История инквизиции

Глава II Ересь

Церковь, стоявшая, как мы видели, так далеко от своего идеала и так небрежно относившаяся к своим обязанностям, очутилась почти неожиданно для себя перед новыми опасностями, грозившими подорвать в корне все ее могущество. Как раз в тот момент, когда она только что отпраздновала победу над своими светскими врагами – королями и императорами, новый страшный враг выступил против нее; этим врагом было пробуждавшееся сознание. Непроницаемый мрак невежества X века, наступивший за мимолетным блеском цивилизации эпохи Каролингов, начал рассеиваться в XI веке перед первыми лучами умственного возрождения. Это движение начинает заявлять о себе уже с начала XII века, и уже тогда можно было предвидеть его широкое развитие, которому суждено было сделать Европу родиной искусств и наук, образования и высокой культуры. Но, само собой разумеется, умственный застой не мог разрешиться без того, чтобы в то же время не родились сомнения и критика. Как только люди стали рассуждать и рассматривать вопросы, касавшиеся таких предметов, обсуждение которых было им воспрещено, они неизбежно должны были заметить печальный контраст между учением Церкви и ее действиями, глубокий разлад между религией и обетами.

Стало, в свою очередь, колебаться и то слепое благоговение, с которым целый ряд поколений относился ко всему, исходившему от Церкви. Сочинение, подобное труду Абеляра, "Sic et поп", где беспощадно были освещены противоречия между преданием и папскими декреталиями, не было простым проявлением пытливого ума, предвещавшим восстание; оно угрожало Церкви в будущем большими опасностями, порожденными пробуждением критической способности ума. Тщетно, по распоряжению римской курии, Грациан в своих знаменитых "Concordantia discordantium canonum" пытался доказать, что противоречия легко могли быть сглажены, что церковное право представляло не собрание беспорядочной массы канонов, вызванных необходимостью дать ответ на преходящие запросы дня, а стройный сборник духовных законов. Роковое слово было произнесено, и все усилия глоссаторов, магистров логики, докторов богословия и целой толпы теологов-схоластиков и толкователей канонического права, несмотря на всю их диалектическую ловкость, не могли вернуть человеческому разуму его былую непоколебимую и спокойную веру в божественность учения воинствующей Церкви. Ряды нападающих были, правда, еще немногочисленны, их атаки были перемежающимися, но число защитников и энергия, с которой велась защита, показывают, что в Риме прекрасно сознавали опасность: дух пытливого исследования пробудился, наконец, от долгого сна.

Этот дух получил могучий толчок в Толедской школе, куда отважные ученики шли как к живому источнику арабской, греческой и еврейской науки. Уже в мрачный X век Папа Сильвестр II, известный под именем Герберта д'Орильяка, прославился как чародей только потому, что изучал запрещенные науки в этом центре умственного развития. В середине XII века Роберт Ретинский, уступая настоятельным просьбам Петра Клюнийского, на время прекратил свои занятия астрономией и геометрией и перевел Коран, чтобы дать своему покровителю возможность написать опровержение заблуждений ислама. Сочинения Аристотеля, Птолемея, Абу-Бекра, Авиценны, Аль-Фараби и позднее Аверроэса были переведены на латинский язык и с невероятным рвением переписывались по всему христианскому миру. Даже сами крестоносцы приносили с Востока кое-какие обрывки античной мысли, которые подхватывались с большим энтузиазмом. Правда, в эту эпоху наибольшим уважением среди наук пользовалась астрология, но и другие, более достойные внимания науки не были в совершенном пренебрежении, и Церковь понимала, какую опасность представлял для нее зарождающийся интерес к наукам; это видно хотя бы из того, что Парижский университет неоднократно запрещал чтение произведений Аристотеля.

Еще более опасным для Церкви было возрождение римского гражданского права. Было ли это возрождение вызвано открытием рукописи "Пандектов" в Амальфи, или нет, но, начиная уже с середины XII века, римское право с увлечением изучалось во всех научных центрах Европы. Люди, к великому своему удивлению, узнали, что есть судопроизводство, простое и справедливое, стоящее неизмеримо выше тяжелой путаницы, канонических законов и грубого феодального обычного права.

Эта система основывала свой авторитет на идее непреложной справедливости, представленной Верховным Повелителем, а не на каноне или декреталии, не на словах Папы или собора и даже не на текстах Священного Писания. Прозорливость св. Бернара не обманула его, когда он в 1149 году беспокоился о положении Церкви и жаловался, что суд стал отголоском законов Юстиниана, а не законов Бога.

Чтобы полностью уяснить себе, какое действие производило на мысли и чувства народа это интеллектуальное развитие, мы должны представить себе общественный строй тогдашней Европы, который во многом резко отличался от современного нам. Не одни только положительные тенденции развили у людей в цивилизованных странах чувство уважения к законам и обычаям; распространение просвещения и умственный прогресс утвердили контроль разума и уменьшили гибельное влияние эмоции и импульса. Но тем не менее, например во время Французской революции, мы видели, что безумие легко может овладеть народом и что разум может быть заглушен страстью. Безумное царство террора может дать нам довольно точное представление о тех душевных порывах, которые проявлялись как в хорошем, так и в дурном у народов средних веков. Эти увлечения придают средневековой истории особую наглядность и освещают серые сумерки повседневной жизни вспышками благородного энтузиазма или возмутительным проявлением дикой жестокости. Мало еще привыкшее сдерживаться средневековое общество, только что вступившее в зрелый возраст, проявляло себя как во всем своем величии, так и во всей своей низости: то оно мстило жестоко беззащитному врагу, то с радостью приносило само себя в жертву человечеству. Проявления безумных душевных движений быстро переходили из одной страны в другую, пробуждая народы от летаргического сна и толкая их на поступки героические и безумные; таковы крестовые походы, усеявшие пески Палестины костями верующих, таково самобичевание флагеллантов, таково бесцельное шатание с места на место шаек пастухов (pastoureaux).

Угнетенная невероятной бедностью, народная масса жила под страхом скорого пришествия Антихриста, близости конца мира и Страшного Суда. И действительно, условия жизни тогдашнего общества, терзаемого постоянными войнами и давимого тяжелой пятой феодализма, были так ужасны, что у простого человека, естественно, являлась вера в близкое наступление царства Антихриста; всякое изменение общественного строя радостно приветствовалось им, так как оно могло лишь улучшить его жизнь, сделать же ее более тяжелой ничто не могло.

Кроме того, в воображении всех невидимый мир рисовался миром реальным, неотразимо обаятельным и полным чудес. С одной стороны, люди чувствовали около себя злых демонов, готовых послать на них разные болезни, опустошить их тощие нивы и виноградники и совратить души их на путь вечной гибели; с другой стороны, все верили в присутствие ангелов-хранителей и святых заступников, возносящих их молитвы к престолу Всевышнего, непосредственно обращаться к которому сами они не могли. И вот среди этой-то впечатлительной массы, доступной самым крайним порывам, суеверной и медленно пробуждавшейся от умственной спячки, вспыхнула война между Церковью и ересью, т. е. между силой консервативной и силой прогрессивной; долго длилась эта война, и ни та ни другая сторона не одержала в ней полной победы.

Примечательно, что ереси, поколебавшие Церковь, не были на этот раз простыми умозрительными тонкостями, выдвинутыми учеными богословами, как это было в то время, когда догматы веры только еще вырабатывались; это явление предвещало ту новую цивилизацию, которая выступила на смену схоластики. Мы не встретим далее таких ученых еретиков, как Арий или Присциллиан, Несторий или Евтихий, которые своим учением, шедшим вразрез с учением Церкви, вызвали громкие споры. Подобные споры не могли уже иметь места в Церкви, обладавшей строгой иерархией и выработавшей стройную догматику; правда, время от времени появлялись схоластики, которые, в действительности или только внешне, расходились во взглядах с господствующим учением Церкви, как, например, Беранже Турский, Абеляр, Гильбер де ла Поре, Петр Ломбардский, Фолькмар фон Триффенштейн, но они стояли одиноко, и их учение быстро подавлялось Церковью.

Альбрехт Дюрер. Четыре всадника. Гравюра из серии "Апокалипсис".

Нужно заметить еще, что, за весьма малым исключением, господствующие классы почти не принимали участия в зарождении ереси. С эпохи Римской империи Церковь и государство заключили между собой союз, чтобы держать народ в повиновении; каковы бы ни были мотивы, побуждавшие государей, подобных Иоанну Английскому или императору Фридриху II, отвергать притязания духовенства, они, тем не менее, никогда не решались касаться основных положений, на которых покоилась их собственная прерогатива. Как общее правило, можно сказать, что ересь первоначально распространилась среди массы простого народа, а уже затем ее принимали люди благородного происхождения; так было, как мы это увидим ниже, в Лангедоке и Ломбардии. Удары, поставившие существование церковной иерархии в действительную опасность, были нанесены людьми темными, проповедовавшими между бедными и угнетенными, оскорбленными и униженными, которые чувствовали, что Церковь не выполняла своего назначения, видели, что служители ее суетны, понимали, что в ее учение вкралось немало заблуждений. Подобно тому как некогда Христос пошел со Своей проповедью к заблудшим овцам Израиля, пренебрегаемый и презираемый раввинами, так и проповедники ереси набирали себе последователей среди вечных жертв феодального общества.

Ереси, привлекавшие к себе толпы последователей, делились на два разряда: с одной стороны стоят сектанты, которые, твердо сохраняя все основные положения христианского учения, отрицали священство; с другой стороны – манихеи.

Рассматривая эти учения в их постепенной смене, мы должны понять, что всегда или почти всегда все сведения о них мы черпаем из сочинений противников ереси: за исключением нескольких незначительных вальденских трактатов и служебника катаров, вся литература еретиков погибла. Мы знакомимся с их учением по дошедшей до нас обличительной литературе, главной целью которой было вызвать против еретиков народную ненависть; историю их борьбы и падения мы изучаем по сочинениям тех, кто безжалостно стер их с лица земли. Все, что я скажу в похвалу еретиков, взято мною из признаний или обвинений, исходивших из уст их смертельных врагов, и если я отвергаю некоторые взводимые на них клеветнические обвинения, то только там, где ясно видно сознательное или бессознательное преувеличение и где обвинения не имеют никакой исторической вероятности.

В общем, можно a priori питать чувство уважения к людям, которые за свои убеждения смело шли на костер и спокойно смотрели в глаза смерти. Мы уже видели, как низко пала в нравственном отношении средневековая Церковь, и поэтому мы не можем поверить католическим противникам ереси, когда они утверждают, что масса людей выступала из лона Церкви, не боясь ужасных преследований, только из одного желания свободно удовлетворять свою нравственную распущенность.

На самом же деле даже наиболее авторитетные свидетели Церкви, как мы это показали выше, согласны, что причиной или, по крайней мере, оправданием появления ересей было падение нравственности среди духовенства. Один инквизитор, много потрудившийся для искоренения ереси, объясняя причины ее успеха, отмечает нравственную грязь духовенства, его невежество, его заблуждения, бессодержательность его проповедей, его презрительное отношение к таинствам и ненависть, которую питали к нему почти все верующие.

Другой свидетель сообщает нам, что излюбленными аргументами еретиков были гордость, алчность и распущенность духовенства и прелатов. Все это, по словам Луки, епископа Тюйского, сознательно боровшегося против ереси, увеличивалось еще рассказами о ложных чудесах, которые появились благодаря церковным обрядам и слабости церковнослужителей. Но вряд ли это вполне справедливо: и без рассказов о вымышленных чудесах еретики могли для своих проповедей брать примеры из действительности, которая была крайне позорна для Церкви даже по словам ее горячих защитников.

И многие контрверсисты были так чистосердечны, как ученый автор трактата, приписываемого Петру Пилихдорфскому. Возражая еретикам, выставлявшим священников развратниками, ростовщиками, пьяницами, игроками, людьми, способными на всякий подлог, он восклицает: "Прекрасно!

Так что же из этого? Они все же остаются священниками, а самый худший священник дороже самого лучшего мирянина. Разве Иуда Искариотский оттого, что был апостолом, не стоял выше Нефаниила, хотя последний и был честнее его?" Инквизитор трубадур Изарн высказал общую истину, заявив, что ни один католик не мог бы быть совращен в ересь, если бы около него находился добрый пастырь.

Все ереси, отрицавшие священство, были направлены против злоупотреблений, при помощи которых духовенство старалось удержать за собой господство над душами верующих. Исходным пунктом всех этих ересей было заимствованное из учения Доната положение, что таинства оскверняются от прикосновения к ним порочных рук, так что, следовательно, священник, живущий в смертном грехе, не может и не должен совершать никаких таинств. Если принять во внимание общий нравственный уровень тогдашнего духовенства, то применение этого положения на практике было равносильно исключению большинства священников из духовного звания; и это положение в руках еретиков было тем более могущественным орудием, что на него же опирался и сам святой престол в своей борьбе против женатого духовенства.

В 1059 году на поместном соборе в Риме, под давлением Папы Николая II, было постановлено, что верующие не должны присутствовать на обедне, которую служит священник, имеющий жену или наложницу. Этот канон приглашал, таким образом, прихожан судить о поведении своих священников; но он оставался мертвой буквой, пока Папа Григорий VII не подтвердил его в 1074 году и не ввел его в жизнь. Это произвело страшное смятение, так как целомудренные священники были редким исключением. Борьба, возникшая отсюда, была так горяча, что в 1077 году в Камбрэ женатые или живущие в конкубинате священники сожгли живым одного несчастного, который упорно отстаивал папские постановления.

Указы Григория VII были подтверждены Иннокентием II на Реймском соборе 1131 года и на Латеранском 1139 года; Грациан включил эти указы в составленный им сборник церковных законов, в которых они сохранились и до нашего времени. Урбан II старался доказать, что это только вопрос внешнего благочиния и что таинства не теряют своей силы даже и в том случае, если они совершаются самыми порочными священниками; но было трудно убедить массы таким хитрым и тонким толкованием. Такой ученый богослов, как Герох фон Рейхерсперг, мог, конечно, оставаясь истинным католиком, утверждать, что, по его мнению, все равно, будет ли совершать обедню священник, живущий в конкубинате, или язычник; но для людей, менее твердых в вере, этот вопрос представлял неразрешимые трудности.

Немного позднее Альберо, священник из Мерка, близ Кельна, учивший, что принесение бескровной жертвы, совершенное порочным или преступным священником, не имеет силы, был вынужден отречься от своих слов ввиду единогласного свидетельства отцов Церкви, которые держались противоположного взгляда; тогда он создал новую теорию, по которой таинства, совершаемые недостойным священнослужителем, приносят пользу тем, кто принимает их, не зная о недостойном поведении священника, но, с другой стороны, они не приносят пользы мертвым и тем, кто знал о дурном поведении священника. Эта теория была признана еретической. Тогда Альберо предложил доказать справедливость своего учения посредством испытания огнем, но его предложение было отвергнуто на основании того соображения, что колдовство могло бы здесь доставить торжество ложному учению.

Этот вопрос продолжал волновать Церковь до 1230 года, когда Папа Григорий IX положил ему конец, постановив, что, во-первых, всякий священник, впавший в смертный грех, временно отрешается от исполнения своих обязанностей в отношении лично самого себя, пока он не раскается и не получит отпущения греха; и что, во-вторых, отправляемые им службы имеют силу, так как он не отрешается от исполнения обязанностей по отношению к другим, по крайней мере, в том случае, если грех его не сделался общеизвестным благодаря его признанию или судебному решению, или если он настолько очевиден, что в нем нельзя сомневаться. Было, конечно, немыслимо, чтобы Церковь ставила действительность таинства в зависимость от нравственности священнослужителя; но остроумное решение, принятое Григорием IX, показывает, насколько вопрос этот смущал верующих и как легко было еретикам прийти к убеждению, что в руках плохого священника не могло произойти пресуществления вина и хлеба в тело и кровь Иисуса Христа. Если даже не принимать во внимание приведенных нами выше указов Григория и Иннокентия, то все же роковым образом в глаза благочестивых и размышляющих людей бросалась поражающая несовместимость власти, предоставляемой Церковью своим служителям, со всевозможными преступлениями и пороками, которыми они бесславили себя. Если признавать такой взгляд заблуждением, то это заблуждение неизбежно должно было быть упорным. Этого взгляда еще в 1396 году держался Иоанн Вареннский, священник из Ремуа, но его заставили отречься от своего учения. Альфонс де Спина отметил в 1458 году, что это заблуждение разделяется вальденсами, виклефистами и гуситами.

Альбрехт Дюрep. Бичующийся грешник. 1510 г.

Здесь следует упомянуть о некоторых антисацердотальных ересях предшествующих времен; правда, они были преходящи и не имели широкого распространения, но они показывают, как легко мог простой народ возмутиться против Церкви, какой заразительный энтузиазм мог пробудить у него смелый человек, выступив истолкователем общего почти всем чувства неудовлетворенности и недовольства.

Около 1108 года на острове Зеланде появился проповедник по имени Танхельм, по-видимому, монах-вероотступник, человек ловкий и изворотливый в диспутах. Он отрицал всю иерархию, начиная от Папы и кончая последним священником, учил, что евхаристия осквернена прикосновением нечистых рук, и призывал к неплатежу десятины. Народ с жадностью внимал его проповедям; наполнив Фландрию ересью, он основался в Антверпене и сделал его центром своей деятельности.

Этот город был в то время уже многолюдным, богатым и торговым, но тем не менее в нем был только один священник, который, увлеченный незаконной связью с одной из своих родственниц, не имел ни охоты, ни времени к исполнению своих пастырских обязанностей; лишенное, таким образом, наставлений в католической вере, население города было легкой добычей для искусителя; оно последовало за Танхельмом и оказывало ему такое благоговейное уважение, что как святыню хранило воду, в которой он мылся. Без труда собрал он небольшое войско в три тысячи человек, при помощи которого захватил в свои руки власть в стране: герцог и епископ были бессильны перед ним. О нем ходило много всевозможных рассказов; рассказывали, например, что он выдавал себя за Бога, считал себя равным Иисусу Христу, вступил в брак с Девой Марией, и много тому подобного; но все эти рассказы можно отбросить как пустые выдумки напуганных священников; мало того, мы не вправе даже считать Танхельма еретиком, так как он с несколькими из своих единомышленников совершил путешествие в Рим, где ходатайствовал о разделении обширной Утрехтской епархии и присоединении части ее к Теруанской епископии.

На обратном пути из Рима он и его спутники были схвачены в Кельне и по приказанию епископа заключены в тюрьму, а в следующем году состоялся над ними суд. Одни из них оправдались при помощи испытания их правоты водой; другие же предпочли искать спасения в бегстве. Трое из последних были пойманы и сожжены живыми в Бонне, предпочтя мучительную смерть отречению от своих убеждений. Танхельму удалось благополучно и невредимо добраться до Брюгге, но тяготевшее над ним церковное проклятие лишило его ореола, и духовенство Брюгге без труда добилось его изгнания из города. Верным остался ему только Антверпен, где он продолжал учить до 1115 года, когда один ревностный в своей вере священник убил его ударом палки по голове и отправил душу его в ад к отцу его – Сатане.

Но смерть Танхельма не остановила распространения его учения, которое продолжало процветать, несмотря на то что епископ назначил 12 викариев в помощь священнику единственной в Антверпене церкви св. Михаила. Католичество окончательно было восстановлено только в 1126 году, когда заботу об этом городе взял на себя св. Норберт, строгий аскет и основатель премонстрантского ордена; он просветил город светом евангельской истины со всем пылом своего красноречия, основал в нем новые церкви и поставил в них священниками своих ревностных учеников. Самые упорные из старых еретиков не могли отказать в послушании пастырям, слова и поступки которых не расходились между собой и свидетельствовали о их любви к народу, бывшему так долго в пренебрежении.

Освященные облатки, спрятанные по разным углам, были снова через 15 лет принесены в церкви раскаявшимися верными сынами ее, и от ереси не осталось следа.

Немного позже Эон де Этуаль выступил в Бретани с проповедью подобной же ереси, но на этот раз ересиарх был, несомненно, человек ненормальный. Родом он был из знатной фамилии и уже пользовался славой святого за свою отшельническую жизнь, когда однажды, пораженный словами коллекты: "Per EUM qui venturus est judicare vivos etmortuos", он возомнил себя Сыном Божиим.

Сумасшествие заразительно; и вот скоро вокруг Эона образовался кружок поклонников, с помощью которых он начал отбирать у церквей неправильно приобретенные ими богатства и раздавать их бедным. Ересь приняла такие грозные размеры, что папский легат кардинал Альберик Остийский счел себя вынужденным в 1145 году выступить против нее с проповедью в Нанте; а Гюг, архиепископ Руанский, вступил с Эоном в скучную полемику; но самым убедительным аргументом оказалась посылка против еретиков войска. Многие еретики, не пожелавшие отречься от своих заблуждений, были сожжены живыми в Алэ, а Эон на время скрылся в Аквитании. В 1148 году он явился в Шампань, где, по распоряжению реймского архиепископа Самсона, он и ученики его были схвачены и отправлены к Папе Евгению III на Руанский собор. Здесь Эон так ясно доказал свое безумие, что его милостиво отдали под надзор Сюжера, аббата С.-Дени, где он умер в скором времени. Среди его учеников осталось много продолжавших верить в него, и их упорство привело их на костер.[10]

Ереси, появившиеся в этот период на юге Франции, где общественные условия были особенно благоприятны для их распространения, оказались более долговечными и более опасными для Церкви. Население здесь было совершенно отлично от населения Северной Франции. На лигурийской и иберийской этнических основах греки, финикияне, римляне и готы оставили свой след; завоеватели же франки, явившиеся в V веке, никогда здесь не основывались прочно. Была даже и арабская примесь в этом редком смешении племен, и гражданин Нарбонны и Марселя разнился от парижанина настолько, насколько разнятся между собой французский и провансальский языки. Феодальная связь, соединявшая графа Тулузского, или маркиза Провансальского, или герцога Аквитанского с королем Парижским или императором, была крайне слаба. Когда сюзеренные права на Аквитанию вместе с рукой Элеоноры перешли к Генриху II, то одновременные притязания Англии и Франции сохраняли независимость крупных феодалов юга, создавая, таким образом, соперничество, последствия которого сказались во время крестовых походов против альбигойцев.

Разница в цивилизации так же резко бросалась в глаза, как и разница расовая. Нигде в Европе образование и роскошь не достигли такого высокого развития, как на юге Франции. Дворянство с увлечением отдавалось рыцарскому служению и поэзии, и даже в городах, которые пользовались там довольно широкой свободой и были благодаря торговле очень богаты, жители могли гордиться таким высоким образованием и таким просвещением, каких не было нигде в другом месте, по крайней мере, на восток от Пиренеев. Нигде в то же время в Европе духовенство не относилось так небрежно к своим обязанностям и не пользовалось таким презрением народа. Религиозные убеждения прелатов и дворян были довольно шатки, так что повсюду царила сравнительная свобода относительно вопросов веры. Ни в одной другой христианской стране евреи не пользовались такими привилегиями, как здесь; они даже могли, наравне с христианами, владеть землей на праве франкалье; их принимали на государственную службу, и, благодаря их административным способностям, охотно брали к себе на службу и прелаты, и дворяне; их синагоги процветали, а нарбоннская еврейская школа гремела по всему Израилю. При подобных условиях даже и те, кто сохранял еще религиозные убеждения, легко могли во всякое время выступить обличителями пороков духовенства или начать подыскивать на его место что-либо, более соответствующее их стремлениям: если их что-нибудь удерживало от этого, то это или боязнь преследования, или старые предрассудки.[11]

Дж. П. Лоуренс. Допрос святой инквизиции.

Впервые проповедь антисацердотальной ереси среди столь подготовленного к ее восприятию населения раздалась здесь в 1106 году; первым проповедником был Петр Брюйсенский, родом из Эмбренской епархии. Прелаты Эмбрена, Гапа и Ди тщетно старались помешать распространению зла; в конце концов они прибегли к помощи короля, и Петр, изгнанный из страны, бежал в Гасконь, где он открыто с успехом проповедовал целых 20 лет. Рассказывают, что однажды он, в доказательство своего презрения к предметам, почитаемым духовенством, приказал спилить множество освященных крестов, сложил их в кучу, поджег и изжарил на их углях мясо. Но с течением времени преследование возобновилось, и Петр, схваченный в 1126 году, был сожжен живым в С.-Жиле.

Его учение было полным отрицанием таинств; до известной степени оно было восстановлением учения Клавдия Туринского. Крещение детей, говорил он, бесполезно, так как вера другого не может принести пользу лицу, не могущему извлекать выгоду из своей веры, – положение весьма опасное и имевшее серьезные последствия. На том же основании совершенно излишни вклады в Церкви, раздача милостыни, обедни, молитвы и другие добрые дела, совершаемые в память умерших, так как каждый будет судим по своим заслугам. Церкви бесполезны, и их следует разрушить, так как христианин не нуждается для молитвы в освященных местах; Бог внимает достойным всюду, взывают ли они к нему в церкви или в кабаке, в священном месте или на площади, пред алтарем или пред стойлом. Церковь Христова не есть собрание нагроможденных друг на друга камней, а единение и согласие верующих. Что касается креста, то глупо обращаться с молитвами к неодушевленному предмету и лучше совсем уничтожить эту эмблему, напоминающую нам о жестоких страданиях Иисуса Христа.

Д. П. Лоуренс. Подстрекатель из Лангедока. 1887 г.

Самым тяжким заблуждением Петра было осуждение таинства Евхаристии. В эту эпоху догмат пресуществления не укрепился еще окончательно в умах верующих, и Петр в этом отношении пошел дальше Беранже Турского. "Народы! – восклицает он. – Не верьте епископам, священникам и монахам: они обманывают и здесь, совершая службу на алтаре, где по их лживым словам они фабрикуют тело Христово и дают его вам на спасение ваших душ. Ясно, что они лгут, ибо тело Христово было сделано только один раз Самим Христом на Тайной Вечере, предшествовавшей Его страстям; и оно было дано Им один раз и только Своим ученикам. С тех пор оно никогда не делалось, никогда не давалось".

Против подобного человека не было других мер, кроме костра, но и пламя костра не уничтожило его ереси. Его последователи, петробрюсиане, продолжали открыто или тайно распространять его учение, и через пять или шесть лет после его смерти преподобный Петр, аббат Клюнийский, считал эту ересь настолько грозной, что посвятил ей особый трактат, которому мы и обязаны тем немногим, что знаем о ней. Этот трактат был посвящен епископам Эмбрена, Арля, Гапа и Ди и призывал их приложить все силы к искоренению этой ереси, прибегая в случае надобности и к оружию светских владык.

На смену Петру Брюйсенскому явился новый ересиарх, еще более страшный. Мы мало знаем о первых шагах Генриха, монаха из Лозанны; он покинул свой монастырь при обстоятельствах, которые позднее св. Бернар поставил ему в упрек; но, быть может, это была первая вспышка его реформатского ума, жертвой которого он пал впоследствии. Затем мы находим его в Мансе, куда он явился, вероятно, в 1116 году. Здесь строгостью своей жизни он вызвал к себе почитание народа, чем и воспользовался, чтобы напасть на духовенство. Теоретическая основа учения этого периода его жизни нам мало известна; мы знаем лишь, что он отрицал почитание святых и что его проповедь производила такое впечатление, что женщины, увлеченные его речью, снимали с себя драгоценные камни и роскошные наряды и что молодые люди вступали в брак с публичными женщинами, чтобы вырвать их из когтей разврата.

Проповедуя аскетизм и любовь к ближнему, Генрих так безжалостно бичевал пороки Церкви, что духовенство всей епархии было бы совершенно уничтожено, если бы дворянство не встало на его защиту. Знаменитый мансский епископ Жильдебер в то время, когда Генрих выступил с проповедью, был в Риме; вернувшись, он на публичном диспуте опроверг ересь и принудил Генриха удалиться из его епархии, но не мог подвергнуть его наказанию. После этого он появляется в Пуатье и Бордо, затем мы теряем его из виду и уже встречаем пленником арльского епископа, который в 1134 году отвел его к Папе Иннокентию на Пизанский собор. Здесь он был уличен в ереси и осужден на заключение в тюрьму. Спустя некоторое время его освободили и сослали в Лозаннский монастырь, откуда он вышел, чтобы вступить в более строгий цистерцианский орден в Клерво. Мы не знаем, почему отказался он от своей миссии ересиарха, но мы снова встречаем его более горячим, чем прежде, последователем учения Петра Брюйсенского, отрицающим таинство евхаристии, обличающим духовенство, осуждающим десятинный налог, вклады в церкви и все другие источники церковных доходов и, наконец, утверждающим, что не следует молиться в церквах.

Ареной его деятельности был юг Франции, где тлевший еще пепел петробрюсианизма готов был снова вспыхнуть ярким пламенем. Успех его проповеди был невероятный. Святой Бернар в 1147 году с полным отчаянием описывает положение Католической Церкви в обширных владениях Тулузского графства: "Церкви без верных, верные без священников, священники без уважения, христиане без Христа. На церкви смотрят как на синагоги; не почитают более святилища Господа нашего и Владыки; таинства не считают святыми, праздники не празднуют, люди умирают в грехах, и души их идут на Страшный Суд, не очищенные покаянием, не укрепленные святым причастием.

Малые дети Христа лишены жизни, так как им отказано в крещении. Голос одного еретика заглушает соединенные голоса апостолов и пророков, созвавших все народы в лоно Церкви Христовой".

Прелаты юга Франции, не будучи в состоянии остановить распространение ереси, взывали о помощи. Но дворяне оставались глухи к этому призыву, потому что они, как и весь народ, презирали духовенство и были довольны, что учение Генриха дает им предлог грабить и притеснять Церковь.

Был вызван папский легат Альберик, который упросил св. Бернара сопровождать его с шартрским епископом Готфридом и с другими выдающимися церковными деятелями. Святой Бернар был в это время болен; но опасность, угрожавшая Церкви, пробудила его рвение, и он, не задумываясь, принял тяжелую миссию. Настроение народа со всей резкостью выразилось в приеме, оказанном легату в Альби; жители в насмешку встретили его на ослах и с барабанным боем, а когда он пригласил их отслушать обедню, то в церковь с трудом набралось около тридцати человек. Но если верить рассказам его учеников, успех св. Бернара был невероятный. Слава, предшествовавшая ему, росла со дня на день, благодаря приписываемым ему чудесам не менее, чем благодаря его увлекательному красноречию и тонкой диалектике. Народ толпами стекался слушать его проповеди и выходил из церкви обращенным на путь истины. В Альби св. Бернар прибыл после несчастного вступления туда легата, и собор едва мог вместить толпу, собравшуюся на его проповедь. Кончая свою проповедь, святой в следующих выражениях заклинал толпу: "Покайтесь, оскверненные! Вернитесь в лоно Церкви, и пусть всякий кающийся в знак своего раскаяния поднимет правую руку". И поднялись руки всех.

Однажды, окончив проповедь перед несметной толпой, он уже садился на лошадь, как вдруг один закоренелый еретик, думая смутить его, остановил его и сказал: "Ваше высокопреподобие, у нашего учителя, о котором вы отзываетесь так дурно, нет такой толстой и быстрой лошади, как ваша". – "Друг мой, – возразил святой, – я не спорю с тобой. Лошадь ест и жиреет себе на пользу, так как она – животное, которому природой предназначено жить плотскою жизнью, не оскорбляя этим Бога. Но когда твой учитель, ты и я будем судимы пред престолом Всевышнего, то толщина шей наших лошадей не будет принята во внимание; каждый из нас будет судим по его собственной шее. Взгляни же на мою шею и скажи, толще ли она шеи твоего учителя, и вправе ли ты порицать меня?" С этими словами он отбросил капюшон и обнажил свою длинную, худую шею, изможденную постом и умерщвлением плоти; и смутились все неверующие. Правда, ему не удалось обратить на путь истины отступивших от Церкви в Верфейле, где сто рыцарей отказались слушать его, но он проклял их за это, и все они, как говорят, погибли ужасной смертью.

Святой Бернар вызвал Генриха на собеседование, но еретик благоразумно уклонился, отчасти потому, что боялся своего красноречивого противника, отчасти потому, что не был уверен в своей личной безопасности. Но какая бы ни была истинная причина отказа, уклонение Генриха от вызова дискредитировало его в глазах многих дворян, дотоле ему покровительствовавших, и он даже был вынужден скрыться. Католики подняли голову, и, когда в следующем году убежище еретика было открыто, его схватили и, скованного, привели к епископу. Как, где и когда он умер, нам неизвестно, но предполагают, что он кончил дни свои в темнице.

С этого времени мы не встречаем упоминаний, чтобы последователи Генриха представляли определенную секту; однако в 1151 году одна молодая девушка, чудесно вдохновленная Святой Девой Марией, обратила в эту ересь много народу, и, по всей вероятности, ересь продолжала тайно существовать в Лангедоке до появления вальденсов, с которыми и слились Генрихи анцы. Есть указания на то, что в разных странах, весьма удаленных одна от другой, существовали небольшие группы сектантов, примыкавших к учению Генриха; это – явное доказательство того, что, несмотря на преследования, идея отрицания священства и таинства не умерла.

Св. Бернар Клервоский. Миниатюра XII в.

В то время когда св. Бернар действовал в Лангедоке, штейнфельдский приор Евервин обратился к нему с просьбой помочь ему в борьбе с вновь появившимся в Кельне еретиками; без сомнения, это были манихеи и Генрихи анцы, которые выдали сами себя своими постоянными спорами. Кельнские генрихианцы хвалились тем, что их учение распространено по всему христианскому миру и что у них есть свои мученики. По всей вероятности, генрихианцы же потрясли Перигор под предводительством некоего Понса, который своей строгой жизнью и внешней святостью привлек к себе много сторонников даже среди дворян, священников, монахов и монахинь. Кроме отрицания таинств, эти еретики, предваряя св. Франциска, проповедовали нищету как необходимое условие спасения и отказывались брать деньги. Движение, возбужденное ими, оставило следы в легендах, связанных с их именем. Они горячо искали преследования и громко призывали палачей; но, несмотря на свое пламенное желание принять мученическую смерть, они не могли быть убиты, так как их повелитель Сатана освобождал их от оков и тюрьмы. Нам ничего не известно о судьбе Понса и его учеников; но их число и деятельность ясно показывают, что настроение умов было неспокойно и что повсюду более или менее чувствовалась нужда в коренной реформе.

Ересь Арнольда Брешианского преследовала более определенную цель. Ученик Абеляра, он был обвинен в том, что разделял заблуждения своего учителя и неправильно смотрел на крещение детей и на таинство Святой Евхаристии. Но не в его богословских заблуждениях было дело; главная его вина в глазах Церкви состояла в том, что он энергично бичевал пороки духовенства и возбуждал мирян отбирать у Церкви присвоенные ею привилегии и богатства. Глубоко убежденный, что главной причиной наблюдаемого в христианстве зла был светский характер духовенства, он учил, что Церковь не должна иметь ни мирских имуществ, ни права суда, что она должна только ограничиваться отправлением своих духовных обязанностей. Человек строгой нравственности, всеми уважаемый, безупречный в своей аскетической жизни, высокообразованный, богато одаренный и, вдобавок, обладавший неотразимым красноречием, он стал грозой духовенства и приобрел себе много последователей среди мирян, которые тем охотнее шли за ним, что его учение удовлетворяло их мирские стремления и в то же время отвечало их мечтам о духовной реформе.

Второй Латеранский собор 1139 года попытался подавить возбужденное им брожение в городах Ломбардии; собор осудил его и запретил ему проповедь; но Арнольд отказался подчиниться этому решению, и на следующий год Папа Иннокентий II, санкционируя постановления Саннского собора, подверг его тому же осуждению, какое было вынесено против Абеляра; он приказал обоих их ввергнуть в тюрьму, а сочинения их сжечь. Арнольд бежал во Францию, откуда был вынужден перебраться в Швейцарию; мы видим его действующим здесь с невероятной энергией сначала в Констанце, а потом в Цюрихе; причем св. Бернар неустанно преследует его. Если верить последнему, быстрые успехи проповеди Арнольда были поразительны, потому что "зубы его были как стрелы, а язык – как остро отточенный меч".

Монета Конрада III (1138-1152.)

После смерти Иннокентия Арнольд явился в Рим и, по-видимому, в 1145 или 1146 году примирился с Папой Евгением III. Бесчинства и беспорядки в городе, которых не могла сломить энергия предшественников Евгения, скоро утомили этого Папу так, что он покинул Рим и перебрался во Францию. Обыкновенно думают, что в этом событии Арнольд играл решающую роль. Тщетно св.

Бернар писал увещания к римлянам, тщетно взывал он к императору Конраду, убеждая его силой восстановить папскую власть. Конрад в это время высокомерно принимал послов республики, которые приглашали его возложить на себя императорскую корону Италии, говоря, что их цель – восстановление императорской власти в том виде, какой она была при цезарях. Вернувшись в 1148 году в Италию, Евгений в Брешии осудил Арнольда и угрожал отнятием бенефиций тем членам римского духовенства, которые продолжали стоять на его стороне. Но римляне оказались твердыми в своих убеждениях, и Папа мог вступить в Рим только под условием, что разрешает жить в нем и Арнольду.

После смерти Конрада III, в 1152 году, Евгений III поторопился заручиться поддержкой нового римского императора Фридриха Барбароссы, убедив его, что Арнольд и его сторонники сговорились избрать другого императора и добиться, чтобы Римская империя была таковой не только по имени, но и на деле. Фридрих полагал, что ему необходимо привлечь на свою сторону Папу, чтобы сохранить корону. Забыв совершенно о непримиримой вражде между светской и духовной властью, он связал свои интересы с интересами Папы; он дал ему клятвенное обещание смирить возмутившийся город и восстановить в старых границах отнятую у него область. Со своей стороны, Евгений обещал Фридриху, когда он усмирит Италию, короновать его и поражать врагов его грозным оружием отлучения от Церкви.

Господство римской черни не было всегда мирным и покойным. Было несколько мятежных восстаний, во время которых дворцы дворян и кардиналов были разграблены, а им самим нанесены оскорбления; во время народного бунта 1154 года был даже убит кардинал де Санта Пуденциана.

Когда на папский престол вступил ловкий англичанин Адриан IV, то он, воспользовавшись первым удобным случаем, отлучил от Церкви столицу христианского мира до тех пор, пока не будет изгнан Арнольд; это было перед Пасхой, и народ, пораженный, что ему придется встретить великий праздник без Святого Причастия, почти сразу покинул Арнольда, который был принужден удалиться в сельский замок одного из своих друзей.

На следующий год Фридрих вступил в Рим, заключив предварительно с Адрианом условие относительно выдачи Арнольда. Покровителям последнего было предложено выдать его, и они исполнили это требование. Церковь постаралась отстранить от себя всякое нарекание в мстительности; так как Арнольд был монах, то его, конечно, судил духовный суд, обвинивший его в ереси, а затем его передали, как осужденного еретика, в руки светской власти. Ему было обещано прощение, если он отречется от своих заблуждений, но он категорически отказался от этого, и последние минуты своей жизни провел в тихой молитве. Даже сами палачи до слез были тронуты его покорностью небесной воле, и ему оказали особую милость: его повесили, а потом уже сожгли его труп, а пепел бросили в Тибр, чтобы римляне не сохраняли его как святыню и не почитали Арнольда как мученика. Фридрих Барбаросса, говорят, скоро раскаялся, что предал этого несчастного, но уже было поздно; в непродолжительном времени ему пришлось пожалеть, что он лишился союзника, который избавил бы его от унизительных поклонов перед Папой Александром III.

Хотя непосредственное влияние Арнольда было кратковременно, но его деятельность имела большое значение как проявление чувства недовольства, которое пробуждали у передовых людей завоевательная тенденция и испорченность Церкви. Арнольд потерпел неудачу в своем деле; он погиб потому, что не рассчитал точно, какие огромные силы были против него, но все же его мученическая смерть не прошла бесследно. Его учение оставило глубокие следы в умах народных масс, и его последователи в течение столетий тайно сохраняли его учение и чтили его память.

Бенедиктинец преподносит своему аббату книгу. Римский молитвенник. XI в. Аббатство в Кава-деи-Тирсни близ Неаполя.

Отлученный от Церкви не может присутствовать при освящении облатки. Из манускрипта XII в. Национальная библиотека. Париж. Из манускрипта XIII в. Муниципальная библиотека. Лан.

Папа Урбан II освящает главный алтарь третьей церкви в Клюки (1095).

Гюстав Доре. Людовик VII преклоняет колена перед св. Бернаром.

Римская курия прекрасно понимала, что делала, когда бросила в Тибр пепел Арнольда; она заранее опасалась того действия, которое произвело бы на народ почитание праха своего народного мученика. Тайные общества арнольдистов образовались под именем "Бедных" и приняли учение, согласно которому таинства могут совершаться только руками непорочными и не оскверненными преступлением. В 1184 году арнольдисты были осуждены Папой Луцием III на так называемом Веронском соборе; около 1190 года о них упоминает Бонаккорси, и до XVI века имя их встречается в списках ересей, запрещенных целым рядом эдиктов и булл. Но есть одно доказательство того, что их забыли: знаменитый глоссатор Иоанн Андреас, умерший в 1384 году, замечает, что, по всей вероятности, эта секта получила свое имя от имени своего основателя.

Когда Петр Вальдо Лионский сделал попытку более мирным путем дать господство тем же идеям и когда его последователи образовали общину "Лионских Бедных", то их итальянские братья выразили готовность действовать сообща с новыми реформаторами. Правда, между учениями этих двух школ были некоторые различия, но они настолько незначительны, что обе школы слились, и Церковь предала их вместе анафеме. Весьма близко к арнольдистам и "Лионским Бедным" стояли Umiliati; это не были еретики в полном смысле слова; это были странствующие миряне, которые, к великому соблазну духовенства, проповедовали и исповедовали.[12]

Более серьезным и продолжительным по своим результатам было антисацердотальное направление, невольным основателем которого в середине XII века явился Петр Вальдо. Это был богатый лионский купец, без особого образования, но страстно желавший познать истины Священного Писания. Для этого он приказал перевести Новый Завет, извлечения из Библии и выдержки из "Творений отцов Церкви", известные под именем "Sentences". Он горячо принялся за их учение, выучил их наизусть и пришел к убеждению, что нигде в жизни не сохранилось апостольской чистоты, переданной нам в учении Иисуса Христа.

Увлеченный евангельским идеалом, он предложил жене сделать выбор между движимостью и недвижимостью; она предпочла второе; тогда он распродал все свое движимое имущество; поместил двух своих дочерей в аббатство Фонтевро, а деньги роздал бедным, которые умирали тогда от голода. Передают, что после этого он пошел просить кусок хлеба к одному из своих друзей, который обещал давать ему в течение всей его жизни все необходимое для удовлетворения насущных потребностей; но жена Вальдо, узнав об этом, обратилась с жалобой к архиепископу, и он приказал ему брать хлеб только у жены. Отныне он посвятил свою жизнь проповедованию Евангелия по улицам и дорогам; к нему стекалось множество подражателей обоего пола, которых он рассылал как миссионеров по соседним городам. Они входили в дома, возвещая Евангелие людям; они проповедовали в церквах, толковали Писание на площадях и всюду находили слушателей, тем более внимательных, что духовенство, как мы видели выше, давно уже забросило дело проповеди. Следуя обычаям времени, они вскоре присвоили себе особое одеяние; причем, подражая апостолам, обулись в сандалии, откуда и получили имя Insabbatati или Zaptati, т. е. "Обутые"; сами же себя они называли Li Poure de Lyod, т. e. "Лионские Бедные".[13]

Начав поучать народ Слову Божию и толковать правила религии, эти ревностные, но невежественные люди неизбежно должны были впадать в заблуждения, которые легко мог обличить любой богослов. С другой стороны, эти непризванные проповедники, призывая людей к покаянию и убеждая их стремиться к вечному спасению, понятно, не щадили пороков и преступлений духовенства.

Скоро стали подниматься жалобы против новых евангелистов; Иоанн Прекраснорукий, архиепископ Лионский, вызвал их к себе и запретил им проповедовать. Они ослушались и были отлучены от Церкви. Тогда Петр Вальдо обратился к Папе (по всей вероятности, к Александру III) с жалобой на архиепископа; Папа одобрил его обет нищеты и разрешил проповедовать, если местное духовенство не будет иметь ничего против этого; первое время эта оговорка соблюдалась, но вскоре о ней забыли.

"Бедные" не перестали выдвигать положения, все более и более опасные, и продолжали нападать на духовенство с возрастающей энергией. Тем не менее, с Церковью они не разрывали и в 1179 году были даже на Латеранском соборе, где предъявили свои толкования Священного Писания и ходатайствовали о разрешении им проповедовать. Присутствовавший при этом Готье Ман посмеялся над их невежеством и наивностью и с гордостью сказал, что ему было легко опровергнуть их положения, когда собор поручил ему исследовать их богословское учение. Он даже не чувствовал уважения к их святой нищете, к их подражанию апостолам и Христу.

Позднее они просили у Рима разрешения основать орден проповедников; но Луций III отказал, ссылаясь на их сандалии, на их монашеские мантии и на то, что в их странствующих группах были и женщины, и мужчины; а вскоре, рассерженный их упорством, он предал их анафеме на Веронском соборе 1184 года. Они не согласились отказаться от своей миссии и даже не считали себя отделившимися от Церкви. Несмотря на новое отлучение на Нарбоннском соборе, они в 1190 году согласились на публичный диспут в Нарбонне, причем третейским судьей был избран Раймон де Давентер.

Решение суда, конечно, было не в их пользу; но это собеседование крайне интересно, потому что из него видно, насколько к этому времени они удалились от учения Католической Церкви.

Диспут вращался около следующих шести пунктов: 1) они не оказывают повиновения Папе и прелатам; 2) все, не исключая и мирян, имеют право проповедовать; 3) согласно учению апостолов, Богу следует повиноваться более, чем человеку; 4) женщины могут проповедовать; 5) обедни, молитвы и милостыня на помин души не имеют никакого значения; некоторые из вальденсов, как говорят, отрицали при этом чистилище; 6) молитва, произнесенная в постели, комнате или конюшне, действительна не менее молитвы, произнесенной в церкви. Все это было, в сущности, не ересь, а восстание против духовенства; но из обличительного трактата, написанного тогда же по поручению Папы Луция III Аленом де д'Иль, Doctorом Universalis, мы узнаем, что вальденсы способны были доводить свои принципы до крайних пределов и что они принимали некоторые учения, отличные от учений Католической Церкви.

Вальденцы полагали, что следует повиноваться хорошим священникам, т. е. таким, которые ведут апостольскую жизнь, и что только эти безупречные священники имеют право вязать и разрешать грехи. Подобное учение наносило смертельный удар всему внутреннему строю Церкви. И действительно, если личные заслуги, а не посвящение давали право совершать таинства и благословлять, то это мог делать и всякий простой человек, ведущий примерный образ жизни; а так как вальденсы полагали, что все они живут безупречно, то, следовательно, все они, без исключения, могли отправлять все священнические обязанности. Далее отсюда вытекало, что богослужение и требы, совершаемые недостойными священниками, не имеют никакого значения; этот вывод французские вальденсы приняли после некоторого колебания, а итальянские – сразу, не задумываясь нал ним.

Учение, что исповедь перед мирянином так же действительна, как и исповедь перед священником, сильно подрывало значение таинства покаяния, хотя IV Латеранский собор не признавал еще, что исповедь должна быть даваема исключительно перед священнослужителем; даже сам Ален признает, что, в случае отсутствия священника, можно исповедоваться и перед мирянином. Затем вальденсы отрицали систему индульгенций как выдумку духовенства. Они признавали три существенных требования нравственности, которые являются отличительным признаком их секты: всякая ложь есть смертный грех; всякая клятва, даже и перед судом, запрещена; пролитие крови человеческой всегда недопустимо, даже на войне и по приговору суда. Последнее положение заключало в себе учение о непротивлении злу и умаляло опасность, которую вальденская ересь могла оказать на нравственную сторону общества. Значительно позднее, в 1217 году, один хорошо осведомленный современник утверждал, что главные четыре заблуждения вальденсов состояли в том, что они носили сандалии, подражая апостолам, запрещали клятву и человекоубийство и учили, что всякий член их секты, ввиду того что носил сандалии, мог, в случае надобности, совершать таинство Евхаристии.[14]

Все это было вызвано наивным и искренним желанием следовать словам Спасителя и сделать Евангелие действительным руководством в повседневной жизни. Но если бы эти принципы получили всеобщее признание, они довели бы Церковь до нищеты апостольских времен и уничтожили бы большинство различий между священнослужителями и мирянами. Сектанты были вдохновленные и истинные миссионеры; их ревность в поисках прозелитов была безгранична; они переходили из страны в страну, проповедуя свое учение и находя повсюду радушный прием; особенно сердечно относились к ним низшие классы, всегда готовые принять учение, которое сулило им освобождение от тирании порочного духовенства.

Передают, что один из главных вальденских апостолов носил с собой разное платье, появляясь то в виде сапожника, то в виде цирюльника, то в виде крестьянина; возможно, что целью этих переодеваний было желание обмануть преследователей, но, с другой стороны, этот рассказ дает нам указание на то, среди каких классов общества проповедовали преимущественно вальденсы.

Число "Лионских Бедных" росло невероятно быстро по всей Европе; Церковь начала серьезно беспокоиться – и не без основания, так как, по свидетельству одного древнего вальденского документа, во время Вальдо или в эпоху, следовавшую непосредственно за ним, на вальденских соборах в среднем собиралось до 700 человек.

В 1194 году, т. е. вскоре после нарбоннского собеседования, Альфонсом II Арагонским был дан сигнал к преследованию еретиков; опубликованный им по этому поводу эдикт интересен как первый (если не считать Кларендонских постановлений) пример в современном обществе издания светской властью закона против еретиков. Вальденсы и все другие, осужденные Церковью, еретики были признаны государственными врагами, и им было предписано покинуть владения короля не позднее другого дня после Дня Всех Святых. Всякий, кто даст им приют, кто накормит их и будет слушать их проповедь, будет судим по обвинению в государственной измене, а имущество его будет конфисковано. Всем священникам было приказано читать этот указ в церквах по воскресным дням, а всем чиновникам – следить за его исполнением. Первый встречный мог безнаказанно ограбить еретика, не выехавшего через три дня после назначенного срока; всякое насилие и беззаконие в отношении его, кроме увечья и убийства, будет рассматриваться не как преступление, а как поступок, сделанный в интересах короля.

Памятник Петру Вальдо.

Жестокость этих постановлений, ставивших еретика вне закона, осуждавших его, не выслушав его объяснений, и без суда отдававших его на волю первого встречного, была через три года еще более увеличена сыном Альфонса, Петром II.

На национальном соборе в Жероне в 1197 году он подтвердил указ своего отца, дополнив его костром для упорствующих еретиков. Если же какой-либо знатный сеньор отказывался изгнать из пределов своего владения этих врагов Церкви, то было приказано чиновникам и всему населению епархии, без всякой ответственности за причиненные убытки, схватить его в его феодальном замке.

Всякий, кто откажется принять участие в этом походе, будет подвергнут штрафу в двадцать золотых монет. Наконец, все чиновники обязаны были через неделю явиться к епископу или его наместнику и принести присягу в том, что будут строго исполнять новый закон.

Характер этого закона показывает, в каком духе Церковь и государство готовились выступить против умственного движения эпохи. Как бы ни были безобидны вальденсы, на них смотрели как на очень опасных врагов, как на людей, которых следует преследовать без всякой жалости. На юге Франции они были уничтожены одновременно с альбигойцами, хотя все отлично знали, что эти секты ничего общего между собой не имели. В актах инквизиции постоянно говорится "ересь и вальдесианизм", причем под ересью подразумевается катаризм, как ересь по преимуществу. Да и сами вальденсы считали катаров еретиками, на которых надо действовать словом убеждения, хотя преследования, которым они подвергались вместе с ними, заставляли их иногда объединяться.

В секте, распространенной на огромном пространстве, от Арагонии до Чехии, и состоявшей преимущественно из людей бедных и неграмотных, неизбежно должно было появиться различие в учении и во внутреннем строе, и самостоятельное развитие отдельных общин не могло идти одинаково всюду. Работы Дикгофа, Герцога и особенно Монте показали нам, что первые вальденсы отнюдь не были протестантами, в современном смысле слова, и что многие из них, несмотря на преследование, продолжали считать себя членами Римской Церкви, хотя в то же время неустанно указывали на ее недостатки, что приводило их сначала к расколу, а затем к ереси. У других же дух возмущения проявлялся гораздо быстрее, и вот почему нам, в пределах нашей работы, невозможно дать точную и полную картину учения вальденсов, которое так резко изменялось в пространстве времени и места.

В XIII веке, например, один инквизитор, хорошо знакомый с учением вальденсов, редактируя наказ для испытания их в вере, допускает, что они не верят, что Святые Дары суть тело и кровь Христовы; и действительно, в 1332 году мы узнаем, что так смотрели на Евхаристию савойские вальденсы. Но к этому же самому времени относится свидетельство Бернара Ги, что вальденсы верили в пресуществление; и Монте, на основании изучения их сочинений, доказал, что они, действительно, лишь позднее изменили свое мнение по этому вопросу.

Инквизитор, сжегший в 1392 году на костре вальденсов Кельна, говорит, что они отрицали пресуществление, но при этом добавляли, что если бы это чудо было возможно, то оно не совершилось бы в руках недостойного священника. Ту же неустойчивость мы видим в их учениях о чистилище, о предстательстве святых, о призывании Святой Девы и т. д.

Бывший отличительной чертой этой секты при возникновении ее антисацердотальный характер, по мере ее дальнейшего развития, естественно, привел ее к отрицанию всех посредников, ставимых Церковью между Богом и человеком, хотя, впрочем, развитие этого учения не было одинаково у всех вальденсов. Так, сожженные в 1212 году в Страсбурге вальденсы отрицали всякое различие между духовным и мирянином; а ломбардийские общины в то же время избирали себе посредников, частью пожизненных, частью временных. Французские и ломбардские вальденсы признавали в эту эпоху, что таинство Евхаристии может быть совершаемо только священником, получившим посвящение; они расходились лишь в вопросе, необходимо ли при совершении этого таинства, чтобы священник был чист от смертного греха. Бернар Ги упоминает три иерархические степени у вальденсов – диакон, священник и епископ, Монте в одной рукописи 1404 года отыскал даже вальденский чин посвящения, а когда в 1467 году образовалась Община Чешских Братьев, то они обратились к вальденскому епископу Стефану с просьбой посвятить им первых епископов. Однако антисацердотальная тенденция стала настолько сильна, что различие между лицом духовным и светским в значительной степени сгладилось и "власть ключей" была совершенно отвергнута.

В 1400 году Нобла Лейкцон заявляет, что со времени св. Сильвестра все Папы, кардиналы, епископы и аббаты не были в состоянии отпустить ни одного смертного греха, так как власть прощать имеет один только Бог; а раз признавали непосредственное общение души человека с Богом, то все индульгенции и так называемые дела благочестия уничтожались одним ударом. Вальденсы признавали, что вера без дел мертва, но добрые дела, говорили они, суть благочестие, раскаяние, любовь к ближнему и справедливость, а не хождение по святым местам, не механическое совершение обрядов, не сооружение церквей и не почитание святых.[15]

Таким образом, вальденская система церковной организации была очень проста и стремилась к тому, чтобы стать еще более простой. Различие между светскими и духовными лицами было доведено до минимума. Мирянин мог исповедовать, крестить и проповедовать; в некоторых общинах в Великий четверг каждый глава семьи причащал своих домашних, освящая для этого хлеб и вино и сам раздавая их. Было, впрочем, и у них правильно организованное духовенство, члены которого, известные под именем "Совершенные", или Majorales, поучали верующих и обращали неверующих.

Они отрекались от всякой собственности и расставались со своими женами; некоторые из них с юных лет сохраняли самое строгое целомудрие.

Эти священники обходили земли, исповедуя верных и привлекая новых последователей; жили они на добровольные подаяния трудящегося народа. Вальденсы Померании верили, что каждые семь лет двое из их священников возносились к вратам рая, где научались Божественной мудрости. "Совершенные" резко отличались от мирян тем, что последним разрешалось, уступая перед обстоятельствами, давать присягу, тогда как первые должны были скорее умереть, чем преступить правило, запрещающее клясться. Инквизиторы, жалуясь на то, что еретики очень ловко и хитро отражали их вопросы, признавали, что при этом они всегда думали более о спасении своих родственников и друзей, чем о самих себе.

Дж. П. Лоуренс. Отлучение. 1875 г.

Имея своей задачей восстановление евангельской простоты, религиозное учение вальденсов должно было, прежде всего, быть нравственным. Один несчастный на суде инквизиции в Тулузе на вопрос, чему его учили наставники, ответил: "Никогда не делать и не говорить ничего дурного; не делать другому, чего не хочешь себе; не лгать и не клясться". Учение, правда, простое, но которое оставляет мало желать в практической жизни. Подобный же ответ был дан целестинскому монаху Петру в 1394 году, когда он действовал среди владельцев Померании.

Гонимая Церковь почти всегда сохраняет свою чистоту, и люди, которые в течение долгих и мрачных веков были вынуждены тайно и под вечным страхом костра распространять истинноевангельское, по их мнению, учение, не могли запятнать свою высокую и святую миссию низкими пороками, в которых обвиняли их некоторые фанатики. И действительно, все преследователи, отдающие должное вальденсам, всегда признавали, что их внешний образ жизни достоин похвалы, и многие из них отмечали, насколько безупречная жизнь еретиков была выше жизни развратного католического духовенства.

Один инквизитор, близко знакомый с вальденсами, описывает их в следующих выражениях: "Эти еретики отличаются нравами и языком, ибо они скромны и воздержны в речах. Они не проявляют суетности в одежде, которая всегда проста и чиста. Они никогда не пускаются в торговлю, боясь, что им придется обманывать и нарушать свое слово; они предпочитают жить личным трудом, как простые рабочие. Учителя их чеботари. Они не копят богатств, довольствуясь необходимым.

Они умеренны и в пище, и в питье. Они не посещают ни кабаков, ни балов, ни других каких-либо мест развлечения. Они умеют сдерживать свой гнев. Всегда найдете вы их за работой; а так как они то учат, то учатся – у них остается мало времени на молитву. Их можно еще узнать по ясности и скромности их выражений; они избегают в разговоре шуток, пересудов, неприличных выражений, лжи и божбы. Они даже не говорят vere или certe, считая это равносильным клятве".

Таково официальное свидетельство, и ввиду его мы можем спокойно отвергнуть те россказни, которые умышленно распространялись среди простого народа, чтобы возбудить его ненависть к вальденсам. Их обвиняли в грязных половых сношениях, тогда как в этом отношении им можно сделать один только упрек, что они, подражая первым христианам, доводили аскетизм до крайности.

Вальденсы признавали, что половые сношения, даже между супругами, законны только в том случае, если имеется в виду продолжение рода. Один инквизитор открыто заявляет, что он не верит возводимым на вальденсов обвинениям в страшной распущенности, так как ему ни разу не удалось получить на этот счет ни одного свидетельства, достойного веры. Ничего подобного не находим мы и в судебных процессах против еретиков, пока инквизиторы Пьемонта и Прованса в XIV и XV веках не нашли выгодным для себя вымучивать пытками у своих несчастных жертв признания в чудовищных пороках.[16] Их упрекали еще в том, что они лицемерно скрывали свои верования, исправно посещая обедни и бывая на исповеди; но это вполне извинительно для людей, которых постоянно гнали, на которых устраивались облавы и которые, по крайней мере в первое время, не могли другим путем получить причастия, признаваемого ими необходимым для получения вечного спасения. Смеялись над их скромной жизнью; и действительно, это были крестьяне, работники и бедные люди, которых все презирали и которыми Церковь интересовалась только тогда, когда нужно было потянуть с них денег, если они были католиками, или отправить их на костер, если они были еретиками.

Но главным преступлением вальденсов были их благоговейная любовь к Священному Писанию и ревность в обращении прозелитов. Пассауский инквизитор сообщает нам, что у них был полный перевод Библии на простонародный язык, который Церковь тщетно старалась уничтожить и который они изучали с невероятным усердием. Этот инквизитор лично видел одного крестьянина, который знал наизусть всю Книгу Иова; многие из вальденсов знали наизусть Евангелие, и, несмотря на всю простоту, они были опасными противниками на диспутах. А об их ревности в обращении других в свою секту тот же инквизитор рассказывает, что один вальденс в холодную зимнюю ночь переплыл Ипс в надежде совратить одного католика. Мужчины и женщины, молодые и старые, все без устали учили и учились. После долгого трудового дня они целые ночи проводили за умственными занятиями; они не боялись проникать в больницы и утешать прокаженных; ученик, через десять дней учения, уже сам искал себе учеников.

"Заучивайте, – говорили они, – по одному слову в день; в конце года вы будете знать триста слов и достигнете своей цели". Несомненно, если был когда-либо народ, боящийся Бога, то это были эти несчастные, гонимые и Церковью, и государством, которые постоянно повторяли: "Св. Павел сказал: не лги", "св. Иоаков сказал: не клянись", "св. Петр сказал: не плати злом за зло, а добром за зло". Нобла Лейкцон в этом отношении не добавляет ничего к показаниям инквизиторов, говоря, что вальденсы шли на смерть исключительно за свою любовь к Иисусу Христу и за ревностное исполнение заповедей Бога.

Вполне понятно, что, при всеобщей нравственной распущенности средних веков, на аскетизм смотрели как на проявление ереси. В 1220 году одно духовное лицо из Шпейера, вступившее впоследствии в строгий францисканский орден, было присуждено к сожжению как еретик за то только, что его проповедь побудила нескольких женщин отказаться от своих украшений и начать вести скромную жизнь; своим спасением он был обязан заступничеству Конрада, впоследствии епископа в Гильдесгейме.[17] Как глубоко верили вальденсы в правоту своего учения, видно из того, что тысячи из них с радостью шли в тюрьму, на пытки и на костер, упорно отказываясь вернуться в лоно Церкви, которую они считали удалившейся от истины. В моих разысканиях я наткнулся на такой случай: в 1320 году одна женщина была приговорена к ужасному наказанию как еретичка за то только, что она отказалась принять присягу; на все вопросы, касающиеся догматов веры, она отвечала как истинная католичка; но когда ей предложили спокойную жизнь при условии, что она присягнет на Евангелии, она отказалась принять на свою душу грех и предпочла взойти на костер.

Различные антисацердотальные секты довольно сильно отличались одна от другой; но в сравнении с теми, которые мы рассмотрели, остальные имеют очень мало значения и мало известны.

Passagii или Circumcisi были жидовствующие христиане, которые стремились освободиться от римского владычества под сенью Ветхого Завета и отрицали божественность Иисуса Христа. Joseppini известны еще менее; по-видимому, они проповедовали крайний аскетизм и полное половое воздержание. Siscidentes были, вероятно, тождественны с вальденсами, от которых они отличались лишь способом совершения Евхаристии. Ordibarii или Ortibenses, последователи Ортлиба Страсбургского, с успехом проповедовавшего в 1216 году, были также очень близки к вальденсам, но в то же время разделяли заблуждения того учения, о котором мы будем говорить ниже. Runcarii, по-видимому, занимали среднее положение между "Лионскими Бедными" и альбигойцами или манихеями; существование подобной секты было почти необходимо для того, чтобы создать звено между двумя главными ересями, последователи которых имели общие интересы и одинаково преследовались.

Молинье в своем ученом труде ("Мет. de l'Acad. de Toulouse", 1888), подвергнув критическому анализу все наши сведения о Passagii, пришел к заключению, что они представляли секту катаров.

Катар на костре.