начиная с 1714 г., право посвящения в пасторы предоставлено было настоятелю Магнусу Алопеусу. После его смерти церковные дела вновь пришли в расстройство, пока 1720 г. Христиана Мелартопеуса не назначили председателем только что открытой в Выборге консистории.

На долю тех немногочисленных пасторов, которые остались в своих приходах, выпали большие трудные и ответственные обязанности. Сила обстоятельств побуждала их успокоить свои приходы и водворить в них какой-либо сносный порядок. Они явились посредниками между местным населением и русской властью. В первое время, за неимением других лиц, на них возлагался нередко сбор контрибуции.

Им приходилось оглашать русские универсалы в кирках. Многие поняли свое положение и сразу очень охотно содействовали русской власти. Так, например, пастор Густав Бернер усмотрел в универсалах гр. Апраксина истинное благодеяние для всего края и особенно для бедного населения, которому давалась возможность жить в своих домах, под охраной русских войск, почему поспешил выразить (5 окт. 1713 г.) графу чувство благодарности и признательности. Пастор Густав Алениус (из кирки Ноусис, Абоского уезда) отправился (в сент. 1713 г.) в главную квартиру наших войск, прося выдать ему для своего прихода охранные листы.

Другие пасторы, напротив, отказались следовать справедливым требованиям универсалов главнокомандующего и некоторые поплатились даже своими головами. Гр. Апраксин предупреждал, чтобы обыватели Финляндии, в своих корреспонденциях в Швецию, не сообщали сведений, касающихся хода войны, численности и расположения нашей армии и т. п. Кроме того, особенно строго воспрещалось укрывать у себя партизан «кивиков», или «сиссаров». Ослушание привело некоторых (в 1716 г.) в тюрьмы городов Або и Тавастгуса; а в 1718 г. были казнены комминистры (помощники пастора) Андрей Афрен из Сторкюро и Рут из Максма за описания положения в Финляндии, попавшиеся в руки русских, в момент их отправки.

В 1700 году, Петр, начиная войну с Швецией, был озабочен благоустройством заграничной почты, почему, по предложению Андрея Виниуса, был учрежден новый почтовый тракт от Смоленска к Пскову и далее через Литву, так как предстоявшая война препятствовала сообщениям через Ригу. В 1701 году, заграничная почта из ведения стольника Виниуса перешла в ведение приказа Петра Шафирова; тем не менее, почта осталась на прежнем коммерческом основании, и как Виниусу было предоставлено право «взимать со всех писем золотниками в оба пути должный сбор против прежняго», так точно мог поступать и Шафиров, уплачивая прогонные деньги из взимаемого им почтового сбора. Государевы приказы и «всякия государственные дела» пересылались бесплатно.

Шведская война вызвала устройство еще и Новоторжского тракта «для свейской службы». Война эта тяжело отозвалась на ямщиках северной полосы России, так как они должны были безостановочно возить полковую казну, пушечные припасы и ратных людей. Они дошли до того, что им не стало чем кормить лошадей. Жалобы эти были уважены Петром, и он приказал увеличить число ямщиков и выдавать по 20 рублей жалованья на выть. Но ни помещики, ни монастыри не хотели отпускать своих крестьян на ямские выти.

Ординарная почта по Выборгской дороге до Кюмени поддерживалась десятью лошадьми, а в стороне от Або до Гельсингфорса — 6-тью. Подставные лошади отпускались по предписаниям кн. Голицына, отданным Дугласу. Лошади ставились от крестьян бесплатно. Правильные почтовые сообщения (с 1713 по 1721) в Финляндии вообще прекратились. Почта от Выборга до Гельсингфорса доставлялась морем. Почта содержалась еще между г. Або и «Алантом».

Из письма Шафирова к Апраксину от 21 июня 1719 г. видно, что первый предлагал устроить почту от Гельсингфорса через Выборг в Петербург сухим путем, причем, однако, главное внимание обращено было на путь от Выборга до Петербурга.

Порядок на почтовых трактах поддерживался плохой, лошадей брали произвольно, что разоряло крестьян. Это заставило Дугласа (в 1721 г.) хлопотать о том, чтобы ему разрешено было поставить почту так, как она устроена в Выборгском уезде, и тем облегчить население.

Кроме почтовой повинности крестьяне исполняли некоторые другие, например, они возили лес, потребный для строения галер. Эта повинность требовала «великое число» лошадей; в течении зимы 1717 г. их было в наряде «несколько тысяч».

Прежде «в каждом уезде и ландсгевдингстве», — отметила. Дуглас в своем обзоре, — было по одному госпиталю, на содержание которых определялись особые «пашни». Доходы с них собирались надсмотрщиками госпиталей. «Ныне только во всей стране одна госпиталь», находящаяся в 3-х милях от Або, в деревне Ного. В ней содержались больные, страдавшие тяжкими и прилипчивыми болезнями. На содержание этого госпиталя ничего не отпускалось, почему приходилось поддерживать его «от подаяния кто что пожалует».

После продолжительной войны, тянувшейся до водворения русских в крае уже тринадцать — четырнадцать лет, экономическое состояние Финляндии не могло быть иным, как крайне печальным. Фактическое владение русских Великим Княжеством продолжалось около 8-ми лет. За это последнее время в земледелии, торговле и промышленности края замечается улучшение и развитие, а не упадок и разложение. По единогласному заявлению финских историков земледелие заметно оживилось, хотя доходность с полей, за недостатком рабочих рук, лошадей и домашнего скота, не поднялась до цифры прежних времен. Торговля, почти совершенно остановившаяся, вследствие эмиграции купцов, стала оправляться, и у финских берегов показались даже суда голландцев, которые прежде сюда не плавали. В области промышленности можно отметить возникновение в Борго льняного производства.

Если судить по обзору Великого Княжества Финляндского, представленному Дугласом в камер-коллегию, то оказывается, что в начале его управления «железного промысла» в крае совершенно не было. — «Рудокопных заводов здесь никогда не бывало, — писал он, — заводы железные здесь есть», но работа на них не производилась и доходов они не давали. Из существовавших тогда заводов, им перечислены: Фагервик — в селе Инго; Сварто — у Карис-кирки; завод у Пало-кирки: Коскис; Тюко (Туко); Бойо — завод; Киргакала; Эура-кирка в Бьернеборгском уезде (по правописанию Дугласа Бьернбургским); Каутта — в Боргоском уезде; у Перно кирки — Перно завод, в Эстерботнийском уезде, и 10-й завод — Горсберг. Но далее следует заявление, что «хозяева тех заводов все выехали в Швецию». Так было в 1717 и 1718 гг. Затем известно, что к концу пребывания русских в Финляндии, работали три железных завода — Коскис, Тюкё и Каутта, хотя производительность их была незначительна.

Рыбные ловли существовали; ими кормились и платили свои подати прибрежные крестьяне. В откуп этих ловель не давали. Ловля жемчуга производилась (в Эураминне кирке), но она была столь ничтожной, что шведский инспектор ее «в дело не ставил». Пчел в здешней стране нет. «Селитрою, порохом, стеклом, поташем, золою и пр. здесь не промышляют». «Известь здесь жгут, но походу на оную нет». «О живье доношу, — продолжает Дуглас, — оного отсюда под смертною казнью вывозить заказано для того, что живье про здешнюю армию надобно».

Торговля Финляндии была немногосложная. Наиболее простой обмен товаров производился путем ярмарок. они устраивались три раза в год в Або, Нодендале, Борго и в других местах и селах, «но оные торгу невеликаго». Съезжались на них мужики из деревень с хлебными товарами, соленой рыбой, живьем и пр., а на сентябрьских ярмарках торговали также и лошадьми. Купцы их не посещали и доходу ярмарки вообще не приносили, только «малая пошлина» собиралась на них.

Лавки и избы в наем не отдавались. «Особливого порядка» для продажи хлеба не существовало, а каждый, заплатив пошлину, мог свободно продавать его. Ни водяных, ни ветряных мельниц на откуп не сдавали, а крестьяне настроили их по деревням для своих нужд. Прежде смоляной промысел, особенно в Вазаском уезде, давал казне значительный доход; «ныне никто тем промышлять не имеет для того, что я имею указ всю смолу, что здесь явится, взять на Его Царское Величество по 26-4 ден. за бочку», — доносил Дуглас. Обстоятельства военного времени побуждали русских пользоваться также и лесными богатствами. Лес требовался прежде всего для галер. Бревна заготовлялись солдатами, но кроме того и ленсмана получали приказания рубить лес известного размера и возить его на берег. Лес брали около Гельсингфорса, в приходе Сиббо, вокруг Борго и в других местах; но кажется, что наибольшее количество было сосредоточено у Гангеудда. — Есть указания и на то, что лес отправляли в Ревель.

Отдельных винокурен в Финляндии не было. Каждый курил для своего обихода. Пивом и вином «здешние мещане малое число» промышляют, продавая солдатам в своих домах. «В том их весь промысел обстоит и с того платят свою контрибуцию».

Соляной промысел и табак с 18-го апреля 1716 г. были сданы Гр. Апраксиным на откуп английскому купцу Коленсу, которому платили пошлины по 23-2 ден. с каждой бочки соли, и по 10 ден. с фунта табаку; но как только Коленса «урочные годы прошли», то 11-го августа 1718 г. постановлено было, дабы каждый свободно солью и табаком торговал. — Соль и табак стали возить из Ревеля, Риги и других мест, причем эти товары оплачивались той же пошлиной. Пошлина с соли была определена по 2 гривны, по полугривне и по алтыну с пуда. Коленс за свое право доставил по 20.000 пуд. соли на российское войско. Соляных варниц Финляндия не имела.

Вообще финляндцы могли торговать свободно по паспортам не только с Россией, но и Швецией; торговые поездки в Швецию были ограничены лишь запрещением возить туда съестные припасы, «понеже здесь покупают полною ценою», да кроме того провизия нужна была, разумеется, для войска. Заботой об армии, видимо, был вызван также указ Царя ландсгевдингу, изданный гр. Апраксиным, о том, чтоб с российских маркитантов за харчевые товары, которые будут привозить из Петербурга, пошлин в Финляндии не брать, «дабы не привезть дороговизны, а войску убытку». Пошлину с соли они платили. За маркитантами велено было смотреть, чтобы они более 5-ти алтын на рубль прибыли не брали и «товарам великой цены не подымали». Обстоятельства, конечно, побуждали русских делать весьма существенные закупки в крае и они всегда производились согласно предписания гр. Апраксина «настоящею ценою», разумеется, без передачи. Пошлину с земли и кораблей брали обыкновенную, как было при владении шведском».

Сделавшись обладателем части шхер Финского залива, после взятия Выборга, Петр обратил внимание на опасность плавания среди них, почему в 1718 г. учредил должность «капитана, от пилотов», названного в морском регламенте «капитаном над штюрманами». На него Царь возложил производство примеров между Сескаром и Дагерортом, исправление морских карт и попечение о том, чтобы имелось довольное число лоцманов во всех российских пристанях в Синус Финикус (Финском заливе), где сколько пристаней для провождения кораблей и ставления бакенов». Должность «капитанов от пилотов» занимал Экгов и Ганц Агазен. Их можно считать первыми нашими гидрографами Финского залива.

В 1719 г. состоялся «за собственною Его Величества рукою» указ Сената, чтобы на Березовых островах (Бьеркэ) иметь караул и осмотреть, дабы суда, идущие из Петербурга к Выборгу, «не приставили к приходящим чужестранным судам и товарам тайно не провозили, также и в иных местах тому-ж подобный провоз преостеречь». В 1722 г. (11 апреля) указ был повторен. В виду этого адмиралтейская коллегия распорядилась приготовить «шняву, именуемую первый капор», и отправить туда команду в двадцать человек (под начальством поручика Нанинга) и четыре пушки.

Петр Великий, возвратив Неву, немедленно создал и корпус лоцманов на островке Подзорном в самом Петербурге. Исторический след этого учреждения остался в прошении лоцманского старосты Матвея Никитина. В 1738 году он писал в своем прошении, между прочим: «Во время владения свейской короны городом Канцэ (т. е. Ниеншанцем), имелись мы лоцманами и жили на Васильевском острове, в деревне Герви-Сари, на данной нам пашенной земле с сенными покосами, а за проводку приходящих и отходящих судов фарватерами взимали и т. д.». Из рапортов адмирала Крюйса между 1706 и 1723 гг. видно, что финские лоцмана были всегда определяемы на местах лишь с его разрешения, как главы русской лоцмейстерской части в Петербурге.

Лоцманская же часть от Выборга до Березового зунда и далее по Финскому берегу «по границу Его Императорского Величества» была организована в 1722 г. Тут ставились вехи, измерялся фарватер и оказывалась помощь в проводке русских и иностранных купеческих судов. Крестьянам Березовой кирки, желавшим «охотою» учиться лоцманскому делу, приказано было «всячески помогать». В 1722 г. была издана особая инструкция на имя выборгского лоцмана Адама Вертельсона с семьей. — Ему отдан был лоцманский промысел на побережье Выборгской губ. Его сыновья и племянники приучались лоцманскому делу с десятилетнего возраста. Лоцманам этим предписывалось проводить суда, держать в исправности фарватер, оказывать помощь погибающим судам. Все делалось по установленной таксе, одни только военные суда проводились и спасались бесплатно.

В стране одинаково ходила, как русская, так и шведская монеты. В известные периоды гр. Апраксин проявлял заботу о том, чтобы «российской монеты не оставить» в Финляндии. «Чтобы российскую монету как можно без остатку из земли паки в Россию вытянуть, а медною российскою монетою не взыскивать» (контрибуции).

«В шведской земле указ королевской объявлен, чтоб серебряных монет не делать и оным впредь не ходить, а делать бы медную монету, подобною при сем положенной прошлого 1717 г., которая противо российской 32 копейки числится и такую монету обновлять по вся годы с некоторою переменою, а когда год выдет, то старой монете не ходить, но в казну оную отдавать, вместо которой новая выдается и положено на сей прием и отдачу три месяца сроку, и ежели кто в те три месяца старой монеты в казну не принесет, то оная ему не выменится, и тако лишится оных цены, кроме меди, которая в них есть».

Ясно, что по вопросу о монете возникали разные неудобства и недоразумения, а отсюда — запросы начальству. Брать-ли, — спрашивал Дуглас — за ефимок по 21 — 2-де или 26 и 4-де, и в прежние годы за ефимок более 21-2-де не плачивали. В 1720 г. Дуглас вновь спрашивал: при сборе контрибуции, принимать ли ему шведскую монету по прежней (как и ныне городы плачивали), т. е. «по 64 штивера шведским за рубль дикатонами, одинакими или двойными каралинами». Последовал ответ: как выгоднее для русской казны.

Мы подошли к большому вопросу о контрибуции. В зависимости от неё находилось почти все внутреннее управление края в период войны.

Шведское правительство требовало, чтобы население Финляндии снабжало защитников края провиантом и обмундированием. Но во взимании этой «дани армии» (gärden till armen) не существовало никакого порядка. То «дань армии» вычиталась из остальных податей и повинностей, как напр, в 1713 г. в Або-Бьернеборгской губ., то она бралась независимо от них, как это сделали в том же году в Эстерботнии. С крестьян брали на обмундирование вербованных полков фураж, требовали отбывание постойной повинности и пр. Разных таких податей и поборов деньгами и натурой падало на одну Нюландию и Тавастландию до 81.000 далеров серебряной монетой (daler silfver mynt). Крестьяне отказывались платить. И вследствие общего расстройства в администрации, требуемые большие суммы превращались в малые фактические выдачи финскому войску. За 1712 г. губернские казначейства в Финляндии выдали своей армии не более 4-5.000 d. s. m. С другой стороны, пользуясь общей неурядицей, население выплачивало только то, что требовалось для войска, не внося остальных повинностей.

В 1713 г. в Финляндии был хороший урожай, что имело особенно важное значение в том отношении, что дало краю возможность в собственных пределах прокормить армию. Правда, что в этом году война причинила Финляндии большие убытки, но они по-видимому коснулись лишь тех мест, где русская армия оставалась несколько дольше, т. е. побережья Финского залива, особенно окрестностей Гельсингфорса и местности между Бьернеборгом и Кристинестадом. Финская армия в 1713 г. воспользовалась незначительно доходами края.

Но гораздо больше, чем в 1713 г., тягости войны обрушились на финское население в 1714 г. Объясняется это тем, что руководители финских войск оказались более энергичными и решительнее, чем в предыдущем году, и старались использовать доходы края; кроме того населению пришлось более продолжительное время кормить русские войска, наконец, эти войска разоряли некоторые местности.

Главным поставщиком для финских войск по-прежнему оставался Фрисиус. Благодаря доверию, которым пользовался этот купец, ему удавалось в долг доставать все, что требовалось для первых месяцев пребывания в Эстерботнии. Не имея возможности более увеличить своих обязательств, он, в конце февраля 1714 г., после сражения при Стуркюро, уехал в Швецию.

После Фрисиуса закупками для армии распоряжался ландсгевдинг Клерк, но он выполнял это дело менее удачно, чем его предшественник, главным образом вследствие того, что население отказалось принимать долговые обязательства, которые он выдавал за счет казны. Вследствие этого затруднения финской армии увеличились в 1714 г.

Вообще замечается нежелание местных властей как гражданских, так и военных, прибегать к реквизициям (rekvisitioner) в пределах собственной страны. Чаще к реквизициям прибегали для добычи сена и скота. Военный писатель Швеции (Уддгрен) находит, что в течение 1713 г. финская армия, картинно выражаясь, голодала среди полных амбаров населения, между прочим потому, что не имела наличных денег в военном казначействе. Не использовав в этом году для своих нужд доходов края, финские войска тем самым лишили себя надежды на успех. В данном случае это тем более удивительно, что Карл XII 30 мая 1711 г. приказал предъявлять подобные требования к населению и указывал на глупость избегать их.

События 1713 г. показали, что Финляндия в этот период имела возможность прокормить свою армию собственными средствами. Следующий 1714 год еще более увеличивает такое впечатление, так как Армфельт в рапорте от 29 ноября н. ст. 1714 г. Карлу XII называет Финляндию и Эстерботнию «благословенными и значительными (importante) краями» и одновременно выражает удивление, что они могут доставлять содержание не только собственным войскам, но и войскам неприятеля. В другом случае он особенно указывает на местность к северу от Врагестада, как необыкновенно счастливую и бывшую в состоянии в течение зимы 1714—1715 гг. содержать финские войска.

Означенные годы и указанные местности составили во всяком случае исключение в общей безотрадной картине бедности и разорения края.

Вопрос о контрибуции несомненно является центральным при рассмотрении экономического положения и внутреннего строя Финляндии, в период владычества в ней русских. Главнейшие заботы нашей местной власти были направлены к тому, чтобы возможно лучше организовать дело сбора хлебной и денежной повинности, необходимой для содержания войска. Однако, следует сразу указать, что реквизиция в Финляндии служила только вспомогательным средством продовольствия наших войск, которым провиант высылался из России на судах. — В Выборге, Гельсингфорсе (с 1713 г.) и в Або (с 1714 г.) устроены были большие склады, и кроме того непосредственно за отрядами следовали подвижные магазины. 23 Мая 1714 г. Царь писал: «Господа Сенат. Понеже Финляндский корпус состоит в немалом числе войск, а провианту с тамошней земли взять нечего... паки напоминаем вам, дабы вы потщились, как наискорее к Гельсингфорсу провиант водою отпускать, ибо в том немалая есть нужда». О скорейшей высылке провианта Петр писал 4-го авг. 1714 г., 16 янв. 1716 г., 10-го марта 1719 г. Царский указ «Господам Сенату» от 16 янв. 1716 г. кратко и определенно предписывал, чтобы требования генерал-адмирала Апраксина о высылке в Финляндский корпус «рекрут, провианта и денег» исполнялись «без умедления». Тем не менее временами русское войско в Финляндии, видимо, терпело недостаток в хлебе, и гр. Апраксин даже грозил, что возвратится назад, если не получит немедленно запасов. Сенат «проволакивал время». Тогда Меншиков собственной властью захватил хлеб из купеческих магазинов на 200 тыс. рублей и отправил в Або. «Еслиб не было здесь светлейшего князя Меншикова, — писал Апраксин, — то бы в делах могли быть великия помешательства». Донесения кн. Голицына удостоверяют, что наши магазины действительно пополнялись и притом также продуктами, кои в росписи Финляндской контрибуции вовсе не входили (сухари, солод, соль и пр).

Шведский историк Финляндской войны 1713 г., Уддгрен, также указывает на существование у русских больших запасов в Петербурге, Кронштадте и Выборге, откуда затем продовольствие морем доставлялось в Гельсингфорс и Тервик — в новые укрепленные базы русской армии. Осенью 1713 года для русской армии был устроен большой магазин в Гельсингфорсе, откуда снабжали провиантом армию, которая в сентябре приближалась к Таммерфорсу.

Для содержания русских войск во время главных операций 1714 г. в России были приняты обширные меры. В Петербурге, в Ревеле и других местах устроены большие запасы провианта и фуража. Самый значительный запас имелся в Петербурге. Уже в конце года там находилось 106.000 четвер. муки. Количество это было увеличено, и всего в Петербурге сосредоточилось до 300.000 четвериков муки, 12.500 четвер. крупы и 1.400.000 пуд. сена. Из Петербурга перевезено было морем на финский театр войны с мая по август 1714 г. четырьмя транспортами, приблизительно, четвертая часть запаса.

Чтобы несколько точнее судить о величине транспортов, которые отправлялись в Финляндию из Петербурга, достаточно указать на «приговор» Правительствующего Сената от 29 февраля 1716 г., которым повелевалось отпустить для финляндского корпуса: муки 60.000, крупы 5.000 четвертей, соли 20.000 пудов. В крае расположено было тогда 20 пехотных полков и 4 драгунских, полный комплект коих должен был доходить до 34.236 чел. На это число людей полагалось в год муки 102.708 чет., круп. 6.419 чет. Кроме того в Финляндию высылались уксус, вино, лекарства и пр. В 1714 г. в Финляндии находилось 33 полка или 46.677 человек.

Отсюда видно, что русские войска отнюдь не предполагали довольствоваться одной только контрибуцией, а большую часть продовольствия привозили из России.

Когда решено было оставить нашу армию на зиму в Финляндии, Гр. Ф. М. Апраксин, в октябре 1713 г., разослал по краю универсал, в котором о контрибуции говорилось: «И понеже Его Царского Величества армия будет иметь в Финляндии винтер-квартиры, того ради повелеваем сим универсалом, как шляхетству, так и духовным чинам, амтманам и прочим повелителем, дабы всяк с дворового числа и с земли своей со всякого мантала собрали немедленно по 2 бочки ржи или муки, да по 2 бочки ячменю или овса, да по 24 талера битых, как напред сего-ж плачивали в королевскую казну. И вышеупомянутый провиант свозить всякому к своей кирке и складывать в удобное место конечно сего октября к 15 числу. Тако-ж и деньги к вышеупомянутому числу привесть в главную нашу армию и объявить обер-кригс-комисариусу. Тако-ж устроить у всякой кирки фуражные магазейны, чтоб, когда спросят, был фураж в готовности. А ежели кто сему нашему универсалу в чем себя противно покажет и в домы свои не возвратится, и по вышеписанному нашему универсалу не исполнит, такие, како неприятели, наказаны будут огнем и мечем без всякого задержания и пощады. В верное ж свидетельство сей универсал нашею рукою и печатью утвержден. Дано в нашей главной квартире при Тавастгусе».

Из этого документа видно, что русская власть при раскладке контрибуции прежде всего желала примениться к местным поземельным и сословным условиям и держаться той натуральной и денежной повинности, которая существовала в крае, чтобы тем по возможности облегчить себя и население. Надо полагать, что в некоторых случаях даже размеры повинности были соображены с прежними шведскими. В первом универсале говорится о взносе 24 талеров, «как напред сего плачивали в королевскую казну». И это не единственный раз, когда употреблено было такое выражение. «С рустгалтеров лошади и мундир и конские обряды велено собрать против обыкновения, как сбирано при короле шведском».

Дело обоброчения вообще в то время в Финляндии до прихода русских было особенно запутанным и трудно управляемым аппаратом, отчасти налогов было много, отчасти применялись совершенно различные принципы для сбора их в разных губерниях: то они вносились деньгами, то натурой. Все канцелярии были вывезены в Швецию, и потому Дугласу, стремившемуся в деле обложения, как и в других случаях, придержаться «прежнего обычая», не удалось точно установить, сколько податей и повинностей платили города и деревни до завоевания. Чтобы выработать какие-либо нормы, пришлось обратиться за справками преимущественно к пасторам. Первые оброчные книги были составлены духовенством. И по мере того, как крепла и расширялась русская власть в крае, исподволь принята была система обоброчения, которая впоследствии распространена была на весь край, исключая самых северных приходов. Деревни и дворы были разделены на податные округа, тягла (тягольные участки), кои назвались манталями. При этом делении принималось во внимание число дворов, состоятельность жителей, но главным образом количество возделываемой ими земли (вспахиваемой и засеваемой). При эмиграции сельскому населению, конечно, труднее всего было подняться со своих мест, почему контрибуция главным образом легла на его плечи. Первое деление на мантали оказалось неудачным, так как не получилось достаточно равномерного и справедливого распределения тягости. Вследствие жалоб, гр. Апраксин приказал лагманам и «экзекуции офицерам» вновь переписать мантали, при чем, для облегчения населения, эти податные участки были увеличены, отчего на каждого обывателя падала уменьшенная доля повинности. «Каждый мужик за себя отчет не даст, но платятся по манталям и складчики мантальные сделку между собою в контрибуции чинят». При первом подсчете манталей оказалось 2,499, а при вторичном 2.242. Первоначально (1717 г.) мантали распределялись так:

По первоначальному октябрьскому универсалу 1713 г. с каждого манталя надлежало взять: 2 бочки шведской меры ржи, 2 бочки овса и 24 талера (ефимка). Но уже вскоре требования эти были повышены до 4 бочек ржи и 60 купор-талеров; меру овса и ячменя уменьшили до 14 кап круп и гороху — до 8 кап. По росписи на 1718 г. требовалось с манталя по 8 руб., 6 бочек ржи и 8 бочек ячменя. Кроме того, по другим универсалам брались «рационы», сено, солома, лошади (для артиллерии) и пр. Следовательно нельзя считать размер мантальной контрибуции одной определенной величиной. С городов взыскивался исключительно денежный сбор, «понеже люди не пашенные». Сколько известно для них норма, кажется, не менялась. Городской контрибуции ежегодно платили: Або — 1.000 р., Борго и Бьернеборг 360 р., Ништадт — 300 р., Раумо — 220 р., Нодендаль — 100 р., Ваза — 28 р. 26 д., Гамле-Карлебю — 16 р., Ню-Карлебю — 6 р. 13 алт. 2 ден.

Одновременно с поставкой продовольствия и денег, население обязывалось сдать все имевшееся у него оружие.

Менялось не только количество продукта, взыскиваемого с манталей, но и самые предметы оброка. Все было поставлено в зависимость от обстоятельств. По декабрьскому универсалу 1714 г. предложено было «за оскудением» представить с манталя 2 бочки ржи, овса только 7 кап, 2 лисфунта мяса и 30 купор талеров. В 1719 г. в кирках объявили, чтобы, вместо контрибуции, приготовили масла, сыру и прочную морскую провизию, так как нужно было к походу готовиться, ибо неприятель намерен войну далее продолжать». Гр. Апраксин предоставил кн. Голицыну при надобности делать изменения в раскладках, указанных универсалами. Иногда в предписаниях русской власти делались прямо оговорки, в роде того, что «буде же обыватель по вышеписанном определении контрибуции привозить не будет, то иметь для пропитания людей и лошадей, провианту и фуражу, что потребно».

При раскладке контрибуции, хлебом собирали преимущественно с местностей, ближайших к гарнизонам, а от дальних округов брали деньгами.

Разного рода оговорки и отступления от общей нормы вызывались, как самими условиями, для которых предназначалась контрибуция, так и указаниями и ходатайствами Дугласа, который часто писал гр. Апраксину и кн. Голицыну: «Приходили сюда нищенским образом и просят слезно»; «и мужики поистине ныне фуражу платить полного числа нечем»; «здешняя страна разом в конец разориться может от полного сбору». «А здешние люди в превеликой скудости денег, как пуще того быть не можно, о чем всем здесь известно. И многое число здесь мужиков, которые хлеб не видят, а питаются корою и крестьяне и ежели у них взять скотину, то они все в конец разорятся, что напред с них и брать нечего будет».

Начальство не оставляло ходатайства Дугласа без последствий. Так гр. Апраксин предписал ему в 1719 г. «когда вновь все переписаны мантали, тогда с пустоши самих сборов не брать, а брать с тех, у которых земля засеяна и сено косили». На следующий год последовало приказание: «контрибуцию собирать смотря по пожиткам их, а не по пропорции земли».

В 1718 г. Дуглас, донося о нищенском состоянии крестьян, просил гр. Апраксина «показать бедным милосердие» и считать два манталя за один, или три за два, дабы «мужикам можно контрибуции снесть».

В 1720 г. был хороший урожай. «Благодатию Божиею, — писал Дуглас, — хлеб весьма дороден и удался», а потому он предлагал, чтобы, вместо денежного контрибуционного сбора, повелено было брать хлебом, также рожью и ячменем. «С тех взять, был ответ, кто хлеб возьмет и сено косит».

Некоторые мантали, не имея лошадей, обязаны были взносить их стоимость. Цену за лошадь назначили 19 р. 20 к., каковая цена еще до прибытия нашего так стояла». Произвола и грабительства не допускали.

В 1720 г., когда шел сбор контрибуционных денег, Дуглас от себя предписал фогтам, «чтоб наибольше от могущих сие брали, чтобы неимущих в конец не разорить».

Ясно, что местная русская власть, насколько возможно, входила в нужды населения и облегчала его, стараясь руководствоваться совестью, указаниями жизни, местными шведскими законами.

Вопрос о контрибуции с пасторов представляется несколько запутанным: то они платили ее, то освобождались от всяких взносов. В 1719 г. последовало указание Дугласу, «положить (по своему рассмотрению) контрибуцию на пасторов, капланов и клокарей». Этим распоряжением имелось в виду облегчение участи беднейшего населения. В Январе 1720 г. шесть пасторов из Гамлекарлебю, обратились со всеподданнейшим ходатайством, прося «Великомогущего Царя и Цезаря», в виду их полного оскудения, освободить их, «убогих пасторов», от контрибуции. «Наши пожитки, — писали они, — есть нищета, наш хлеб есть печаль, наше питье есть вода и слезы». В том же году «все пасторы» обратились к Царю, указывая, что разорены «до основания», что от «мужиков ничего не получают» и т. п. «Платили мы против своей мочи во время шведского королевства, по самой крайней нужде», а затем, — прибавляли они, — по выданным «универсалам Вашего Царского Величества», были «уволены» от отдачи контрибуции, а ныне ландсгевдинг гр. Дуглас наложил на них «несносную контрибуцию», поэтому они просили, дабы повелено было им контрибуции не платить.

С другой стороны в том же 1720 г. графу Апраксину было донесено кн. Голицыным, что контрибуция, наложенная «на попов, капланов и на лукарей зело тяжка», что его сиятельству известно, какую «пасторы имеют между подлыми людьми силу», и чтобы чрез них «оттого какой пакости не было».

К гр. Апраксину в Петербург являлись пасторы из Финляндии с личными просьбами об избавлении их от побора. Дуглас в своих мемориалах многократно подтверждал тяжелое положение духовенства.

В Феврале 1720 г. кн. М. М. Голицыну было сообщено, что Его Царское Величество освободил финских пасторов от контрибуции. Повеление дошло по своему назначению и Дуглас отвечал, что «по оному ордеру будет чинить», дабы священникам от всякой контрибуции «свободным быть».

Лоцманов (в 1720 г.), в которых была большая потребность, велено было от контрибуции «уволить».

После ухода финской армии в Эстерботнию, русские перенесли свой операционный базис в Тавастгус, где устроили обширные склады запасов. Чем дальше русские двигались на север и отходили от берега Финского залива, тем труднее было им пополнять свои запасы из России и тем чаще приходилось прибегать к достаткам края. Брали не только контрибуцию, но и закупали очень многое; за провиантом посылались кавалерийские отряды, которым иногда самим приходилось жать и молотить. — Рассказывают, что обилие скота позволяло русским отсылать часть его в Россию, и что русские запаслись в Финляндии огромным количеством лошадей.

Из дел гр. Апраксина видно, что наши войска перемещались вследствие неимения в районе расквартирования достаточных средств для их содержания. До прихода русских, как мы видели, Финляндия пострадала от шведских войск и, кроме того, ее посетили неурожаи. — О неисправных платежах контрибуции, вследствие разорения края войной, велась обширная ежегодная переписка. Р. Брюс доносил, напр., гр. Апраксину, что прокормились около месяца сысканным около здешних мест провиантом и «за оскудением оного понужден вскоре маршировать к Бьернеборгу».

Прежние сборщики податей — фогты — скрылись, бежав большей частью в Швецию, почему создалась необходимость поручить их дело другим лицам. Лагманские губернии были разделены, для сбора податей, на фогтские уезды (округа) таким образом, что три, четыре и даже шесть приходов подчинялись одному фогту. Сбору оброков помогали разные местные полицейские органы, ленсманы, комиссары, оставшиеся в крае прежние сборщики податей, экзекуционные офицеры и другие грамотные люди. В первое время к присмотру за уплатой контрибуции привлекались также и пасторы; по как только дело организовалось, они были освобождены от этой обязанности. Фогтам подчинены были так называемые старосты, выбранные из самых зажиточных крестьян, по одному на каждый манталь. — Положение сборщиков контрибуции, или русских фогтов, было очень затруднительным, так как им пришлось стоять между русской властью, не желавшей, конечно, допущения недоимок, и в большинстве случаев обнищавшим населением, лишенным средств к уплате поборов. — К тому же фогты и ленсманы жалования не получали, их обязаны были вознаграждать обыватели у кирок. Войска привлекались к сбору контрибуции исключительно при явном уклонении населения от требований универсалов. При упорном неисполнении — «брали, что сыщется», а при побегах крестьян в леса, «брали без остатку».

Практиковалась еще одна мера: не уплачивавших контрибуции, при известных условиях, велено было высылать «с провожатыми в Эстляндию в публичные мызы, при этом у них отнимали домашний скот и скарб и продавали по «настоящей цене».

В городах сбором податей заведовали магистраты, которые, подобно сборщикам податей в деревнях, отвечали за исправность денежных взносов.

Сбор всякого оброка Дуглас старался произвести непосредственно за уборкой полей. Если в это время не поспешить с требованиями о взносах, то крестьяне или пропивали урожай или зарывали его.

Все контрибуционное продовольствие население обязано было доставлять к киркам своего кирхшпиля, а деньги — в кригс-комиссариатство. При кирках устраивались «фуражные магазейны». Кроме того, для удобства расходования и учета продовольствия, приказано было устроить общие магазины более значительных размеров в Бьернеборге, Або, Тавастгусе и Гельсингфорсе. Окончательным сроком поставок назначалось 15 октября.

В 1716 г. в Финляндии насчитывалось тяглого мужского населения (не считая городов) — около 40 или 50 тыс., а всего сельского населения до 150 тыс. Нам представляется более обоснованным указание на то, что все население простиралось до 250 тыс. В период Великой Северной войны население уменьшилось. Кроме войны влиял мор, посетивший Финляндию и Швецию в 1710 году. Язва эта обошла города Або, Ништадт, Раумо, Бьернеборг и др. В г. Або погибло тогда более 2.000 человек.

Что касается специально Нюландской губ., то известно, что там в 1711 году находилось 10.432 работоспособных людей для возделывания гейматов. Рабочая сила, которая осталась для поддержания производительности края, была лишь самая необходимая. А в иных местностях — особенно в Бьернеборгской губ. и в некоторых частях Нюландской и Тавастгусской чувствовался недостаток в населении.

Не имея вполне точных данных о численности населения Финляндии за время с 1713 по 1721 г., трудно определить, какой тягостью ложилось на каждого обывателя та контрибуция, которой были обложены мантали. Размер же контрибуции устанавливается весьма точно, так как в делах гр. Апраксина сохранились целые тома отчетов и переписки по ней. Первый сбор, состоявшийся в течение зимы 1713—1714 г. и произведенный по двум универсалам (за октябрь и декабрь) дал с манталей: 27.441 талера 3 алтына и 3 деньги; 2.794 тал. 8 алт. и 6 ден. за мундиры, т. е. 30.195 тал. 12 алт. С городов собрали 4.163 талера. Провианту по двум этим универсалам получили: ржи — 19.137 бочек и 5 кап; овса и ячменя — 1.624 бочки 22 капы; круп и гороху — 469 бочек и 7 кап; мяса — 2.782 пуда 28 фунтов; 1.146 голов рогатого скота и 334 барана. Сена — 20.717 пуд. Лошадей — 979 штук.

В числе отобранного у населения оружия было: 2.344 — фузей, 13 — винтовок, 610 — шпаг, 56 — знамен, 37 — дротиков и 2 — штандарта.

За населением в виде недоимки осталось: деньгами — 4.775 тал. 19 алт., ржи — 3.249 боч. и 25 кап., Сена 7.982 пуда и пр.

С населения брали еще мундиры, шляпы, перчатки, башмаки и пр. снаряжение, вместо воинской повинности, которую отправляли руты и рустгалты. Для них существовали сроки; кафтан, шляпа, штаны кожаные должны были служить два года, камзол лосинный 3 года, седло — 5 лет и т. д.

Обложения других годов не отличались большой тягостью. Напротив, имеется указания Дугласа что «в прошедших годах зело более, нежели в нынешнем году заплачено». На последний 1721 г., напр., было определено с каждого манталя по 6 бочек 23¹/₂ кап ржи и по 8 рублей денег, что, — по донесению гр. Дугласа, — должно было» на сей год» «во всей земле» дать 15.298 бочек 12¹/₂ капы ржи и 7.949 рублей; да городской контрибуции причиталось 2.440 рублей.

Контрибуция предназначалась на содержание армии и на жалованье высшим гражданским чинам. Для последней надобности, т. е. «на дачу жалованья губернаментскому штабу», с каждого манталя собиралось по 1 рублю. Этот рублевый сбор не был кажется установлен первыми универсалами.

Во время мирных переговоров, предшествовавших Ништадтскому договору, «шведские господа министры» сделали заявление нашим уполномоченным о том, что Дуглас, по прибытии в Финляндию, выписывал с населения двойную контрибуцию. Дугласу был сделан запрос, «дабы делам Его Царского Величества не последовало досады» и не чинилась помеха. Дуглас представил «фундаментальное известие» о всей взысканной контрибуции. Объяснение его было признано удовлетворительным и «от шведской стороны» усмотрели, что «многократно учинение доношение в выписании двойной контрибуции от него в действии не нашлося». Шведские министры продолжали затем настаивать на том, что контрибуция собиралась в очень короткий (трехмесячный) срок. На это было возражено, что «здесь всегда тако было свычайно и везде водится, что так скоро время жатное приближается и начинается», необходимо собирать контрибуцию, иначе крестьяне ее не заплатят, но либо «такую рожь закопают в землю, или распродадут».

После этого чрез генерал-майора Егузинского (Ягужинского) было сообщено Дугласу Царское повеление, чтобы относительно контрибуции он советовался с вашими полномочными министрами. — От них дана была «резолюция», чтобы с Великого Княжества «не имать более денежную контрибуцию токмо надлежащей для войска Его Величества провиант и фураж»... «а сей нации никого за неволю из земли не вывозить и им не учинить жадной обиды».

В 1720 г. в Финляндии произведен был набор солдат из местных жителей. Когда обсуждался этот вопрос, то Дуглас, зная насколько трудно осуществить подобное дело, предлагал опубликовать, что финские солдаты не будут высылаться из края, и что служба их ограничится Абоским замком и потребностями земского дела, а впоследствии, когда люди будут в сборе, их, по его мнению, легко будет с командами отправить, куда угодно «и никто того не дознается». На это гр. Апраксин не согласился и его резолюция указывала только, что надо набрать две тысячи человек, мундиры для их потребовать от кн. Голицына, а жалованье от главного комиссариатства. Гр. Апраксин находил еще, что было бы правильнее произвести набор «шведским манером», предполагая вероятно, обязать руты, как это было раньше, выставить по человеку, в возрасте от 18 до 25 лет. Но на этом он не настаивал. В действительности все обязательство поставки людей было возложено на мантали. Все лагманства обязаны были выслать людей в течение марта и апреля 1720 г. Партии новобранцев сосредоточивались сперва в Або и Гельсингфорсе, причем были приняты меры к тому, чтобы они не могли бежать и произвести беспорядков. В Або их сосредоточивали к замке, а в Гельсингфорсе — на одном из ближайших островов.

Когда людей затем отправляли на галерах в Петербург и в Ревель под конвоем, то оружие приказано было у них отнять. Всего было собрано более двух тысяч человек. Если бы русское правительство желало укомплектовать Финляндский корпус, то по норме 1718 г., для этого потребовалось бы 7.730 чел. (на жалованье коим тогда же было отпущено 146.000 рублей.

Финские рекруты были отправлены в Казанскую и Астраханскую губернии. Из адмиралтейства к ним определили пастора Симона Сольниуса.

Обыкновенно указывают, что виновником набора финских солдат явился гр. Дуглас. Он в чем-то провинился и был приговорен к смертной казни. Царь сперва заменил казнь земляной работой, а затем совершенно простил Дугласа, но с условием, чтобы он набрал полк пехоты из Финляндии.

Не основана ли вся эта история на каком-то недоразумении. Дело гр. Дугласа заключалось в следующем. В день Пасхи (в апр. 1720 г.) он, в своем доме, поссорился с генерал-гевальдигером Епифановым. — Размолвка началась из-за отзыва Дугласа о гвардии. Епифанов в свою очередь укорил Дугласа в том, что он, явившись «гольем, как срам», нажился в Финляндии, а затем обозвал его «гунсватом». Дуглас схватил трость и стал бить гевальдигера; трость была выхвачена. Тогда Дуглас бросился за шпагой и нанес Епифанову смертельную рану.

Кн. Голицын сейчас же заключил Дугласа под караул, «но здешней земли правление от него не отнял», чтобы не оставить край без правителя.

Под арестом Дуглас оставался почти год, несмотря на его личные и жены его (рожденной Шлиппенбах) просьбы об освобождении. Он справедливо писал, что арест стеснял отправление возложенных на него указами и ордерами обязанностей и «многие остановки учинились». Только в июне гр. Апраксин разрешил кн. Голицыну ослабить надзор, дабы «не гораздо был жестокий караул и чтоб мог порученные свои дела управлять». — В ноябре Дугласа потребовали в Петербург в государственную военную коллегию, где его судили и признали виновным. По «сентенции», которую ему объявили только в апреле 1721 г., его лишили чина и приговорили на год в крепостные работы, с уплатой денежного штрафа, в размере 1.500 руб. Вместе с тем, он обязан был три воскресения сряду приносить явное церковное покаяние.

Дугласа отвели «на галерный двор, где прочие преступники сидят». Он усердно просил заступничества гр. Апраксина перед Государем. — В июле 1721 г. именным указом Дуглас был освобожден из под ареста и отправлен в Финляндию, по-прежнему, ландсгевдингом «для управления тамошних земских дел».

Факты на лицо и вывод из них ясен: по ходу событий совершенно невозможно ставить набора финских солдат в связь с наказанием Дугласа. В том же самом донесении (от 20 апреля 1720 г.) кн. Голицына, которым он сообщал гр. Ф. М. Апраксину об убийстве Дугласом генерала Епифанова, говорится, что от ландсгевдинга принято «финляндских новонабранных солдат» в Або 1.201 человек. Следовательно, набор был в полном ходу до преступления, совершенного Дугласом. Если-бы набор явился наказанием Дугласа, то надо думать, что его в это время не держали бы под арестом, так как не было смысла лишать его свободы в тот именно момент, когда ему надлежало исполнить свое обязательство.

Было еще два дела о Дугласе, одно с лагманом Тизенгаузеном, а другое с камериром Шмитом. Они тянулись в течении 1718 и 1719 гг. — В многочисленных своих писаниях Дуглас обвинял Тизенгаузена (боргоского) в ослушании, «понеже всем моим ордерам противится и чинит мне всякия обиды». В виду этого ландсгевдинг просил гр. Апраксина «учинить сатисфакцию», чтобы в государственных делах «остановки не было». Дело кончилось присуждением Тизенгаузена «за его продерзости» к денежному штрафу.

В допросных пунктах, предложенных (в июне 1718 г.) камериру Шмиту, он возводил на Дугласа самые разнообразные обвинения: в непочтительном отношении к царским указам, в неправильных поборах контрибуции, в получении мзды от гор. Абова, в неправильном выписывании себе рационов (40 вместо следуемых 17-ти по чину полковника) и пр. Дуглас, в свою очередь, доказывал, что Шмит не соблюдал «высокий интерес Его Царского Величества», освободил из под ареста мужика, наказанного им, ландсгевдингом, не уплачивал пошлин и т. п. В виду нанесенной Дугласу обиды, он просил гр. Апраксина учинить «сатисфакцию, понеже он (Шмит) был в моей команде и меня обносил напрасно».

Чем окончилось это дело, нам неизвестно, но для обрисовки Дугласа, как правителя оно характерно.

Из тех же дел видно, что шла переписка о переборе Дугласом, в первый же год управления краем, 533 р. из назначенного ему жалованья. — В другой раз ему приказано было выдать две тысячи рублей на «морских служителей» и не могли добиться исполнения им этого распоряжения. Наложенный на него по суду штраф выбирался с большими усилиями.

О гр. Дугласе известно затем, что в 1725 г. он находился в Низовом (Персидском) корпусе и принимал участие в других походах. — Миних отзывался о нем, как о дельном генерале и хорошем администраторе. 13 мая 1729 г. произведен в генерал-поручики, а 30 июня 1730 г. в генерал-аншефы и назначен Ревельским губернатором, но за жестокие проступки отставлен, и при Императрице Елизавете Петровне был наконец исключен из русской службы. В записках князя В. П. Долгорукова говорится, что Дуглас сек людей в своем присутствии и изодранные спины посыпал порохом и зажигал. Стоны и крики заставляли его хохотать от удовольствия. Он называл это «жечь фейерверк на спинах». По другой версии, он был уличен при Анне Иоанновне в изменнической переписке со Швецией и потому удален из России.