История инквизиции

Глава IV Крестовые походы против альбигойцев

Осада Тулузы 1218 г. под предводительством Симона де Монфора.

В конце XII века Церковь поняла, что она сама подорвала свое положение и что поразительные успехи ереси в значительной степени зависели от небрежного отношения духовенства к своим обязанностям и от упадка его нравственности.

В своей речи при открытии большого Латеранского собора Иннокентий III не задумался бросить упрек в лицо собравшимся отцам. "В падении нравственности народа, – сказал он, – прежде всего виновато духовенство. От него все зло в христианском мире; вера гаснет, религия падает, свобода закована в цепи, правосудие попрано ногами, еретики множатся, схизматики поднимают голову, неверные усиливаются, сарацины побеждают".

Но попытка собора искоренить зло была безуспешной, и Гонорий III, видя свое бессилие, был вынужден повторить слова Иннокентия, справедливость которых никто не мог оспаривать.

Однако когда в 1204 году легаты, посланные Иннокентием к альбигойцам, обратились к нему с жалобой на прелатов, которых они не могли привести к порядку и распущенное поведение которых действовало соблазняющим образом на христиан и давало еретикам богатый материал для нападок на Церковь, то Папа сухо посоветовал им заниматься своим прямым делом и не обращать внимания на сравнительные пустяки. Этот ответ дает прекрасное понятие о политике Церкви; даже энергичный Иннокентий отказался от задачи очистить авгиевы конюшни; легче, казалось, подавить волнение огнем и мечом.[30]

Мы уже видели, с какой решительностью и последовательностью приступил Иннокентий к подавлению ереси в Италии; не меньшую деятельность и энергию проявил он и по ту сторону Альп, причем нужно отдать ему должное: он всегда старался строго соблюдать правосудие и не смешивать виновных с невинными. Уже с давних пор провинция Невер была известна как страна, наиболее зараженная. Мы уже упоминали о мятеже, поднятом катарами в 1167 году в Везеле, и о тех суровых мерах, которые, не уничтожив ереси в корне, положили конец ее открытому проявлению. В конце столетия оксерский епископ Гюг заслужил себе имя "Молота еретиков", благодаря той энергии и тем успехам, которыми были отмечены его преследования отпавших от Церкви; и хотя он славился невероятной алчностью, полным игнорированием законов, деспотизмом в управлении епархией и жестокостью в уничтожении своих личных врагов, тем не менее его ревность к вере покрывала его многочисленные недостатки и дурные поступки. Он мало нуждался в напоминаниях Иннокентия, который в 1204 году побуждал его уничтожить ересь в его епархии. Безжалостно применяя конфискацию имущества, изгнание и костер, он сделал все что мог для искоренения ереси; но зло пустило уже глубокие корни и беспрестанно проявлялось то тут то там. Главным проповедником ереси был один отшельник по имени Иеррик, живший в пещере близ Корбиньи; благодаря усилиям Фулька де Нейльи, удалось взять его и сжечь на костре. Но катаризм пользовался успехом не только среди простых и бедных людей.

В 1199 году декан Невера и аббат монастыря св. Мартина Неверского обратились к Иннокентию с жалобой на то, что их преследуют; ответ Папы показывает одновременно и его желание дать им полную возможность защищаться, и запутанность духовного процесса в ту эпоху. Епископ Гюг был счастливее, когда выступил в 1201 году с обвинением другого видного лица, а именно рыцаря Эверара де Шатонеф, управляющего владениями графа Гервея Неверского. Папский легат Октавиан созвал в Париже собор, на который съехалось много епископов и богословов, чтобы судить Эверара; последний был осужден, главным образом, на основании свидетельских показаний самого же Гюга, предан светской власти и сожжен живым. Впрочем, ему отсрочили казнь, чтобы он мог дать отчет графу Гервею по управлению его владениями.

Его племянник Тьерри, такой же закоренелый еретик, бежал в Тулузу, где через пять лет сделался альбигойским епископом к великой радости еретиков, залучивших в свои ряды французского вельможу. Главным центром ереси в Нивернэ был город Шаритэ. С 1202 по 1208 год жители этого города не раз обращались к суду Иннокентия, так как суд его был милостивее суда местных судилищ; и действительно, в решениях Папы видно похвальное желание быть справедливым, но все это не привело ни к чему, и Шаритэ был одним из первых городов, куда в 1233 году оказалось нужным послать инквизитора. В Труа были в 1200 году сожжены восемь катаров, в том числе три женщины; в 1204 году было сожжено несколько еретиков в Брэне, в их числе был лучший французский художник той эпохи – Николя.

Другого рода опасность угрожала в 1199 году церкви Меца, где у вальденсов нашли французские переводы Нового Завета, Псалтыря, Книги Иова и других книг Священного Писания, которые они изучали с невероятным прилежанием и отказались выдать приходским священникам; их дерзость дошла до того, что они осмелились утверждать, будто знают Священное Писание лучше своих духовных пастырей и имеют право искать утешение в его чтении. Дело осложнялось тем, что мирянам чтение Библии официально не было еще запрещено, а эти бедняки не были обвиняемы в принадлежности к какой-либо определенной ереси. Обратились к Иннокентию. Папа ответил, что нет ничего предосудительного в желании постигнуть Священное Писание, но что глубина его такова, что не всегда могут проникнуть в нее даже самые ученые люди; следовательно, это чтение выше разумения простых смертных.

К населению Меца обратились с увещанием отказаться от своих чрезмерных притязаний понимать Библию и предложили им с должным почтением относиться к духовенству; при этом весьма прозрачно высказывалась угроза по адресу тех, кто не последует этому увещанию. А так как жители Меца продолжали по-старому усердно читать Библию, то, чтобы прекратить это, к ним послали аббата из Сито и двух других духовных лиц. Но эта миссия, по-видимому, не имела большого успеха: еретик, сожженный в 1230 году в Реймсе, имел французский перевод Библии, а у еретиков, сожженных в 1231 году в Трире, были переводы Библии на немецкий язык.

Но более всего, что вполне понятно, беспокоило римскую курию, прочное существование ереси на юге Франции. В 1195 году Раймунд VI Тулузский, 38 лет от роду, наследовал своему отцу; это был самый могущественный вассал во всей монархии, почти такой же независимый, как сам сюзерен. Нарбоннское герцогство давало ему звание первого светского пэра Франции; в то же время он был сюзереном, более или менее полновластным, маркизата Прованского, графства Венессенского, графств Сен-Жиля, Фуа, Комменжа и Родеза, равно как провинций Альбигойи, Виварэ, Жеводана, Велэ, Руерга, Керси и Аженуа. Даже в Италии он пользовался славой самого могущественного графа Европы, так как среди его вассалов было четырнадцать графов, и трубадуры в песнях называли его равным императорам:

Даже после потери большей части своих владений сын его, Раймунд VII, на Рождество 1244 года на блестящем съезде, бывшем при его дворе, пожаловал двумстам дворянам рыцарское звание.

Благодаря своим брачным связям, Раймунд VII находился в близком родстве с королевскими домами Кастилии, Арагонии, Наварры, Франции и Англии. В 1196 году он вступил в четвертый брак, с Иоанной Английской, чтобы добиться выгодного союза с ее братом Ричардом; таким путем он избавляется от опасного врага, который, в качестве герцога Аквитании, сильно беспокоил его отца. Но этот союз с Ричардом оскорбил Филиппа-Августа, что позднее имело печальные последствия для Раймунда. Последовавшая почти в то же время смерть Альфонса II Арагонского освободила его от другого наследственного врага, обширные владения которого в Южной Франции, и еще более обширные притязания на нее, нередко угрожали Тулузскому дому полным падением. С преемником Альфонса, Петром II, Раймунд вступил в самые дружеские отношения, скрепленные в 1200 году браком с его сестрой Элеонорой и помолвкой в 1205 году его юного сына Раймунда VII с дочерью арагонского короля, бывшей совсем еще ребенком. Филипп-Август, при своем вступлении на престол, оказывал ему такое дружеское расположение, которое, по-видимому, было для него прочным залогом мирного и благоденственного царствования.

Обезопасив себя, таким образом, от нападений внешних врагов, Раймунд мало обращал внимания на то, что Папа Целестин III в 1195 году отлучил его от Церкви за то, что он разорил С.-Жильское аббатство. Иннокентий III подтвердил это отлучение, но граф и на это не обратил никакого внимания. Сам он не был еретиком, но, благодаря своей веротерпимости, индифферентно относился к тому, что его подданные были еретиками; одни из его баронов придерживались ереси, другие снисходительно относились к верованиям, которые, отвергая притязания Церкви, позволяли им грабить ее или, по крайней мере, не заботиться о ее нуждах; так же смотрел на дело, несомненно, и сам Раймунд.

Когда в 1195 году собор в Монпелье предал анафеме всех тех князей, которые не будут наблюдать за применением в отношении еретиков и наемников постановлений Латеранского собора, то он и не подумал обратить на это внимание. У Раймунда совершенно не было религиозного фанатизма, и он поэтому не мог в угоду Церкви восстанавливать против себя своих баронов, разорять свои собственные владения и подвергать себя вторжениям соседей, которые как волки стерегли его; он не мог, конечно, рисковать всем этим для того только, чтобы восстановить в своих владениях единство веры и сделать своих подданных послушными Церкви, которая была славна только своей алчностью и нравственной распущенностью. Почти целое поколение наслаждалось веротерпимостью; страна отдыхала после длинного ряда войн, и простой здравый смысл подсказывал Раймунду, что ему следует идти по стопам отца. Окруженный одним из самых веселых и блестящих дворов Европы, любящий женщин, покровительствующий поэтам, несколько бесхарактерный, но боготворимый своими подданными, он, конечно, не мог согласиться с Римом, что главной его обязанностью было преследование своих подданных.

Педро Берругете. Святой Доминик и альбигойцы. 1418 г.

Состояние Церкви во владениях Раймунда не могло, понятно, не вызывать негодования такого Папы, как Иннокентий III. Один летописец того времени передает, что на несколько тысяч еретиков приходилось только несколько католиков; несомненно, это сообщение преувеличено, но в предшествующей главе мы видели, как быстро распространялась ересь. Состояние Тулузской епархии может показать, с каким недоверием относились тогда к Церкви и как сильно отражалась на ее благосостоянии потеря духовного престижа. Епископ Фулькранд, умерший в 1200 году, жил, за неимением средств, в чисто апостольской нищете.

Следуемую ему часть десятинного налога забрали себе светские сеньоры и монастыри; приходские священники присвоили себе его премиции; на его долю оставались лишь незначительные доходы от нескольких ферм и от общественной хлебной печи, которая принадлежала ему по феодальному праву. Крайняя нужда заставила его даже начать судебное дело против своего же капитула, чтобы добиться доходов хотя бы с одной пребенды и жить не впроголодь. Во время объездов своих приходов он был вынужден просить у сеньоров конвоя. Как ни плохо было место Фулысранда, однако после его смерти оно вызвало горячие и некрасивые споры, окончившиеся в пользу Раймунда Рабастана, архидиакона Ажанского. Этот епископ был еще беднее своего предшественника и для увеличения доходов был вынужден прибегнуть к симонии; но, когда он, чтобы покрыть издержки по процессу с одним из своих вассалов, Раймундом де Бопюи, распродал или заложил все, что оставалось еще в распоряжении Тулузской епископской кафедры, его лишили сана, назначив ему ежегодное содержание в тридцать тулузских ливров, чего было достаточно на кусок черного хлеба, и он остался вдвоем со злой служанкой. Его преемником был Фульк Марсельский, выдающийся трубадур, отрекшийся от мира и ставший аббатом Флорежа; он рассказывает, что, когда он сделался епископом, ему приходилось самому поить своих мулов, так как некому было гонять их на ближайший водопой на Гаронну. Этот Фульк был человеком горячим и мстительным; впоследствии он опустошил свою диоцезу войной.[31]

Зло постоянно росло, и легко уже было предвидеть возможность наступления такого момента, когда Римская Церковь совершенно потеряет средиземноморские провинции Франции. Но надо сказать, к чести еретиков, что им вполне был чужд дух преследования. Понятно, хищные сеньоры стремительно отнимали у духовенства церковные имения и доходы и не задумывались грабить ленивых монахов и священников, число которых постоянно уменьшалось; но в общем катары, хотя и считали себя церковью будущего, никогда не прибегали к силе для распространения своего духовного господства. Довольствуясь возможностью проповедовать и обращать в свою веру, они жили в полной дружбе со своими соседями-католиками; но Церковь не могла мириться с подобным положением вещей. Она всегда полагала, что светская власть, не преследуя других верований, тем самым преследовала свое верование; да и в силу закона ее существования она не могла разделять с кем-либо свое господство над душами людей. В данном же случае положение было еще серьезнее, так как веротерпимость, на которую жаловалась Церковь, грозила ей полным падением, и поэтому она считала себя вынужденной принять самые строгие меры не только в силу присваиваемых ею обязанностей, но и в силу простого инстинкта самосохранения.

Иннокентий III, вступивший на папский престол 22 февраля 1198 года, уже апреля писал архиепископу Оша, жалуясь на успехи ереси и высказывая опасения относительно ее торжества. Этому прелату и его собратьям было предписано со всей строгостью налагать духовные наказания, а в случае надобности прибегать к содействию князей и народа. Не только еретики должны быть преследуемы и наказуемы, но нужно также принимать строгие меры против всех, кто имеет с ними сношения или подозревается в этом. Само собой разумеется, прелаты могли на это ответить только признанием своего бессилия. Иннокентий немного подождал и сам принял на себя инициативу: 21 апреля он послал во Францию двух комиссаров, Рэнье и Ги, с грамотами к прелатам, князьям, сеньорам и ко всему народу. Всем им предлагалось немедленно принять всевозможные меры, направленные к тому, чтобы отвратить от Церкви опасность, которой ей угрожал рост катаров и вальденсов, совращавших народ подвигами показной любви к ближним и мнимой справедливости. Еретики, которые не захотят вернуться в лоно Церкви, должны быть изгоняемы и лишаемы всего своего имущества; если светские власти откажутся применять эти меры или проявят небрежность в их применении, то на них должно налагать запрет; если же они, наоборот, будут послушны и исполнительны, то давать им отпущение грехов, какое дается идущим на богомолье в Рим или на поклонение св. Иакову Компостельскому. Все же, кто будет иметь какие-либо сношения с еретиками, должны быть наказуемы как еретики. Только через шесть месяцев после этого Папа уполномочил Рэнье уничтожить зло в корне, разрешив ему реформу церквей и восстановление в них порядка; очевидно, Папа считал репрессии более важным делом.

В июле 1199 года власть Рэнье была еще более расширена, так как ему было дано звание папского легата, и, следовательно, все должны были повиноваться ему и оказывать почтение как самому Папе. Гильом, сеньор Монпелье, попросил между тем, чтобы к нему прислали легата для подавления ереси. Хотя Гильом и был глубоко верующим католиком, но это проявление религиозной ревности было вызвано побочными мотивами: ему хотелось добиться узаконения своих детей от второй жены, тогда как не был признан законным его развод с первой. Иннокентий отказал ему в присылке легата, и рвение его охладело. В то же время легат показал, что он бессилен провести реформу Церкви: он донес на двух очень высокопоставленных лиц, архиепископов Нарбонны и Оша, безнравственность и нерадение которых довели Церковь в их провинциях до самого плачевного состояния; но процесс об удалении епископов тянулся десять или двенадцать лет. Понятно, при таких условиях не могло быть и речи об общей реформе.

Можно даже сказать, что, по крайней мере, в течение некоторого времени, отдельные попытки поднять церкви лишь ухудшали положение, так как прелаты, разъяренные тем, что так много полномочий дано непосредственным представителям Рима, отказывались принимать участие в борьбе с ересью. Одно время было даже опасение, что они пойдут заодно с еретиками против Святого Престола, чтобы оградить самих себя и подчиненное им духовенство от захвата Римом.

Летом 1202 года Рэнье захворал, и его заменили два цистерцианских монаха из Фонфруа – Петр де Кастельно и Рауль, которым удалось бесконечным рядом наказаний и угрозой городу мщением короля вырвать у магистрата Тулузы клятвенное обещание отречься от ереси и изгнать еретиков; в свою очередь, они поклялись, что льготы и свободы города будут неприкосновенны. Но едва успели они удалиться, как тулузцы забыли свои обещания. Ободренные этим мнимым успехом, монахи обратились с такой же просьбой к графу Раймунду и добились его согласия; но условия, при которых им пришлось действовать, показывают, что задача их была нелегкой. Когда они попросили архиепископа Нарбоннского сопровождать их к графу Тулузскому, то он не только отказал им, но даже не оказал никакой поддержки, и лишь с большим трудом добились они от него лошадей на дорогу. Епископ города Безье также отказался сопровождать их. Они обратились к нему с просьбой вызвать консулов Безье, чтобы они отреклись от ереси и поклялись защищать Церковь; епископ не двинул пальцем и даже стал создавать всякие затруднения посланникам Папы, и хотя, в конце концов, ему было сказано, что магистраты за свою неявку будут отлучены от Церкви, он все же ничего не предпринял. А между тем ересь в Безье настолько процветала, что виконт должен был разрешить каноникам укрепить Церковь св. Петра из боязни, чтобы еретики не захватили ее силой. По всей вероятности, епископ Безье был напуган неприятностями, постигшими его соседа, каркассонского епископа Беранже, который за то, что пригрозил своей пастве духовными карами, был изгнан ею из города, и всякое сношение с ним было запрещено под страхом крупного штрафа.

Дерзость еретиков вызывала на бой энергичного Иннокентия. Сестра могущественного графа де Фуа, Эсклармонда, вместе с пятью другими знатными дамами присоединилась к ереси на публичном собрании катаров, где присутствовало много знати и рыцарей. Было замечено, что на этом собрании только один граф не дал катарским священнослужителям еретического приветствия, известного под именем veneratio. В Каркассоне, под председательством короля Арагонского, Петра Католика, состоялся большой, но безрезультатный публичный диспут между легатами и несколькими учеными еретиками. Положение было настолько безнадежно, что, по словам Иннокентия, только новый Потоп мог очистить страну и подготовить ее к принятию новых людей.[32]

Решившись испробовать крайнее средство, Папа назначил легатом "аббата аббатов", Арнольда Ситоского, начальника цистерцианского ордена, человека энергичного, непреклонного поборника старого католицизма и одаренного редкой настойчивостью. В конце мая 1204 года Иннокентий предоставил чрезвычайные полномочия комиссии, составленной из Арнольда и монахов Фонфруа. Прелаты зараженных ересью провинций получили строгие замечания, и им было приказано во всем повиноваться легатам, под страхом навлечь на себя гнев Святого Престола. Легатам было дано полномочие "разрушать повсюду, где были еретики, все, подлежащее разрушению, и насаждать все, подлежащее насаждению". Самостоятельность местных церквей была уничтожена одним росчерком пера: Рим объявил свою диктатуру.

Зная, что церковные запрещения потеряли всякое значение, Иннокентий решился прибегнуть к силе. Согласно инструкциям, данным легатам, всякий не раскаявшийся еретик должен быть передан в руки светской власти; сам он должен быть осужден на смерть, а имущество его конфисковано; сверх того, легаты должны были предложить Филиппу-Августу и его сыну, Людовику Львиное Сердце, если они будут помогать в подавлении ереси, полное отпущение грехов, как будто они совершили крестовый поход в Святую Землю; то же обещали всем сеньорам; даже и беспокойные элементы населения были побуждаемы к участию приятной перспективой богатой наживы, с одной стороны, и полного прощения грехов – с другой. Особой статьей легаты были уполномочены даже отменять все духовные наказания, которые полагались за насилие над личностью, если кто-нибудь провинится в этом при преследовании еретиков.

В то же время Иннокентий писал Филиппу-Августу, убеждая его поднять меч на волков, опустошавших стадо Господне. Если ему нельзя почему-либо идти самому, то пусть пошлет он своего сына или какого-нибудь опытного военачальника; но лишь бы он согласился применить на это власть, полученную им от неба. Папа признавал за ним право захвата и присоединения к своим владениям земель всех тех вельмож, которые откажутся помочь ему в его борьбе против еретиков.

Иннокентий поставил на карту все – и проиграл. Менее чем когда-либо желали прелаты, лишенные всякого авторитета, оказывать содействие легатам. Филипп-Август не тронулся обещанием земных и небесных благ, которыми его старались прельстить. Он уже имел отпущение грехов за крестовый поход и, по всей вероятности, находил, что оно не стоило принесенных им жертв; к тому же его недавние приобретения в Нормандии, Анжу, Пуату и Аквитании, сделанные за счет Иоанна Английского, поглощали все его внимание, и он мог бы легко потерять их, если бы в погоне за новыми завоеваниями приобрел себе новых врагов. Поэтому он не отозвался на призыв Папы.

Освобождение альбигойцев, по приговору Каркасонской инквизиции замурованных в стене.

Петр де Кастельно потерял всякую энергию и умолял, чтобы ему позволили вернуться в родное аббатство; но Папа отказал ему, утешая, что Бог вознаградит его по его стараниям, а не по их успешности. Второе обращение к Филиппу-Августу в феврале 1205 года также осталось без всякого результата. Тогда в июне следующего года Иннокентий обратился к Петру Арагонскому и уступал ему все земли, которые он завоюет у еретиков; через год он предложил ему и все их имущество. Единственным следствием этих переговоров было то, что Петр захватил замок Эскюр, принадлежавший Папе, но занятый катарами. Правда, положение дел в Тулузе изменилось, и даже были вырыты кости нескольких людей, уличенных в ереси. Но эта пустая победа была тотчас же сведена на нет муниципалитетом, издавшим закон, воспрещающий возбуждать преследования против мертвых, которые не были обвинены еще при жизни, если только они не приняли посвящения в ересь (hereticatio) на смертном одре.

Однажды, во время одного диспута, где катары, по обыкновению одержали победу, епископ Тулузский Фулыс спросил у Понса Родельского, рыцаря, известного своей мудростью и своей преданностью Церкви, почему не изгоняет он из своих владений тех, кто явно исповедует ересь? "Как же мы можем это сделать? – возразил рыцарь. – Ведь мы учились с ними, ведь у нас есть среди них родные, и, наконец, мы все видим чистоту их жизни". Рвение богословов было бессильно обратить это расположение в дикую ненависть, и мы охотно верим сообщению монаха из Во-Сернэ, что почти все местные сеньоры покровительствовали еретикам, искренне любили и отстаивали их перед Богом и Церковью.

Все, казалось, потеряно, когда один непредвиденный случай возбудил рвение и дал надежду приверженцам католицизма. В 1206 году, в середине лета, все три папских легата съехались в Монпелье и решили отказаться от своей миссии. Случайно в это же время прибыл в Монпелье, на обратном пути из Рима, испанский прелат, епископ Осмы, Диего де Азеведо; в Риме он тщетно умолял Иннокентия дозволить ему отказаться от епископской кафедры и посвятить остаток дней своих на проповедь слова Божия среди неверных.

Узнав о решении легатов, он приложил все силы, чтобы убедить их продолжить свою миссию; он посоветовал им отослать их блестящую свиту и отказаться от нынешней пышности, которой они себя окружали; он убеждал их идти на проповедь босыми и нищими, как апостолы. Легаты, в конце концов, согласились на это, но просили прелата, чтобы кто-нибудь, пользующийся авторитетом, показал им пример. Диего предложил себя. Он отослал всех своих спутников и оставил при себе только одного помощника, приора Доминика де Гузмана, который по дороге из Осмы в Рим обратил уже одного еретика в Тулузе. Арнольд вернулся в Сито, чтобы председательствовать на общем собрании ордена и набрать миссионеров, а два других легата, вместе с Диего и Домиником, начали свою новую деятельность в Карамане. Здесь они целую неделю вели диспуты с ересиархами Бодуэном и Тьерри, из которых последний, как мы уже упоминали, за несколько лет перед этим был изгнан из Нивернэ. По свидетельству современников, им удалось обратить весь простой народ, но владелец замка решительно отказался изгнать двух ученых еретиков.

Осень и зима прошли в подобных же собеседованиях. В начале весны 1207 года Арнольд окончил свое собрание и навербовал себе много добровольных помощников, среди которых было двенадцать аббатов. На лодках спустились они по Соне до Роны и пешком, без всякой свиты, выступили на поле своей новой деятельности. Здесь, разделившись на группы по два и по три, они, босые, разошлись в разные стороны и начали проповедовать по городам и весям; три месяца ходили они как настоящие апостолы и всюду на своем пути находили тысячи еретиков и единицы верных; обращения были редки, и к тому же они побуждали миссионеров-еретиков лишь к более усиленной работе.

При этом замечательно рельефно сказались кротость и терпимость катаров: ни один из монаховпроповедников не подвергся действительной опасности; а между тем это были люди, которые недавно еще взывали к наиболее могущественным государям христианского мира и увещевали их уничтожить катаров огнем и мечом. Время от времени монахи, правда, жаловались на оскорбления, но никогда им не угрожало насилие, за исключением, быть может, случая с Петром де Кастельно, который, по-видимому, возбудил к себе в Безье крайнюю ненависть. Несмотря на весьма широкие полномочия, которыми они были наделены, легаты были вынуждены обратиться к Иннокентию с просьбой, чтобы он разрешил им предоставлять право публичной проповеди достойным, по их мнению, лицам. Это свидетельствует о том, как ревностно в то время Церковь стремилась ограничить право проповеди; и благоприятный ответ Иннокентия легату был одним из крупнейших событий века, так как он дал толчок движению, породившему могущественный орден св. Доминика.

Петр Кастельно покинул своих товарищей и отправился в Прованс восстанавливать мир между дворянами в надежде объединить их для дела изгнания еретиков. Так как Раймунд Тулузский отказался сложить оружие, бесстрашный монах отлучил его от Церкви и наложил интердикт на его владения. В конце концов, он в самых резких выражениях бросил ему в лицо обвинение в клятвопреступлении и в разных других проступках. Раймунд терпеливо перенес эти упреки; а Петр между тем обратился к Иннокентию, чтобы тот санкционировал его решение. К Раймунду в это время с ненавистью относились все паписты, которые упрекали его в том, что, несмотря на свои неоднократные клятвы, он совершенно не преследует своих подданных еретиков. Хотя он и оставался по внешности католиком, тем не менее его обвиняли в тайной принадлежности к ереси; говорили, что его всегда сопровождало несколько "Совершенных", одетых в обыкновенное платье, и что при нем был всегда Новый Завет, чтобы в случае внезапной смерти над ним мог быть совершен обряд посвящения в ересь (hereticatio).

Раймунд, говорили, открыто заявил, что он охотнее согласится стать последним нищим еретиком, чем быть католическим королем или императором; говорили, что он прекрасно знал, что рано или поздно, его лишат владений за его покровительство еретикам, но что он был готов претерпеть за них все, даже смертную казнь. Все эти и многие другие слухи, снабженные преувеличенными рассказами о развратном поведении графа, распространялись ревностными монахами, лишь бы сделать имя его ненавистным; но совершенно не доказано, что он, хотя и был вполне индифферентен к вопросам веры, склонялся когда-либо к ереси или чтобы он когда-либо по собственной воле мешал легатам в их миссионерской деятельности. Они свободно могли обращать еретиков словом убеждения, но они не могли простить Раймунду, что он отказывался в угоду им залить свою страну кровью и предать ее огню и мечу.

Особой грамотой на имя Раймунда, от 29 мая 1207 года, Иннокентий подтвердил решение легата. В этой грамоте со всей страстностью отразилась та ненависть, которая накопилась против графа в течение долгих лет бесплодной борьбы с ним. Папа угрожал ему мщением Бога на том и на этом свете и писал, что отлучение от Церкви и запрещение не могут быть сняты до тех пор, пока он не удовлетворит все предъявленные к нему требования; если же он будет медлить, то будет лишен областей, полученных им от Церкви, а если и это не возымеет на него действия, то Папа призовет всех христианских князей разделить между собой его владения, чтобы можно было навсегда очистить их от ереси. Соображения, приводимые Папой в оправдание этих суровых мер, были лишь повторением старых сетований; положение вещей, на которое жаловался Папа, было в течение двух поколений настолько нормальным состоянием Лангедока, что веротерпимость стала как бы признанной местным государственным правом.

Далее Иннокентий ставил в вину Раймунду то, что он продолжал воевать, несмотря на приказание легатов заключить мир, что он отказался приостановить военные действия на время праздника, что он не сдержал своей клятвы очистить свою страну от еретиков, что он нанес оскорбление христианской религии, допустив евреев на общественные должности, что он ограбил Церковь и оскорбил нескольких епископов, что он продолжает пользоваться услугами наемных банд и что, наконец, он увеличил дорожные пошлины. Можно предполагать, что этот длинный обвинительный акт заключает в себе все пункты, которые, хотя бы несколько, возможно было обосновать и доказать.

Некоторое время Папа ждал результатов угроз и трудов своих миссионеров; но результаты были ничтожны. Раймунд, правда, заключил мир с дворянами Прованса, и отлучение было снято с него; но он по-прежнему оставался индифферентным в религиозных вопросах, а цистерцианские аббаты, обескураженные упорством еретиков, один за другим уходили и возвращались в свои монастыри.

Легат Рауль умер; Арнольда Ситоского более важные дела отозвали в другое место; умер и епископ Азеведо – как раз в то время, когда он собирался вернуться в Испанию. Но Азеведо оставил после себя во Франции пылкого Доминика, который посвятил свои силы на то, чтобы объединить вокруг себя нескольких ревностных людей, ядро будущего ордена проповедников; единственным представителем Рима оставался Петр Кастельно, пока Рауля не заместил епископ Консеранский.

Все средства были испробованы, и все они оказались безуспешны; оставалось только прибегнуть к помощи насилия, и Иннокентий со всей энергией отчаяния обратился к этому последнему средству. Чтобы привлечь на свою сторону Филиппа-Августа, он милостиво отнесся к недоразумениям, вызванным браком короля с Агнессой Мера некой от живой его супруги Ингеборги Датской, с которой его развели епископы. Кроме того, он обратился к верующим всей Франции и послал особые грамоты ко всем более могущественным сеньорам.

Папа Иннокентий III и св. Доминик.

Эти грамоты, отправленные 17 ноября 1207 года, патетически изображали успехи ереси и бесплодность всех усилий, направленных на обращение еретиков на путь истины; так как на них не действовали ни угрозы, ни кроткие увещания, не оставалось ничего иного, как обращение к вооруженной силе. Всем, кто откликнется на этот призыв, было обещано такое же отпущение грехов, как и крестоносцам, шедшим на освобождение Гроба Господня. Церковь брала под свое покровительство земли тех, кто поднимет оружие в ее защиту, и уже обещала отдать земли еретиков. Всем заимодавцам новых крестоносцев предписывалось отложить взыскания по их долговым обязательствам, без права требовать за это время проценты на капитал, а духовным лицам, которые подняли бы оружие, разрешалось заложить свои доходы за два года вперед.

Действие этого страстного воззвания было такое же, как и предшествовавших. Иннокентий в продолжение нескольких лет возбуждал воинственный пыл Европы в пользу римского господства в Константинополе, и пыл этот, по-видимому, остыл на некоторое время. Филипп-Август сухо ответил, что его отношения с Англией не позволяют ему раздроблять силы, но что если ему будет гарантировано перемирие на два года, то он не будет иметь ничего против того, чтобы его бароны предприняли крестовый поход, и сам он готов поддерживать его в таком случае ежедневной выдачей 50 ливров в течение года.

Таково было положение вещей, когда неожиданный случай разом все изменил. Убийство легата Петра де Кастельно произвело такое же ужасное впечатление во всем христианском мире, как тридцать восемь лет перед этим убийство Бекета. Рассказы об этом трагическом происшествии настолько противоречивы, что в настоящее время невозможно восстановить подробности. Мы знаем, что Петр задевал за живое Раймунда в своих речах; знаем также, что граф, испуганный грозящим ему крестовым походом, пригласил легатов на свидание в C.-Жиль, заранее обещая Церкви сыновнюю покорность; наконец, мы знаем, что во время совещания возникли разные затруднения, так как Раймунд не находил возможным выполнить требования легатов.

По провансальской версии, убиение Петра произошло следующим образом: он вступил в жаркий спор по вопросам религии с одним из придворных, который в пылу спора выхватил кинжал и убил его; Раймунд был очень огорчен этим грустным происшествием, и над убийцей был бы немедленно произведен суд, если бы ему не удалось бежать и скрыться у одного из своих друзей в Бокере.

В совершенно ином виде было представлено дело в донесении, посланном тогда же в Рим епископами Консеранса и Тулузы, которые желали возбудить гнев Иннокентия против Раймунда. В донесении говорится, что, после долгих и бесплодных рассуждений, легаты заявили о своем желании уехать; тогда граф начал грозить им смертью, добавив, что он будет преследовать их на суше и на воде. Аббат C.-Жиля и горожане, не будучи в состоянии укротить гнев графа, дали легатам конвой, и им удалось благополучно достигнуть берега Роны, где они и расположились на ночь.

На другой день, 16 января 1208 года, утром, когда легаты собирались переправиться через реку, к ним подошли два иностранца, из которых один пронзил Петра копьем; повернувшись лицом к убийце, Петр воскликнул: "Да простат тебе Бог, как я прощаю тебя!"

Вместо того чтобы наказать виновного, Раймунд оказал ему покровительство, наградил его и посадил даже с собой за стол. К этому в донесении было добавлено, что Петр, умерший смертью мученика, несомненно, проявил бы чудеса, если бы не помешало неверие народа. Этот рассказ был составлен лишь для подтверждения папского предания. Весьма возможно, что гордый и могущественный граф, раздраженный постоянными упреками и бесконечными угрозами, сказал в минуту гнева что-нибудь лишнее, что и было поспешно исполнено не в меру ревностным слугой; верно также, что Раймунду так и не удалось смыть с себя подозрения в участии в этом убийстве; но, с другой стороны, немало есть указаний на то, что сам Иннокентий никогда не верил в виновность графа.

Это преступление дало Церкви значительное превосходство над врагами, и Иннокентий поторопился воспользоваться им в интересах Церкви. 10 марта он разослал ко всем прелатам зараженных ересью провинций послания, в которых предписывалось каждое воскресенье и каждый праздник по всем церквам предавать анафеме "с колокольным звоном, над Евангелием и свечой" убийц Петра и их покровителей (надо понимать – Раймунда) и налагать запрещения на все места, оскверненные их присутствием.

Все вассалы Раймунда были освобождены от принесенной ими присяги, и всякому желающему католику разрешалось свободно основываться в его владениях. Если он пожелает просить прощения, то, в доказательство своего раскаяния, он должен, прежде всего, уничтожить еретиков. Такие грамоты были посланы Филиппу-Августу и всем его главным баронам; Папа красноречиво убеждал их поднять крест на спасение Церкви; были посланы особые комиссары для переговоров о заключении перемирия на два года между Францией и Англией; одним словом, не было упущено ничего, лишь бы превратить в кровожадное рвение то ужасное впечатление, которое действительно произвело на всех святотатственное убийство легата.

Арнольд Ситоский поспешил созвать общее собрание своего ордена; на этом собрании было единогласно постановлено проповедовать крестовый поход. И вскоре множество монахов стало трудиться над тем, чтобы зажечь народные страсти, обещая по всем церквам и площадям Европы вечное спасение будущим крестоносцам.

И долго тлевшая искра вспыхнула ярким пламенем.

Чтобы понять, с какой силой разгорались в средние века народные страсти, мы должны помнить, как легко народы той эпохи поддавались впечатлению минуты и доходили до исступления, о котором у нас сохранилось лишь одно воспоминание.

В то время как проповедовался этот крестовый поход, многие города и посады Германии наводнились женщинами, которые, не имея возможности удовлетворить свое религиозное рвение вступлением в ряды крестоносцев, раздевались и, голые, бегали по улицам и дорогам. Еще более ярким признаком умоисступления той эпохи является крестовый поход детей, которые тысячами бросали свои дома.

По всей стране можно было видеть толпы детей, направлявшихся в Святую Землю без всякого предводителя или проводника; на вопрос, что они хотят делать, они отвечали просто, что идут в Иерусалим. Тщетно родители запирали своих детей на замок; они убегали и пропадали. Не многие из них вернулись домой, и вернувшиеся не могли ничем объяснить бешеное желание, охватившее их.

Не нужно также упускать из виду другие, менее возвышенные причины, привлекавших людей под знамена крестоносцев; немало было таких, которые искали случая пограбить да погулять; немало таких, которые желали снискать себе неприкосновенность крестоносцев.

Мы встречаем, например, такой случай: один негодяй вступил в ряды крестоносцев, чтобы не платить долга, сделанного им на ярмарке в Лилле; но в самый последний момент он был задержан и выдан своему кредитору. Усмотрев в этом нарушение обещанной Папой неприкосновенности личности крестоносца, реймский архиепископ отлучил от Церкви графиню Матильду Фландрскую и наложил запрет на всю страну, чтобы добиться освобождения неисправного плательщика. Граф Овернский Ги совершил непростительное преступление, заключив в тюрьму своего брата епископа Клермонского, и был за это отлучен от Церкви; но он получил полное отпущение грехов, лишь только выразил желание присоединиться к Господней армии. Понятно и без дальнейших пояснений, каков был состав армии, набранной подобным путем.

Были еще и другие мотивы, делавшие крестовый поход популярным. Между Северной и Южной Францией существовала старинная племенная вражда, увеличившаяся еще завистью жителей севера и их желанием закончить франкское покорение юга, которое так часто начиналось и никогда не доводилось до конца. Духовные блага были обещаны те же, что и за поход в Святую Землю, хотя последний поход был несравненно дороже и опаснее; никогда еще райские блаженства не продавались так дешево. Все это предвещало успех походу.

Объявление приговора.

Более чем сомнительно, чтобы Филипп-Август открыто содействовал этому делу; но он предоставил своим баронам полную свободу действий, а сам воспользовался обстоятельствами, чтобы устроить свое бракоразводное дело. Под предлогом натянутых отношений с королем Иоанном и императором Оттоном он отказался от личного участия; но в то же время он заявил Папе, что никто не имеет права конфисковать владений Раймунда раньше, чем он будет обвинен в ереси, чего еще не было сделано; когда же он будет обвинен, то назначить наказание будет делом сюзерена, а не Святого Престола. Все это было вполне согласно с действующим законом, так как в судебную практику Европы не был введен еще тот принцип, что подозрение в принадлежности к ереси лишало подозреваемого всех прав; введению этого принципа много помогло дело Раймунда, так как Церковь без всякого суда лишила его сначала владений, а уж потом сделала постановление о его низложении; королю оставалось только успокоиться. Но призванные Церковью под знамя креста были не теми людьми, чтобы остановиться перед чем-либо из уважения к законам.

Прежде всего откликнулось несколько наиболее могущественных сеньоров того времени – герцог Бургундский, графы Невера, С.-Поля, Оксера, Монфора, Женевы, Пуатье, Фореза и много епископов; затем, позднее, прибыли сильные отряды немцев под предводительством герцогов Австрии и Саксонии и графов Бара, Юлиха и Берга. Шли из Бремена и из Ломбардии. Летописи сообщают, что даже и некоторые славянские князья шли из родины катаризма сражаться против него в странах, где он развился позднее всего. Верующих привлекали щедрые обещания вечного спасения, воинственных влекла рыцарская слава, и всех равно привлекала добыча; можно было надеяться, что армия крестоносцев, набранная среди рыцарей и среди подонков Европы, с корнем уничтожит преграду, которая в течение трех столетий разбивала все усилия Церкви.

Пока собиралась гроза, Раймунд попытался предотвратить опасность. Сознавая всю серьезность положения, созданного убийством прелата, он был готов, чтобы удержать свою власть, пожертвовать своей честью и своими подданными. Он поспешно отправился к своему дяде, Филиппу-Августу, который дружески принял его и посоветовал ему покориться, запретив только обращаться за помощью к императору Оттону. Раймунд, бывший вассалом императора по своим заронским владениям, не послушался короля, – и это было крупной ошибкой с его стороны, так как он не получил ничего от Оттона и разошелся с королем.

Узнав на обратном пути, что в Обена предстоит собрание под председательством Арнольда, он поспешил явиться туда в сопровождении своего племянника, молодого Раймунда Рожера, виконта Безье, и приложил все старания, чтобы доказать свою невиновность и заключить мир. Холодно отказались выслушать его и предложили ему обратиться в Рим. Виконт города Безье советовал ему бороться, но мужество Раймунда не соответствовало обстоятельствам. Дядя и племянник поссорились, и последний пошел войной на первого; Раймунд же в это время отправил послов в Рим для того, чтобы узнать об условиях мира и просить о присылке новых легатов, так как прежние были очень дурно расположены к нему. Иннокентий потребовал, чтобы он, в доказательство своего чистосердечного раскаяния, передал в распоряжение Церкви семь своих наиболее важных крепостей; только на этом условии соглашались выслушать его и, если он докажет свою невиновность, обещали ему прощение.

Раймунд принял эти условия и оказал самый лучший прием новым представителям Церкви, Мило и Феодосию; последние, в свою очередь, проявляли в отношении его такое дружеское расположение, что граф был искренне огорчен смертью Мило в Арле и был уверен, что в его лице он потерял своего защитника. Раймунд не знал, что легаты получили от Папы тайные инструкции прельщать его радужными обещаниями, оторвать его от еретиков, а затем, когда крестоносцы одержат верх над катарами, поступить с ним по своему усмотрению.

Раймунд был грубо обманут этой вероломной и бессовестной политикой. Он передал Феодосию семь замков, и, благодаря этому, всякое сопротивление в будущем стало для него уже трудным.

Консулы Авиньона, Нима и C.-Жиля присягнули в том, что не будут оказывать Раймунду повинования, если он не подчинится, без всяких оговорок, всем будущим приказаниям Папы. После этого он примирился с Церковью на самых унизительных условиях. Новый легат Мило, в сопровождении двадцати архиепископов и епископов, прибыл в C.-Жиль, место предполагаемого преступления, и там июня 1209 года все они расположились перед главным входом в храм. Раймунд предстал перед ними, раздетый до пояса, как кающийся грешник, и у мощей св. Эгидия поклялся во всем повиноваться Церкви. Тогда легат взял епитрахиль, петлей надел ее на шею Раймунда и ввел его таким образом в Церковь; во время шествия его били прутьями по спине и плечам. Пред алтарем ему было дано прощение. Толпа, собравшаяся посмотреть на унижение графа, была так многолюдна, что невозможно было выйти назад через двери. Раймунда заставили спуститься еще в склеп, где покоилось тело Петра де Кастельно, душа которого, как говорят, радовалась, видя унижение своего врага, которого с окровавленной спиной обвели вокруг гробницы…

С богословской точки зрения, условия, на которых Раймунд получил отпущение, не были чрезмерны, хотя Церковь прекрасно знала, что он не мог их выполнить. Ему было приказано искоренить ересь, удалить всех евреев от занимаемых ими общественных должностей и распустить наемников; он должен был вернуть церквам то имущество, которое у них отняли, сделать дороги безопасными, отменить произвольные дорожные пошлины и свято соблюдать Мир Божий.

Ценой всех этих жертв Раймунд получил только разрешение принять участие в крестовом походе и присутствовать при покорении своей страны. Через четыре дня после отпущения грехов он торжественно получил из рук легата Мило крест и дал следующую клятву: "Во имя Всемогущего Бога! Я, Раймунд, герцог Нарбоннский, граф Тулузский и маркиз Прованский, клянусь пред Святым Евангелием, что, когда прибудут в мои владения вожди крестоносцев, я буду во всем послушен им; не только в том, что касается их личной безопасности, но и во всем, что прикажут они в разумении своего блага и нужд их армий".

В июле 1209 года Иннокентий, как всегда двуличный, написал Раймунду, поздравляя его с изъявлением покорности и обещая за это ему небесные и земные блага; но тот же посланный привез грамоту и на имя Мило, которого Папа убеждал действовать так, как он начал; и легат, узнав по слухам, что граф отправился в Рим, предупредил об этом своего повелителя, прося его не портить дела.

"Что касается графа Тулузского, – писал он, – то это враг всякой правды и справедливости. Если он поехал к вам, чтобы получить обратно отданные им мне замки, как он хвастается, как о деле уже решенном, то не внимайте его речам, ловким только в злословии; но сделайте так, чтобы он, как он этого заслуживает, с каждым днем все сильнее чувствовал на себе тяжелую руку Церкви. Выдав мне, по крайней мере, пятнадцать человек в залог своей клятвы, он уже преступил ее. Таким образом, он, очевидно, потерял всякое право как на Мельгейл, так и на семь крепостей, находящихся в моих руках. К тому же крепости эти настолько важны, что, при поддержке баронов и простого народа, преданных интересам Церкви, нам будет легко удержать их за собой и выгнать его из страны, которую он осквернил своей скверной".

Лицемер и пройдоха, писавший это письмо, был, по мнению Раймунда, его преданным другом и покровителем!

Ненависть Мило скоро дала себя почувствовать. Разрешение от грехов, купленное Раймундом столь дорогой ценой, было взято обратно; мало того, его отлучили от Церкви, а на его владения наложили запрещение под тем предлогом, что он в течение тех шестидесяти дней, когда принимал участие в крестовом походе, не выполнил невозможного обязательства – не изгнал всех еретиков. Город Тулуза подвергся особой анафеме за то, что не выдал крестоносцам всех своих граждан, принадлежавших к ереси. Правда, немного позднее Раймунду отсрочили выполнение принятых им на себя обязательств до праздника Всех Святых; но уже было ясно, что его заранее осудили и что только полное его падение могло удовлетворить неумолимых легатов.

Между тем крестоносцы собрались в таком числе, что никогда еще, как с радостью говорит Ситоский аббат, христианский мир не видел подобной армии; говорят, и быть может без особого преувеличения, что в состав ее входило до двадцати тысяч всадников и до двухсот тысяч пеших, считая крестьян и простолюдинов, и, кроме того, два вспомогательных отряда, прибывших с востока. Легатам было предоставлено право брать у местного духовенства столько денег, сколько они найдут нужным, требуя их под угрозой отлучения от Церкви; равным образом и доходы мирян были предоставлены в распоряжение легатов, но лишь с той оговоркой, что легаты не могли принуждать их платить без согласия на то сеньоров. Располагая, таким образом, всеми богатствами Франции, а также имея в своем распоряжении неисчерпаемый источник доходов от продажи индульгенций, легаты легко могли содержать разноплеменную армию, к которой, при ее выступлении в поход, наместник Бога обратился со следующими словами: "Вперед, храбрые воины Христа! Спешите навстречу предтечам Антихриста и низвергните служителей ветхозаветного змия. Доселе вы, быть может, сражались из-за преходящей славы, сразитесь теперь за славу вечную. Вы сражались прежде за мир, сразитесь теперь за Бога. Мы не обещаем вам награды здесь, на земле, за вашу службу Богу с оружием в руках; нет, вы войдете в Царствие Небесное, и мы уверенно обещаем вам это!"[33] Воспламененные этими словами, крестоносцы собрались 24 июня 1209 года в Лионе, и сюда же немедленно направился Раймунд, чтобы завершить свой позор, приняв на себя роль проводника враждебной армии. В залог он дал им своего собственного сына. Раймунд а дружески встретили в Балансе, а затем он, под верховным начальством Арнольда, повел крестоносцев против своего племянника, виконта города Безье. Виконт выразил свою покорность легату, но последний отверг ее; тогда виконт поспешил укрепить свои крепости и поднять свои войска, чтобы остановить вторжение.

Нужно отметить, что эта война, носившая первоначально религиозный характер, принимала уже характер войны национальной. Покорность Раймунда и готовность виконта Безье выразить покорность лишили Церковь благовидного предлога для враждебных действий; но жители севера горели нетерпением закончить завоевание, начатое еще за семь веков перед этим Хлодвигом, а население юга – и католики, и еретики - единодушно решило сопротивляться, не обращая внимания на то, что в начале кампании города и сеньоры дали многочисленные залоги своей верности. Между защитниками страны умолкли все религиозные распри, и редко мы слышим, чтобы верные сыны Церкви оказывали крестоносцам поддержку, хотя они и могли бы приветствовать крестоносцев как спасителей, пришедших избавить их от владычества катаров. Причиной этого было, с одной стороны, то, что катаризм никогда не проявлял тирании по отношению к католикам, а с другой – что юг Франции являл в эту эпоху почти единственный в средние века пример веротерпимости, чувство национального единства было здесь развито сильнее религиозного фанатизма. Этим объясняется, почему подданные Раймунда были так возмущены его малодушием; они постоянно убеждали его сопротивляться до последней капли крови и во всем и всегда выказывали верность как ему, так и его сыну до окончательного падения Тулузского дома.

Козимо Тура. Св. Доминик. Около 1475.

Раймунд Рожер Безьерский укрепил свою столицу, а затем скрылся в более надежную крепость Каркассон, чем привел своих подданных в сильное уныние. Епископ Безьерский Регинальд находился в рядах крестоносцев, и, когда они подошли к стенам города, легат поручил ему объявить городу, что он будет пощажен, если согласится изгнать или выдать еретиков, поименованных в списке. Но когда епископ вступил в город и обратился с этим предложением к наиболее видным жителям города, они единодушно отказали ему. Католики и катары были настолько хорошими согражданами, что не могли предавать друг друга. Они будут, ответили они, защищаться до последней капли крови, раньше чем их принудят пожрать собственных детей. Этот неожиданный ответ так рассердил легата, что он поклялся уничтожить город, не щадя ни пола, ни возраста, и не оставить камня на камне.

В то время как вожди армии советовались о предстоящей атаке, толпа следовавших за армией людей – безоружных, по свидетельству легатов, и лишь полагавшихся на Бога – ринулась на стены и завладела ими без ведома и приказаний начальников армии. Последняя кинулась за толпой, и легат сдержал свое слово: произошла резня, почти беспримерная в летописях Европы. Ни одно живое существо – от грудного младенца и до дряхлого старика – не было пощажено. Говорят, что семь тысяч человек было избито в Церкви святой Марии Магдалины, где они скрывались, ища убежища.

Сами легаты определяли число убитых приблизительно в двадцать тысяч, а достойные меньшего доверия летописцы дают цифру в четыре и пять раз большую. Один современник, ярый цистерцианец, сообщает нам, что к легату Арнольду обратились с вопросом, следует ли щадить католиков.

Представитель Папы, боясь, чтобы не ускользнули еретики, выдавая себя за католиков, дал следующий жестокий ответ: "Убивайте их всех! Бог там уж их разберет!" Все были вырезаны, все было разграблено, и город сожжен; в этот жаркий июльский день заходящее солнце осветило лишь дымящиеся развалины и обуглившиеся трупы – жертву всесожжения, принесенную Богу любви и всепрощения, которого катары совершенно основательно могли считать началом зла.

В глазах истинных католиков этот успех был непреложным доказательством Божьего благоволения к их армии. Было немало и других чудес, которые укрепляли их в этом мнении: хотя они необдуманно и разрушили в окрестностях все мельницы, но хлеба всегда было в изобилии в их лагере, и стоил он дешево – тридцать хлебов продавались за денье. Было также замечено, что во время всей кампании ни ястреб, ни ворон и никакая другая хищная птица не носились над армией; и это было истолковано как выражение покровительства неба.

Не менее благоприятствовали обстоятельства и небольшим отрядам крестоносцев, шедшим на соединение с главной армией. Один из отрядов, предводительствуемый виконтом Тюреньским и Ги Оверньским, после недолгой осады взял приступом почти неприступный замок Шаснейль. Гарнизон заключил с крестоносцами договор, и ему была дана свобода, но жители были предоставлены на волю победителей. Им предложили выбор между обращением и костром. Так как они отказались отречься от своих заблуждений, то все они были сожжены; обычное явление в этой войне. Другой отряд, шедший под начальством епископа города Пюи, взял выкуп с замков Коссада и С.-Антонина; за это он получил упрек в сребролюбии, и ему поставили в вину то, что, сохранив жизнь еретикам, он сохранил зло. Такой страх объял всю страну, что, когда в замок Вильмюр явился беглец с известием, что приближаются крестоносцы и что с замком они поступят, как поступали в других местах, жители подожгли его, а сами бежали ночью. Бесчисленное множество крепостей сдалось без всякого сопротивления или было покинуто защитниками, несмотря на то что в них были большие запасы провизии и они были хорошо укреплены. Гористая страна, вся усеянная крепкими замками, была покорена в течение двух месяцев, хотя она могла бы легко бороться целые годы. Многолюдная Нарбонна ради своего спасения приняла невероятно жестокие законы против еретиков, уплатила крестоносцам крупную сумму денег и дала им в залог несколько укрепленных замков.

Не останавливаясь на развалинах Безье, крестоносцы, предводимые Раймундом, быстро двинулись к Каркассону, считавшемуся неприступной крепостью; здесь ожидал их Раймунд Роже. Через девять дней после разрушения Безье крестоносцы уже явились под стенами Каркассона и приступили к осаде. Первый пригород, защищенный весьма плохо, был взят и сожжен после безнадежного сопротивления; второй пригород, хорошо укрепленный, оказал упорное сопротивление, но и он был, в конце концов, взят крестоносцами. Оставался теперь только город, взять который казалось, очень трудно. По преданию, Карл Великий семь лет безуспешно осаждал город и взял его только благодаря чуду. Осаждавшие вступили в переговоры с виконтом; ему предложили свободно выйти из города в сопровождении одиннадцати лиц по его выбору, а город и все жители должны были остаться на волю крестоносцев. Мужественный виконт с негодованием отверг это предложение; но положение его становилось невыносимым: город был набит беглецами, пришедшими изо всех окрестностей; лето было сухое, и не хватало воды; открылась эпидемия, уносившая ежедневно огромные жертвы.

Горячо желая заключить почетный мир, Раймунд Роже дал заманить себя во вражеский лагерь, где его изменнически задержали как пленника; через несколько дней он умер, по официальным сведениям, от дизентерии; но иначе объяснял народ его внезапную кончину. Лишившись своего вождя, жители потеряли мужество; чтобы спасти город от полного разрушения, они согласились оставить все свое имущество, и им разрешили выйти только с одними их грехами – мужчинам в штанах, а женщинам в рубашках. Город был занят без сопротивления. На этот раз не было поднято вопроса о религиозных убеждениях его жителей, и никто из них не был сожжен.[34]

Осада Каркассона выводит в первый раз на сцену двух людей, с которыми нам придется еще не раз встречаться: Петр II Арагонский и Симон де Монфор. Они являются настолько типичными представителями двух противоположных направлений, столкнувшихся в этой борьбе, что на них необходимо остановиться.

Петр был сюзереном Безье и был связан с молодым виконтом узами самой тесной дружбы.

Правда, он отказался прийти на помощь виконту, но, узнав о разрушении Безье, поспешил в Каркассон, чтобы выступить посредником и защитником своего вассала. Старания его не увенчались успехом, но с этого времени он уже не мог оставаться сторонним зрителем происходившего вокруг него.

Во всей Европе Петра считали идеалом южного рыцарства. Величественный по фигуре, он был первым знатоком рыцарских правил, и во всех битвах постоянно находился в первых рядах; с того страшного дня, когда у Лас-Навас-де-Толоза было сломлено могущество мавров в Испании, он считался самым храбрым из всех королей и сеньоров.[35] Изящный и храбрый, он, даже в ту эпоху легких нравов, считался чересчур распущенным. Щедрость его доходила до расточительности; он безумно любил внешний блеск и пышность, был со всеми любезен и великодушен в отношении врагов. Подобно своему отцу, Альфонсу II, он был трубадуром, и песни его вызывали тем больше похвал, что он сам щедро покровительствовал другим поэтам – своим соперникам. В довершение всего, его религиозная ревность была так сильна, что он гордился прозвищем El catolico. Эту ревность он засвидетельствовал не только беспощадным указом против вальденсов, о котором мы говорили в предшествующей главе, но и чрезвычайным преклонением перед Святым Престолом.

В 1089 году его предок, Санчо I, отдал Арагонское королевство под особое покровительство Пап, от которых его преемники должны были получать его при своем вступлении на престол и которым они должны были платить ежегодную дань в 500 mancus. В 1204 году Петр II решил лично засвидетельствовать свою феодальную зависимость от Папы; в сопровождении блестящей свиты он отплыл в Рим, где принес Иннокентию верноподданническую присягу и, кроме того, обещался преследовать еретиков.

Он получил благословение Папы, и Понтифик собственноручно вручил ему скипетр, порфиру и другие знаки королевского достоинства. Но он немедленно с выражением самого глубокого почтения возложил все это на престол св. Петра, которому он принес в дар свое королевство, взамен чего получил меч из рук Иннокентия, причем обязался платить ежегодную дань и отказался от всех прав патронатства над церквами и бенефициями. Он был счастлив, что в награду за это получил титул Первого Alferez, т. е. знаменосца Церкви, и привилегию для своих преемников короноваться архиепископом в Таррагонском соборе. Арагонские дворяне находили, однако, что все эти почести не стоили тех тяжелых налогов, которые явились следствием сумасбродств их повелителя; они сожалели также о потере патронатства и права раздавать бенефиции. Результатом их недовольства был союз, известный под именем "lа Union", который в течение нескольких поколений создавал большую опасность для преемников Петра. Жизнь Петра была менее похожа на жизнь монарха, чем на жизнь героя рыцарского романа. При подобных наклонностях ему трудно было не принять участия в войнах против альбигойцев, в которых к тому же он был заинтересован в силу своих прав на Прованс, Монпелье, Беарн, Руссильон, Гасконь, Комменж и Безье.

Совершенно другого характера был серьезный и положительный Монфор, который, как повсюду, отличился и при осаде Каркассона. Он был первым во время приступа на первый пригород; а когда был отбит приступ на второй пригород, то он, в сопровождении одного только оруженосца, под градом камней пошел спасать одного из крестоносцев, оставшегося во рву с переломленной ногой. Младший сын графа Эвре, потомка норманна Роллона, он по матери происходил от графа Лейчестера и рано уже приобрел славу храброго воина и мудрого советника. Набожный до ханжества, он ежедневно выстаивал обедню, а беззаветная любовь к нему его супруги Алисы де Монморанси, повидимому, подтверждает, что репутация его как человека целомудренного (качество, редкое в ту эпоху) была им вполне заслужена.

В 1201 году он принял участие в крестовом походе Болдуина Фландрского. Когда во время продолжительной стоянки в Венеции крестоносцы продали свои услуги венецианцам и согласились разрушить Зару, то только один Монфор отказался от этого, говоря, что он пошел сражаться против неверных, а не против христиан. Вслед за этим он покинул армию, прибыл в Англию и с небольшим числом друзей переправился отсюда в Палестину, где с честью сражался за Крест Господень. Насколько иначе сложилась бы история Франции и Англии, если бы Монфор остался с крестоносцами и после взятия Константинополя! Несомненно, он и сын его, Симон Лейчестер, основали бы в Греции или в Фессалии независимые владения, и жизнь их прошла бы в легких войнах, безвестная и не замеченная историей.

В то время, когда проповедовали крестовый поход против альбигойцев, одним из горячих поборников его был цистерцианский монах Ги из Во-Сернэ, бывший с Монфором в Венеции; под егото влиянием герцог Бургундский снова вступил в ряды крестоносцев.

Ги возил письма герцога к Монфору, в которых герцог всячески склонял его принять участие в походе. Прибыв в Рошфор, замок Монфора, Ги нашел графа в домашней часовне и изложил ему причину своей миссии. Монфор задумался, а потом взял Псалтырь, открыл наугад и пальцем указал аббату на стихи 91-го псалма, прося его перевести их: "Ибо Ангелам Своим заповедает о тебе охранять тебя на всех путях твоих; на руках понесут тебя, да не преткнешься о камень ногою твоею".

Усмотрев в этом перст Божий, Монфор поднял крест и уже более не опускал его. Мы увидим, что блестящая храбрость каталонского рыцаря была бессильна против хладнокровного мужества норманна, смотревшего на себя как на орудие в руках Бога.

После взятия Каркассона крестоносцы, по-видимому, решили, что их миссия была уже окончена; они уже отслужили сорок дней – срок, достаточный для получения отпущения грехов, и с нетерпением порывались домой. Легат же, естественно, полагал, что покоренная страна должна быть занята и устроена таким образом, чтобы в ней не могла более свить себе гнезда ересь. Прежде всего, ее предложили герцогу Бургундскому, а затем графам Невера и С.-Поля; но все они были настолько благоразумны, что отказались, мотивируя свой отказ тем, что виконт Безье и без того наказан чересчур жестоко. Тогда была избрана комиссия из двух епископов и четырех рыцарей, под председательством Арнольда, чтобы решить, кому должны принадлежать завоеванные земли; единогласно, "явно по внушению Святого Духа", все семеро остановились на Монфоре. Зная его благоразумие, мы вправе думать, что его первый отказ был вполне искренен; видя, что просьбы не действуют, легат, в конце концов, прямо приказал ему от имени Святого Престола взять завоеванные земли. Монфор согласился, но при условии, что ему будет оказана поддержка в тех затруднениях, которые он предвидел.

Обещание было дано, но никто и не думал при этом о его исполнении. Граф Неверский, поссорившись с герцогом Бургундским, удалился почти тотчас же после взятия Каркассона, и за ним последовала большая часть крестоносцев. Герцог оставался еще некоторое время, но и он не замедлил отправиться восвояси. Монфор остался приблизительно с четырьмя с половиной тысячами человек, преимущественно бургундцев и немцев, которым он должен был платить двойное жалованье.

Положение Монфора было опасным. В августе, под свежим впечатлением побед, легаты на собрании в Авиньоне предписали епископам потребовать от всех рыцарей, дворян и городских советов их епархий клятвенное обязательство уничтожить ересь. Подобная клятва была взята уже с города Монпелье и с других городов, которые боялись разделить судьбу города Безье. Но эти обязательства, данные под влиянием страха, были лишь пустой формальностью; не больше имело значения изъявление верноподданнических чувств, принесенное Монфору его новыми вассалами. Правда, он разграничил свои владения с владениями Раймунда, который обещал женить своего сына на дочери Монфора, и принял титулы виконта Безье и Каркассона; но Петр Арагонский отказался принять от него выражения подданничества; он тайно ободрял сеньоров, продолжавших сопротивляться в своих крепких замках, и обещал прийти к ним на помощь при первой возможности. Некоторые замки, уже изъявившие свою покорность, восстали снова; другие, занятые крестоносцами, были отняты у них прежними владельцами. Мало-помалу страна оправлялась от страха. Началась партизанская война; небольшие отряды, находившиеся на службе у Монфора, были взяты в плен и вскоре его действительная власть не простиралась далее его копья; только с большим трудом удалось ему однажды уговорить гарнизон Каркассона не покидать города. Его положение считалось настолько опасным, что, отправляясь на осаду Терма, он едва нашел рыцаря, который согласился принять на себя начальство на время отсутствия.

Привод осужденных на аутодафе.

Несмотря на все эти затруднения, ему удалось покорить несколько замков, упрочить свое господство в стране альбигойцев и распространить его на графство Фуа. Кроме того, он старался снискать расположение Иннокентия, который должен был утвердить его в новом звании и от которого он ждал помощи в будущем. Он требовал исправной уплаты церквам десятин и премиций; всякий, над которым будет тяготеть отлучение от Церкви в течение сорока дней, был обязан уплатить крупный штраф сообразно со своим имущественным положением; Рим, за розданные им индульгенции, должен получать ежегодно по три денье с дома, собираемых в страшно опустошенной стране; сверх всего, сам граф обещал ежегодную дань в неопределенном размере.

Иннокентий ответил Монфору в ноябре месяце и выражал свою радость по поводу чудесных успехов, давших возможность вырвать пятьсот городов и замков из когтей ереси. Он милостиво принимал предложенную дань и подтверждал права Монфора на Безье и Альби, заклиная его неустанно трудиться над уничтожением ереси. Но, по-видимому, плохо зная, насколько было опасно положение Монфора, он извинялся перед ним, что не может прийти к нему на помощь; в свое оправдание Папа ссылался на то, что к нему поступает масса заявлений из Палестины, в которых раздаются сетования, что средства, столь необходимые на нужды этой отдаленной страны, направляются на покорение еретиков в христианских землях. Папа ограничился тем, что заинтересовал делом Монфора императора Оттона и королей Арагонии и Кастилии, а также несколько городов и сеньоров, от которых нельзя было ждать действительной помощи.

Архиепископам всей зараженной ересью области было предписано потребовать от подчиненного им духовенства части их доходов; войскам Монфора советовалось вооружиться терпением и не требовать уплаты жалованья до будущей Пасхи. Эти наказы и увещания Папы сильно рисковали остаться мертвой буквой. Более плодотворной была идея Иннокентия совершенно освободить крестоносцев от платежа процентов по долгам. Но самой практичной мерой было предписание, данное Папой всем аббатам и прелатам Безьерской, Нарбоннской, Тулузской и Альбигойской епархий, удержать в пользу Монфора все имеющиеся у них на хранении деньги упорствующих еретиков. С одной стороны, это показывает нам, какие дружеские отношения и какое взаимное доверие царили прежде в Южной Европе между еретиками и католическим духовенством; с другой стороны, мы видим отсюда, как понимал Рим самую элементарную честность.[36]

Положение Монфора несколько улучшилось весной 1210 года, так как силы его увеличились с прибытием новых отрядов "пилигримов", как называли себя искатели приключений, принимавшие участие в войне против альбигойцев. Так как срок, который они отбывали по обету, был очень коротким, то Монфор решил воспользоваться их присутствием, чтобы вернуть обратно потерянные области и приобрести еще что-нибудь. Мы не станем входить в подробности его многочисленных походов, которые обыкновенно кончались взятием замка, причем гарнизон его избивался, а не принимавшим участия в сражении предлагали выбор между подчинением Риму и костром. Сотни энтузиастов, имена которых до нас не дошли, предпочли мученическую смерть. Лавор, Миневр, Кассе, Терм свидетельствуют нам, как много может сделать зла человек человеку, как много может он вынести и претерпеть во славу Бога.

Когда Миневр капитулировал, то Роберт Мовуазен, самый верный соратник Монфора, восстал против решения щадить еретиков, которые принесут раскаяние; легат Арнольд заметил ему на это, что он может не беспокоиться, так как, несомненно, обращений будет очень мало; и Арнольд был прав: за исключением трех женщин, все побежденные, как один человек, отказались купить жизнь ценой вероотступничества, и они избавили победителей от труда вести их на костер, так как сами с радостью бросались в пламя. Если иногда пилигримы весьма своеобразно выражали свою дикую ревность к вере, например, тем, что ослепляли монахов Больбонны и отрезали им уши и носы, то мы, при виде подобных зверств, не должны забывать, среди кого набирала в то время Церковь своих воинов, и должны помнить, что она обеспечивала им неприкосновенность на том и на этом свете, что бы они ни творили.

Раймунд, несомненно, воображал, что он очень ловко спасся за счет своего племянника, виконта Безье, но события скоро разочаровали его. Арнольд Ситоский клятвенно засвидетельствовал его падение, и Монфор не менее страстно желал расширить свои владения, чем восстановить католичество. Уже осенью 1209 года легат потребовал от граждан Тулузы, под угрозой запрещения и отлучения от Церкви, выдачи его посланникам всех тех, кого они объявили еретиками. Жители Тулузы утверждали, что среди них нет еретиков, что все внесенные в списки готовы засвидетельствовать свою невинность и что, наконец, Раймунд V, по их собственному настоянию, издал законы, направленные против еретиков; в силу этих законов, они сожгли много еретиков и продолжают сжигать всех, кого открывают; к тому же они обратились по этому делу к Папе.

В это же время Монфор дал знать Раймунду, что, если он не удовлетворит требований легата, он силой принудит его к повиновению. Раймунд ответил, что он будет иметь дело непосредственно с Папой, и тотчас же обратился к королю Филиппу-Августу и к императору Оттону, в ответ от которых он получил лишь сладкие слова. Он имел больше успеха, когда прибыл в Рим, так как в нравственном отношении он стоял очень высоко; ни разу еще не была доказана его виновность в возводимых на него обвинениях; ни разу еще не был он судим; всегда оказывал он послушание Церкви, всегда готов был подтвердить свою невинность, подвергшись принятому тогда процессу purgatio canonica; он перенес суровые наказания, как если бы он был уже осужден; ему дали разрешение грехов, как прощенному; наконец, он оказал важные услуги, сражаясь против своих старинных друзей, и вернул церквам все у них отнятое, насколько это было в его власти. Он горячо удостоверял свою невинность, просил суда и требовал возвращения своих замков.

Сначала Иннокентий был, по-видимому, тронут картиной несправедливостей, испытанных Раймундом, и перспективой грозящего ему падения; но это было недолго, и Папа скоро вернулся к своей двуличной политике, которая до сих пор была так выгодна для него. Прежде всего, он решил, что жители Тулузы были достаточно наказаны, и приказал снять тяготевшее над ними отлучение от Церкви; что же касается Раймунда, то он предписал архиепископам Нарбонны и Арля созвать собрание прелатов и дворян, чтобы судить Раймунда, как он сам того просит. Если явится там кто-нибудь, кто станет обвинять Раймунда в ереси и в соучастии в убийстве Петра де Кастельно, то должны быть выслушаны обе стороны и вынесено решение, которое следует представить в Рим, где и будет сделано окончательное постановление; если же обвинение не будет доказано вполне ясно, то на Раймунда следует наложить соответствующее покаяние, и только после этого можно будет признать его добрым католиком и вернуть ему его замки.

По внешности все это было довольно законно; но задняя мысль проступает в послании, написанном тогда же Папой легату Арнольду. В этом послании Папа горячо благодарит легата за все им сделанное и поясняет, что если ведение дела поручено теперь официально новому комиссару Феодосию, то это единственно для того, чтобы провести Раймунда; легат, писал Папа, должен быть крючком, а Феодосий – наживкой. Чтобы лучше усыпить подозрения Раймунда, Папа на последней аудиенции подарил ему богатый плащ и перстень со своего пальца.

Возвращение графа наполнило радостью сердца тулузцев: запрещение было снято, в скором времени должны были разрешиться все затруднения. Легат Арнольд, немедленно применившийся к наставлениям Папы, сразу сделался приветливым и сердечным; в сопровождении Монфора он отправился к Раймунду и блестяще был принят в Тулузе; Раймунд, говорят, дал уговорить себя и уступил для резиденции легата городскую цитадель – Нарбоннский замок, который легат передал Монфору и взятие которого обратно стоило жизни тысяче людей. Перед исполнением предписания Папы и снятием запрещения, Арнольд потребовал от горожан уплаты тысячи тулузских ливров; когда ему была уплачена половина этой суммы, он дал городу свое благословение; но так как уплата второй половины замедлилась, он снова наложил на город запрещение, которое несчастным горожанам удалось впоследствии снять с большим трудом.

Один современник, фанатически преданный католической вере, передает, что Феодосий имел в Тулузе свидание с легатом для обсуждения вопроса, как лучше провести Раймунда. Дело было в том, что требовался благовидный предлог, чтобы обещание Папы не было исполнено, так как Феодосий отлично знал, что Раймунд оправдается в возводимых на него обвинениях, и боялся, чтобы это не повлекло за собой падение веры. Проще всего было бы сослаться на то, что Раймунд не исполнил возложенной на него невыполнимой задачи – не уничтожил ереси в своей стране. Но нужно было при этом замаскировать грубое вероломство.

Раймунду назначили день (через три месяца), когда он должен был явиться в С-Жиль и оправдаться через purgatio canonica в обвинении в ереси и убийстве легата; при этом ему поставили на вид, не поскупившись на угрозы, его медленность в искоренении ереси.

В назначенный день в сентябре 1210 года огромное множество прелатов и дворян собралось в C.-Жиль; явился и Раймунд со своими свидетелями, или conjuratores, в надежде, что наконец-то он примирится с Церковью. Тщетная надежда. Ему холодно объявили, что от него не может быть принято оправдания, так как он открыто совершил клятвопреступление, не сдержав своих неоднократных клятвенных обещаний; а раз его клятва не имеет значения в делах второстепенных, то, само собой разумеется, ей нельзя доверять в таком серьезном деле, как обвинение в ереси и убийстве легата; не большего доверия заслуживает и присяга его свидетелей. У человека более твердого характера подобное возмутительное вероломство возбудило бы негодование, но Раймунд, подавленный внезапным падением своих иллюзий, разразился слезами, что было принято судьями как новое доказательство его испорченности, и почти тотчас же его отлучили снова от Церкви. Но для соблюдения внешних приличий ему объявили, что благоприятные ему решения Папы будут приведены в исполнение, когда он уничтожит ересь и всем своим поведением покажет себя достойным снисхождения. Очевидно, не провансальцу было тягаться с хитрым и лукавым Римом, который играл им как кошка с мышью.

Иннокентий одобрял эту жестокую комедию, как это видно из письма его к Раймунду в декабре 1210 года. В этом письме Папа высказывал сожаление, что граф до сих пор еще не сдержал своего обещания уничтожить ересь, и предупреждал его, что если он не выполнит этого, то владения его будут отданы крестоносцам. Тот же курьер привез письмо и Монфору, которому Папа жаловался на неаккуратное поступление налога в три денье с дыма; доказательство того, что и Иннокентий не упускал из виду денежных выгод, извлекаемых из преследования ереси. Увещания, посланные в то же время графам Тулузы, Комменжа и Фуа, а также Гастону Беарнскому, призывали их оказать помощь Монфору под угрозой обвинения их как соумышленников еретиков; все это показывает, что в уме Папы все вопросы были уже предрешены и что Раймунд заранее был бесповоротно осужден.

Наконец, Раймунд, несмотря на отсутствие проницательности, понял, что легаты добиваются только его падения. Если бы дворяне Лангедока соединились, то они, по всей вероятности, с успехом отражали бы спорадические нападения крестоносцев; но они были разрозненны, и их уничтожали поодиночке; а их законный повелитель, Раймунд, обманывался надеждами на примирение с Церковью и бездействовал. Теперь нечего было думать о том, что ему будут возвращены его замки; он должен был скорее и лучше готовиться к неизбежной войне. Ввиду этого, а также для того чтобы собрать вокруг себя своих подданных, он опубликовал условия, которые, по его словам, ему будто бы предложили на соборе в Арле в феврале 1211 года. Согласно этим условиям, тяжелым и унизительным как для него, так и для народа, вся страна отдавалась под надзор легатов и Монфора, и, таким образом, на всех жителей, католиков и еретиков, знатных и простых, накладывалось позорное клеймо рабства; Раймунда же обязывали на всю жизнь удалиться в изгнание в Святую Землю. Были предложены эти требования или нет, но опубликование их Раймундом возбудило гнев всего народа, который собрался около своего повелителя, готовый сопротивляться до последней капли крови.[37]

Прилагая все усилия, чтобы отвратить от себя окончательное падение, Раймунд все же продолжал вести переговоры, из которых можно заключить, что упомянутые нами источники были апокрифичны. В декабре 1210 года мы видим его в Нарбонне, где он совещался с легатами, Монфором и Петром Арагонским; сделанные ему предложения были неприемлемы, и Петр, в конце концов, согласился признать Монфора своим вассалом по Безье. Немного позднее состоялось новое собрание в Монпелье, опять невыгодное для Раймунда, но выгодное для Монфора, который заключил договор с Петром Арагонским и получил от последнего в заложники его сына Иакова. Весной 1211 года Раймунд имел новое свидание с Монфором, осаждавшим в то время Лавор, и разрешил крестоносцам получать фураж из Тулузы, хотя он не мог помешать тулузцам послать вспомогательный отряд на помощь осажденным. Почти тотчас же после взятия Лавора, 3 мая 1211 года, Монфор вторгся в область Раймунда и взял несколько его замов, по-видимому, без всякого объявления войны. Тогда Раймунд сделал последнюю и неудачную попытку добиться мира: он предложил Монфору и легату все свои владения, за исключением Тулузы, в залог того, что он исполнит все, что от него потребуют; он просил лишь о сохранении ему жизни и о признании за его сыном прав на наследство. Эти унизительные предложения были отвергнуты с презрением. Раймунд упал уже настолько, что, по-видимому, с ним перестали считаться; к тому же ждали в скором времени прибытия графа де Бар с многочисленной армией крестоносцев, услугами которых следовало как можно полнее воспользоваться в течение тех сорока дней, которые они обязаны были отбыть в рядах армии. Осада Тулузы была решена.

Замуровывание в стену.

Как только жители Тулузы узнали о предстоящей осаде, они немедленно отправили послов к крестоносцам просить пощады; при этом они указывали на то, что они помирились с Церковью и принимали участие в осаде Лавора. Им ответили, что город будет осажден, если они не вышлют Раймунда и не поклянутся, что не будут иметь с ним сношений. Тулузцы, как один человек, отвергли эти предложения, забыли свои междоусобные распри и счеты и приготовилась дать отпор. Первое серьезное поражение крестоносцы потерпели под стенами Тулузы, что служит прекрасным доказательством силы республиканских учреждений. Город был хорошо укреплен и снабжен сильным гарнизоном; граф Фуа и граф Комменжа прибыли по первому зову своего сюзерена. Граждане не только оставили городские ворота открытыми, но даже проделали бреши в стене, чтобы легче было гарнизону делать бешеные вылазки, производившие страшный урон среди осаждающих; последние отступили 29 июня под покровом ночи, оставив раненых и больных и страшно опустошив окрестности.

Дома, виноградники, сады, женщины и дети – все было уничтожено ими в порыве бешеной злобы.

Монфор покинул место своего поражения и отправился опустошать земли графа Фуа.

Это мужественное отражение тулузцами незаконного вторжения было, вполне естественно, истолковано как преступное проявление расположения к ереси. Иннокентий снова отлучил Раймунда и его столицу от Церкви за то, что они "преследовали" Монфора и крестоносцев. Ободренный этим успехом, Раймунд перешел в наступление, но оно не имело положительных результатов.

Осада Кастельнодари окончилась поражением; равным образом кончались обыкновенно в пользу Монфора и следовавшие за нею сражения; военный талант Монфора проявился во всем своем блеске среди того трудного и опасного положения, в котором он очутился. По всему христианскому миру продолжали проповедовать крестовый поход, и войска Монфора часто пополнялись новыми отрядами пилигримов, приходивших на сорок дней послужить святому делу. Однако эта помощь была ненадежна, и армия, очень многочисленная сегодня, могла завтра уменьшиться до небольшой горсти людей, а их враги, хотя часто и превосходившие их по численности, никогда не отваживались на большое генеральное сражение; это была война осад и опустошений, веденная с обеих сторон с одинаковой жестокостью: пленников зачастую вешали, ослепляли и увечили. Ненависть и злоба росли по мере того, как Монфор расширял пределы своих владений и как отодвигались границы владений Раймунда. Измена Болдуина, побочного брата Раймунда, к которому последний всегда относился с подозрением и который, будучи захвачен при Монферране, присоединился перед осадой Тулузы к крестоносцам, нанесла чувствительный удар народному делу; отношение к этому жителей юга проявилось ярко в 1214 году, когда Болдуин был изменнически выдан Раймунду, тут же приказавшему повесить его, разрешив, однако, исповедаться и причаститься перед смертью.

"Такова воля Божия". Епископы в митрах и рыцари в латах слушают Папу Урбана II.

Собор, который Папа Иннокентий IV созвал в 1245 г. в Лионе при содействии Людовика IX, осуждает Фридриха II. Кардинал благославляет крестовый поход. "Книга деяний монсеньора Людовика Святого". XV в. Национальная библиотека. Париж.

Жан Фукс. Синод в Клермоне. XV в.

Петр Амьенский (Пустынник) напутствует крестоносцев у ворот Иерусалима. Миниатюра XIII в.

В начале 1212 года аббат из Во-Сернэ, в награду за проявленную им ревностность во время крестового похода, получил епископскую кафедру в Каркассоне, а легат Арнольд был сделан нарбоннским архиепископом вместо умершего или смещенного за бездействие Беранже. Однако Арнольд не удовлетворился архиепископским званием и стал требовать себе герцогский титул, к великому неудовольствию Монфора, который хотя и был предан всецело Церкви, тем не менее не имел ни малейшего желания уступать ей свои светские владения. Возникшее отсюда охлаждение было, по-видимому, причиной того, что Арнольд стал проповедовать новый крестовый поход по просьбе Альфонса IX Кастильского, которому угрожало наступление мавров, подкрепленный новыми полчищами, прибывшими из Африки. Хотя Арнольд знал, что Монфор очень нуждался в войске, тем не менее он во главе многочисленной армии крестоносцев перешел через Пиренеи и соединился с армиями королей Арагонии, Кастилии и Наварры. После взятия Калатравы французский отряд заявил, что он устал, и отказался идти дальше, но вечно неутомимый Арнольд остался с теми, кого мог удержать, и принял участие в знаменитой битве у деревни Навас-де-Толоза, где явившийся на небе крест поднял дух христиан и где, по свидетельству современников, было убито до двухсот тысяч мавров.

Каркассон.

Весна и осень 1212 года были свидетельницами почти непрерывного ряда успехов Монфора; владения Раймунда ограничивались только Монтобаном и Тулузой, причем последний город, переполненный беглецами, находился, в сущности, в осаде, так как засевшие в соседних замках крестоносцы производили набеги до самых городских стен. Монфор обратился через легатов в Рим с просьбой, чтобы Папа признал за ним право на вновь завоеванные им земли. Иннокентий увидел тогда, к каким печальным последствиям привели успехи его же собственной политики; он вспомнил, что Раймунд, хотя его неоднократно призывали на суд, ни разу еще не был судим и не был обвинен, а между тем он был наказан потерей почти всех своих владений.

Ответ Папы поразил всех своей неожиданностью. "Граф, – отвечал он, – был, правда, очень виноват перед Церковью, почему он и был отлучен от нее, а владения его были предоставлены первому пришедшему; но потеря большинства их является уже наказанием, и не нужно забывать, что граф, подозреваемый в ереси и убийстве легата, ни разу еще не был осужден".

Иннокентий выражал при этом удивление, почему также не были ни разу исполнены его приказания относительно того, что Раймунду должна была быть предоставлена возможность оправдаться. Без формального суда и без признания его виновным его владения не могли быть даны другому.

Необходимо назначить над ним суд, так как иначе на Церковь может пасть обвинение в обмане, потому что она продолжает пользоваться замками, данными ей только в залог. В заключение Иннокентий потребовал от легатов полного и точного отчета по делу Раймунда. Другое письмо, в том же духе, было послано Феодосию и епископу Риезскому; Папа предписывает им не манкировать своими обязанностями, как они делали это до сих пор: ясный намек на их отказ Раймунду оправдаться согласно существующим законам. В это же время Иннокентий вел длинную переписку по поводу налога с дыма и принял от Монфора в подарок тысячу марок. Все это бросает невыгодный свет на Иннокентия как на честного и беспристрастного судью.

Рафаэль Санти. Спор о причастии. 1510-1511 гг. Фрагмент.

Феодосий и епископ Риезский дали ложный ответ. Они, по их словам, неоднократно вызывали Раймунда на суд, но он и не думал оправдаться в тех преступлениях, которые он совершил против некоторых прелатов и некоторых церквей (довольно странное обвинение ввиду тех преследований, которые Раймунд постоянно терпел от Монфора). В то же время, чтобы показать, что они считаются с приказаниями Папы, они созвали собор в Авиньоне; но Авиньон был, должно быть, город нездоровый, так как многие прелаты отказались ехать туда; захворал также и Феодосий, поэтому собрание пришлось отложить. Новый собор был созван в Лаворе, укрепленном местечке, находившемся очень близко от Тулузы и бывшем в руках Монфора. По просьбе Петра Арагонского Монфор объявил перемирие на восемь дней, чтобы ничто не могло помешать собору.

Гордый своей недавней победой под Навас-де-Толоза, Петр считался в то время защитником веры, которого нельзя было игнорировать, да к тому же он выступал в качестве покровителя Раймунда и своих собственных вассалов. Его интересы в стране были настолько значительны, что он не мог оставаться безучастным зрителем образования такого могущественного владения, как владение Монфора. Завоеванные земли заселялись французами; в Пальме только что окончились заседания парламента по вопросу о введении в стране французского государственного строя; все, по-видимому, предсказывало полную перемену прежнего порядка. Петр уже послал посольство к Папе с жалобой на действия легатов, которые он считал произвольными, несправедливыми и несогласными с интересами Церкви. Он прибыл в Тулузу с твердым намерением действовать в пользу своего родственника, графа Раймунда. Приняв это решение, он заявил о верховных правах Арагонского дома над домом Тулузским, с которым недавно еще он так сильно враждовал.

Послы Петра получили от Иннокентия указ на имя Монфора, которому предписывалось восстановить все области, завоеванные не у еретиков, а Арнольду было приказано не мешать делу крестового похода против сарацинов и не затягивать обещаниями индульгенций войну в Тулузском графстве. Это вмешательство Иннокентия, поддержавшего Петра, произвело глубокое впечатление.

Все высшее духовенство Лангедока было созвано на помощь в такую критическую минуту.

Когда в январе 1213 г. в Лаворе собирался собор, Петр выступил с ходатайством, прося по отношению к лишенным имущества сеньорам скорее снисхождения, чем справедливости. Он представил акт формального отречения, подписанный Раймундом и его сыном и скрепленный городом Тулузой, и подобные же документы от Гастона Беарнского и графов Фуа и Комменжа; этими актами все названные лица уступали ему свои земли, свои права и юрисдикцию с тем, что он может применять ее по своему усмотрению, чтобы силой заставить население исполнять распоряжения Папы, в том случае, если оно будет упорствовать. Он просил, чтобы им были возвращены отнятые у них земли, как только они оправдаются перед Церковью. Если окажется невозможным судить Раймунда, то Петр предлагал, чтобы он отрекся от своих прав в пользу сына; отец со своими рыцарями должен удалиться в Испанию или Палестину сражаться с неверными, а сын должен находиться под опекой, пока не заслужит доверия Церкви. В сущности это было то же самое, что Петр уже писал Иннокентию.

Не могло быть подчинения более полного, не могло быть дано более прочных ручательств. Все эти оговорки, если бы их приняли, повлекли бы за собой уничтожение еретиков; но собравшиеся в Лаворе прелаты находились всецело во власти своих страстей, своего честолюбия и злобы; они не могли забыть испытанных ими бедствий и зла; к тому же они боялись мщения, и эта боязнь делала их глухими ко всякому предложению, клонившемуся к восстановлению мира. Для их благоденствия и личной безопасности нужно было полное уничтожение Тулузского дома.

На соборе, по своему званию легатов, председательствовали Феодосий и епископ Риезский; во главе местных прелатов стоял непреклонный Арнольд Нарбоннский. Все внешние формальности были строго соблюдены. Легаты, в качестве судей, спросили прелатов, представлявших членов судилища, должно ли допустить Раймунда доказать свою невинность. Ответ, представленный в особой записке, был отрицательный, и не только потому, что Раймунд был клятвопреступник, но и потому, что в течение последней войны он совершил много новых преступлений, убивая нападавших на него крестоносцев; что же касается тяготевшего над ним отлучения от Церкви, то оно, по мнению прелатов, могло быть снято только Папой. Прикрываясь этим ответом, легаты дали знать Раймунду, что они не могут предпринять ничего без разрешения Папы; а когда Раймунд просил у них сострадания и умолял их назначить свидание, ему холодно ответили, что это будет для обеих сторон бесполезной тратой денег и времени. Оставалось еще дать ответ королю Петру. Это приняли на себя одни прелаты без легатов, чтобы иметь возможность сказать, что дела Раймунда не касаются их, так как он сам передал их в руки легатов; к тому же его поступки сделали его недостойным сожаления.

Что касается трех других, замешанных в дело сеньоров, то на их злодеяниях остановились внимательно, а особенно на том, что они совершили великое преступление, защищаясь против крестоносцев; им объявили, что если они удовлетворят Церковь и получат от нее отпущение грехов, то их согласятся выслушать; но при этом благоразумно умолчали о том, каким путем можно получить отпущение грехов, и даже не потрудились упомянуть о предложениях Петра Арагонского.

Мало того, Арнольд Нарбоннский как легат написал королю вызывающее письмо, угрожая ему отлучением от Церкви за то, что он живет в мире с отлученными и заподозренными в ереси. Петр попросил перемирия до Троицына дня или, по крайней мере, до Пасхи, но ему отказали в этом под предлогом, что перемирие может отозваться дурно на успехах крестового похода, который продолжали проповедовать во Франции с ревностью, невольно вызывающей подозрение относительно искренности указов Иннокентия в противоположном смысле.

Это было такой пародией на суд, что все надеялись, что Папа, под влиянием могущественного Петра Арагонского, признает процесс недействительным. Феодосий и несколько епископов отправились в Рим с документами, рассчитывая пустить в ход свое личное вмешательство. Прелаты, участвовавшие в соборе, послали Папе адрес, заклиная его не прерывать столь хорошо начатого им дела, но срубить дерево под самый корень. Раймунда они описывали в самых мрачных красках. Ловко было при этом упомянуто о том, как старался он получить помощь от императора Оттона и как помог ему однажды Савари де Молеон, наместник короля Иоанна в Аквитании; это было сделано с целью возбудить гнев Папы против Раймунда, так как и Оттон, и Иоанн были нелюбимы в Риме. Утверждали даже, что Раймунд просил поддержки у мароккского султана, чем ставил в опасность само существование христианства. Но, боясь, что всех этих наветов окажется недостаточно, епископы всех заинтересованных в деле епархий завалили Иннокентия своими посланиями, в которых они уверяли его, что мир и благоденствие шли по стопам крестоносцев, что религия и неприкосновенность личности были восстановлены в стране, раньше разоряемой разбойниками и еретиками, и что если бы было сделано последнее усилие и была бы разрушена Тулуза со своим несчастным исчадием, достойным сынов Содома и Гоморры, то верные имели бы теперь новую обетованную землю; но если Раймунд поднимет голову, то снова наступит хаос, и Церкви будет лучше тогда искать себе убежища где-нибудь среди язычников. Во всех этих посланиях и обращениях не было сделано даже и намека на предложенные королем Петром ручательства, и он был вынужден, в марте 1213 года, послать непосредственно в Рим копии с актов отречения, данных привлеченными к ответственности сеньорами; все эти копии были засвидетельствованы архиепископом Таррагонским и его суффраганами.

Задача Феодосия и его товарищей оказалась труднее, чем они рассчитывали. Иннокентий торжественно объявил, что Раймунду должна быть дана возможность оправдаться, и что только по суду он может быть признан виновным; настоящие обращения к Папе есть не что иное, как просьба, чтобы он отрекся от своих собственных слов. С другой стороны, из упорства, с каким отказывались возбудить дело, для него ясно, что обвинения, возбужденные против Раймунда с таким ожесточением, были лишены доказательств. В конце концов, он все же уступил, но та медленность, с которой он вынес свое решение (21 мая 1213 г.), показывает, что нелегко ему было принять его. До нас не дошли грамоты, посланные по этому поводу Иннокентием к легатам; быть может, зазрение совести не позволило ему внести их в свои Regesta. Он написал грозное послание Петру Арагонскому, приказывая ему перестать покровительствовать еретикам и грозя ему в противном случае новым крестовым походом. Полученные ранее Петром папские указы о восстановлении владений, принадлежащих не еретикам, были отменены, как неверно истолкованные; а графы Фуа, Комменжа и Наварры были переданы на усмотрение Арнольда Нарбоннского. Город Тулуза мог получить прощение при условии, что согласится на конфискацию имущества и на изгнание всех тех, кого укажет епископ Фульк, непримиримый фанатик; никакой договор, никакое перемирие и никакое обязательство, заключенное с еретиками, не должны быть соблюдаемы.

Рафаэль Санти. Папа Иннокентий III. Фрагмент фрески "Спор о причастии". 1510-1511 гг.

О Раймунде нигде не говорилось ни слова, и это мертвое молчание было грознее всякого жестокого обвинения: его существования совершенно не признавали, с ним не считались в тех серьезных вопросах, о которых шла речь.

В ожидании решения Рима по всей Франции энергично проповедовали крестовый поход. Людовик Львиное Сердце, сын Филиппа-Августа, со многими баронами вступил в ряды крестоносцев, и уже собирались привести в движение огромную армию, как вдруг Филипп-Август, задумав вторжение в Англию, остановил все приготовления, мешавшие его плану. С другой стороны, король Петр все еще находился в дружеских отношениях с Раймундом и его сеньорами, отлученными от Церкви, а городской совет Тулузы присягнул ему в верности. Получив папский указ, он сделал вид, что считается с ним, но не прекратил своих приготовлений к войне. Одним из действий Петра, дающих прекрасное представление о нем, как о человеке, и об эпохе, был сделанный им шаг, увенчавшийся к тому же успехом, в отношении Папы Иннокентия, а именно: Петр просил его подтвердить буллу Урбана II (1095), которой его королевство ставилось под особое покровительство Святого Престола, так что никто, кроме Папы, не мог наложить на него интердикта. Sirvente одного анонимного трубадура показывает, как нетерпеливо ждали Петра в Лангедоке; его упрекают в медленности, его умоляют прийти, как доброго короля, чтобы собрать оброк с каркассонцев и положить предел наглости французов, да накажет их Бог!

Разрыв был неизбежен. Петр Арагонский объявил войну Монфору как раз в тот момент, когда в распоряжении последнего было очень мало войска, и не приходили ожидаемые из Франции подкрепления; легат, посланный Иннокентием проповедовать крестовый поход в Палестину, направил на Святую Землю все наличные силы. Петр оставил в Тулузе своих наместников, а сам вернулся в Испанию, чтобы навербовать там солдат. Набрав войско, он перешел Пиренеи и был радостно встречен всеми, кого покорил перед этим Монфор. Прежде всего он двинулся к замку Мюре в десяти милях от Тулузы, где Монфор оставил незначительный гарнизон, и соединился там с графами Тулузским, Фуа и Комменжа. Их соединенные силы представляли внушительную армию, хотя она далеко не достигала ста тысяч человек, как утверждают панегиристы Монфора. Петр привел из Испании приблизительно тысячу всадников; все три графа, лишенные большей части своих владений, не могли выставить больше этого, и их армия состояла только исключительно из тулузской милиции, т. е. из пехоты, совершенно неопытной в военном деле.

Осада Мюре началась 12 сентября 1213 года. Немедленно дали знать Монфору, находившемуся тогда в Фанжо, в двадцати пяти милях оттуда, и располагавшему небольшой армией, в рядах которой было семь епископов и три аббата, присланных Арнольдом для переговоров с Петром. Несмотря на неравенство сил, Монфор пошел вперед, наспех собрав отряд; предварительно же он отправил в Каркассон сопровождавшую его графиню Алису; последняя, в свою очередь, убедила несколько отрядов крестоносцев присоединиться к ее мужу.

В Больбонне, близ Савердена, Монфор остановился выслушать обедню; причетник Морен, впоследствии аббат в Памье, выразил Монфору свое удивление, что он с такой ничтожной горстью людей решается на сражение с таким знаменитым воином, как король Арагонский. Вместо ответа Монфор вынул из кармана перехваченное им письмо Петра к одной тулузской даме, в котором Петр писал, что только из любви к ней идет он изгнать французов из ее родины. На вопрос Морена, что он хочет этим сказать, Монфор воскликнул: "Что я хочу сказать? Бог поможет мне! И я очень мало боюсь человека, который из-за любви к женщине готов разрушить дело Божье!" Полный упования на Бога, норманн не сомневался, что он разобьет рыцарственного и изящного испанца.

На другой день Монфор вошел в Мюре, который был обложен только с одной стороны; враг, в надежде взять в плен самого вождя крестоносцев, свободно пропустил его. Епископы безуспешно старались вступить в переговоры с Петром. На другой день утром 13 сентября, крестоносцы, имевшие не больше тысячи всадников, бросились в атаку. Когда они проходили мимо епископа Комменжского, последний благословлял их, говоря, что он выступит свидетелем их на Страшном Суде Господнем и что никто из тех, кто падет на поле брани, не будет томиться в чистилище за те преступления, в которых они уже покаялись на исповеди или только думали покаяться. Прелаты и монахи собрались в церковь и молили Бога дать победу их воинам; говорят, что среди них был и святой Доминик и что крестоносцы своей победой были обязаны, главным образом, его молитвам к Богоматери.

Так как Монфор шел в противоположную сторону, то осаждавшие сначала подумали, что он покинул город, но скоро они были поражены, увидев, что он поворачивает, и поняли, что он сделал только обход, чтобы напасть на них на ровном месте. Граф Раймунд советовал встретить натиск под защитой повозок и осыпать крестоносцев градом метательных снарядов; но гордые каталонцы отвергли этот благоразумный совет как проявление трусости. Всадники беспорядочной толпой бросились вперед, оставив пехоту продолжать осаду. Петр, скорее храбрый рыцарь, чем опытный полководец, скакал впереди всех и наткнулся на два эскадрона крестоносцев, среди которых находились знаменитые рыцари Ален де Руси и Флоран де Билль; узнав короля, они обрушились на него, выбили из седла и убили.

Произведенное этим смятение обратилось в панику, когда Монфор во главе третьего эскадрона крестоносцев напал на каталонцев с фланга. Последние бросились в бегство, французы гнали их по пятам и убивали их без всякой жалости; но вдруг французы прекратили преследование и сразу повернули на лагерь, где пехота не знала еще о поражении кавалерии. Резня в лагере была невероятная; несчастные, которым удавалось ускользнуть, бросались в Гаронну, где многие утонули, не достигнув другого берега. Современники сообщают, что крестоносцы не потеряли убитыми и двадцати человек, тогда как их противники потеряли от пятнадцати до двадцати тысяч; весь мир, говорят, увидел в этой чудесной победе перст Божий, тем более что в последнее воскресенье августа в Риме была совершена большая процессия, которой предшествовал двухдневный пост, чтобы испросить у неба успеха оружию католиков. Но король Иаков, со своей стороны, сообщает, что смерть его отца, повлекшая за собой поражение всей армии, была не делом чуда, но следствием известного порока короля Арагонии. Альбигойские дворяне, чтобы снискать его расположение, предложили ему своих жен и дочерей, и утром, в день сражения, он был так истощен, что не мог даже стоять на ногах во время обедни.[38]

Располагая незначительной армией, Монфор не мог воспользоваться своей победой, и результаты ее были ничтожны. Жители Тулузы жаждали мира, но, когда епископ Фульк потребовал от них двести человек заложников, они отказались дать более шестидесяти; а когда епископ согласился на это, то они взяли обратно свои слова. Монфор в это время совершил кровавый набег на графство Фуа и явился под стенами Тулузы, но скоро он был вынужден принять оборонительное положение.

Нарбонна, куда он прибыл с самыми мирными целями, отказалась открыть ему городские ворота, то же произошло и в Монпелье, и он молча должен был проглотить эти две пилюли.

Положение его в течение зимы 1214 г. было критическим, но в это время дела приняли совершенно другой оборот. Запрещение проповедовать по Франции крестовый поход было отменено и ожидали прибытия после Пасхи ста тысяч новых пилигримов. Кроме того, прибыл новый легат, кардинал Петр Беневентский, снабженный от Папы самыми широкими полномочиями, и принял в Нарбонне изъявление покорности от графов Тулузского, Фуа и Комменжа, от Эмерика, виконта Нарбоннского, и даже от города Тулузы. Все обещали изгнать еретиков и исполнить все требования Церкви, представив в этом все ручательства, которые от них будут потребованы. Раймунд передал легату даже все свои владения и обязался, если ему прикажут, удалиться в Англию или в другое место, пока ему не разрешат отправиться в Рим. Вернувшись в Тулузу, он жил там со своим сыном как простой гражданин, в доме Давида де Роэ. Таким образом, были удовлетворены все требования Рима, после чего легат отпустил грехи всем, принесшим покаяние, и объявил их воссоединенными с Церковью.

Но если страна надеялась покорностью купить себе мир, то она жестоко ошиблась. Все это было только новым действием в старой трагикомедии, которую давно уже разыгрывали Иннокентий и его агенты. Легат просто-напросто хотел остановить жар Монфора в ту минуту, когда он казался слабее своих противников, и в то же время он хотел обманом удержать провинции от наступательных действий до прихода новых полчищ пилигримов. Монах-летописец удивляется этому благочестивому обману, проведенному с удивительной ловкостью и завершившемуся огромным успехом. Его идущее от сердца восклицание: "О благочестивый обман! О обманное благочестие!" – дает нам ключ к тайнам итальянской дипломатии в сношениях с альбигойцами.

Хотя Филипп-Август и вел войну с королем Иоанном Английским и с императором Оттоном, однако орды крестоносцев, жаждущих добычи и отпущения грехов, как поток, залили несчастные провинции юга. Первым их подвигом было взятие Мориака, и здесь мы впервые в течение этой войны находим достоверное упоминание о владельцах: семь этих сектантов было обнаружено среди пленных; они открыто и горячо заявили свои верования перед легатом и были сожжены при громком лико вании толпы. Монфор с обычной ловкостью воспользовался прибывшими подкреплениями, чтобы распространить свою власть на провинции Ажан, Керси, Лимузен, Руэрг и Перигор. Когда сопротивления были подавлены, легат созвал в июне 121.5 г. прелатов на собрание в Монпелье; граждане не позволили Монфору войти в город, так что ему пришлось руководить прениями из монастыря Тамплиеров, находившегося за городской стеной; однажды его тайно провели в собрание; узнав об этом, народ приготовился напасть на него, когда его уводили окольными улицами. Собрание сместило Раймунда и выбрало на его место Монфора; Иннокентий, уведомленный об этом особым посольством, санкционировал решение собрания. Он объявил, что Раймунд был смещен за принадлежность к ереси; его жене была предоставлена вдовья участь и назначена пенсия в сто пятьдесят марок в год, гарантированная замком Бокер. Окончательное решение относительно покоренной области должно было состояться в будущем ноябре на большом Латеранском соборе, до того же времени ее отдали Монфору; епископам предписывалось оказывать ему помощь, а жителям – повиновение. Небольшая часть доходов была определена на содержание Раймунда.

Пилигрим. По миниатюре из рукописи XIII в.

Епископ Фулыс вернулся в Тулузу, в которой он был полным хозяином под протекторатом легата, продолжавшего владеть Нарбонной и Тулузой; теперь вопрос шел о том, чтобы спасти эти города от алчности Людовика Львиное Сердце, который три года тому назад вступил в ряды крестоносцев и которого ждали с часу на час. Faidits, как называли лишенных земель сеньоров и рыцарей, получили милостивое разрешение искать себе средства к жизни в стране под условием, что они никогда не будут проникать в замки и в укрепленные стенами города и будут путешествовать на маленькой лошадке, об одной шпоре и без оружия.

Победа при Бувине избавила Францию от угрожавшей ей большой опасности, и наследник престола мог свободно теперь выполнить свое желание. Людовик явился, окруженный знатной и блестящей свитой; он и его рыцари легко получили отпущение грехов за мирное пилигримство в течение сорока дней. Опасения, порожденные его приходом, быстро рассеялись. Он и не думал присоединять к французской короне ничего из завоеванного в предшествующие крестовые походы; его пребыванием воспользовались, чтобы упрочить за Монфором светскую инвеституру и получить приказание срыть стены двух главных очагов недовольства, Нарбонны и Тулузы. В обладание Тулузой вступил Ги, брат Монфора, и срыл ее стены. Архиепископ Нарбоннский Арнольд, менее занятый интересами Церкви, чем искательством герцогского титула, безуспешно протестовал против разрушения стен Нарбонны. Передавая Монфору владения Раймунда, Иннокентий сделал исключение для графства Мельгейль, над которым Церковь имела известные права; он продал графство епископу Магелоннскому, который должен был уплатить за него огромную сумму в тридцать три тысячи марок, кроме подарков служащим при папском дворе. Корона заявила свои права на это графство, но купля-продажа была уже совершена, и до самой революции епископы Магелонна и Монпелье носили титул графов де Мельгейль. Это была ничтожная часть огромной добычи, и Иннокентий поступил бы гораздо благороднее, если бы не погнался за нею.

Оба Раймунда, как говорят, удалились к английскому двору, где король Иоанн дал им десять тысяч марок за принесенные ими ему верноподданнические чувства. Быть может, благодаря этой бестактности Раймунда, Филипп-Август и дал своему сыну разрешение предпринять крестовый поход и дать Монфору инвеституру на земли, попавшие, таким образом, под сюзеренное владычество английского короля. Между тем внешние неприятности и внутренние беспорядки не позволили Иоанну выступить на защиту Раймунда ни в качестве союзника, ни в качестве сюзерена, и Раймунду пришлось терпеливо ждать большого собора, который должен был решить его участь; он мог надеяться, что там, по крайней мере, выслушают его, и он добьется справедливого суда, в котором ему так долго отказывали.

В апреле 1213 г. Папа разослал приглашения на XI Вселенский собор, на котором предстояло обсудить вопрос об отнятии Св. Земли у неверных, о церковной реформе, о злоупотреблениях в Церкви, об искоренении ереси и об умиротворении душ. Программа занятий была составлена предварительно, и прелатам было дано два с половиной года на выработку ответов. Собор открылся в заранее назначенный день, 1 ноября 1215 г., и честолюбие Иннокентия было приятно польщено, когда он открыл и выступил в качестве председателя на самом блестящем собрании, какое когда-либо видел католический мир.

Занятие Константинополя франками дало на этот раз возможность соединить представителей Восточной и Западной Церкви; патриархи Константинопольский и Иерусалимский присутствовали на соборе как смиренные служители св. Петра; здесь были представители всех монархов, чтобы отстаивать интересы своих повелителей; сюда съехались все выдающиеся богословы, чтобы в случае надобности давать объяснения по спорным вопросам канонического права; высшего духовенства собралось больше, чем на бывших ранее соборах; кроме патриархов, были семьдесят один митрополит, четыреста двенадцать епископов, более восьмиста аббатов и приоров и бесчисленное множество уполномоченных от прелатов, которые не могли явиться лично.

Двести лет потребовалось, чтобы Европа могла собрать свои духовные силы на соборе, подобном тому, который когда-то происходил в базилике Константина. Здесь мы видим яркий пример того, как мощно Церковь уравновешивала центробежные силы народов: никакая власть мира не могла бы собрать собор, подобного тому, какой созвал в Латеране верховный глава Римской Церкви. Если бы не было центральной власти, проявлявшей себя с таким блеском, то судьба современной цивилизации была бы совершенно другой.

Графы Тулузы, Фуа и Комменжа прибыли в Рим до открытия собора; здесь к ним присоединился молодой Раймунд; чтобы не попасться в руки агентам Монфора, он должен был из Англии перебраться во Францию и пройти эту страну в одежде купеческого приказчика. В длинном ряде бесед с Иннокентием они жаловались ему на свое дело и сильно тронули Папу. Говорят, что на этот раз на их сторону стал Арнольд Нарбоннский, поссорившийся с Монфором; но другие прелаты, для которых это было вопросом чуть ли не жизни и смерти, с такой горячностью оговорили Раймунда и такими мрачными красками нарисовали картину катастрофы, грозящей Церкви, что Иннокентий, после недолгого размышления, решил ничего не делать в пользу гонимых сеньоров. Представителем Монфора был брат его Ги.

Лишь только открылся собор, как обе стороны обжаловали свое дело. Решение отцов было вынесено сейчас же и, как и следовало ожидать, – в пользу борца за веру. В приговоре, объявленном Иннокентием 15 декабря 1215 года, указывалось на те усилия, каких стоило Церкви очистить от ереси Нарбоннскую провинцию, и отмечалось, что после этого в стране водворились мир и спокойствие; далее в приговоре говорилось, что Раймунд был признан виновным в ереси и грабежах, почему и был лишен власти, которой злоупотреблял, и осужден проводить остальную жизнь в покаянии и в оплакивании своих грехов; ему была обещана ежегодная пенсия в четыреста марок, если он будет послушен Церкви. Жене его оставлялись земли, следуемые на ее вдовью часть; по желанию она могла получить их стоимость. Все покоренные крестоносцами области, включая Тулузу, гнездо ереси, и Монтобан, были переданы Монфору, которого превозносили как первого борца за веру. Те же владения Раймунда, которые не были еще покорены, отдавались Церкви, которая должна была вернуть их – все или часть – молодому Раймунду, если он, по достижении совершеннолетия, окажется достойным этого. Что касается графа Раймунда, то его дело решено в окончательной форме; отныне Церковь называла его только "бывшим графом", quondam comes. Решения, принятые по отношению графств Фуа и Комменжа, ограничивали, по крайней мере в этом направлении, притязания графа Монфора; но для местного дворянства они были не особенно благоприятны.

Высшее судилище Церкви сказало свое слово. Но это судилище потеряло часть своего владычества над душами верных, и решение его не только никого не успокоило, но послужило призывом к восстанию. Юг Франции с нетерпением ждал, что наконец-то будет заглажен длинный ряд несправедливостей; когда же надежда эта не оправдалась, то возбужденный до исступления народ понял, что спасти его может только вооруженное сопротивление. Если Монфор воображал, что его завоевания надолго и прочно утверждены за ним решением Латеранского собора, если он придавал большое значение принесенной им верноподданнической присяге Филиппу-Августу, то он показал одно, – как мало знал он тех людей, с которыми имел дело. Во Франции он, понятно, был героем дня, и путешествие его для принесения присяги королю было настоящим триумфальным шествием: народ толпами стекался взглянуть на борца за веру; духовенство во всех городах встречало его крестным ходом, и кто мог прикоснуться лишь к краю его одежды, тот считал себя уже счастливейшим из смертных.

Молодой Раймунд имел в это время только восемнадцать лет, но годы несчастий закалили его; он отличался изяществом и благородством манер и, говорят, произвел очень выгодное впечатление на Иннокентия. Папа, отпуская его, благословил его и дал благой совет: никогда не брать ничего чужого, но защищать свое (res de lautrui non pregas; lo teu, se degun lo te vol hostar, deffendas). Молодой человек не замедлил последовать совету Папы, но он понял его по-своему. Часть родовых земель Тулузского дома, сохраненных для него под охраной Церкви, находилась к востоку от Роны; вот здесь в начале 1216 г. на возвратном пути из Рима остановились отец с сыном, чтобы сделать эту местность базисом своих действий. Немного спустя Раймунд-старший отправился в Испанию набирать войско; жители Марселя, Авиньона и Тараскона поднялись как один человек по зову своего сеньора и горели нетерпением двинуться на французов; к громам и молниям, метаемым Церковью, они оставались равнодушны и были готовы пожертвовать и имуществом, и жизнью. Отныне роли главных действующих лиц этой великой драмы переходят к городам и горожанам: битва идет, с одной стороны, между тяжелым феодализмом Севера, а с другой – между городскими общинами Юга, наполовину республиканскими, которые борются за свое существование. Религиозный вопрос отодвинулся на второй план, тем более что сами религиозные идеи в то время были еще очень смутны.

Печать Ричарда I Львиное Сердце.

При осаде замка Бокера пришлось возводить окопы против приведенных Монфором вспомогательных отрядов, и домовый священник Раймунда обещал вечное спасение всякому, кто будет работать на траншеях, и весь город вышел на работу в надежде получить отпущение грехов; никто не думал, что Раймунд и все находящиеся с ним отлучены от Церкви; вера в отпущение грехов была так сильна, что не обращали внимание на то, от кого исходило разрешение.

Перед лицом этой новой опасности Монфор проявил свою обычную энергию; но счастье изменило ему, и историки Церкви высказывают предположение, что он падал под тяжестью отлучения, произнесенного против него неукротимым Арнольдом Нарбоннским, которого он оскорбил в споре о герцогском титуле.

Монфор не обратил никакого внимания на это отлучение и продолжал ходить к обедне, а между тем он с глубоким уважением относился всегда к духовным наказаниям, когда они налагались на его противников. Вынужденный после кровопролитных битв покинуть Бокер, он, полный гнева, двинулся на Тулузу, которая намеревалась призвать обратно своего прежнего сеньора. Он сжег несколько городских кварталов, но горожане забаррикадировали улицы и на каждом шагу оказывали сопротивление его войскам. Кончили тем, что заключили договор. Монфор согласился пощадить город, потребовав с него огромную контрибуцию в тридцать тысяч марок; он разрушил все остатки укреплений, сравнял рвы и обезоружил жителей. Несмотря на отлучение, он все еще пользовался весьма сильной поддержкой Церкви.

Иннокентий III умер 20 июля 1216 г., его преемник, Гонорий III, продолжал его политику, и новый легат, кардинал Бертран де С.-Жан и де С.-Поль, был, если это возможно, еще более решительным, чем его предшественники, в деле подавления всеми мерами восстания против Рима. Снова стали проповедовать крестовый поход. В начале 1217 года Монфор во главе армии крестоносцев и небольшого отряда, присланного ему на помощь королем Франции, перешел Рону и вторгся в области, оставленные молодому Раймунду. Но он был неожиданно отозван известием, что восстала Тулуза, что она встретила с выражениями искренней радости Раймунда VI, пришедшего с испанскими войсками, что графства Фуа и Комменж со всем местным дворянством присоединились к Тулузе и приветствовали своего старого сеньора и что, наконец, весьма опасно положение графини Монфор в Нарбоннском замке, расположенном вне города и охраняемом небольшим гарнизоном.

В сентябре 1217 года началась вторая осада города, жители которого так горячо стремились свергнуть иноземное иго, впрочем, быть может, мы видим здесь мужество отчаяния, если верить современникам, сообщающим, что кардинал-легат приказал крестоносцам перебить всех, не щадя ни пола, ни возраста. Город не был укреплен, и дети, и женщины день и ночь работали над его укреплением. Тщетно писал Гонорий грозные послания и любезные увещания королям Арагонии и Франции, молодому Раймунду, графу де Фуа, гражданам Тулузы, Авиньона и Марселя; тщетно постоянно давала возобновленная с неослабной силой проповедь крестового похода новые подкрепления осаждающим. Осада тянулась девять долгих месяцев, и бешеные атаки, и бешеные вылазки сменялись в ней длинными периодами затишья, когда редели ряды крестоносцев. Ги, брат Монфора, и Амори, его старший сын, были серьезно ранены. Тяжелое положение главнокомандующего делалось еще тяжелее благодаря постоянным придиркам легата, который вечно колол ему глаза неудачами и упрекал его в нерешительности и в незнании дела. На другой день Иванова дня (1218) Монфор, утомленный физически и нравственно, отказавшись сделать вылазку, наблюдал за переделкой своих машин; в это время камень, брошенный из метательного снаряда, которым, по тулузскому преданию, управляли женщины, нанес ему смертельный удар; его шлем был разбит, и он упал мертвым. Велика была скорбь верных по всей Европе, когда разнесся слух о мученической смерти знаменитого борца за Христа, нового Маккавея, оплота веры, защитника религии. Он был погребен в Верхнем Брюйере, принадлежавшем монастырю Доль, и чудеса, проявленные на его гробнице, свидетельствовали, как приятны были Богу его жизнь и смерть. Но нашлись, конечно, и такие люди, которые объясняли его внезапную смерть в тот самый момент, когда его успехи, казалось, были навеки упрочены, тем, что, стремясь удовлетворить свое личное честолюбие, он стал слабо преследовать ересь.

Если нужны другие доказательства огромного военного таланта Монфора, то можно указать на то, как скоро после его смерти, когда власть перешла к его сыну и преемнику Амори, рушилось все, созданное им с таким трудом. Даже и во время осады его обаяние было так велико, что сам могущественный Журден де д'Иль Журден подчинился ему как герцогу Нарбоннскому и графу Тулузскому, и дал ему в заложники Жеро, графа Арманьяка и Фезансака, Рожера, виконта Фезансакэ, и других дворян. Припомним еще, что в феврале месяце 1218 года жители Нарбонны, боясь Монфора, отказались принять участие в восстании.

Смерть Монфора послужила сигналом к освободительному движению. Повсюду, где французские гарнизоны не были очень сильны, народ поднялся, перебил завоевателей и призвал своих старых вождей. Гонорий признал Амори наследником прав его отца, обрек на изгнание обоих Раймундов, предоставил Филиппу-Августу двадцатую часть церковных доходов, чтобы побудить его к новому крестовому походу, и обещал полное отпущение грехов всем, кто примет в нем участие. Безуспешно Людовик Львиное Сердце, в сопровождении кардинала-легата Бертрана, двинул на юг прекрасную армию пилигримов, среди которых было тридцать два графа и двадцать епископов. Крестоносцам удалось дойти до Тулузы, но третья осада не была удачнее двух первых, и Людовику пришлось вернуться домой, не добыв себе славы, и ограничиться лишь резней в Марманде, где было перебито до пяти тысяч мужчин, женщин и детей.

Невероятная жестокость крестоносцев и их животное сластолюбие, не щадившие ни жизни мужчин, ни чести женщин, очень сильно способствовали тому, что всюду они встречали упорное сопротивление. Одна за другой крепости, еще занятые французами, были отбиты у них, и весьма немногим завоевателям удалось удержаться в стране. Новый легат, Конрад, попытался в 1220 году основать воинствующий орден Рыцарей Веры Христовой, но он не принес никакой пользы. Отлучение от Церкви и лишение прав наследства, объявленные Папой в 1221 году, также не произвели никакого впечатления; и когда Людовик в том же году предпринял новый крестовый поход, получив от Гонория на покрытие издержек двадцатую часть церковных доходов, то он повел свою набранную на эти деньги армию против Англии и, несмотря на протесты Папы и короля, захватил Рошель.

Доведенный от отчаяния, Амори в начале 1222 года предложил Филиппу-Августу взять себе все его владения и все его права; в то же время он просил Гонория поддержать это его предложение. 14 мая Гонорий написал письмо королю Франции, убеждая его, что это единственное средство спасти Церковь. Еретики, прятавшиеся в пещерах и горах, когда в стране хозяйничали французы, толпами стали стекаться после изгнания завоевателей, и всеобщая ненависть к иностранцам благоприятствовала их религиозной пропаганде. Церковь стала поистине национальным врагом, и мы вполне верим данному нам Гонорием описанию печального положения католицизма в Лангедоке. Там открыто проповедовалась ересь; еретические епископы дерзко выступали против католических прелатов, и можно было опасаться, что скоро вся страна будет охвачена заразой.

Несмотря на все эти доводы, подкрепляемые двадцатой частью церковных доходов и полнейшим отпущением всех грехов, Филипп оставался глух к словам Папы и не собрался в крестовый поход; а когда Амори обратился с тем же предложением к Тибо де Шампань, то король ответил последнему, что он советует ему откликнуться на зов Амори, но ответил в таких выражениях, которые были равносильны запрещению. Если ему угодно начать дело на свой риск и страх, то король желает ему полного успеха, но сам он не может помочь ему ничем и равным образом не может освободить его от обязанностей вассала ввиду своих натянутых отношений с Англией. В июне месяце настала очередь молодого Раймунда обратиться к Филиппу-Августу, своему сеньору и родственнику; Раймунд просил у него милости и в самых почтительных выражениях умолял его вмешаться в дело, чтобы примирить его с Церковью и вернуть ему, таким образом, отнятое у него право на наследство.

По всей вероятности, Раймунд предпринял этот шаг ввиду своего плохого здоровья; он и умер вскоре после этого в августе 1222 года. Раймунд еще в 1218 году подписал свое духовное завещание; в нем он делал вклады в монастыри Тамплиеров и Госпитальеров в Тулузе, выражал желание вступить в последний орден и быть погребенным среди его монахов. В самый день своей смерти он два раза молился в церкви Дорады, но предсмертная агония была очень непродолжительна, и он уже лишился языка, когда аббат из С.-Сернена пришел дать ему последнее напутствие. Случившийся при этом госпитальер бросил на умирающего свой плащ с крестом, чтобы дать своему монастырю право похоронить графа на своем кладбище, но горячий приходский священник из С.-Сернена сдернул плащ, и над телом умирающего вспыхнул жаркий спор: аббат во все горло предъявлял свои права на труп, так как смерть произошла в его приходе; на крик его собрался народ, и он запретил ему давать хоронить тело покойного. Этот спор над бренными останками графа Тулузского тем противнее, что Церковь запретила предавать их земле, так как покойник был ее врагом. Тело оставалось непогребенным, несмотря даже на все хлопоты Раймунда VII после его примирения с Церковью, желавшего, чтобы душе его отца было дано вечное успокоение; ни к чему не привели и данные, собранные следственной комиссией, назначенной в 1247 году Папой Иннокентием IV, хотя свидетельства ста пятидесяти лиц подтвердили, что Раймунд VI был самым благочестивым и милостивым из людей и что он был всегда весьма послушным слугой Церкви. Полтораста лет останки Раймунда находились в распоряжении крыс монастыря Госпитальеров, и когда они уже пропали, то череп сохранялся еще, по крайней мере, до конца XVII века как редкий памятник старины.

После смерти отца Раймунд VII воспользовался благоприятными обстоятельствами, и Амори снова, в декабре месяце, был вынужден предложить свои права Филиппу-Августу, который снова отказался от них. В мае 1223 года блеснула слабая надежда, что король Франции предпримет крестовый поход; легат Конрад де Порто и епископы Нима, Агда и Лодева писали ему из Безье, указывая на жалкое положение страны, где города и замки ежедневно открывали ворота еретикам. Король вступил по этому поводу в переговоры с Раймундом, и дело подвинулось настолько вперед, что Гонорий писал своему легату, чтобы он позаботился об интересах епископа Вивье, когда состоится ожидаемое соглашение. Ввиду постоянных успехов ереси и индифферентизма Филиппа-Августа, казалось, что надо где-либо в другом месте искать основ для умиротворения. Нужно сказать, что деятельность болгарского Антипапы чрезвычайно воспламенила катаров: еретики из Лангедока шли к нему на поклонение и возвращались ревностными миссионерами; его наместник, каркассонский епископ Бартелеми, называвший себя, в подражание Римским Папам, слугой слуг Бога, немало и не без успеха трудился над распространением своих верований. Амори и Раймунд заключили перемирие, после чего легат созвал 6 июля 1223 года собор в Сансе, и все надеялись, что этот собор внесет умиротворение. Собор был перенесен в Париж, так как на нем пожелал присутствовать Филипп-Август; король, по-видимому, возлагал на этот собор большие надежды, так как, несмотря на мучившую его лихорадку, он поспешно отправился в свою столицу; но 14 июля он умер по дороге в Медон. Надежды Раймунда рушились: смерть короля делала собор бесполезным и сразу изменила все положение вещей.

Печать короля Генриха III Английского.

Хотя Филипп-Август засвидетельствовал свое расположение к Монфору, оставив ему по духовному завещанию тридцать тысяч ливров, тем не менее он весьма благоразумно воздержался от всякого компрометирующего шага и решительно отверг предложения Амори. Но в своей прозорливости он предвидел, что после его смерти духовенство приложит все старания, чтобы втянуть его сына Людовика в крестовый поход и что королевство останется в руках женщины и ребенка. Несомненно, только из желания предотвратить эту опасность, он так упорно стремился присутствовать на соборе, не обращая внимания на болезнь. Его предчувствия скоро оправдались: уже в сам день коронации Людовик дал легату обещание предпринять крестовый поход; Гонорий из всех сил подстрекал его, и в феврале 1224 года Людовик принял от Амори условное отречение от всех его прав на Лангедок. Таким образом, Раймунд очутился теперь лицом к лицу с самым сильным противником, королем Франции.

Положение было полно новых и непредвиденных опасностей. Не проходило месяца, чтобы Амори, доведенный до последней крайности, не покидал нескольких замков из тех, которые остались еще у него; жалованье солдатам он платил из денег, оставленных ему в наследство Филиппом-Августом. Вскоре он навсегда покинул страну, для которой он и отец его были бичом Божьим. Теперь перед Раймундом, вместо этого истощенного бесконечной войной врага, стоял пылкий молодой человек, располагавший огромными средствами, накопленными Филиппом-Августом в течение долгого царствования, и сгоравший нетерпением отомстить за старое поражение под стенами Тулузы.

Уже в феврале он написал грамоту к гражданам Нарбонны, благодарил их за верность и обещал через три недели после Пасхи войти в страну во главе армии крестоносцев, чтобы присоединить к короне все земли, утраченные Тулузским домом. В то же время Людовик не хотел быть опрометчивым: он поставил непременным условием своего выступления, чтобы Церковь гарантировала королевству внешний и внутренний мир, чтобы крестовый поход проповедовался под условием такого же отпущения грехов, как походы в Св. Землю, чтобы те из его вассалов, которые откажутся пойти с ним, были отлучены от Церкви, чтобы епископ Буржа был назначен легатом вместо де Порто, чтобы ему заранее были обещаны земли Раймунда, его союзников и всех, кто будет сопротивляться крестоносцам, чтобы Церковь давала ему ежегодную субсидию в шестьдесят тысяч парижских ливров и чтобы, наконец, ему была дана полная свобода оставаться или вернуться.

Печать короля Филиппа-Августа.

Людовик заранее решил, что эти условия будут приняты, и продолжал свои приготовления; а Раймунд между тем прилагал все возможные старания, чтобы отвести грозу. Генрих III Английский замолвил за него слово у Папы Гонория, и Раймунду посоветовали смириться перед Римом и послать туда послов; щедрость последних произвела, по-видимому, благоприятное впечатление на служителей курии.

Гонорий ответил ему милостивым посланием и обещал в качестве легата прислать Романо, кардинала С.-Анджело, чтобы он уладил дела; королю же Людовику он дал знать, что Фридрих II сделал такие выгодные предложения в случае завоевания Святой Земли, что нужно все принести в жертву этому великому плану, и что продажа индульгенций на пользу чего-либо другого в настоящее время не может быть никоим образом разрешена.

К этому Папа добавлял, что если король Франции будет продолжать угрожать Раймунду, то последний не замедлит изъявить перед ним свою покорность. В то же время были посланы особые предписания Арнольду Нарбоннскому, которому приказывалось совместно с другими прелатами оказывать давление на Раймунда и добиться от него приемлемых условий.

Людовик, справедливо возмущенный этой двуличной политикой, во всеуслышание объявил, что он умывает руки, и дал знать Папе, что римская курия может сама устраиваться с Раймундом по своему усмотрению, что он не вмешивается в богословские вопросы, но что его права должны быть приняты во внимание, и что он не позволит вводить новых поборов. В Парижском парламенте 5 мая 1224 года легат объявил недействительными индульгенции, выданные за поход против альбигойцев, и признал Раймунда добрым католиком; со своей стороны, Людовик дал объяснение, из которого видно, насколько он был возмущен поведением Церкви по отношению к нему. Во всяком случае, его военные приготовления не пропали даром: он воспользовался ими, чтобы отнять у Генриха III значительную часть английских владений на французской территории.

Грозу, по-видимому, отклонили. Теперь оставалось только договориться об условиях умиротворения страны; Раймунд был близок к окончательному падению, и от него нельзя было ожидать препятствий. 2 июня, в день Св. Троицы, он, сопровождаемый своими первыми вассалами, встретился в Монпелье с Арнольдом и епископами и торжественно заявил, что будет во всех своих владениях сохранять и поддерживать католическую веру; что он изгонит из них всех еретиков по указанию Церкви; что он конфискует все их имущество, а их самих подвергнет телесному наказанию; что он установит мир и распустит банды наемников; что он восстановит права и привилегии Церкви; что он уплатит двадцать тысяч марок в возмещение убытков Церкви и на удовлетворение Амори при условии, что последний откажется от своих притязаний и выдаст все документы, подтверждающие их.

Если этого мало, то он готов всецело подчиниться Церкви; эта оговорка была сделана ввиду его вассальных отношений к королю. Эти условия были скреплены графом де Фуа и виконтом города Безье. Чтобы доказать свою искренность, Раймунд восстановил старого врага своего отца, Феодосия, на епископской кафедре в Агде, которую некогда занимал бывший легат, и с которой он был согнан; он возвратил также церквам разное имущество, утраченное ими.

Наказание виновного. Преступление доказано, после вынесения приговора осужденному отрубят руку. Чтобы добиться признания, инквизиторы прибегли к пыткам. Из "Обычаев Тулузы". 1296 г. Национальная библиотека. Париж.

Наказание виновного. Из "Обычаев Тулузы". 1296 г. Национальная библиотека. Париж.

Король Людовик Святой отдает пищу беднякам. Миниатюра 1330 г. Париж.

Смерть Людовика IX под Тунисом. Миниатюра XIV в. Франция.

Предложения Раймунда были переданы в Рим на одобрение Папы. Первый ответ Гонория позволяет думать, что они были приняты благосклонно; он изъявил свое согласие на то, чтобы 20 августа собрался собор для их ратификации. Но когда собор собрался в Монпелье, Амори в отчаянии обратился к епископам с просьбой, умоляя их не губить плодов побед. "Король Франции, – говорил он, – в любую минуту готов взять на себя его дело; бросить же его – значит произвести соблазн и унизить Вселенскую Церковь".

Епископы не обратили никакого внимания на эту просьбу и взяли с Раймунда и его вассалов клятву на условиях, определенных раньше, лишь с оговоркой, что по вопросу о вознаграждении Амори нужно подождать решения Папы и что Раймунд и его вассалы подчинятся всем приказаниям Церкви, которые не будут оскорбительны для короля и императора. Раймунд согласился на все и в подтверждение представил залоги.

Чего еще могла желать Церковь? Правда, Раймунд праздновал победу над нею и над всеми посланными на него крестоносцами; но, взамен этого, он приносил ей такую полную повинную, какую только могли предложить его отцу в минуту его самого безнадежного положения. В это самое время в Кастель-Сарассене состоялся публичный диспут между католическими священниками и духовными катаров; это являлось новым доказательством веры еретиков в успех своего дела и показывало, что нужно было идти на компромиссы, если хотели остановить развитие ереси. Не менее знаменательным было собрание катаров, состоявшееся немного позднее в Пиессане, где, с согласия тулузского еретического епископа, Гильберта де Кастр, была образована новая Разесская епископия из части Тулузской и Каркассонской епархий.

Однако превратностям и неожиданностям не предвиделось конца. Когда в октябре месяце прибыли в Рим послы Раймунда, чтобы получить папскую санкцию, то они столкнулись там с Ги де Монфором, которого король Франции уполномочил выступить против них. Значительное число епископов Лангедока думало, что мир не обязывает их возвращать земли, присвоенные ими в смутное время, и поэтому в их интересах было утверждать, что Раймунд был еретик до мозга костей. Гонорий уклонялся от ответа до начала 1225 года, когда он послал во Францию кардинала Романо с полными правами легата и с инструкциями, в которых говорилось, что он должен действовать на Раймунда угрозами и настоять на перемирии между Францией и Англией, чтобы дать Людовику полную свободу действий. В том же духе писал Папа королю, а Амори он послал денег с грамотой, долженствовавшей поднять его энергию. Данное им в одном из его писем описание Лангедока показывает, на чьей стороне он в сущности стоял: "Страна железа и меди, – писал он, – ржавчину которой можно уничтожить только огнем".

После многих совещаний с Людовиком и с главными сеньорами и епископами легат созвал народное собрание в Бурже в ноябре 1225 года. Туда явился и Раймунд, униженно прося отпущения грехов и примирения с Церковью; он снова предлагал представить оправдание своим действиям и соглашался подчиниться всем требованиям Церкви и восстановить в своих землях безопасность и повиновение Риму. Что касается ереси, то он не только соглашался искоренить ее, но даже неотступно просил легата объехать поочередно все его города и исследовать в них верование жителей, ручаясь, что все отступающие от католичества будут строго наказаны и что всякий упорствующий город будет образумлен.

Сам он готов дать полный и подробный отчет во всякой ошибке, которую могут ему приписать, и готов подвергнуть испытанию свою преданность Церкви. С другой стороны, Амори предъявил декреты Папы Иннокентия, осуждающие Раймунда VI и передающие его земли Симону Монфору с согласия короля Филиппа-Августа. После долгих споров в соборе легат решил, чтобы каждый архиепископ обсудил это дело отдельно со своими суффраганами и дал бы ему письменный ответ, который немедленно будет представлен Папе и королю. Все это, под страхом отлучения от Церкви, должно было обсуждаться в глубокой тайне.

Один случай из истории собора в Бурже прекрасно рисует характер отношений между Римом и местными церквами, а также характер того католического учреждения, на суд которого приглашали являться еретиков, милостиво грозя им костром и виселицей. Когда собор рассмотрел все текущие дела, легат разрешил уполномоченным капитулов вернуться домой, но удержал епископов. Удаленные, таким образом, уполномоченные тотчас же заподозрили какой-то обман; посоветовавшись между собой, они отправили к легату уполномоченных, присланных митрополитами, чтобы поставить легата в известность о том, что, по имеющимся у них сведениям, у него есть специальные грамоты римской курии, объявляющие принадлежащими навсегда Папе доходы с двух пребенд в каждой епархии или аббатстве и с одной пребенды с каждой монастырской Церкви. Они именем Бога заклинали легата не делать такого соблазна, ручаясь, что король и его бароны будут сопротивляться до последней капли крови и что это может привести Церковь к падению. Припертый, таким образом, к стене, легат предъявил имевшиеся у него грамоты и высказал мнение, что исполнение просьб Папы избавит Римскую Церковь от обвинений в алчности, положив предел требованиям и поднесениям подарков. Делегат Лиона спокойно возразил на это, что они не хотят лишиться друзей в Риме и очень охотно будут давать им взятки; другие возражали, что этой мерой сребролюбие не будет уничтожено и что, наоборот, новые богатства лишь увеличат алчность римлян и вызовут новые опасные для самого Рима осложнения; третьи, наконец, заметили, что доходы, таким образом представленные курии, будут превышать даже доходы самого короля, и, благодаря им, члены курии сделаются настолько богаты, что правосудие чересчур вздорожает; кроме того, ясно, как Божий день, что многочисленные лица, которым Папа поручит собирание доходов, будут отличаться невероятным лихоимством и заберут такой контроль над выборами капитулов, что, в конце концов, все будет поставлено в полную зависимость от Рима.

В заключение они категорически объявили легату, что в интересах самого Рима отказаться от подобного проекта, так как давление, раз оно будет повсеместно, неизбежно вызовет и общее восстание. Легат, видя, что сопротивление невозможно, согласился обойти молчанием эти грамоты и добавил, что и он, со своей стороны, не согласен с ними, но не успел высказать этого, так как получил грамоты уже после прибытия во Францию. Смелый проект, с помощью которого римская курия рассчитывала забрать в свои руки контроль над всеми аббатствами королевства, провалился, благодаря единодушной оппозиции архиепископов. Еретики смело могли считать себя вправе держаться подальше от подобной Церкви.[39]

Никто не знал, к каким заключениям пришли архиепископы на своих тайных совещаниях, но конечный результат был ясен, раз Папа и король решились вмешаться. В довершение несчастий Раймунда, умер архиепископ Нарбоннский Арнольд, сделавшийся в последнее время его задушевным другом, а на его место был назначен Петр Амиель, один из самых смертельных врагов Раймунда. Все громко и открыто говорили, что никакой почетный мир для Церкви несовместим с поддержкой Раймунда и что необходимо предоставить Людовику десятую часть духовных доходов, если он изъявит готовность предпринять священную войну. Но король, при всем своем легкомыслии и алчности, не решался помериться силами с экзальтированными патриотами юга, пока у него были враждебные отношения с королем Англии. Поэтому он настаивал, чтобы Гонорий запретил Генриху III угрожать французской территории в течение крестового похода. Когда Генрих получил папские грамоты, он с увлечением готовился к походу на помощь своему брату Ричарду Корнуэльскому; но его советники убедили его не мешать Людовику впутаться в такое трудное и дорогое предприятие; один из них, Вильгельм Пьерпон, считавшийся ученым астрологом, предсказал, что Людовик обязательно или потеряет жизнь, или потерпит полное поражение. Между тем были получены новые известия от Ричарда, который сообщал, что обстоятельства стали благоприятны ему; Генрих успокоился, и, несмотря на то что незадолго перед этим он заключил союз с Раймундом, согласился на предложения Папы. Чтобы вернее обеспечить успех крестовому походу, Церковь запретила все частные войны до его окончания.

В эпоху, о которой мы говорим, религиозный вопрос сделался только предлогом к продаже индульгенций и к взиманию церковных налогов. Если Раймунд до сих пор не начал еще энергично преследовать своих подданных-еретиков, то это вполне понятно: угрожаемый нашествием внешних врагов, он не мог, будучи в здравом рассудке, оторвать от своего дела целое множество людей, в поддержке которых он сильно нуждался. Но он показал себя готовым на все, лишь бы примириться с Церковью, и он даже убеждал легата ввести Инквизицию в его владениях. Среди волнений, потрясавших юг, доминиканцы могли бы увеличить свое влияние и оставаться в землях Раймунда; когда их соперники, францисканцы, явились в Тулузу, Раймунд принял их весьма любезно и помог им основаться в стране. В этот самый год (1225) прибыл во Францию св. Антоний Падуанский, наиболее почитаемый святой ордена после св. Франциска. Антоний пришел проповедовать против ереси; в Тулузе его красноречие вызвало такое горячее преследование еретиков, что он получил прозвище "Неутомимого Молота Еретиков".

Надвигавшаяся война была более, чем все ей предшествовавшие, национальной: все силы севера, предводимые королем и Церковью, двинулись на истощенные провинции, сюзереном которых был Раймунд. Нет ничего удивительного в том, что он всеми мерами старался отклонить надвигавшуюся опасность: он отлично понимал, что ему одному придется отражать ее. Правда, его самый крупный вассал, граф де Фуа, оставался верен ему; но второй за ним по значению, граф де Комменж, заключил частный договор и шел против него вместе с королем Франции; вступил в коалицию и граф Прованский, в то самое время когда Иаков Арагонский и Нупьес Санчо де Руссильон, боясь Людовика, запретили своим подданным оказывать помощь еретикам.

Дело организации крестового похода велось крайне энергично. В заседании парламента, происходившего в Париже 28 января 1226 года, сеньоры послали королю адрес; они обещали ему свою помощь до конца. Людовик начал крестовый поход с условием, что имеет право окончить его во всякое время, и его примеру последовали почти все епископы и бароны, хотя многие из них, как сообщают современники, сделали это против воли, считая несправедливым нападать на верного сына Церкви, который на соборе в Бурже предложил все возможное с его стороны. Амори и дядя его Ги отказались от всех своих прав в пользу короля, крестовый поход проповедовался по всей стране, и, как обычно, всем крестоносцам давалось отпущение грехов, легат ручался, что обещанная на пять лет десятая часть церковных доходов будет не менее пяти тысяч ливров в год. Единственным пятном, омрачавшим светлый горизонт, было открытие, что Папа Гонорий послал грамоты и легатов к баронам Пуату и Аквитании, приказывая им в течение месяца восстановить свои верноподданнические отношения к Англии, не обращая внимания на присягу, данную ими в противоположном смысле. Это странное поведение можно объяснить только тем, что Раймунд или Генрих III поднесли ему убедительные подарки. Людовик также поспешил прибегнуть к этому испытанному средству и, благодаря своей щедрости, добился того, что папские грамоты были скрыты. Когда это препятствие было устранено, то состоялось новое собрание 29 марта; на этом собрании Людовик приказал своим вассалам собраться в Бурже 17 мая в полном вооружении и быть готовыми оставаться на юге до тех пор, пока он сам будет там. Ограничение срока службы сорока днями, что так часто вырывало у Монфора плоды победы, не должно было более мешать достижению окончательной победы.

В назначенный день рыцари всего королевства собрались около своего повелителя в Бурже; но до выступления нужно было разрешить много вопросов. Бесконечное число аббатов и делегатов от капитулов осадили короля, умоляя его не доводить национальную Церковь до состояния рабства и не требовать с нее назначенной Папой десятины; они обещали добровольно удовлетворить его нужды в деньгах. Король отказал им, и они разошлись по домам, проклиная в душе и короля, и крестовый поход.

В это время легату с трудом удалось отослать домой детей, женщин, стариков, нищих и немощных, которые желали вступить в ряды крестоносцев. Он заставил их под присягой сказать, сколько у них было денег; из этой суммы он большую часть удержал у себя, а их распустил, разрешив их от обета, – новый, косвенный способ продажи отпущения грехов, ставший вскоре обычным и очень доходным. Не менее выгодные сделки устраивал с крестоносцами и Людовик: он отпускал за хорошие деньги тех из них, которые не искали славы или боялись опасностей войны. Он заставил также графа де ла Марша отослать к Раймунду его юную дочь Иоанну, помолвленную с сыном графа, и сохранил ее, как мы увидим ниже, для более почетного брачного союза. Много стеклось в Бурже нарбоннских сеньоров, спешивших показать свою верность и засвидетельствовать свои верноподданнические чувства; а главным образом, затем, чтобы посоветовать королю не проходить через их страну, разоренную войной, но двинуться по течению Роны по направлению к Авиньону; Людовик, для которого это было безразлично, милостиво исполнил их желание.

Людовик выступил из Лиона во главе блестящей армии, в которой, как говорят, одних конных было до пятидесяти тысяч человек. Он наводил на всех ужас, и многие вассалы и города Раймунда спешили изъявить покорность[40], и уже до начала военных действий дело графа казалось проигранным. Но, однако, когда армия подошла к Авиньону и когда Людовик решил пройти через город, горожане, испугавшись этого, заперли городские ворота и предложили королю беспрепятственно пропустить армию вокруг города. Разгневанный этим, король, хотя Авиньон и был в числе его ленных владений, решил осадить город. В течение десяти лет отлученный от Церкви город считался гнездом вальденсов, и поэтому кардинал-легат Романо пригласил крестоносцев оружием уничтожить ересь.

Но дело оказалось трудным. С 10 июня приблизительно по 10 сентября граждане отчаянно защищались, нанося осаждающим крупный урон. Раймунд опустошил все окрестности и зорко смотрел, чтобы не провозились в город съестные припасы. Появилась эпидемия, и тучи мух переносили заразу с мертвых на живых. В довершение всего, в лагере возникли раздоры. Петр Моклер Бретонский сердился на Людовика за то, что он помешал браку его с Иоанной Фландрской, которой Папа дал развод, и он образовал тайный союз с Тибо де Шампань и графом де ла Марш, которых подозревали в сношениях с врагом. Тибо, после сорокадневной службы, покинул самовольно армию, вернулся в Шампань и стал укреплять свои замки. Казалось, что столь блестяще начатый крестовый поход был близок к концу, но как раз в это время осажденные, доведенные до последней крайности, неожиданно согласились сдаться на капитуляцию. Если принять во внимание нравы и обычаи эпохи, то нужно признать легкими условия, предложенные им Людовиком. Они должны были дать удовлетворение королю и Церкви и уплатить значительный выкуп; городские стены были разрушены, и триста укрепленных домов сравнены с землей. Легат поставил им нового епископа Николая де Корби, который издал законы, направленные к подавлению ереси.

Осадное орудие XI в.

Сдача Авиньона пришлась для Людовика замечательно вовремя: через несколько дней разлилась Дюранса, и лагерь его неминуемо был бы затоплен.[41]

От Авиньона Людовик двинулся на запад, всюду получая изъявления покорности от городов и сеньоров. Он находился уже в нескольких милях от Тулузы. Оставалось, по-видимому, только разрушить этот очаг ереси, чтобы Раймунд пал бесповоротно, а крестоносцы покрыли бы себя славой; но вдруг Людовик неожиданно повернул на север.

Ни одна хроника не дает нам объяснений этого странного движения; без сомнения, оно было вызвано дурным санитарным состоянием армии и, быть может, первыми проявлениями болезни, которая 8 ноября пресекла в Монпансье жизнь короля, чем исполнилось пророчество Мерлина: "In ventris monte morietur leo pad ficus", но народная молва обвиняла Тибо де Шампань в отравлении короля. Европа же вся полагала, что это отступление крестоносцев было вызвано крупными военными потерями, о которых только молчали. Людовик рассчитывал вернуться на следующий год и оставил в покоренных городах и замках гарнизоны под главным начальством Гумберта де Боже, дав ему помощником Ги де Монфора. Их подвиги были ничтожны: они сожгли только порядочное число еретиков, конечно, для того чтобы сохранить за войной ее священный характер.

Раймунд, спасшийся как бы чудом от неминуемой гибели, не стал терять даром времени и отвоевал часть своих земель. Смерть Людовика совершенно изменила положение дел, и некоторое время, по крайней мере, ему нечего было бояться. Правда, тринадцатилетний Людовик IX был немедленно коронован в Реймсе, а регентство было предоставлено его матери, Бланш Кастильской; но крупные бароны волновались, и заговор, родившийся под стенами Авиньона, продолжал, существовать. Бретань, Шампань и Марш демонстративно воздержались от участия в коронационных торжествах, медлили принести присягу на верность и завязали сношения с Англией. Однако уже в начале 1227 года заговорщики разошлись, и регентша то ласками, то милостями привлекла их одного за другим на свою сторону; с Генрихом III было заключено кратковременное перемирие, и виконт де Туар, и непосредственные опасности были устранены.

Вступивший 19 марта 1227 года на папский престол Григорий IX, принял под свое покровительство регентшу и ее сына на том основании, что они обязались вести войну против ереси; но посылка время от времени вспомогательных отрядов из Франции к Боже имела, по-видимому, одну только цель – оправдать взимание десятинного налога. Четыре больших провинции Реймс – Руан, Сане и Тур – отказались платить этот налог, и легату пришлось разрешить регентше захватить церковные земли, чтобы получить с церквей требуемые деньги.

Раймунд продолжал борьбу с переменным счастьем. На соборе, бывшем в Нарбонне Великим постом 1227 года, были отлучены от Церкви все, не сохранившие присягу на верность Людовику; это служит доказательством того, что народ всюду, где можно было сделать это без большого риска, вернулся к своему старому повелителю. Приказывая епископам строго разыскивать еретиков и предлагая светским властям наказывать их, тот же собор отметил, что даже и в занятых французами землях преследование еретиков значительно ослабло.[42]

В 1227 году война тянулась без решительных результатов. Боже, подкрепленный Петром Амиелем Нарбоннским и Фульком Тулузским, занял после ожесточенной осады замок Бесед, гарнизон которого был перебит; а еретический диакон Жеро де Мотт и его товарищи были сожжены. Владелец замка, Паган де Бесед, был объявлен faidit и главой еретиков; сожжен же он был только в 1233 году. Раймунд вернул Кастель-Сарассен, но не мог помешать крестоносцам опустошить всю страну вплоть до стен Тулузы. Новый год застал обе стороны жаждущими мира. У регентши Бланш было много причин желать его заключения. Вельможи Аквитании находились в переписке с Генрихом III, который все еще не терял надежды вернуть обширную территорию, отнятую Филиппом-Августом у английской короны. Крупные бароны ссорились и враждовали между собой, и поэтому часть королевства постоянно находилась на военном положении. Получение десятины становилось все более трудным. С другой стороны, и Раймунд не переставал просить мира, и была некоторая надежда укрепить за короной богатое наследство Тулузского дома, так как единственной наследницей Раймунда была незамужняя дочь Иоанна. Брак этой наследницы с одним из младших братьев Людовика IX, с передачей им и их наследникам владений графа, мог мирным путем принести те же политические выгоды, что и крестовый поход. Что же касалось религиозных вопросов, то от искренне благочестивого Раймунда, который тысячу раз показывал свою готовность применить суровые меры, можно было ожидать их удовлетворительного разрешения.

Печать королевы Франции Бланш Кастильской.

Григорий IX был очень рад положить конец войне, начатой Иннокентием двадцать лет тому назад. Уже в марте 1228 года он написал Людовику IX, убеждая его заключить мир, следуя советам легата, уполномоченного во всем помогать ему. И первые предложения Раймунду были сделаны от имени легата через аббата Грансельва. В основу переговоров было положено сватовство; это подтверждается письмом Папы от 23 июня, в котором он уполномочивает Романо устранить препятствие к браку, заключавшееся в кровном родстве сторон, если брак Иоанны с одним из братьев Людовика даст стране мир. Другое послание Папы, от 21 октября, призывавшее прелатов снова проповедовать крестовый поход против альбигойцев, по-видимому, указывает на то, что Раймунд в чем-то упорствовал, и надо было оказать на него давление. Чтобы вернее добиться успеха, французские войска начали страшно опустошать его владения. Наконец, в декабре 1228 года Раймунд уполномочил аббата Грансельва принять все предложения Тибо де Шампань, игравшего роль посредника. Совещание произошло в Мо в присутствии консулов Тулузы, и предварительные условия были подписаны в январе 1229 года.

Великий четверг 12 апреля 1229 года был знаменательным днем окончания этой долгой войны.

Перед главным входом собора Парижской Богоматери Раймунд смиренно подошел к легату и просил присоединить его к Церкви; босой и в одной рубашке, как кающийся грешник, он был подведен к алтарю; в присутствии высшего духовенства и высших сановников государства ему было дано отпущение грехов и было снято отлучение, тяготевшее над его товарищами. После этого он в качестве пленника был помещен в Лувре и оставался там как заложник, пока его дочь и пять из его замков не были вручены королю и пока не было разрушено пятьсот туазов тулузских городских стен.

Эти условия были суровы и унизительны. В королевском манифесте, где был опубликован договор, было представлено, что Раймунд, следуя указаниям легата, просил у Церкви и короля не суда, а милости. Он дает присягу всеми силами преследовать еретиков, их единомышленников и тех, кто дает им пристанище; он не должен щадить ни самых близких своих родных, ни друзей, ни вассалов.

Все должны быть наказаны в самое короткое время, а для обнаружения еретиков должна быть основана Инквизиция, наказ которой должен выработать легат. На нужды этого судилища Раймунд соглашался уплачивать по две марки за каждого "совершенного", который будет схвачен в течение первых двух лет, и по одной марке по истечении этого срока. В отношении других еретиков он обещался всецело подчиниться всем приказаниям легата или папы. Его бальи, или местные судьи, должны быть все добрыми католиками без всякой тени подозрения; он будет защищать Церковь, всех ее членов и все ее привилегии; он будет подкреплять решения духовных судов, подвергая конфискации имущество всякого, кто будет оставаться отлученным от Церкви в течение года; он восстановит все церковные имения, отнятые у церквей с самого начала смут, и уплатит десять тысяч серебряных марок за разграбленные имущества частных лиц; он будет требовать правильной уплаты десятины; в виде особого штрафа он должен внести пять тысяч марок в пять монастырей, которые ему будут указаны, затем шесть тысяч марок на укрепление замков, которые король займет в обеспечение интересов Церкви, и, наконец, от трех до четырех тысяч марок на содержание в Тулузе в течение десяти лет двух магистров богословия, двух докторов канонического права, шести учителей грамматики и свободных искусств. Его покаяние будет состоять в том, что, тотчас же по получении отпущения грехов, он вступит в ряды крестоносцев и не позднее, как через два года, отправится на пять лет в Палестину.

Несмотря на неоднократные напоминания, Раймунд никогда не исполнил этой епитимии, а когда в 1247 году он стал, наконец, готовиться к отъезду, смерть навсегда оставила его в родной стране. Народ же должен был принести присягу, повторяемую каждые пять лет, в силу которой каждый обязывался всеми средствами преследовать еретиков, их сообщников и всех, кто будет давать им приют; кроме того, все должны оказывать содействие Церкви и королю, если будет начато преследование ереси. Когда, таким образом, были обеспечены интересы Церкви и религии, брак Иоанны с одним из братьев короля был признан проявлением особой благосклонности к Раймунду. Не задумываясь, признали его лишенным всех владений, но король милостиво давал ему область старой Тулузской епархии с тем, что после его смерти она переходит к его дочери и к зятю; таким путем это наследство было упрочено за королевским домом. Кроме того, Раймунду были даны Ажан, Руэрг, Керси (за исключением Кагора) и часть Альбигойи с тем, что эти земли после его смерти переходят к его дочери, минуя законного наследника; обширные же пространства, заключенные между герцогством Нарбоннским и графствами Велэ, Жеводан, Вивье и Лодев, король оставлял себе. Маркизат Прованский (владение Империи по ту сторону Роны) был отдан Церкви.

Таким образом, Раймунд потерял две трети своих владений. Кроме того, он должен был разрушить укрепления Тулузы и тридцати других замков без права когда-либо возводить на их место новые; он должен был передать королю восемь других укрепленных замков и ежегодно в течение пяти лет выдавать ему на их содержание по тысяче пятьсот марок; он должен был принять энергичные меры против своих упорствующих вассалов, в частности против графа де Фуа, который, увидав себя покинутым, согласился в том же году на унизительный мир. Была объявлена всеобщая амнистия и были восстановлены в своих правах faidits, или лишенные своего звания рыцари, за исключением, разумеется, еретиков. Далее Раймунд обязывался обеспечить общественное спокойствие и изгнать навсегда грабителей больших дорог (routiers), к которым в течение уже полутораста лет Церковь относилась с особой ненавистью. Все вассалы Раймунда и весь народ его должны были скрепить эти условия своей присягой и обязаться свято выполнять их; сверх всего, если в течение сорока дней после объявления он не исполнит какого-либо из принятых им обязательств, то все предоставленные ему земли переходят к королю, его подданные освобождаются от всяких обязательств по отношению к нему, а сам он, как и прежде, подвергается отлучению от Церкви.

Права, которые, таким образом, присваивал себе король на земли Раймунда, основывались, с одной стороны, на завоеваниях его отца, а с другой – на уступках, сделанных Амори, который, через несколько дней после заключения договора, сделал новую – третью уступку, по которой уступал королю все без остатка, а себя самого передавал на его милость, чтобы не быть совершенно ограбленным. В награду за это ему было дано право на пожизненное звание коннетабля, место которого, за смертью Матье де Монморанси, освободилось годом позднее.

Машина для метания греческого огня. XIII в.

В 1237 году он имел неблагоразумие снова предъявить свои права; принял титул герцога Нарбоннского, сделал безуспешную попытку завладеть Дофинэ в силу прав на него своей жены и захватил графство Мельгейль. Взбешенный этим, Григорий IX наложил на него епитимью и велел присоединиться к отправлявшимся в Св. Землю крестоносцам. Амори подчинился, и Григорий решил выдать ему, после его отъезда, три тысячи марок из сумм, собранных с крестоносцев за разрешение от данного ими обета идти в Св. Землю. Уплата этих денег была возложена на Сансскую провинцию и на земли самого Амори. Последний отправился в 1238 году, но злой рок продолжал преследовать его; в 1241 году он попался в плен к сарацинам и был выкуплен Григорием за четыре тысячи марок, взятых из того же источника. Умер он в том же году в Отранте, на обратном пути из Палестины, окончив, таким образом, жизнь, полную самых неожиданных превратностей и почти беспрерывных неудач.

Некогда могущественный Тулузский дом пал окончательно; имевший более обширные владения, чем сам король, граф Тулузский дошел до такого состояния, что с ним никто уже не считался, хотя в 1234 году Григории IX и Фридрих II, уступая просьбам Людовика IX, вернули ему Прованс, по всей вероятности, в награду за его ревностное преследование еретиков. Раймунд не занимал уже первого места среди шести светских пэров Франции, а был низведен на четвертое. Парижский договор оправдал возлагавшиеся на него надежды. Иоанне Тулузской и предназначенному ей супругу, брату Людовика, Альфонсу, было в 1229 году по девять лет. Свадьба их состоялась в 1237 году, и, когда в 1249 году умер Раймунд, они унаследовали все его земли.

В 1271 году они умерли один за другим, не оставив после себя наследников; тогда Филипп III завладел не только графством Тулузским, но и всеми землями, которыми Иоанна считала себя вправе распорядиться по духовному завещанию; таким образом, власть короны распространилась на весь юг Франции, и ему пришлось испытать все ужасы и всю тяжесть Столетней войны. Невольно напрашивается вопрос: неужели во время перипетий этой войны Тулузский дом не мог бы стать независимым и основать королевство, совершенно однородное по населению? Если этого не случилось, то только потому, что религиозный фанатизм, вызванный ересью катаров, позволил Капетингам при поддержке папства свести на нет в XIII веке Тулузский дом.

Если такая слабая монархия, как Франция, в детские годы Людовика IX могла предъявить Раймунду столь тяжелые и унизительные требования, то это случилось только благодаря тому, что споры с Церковью довели Раймунда до полного нравственного одиночества; и ему не могли помочь ни верность его подданных, ни мужественное сопротивление, которое он проявлял в длинном ряде нападений. Церковная анафема, тяготевшая над ним, парализовала его действия и лежала на нем постоянным проклятием. Согласно государственному праву той эпохи, он был вне закона; даже защищаясь, он совершал преступление, и единственным средством для него войти в общество людей было примириться с Церковью. Утомление и упадок духа сломили, в конце концов, его мужество. Но все же прав Бернард Ги, говоря, что один только тот пункт, в котором говорится о правах королевского дома на Тулузу, мог бы показаться чересчур тяжелым даже и в том случае, если бы Раймунд был взят королем в плен на поле битвы.

Многое можно было бы привести в оправдание Раймунда, если бы он нуждался в нем. Родившись в 1197 году, он был еще ребенком, когда гроза разразилась над головой его отца; вступив в сознательный возраст, он увидел свою страну добычей жестоких рыцарей севера, наведших на него бродячие орды людей, столь же жадных до добычи, как и до индульгенций. В течение двадцати лет несчастное население, остававшееся верным ему, не знало ни минуты покоя. Только чудом во время последнего крестового похода население избавилось от полного истребления, а будущее его рисовалось в самых мрачных красках, так как Римская Церковь могла наводнить юг новыми полчищами мародеров под сенью креста. Понятно, он не мог быть преданным сыном той Церкви, которая была для него всегда мачехой, но тем не менее еретиком он не был. Если он предпочитал скорее терпеть ересь среди своих подданных, чем казнить их через десятого, то, с другой стороны, он мог спросить себя, должна ли эта веротерпимость быть куплена ценой спасения всего народа? Ему представлялся выбор между двумя политиками: одна из них требовала частичной жертвы, другая – полной. Первая, очевидно более благоразумная, согласовалась с природным инстинктом самосохранения. Коль он принял известное решение, он неизменно держался его и сознательно работал над уничтожением ереси, хотя не раз и вмешивался, когда ревностно преследователей-инквизиторов грозила вызвать волнения.

В общем, Раймунд был вполне сыном своего времени, если бы он стал выше окружающих его, то он мог бы прославиться как мученик, но народ его от этого ничего не выиграл бы.

Борьба веротерпимости против тенденции преследования была поднята и проиграна. После такого красноречивого предупреждения, как падение двух Раймундов, нечего было опасаться, что явятся новые владетельные князья, которые проявят терпимость к еретикам. Церковь, призвав на помощь себе государство, поторопилась извлечь выгоду из общей победы, и вскоре среди тех, кто так долго мешал ей, открыла свои действия Инквизиция. Можно удивляться, что Европа так единодушно признала законным и необходимым подобное превышение власти, зная недостатки и пороки духовенства. Но это факт, и факт этот свидетельствует о таком крайнем извращении религии Христа, что необходимо несколько остановиться на изучении движения, которое одно могло сделать возможным невозможное на первый взгляд.