История инквизиции

Глава VIII Устройство инквизиции

Мы уже видели, что Церковь поняла, что словом убеждения нельзя остановить распространение ереси. Проповеди св. Бернара, Фулька из Нейльи, Дурандо де Хуеска, св. Доминика, Св. Франциска отличались самым горячим красноречием; все эти проповедники, надеясь убедить и вернуть в лоно Церкви отпавших, давали пример самого высокого самоотречения; но их старания потерпели неудачу; тогда Церковь прибегла к силе и без всякой пощады применила ее.

Первым следствием этой новой церковной политики было то, что еретики начали скрываться.

Тогда, чтобы пожать плоды своей победы, Церковь нашла нужным организовать правильное преследование в целях раскрытия и уничтожения спрятавшихся еретиков. Для этого были употреблены нищенствующие ордены; учрежденные первоначально с целью борьбы с заблуждениями словом и примером, они скоро стали агентами немилосердной репрессии.

Устройство инквизиции было настолько же просто, насколько целесообразно в достижении цели. Она не стремилась поражать умы своим внешним блеском – она парализовала их террором.

Она оставила светским прелатам богатые одежды, величественную пышность богослужения, блестящие процессии и длинный ряд служителей. Инквизитор носил скромную рясу своего ордена; в город входил он или один, или сопровождаемый несколькими вооруженными слугами, которые составляли его личную стражу и были исполнителями его приказаний. Главной ареной его деятельности были стены здания святого трибунала, откуда он рассылал свои приказы и распоряжался судьбой целых народов, окруженный молчанием и таинственностью, в тысячу раз более внушительными, чем внешнее великолепие епископов.

О плодотворной работе, а не о внешности заботилась инквизиция. Это было здание, воздвигнутое людьми серьезными, решительными, всецело преданными одной идее; людьми, которые знали, чего они хотят, и отбрасывали с презрением все, что могло помешать их деятельности.

Вначале, как мы видели, инквизиторами были простые монахи, выбираемые один за другим, чтобы преследовать еретиков и выяснять степень их виновности. Их деятельность, естественно, ограничивалась пределами провинций нищенствующих орденов, из которых каждая охватывала большое число епископий, провинциалы которых назначали инквизиторов. Хотя на главный город провинции с его монастырем ордена и с его тюрьмами стали скоро смотреть как на резиденцию инквизиции, но все же инквизитор был обязан постоянно находиться в разъездах и собирать народ в разных местах, как делали это раньше епископы при своих пастырских объездах, обещая, кроме того, отпущение грехов на время от двадцати до сорока дней всем тем, кто являлся на его призыв. Правда, инквизиторы Тулузы вначале основались в этом городе и вызывали к себе всех, кого хотели допрашивать, но этот порядок вызвал такие жалобы, что в 1237 году легат Иоанн Виенский приказал самим инквизиторам выезжать на места. Следствием этого был их выезд в Кастельнодари, где народ встретил их враждебно, так как заранее условились не выдавать никого; тогда они перебрались в Пюилоранс; сюда они прибыли, никем нежданные, и могли благодаря этому собрать много свидетельских показаний.

Убийства, происшедшие в Авиньоне в 1242 году, показали, что эти расследования на местах не всегда были безопасны; тем не менее их продолжали предписывать и кардинал Альбано в 1234 году, и собор 1246 года в Безье. В 1247 году Иннокентий IV уполномочил инквизиторов, в случае опасности, вызывать еретиков и свидетелей в какое-либо безопасное место, но личные объезды остались по-прежнему в силе: в Италии они предписывались буллами Ad extirpanda; о них, как о чем-то, вошедшем в обычай, говорит современный немецкий инквизитор; в Северной Франции в 1278 году брат Симон Дюваль созывал народ на местах; в 1330 году Бернар Ги говорит о них как об исключительной привилегии инквизиции, а около 1375 года Эмерик описывает этот порядок как установившийся уже исстари.

Нельзя представить что-либо более действительное, чем эти объезды. С течением времени, когда была усовершенствована система шпионов и служителей (familiares), они стали менее обычны; но в первые годы инквизиции они принесли ей огромные услуги. За несколько дней до своего прибытия инквизитор извещал духовные власти, чтобы они в назначенное время созвали народ, обещая известные индульгенции тем, кто явится. Часто инквизиторы добавляли при этом, что не явившиеся будут подвергнуты отлучению; но это было с их стороны превышением власти, и подобные отлучения признавались не имеющими силы. К собранному таким путем населению инквизитор обращался с речью о чистоте веры; затем он требовал всех жителей известного района явиться к нему в течение шести или десяти дней и сообщить ему все, что им известно относительно лиц, виновных в ереси или подозреваемых в этом, также относительно лиц, говоривших что-либо несогласное с догмами веры или ведущих жизнь, отличную от жизни большинства верных. Всякий, кто не повиновался этому приказанию, подвергался ipso facto отлучению от Церкви, которое мог снять только один инквизитор; а повиновение давало индульгенцию на три года.

В то же время инквизитор провозглашал "срок милосердия", продолжительностью от пятнадцати до тридцати дней, в течение которого всякий добровольно явившийся еретик получал снисхождение, если он сознавался в своих заблуждениях, отрекался от них и давал подробные сведения о своих единоверцах. Это снисхождение иногда было полным, иногда же оно обусловливало только отмену более суровых мер наказания, каковы: смерть, тюрьма, конфискация и изгнание.

Впервые сведения об этой милости, ограниченной определенным сроком, мы находим до 1235 года. В 1237 году один виновный отделался, благодаря этому, легкой епитимьей; ему приказали совершить два небольших паломничества, уплатить инквизиции штраф в десять ливров morlaas – "во имя любви к Богу", и в течение всей своей остальной жизни помогать ежедневно одному нищему.

По окончании "срока милосердия" никому не давалось прощения; во время этой отсрочки инквизитор должен был сидеть дома, всегда готовый принимать признания и доносы; длинные ряды вопросов были выработаны уже заранее, чтобы облегчить ему допрос являвшихся.

Еще в 1387 году брат Антонио Секко, в деле еретиков вальденских долин, начал с того, что вывесил по церквам Пиньероля объявление, что всякий, кто в течение восьми дней сам донесет на себя или донесет на других, избавится от всякого публичного наказания, за исключением случаев ложной клятвы, данной перед инквизицией. Все, кто отказывался явиться, отлучались от Церкви.

Бернар Ги утверждает, что этот порядок ведения дел был очень плодотворен не только потому, что он вызывал много обращений, но и потому, что он доставлял указания на многих еретиков, которые остались бы неизвестными: всякий кающийся был обязан указывать всех, кого он знал или подозревал. Особенно настаивал он на ведении подобного расследования, когда дело шло о том, чтобы схватить "Совершенных" катаров, которых, благодаря их обыкновенно скрытной жизни, могли выдать только лица, пользующиеся их доверием. Легко представить себе, какой ужас охватывал общину, когда в ней неожиданно появлялся инквизитор и начинал собирать доносы. Никто не мог знать, какие толки ходили о нем; никто не мог знать, к чему прибегнут личная вражда и фанатизм, чтобы скомпрометировать его перед инквизитором. И католики, и еретики имели равное основание волноваться.

Человек, который почувствовал склонность к ереси, не имел уже более ни минуты покоя при мысли, что слово, сказанное им мимоходом, могло быть сообщено инквизитору его близкими и его самыми дорогими друзьями; под влиянием этой мысли он уступал перед чувством страха и выдавал другого из боязни не быть выданным самому. Григорий IX с гордостью вспоминает, что в подобных случаях родители выдавали своих детей, дети – своих родителей, мужья – жен, жены – мужей.

Мы смело можем верить Бернару Ги, что всякое разоблачение вело за собой новые, пока, в конце концов, вся страна не покрывалась невидимой сетью; он добавляет при этом, что многочисленные конфискации, бывшие следствием этой системы, также играли здесь видную роль.

Ареной этих предварительных действий обыкновенно являлся монастырь того ордена, к которому принадлежал инквизитор, если в данной местности был такой монастырь, или дворец епископа, если таковой был в городе. В других случаях занимались церкви или муниципальные здания, так как все власти, и светские, и духовные, были обязаны оказывать всякое, зависевшее от них, содействие. Тем не менее у каждого инквизитора была своя главная квартира, где он должен был хранить показания обвинителей и признания обвиняемых; туда также уводил он под конвоем, который обязаны были давать ему светские власти, арестованных, которых, по его мнению, надо было держать при себе; что же касается других, то он ограничивался тем, что приказывал им явиться к нему в определенный день, потребовав от них предварительно поручительства.

В первое время местом заседания судилища был монастырь нищенствующих; общественная же или епископская тюрьма была к услугам инквизитора для размещения его арестованных. Со временем были выстроены специальные здания, снабженные одиночными камерами и темницами[94], где несчастные всегда находились под наблюдением своих будущих судей. Здесь же обыкновенно происходило судебное разбирательство, хотя иногда оно имело место и во дворце епископа, особенно если этот последний был ревностен и работал вместе с инквизитором.

Сначала не было надобности в определении минимального возраста инквизитора; провинциал мог выбрать любого из членов своего ордена. По-видимому, были часты случаи назначения молодых, неопытных людей, так как Климент V, в своей реформе инквизиции, определил минимальный возраст инквизитора в сорок лет. Бернар Ги протестовал против этого, указывая на то, что часто более молодые люди были способны к выполнению инквизиторских обязанностей и что не требовалось известного возраста для епископов и их викариев, а они между тем пользовались инквизиторской властью. Тем не менее изданное правило осталось в силе. В 1422 году тулузский провинциал назначил инквизитором в Каркассон 32-летнего брата Раймунда Лилльского; хотя он и был утвержден генералом ордена, но все же обратились к Мартину V, который предписал оффициалу Але произвести расследование, и если брат будет признан достойным, то сделать для него исключение из канона Климента.[95]

По большей части, дела велись одним инквизитором, но иногда их было двое. Ведший дело инквизитор обыкновенно имел помощников, которые производили следствие и снимали предварительный допрос; он мог просить провинциала дать ему столько помощников, сколько находил нужным, но не имел права сам выбирать их. Иногда в том случае, когда епископ горел желанием преследования, он самолично выступал в роли помощника инквизитора; чаще же им являлся приор местного доминиканского монастыря. Там, где государство несло издержки по содержанию инквизиции, по-видимому, был известный контроль за числом помощников инквизитора; так, в Неаполе в 1269 году Карл Анжуйский давал инквизитору только по одному помощнику.

Эти помощники заменяли инквизитора во время его отсутствия и, таким образом, слились с комиссарами, ставшими существенным элементом инквизиции. Уже с XII века установилось, что уполномоченный Рима, облеченный судебной властью, мог передоверять свои права другому лицу; в 1246 году собор в Безье дал инквизитору право назначать вместо себя уполномоченного всякий раз, когда он находил нужным произвести расследование на месте, куда не мог отправиться сам лично.

Иногда давались особые поручения: так, Понс де Порнак, инквизитор Тулузы, уполномочил в 1276 году доминиканского приора из Монтобана расследовать дело Бернара де Сольгак и, запечатав, переслал допрос к нему.

Провинции инквизиторов были настолько обширны, что приходилось разделять работу, в особенности в первое время, когда еретики были очень многочисленны и требовали целую армию следователей.

Но право назначать полномочных комиссаров было признано за инквизитором законом, повидимому, только в 1262 году Урбаном IV, а в конце столетия потребовалось подтверждение этой привилегии со стороны Бонифация VIII. Эти комиссары, или викарии, отличались от помощников тем, что их назначал и увольнял лично сам инквизитор. Как мы уже говорили, они сделались существенным элементом инквизиции и вели дела в местностях, весьма удаленных от главного судилища.

Если инквизитор был в отсутствии или был занят, то один из них мог временно заместить его; инквизитор мог также назначить себе викарного. После реформ Климента в 1317 году эти комиссары, как и их начальники, не могли быть моложе сорока лет. Они были облечены полной инквизиторской властью, они могли вызывать, арестовывать и допрашивать свидетелей и подозреваемых, они могли даже прибегать к пытке и приговаривать к тюрьме. Вопрос, имеют ли они право приговаривать к смертной казни, был спорный, и Эмерик держится того мнения, что это право должно принадлежать только одному инквизитору, но, как мы увидим ниже, на деле Жанны д'Арк и вальденсов Арраса, это ограничение соблюдалось далеко не всегда.

Пытки инквизиции.

Упомянем еще, что, в отличие от инквизиторов, комиссары не имели права назначать вместо себя уполномоченных.[96]

Позднее, время от времени выступает еще другой член суда инквизиции, носящий звание советника. В 1370 году каркассонская инквизиция считала себя вправе назначать трех советников, которые были освобождаемы от всяких местных налогов. В одном документе 1423 года этим лицом является не доминиканец, а лиценциат прав. Несомненно, подобный советник был крайне полезен судилищу, хотя его официальное положение было неопределенно. Цангино говорит нам, что в общем инквизиторы были совершенно незнакомы с законами. В большинстве случаев это не имело значения, так как судопроизводство было в высшей степени произвольно, и редко обвиненный решался жаловаться на решение; но случалось, что жертвы инквизиции проявляли упрямство, тогда она нуждалась в советах лица, знакомого с законами и с налагаемой ими ответственностью. Эмерик всякому комиссару советует оградить себя содействием скромного адвоката, чтобы избежать ошибок, которые могут повредить инквизиции, вызвать вмешательство Папы и, быть может, лишить ею места.

Пытки инквизиции.

Так как глубокая таинственность была существенной чертой всех судебных дел инквизиции, как только упрочилось ее положение, то сделалось общим правилом, что показания и свидетелей, и обвиняемых делались обязательно в присутствии двух беспристрастных людей, не принадлежащих к инквизиции, но приносивших клятву хранить в тайне все, что услышат. Инквизитор мог для этого пригласить любое лицо по своему усмотрению. Преимущественно такими представителями общества бывали лица духовного звания, обыкновенно доминиканцы, "люди скромные и религиозные", которые должны были вместе с нотариусом подписать протокол показаний и удостоверить его правильность. Хотя об этом и не говорится ничего в наказах собора в Безье 1246 года, но показания, дошедшие до нас от 1244 года, свидетельствуют, что это уже вошло в обычай. Частое подтверждение этого правила рядом последовательных Пап, и тот факт, что оно было внесено в канонические законы, показывают, что ему придавали большое значение как средству помешать нарушению справедливости и придать всему судопроизводству вид беспристрастного. Но и в этом, как и во всем, инквизиторы переделали закон в свою пользу и, не стесняясь, отбрасывали все ничтожные ограничения, которые Папы ставили их могуществу.

В 1325 году один священник по имени Петр де Торнамир, обвиненный в принадлежности к францисканцам-спиритуалам, был приведен умирающим перед каркассонской инквизицией. Инквизитор был в отъезде. Его заместитель и нотариус в присутствии трех мирян стали брать показания, но обвиняемый умер до окончания допроса; когда он уже лишился дара слова, вошли два доминиканца и, не посмотрев на то, что показания не были закончены, скрепили их, подписавшись под ними. На основании этого неправильного суда было поднято преследование против умершего священника; но этим были затронуты интересы наследников, которые желали спасти имущество от конфискации. Спор тянулся тридцать два года, и, когда в 1357 году инквизитор попросил собрание экспертов утвердить приговор, двадцать пять юристов высказались против, и только двое – оба доминиканца – защищали его. Немного позднее Эмерик объяснил своим братьям, как обходить это правило, когда оно было стеснительно: достаточно было в конце протокола допроса засвидетельствовать присутствие двух достойных доверия лиц, после прочтения показаний допрашиваемому.

Никто из посторонних не имел права присутствовать на суде; исключение делалось в течение нескольких лет только в Авиньоне, где около половины XIII века представители магистратуры временно добились для себя и нескольких сеньоров права присутствовать при судоговорении. В других же местах повсюду несчастные, защищавшие перед судьями свою жизнь, были всецело в руках инквизитора и его креатур.

Состав судилища дополнялся нотариусом, видным и весьма уважаемым должностным лицом средних веков. Все судопроизводство инквизиции, все вопросы и ответы записывались; всякий свидетель и всякий обвиняемый были обязаны удостоверить правильность своих показаний, когда они прочитывались им в конце допроса, и приговор основывался исключительно на показаниях, добытых таким путем. Обязанность нотариуса была очень тяжелой, и иногда в помощь ему приглашались писцы; но он был обязан лично скреплять все документы. Текущие дела судилища давали груду бумаг; их все надо было переписать для архивов; кроме того, различные инквизиции постоянно обменивались копиями со своих дел, так что работы было много. Инквизитор мог и здесь потребовать бесплатной помощи любого подходящего для этого лица; но было опасно доверять ведение всех этих бумаг людям, не получившим специальной подготовки.

В первое время можно было потребовать услуг любого нотариуса, преимущественно когонибудь из доминиканцев, кто был раньше нотариусом; если не было под руками ни одного нотариуса, то вместо него можно было взять двух "скромных" людей. Подобная замена, к которой прибегали инквизиторы во время своих разъездов, часто вызывала затруднения. В городах, где происходили постоянные заседания инквизиции, нотариусом было определенное и получавшее жалованье должностное лицо. Когда Климентом V была сделана попытка реформы, то было предписано, чтобы этот нотариус давал присягу перед епископом и перед инквизитором. На это возражал Бернар Ги, указывая на то, что часто непредвиденные условия дела требуют увеличения числа нотариусов и что в тех местах, где не было общественных нотариусов, их обязанности должны исполняться компетентными лицами; часто, добавляет он, случается, что виновные вдруг сознаются, но если их показания не будут тотчас же записаны, то они берут назад свои слова и начинают искажать истину. Странная вещь – инквизитор не имел права назначать нотариуса! "Он может, – говорит Эмерик, – предложить Папе трех или четырех лиц, но назначение зависит только от Папы. Этот порядок вызывает такое недовольство среди местных властей, что инквизитор сделает умнее, если удовлетворится нотариусами епископов или нотариусами светских магистратов"[97].

Огромная масса документов, порожденная этими бесчисленными руками, составляла предмет особой заботы; ее значение было оценено с самого начала. В 1235 году был поднят вопрос о сознаниях раскаивающихся, и их стали тщательно записывать в особые специальные книги. Вскоре это вошло во всеобщий обычай; инквизиторам было приказано сохранять все судопроизводство от первого вызова в суд до приговора вместе со списком тех, кто дал присягу защищать веру и преследовать ересь. Этот указ неоднократно повторялся; кроме того, было предписано, чтобы со всех документов снимались копии и чтобы одна из них помещалась в безопасном месте или передавалась епископу. Книга Приговоров тулузской инквизиции, за период времени от 1308 по 1323 год, напечатанная Лимборхом, кончается перечнем 636 осужденных, расположенных в алфавитном порядке и распределенных по месту жительства; против каждого имени сделана ссылка на страницу, где оно упоминается, и краткое указание на наложенное на каждого наказание, а равно на все в нем последовавшие изменения. Таким образом, если должностному лицу нужно было собрать сведения о жителях какого-нибудь поселка, то он сразу мог узнать, кто из жителей находился в подозрении и какое решение было принято относительно него. Первый попавшийся пример из этой книги показывает, насколько точны и подробны были первоначальные списки. В 1316 году была приведена на суд одна старуха; было обнаружено, что в 1268 году, то есть почти полвека тому назад, она отреклась от ереси и была воссоединена с Церковью. Так как это увеличивало ее вину, то несчастная была приговорена провести остаток дней своих в тюрьме и оковах. Таким путем с течением времени инквизиция собрала огромный запас справок, которые не только увеличивали ее могущество, но и делали ее предметом ужаса всего мира. Так как имущество потомков еретиков подлежало конфискации и так как их можно было всегда признать неполноправными, то тайны семейств, столь тщательно хранимые в архивах инквизиции, давали ей возможность, когда она это находила нужным, уничтожать тысячи невинных.

Вдобавок она особенно ловко умела раскрывать предосудительные деяния предков тех, кто имел несчастье возбудить против себя ее недовольство, а по временам и ее алчность. В 1306 году во время волнений в Альби, когда королевский судья (вигье), или губернатор, стал на сторону народа, инквизитор Жоффруа д'Абли опубликовал, что он нашел в списках, что дед судьи был еретиком и что, следовательно, его внук не имеет права занимать эту должность. Таким образом, все, не только живые, но и мертвые, были в полном распоряжении инквизиции.

Стремление подделывать списки, когда нужно было поразить врага, было весьма сильно, и враги инквизиции не задумывались утверждать, что это проделывалось частенько. Брат Бернар Делисье, говоря от имени всего францисканского ордена в Лангедоке, в одном документе от 1300 года заявляет, что эти списки не только не заслуживают доверия, но что на них вообще смотрят как на подложные. Ниже мы увидим, что эти слова не были лишены основания.

Народное недоверие увеличивалось еще благодаря тому обстоятельству, что всякое лицо, имевшее у себя документы, относящиеся к судопроизводству инквизиции или к преследованию еретиков, подлежало отлучению от Церкви. С другой стороны, те, спокойствию которых эти списки угрожали, стремились их уничтожить, и известны многочисленные случаи, направленные к этому.

Уже в 1235 году граждане Нарбонны, возмутившись против инквизиции, уничтожили ее реестры и книги. Указ, изданный в 1254 году собором в Альби, о снятии копий с дел инквизиции и о помещении их в безопасное место, был, несомненно, вызван другой попыткой уничтожить архивы, сделанной в 1248 году еретиками Нарбонны: во время собрания епископов в этом городе было совершено нападение на двух лиц, несших дела, в которых были и списки еретиков; оба они были убиты, а документы сожжены. Около 1285 года в Каркассоне консулами города был раскрыт заговор, в котором участвовало несколько высокопоставленных духовных лиц, с целью уничтожения архивов инквизиции. Заговорщики подкупили одного из слуг инквизиции, Бернара Гаррика, который согласился сжечь архивы, но заговор был раскрыт, и заговорщики наказаны. Один из них, адвокат по имени Гильом Гаррик, около тридцати лет томился в тюрьме и был судим лишь в 1321 году.

Не менее грозными были и самые скромные служители инквизиции. Таковы были сторожа, рассыльные, шпионы, bravi, известные под общим именем слуг – familiares, все они наводили ужас на население.

Служба их не была безопасна и не привлекала к себе людей честных и мирных; но зато она сулила тысячи выгод людям потерянным и бродягам. Они не только наслаждались неподсудностью светским судам, что было у них общего со всеми служителями Церкви, но, благодаря особому праву, предоставленному Иннокентием IV в 1245 году инквизиторам, отпускать своим слугам все грехи, они были неподсудны даже и духовным судам.

Кроме того, всякое оскорбление, оказанное служителям инквизиции, рассматривалось как действие, мешающее правильному ходу работ инквизиции, и почти приравнивалось к ереси; если ктонибудь осмеливался оказывать сопротивление при нападении этих людей, то виновный предавался суду того судилища, которому принадлежал нападавший. Поставленные таким образом в исключительное положение, они могли делать с беззащитным народом все, что угодно, и легко представить себе, какие вымогательства творили они безнаказанно, угрожая арестами и доносами в то время, когда попасть в руки инквизиции было величайшим несчастьем как для верного католика, так и для еретика.

Этот общественный бич сделался еще более грозным, когда служителям инквизиции было разрешено носить оружие. Убийства в провинции Авиньона в 1242 году, убийство Петра Мученика и другие подобные инциденты оправдывали с внешней стороны желание инквизиторов иметь вооруженных стражников; к тому же розыск и поимка еретиков нередко были сопряжены с опасностью. Но все же удивительно было предоставлять привилегию носить оружие людям, на которых не простиралось действие закона. В эту бурную эпоху ношение оружия было строго запрещено во всех мирных общинах. Уже с XI века оно было запрещено в Пистойе; в 1228 году – в Вероне; в Болонье только рыцари и врачи имели право носить оружие и держать при себе одного вооруженного телохранителя.

В Милане указ Иоанна Галеаса 1386 года запрещает ношение оружия, но дозволяет епископам вооружать служителей, живущих под одной с ними кровлей. В Париже постановлением 1288 года было запрещено ношение отточенных ножей, шпаг и тому подобного оружия. В Бокере указ 1320 года грозит различными наказаниями, в том числе отнятием руки, всякому, кто будет носить оружие; исключение было сделано для путешественников: им разрешалось иметь шпаги и кортики. Эти законы принесли огромную пользу цивилизации, но они были сведены почти на нет, когда инквизитор получал право вооружать, кого ему угодно, и, кроме того, ограждать своих слуг привилегиями и неприкосновенностью святой инквизиции.

В 1249 году скандалы и злоупотребления, проистекавшие от неограниченного числа слуг и писцов инквизиции, которые угнетали и обирали народ, вызвали негодующее послание Иннокентия IV, потребовавшего, чтобы их число соответствовало действительной надобности в их услугах. В тех странах, где инквизиция содержалась за счет государства, злоупотребления подобного рода не находили себе места.

Так, в Неаполе Карл Анжуйский ограничил число вооруженных слуг отдельного инквизитора тремя. Когда Бернар Ги протестовал против реформ Климента V, он указал на контраст между Францией, где инквизиторы зависели от светских властей и были вынуждены довольствоваться несколькими служителями, и Италией, где они пользовались почти неограниченной свободой. Действительно, в Италии инквизиция была независима и жила на свои собственные средства, так как получала часть от штрафов и конфискаций. Климент V запретил бесполезное увеличение числа служителей и злоупотребление правом носить оружие, но его благие усилия не увенчались успехом. В 1321 году Иоанн XXII упрекал ломбардских инквизиторов за то, что они вызвали беспорядки и волнения в Болонье, так как вооруженными слугами были у них отъявленные висельники, которые совершали убийства и угнетали жителей.

В 1337 году папский нунций, архиепископ Эмбрена Бертран, лично убедился, что разрешения, даваемые инквизитором на ношение оружия, были причиной волнений во Флоренции и угрожали безопасности горожан; и он запретил ему иметь при себе более двенадцати вооруженных слуг, поручившись, что светские власти, в случае надобности, окажут ему помощь при поимке еретиков; но тем не менее девять лет спустя новый инквизитор, брат Пьеро ди Аквила, был обвинен в том, что он продал разрешение носить оружие более чем двумстам пятидесяти лицам, что давало ему около тысячи флоринов золотом ежегодного дохода и нарушало общественную безопасность.

Тогда был издан новый закон, ограничивавший число вооруженных слуг инквизитора шестью; епископ Флоренции мог иметь двенадцать, епископ Фьезоле – шесть, но все они должны были носить на видном месте отличительные знаки своего господина. Однако торговля правом ношения оружия была настолько прибыльна, что флорентийский кодекс 1355 года прибег к другой мере, чтобы прекратить это злоупотребление: всякое лицо, схваченное с оружием, хотя бы и заявлявшее, что оно получило право на его ношение, подвергалось изгнанию из республики, и ему запрещалось в течение года жить ближе 50 миль от города; причем от него требовалось поручительство.

Даже сам подестат не мог разрешить ношение оружия под угрозой обвинения в клятвопреступлении и штрафа в пятьсот ливров. Это законодательство нарушало привилегии Церкви и дало повод к одной из жалоб Григория IX, когда он в 1376 году отлучил республику от Церкви. Когда в 1378 году Флоренция должна была покориться, то одним из условий, предложенных ей, было предоставление папскому комиссару права вычеркнуть из книги статутов все те законы, которые он признает неудобными. Однако инквизиторская милиция вела себя так, что в 1386 году пришлось прибегнуть к другому средству для ее ограничения: двум епископам и инквизитору было запрещено иметь вооруженных слуг, которые должны были бы платить налог и быть внесенными в списки граждан; тех, кому они давали разрешение на ношение оружия, правители города объявляли их слугами, и это объявление не должно было возобновляться ежегодно особой грамотой. Это правило, ограничивавшее зло, было оставлено и при пересмотре кодекса в 1415 году.

Пытки инквизиции.

Несомненно, аналогичная борьба, следов которой не сохранилось в истории, происходила в это время в большей части итальянских городов, стремившихся охранять мирных жителей от наемных убийц инквизиции. Необходимость в этом чувствовалась даже в Венеции, где, однако, инквизиция зависела от государства, которое благоразумно сохранило свои права, взяв на себя издержки по содержанию этого установления. В августе 1450 года великий совет, большинством четырнадцати голосов против двух, признал, что инквизитор совершил злоупотребление, продав двенадцати лицам право ношения оружия для своей охраны, так как он, согласно с древним обычаем, должен довольствоваться четырьмя вооруженными слугами.

Но через шесть месяцев, в феврале 1451 года, это законодательство было изменено по просьбе генерал-министра францисканского ордена: инквизитору было разрешено иметь до двенадцати слуг, при условии удостоверения полиции, что они действительно употребляются на нужды инквизиции.

Но Эмерик все же находит, что все подобные ограничения незаконны и что всякая светская власть, мешающая служителям инквизиции носить оружие, "препятствует ее деятельности" и должна рассматриваться как соучастница ереси. Со своей стороны, Бернар Ги полагает, что только инквизитор может определить число нужных ему слуг, и Цангино соглашается, что ограничение их числа – преступление, которое инквизитор должен обуздывать по своему усмотрению.

В предшествующей главе я упоминал о праве, столь часто заявляемом и применяемом, а именно о праве отменять все местные статуты, неблагоприятные инквизиции, а также об обязанности, наложенной на всех светских должностных лиц, являться по первому требованию на помощь инквизиции. Это право было настолько общепризнано и было так полно проведено в жизнь, что инквизиция стала выше даже государства, все средства которого были к ее услугам.

Присяга в послушании, которую инквизитор мог потребовать от любого должностного лица, не была пустой формальностью: всякий, кто отказывался дать ее, подвергался отлучению от Церкви, а это, в случае упорства, влекло за собой обвинение в ереси, а в случае смирения – унизительное покаяние.

Если небрежно относившиеся к своим обязанностям инквизиторы не требовали иногда этой присяги, то другие смотрели на это, как на свою главную обязанность. Бернар Ги на всех своих аутодафе торжественно требовал этой присяги от всех королевских чиновников и местных городских властей, и, когда в мае 1309 года королевский сенешаль провинций Тулузы и Альбигойи, Жан де Мокошэн, отказался принести присягу, ему скоро дали понять его ошибку, и он немедленно смирился.

В 1329 году Генрих де Шамэ, инквизитор Каркассона, обратился к Филиппу Валуа с просьбой подтвердить привилегии инквизиции; король ответил указом, в котором объявлял, что все герцоги, графы, бароны, сенешали, прево, уездные и земские судьи, кастеляны, пристава и другие судебные чины обязаны повиноваться инквизиторам и их комиссарам; они должны арестовывать и содержать в тюрьме всех еретиков и подозреваемых в ереси и, равным образом, давать по первому требованию инквизиторам, их комиссарам и гонцам, в пределах своей судебной власти, пропуски, помощь и покровительство во всем, что касается задач инквизиции.

Когда общественный чиновник медлил оказать содействие, то тотчас же он подвергался наказанию. Так, в 1303 году вице-подестат Бонрико ди Буска отказался дать людей представителям миланской инквизиции, и тотчас же его приговорили к штрафу в сто имперских су, которые он должен был уплатить в пять дней. Даже тогда, когда должностное лицо было отлучено от Церкви и поэтому становилось неправоспособным, от него можно было потребовать повиновения приказаниям инквизитора, но ему давали понять, что, несмотря на это, в других случаях он все же не имеет права исполнять своих обязанностей.[98]

Далее инквизиция, в большей или меньшей степени, пользовалась услугами всего католического населения, особенно духовенства. Всякий, под страхом быть причисленным к числу покровителей ереси, должен был выдавать еретиков; он должен был также сам задерживать еретиков, как узнал это на своем горьком опыте Бернар де С.-Женэ в 1242 году, когда попал под суд тулузской инквизиции за то, что не задержал, когда мог это сделать, известных еретиков, и был приговорен к епитимье посетить святыни Пюи, C.-Жиля и Компостелла.

Кроме того, приходские священники были обязаны, когда от них требовалось, высылать своих прихожан на суд и объявлять все приговоры отлучения от Церкви. Они были обязаны наблюдать за кающимися и ручаться, что наложенные на них епитимии ими выполнены. Правильная система местной полиции, внушенная древним институтом синодальных свидетелей, была уничтожена собором 1246 года в Безье; инквизитор был уполномочен назначать в каждом приходе священника и одного или двух мирян, на обязанности которых лежало разыскивать еретиков, посещать дома, в особенности уединенные места их собраний, следить за исполнением епитимий и различных приговоров инквизиции. Практическое руководство, составленное в эту эпоху, предписывает инквизиторам повсюду учреждать подобную полицию. Чего же еще желать? Все средства страны как общественные, так и частные, были к услугам инквизиции.

Аутодафе под руководством святого Доминика. Гравюра с картины Педро Берругете.

Огромное значение в устройстве инквизиции имело то собрание, на котором решалась участь обвиняемого. В принципе, инквизитор не мог вынести единоличного приговора. Мы уже видели, как после различных колебаний было признано необходимым участие епископов. Но так как инквизиторы не обращали внимания на это ограничение их власти, то Климент V признал не имеющими значения и силы все приговоры, постановленные ими одними; однако чтобы избежать медленности в делах, Папа разрешил, чтобы согласие епископов давалось письменно, если по истечении восьми дней нельзя было устроить совещания.

Судя по нескольким дошедшим до нас образчикам этих письменных мнений, они были чрезвычайно кратки и не могли служить серьезной помехой произволу инквизиторов. Но тем не менее Бернар Ги горько жалуется на это призрачное стеснение, потому что прежде закон о епископском участии совершенно не соблюдался; в оправдание своих замечаний он указывает на то, что один епископ в течение двух с лишним лет задерживал объявление приговора по делу нескольких лиц его епархии, а из-за другого пришлось на шесть месяцев отсрочить торжественное аутодафе. Сам он до щепетильности строго соблюдал все правила как раньше, так и после указов Климента, и в протоколах тех аутодафе, которые он совершал в Тулузе, всегда тщательно отмечалось присутствие епископов или их представителей из епархии, откуда были обвиненные. Но рядом с этим мы видим Бернара Ги, принимающим делегацию епископов Кагора, С.-Папуля и Монтобана, которые предоставили ему право заменить их на аутодафе 30 сентября 1319 года. Это бывало довольно часто, и инквизиторы беспрестанно выносили приговоры, пользуясь властью, предоставленной им епископами; так было, например, при преследовании вальденсов Пьемонта в 1387 году; то же было и в 1474 году в процессе колдуний Канавеза. Бывали также случаи давления инквизитора на епископов; так, в 1318 году в начале преследования францисканцев-спиритуалов епископы Нарбоннской провинции были вынуждены согласиться на сожжение нескольких несчастных, так как инквизитор пригрозил им, что донесет на них Папе, ревность которого в деле преследования была всем хорошо известна.

Так как в первое время при назначении инквизиторов более принималась во внимание их ревность к вере, чем их знания, и так как обыкновенно они были очень невежественны, то вскоре нашли нужным прибавить к ним для постановления решения людей, изучивших гражданские и канонические законы; эта наука была в ту эпоху, благодаря сложности законов, настолько трудна, что требовала для своего изучения целой жизни.

Инквизиторам было дано право приглашать сведущих людей, чтобы с ними вместе рассматривать показания и чтобы пользоваться их советами при вынесении приговора. Приглашенные не имели права отказываться трудиться бесплатно, хотя инквизитор и мог, если находил нужным, оплачивать их труд. Но, по-видимому, присутствие почетных граждан при обвинении важных еретиков имело целью скорее увеличить торжественность совещания, чем дать помощь судьям; так, в 1237 году при осуждении Аламана Роэ Тулузского в совещании принимали участие епископ Тулузский, аббат из Муасака, доминиканские и францисканские провинциалы и много почетных граждан.

Действительно, огромное число дел, рассмотренных лангедокской инквизицией в течение первых лет ее существования, исключает, по-видимому, возможность серьезного совещания, в котором принимали бы участие советники со стороны, тем более что уже вошло в обычай группировать обвиняемых, участь которых была решена и объявлялась в Sermo, или в торжественном Auto dafe. Однако внешняя форма соблюдалась, и в 1247 году при постановлении приговора Бернаром Ко и Жаном де С.-Пьер по делу семи еретиков-рецидивистов было отмечено, что приговор вынесен после совещания "со многими прелатами и другими видными людьми". Совещание назначалось на пятницу, так как Sermo всегда происходило по воскресеньям; заседателями должны были быть юристы и нищенствующие монахи, назначенные инквизитором, который определял и их число. Они клялись над Евангелием сохранять тайну и судить по совести, следуя внушениям Бога; затем инквизитор читал им доклад по каждому делу, опуская иногда имена обвиняемых, и они произносили одно из следующих решений: "Епитимья по усмотрению инквизитора"; "Осужденный должен быть заключен в тюрьму или выдан светской власти". Посреди стола, вокруг которого сидели судьи, лежало Евангелие, чтобы, как говорили, их приговор был вдохновляем Богом и чтобы перед глазами у них было высшее правосудие.

Можно предполагать, что по большей части это судопроизводство было чисто формальным.

Во-первых, инквизитор мог представить всякое дело так, как он сам понимал его, а во-вторых, обыкновенно созывали так много сведущих людей, что детальное изучение дела было совершенно невозможно.

Так, каркассонский инквизитор Генрих де Шамэ собрал 10 декабря 1328 года в Нарбонне на совещание сорок два каноника, юриста и сведущих людей, которым предстояло заседать вместе с ним и с судьей епископского суда; в течение имевшихся в его распоряжении двух дней это многолюдное собрание рассмотрело тридцать четыре дела, откуда ясно, что рассмотрело оно их довольно поверхностно. Только в двух делах мнения разделились, да и то в вопросах третьестепенной важности. 8 сентября 1329 года тот же инквизитор заседал в Каркассоне в другом собрании, на котором было сорок семь человек сведущих людей; сорок дел разобрали в два дня. Но не всегда дело шло так гладко. Из Нарбонны Генрих де Шамэ перешел в Памье, где 7 января 1329 года он собрал тридцать пять сведущих людей с тулузским епископом во главе. С первых же дней много дел было отложено; возникли горячие споры, и, по-видимому, должны были голосовать постановление. С другой стороны, всех еретиков, так называемых "верующих", соединяли в одну группу и оптом приговаривали к тюрьме, предоставив инквизитору определить условия заключения для каждого из них отдельно.

Подобный прием показывает, что эти суды, многочисленные по составу и непродолжительные по времени заседаний, были фиктивны. Отметим еще, что последнее упомянутое нами собрание сочло также нужным установить правила относительно наказания лжесвидетелей. 19 мая 1329 года тридцать пять сведущих людей собралось в Безье по приглашению того же Генриха де Шамэ. Дело шло об одном францисканском монахе, Петре Жульене. Все признали, что он снова впал в раскол, но многие настаивали на снисхождении. После долгих пререканий инквизитор распустил их до вечера и просил во время перерыва отыскать предлог к снисхождению.

Вечером возобновились споры, и дело было отложено под предлогом, что не известно, сколько времени может присутствовать епископ при разборе дела о лишении монаха его звания.

Наконец, экспертам предложили, под страхом отлучения от Церкви, изложить свои мнения на письме; мнения разделились: одни требовали простой епитимии, другие – выдачи виновного светской власти. После этого собрание было распущен о, и было сделано новое совещание с несколькими более выдающимися его членами; на этом совещании решили обратиться за советом в Авиньон, Тулузу или Монпелье и произвести новое расследование на аутодафе в Каркассоне. Достаточно сказать, что не пришли ни к чему.

Мы не станем повторять, что инквизиторы, строго соблюдая формы, всегда считали себя вправе действовать по усмотрению. В приговорах, выходивших после протоколов совещаний, часто встречаются имена осужденных, о которых на суде не было и речи; например, после собрания в Памье, проявившего редкую инициативу, вынесли приговор, осудивший пять покойников, из которых только о двоих говорилось на суде. Тогда же Эрмессенда, дочь Раймунда Монье, была приговорена за лжесвидетельство к murus largus, то есть к простому тюремному заключению; но инквизитор заменил это наказание, подвергнув ее murus strictus, – тюремному заключению в ножных оковах. Вопрос о том, должен ли инквизитор безусловно следовать принятым решениям, был спорным; Эмерик решал его в утвердительном смысле, но Бернард Комский положительно утверждает, что решения эти не имеют никакого значения.

Признанная законом необходимость совещаний с епископами объясняет нам происхождение Sermo generalis, или аутодафе. Было ясно, что невозможно собирать всех судей для каждого отдельного случая; дела соединились, и время от времени устраивалось торжество, долженствовавшее навести ужас на еретиков и утвердить верных в вере. В первую эпоху инквизиции во Флоренции в 1245 году, когда инквизитор Руджиери Кальканьи и епископ Ардинго ревностно действовали совместно и когда еще не прибегали к помощи сведущих людей, еретиков судили и казнили ежедневно, то поодиночке, то группами в два или три человека; но уже тогда начали собирать народ в соборе, где и читали решение, снабжая его нужными толкованиями. Дошедший до нас отрывок реестра решений Бернара из Ко и Жана де С.-Пьер в Тулузе за время с марта 1246 года по июнь 1248 года также свидетельствует об отсутствии внешних формальностей. Аутодафе или Sermones совершались в немногочисленные дни перерывов – в мае 1246 года таких дней было пять, – и часто дело здесь шло только об одном или двух еретиках, что исключает участие в деле епископа, тем более что имя его никогда не упоминалось в приговоре; но всегда отмечается присутствие нескольких местных судей как гражданских, так и духовных, и церемония происходила обыкновенно в притворе церкви С.-Сернена, хотя иногда отмечают и другие места, например городскую ратушу (два случая); отсюда ясно, что Божественная литургия не составляла еще части торжества.

С течением времени церемония становится более внушительной, и происходит она по воскресеньям, причем в этот день были запрещены всякие другие проповеди; воскресенье Рождественского поста и дни больших праздников были исключены. С высоты всех кафедр священники приглашали народ присутствовать на торжестве и заслужить, таким образом, сорокадневное отпущение грехов.

В центре церкви воздвигалось нечто вроде сцены; там помещались кающиеся, окруженные духовными и светскими чиновниками. Инквизитор произносил речь, после которой представители светской власти приносили присягу в повиновении, и торжественно провозглашалось отлучение от Церкви всех, кто так или иначе помешает действиям святого трибунала. Затем нотариус прочитывал на народном языке показания, спрашивая после каждого из них у обвиненного, чистосердечно ли оно дано им; впрочем, с этим вопросом обращались только к тем, кто был действительно "кающимся" и не мог произвести скандала, уличив их во лжи.

На утвердительный ответ обвиненного его спрашивали: хочет ли он раскаяться или, упорствуя в ереси, погубить и тело и душу? Он выражал желание принести покаяние, и тогда читалось отречение, которое он повторял слово за словом; после этого инквизитор объявлял, что с него ipso facto снимается отлучение от Церкви, и обещал ему снисхождение, если он будет впредь вести себя согласно с тем решением, которое будет ему объявлено. Кающиеся следовали один за другим, начиная с менее виновных; к концу приберегались те, кого нужно было "освободить", то есть предать в руки светской власти; торжественное объявление приговора над ними происходило на площади, где для этого воздвигался особый помост; вызывалось это заботой, чтобы храм Божий не был осквернен объявлением приговора, влекущего за собой пролитие крови; из того же побуждения это откладывалось на будни. Но казнь всегда происходила на другой день, дабы дать время осужденным покаяться, чтобы души их не попали из огня временного в огонь вечный. Тщательно заботились о том, чтобы они не обращались к народу, боясь, что заявления их о своей невинности могут вызвать нежелательные проявления сочувствия.

Аутодафе в Испании.

Не трудно представить себе, какое впечатление производило на умы это ужасное торжество, на которое, по приказанию инквизиции, стекались все великие и сильные страны, чтобы смиренно присягнуть в повиновении и присутствовать свидетелями отправления своих обязанностей высшей властью, державшей в своих руках земную и загробную жизнь человека. Большое аутодафе, совершенное в апреле 1310 года Бернаром Ги в Тулузе, тянулось с воскресенья 5-го числа по четверг 9-го.

Сначала смягчили епитимии, наложенные на некоторых достойных прощения кающихся; затем двадцать лиц были присуждены носить кресты и совершить паломничества; шестьдесят пять лиц было приговорено к пожизненному заключению в тюрьме, из них трое в оковах; и, наконец, восемнадцать человек были переданы в руки светской власти и сожжены живыми.

На аутодафе в апреле 1312 года пятьдесят одного человека присудили носить кресты и восемьдесят шесть заключили в тюрьму; конфисковали имущество десяти покойников, после того как было объявлено, что они заслужили тюремное заключение; вырыли и сожгли тридцать шесть трупов; пятерых человек передали светской власти и сожгли живыми, и пять человек осудили заочно. Вера, проявлявшая себя подобными жертвоприношениями, понятно, могла возбуждать не любовь, а только один ужас. Иногда случалось, что какой-нибудь упорный еретик нарушал порядок торжества.

Так, в 1309 году знаменитый ученый катар Амиель де Перль громко исповедовал свое неправоверие, а когда его осудили, то он наложил на себя endura, отказавшись от пищи и питья. Боясь, что жертва ускользнет из его рук, Бернар сократил процедуру и устроил для него специальное ауто.

Подобный же случай произошел в 1313 году. Петр Раймунд, верующий катар, на аутодафе 1310 года отрекся и был воссоединен с Церковью. Осужденный на тюремное заключение, он, сидя в одиночной камере, раскаялся в своей слабости. Нравственные мучения несчастного были настолько сильны, что он, в конце концов, громко заявил, что снова вернулся к ереси, что он желает жить и умереть катаром и жалеет только об одном, что не может подвергнуться обряду еретикации. Он наложил на себя endura и, после шести дней поста, видел уже желанный конец; но ревностные служители Бога любви поторопились осудить его и устроить маленькое аутодафе для него и еще нескольких других, чтобы не лишать костра его добычи.

Сколько твердости требовалось от катаров, чтобы в течение целого столетия противостоять подобной организации, бывшей к тому же в руках людей энергичных и неутомимых! Как велика была духовная сила вальденсов, уничтожить которых так и не удалось! Для еретика не было никакой надежды найти спасение даже в бегстве, так как инквизиция бодрствовала повсюду. Схватывали по подозрению чужеземца, выясняли, откуда он родом, и посылали гонцов на место его рождения, и оттуда местная инквизиция высылала о нем все нужные справки; тогда, смотря по обстоятельствам, его судили на месте или пересылали на родину, так как всякий суд инквизиции мог судить не только жителей своего округа, но и иностранцев. Когда бежал Джакопо делла Киуза, один из убийц св. Петра Мученика, распоряжения о его поимке были разосланы повсюду, до Каркассона включительно.

Но все же время от времени возникали затруднения. Когда инквизиция не получила еще окончательного устройства, Иаков I Арагонский жаловался на тулузского инквизитора, Бернара Ко, что он вызывал к себе его подданных, и Иннокентий (без особенного, впрочем, успеха) предписал прекратить это злоупотребление.

Иногда два судилища вызывали одного и того же обвиняемого; относительно этих случаев Нарбоннский собор 1244 года решил, что обвиняемого судит тот инквизитор, который первый возбудил дело. Но если принять во внимание соперничество между доминиканцами и францисканцами, то нельзя не удивляться, что так мало возникало споров в самой инквизиции. Когда возникали подобные споры, то всеми мерами старались их подавить; если смотреть издали, то создается такое впечатление, что религиозная ревность горячо борется против ереси, не вынося в народ соблазнов внутренних раздоров.

Несколько примеров покажут нам, с какой неукротимой энергией совершала инквизиция свое дело. Под владычеством Гогенштауфенов обе Сицилии были местом прибежища для массы еретиков, бежавших от строгостей лангедокской инквизиции. Фридрих II, безжалостный, когда находил это выгодным для себя, не был воодушевлен, подобно инквизиции, яростью постоянных преследований. После его смерти борьба Манфреда против папства облегчила, несомненно, участь еретиков; но, когда Карл Анжуйский овладел королевством на правах вассала Рима, французские инквизиторы поспешили за ним; уже через семь месяцев после казни Конрадина, 31 мая 1269 года, Карл разослал циркулярные грамоты ко всем знатным и ко всем магистратам, объявляя им, что скоро прибудут лично сами инквизиторы Франции или пришлют своих уполномоченных, чтобы забрать бежавших еретиков, и он приказывал своим подданным оказывать им по первому требованию всякое содействие.

Отчет об аутодафе 1610 г.

Самарра на рецидивисте, осужденном на сожжение.

Юрисдикция инквизитора была, в сущности, настолько же лична, насколько и местна, и, куда бы он ни являлся, он всегда оставался облеченным судебной властью. Когда в 1359 году несколько евреев, обратившихся в христианство, а затем снова вернувшихся в иудейство, бежало из Прованса в Испанию, то Иннокентий VI уполномочил провансальского инквизитора, Бернара де Пюи, преследовать их, задержать, осудить и наказать всюду, где он найдет их, причем он мог требовать помощи от светской власти; одновременно с этим Папа писал королям Арагонии и Кастилии, чтобы они оказывали Бернару всякое содействие.

Арно Изарн, пятнадцатилетний юноша, был приговорен в 1309 году в Тулузе, после двухлетнего тюремного заключения, носить кресты и совершить известные паломничества; вся вина его состояла лишь в том, что раз, по приказанию отца, он преклонился перед еретиком. Более года носил он видимые знаки своего позора, но потом, так как они мешали ему искать пропитание, он снял их и получил место перевозчика на Гаронне между Муасаком и Бордо. В своем невежестве он считал себя в безопасности; но полиция инквизиции бодрствовала над ним. Вызванный на суд в 1312 году, он побоялся явиться, несмотря на убедительные просьбы отца, который обнадеживал его возможностью снисхождения. В 1315 году его отлучили заочно от Церкви; на следующий год он был объявлен еретиком и осужден на аутодафе 1319 г. В 1321 году Бернар Ги распорядился заключить его в тюрьму в Муасаке, но по дороге он бежал, был пойман и приведен в Тулузу. Хотя за все это время он не был уличен ни в чем еретическом, тем не менее его неповиновение инквизиции было признано достойным смертной казни; но ему оказали снисхождение, осудив его в 1322 году на пожизненное заключение в тюрьму на хлеб и на воду. Таким образом, инквизиция не только повсюду закидывала свои сети, но и не брезговала самой скромной добычей.

В 1255 году доминиканский монах Александрии, Николло да Верчелли, сознался своему субприору в некоторых еретических верованиях и был немедленно изгнан. Тогда он вступил в соседний цистерцианский монастырь, но, боясь преследований инквизиции, тайно перебрался в один монастырь по ту сторону Альп; но немедленно Александр IV разослал грамоты ко всем цистерцианским аббатам, ко всем архиепископам и епископам, предписывая им схватить несчастного и выслать его к ломбардскому инквизитору Райнерио Сакконе.

Единственно, чего недоставало инквизиции, – это главы, которому слепо подчинялись бы все подвластные ему и который единолично направлял бы ход машины. Папа не хотел брать на себя подобной роли; ему надо было иметь рядом с собой другое лицо, которое исполняло бы обязанности генерал-инквизитора. Нужда в этом стала ощущаться уже рано, и в 1262 году Урбан IV стремился удовлетворить ее, приказав всем инквизиторам направлять их донесения к Каетану Орсини, кардиналу С-Никколо in carcere Tulhano, сообщать ему о всех препятствиях, которые встретятся им при выполнении их обязанностей, и во всем руководствоваться его наказами. Кардинал Орсини сам считал себя генерал-инквизитором и старался подчинить непосредственно себе суды инквизиции. 19 мая 1273 года он приказал итальянским инквизиторам облегчить инквизиторам Франции труд по переписыванию показаний как хранившихся в их архивах, так и могущих быть в будущем.

Постоянный переход катаров и вальденсов из Франции в Италию давал огромное значение этим показаниям, и французские инквизиторы уже просили у него высылки копий с показаниями, данными перед судами Италии; но чрезвычайная растянутость этих документов делала задачу невероятно долгой и дорогой, и даже сами выражения грамоты кардинала показывают, что он не рассчитывал на ее исполнение. Мы не знаем, были ли делаемы дальнейшие попытки, чтобы привести в исполнение этот грандиозный проект, который страшно увеличил бы могущество инквизиции; но уже одно его появление свидетельствует, что Орсини очень серьезно относился к своим обязанностям и стремился к действительной централизации. Другая его грамота, помеченная 24 мая 1273 года, написанная к инквизиторам Франции, свидетельствует, что в течение известного времени наказы служителям инквизиции исходили от него.

До нас не дошло других сведений о его деятельности; но его вступление в 1277 году на папский престол, под именем Николая III, указывает, быть может, на то, что он, благодаря своей деятельности, достиг значительного могущества. Когда он назначил на освободившееся после его избрания в Папы место генерал-инквизитора своего племянника, кардинала Латино Малебранка, то, по-видимому, он хотел сохранить этот пост за своей фамилией, чтобы быть уверенным в своей личной безопасности. Малебранка был деканом собора кардиналов.

Его влияние сказалось в 1294 году, когда он положил конец долгому конклаву, добившись избрания пустынника Петра Морроне в Папы под именем Целестина V; но он не пережил непродолжительного первосвященства последнего, а гордый Бонифаций VIII нашел бесполезным и неудобным этот опасный пост. Он оставался незанятым, пока Климент VI не восстановил его для Гильома, кардинала С-Стефано in monte Celio, который проявил свою ревность приказанием сжечь многих еретиков. После его смерти не было более генерал-инквизиторов, и вообще этот институт не оказал никакого влияния на развитие инквизиции.