История инквизиции

Глава XIII Конфискация

Хотя конфискация, как мы покажем сейчас, лишь в слабой степени была прямым делом инквизиции, однако граница была здесь скорее номинальная, чем действительная; ведь, в сущности, даже там, где инквизитор не объявлял конфискации, она сама собой вытекала из его приговора. Поэтому она представляла одно из самых страшных наказаний, применение которого зависело от власти инквизитора, и на ней стоит остановиться более подробно.

Конфискация была предусмотрена в римском праве. Правда, императорские эдикты против еретиков, при всей их жестокости, не доходили до того, чтобы косвенно наказывать невиновных; даже тогда, когда присуждались к смертной казни ненавидимые всеми манихеи, их имущество не подвергалось конфискации, если их наследники не были наравне с ними еретиками. Дети, оставшиеся верны религии, наследовали своему отцу-еретику, который, в силу своей ереси, не мог ни лишить их наследства, ни оставить духовного завещания. Иначе обстояло дело при обыкновенных преступлениях. Всякое осуждение к ссылке или к каторжным работам в рудниках влекло за собой конфискацию, хотя жена осужденного могла потребовать себе вдовью часть и все, полученное ею в дар до совершения преступления; то же могли сделать и дети, освободившиеся от рatria potest as. Все остальное принадлежало фиску. В случаях оскорбления величества или измены виновный мог быть осужден даже после смерти; тогда его имущество подвергалось конфискации, так как оно переходило в фиск с того момента, когда было задумано преступление. Эти законы Восточной Римской империи представляли арсенал, откуда заимствовали Папы и короли, чтобы сделать преследование ереси привлекательным и выгодным.

Король Рожер, занимавший сицилийский престол в течение первой половины XII века, повидимому, первый применил римский закон, предписав конфискацию имущества всех тех, кто отпал бы от католической веры, – все равно, в восточное православие, магометанство или иудейство. Но Церковь не снимет с себя упрека в том, что она ввела это во все законодательства Европы как наказание за преступления в вопросах внутреннего убеждения. Большой Турский собор, бывший в 1163 году под председательством Александра III, предписал всем светским князьям заключать еретиков в тюрьму, а имущество их конфисковать. Луций III, грозя еретикам конфискациями, попытался в своих Веронских декреталиях 1184 года повернуть в пользу Церкви все конфискуемые имущества. Одним из первых действий Иннокентия III, в его двойной роли светского князя и главы Церкви, было издание эдикта к своим Витербским подданным, в котором, между прочим, говорится следующее: "Мы повелеваем, чтобы в областях, подчиненных нашему светскому суду, имущества еретиков подвергались конфискации; что касается остальных стран, то мы повелеваем, чтобы эта мера применялась светскими князьями под страхом наложения на них духовных наказаний. Имущества еретиков, отрекающихся от ереси, не будут возвращены им, если только не будет благоугодно кому-нибудь сжалиться над ними. По закону виновные в оскорблении величества наказуются смертью и имущество их конфискуется, лишь из милости детям их оставляется жизнь; равным образом, и с гораздо большим основанием, должны быть отсечены от Христа и лишены имущества те, кто уклоняется от веры и оскорбляет Сына Божьего, так как гораздо больше вины посягать на величие Божье, чем на величие земного владыки".[115]

Этот декреталий, внесенный в каноническое право, имеет огромное значение, так как он резюмирует все учение Церкви относительно наказания еретиков. По примеру римского закона об оскорблении величества имущество еретика признается утраченным им с момента проявления им ереси. Если он отрекался от своих заблуждений, то имущество ему возвращалось только в виде особой милости. Когда духовные суды объявляли кого-либо еретиком в настоящем или прошедшем времени, то конфискация делалась, так сказать, сама собой; наложение запрещения на имущество было на обязанности светской власти, и только от нее одной зависело пощадить имущество виновного, применив к нему снисхождение, равнявшееся подарку. Ничего из изложенного нами не следует упускать из виду, если мы хотим верно понять некоторые подробности, которые часто истолковывались неверно.

Декреталий Иннокентия подтверждает, кроме того, тот факт, что в начале борьбы против ереси Церковь встречала, главным образом в вопросе о конфискациях, препятствие в том, чтобы убедить или понудить светские власти выполнять свои обязанности, присваивая себе имущества еретиков. В этом состояло одно из главных преступлений Раймунда VI Тулузского, которое потребовало столь долгого искупления, как объяснил ему это Иннокентий в 1210 году. Его сын избег этого упрека. В статутах 1234 года, согласно с указом Людовика VIII от 1226 года и Людовика IX от 1229 года, он объявил конфискацию имущества не только еретиков, но всех тех, кто тем или иным способом покровительствовал еретикам и отказывался содействовать их поимке. Однако его политика не всегда согласовывалась с его законами, и не раз являлась необходимость возбуждать его рвение.

Позднее, когда сошла на нет всякая опасность вооруженного сопротивления, князья в общем стали проявлять большую ревность в деле увеличения своих скудных доходов при помощи конфискации, и законодательство всей Европы освятило принцип ограбления еретиков. Но тем не менее Церковь иногда находила нужным поощрять ревность грабителей и повторять по адресу снисходительных или небрежных свои наставления и обычные угрозы.[116]

Отношение инквизиции к конфискованным имуществам в разные эпохи и в разных странах было различно. Во Франции был общепринят принцип римского закона: право на собственность, раз вина была установлена, переходило фиску; инквизитор там ничем не пользовался; он только устанавливал степень виновности известного лица и предоставлял государству все дальнейшие действия.

Так, Ги Фукуа рассматривает вопрос о конфискациях как стоящий совершенно вне функций инквизитора, который самое большее может или дать совет светским властям, или вмешаться, чтобы выговорить снисхождение; впрочем, он признает, что не подлежит конфискации на законном основании имущество только тех, кто является по доброй воле и сознается раньше, чем успели собрать против него какие-либо улики. Согласно со сказанным, приговоры французской инквизиции вообще не упоминают совсем о конфискации, хотя мы случайно знаем несколько случаев, встречающихся в судебных отчетах, где земельные владения были проданы в пользу фиска, тогда как в приговоре не было на то прямого указания. В осуждениях, вынесенных против отсутствующих и умерших, иногда указывалось на конфискацию, как будто государство в этом случае нуждалось в указании; но практика в этом отношении была неодинакова.

В приговоре, который 24 ноября 1241 года объявили Гильом Арно и Этьенн де С.-Тибери по делу двух отсутствовавших, их имущество оставлялось законным наследникам. В реестре Бернара Ко (1246-1248), с одной стороны, находим тридцать два случая заочных решений, где конфискация указана в приговоре, а с другой – девять совершенно однородных, где о ней ничего не говорится.

Приговор каркассонской инквизиции от 12 декабря 1328 года по делу о пяти умерших, которые были бы приговорены к тюрьме, если бы остались живы, кончается словами: "Et consequenter bona ipsorum dicimus confiscanda", тогда как приговор от 24 февраля 1325 года, касающийся четырех покойников, не имеет подобного заключения.

В сущности, строго говоря, признавали, что инквизитор не имел права накладывать конфискацию без разрешения фиска; обычай оказывать снисхождение тем, кто являлся добровольно и признавался, был основан на уступке, сделанной по этому поводу в 1235 году Раймундом Тулузским инквизиции Лангедока. Тотчас как лицо, подозреваемое в ереси, вызывалось на суд или подвергалось задержанию, светские власти накладывали секвестр на его имущество и сообщали об этом его должникам. Несомненно, когда состоялось осуждение, инквизитор извещал о нем кого следовало; но в общем эти извещения, по-видимому, не отмечались в архивах св. трибунала, хотя одно древнее руководство отмечает среди обязанностей инквизитора обязанность наблюдать за тем, чтобы конфискация была произведена. Позднее, в 1328 году, в протоколе одного собрания экспертов в Памье упоминается присутствие Арно Ассали, королевского прокурора в Каркассоне; отсюда можно заключить, что в это время данный чиновник уже присутствовал обыкновенно на совещаниях, чтобы быстро узнать решение, которое вызывало его вмешательство.[117]

В Италии определенное правило в этом отношении установилось нескоро. Буллой Иннокентия IV от 1252 года предписывалось властям Ломбардии, Тревизо и Романьи конфисковать имущество всех отлученных от Церкви как еретиков, или как помощников, или сторонников еретиков, чем признавалось, что право конфискации принадлежало светской власти. Но в скором времени Папе удалось присвоить себе часть добычи, даже за пределами церковной империи, как это видно из булл Ad extirpanda Иннокентия IV и Александра IV, и с этого времени инквизиция получила прямой интерес в этих грабежах. Таким образом, более или менее индифферентное отношение французских судов не нашло себе подражателей по другую сторону гор. На практике были бесчисленные отклонения.

Цангино сообщает, что раньше конфискации объявлялись в папской области духовными судьями, а в других местах – светскими властями; но что в его время (около 1320 г.) это по всей Италии зависело от юрисдикции епископских и инквизиторских судов, так что светские власти ничего об этом не знали. Он добавляет, что конфискация, в случае ереси, предписывается законом, и что инквизиторы не вправе отменить ее, за исключением случаев добровольного обращения и с согласия епископа. Однако хотя преступление ipso facto уже влекло за собой конфискацию, привести ее в исполнение можно было лишь после постановления по этому делу приговора. Вот почему в обвинительных актах, исходящих от итальянской инквизиции, конфискация предписывалась официально, и светские власти предупреждались не вмешиваться, если только их не просили об этом.

Уже с первых времен в некоторых городах итальянские инквизиторы выражали желание не только предписывать, но и контролировать конфискации. Около 1245 года флорентийский инквизитор Руджиери Кальканьи осуждает как еретика-рецидивиста одного катара по имени Диотайути и налагает на него штраф в сто лир. Руджиери уведомляет о получении этой суммы, которая должна быть передана Папе или употреблена на пропаганду веры; в то же время он уступает остальное имущество еретика его жене Джакобе, показывая этим, что он считает себя как бы собственником всего имущества Диотайути. Однако это не привилось, так как в 1283 году мы встречаем постановление подестата города Флоренции, по смыслу которого инквизитор брат Соломон да Лукка извещал, что вдова Рувиноза, только что скончавшаяся, умерла, оставаясь еретичкой, и что ее имущество должно быть конфисковано; почему подестат приказывает наложить арест на ее имущество и продать его, а вырученные деньги распределить сообразно с папскими постановлениями. Но с течением времени инквизиторы становятся полными хозяевами всего получаемого от конфискаций.

В 1327 году муниципальные власти Флоренции передают доминиканцам один конфискованный дом, и в документе точно обозначается, что эта передача состоялась с согласия инквизитора.

Даже в Неаполе король Роберт в 1324 году предписал инквизиторам уплатить 50 унций золота из доли, приходившейся на его часть из конфискаций, приору церкви св. Доминика в Неаполе на ее окончательную отделку.

В Германии Вормский сейм (1321) показывает, что в понятиях феодального общества ересь смешивалась с изменой, так как он устанавливает, что аллодиальные земли и личные владения осужденного поступают его наследникам, а ленные поместья переходят в пользу сюзерена. Если он был рабом, то его имущество поступало во владение его господина; но из общей суммы удерживали расходы по приведению в исполнение казни на костре и судебное вознаграждение сеньора-судьи. Два года спустя, в 1323 году, Майнцский собор восстал против несправедливости (давно уже, как и в других местах, появившейся в Германии) смотреть на всякого обвиняемого как на преступника и поступать с его имуществом как с имуществом осужденного. Он постановил, чтобы имущество обвиняемых оставалось неприкосновенным до окончания суда, и грозил отлучением от Церкви всякому, кто до этого времени захватил бы указанное имущество или откупил бы его. Однако когда император Карл сделал попытку ввести инквизицию в Германии (1369), то он принял итальянский обычай и приказал третью часть конфискованного имущества отдавать инквизиторам.

Невозможно точно определить степень вины, влекшей за собой конфискацию. Даже в тех государствах, где инквизитор номинально не имел никакой доли в конфискации, верховная власть, которой он располагал относительно обвиняемого, на деле делала его полным хозяином его имущества, и сообщение им своего приговора светским властям равнялось безапелляционному решению.

Весьма вероятно, что приемы изменялись сообразно с эпохами и характером различных инквизиторов. Мы видели, что Иннокентий III предписывал конфискацию во всех случаях ереси; но нелегко было точно определить, в чем состояла ересь. В статутах Раймунда конфискация постигла не только еретиков, но и сторонников ереси. Собор в Безье в 1233 году настаивал, чтобы она применялась и против обратившихся и воссоединенных с Церковью, которые были осуждены на ношение крестов; соборы же в Безье 1246 года и в Альби 1254 года требовали ее применения во всех тех случаях, когда инквизиторы присуждали к тюрьме. Однако в приговоре от 19 февраля 1237 года, которым инквизиторы Тулузы приговорили от двадцати до тридцати кающихся к пожизненной тюрьме, имеется только угроза конфискацией в случае, если кающиеся не выполнят наказания. В конце концов, юристы условились признавать тюремное заключение как условие, достаточное для конфискации имущества.

Людовик Святой пошел даже дальше. Когда в 1259 году он смягчил свой указ 1229 года, то он предписал конфисковать имущество не только тех, кто был присужден к тюрьме, но и тех, кто не являлся по вызову, и тех, в домах которых были обнаружены еретики; его чиновники должны были узнать от инквизитора до окончания суда, заслуживает ли обвиняемый тюрьмы, и, в случае утвердительного ответа, наложить арест на его имущество.

Король Людовик Святой дарует раку. Миниатюра XIV в. Париж.

Впоследствии святой король решил, чтобы наследники восстанавливались во владении имуществом в тех случаях, когда еретик заявил готовность обратиться раньше вызова инквизиции или когда он вступил в монашеский орден и мирно кончил там свои дни. Эти оговорки, которые казались проявлением высшей снисходительности, показывают, насколько широко применялась повсеместно конфискация и с какой неумолимой жестокостью был прилагаем принцип, что одно ничтожное проявление ереси лишало человека права собственности. Даже в конце XV века было общим правилом, что конфискация была вполне законна, тогда как возврат имущества воссоединенному с Церковью еретику являлся актом милосердия, требовавшего особого мотивированного постановления.

Делая вывод из всего сказанного, мы можем заключить, что заточение в тюрьму обратившегося и воссоединенного с Церковью влекло за собой конфискацию имущества, а так как пожизненная тюрьма была обычной формой духовного наказания, то и конфискация была обычным явлением.

Возможны, однако, и исключения. Десять заключенных, уже довольно долгое время томившихся в тюрьме (некоторые – четыре и более года), но щедрыми пожертвованиями на Св. Землю купивших себе свободу, были выпущены в 1248 году Иннокентием IV. Это означает, что они или их друзья должны были располагать еще крупными средствами, если только необходимые деньги не были добыты посредством заклада имущества, подлежащего возвращению.

Равным образом, когда в 1248 году был присужден к тюрьме Бернаром Ко некто Аламан де Роэ, приговором предписывались уплата аннюитета известному лицу и вознаграждение за грабежи, в которых он оказался виновным; отсюда ясно, что у него оставалось некоторое имущество. Но так как в течение десяти лет он находился в бегах и приговор был заочный, надо думать, что эти деньги были собраны с его имущества, конфискованного государством.

Подобные исключения, более мнимые, чем действительные, могут быть объяснены, и все судопроизводство инквизиции, вместе взятое, очень ясно показывает, что тюрьма и конфискация были нераздельны. Иногда даже в приговорах относительно умерших говорится, что они признаны достойными тюремного заключения с единственной целью: лишить их наследников права наследования. Правда, в позднейшую эпоху Эмерик, рассматривающий эти вопросы мимоходом, как будто они не касались инквизитора, выражается так, что можно подумать, что конфискация применялась только тогда, когда еретик не раскаивался и не отрекался от ереси до вынесения приговора; но Пегна, комментатор Эмерика, ясно показывает, что это ошибка. Цангино признает установившимся фактом, что ересь влечет за собой потерю имущества, но он добавляет, что денежные наказания не могут быть налагаемы, потому что осужденный терял все свое имущество, хотя можно было в этом отношении оказать ему снисхождение с согласия епископа; но простое подозрение в ереси не должно влечь за собой конфискации.

В первом порыве своего рвения, преследователи подвергали конфискации все. Но в 1237 году Григорий IX признал, что приданое жен-католичек должно, в известных случаях, оставаться неприкосновенным, а в 1247 году Иннокентий IV возвел в правило, что приданое должно, возвращаться женам и не должно подвергаться конфискациям, хотя ересь и не обусловливала развода. Людовик Святой принял это правило в 1258 году. Однако оно было подчинено крупным ограничениям; так как по каноническому праву жена не могла ничего требовать назад, если во время своего выхода замуж она знала о ереси своего мужа, продолжала жить с ним и, наконец, если не донесла об этом в законный сорокадневный срок после обнаружения ереси мужа. А так как дети лишались права на наследство, то жена еретика сохраняла свое приданое только при жизни, а после ее смерти оно поступало в фиск.

Хотя конфискация в принципе была делом государства, однако распределение добычи не подчинялось раз и навсегда определенному правилу. До организации инквизиции, когда были сожжены в Страсбурге вальденсы, имущество последних было поровну распределено между Церковью и светскими властями. Луций III, как мы видели, пытался присвоить Церкви исключительное право на доходы от конфискаций. В церковных областях эта монополия была понятна, и Иннокентий IV в своей булле "Ad extirpanda" 1252 года проявил свое бескорыстие, предназначив всю добычу грабежа на поощрение дальнейших преследований: одна треть была предоставлена местным властям, одна треть – служителям инквизиции, а остальное – епископу и инквизитору, с тем чтобы они употребляли эти деньги исключительно на розыск еретиков. Данные предписания были сохранены Александром IV и Климентом IV в позднейших редакциях этой буллы. Невостребованные залоги переходили полностью в руки инквизитора. Но вскоре пришли к убеждению, что приведенное нами выше правило распространялось только на независимые государства Италии, так как Александр IV в 1260 году приказал инквизиторам Рима и Сполето продать конфискованные у еретиков имущества и вырученные деньги передать самому Папе; а в следующем, 1261-м, году Урбан IV получает 320 ливров, вырученных от конфискаций в Сполето.

Со временем как в церковной области, так и в остальной Италии установился обычай распределять выручку от конфискаций между общиной, инквизицией и папской канцелярией; епископы, по словам Бенедикта XI, присваивали себе часть, которая полагалась им на преследование ереси, и, таким образом, хотя и косвенно, принимали участие в хищничестве. Один флорентийский документ 1283 года показывает нам, что эта система была в то время уже введена, а другие акты от следующего пятидесятилетия свидетельствуют, что республика имела обыкновение назначать уполномоченных на предмет получения от ее имени конфискованных имуществ.

В 1319 году город Флоренция пожертвовал свою часть за десять лет вперед на построение церкви Santa Reparata. Суммы, получаемые таким образом, должны были достигать крупных размеров; в 1299 году инквизиторы заявили республике, что св. трибунал нуждается в деньгах на уплату жалованья служащим и ходатайствует о разрешении помещать в недвижимость суммы, которые следуют инквизиции, дабы обеспечить будущность дела. Это ходатайство было удовлетворено в размере до тысячи ливров с условием, чтобы св. трибунал не касался части, следуемой городу. Эта оговорка показывает, как мало верили в честность инквизиторов, и есть основание думать, что недоверие это было обоснованно.

В эту эпоху храм всецело попал в руки торгашей, и им было почти невозможно оставаться честными тогда, когда преследование, как мы это видим в предшествующей главе, стало прибыльной аферой. Горячий поборник истины, францисканец Альваро Пелайо, епископ Сильвы, писавший в 1335 году, горько упрекал своих братьев, несших инквизиторские обязанности, за злоупотребления, которые они позволяли себе с деньгами, следуемыми св. трибуналу. Он открыто говорил, что распределение доходов, предписанное Папой, обыкновенно не соблюдалось; инквизиторы захватывали себе все, тратили доходы от конфискаций на себя лично или раздавали их своим родственникам.

Случайно в архивах Флоренции сохранилось несколько документов, подтверждающих это обвинение. По-видимому, в 1343 году Климент VI получил доказательства того, что инквизиторы Флоренции и Лукки обманывали папскую канцелярию относительно причитающейся на ее долю третьей части штрафов и конфискаций; вследствие этого он послал primicerio Лукки, Пьетро ди Витале, приказ вернуть задержанные деньги и возбудить преследование против виновных. Чем кончилось дело, мы не знаем, но, по-видимому, Папа не много выиграл. На место одного из воров был назначен Пьетро ди Аквила, очень уважаемый францисканец; но через два года он так усвоил приемы своей профессии, что был вынужден обратиться в бегство, вследствие преследования primicerio республики, которые обвиняли его в растрате денег.

В Неаполе, под владычеством Анжуйского дома, с первого дня установления инквизиции Карл Анжуйский обеспечил за собой исключительное право на конфискации с такой же быстротой, как короли Франции. Уже в марте 1270 года он пишет своим агентам в Принчипато-Ультра, что в Беневенте только что сожгли трех еретиков, имущество которых надо описать. Тем не менее в 1290 году Карл II приказал, чтобы штрафы и конфискации распределялись на три части: одна в пользу королевского фиска, другая – на пропаганду веры и третья – на инквизицию. Исключение было сделано для феодальных владений, которые должны были идти короне или их непосредственному сюзерену.

В Венеции соглашение 1289 года между сеньорией и Николаем IV, которым республика признавала введение инквизиции, оговаривало, что все доходы св. трибунала будут находиться в распоряжении государства; и, по-видимому, это постановление соблюдалось. В Пьемонте конфискации делились между государством и инквизицией, пока во второй половине XV века Амедей IX не присвоил их все фиску, предоставив инквизиции лишь оплату расходов по ведению дела.

В других государствах Италии папская курия скоро нашла, что ее часть стала недостаточной; она нашла это с того времени, как ей не стало нужным покупать себе, через уступку третьей части добычи, содействия светской власти. Законоведы не согласны между собой относительно времени, когда это произошло, но, несомненно, в первой четверти XIV столетия Церкви удалось присвоить себе все доходы от конфискаций, которые равномерно делились между инквизицией и папской канцелярией. Насколько хищнически черпали из этого доходного источника, ясно видно из одного происшествия, случившегося в Пизе.

В 1304 году инквизитор Анджело да Реджио осудил одного умершего гражданина, Лотерио Бонамичи, и конфисковал его имущество, часть которого была отдана им, а другая была продана за цену, найденную курией низкой. После этого Бенедикт XI, приказав епископу Остии не наказывать инквизитора, предписал ему по своему усмотрению применять духовные наказания при розысках новых владельцев проданных имений, чтобы отобрать их у них. Наконец, в 1438 году Евгений IV великодушно предоставил епископам часть, следуемую курии, чтобы возбудить их ревность против еретиков. Там, где епископ был в то же время светским владыкой, конфискации должны были также распределяться между инквизицией и им. Бернард Комский, писавший в 1500 году, утверждает, что все доходы от конфискаций по закону принадлежат инквизитору, который может ими распоряжаться по своему усмотрению; но тут же он замечает, что этот вопрос темен и неясен ввиду противоречий между папскими определениями и судебной практикой в разных странах.[118]

В Испании было принято за правило, что если еретик был лицом духовного звания или светским вассалом Церкви, то последняя получала его конфискованное имущество; в противном случае оно поступало светскому сеньору.

Эта манера грабить несчастные жертвы преследования особенно отвратительна тем, что пример подавала здесь сама Церковь; и пример этот, до известной степени, может послужить извинением государствам, которые следовали ему там, где имели достаточную власть. Понуждения, необходимые в первое время, чтобы побуждать светских князей конфисковать имущество их подданныхеретиков, скоро стали излишними; это была в полном смысле слова добыча, и никогда стремление людей извлечь себе пользу из несчастья себе подобных не достигало таких размеров.

В Лангедоке инквизиция вначале пыталась присвоить себе доходы от конфискаций, чтобы употребить их на постройку и содержание тюрем; но успеха она не имела. В феодальной системе конфискации должны были поступать в пользу сеньора верховного судьи. Быстрое распространение королевской юрисдикции во Франции в течение второй половины XIII века окончилось тем, что сделало короля почти исключительным обладателем конфискованных имений. Вначале, впрочем, раздавались жалобы из-за раздела добычи.

После Парижского трактата 1229 года Людовик Святой, раздавая лены в землях, только что присоединенных к короне, по-видимому, хотел разрушить Гордиев узел, сохранив за собой конфискацию имущества еретиков. Вскоре оказалось, что он был счастливо вдохновлен. Маршалы де Мирпуа, члены фамилии искателей приключений, пришедшей с Монфором, потребовали себе движимое имущество всех еретиков, захваченных на их землях, даже в том случае, если это имущество находилось во владениях короля; требование их было отвергнуто Парижским парламентом 1269 года.

Епископы потребовали все имения еретиков, которые находились в юридической от них зависимости, и на Лилльском соборе (в Венессенском графстве) 1251 года грозили отлучением от Церкви всякому, кто будет оспаривать у них эти имения. Насколько эти притязания были малоосновательны, выяснилось из соглашения, заключенного в 1229 году, с благословения легата Романо, между епископом Безье и королем; право короля на конфискованное имущество было признано неоспоримым, и епископы выговорили себе только то, что, если бы эти имения были ленными, или если бы король вновь уступил их, они были бы подчинены сеньориальным правам епископа; если же, наоборот, король сохранил их, то епископ должен был получить лишь некоторое удовлетворение за свои сюзеренные права. Это свидетельствует о недовольстве, строго говоря, вполне законном, так как, после того как ленные владения еретиков были приобретены короной, епископы-сюзерены почувствовали себя оскорбленными в их рвении преследования ереси.

Были сделаны различные попытки, чтобы примирить интересы в этом, постоянно возрождавшемся вопросе о конфискованных имениях. В 1234 году король заключил сделку, в силу которой он обязывался в течение года и одного дня отказаться от всех имуществ, конфискованных в его пользу.

Собор 1246 года в Безье принял по этому поводу особый канон, но на него не обратили должного внимания, и, наконец, в 1255 году Людовик Святой согласился, что все земли, подчиненные епископу и подвергшиеся конфискации, должны быть разделены на две равные части, причем за епископом признавалось право в течение двух месяцев выкупить королевскую часть за цену, определенную третьими лицами; если это право не было использовано, то король мог через год и один день передать эти земли другому лицу на условиях, аналогичных тем, на которых владел его предшественник, и за ту же плату; но признали, что все движимое имущество должно перейти к короне. Подобное соглашение могло только способствовать быстрому росту земельной собственности, зависевшей от епископов.

Мы видели, что перед крестовыми походами тулузские епископы были бедны как апостолы; в течение следующего столетия вся страна обеднела, города терпели страшную нужду, а между тем когда в 1317 году Иоанн XXII выделил шесть новых епископий из Тулузской епархии, то он выставил мотивом этого огромные доходы епископа, доходившие до сорока тысяч турских ливров в год; и это в то время, когда епархия потеряла почти половину своей территории, благодаря тому, что Бонифации VIII образовал епархию Памье![119]

Особенно деятельны и ловки в этой сатурналии грабежа и хищничества оказались епископы Альби.

Дж. П. Лоуренс. Папа Сикст IV и инквизитор Торквемада.

Воспользовавшись смутной эпохой войны, они присвоили себе разные права, в том числе право верховного суда и конфискации, что вызвало тянувшиеся целых тридцать лет споры между ними и представителями короны. Они проявили чрезвычайное рвение в деле преследования еретиков, что было не менее прибыльно для их кармана, чем полезно для веры. В 1247 году епископ Бертран получил от Иннокентия IV особые инквизиторские полномочия, несомненно, для того, чтобы укрепить за собой светские права, и в следующем году он сделал блестящие дела, продавая осужденным и раскаявшимся еретикам смягчение наказаний. Эта торговля была очень прибыльна, но незаконна; и, когда в 1253 году Альфонс де Пуатье задумал обогатиться этим путем, его открыто остановили архиепископ Нарбонны и епископ Тулузы, заявившие, что подобные злоупотребления соблазняют верных и угрожают падением религии.

Наконец, чтобы покончить с требованиями епископа относительно конфискованных имений, Людовик Святой в декабре 1264 года заключил соглашение с Бернаром де Комбрэ, занимавшим кафедру в Альби, которое было тотчас же утверждено Урбаном IV. Прелату полагалась половина имений, конфискованных в его епархии; часть короля в недвижимых имениях переходила к епископу, если они не были отчуждены в течение года, и поступала в его полную собственность, если они не были проданы в течение трех лет. Вот почему в прокурорских отчетах по Каркассонскому округу все конфискованные в Альби имущества делились между королем и епископом. Хотя часть епископа в наличных деньгах с Иванова дня 1322 года по Иванов день 1323 года достигала только ста шестидесяти ливров, но бывали годы, когда епископы получали гораздо больше.

В 1300 году епископ Бернар де Кастане великодушно уступал доминиканской церкви в Альби свою часть в имениях двух граждан, Гильома Эмерика и Жана де Кастане, осужденных после смерти; эта часть была более тысячи ливров. Не трудно догадаться, что сделки с короной порождали многочисленные конфликты. Безуспешно Филипп Красивый в 1307 году настаивал на соблюдении соглашений и на возврате захваченных имений. В 1316 году епископ Альби потребовал себе недвижимые имущества, которые не были проданы в течение трех лет; на это требование прокурор Арно Ассали ответил, что он не мог произвести продажи по законным и уважительным причинам; наконец, сенешаль Эмерик де Крозо нашел, что, действительно, прокурор не мог продать и что права короны остались неприкосновенными.

Но коллективный грабеж, дававший огромную практику адвокатам, порождал не одни подобные вопросы. Процесс, начатый епископами Родеза из-за некоторых земель, конфискованных у еретиков и поступивших во владение короны, тянулся тридцать лет и, наконец, перешел в Парижский парламент, который просто прекратил все дело на том основании, что лица, поддерживавшие права короны, не имели необходимых для этого полномочий. Другой процесс между королем и Элеонорой де Монфор, графиней Вандомской, из-за имущества Жана Бодье и Раймунда Кальвери, тянулся почти так же долго и был не менее запутан; конфискация была произведена в 1300 году, в 1327 году процесс все еще тянулся и кончился компромиссом только в 1335 году.

Не все прелаты были так алчны, как епископы Альби, из которых один жалуется еще в 1328 году, что жертвы прибегают к разным хитрым уловкам, чтобы сохранить для своего семейства кусок хлеба; но князья и их представители были безжалостны, если можно было чем-либо поживиться.

Я уже говорил, что лишь только подозреваемый вызывался инквизицией, как на его имущество накладывался секвестр, и его должников уведомляли, чтобы они уплатили королю все должные ими суммы. Карл Анжуйский ввел этот прием в Неаполе, и королевский указ об аресте шестидесяти девяти еретиков в 1269 году приказывал, равным образом, отобрать их имущество в пользу короля.

Чиновники уже заранее были так убеждены, что суд окончился осуждением обвиняемых, что часто они не дожидались окончания дела, но уже раньше производили конфискацию. Это злоупотребление восходит и к первым дням инквизиции.

В 1237 году Григорий IX жаловался на него и запретил его, но без всякого успеха; в 1246 году собор в Безье снова осудил это злоупотребление, сделав оговорку только на тот случай, если подсудимый сознательно примкнет к заведомым еретикам. Когда в 1259 году Людовик Святой смягчил суровые приемы конфискации, он косвенно запретил поспешное наложение ареста на имущество, предписав своим чиновникам во всех тех случаях, когда обвиняемый не был присужден к тюрьме, допускать его или его наследников ходатайствовать о снятии секвестра; но если налицо имелось подозрение в ереси, то имущество могло быть возвращено только при условии представления залога, в обеспечении того, что оно перейдет в государство в случае, если в течение пяти лет подозрение в ереси будет доказано; до того же времени оно не могло быть отчуждено. Однако продолжали по-старому производить предварительные конфискации, так что Бонифаций VIII счел нужным внести в каноническое право новое запрещение этого хищничества. Но и из этого не вышло никакого толка.

Инквизиция настолько распространила идею, что всякий обвиняемый виновен и что из ее рук нельзя было выскользнуть, что чиновники считали себя вне всякой опасности, действуя по простому подозрению.

Из разных источников мы знаем один подобный случай, бывший, несомненно, не единственным. Во время преследования в Альби в 1300 году известный Жан Бодье был допрошен в первый раз 20 января; он не сознался ни в чем. На втором допросе, 5 февраля, он признался в ереси и 7 марта был осужден; но его конфискованное имущество было продано уже 29 января, то есть не только до окончания суда, но и до признания обвиняемого. Гильом Гаррик, обвиненный в участии в заговоре, составленном с целью уничтожения списков инквизитора в Каркассоне (1284), был осужден только в 1319 году, но уже в 1301 году граф Фуа и королевские чиновники спорят из-за обладания его конфискованным замком де Монтейра.

Донесение Жана д'Арси, сенешаля Руэрга, Альфонсу де Пуатье около 1253 года красноречиво свидетельствует о том, с какой страшной алчностью производилось это хищение. Епископ Родеза вел ожесточенную борьбу против еретиков и передал в руки светской власти в Нажаке некоего Гуго Парера, которого сенешаль тотчас же приказал сжечь живым; его конфискованное имущество превышало 1000 турских ливров. Но д'Арси, узнав, что епископ вызвал на суд в Родез еще шесть других граждан Нажака, поспешил в епископский город, чтобы не допустить ущерба интересов своего повелителя. Епископ сказал ему, что эти шесть лиц – еретики и что он выручил от конфискации их имущества сто тысяч су в пользу графа; но, с согласия членов своего суда, он просил сенешаля оставить часть имущества в пользу детей обвиняемых; усердный слуга графа отказал епископу в этой просьбе. Тогда епископ, которому дали дурной совет, невзирая на права графа, попытался избежать конфискации, приговорив еретиков к разным легким епитимиям. Но сенешаль, не мешкая, наложил арест на имущество, после чего он дал из него некоторые крохи кающимся и их детям, что не помешало ему, как писал он в своем донесении, заполучить до тысячи ливров; он кончает свой рапорт советом графу, что, если он не желает быть обманутым, ему надо назначить кого-нибудь наблюдать за действиями епископа. Со своей стороны, епископы жаловались, что чиновники Альфонса позволяли еретикам, беря с них взятки, сохранять за собой часть имущества и осуждали на костер несчастных, совершенно этого не заслуживавших, с единственной целью захватить их имущество. Эти гнусные злоупотребления сделались настолько невыносимыми, что в 1254 году чиновники Альфонса, в том числе Ги Фукуа, попытались прекратить их, издав общее правило; но трудно было устранить эти безобразия, вытекавшие из самого характера института. Несмотря на свою жадность, Альфонс соглашался делить свою добычу с теми, благодаря которым она добывалась; мы знаем много примеров его щедрости, бескорыстие которой, впрочем, весьма сомнительно. В 1268 году он предоставил инквизиции ежегодный доход в сто ливров от конфискованных имуществ одного еретика, в 1270 году он повелевает построить часовню на деньги подобного же происхождения.

Понятно, хищники прикладывали особое старание, разыскивая повсюду, что бы конфисковать.

Список конфискаций, произведенных каркассонскими прокурорами за время с 1302 по 1313 год, дошел до нас в рукописи; мы видим из него, с каким тщанием разыскивали должников осужденного даже в том случае, если дело шло о нескольких су. В деле богатого заключенного Гильома де Фенас потребовалось от восьми до десяти лет, чтобы подвести актив, причем было восемьсот пятьдесят девять должников, из которых один был должен всего пять денье. С другой стороны, никогда не поднимали вопроса об уплате долгов обвиненного; таким образом, применяли принцип, в силу которого еретик не мог законным образом делать долги, и без зазрения совести обирали его должников.

Вельможи настаивали, что суммы, должные одним из их вассалов, должны были поступать в их пользу, но Филипп Валуа решил в 1329 году, что когда долги должны были уплачиваться по месту жительства еретика, то сумма должна поступать в королевскую казну, а вассальные отношения должников не должны быть принимаемы при этом во внимание. Другой пример отвратительной алчности хищников находим мы в процессе, который в 1302 году рассматривался в Парижском парламенте. По смерти рыцаря Гильома Прюнеля и его жены Изабеллы, опека над сиротами, естественно, должна была перейти к их ближайшему родственнику, рыцарю Бернару де Монтескье; но последний несколько лет перед этим был сожжен как еретик, и имения его конфискованы. Сенешаль Каркассона заявил, что имущество наследников представляло посмертное приобретение Бернара, и поэтому наложил на него арест. Но племянник, другой Бернар де Монтескье, обжаловал это решение и добился его отмены.

Не менее энергично разыскивались и отчужденные имения. Так как, согласно с римским законом, вероломство шло совместно с ересью, то еретик не мог совершать актов, и всякая продажа, всякий дар, сделанные им, считались не имеющими законной силы даже и в том случае, если отчужденный предмет перешел после этого через несколько рук. Владелец должен был выдать его без, всякого вознаграждения, если только стоимость самого акта передачи не заключалась в имениях еретика. В 1272 году Карл Анжуйский писал из Неаполя своему вигье и его помощнику в Марселе, уведомляя их, что некая Мария Роберта, раньше чем ее присудили к тюрьме за ересь, продала дом; им предписывалось отобрать его, продать с аукциона и сообщить о том, сколько выручать. Так как они не исполнили этого приказа, то их сместили и назначили новых чиновников, которым Карл повторил свои приказания, обязав их исполнить их под личной ответственностью. В то же время он написал своему сенешалю, чтобы он понаблюдал за исполнением этого дела, которому он придавал огромное значение.[120]

Жестокость этих хищничеств еще более увеличивалась вследствие безжалостного способа, которым они производились. Лишь только арестовывали кого-нибудь по подозрению в ереси, как сейчас накладывали секвестр на его имущество, и оно поступало государственным чиновникам, которые могли вернуть ему его только в том маловероятном случае, если доказательства его вины будут признаны недостаточными. В опись вносилось все – до домашней утвари и наличной провизии включительно. Таким образом, был ли он виновен или нет, но семейство его выбрасывалось на улицу, осужденное на голодную смерть или вынужденное обращаться к другим за помощью; а рассчитывать на подобную помощь было очень трудно, так как оказавший ее легко мог навлечь на себя преследование и обвинение в сочувствии еретику. Единственной причиной этих мучений было судопроизводство!

В этом безумном вихре хищений исполнители не упускали, конечно, случая нагреть себе руки.

В 1304 году Иаков де Полиньяк, бывший в течение двадцати лет смотрителем инквизиционной тюрьмы в Каркассоне, вместе с несколькими другими чиновниками, ведавшими конфискацией, был уличен в присвоении себе целого ряда имений, в том числе одного замка, нескольких ферм, виноградников, садов и много движимости; их всех присудили вернуть королю все незаконно присвоенное.

Франсиско Гойя. Процессия флагеллантов.

Приятно от этих ужасов перейти к делу, возбудившему большой интерес во Фландрии в эпоху, когда деятельность инквизиции в этой стране стала столь ничтожной, что о конфискациях почти совсем забыли. Епископ Турнэ и викарий инквизиции осудили в Лилле известное число еретиков, которые были сожжены живыми. Они конфисковали их имущество, объявив движимость принадлежащей Церкви и инквизитору, а остальное – фиску. Городские власти Лилля смело вмешались и заявили, что одна из вольностей их города обусловливала, что ни один из граждан не может быть одновременно лишен жизни и имущества. Затем от имени детей одной из жертв они обратились с жалобой к Папе. Советники сюзерена, Филиппа Доброго Бургундского, потребовали предоставленные ему права на все конфискованное имущество, тогда как духовенство требовало восстановления правила о возврате движимости осужденного. Так как этот спор, где были заинтересованы три стороны, грозил перейти в долгий и дорогой, то согласились предоставить дело на усмотрение самого герцога. Последний, с редким благоразумием, при всеобщем одобрении, примирил стороны в 1430 году: он решил, что постановление о конфискации не имеет силы и что имущество осужденных должно перейти к их наследникам; он умышленно добавил, чтобы права Церкви, инквизиции, города и государства не нарушались ненарушимыми при всяком подобном случае, который, впрочем, нельзя предвидеть. Но в 1460 году, во время ужасного преследования колдунов Арраса, герцог проявил меньше бескорыстия: движимое имущество несчастных было присоединено к богатствам епископа, а их недвижимое имущество было конфисковано в пользу фиска, несмотря на заявления города, основанные на признанных за ним привилегиях.[121]

Эти массовые конфискации не только навлекали жестокие и незаслуженные бедствия на тысячи женщин и беззащитных детей, доведенных до нищенства, но они настолько парализовали общественную жизнь и повседневные сношения между собой людей, что трудно себе даже представить.

Нельзя было поручиться ни за одну сделку. Ни один заимодавец, ни один покупатель не мог быть уверен в правоверии того лица, с которым имел дело; мало того, кроме утраты права на владение в случае ереси, почти неограниченное право возбуждать процессы против умерших через много лет мешало всякому быть уверенным в завтрашнем дне и спокойно пользоваться своим благоприобретенным или унаследованным имением.

Давность относительно требований Римской Церкви была установлена в теории только столетняя, считая при этом не со дня совершения преступления, а со времени его раскрытия. Хотя некоторые юристы полагали, что дело против покойников могло быть поднимаемо в течение пяти лет со дня их смерти, другие, однако, утверждали, что для этого нет срока, и практика инквизиции показывает, что последнее мнение пользовалось большим уважением. В обыкновенных случаях церковная давность определялась в сорок лет; но, чтобы сослаться на нее, нужно было, чтобы собственник имения мог установить, что он никогда не подозревал прежнего владельца в ереси, и что он умер, пользуясь репутацией ничем не замаранного католика. В противном случае право на владение являлось спорным.[122]

Мы уже видели, что дела против покойников были пародией суда: защита там была невозможна и конфискация неизбежна. Дело Герардо Флорентийского показывает, насколько легко могли семьи разоряться вследствие подобных обвинений. Герардо был человек богатый и могущественный, принадлежал к одному из лучших и древнейших родов и был консулом в 1218 году. Тайный еретик, он на смертном одре, между 1246 и 1250 гг., подверг себя обряду еретикации. Казалось, об этом уже забыли, когда в 1313 году инквизитор Флоренции, брат Грималъдо, возбудил преследование против его памяти и выиграл тяжбу. Последовало осуждение, которое распространилось на его детей и внуков; все они были лишены имущества и подверглись ограничению прав как потомки еретика. В эпоху, когда подобные возмутительные вещи приветствовались как яркое свидетельство благочестивого рвения, никто не мог быть уверенным в завтрашнем дне; бедные и богатые одинаково жили под вечным страхом ограбления.[123]

Несколько иной, но столь же поучительный пример дает нам дело Жеро де Пюи-Жерме. Его отец был осужден за ересь при Раймунде VII Тулузском, который великодушно вернул конфискованные имения. Но двадцать лет спустя после смерти Раймунда ревностные агенты Альфонса отобрали их снова. Тогда Жеро обратился с жалобой к Альфонсу, который назначил расследование, но мы не знаем, чем окончилось это дело.

И не только все то, что еретик отсудил, отнималось у новых владельцев, но долги, заключенные им, залоги и другие его обязательства не имели значения. Даже когда Людовик Святой ослабил ужасы конфискаций в Лангедоке, он мог сделать только одно – чтобы заимодавцы получали удовлетворение по долгам, сделанным еретиком и ранее первого проявления ими ереси; обязательства же, сделанные после этого проявления ереси, дату которого определить точно было почти всегда невозможно, не подлежали удовлетворению. Так как никто не мог поручиться за правоверие своего соседа, то понятно, до какой степени были стеснены и парализованы самые простые сделки, – и это в ту эпоху, когда в Европе промышленность и торговля только еще начинали развиваться. Инквизиция не только задушила умственные стремления XIII века, но также могущественно остановила и материальный прогресс. Это вместе с ужасами преследования способствовало уничтожению многообещавшей цивилизации Южной Франции и перенесению в Англию и Голландию, где инквизиция относительно не пользовалась большим влиянием первенства в торговле и промышленности, проложившего дорогу богатству, могуществу и свободе.[124]

Просвещенные итальянские города в эпоху зарождавшегося благосостояния обеспокоились, испугавшись удара, грозящего им от инквизиции. Во Флоренции думали найти спасение, требуя от продавца земли предоставления гарантии против возможности инквизиторской конфискации; обыкновенно эта гарантия представлялась в виде третьей части, которую также могли прекрасно отобрать. Это, в сущности, было заменой одного зла другим; и скоро поняли, что подобное положение вещей невыносимо. Республика торжественно обратилась к Мартину V, перечислив, какие печальные недоразумения произошли уже и произойдут еще благодаря конфискациям имений еретиков, перешедших в руки верных католиков. Папа принял сторону республики и особой буллой от 22 ноября 1283 года приказал флорентийским инквизиторам на будущее время воздерживаться от подобных конфискаций.

Князья, получавшие выгоду от конфискаций, сознавали, что они были обязаны нести на себе издержки инквизиции; их личный интерес был настолько значителен, что побуждал их поддерживать учреждение, столь выгодное для их фиска. В теории было бесспорно, что епископы должны были нести расходы по борьбе с ересью; инквизиторы Лангедока вначале старались добиться от них необходимых средств, настаивая, чтобы, по крайней мере денежные наказания в виде штрафов, наложенные в целях употребления их на дела благотворительности, шли на вознаграждение нотариусов и канцелярских служителей инквизиции. Но эти хлопоты были безуспешны, так как, по словам Ги Фукуа (Климент IV), руки епископов были цепки и кошельки туги. В Северной и Центральной Италии, благодаря штрафам и конфискациям, инквизиция вела свои расходы широко. В Венеции государство оплачивало расходы и получало доходы. В Неаполе государи из Анжуйского дома первоначально усвоили такое же отношение; они брали себе конфискованные имущества, но заботились о содержании заключенных и, кроме того, платили каждому инквизитору augustal, то есть четверть унции золота, ежедневно на его личные расходы, на его товарища, на нотариуса и на трех его слуг с их лошадьми. Эти деньги взимались с неаполитанских таможенных пошлин, которыми были обложены железо, смола и соль; приказы об уплате обыкновенно делались на шесть месяцев, по прошествии которых должны были возобновляться; но часто бывали большие просрочки, и инквизиторы не без основания жаловались на это, хотя королевским чиновникам грозил штраф в случае промедления. Однако я нашел одну бумагу, адресованную в 1272 году инквизитору брату Маттео ди Кастелламаре, по которой ему предоставлялось вознаграждение за целый год, с уплатой за шесть месяцев вперед. Когда в 1290 году Карл II произвел, согласно указам Папы, раздел добычи от конфискаций, он, однако, продолжал принимать участие в расходах инквизиции, хотя и в несколько меньших размерах. 16 мая 1294 года он предписал платить брату Бартоломео ди Аквила ежедневно по четыре tareni (одна тридцатая часть унции золота), а 7 июля того же года он назначил на личное содержание инквизитора по пяти унций в месяц.

Во Франции в первое время мы видим некоторую неопределенность. Право епископов было настолько ясно, что они не могли отказываться от несения, по крайней мере, части расходов. До установления инквизиции эта обязанность состояла почти исключительно в содержании обратившихся заключенных. На Турском соборе епископы согласились содержать заключенных, если у них не было собственных средств; но содержание тех заключенных, имущество которых подверглось конфискации, должно было падать на князей, получавших барыши от конфискации. Это постановление, равно как и сделанное позднее, в 1254 году, собором Альби, произвело запутанность и мало применялось. Статуты Раймунда в 1234 году вошли в мельчайшие подробности по вопросу о конфискациях, но не сделали ничего относительно снабжения новой инквизиции необходимыми средствами.

Вопрос оставался открытым.

В 1237 году Григорий X жалуется, что королевские чиновники не платят ничего на содержание заключенных, имущество которых они конфисковали. Когда в 1246 году собрался собор Безье, то кардинал-легат д'Альбано напомнил епископам, что они обязаны давать деньги согласно с решением собора в Монпелье, протоколы которого до нас не дошли. Это было неприятно добрым епископам; как мы уже видели, они требовали, чтобы тюрьмы строились иждивением тех, кто получал доходы от конфискаций, и предлагали на содержание тюрем и инквизиторов употреблять штрафные деньги. Но Людовик Святой не мог допустить, чтобы богоугодное дело пало по недостатку средств; в 1248 году он берет на себя все расходы инквизиции во всех землях короны; мы уже видели выше, как он взял на себя расходы по содержанию тюрем и заключенных.

В 1246 году он приказал сенешалю Каркассона выдавать инквизиторам ежедневно по десять су из доходов от конфискаций. Можно думать, что Раймунд не особенно охотно принял на себя содержание института, которому он всячески мешал, пока мог бороться за спасение своих подданных; но, когда в 1249 году ему наследовали Жанна и Альфонс де Пуатье, последний, человек алчный и коварный, нашел для себя выгодным возбуждать рвение тех, которые обогащали его своими грабежами. Он не только оплачивал расходы определенных трибуналов, но также приказал своим сенешалям заботиться о нуждах инквизиторов и их служителей во время их поездок по его владениям. Заботливость его простиралась на все мелочи.

В 1268 году Гильом де Монтрейль, инквизитор Тулузы, уведомляет его, что он пригласил нотариуса с платой ему шести денье в день и одного служителя по четыре денье в день; Альфонс немедленно приказывает платить эти деньги от его имени. Не менее жадный до денег, Карл Анжуйский находил время, среди своих многочисленных отлучек в Италию, наблюдать за тем, чтобы его сенешали в Провансе и в Форкалькье принимали участие в расходах инквизиции, следуя тем же принципам, которыми руководствовался король в своих владениях.[125]

Как ни велик был доход фиска благодаря деятельности инквизиторов, последние, однако, иногда представляли его себе в преувеличенном виде и позволяли себе расходы, которые казались чрезмерными тем, кому приходилось оплачивать их. Уже в 1242 и 1244 годах, когда князья не сделали еще запасов для св. трибунала, и когда епископы еще энергично отстаивали штрафные деньги, роскошь и сумасбродство некоторых инквизиторов навлекали на них порицание их же собственного ордена, как свидетельствуют это провинциальные капитулы доминиканцев, бывшие в Монпелье и Авиньоне.

Конечно, было несправедливо упрекать в этом всех инквизиторов, но несомненно, что многие из них заслуживали порицания, и что они располагали множеством средств, законных и незаконных, чтобы добывать себе деньги. Интересно бы знать, например, как мог Бернард Ко, председательствовавший до самой смерти (1252) в тулузском трибунале, будучи доминиканцем, следовательно, не имея права иметь личную собственность, как мог он, спрашиваем мы, делать щедрые пожертвования на монастырь Ажана, основанный в 1249 году? Даже самому Альфонсу де Пуатье надоели, в конце концов, требования тех, которые столь хорошо удовлетворяли его жажду к деньгам. В конфиденциальном письме в 1268 году он жалуется на огромные расходы, произведенные инквизиторами Тулузы, Понсом де Пуайе и Этьенном де Гатин; он поручал своему агенту убедить их перебраться в Лувр, где, надеялись, они будут скромнее. Альфонс предлагал им Лаворский замок или любой другой, который мог бы служить одновременно и тюрьмой; хитрый князь писал им, что, желая дать им возможность расширить свою деятельность, он готов дать им обширный замок.

Любопытные данные о расходах инквизиции за 1322-1333 гг. мы находим в счетах Арно Ассали, прокурора Каркассона и Безье, по счастью, дошедших до нас. Из доходов от конфискации прокурор оплачивал все расходы инквизиции – содержание заключенных, розыск свидетелей, преследование беглецов, расходы по аутодафе, включая сюда угощение экспертов и сукно шафранного цвета для крестов кающимся. Мы узнаем из этого же источника, что жалованье инквизитора достигало ста пятидесяти ливров в год, и что уплачивалось оно очень неаккуратно. Брат Отберт, назначенный Великим постом 1316 года, не получал ничего до 1322 года, когда, вследствие бумаги короля Карла Красивого, ему уплатили разом жалованье за шесть лет, то есть 900 ливров. Хотя в эту эпоху число конфискаций начало падать, все же оно было еще значительно. Ассали за год получил 2219 ливров 7 су и 10 денье; расходы же его за это время, считая довольно крупные судебные расходы и уплату сразу большой суммы Отберту, достигли 1168 ливров 11 су и 4 денье, так что короне осталось чистых 1050 ливров.[126]

Людовик Снятой. Фигура из полихромного дерева. XIII в.

Бесспорно, что преследование, как нечто правильное и постоянное, всецело опиралось на конфискации; только они одни поддерживали это горячее рвение к вере, которое медленно угасало, когда иссякали доходы. Когда катары исчезли под ударами Бернара Ги, началось все возраставшее падение инквизиции. Другие еретики – спиритуалы, дольцинисты, фратичелли – были нищие, которые отрицали всякую собственность; вальденсы были бедные крестьяне или пастухи; самое большое, что изредка давало хорошую наживу, были колдун или ростовщик; тем не менее еще до 1337 года обязанность бальи по делам конфискаций за ересь в Тулузе была довольно-таки прибыльная, и желающих занять ее находилось много; за предшествующий год она дала 640 ливров 10 су.

Неудача первой попытки ввести инквизицию во Франш-Конте совершенно ясно показывает, что религиозное рвение было тесно связано с желанием заполучить имение ближнего. Герцог Бургундский Иоанн представил в 1248 году Иннокентию IV, что вальденская ересь распространяется по Безансонской провинции, и просил Папу приостановить зло. Не хотел ли Иоанн нести расходов или жатва давала плохой сбор, мы не можем сказать; но только монахи, посланные в Бургундию, просили, чтобы их отозвали, говоря, что, благодаря отсутствию средств, их усилия остаются бесплодными. Александр IV в 1255 году благосклонно удовлетворил их просьбу.

Тем же объясняется неудача попыток основать инквизицию в Португалии. Когда в 1376 году Григорий XI предписал лиссабонскому епископу назначить францисканца инквизитором в королевство, то он постановил, чтобы назначенное лицо получало в год 200 флоринов золотом, распределяемых между епископскими кафедрами пропорционально их платежам на папский двор. Ответом на предписание Папы было полное бездействие, проистекавшее только от нежелания епископов нести новые расходы; то же можно сказать и в объяснение неудачи Бонифация IX, когда он назначил брата Винцента Лиссабонского инквизитором Испании и возложил его содержание на местных прелатов.

Самая циничная попытка покрыть расходы инквизиции была сделана императором Карлом IV, когда он старался в 1369 году прочно основать инквизицию в Германии. Еретиков было мало, и они были бедны; конфискация их имущества сулила ненадежное содержание ревностному Керлингеру и его товарищам. Ниже мы увидим, как без всякого суда были конфискованы дома неповинных ни в чем бегардов и бегинов, чтобы дать помещения для инквизиторов и их тюрем; города были приглашены получить часть от этих насилий: этим надеялись привлечь расположение народа. Но все разбилось о непобедимое отвращение, которое внушала в Германии инквизиция народу и прелатам.

Эмерик, писавший в Арагонии около 1375 года, говорит, что вопрос о содержании инквизиции обсуждался уже давно, но никогда не был точно разрешен. Наиболее распространенным среди духовенства было мнение, что тяжесть содержания инквизиции должна была падать на светских князей, которые пользовались доходами от конфискаций, а следовательно, должны были нести и известные обязанности; но в наши дни, с грустью замечает Эмерик, мало уже упорствующих еретиков, еще менее еретиков-рецидивистов, и почти нет еретиков богатых, так что князья, не получая больших доходов, мало расположены производить расходы. Следовало бы найти другую комбинацию, но все предлагаемые наталкиваются на неприятные и серьезные возражения; и по этому поводу Эмерик жалуется, что столь полезное и столь необходимое для христианского мира учреждение не обеспечено в завтрашнем дне.

Пока Эмерик сетовал, вопрос представлялся в самом прозаическом виде. Еще в 1337 году в отчеты Тулузского сенешальства вносятся расходы на аутодафе, на поддержание недвижимых имений инквизиции, на жалованье инквизитору и его помощникам и на содержание заключенных. Но беспорядок и бедность, бывшие следствием Столетней войны, скоро вычеркнули из бюджета эти статьи расхода.

В 1375 году Григорий XI убеждал короля Сицилии Фридриха разрешить инквизитору взять конфискованные имения, чтобы дело спасения душ не нуждалось в средствах. Одновременно он сделал энергичную попытку уничтожить вальденсов, число которых размножилось в Дофинэ. Нужно было строить новые тюрьмы, нужно было кормить массу заключенных, и Папа повелел отнести этот расход на счет прелатов, благодаря небрежности которых усилилась ересь. Но хотя он грозил упорствующим отлучением от Церкви, однако кошельки епископов оставались закрытыми, и вскоре инквизитор потребовал часть конфискованных имуществ, мотивируя это требование полным отсутствием средств на содержание своего трибунала. Королевские чиновники настаивали на удержании всего конфискованного, и возник горячий спор, который был доведен до короля Карла Мудрого.

Последний вошел в соглашение со Св. Престолом и в 1378 году опубликовал указ, которым он сохранял за собой все доходы конфискации и назначал инквизитору ежегодное содержание в 190 турских ливров (то же, что получали трибуналы Тулузы и Каркассона), из которых должны были оплачиваться все расходы инквизиции; при этом король добавлял, что если эта сумма не будет уплачиваться правильно, то инквизитор имеет право брать эти деньги сам лично из конфискованных имуществ. Во время ужасных беспорядков, вызванных безумием Карла VI, этот договор перестали соблюдать.

В 1409 году Александр V предоставил на решение своего легата вопрос, должен ли инквизитор Дофинэ получать по триста флоринов золотом в год, уплату которых возложить на евреев Авиньона, или по десяти флоринов в год с каждого епископа своей обширной провинции, или, наконец, возложить содержание инквизитора и его людей во время их пребывания в отдельной епархии на епископа этой епархии. Но внешняя война и внутренние междоусобия вскоре уничтожили все источники доходов. В 1432 году эмбренский инквизитор брат Петр Фабри, будучи вызван на Констанцский собор, ответил, что он не может явиться, так как, с одной стороны, у него много дела с вальденсами, а с другой – он совершенно не имеет средств на поездку. "Я никогда, – добавил он, – не беру ни одного су у Церкви Божьей и не получаю ниоткуда никакого жалованья".

Конечно, было бы несправедливо говорить, что скупость и жажда к грабежу были главными двигателями инквизиции; но нельзя отрицать, что эти низкие страсти играли видную роль. Вспомним только о жалобах, во имя интересов фиска, на неприкосновенность, обещанную тем, кто сознается в течение срока милосердия; вспомним об ответе Бернара Ги, указывавшего на то, что кающиеся должны выдавать своих соумышленников, и что, следовательно, индульгенция должна идти в пользу фиска. Все занимавшиеся преследованием всегда имели в виду материальную выгоду.

Не заинтересованная материально инквизиция не пережила бы первой вспышки фанатизма, породившего ее; она могла бы существовать только в течение одного поколения, а затем исчезла бы и возродилась бы снова с возрождением ереси; и катаризм, против которого не было бы систематического и долгого преследования, мог бы избегнуть полного уничтожения. Но, в силу законов о конфискации, еретики сами сделались виновниками своего падения. Алчность и фанатизм подали друг другу руку и в течение целого столетия были сильными двигателями жестокого, непрерывного и неумолимого преследования, которое выполнило свои планы и прекратилось только за отсутствием жертв.

Сечение в монастырской тюрьме. Гравюра XIX в.

Франсиско Гойя. За свободомыслие.