История Израиля. От Войны за независимость до Шестидневной войны. Том 3

Структура органов государственного управления

В мае 1948 г. руководство ишува стремилось как можно скорее провозгласить независимость страны, однако, на первый взгляд, казалось совершенно к этому неподготовленным. Известно, например, что даже решение о названии нового государства было принято только в последнюю минуту и что окончательный вариант Декларации независимости утвердили только за час до ее оглашения. Тем не менее, первое израильское правительство вовсе не выглядело случайным собранием политических деятелей — оно было организовано в соответствии с подробно разработанной программой. Еще в октябре 1947 г. объединенная комиссия Национального комитета (Ваада леумми) и исполкома Еврейского агентства составила проект конституции. В марте 1948 г. были созданы временные законодательные и исполнительные органы: Народный совет (Моэцет ха-ам), состоявший из 37 представителей всех партий и группировок ишува — согласно их реальному политическому весу, — и Народное правление (Минхелет ха-ам).

Народный совет, в свою очередь, утвердил тщательно сформулированное положение о Временном правительстве, которое должно было начать функционировать после окончания действия английского мандата. Законодательным органом стал Временный государственный совет. В него вошли все 37 членов Народного совета и 13 членов Народного правления. 14 мая совет принял постановление, формально узаконивающее его полномочия. Прежде всего он отменил ряд наиболее враждебных ишуву британских законов, включая Белую книгу 1939 г. (смт. 2, с. 123 — 131) и последующие декреты 1941–1945 гг., накладывавшие дополнительные ограничения на еврейскую иммиграцию, на приобретение евреями земли и на свободу передвижения. 16 мая совет избрал своим председателем (но еще не президентом Израиля) Хаима Вейцмана и приступил к управлению государством в условиях военного положения. За редким исключением, министрества были образованы из бюро и отделов, существовавших при Национальном комитете, Еврейском агентстве или мандатной администрации.

Во время своего прибывания у власти, с 14 мая 1948 г. по 10 марта 1949 г., когда было официально назначено первое конституционное правительство, Временное правительство пользовалось безоговорочной поддержкой самых широких слоев населения. Никто не оспаривал его законных полномочий или морального права утверждать кандидатуры членов Верховного суда, печатать израильские банкноты и почтовые марки, устанавливать налоги, разрабатывать инструкции по выборам в Учредительное собрание. Решающей проверкой его признания стала готовность общества следовать чрезвычайным правительственным декретам во время войны. В сущности, все израильтяне понимали, что в период войны невозможно создать что-то иное, кроме переходной, временной администрации. Тем не менее, в резолюции ООН о разделе Палестины указывалось, что "Учредительное собрание каждого из государств [арабского и еврейского] должно принять демократическую конституцию”; там же перечислялись ее основные принципы: всеобщее избирательное право, выборные органы законодательной власти, подчиненные им органы исполнительной власти, гарантии равноправия в гражданской, политической, экономической и религиозной сферах. Обязательство принять конституцию было впоследствии подтверждено израильской Декларацией независимости, где говорилось, что Учредительное собрание должно быть созвано не позднее 1 октября 1948 г. Несмотря на то, что из-за войны эта дата была перенесена, Временное правительство осталось верным своему обещанию. В июле 1948 г. оно распорядилось о проведении переписи населения, утвердило порядок выборов и назначило их на 25 января 1949 г.

Примечательно, что избирательная система была разработана на основе опыта выборов в сионистские конгрессы и Собрание депутатов (Асефат ха-нивха-рим) — представительство еврейского ишува во времена мандата. Согласно этой системе, избиратели голосовали за партийные списки, а не за определенных кандидатов. В Учредительном собрании было 120 мест. Страна не была разделена на избирательные округи. Правом голоса обладали все жители Израиля, достигшие 18 лет, без различия национальности, религии и пола. По результатам подсчета голосов, рабочие партии получили 57 мест, правоцентристские — 31 место, религиозные партии — 16 мест. Это соотношение, в общем, соответствовало расстановке политических сил в ишуве до создания государства. Среди делегатов было 117 евреев и 3 араба.

Первая сессия Учредительного собрания открылась 14 февраля 1949 г. На ней были назначены комиссии и выбраны председатель и его заместители. Два дня спустя собрание обсудило и приняло свой первый законопроект, разработанный партийными лидерами еще задолго до выборов: так называемый "переходный закон”, который должен был служить временной конституцией. Однако, как мы увидим в дальнейшем, "малой конституции” суждено было стать основой израильского законодательства, действующего до сих пор. Она состояла из 15 коротких разделов и декларировала республиканскую форму правления, предусматривавшую (кроме всего прочего) наличие президента, кабинета министров и парламента. С принятием "переходного закона” Учредительное собрание формально избрало Хаима Вейцмана президентом государства, и с этого момента Временное правительство сложило с себя полномочия.

После нескольких дней консультаций с партийными лидерами Вейцман возложил на Бен-Гуриона, главу партии Мапай, получившей на выборах большинство мест, формирование первого правительства. В ходе трехнедельных переговоров Бен-Гурион заключил коалиционное соглашение с другими партиями: Мизрахи, Ха-поэль ха-мизрахи (выступавших как единый блок)[1] Прогрессивной партией (см. с. 27) и Сефардским списком. Министерские портфели должны были распределяться между ними. 8 марта сформированный кабинет и его программа были представлены на рассмотрение возобновленному Учредительному собранию (оно получило название Кнесет[2]), и 10 марта первое израильское правительство было утверждено большинством голосов (73 против 45).

Первоначально не предполагалось, что Учредительное собрание станет парламентом, функционирующим в соответствии с нормативным законодательством. Считалось, что оно было созвано для разработки конституции. И действительно, накануне выборов 25 января 1948 года не было сомнения в том, что еврейское население Израиля в не меньшей степени, чем авторы резолюции ООН о разделе Палестины и Деклорации независимости, ждет принятия конституции — хотя бы потому, что это стало правилом у народов, получивших независимость после 1945 г. Более того, деятельность самой Всемирной сионистской организации регулировалась конституцией. Даже в период британского мандата Учредительный закон Палестины (см. т. 1, с. 251) служил своего рода конституцией. И наконец, комитет под председательством доктора Лео Кона, юридического советника Еврейского агентства, потратил месяцы на составление проекта конституции, который Временное правительство передало Учредительному собранию. И все-таки, несмотря на все прецеденты и подготовительную работу, Бен-Гурион и другие лидеры Мапай решили на данном этапе отказаться от принятия конституции.

Существовало несколько причин для этого неожиданного решения. Премьер-министр утверждал прежде всего, что было бы ошибкой оказаться сейчас в законодательных тисках. Он указывал на то, что даже Соединенным Штатам понадобилось одиннадцать лет для принятия конституции, а затем она была еще существенно изменена Биллем о правах[3]. С другой стороны, английское правительство функционирует достаточно эффективно на протяжении столетий без какой бы то ни было формальной конституции. Бен-Гурион отметил также, что израильское население все еще растет, что требуется время для абсорбции иммигрантов и для того, чтобы покончить с последствиями арабского вторжения. Таким образом, вопрос о принятии конституции только отвлечет Кнесет от решения других насущных проблем. Одной из таких проблем было, например, требование религиозных партнеров по коалиционному правительству Бен-Гуриона, чтобы Тора и Талмуд стали основой израильского законодательства. Понятно, что меньше всего нужна была тогда Израилю и Бен-Гуриону "kulturkampf” ("война культур”) между клерикалами и секуляристами. По этим и другим причинам после продолжительной дискуссии в июне 1950 г. было решено отказаться от принятия конституции. Вместо этого предполагалось, что конституция будет построена со временем на базе специальных законодательных актов, оформленных как Основные законы. В конечном итоге они и составят в совокупности израильскую конституцию.

Законодательная и исполнительная власть

Политическое устройство нового государства во многом основывалось на элементах догосударствен-ного существования. Более половины членов Кнесета первого созыва участвовали в сионистских конгрессах или в Национальном комитете. Три десятилетия британского правления, в свою очередь, породили своеобразное сочетание британского парламентаризма с сионистской европейской практикой. Поэтому Кнесет был близок к английскому парламенту по типу законодательной власти, по степени контроля над правительством и администрацией, по форме ведения внутренней и внешней политики. Отличие состояло в том, что Кнесет был однопалатным парламентом, в который избирали по партийным спискам, а не определенных кандидатов. Эта система в несколько измененном виде была заимствована из практики сионистских конгрессов. Избиратель не имел возможности вычеркнуть из списка кого-либо из кандидатов. Фактически он голосовал за партийную идеологию, а не за тех или иных представителей, на политическую гибкость и ответственность которых он полагался.

15 февраля 1951 г. правительство потерпело поражение в вопросе о религиозном образовании во временных барачных поселках для иммигрантов (см. с. 47 — 49). Бен-Гурион сразу же заявил о роспуске кабинета. Это создало новые трудности, так как Кнесет еще не установил порядок проведения новых выборов. В результате правительство и парламент провели закон о роспуске Кнесета первого созыва и составили расписание новых выборов. Был установлен также срок полномочий Кнесета — четыре года. Такого рода "процедурное” законодательство было все же редким явлением, хотя и позднее вводились те или иные изменения в "переходный закон”. Со временем процедурные формы деятельности Кнесета претерпевали изменения, многие новые правила заимствовались из конституционной практики других стран, особенно Великобритании. Так, каждый новый Кнесет выбирал своего председателя, проводил две сессии в году, но мог собираться также и на внеочередные заседания. Большая часть работы парламента велась в девяти постоянных комиссиях: от комиссий по юридическим вопросам и финансам до чрезвычайно важной комиссии по иностранным делам и национальной обороне. Состав этих органов определялся пропорционально весу различных политических партий в Кнесете. Все законопроекты, в соответствии с английской традицией, должны были пройти три чтения. После обсуждений в соответствующей комиссии и на парламентских заседаниях закон утверждался премьер-министром, министром, ответственным за его реализацию, и президентом.

В Кнесете, конечно, существовала оппозиция, но она не образовывала альтернативную "теневую” администрацию, как в Великобритании. Эта традиция восходит к практике сионистских конгрессов, которые стремились обеспечить всем партиям хотя бы минимальное представительство в президиуме и не допустить таким образом возникновение действенной оппозиции. Более того, в Израиле партии, оказавшиеся вне правительства, редко бывали единодушны в идеологических вопросах, и поэтому они не могли бы заменить правительство даже в тех случаях, когда им удалось бы его свалить. В результате израильское правительство зачастую функционировало на базе незначительного большинства в парламенте.

Естественно предположить, что президент государства мог бы служить противовесом законодательной власти. Это была, несомненно, та роль, которую Вейцман, с его общепризнанной международной репутацией, ожидал для себя, когда он прибыл в Израиль в конце 1948 г. в качестве президента Временного государственного совета. Однако Бен-Гурион позаботился о том, чтобы старейший сионистский деятель обладал полномочиями, лишь немногим превышающими полномочия английского монарха. В соответствии с "переходным законом”, президент не избирается всенародным голосованием, а назначается Кнесетом; период его каденции первоначально определялся сроком полномочий парламента, но в 1951 г. был продлен до пяти лет. Как глава государства президент был облечен властью назначать дипломатических представителей, государственного контролера и судей, но только по рекомендации соответствующего министерства и комиссий Кнесета. Хотя он обладает правом помилования и отсрочки приведения в действие приговоров, даже эти его полномочия ограничены, так как они зависят от рекомендации министра юстиции и согласия апелляционного суда. Вейцман не скрывал своего разочарования этой преимущественно почетной должностью. "Я пленник Реховота”, — признавался он своим близким[4].

Как и в большинстве возникших после войны государств, в Израиле стремились создать сильное и эффективное руководство, которое не будет парализовано бесконечными правительственными кризисами. "Отцы-основатели” намеревались совместить лучшие черты центральноевропейской системы правления с устоявшимися элементами английской государственности. Результатом стала сильная в теории — но не на практике — законодательная власть и доминирующий на пракгике — но не в теории — кабинет министров. Правительство формировалось главой той политической партии, которая получала большинство в Кнесете (в феврале 1949 г. это был Бен-Гурион, представлявший Мапай). Заняв пост премьер-министра, лидер победившей партии отбирал себе коллег-министров — их кандидатуры выдвигались коалиционными партиями из числа членов Кнесета или других лиц. После этого правительство должно было получить вотум доверия в парламенте.

Как глава правительства израильский премьер-министр устанавливал повестку дня на заседаниях кабинета, определял правительственную политику и направлял деятельность комиссий. Формально он был только "первым среди равных” по отношению к министрам, но урроза его отставки, автоматически вызывавшей падение всего правительства, придавала ему большой вес и влияние и в кабинете, и в Кнесете. С другой стороны, премьер-министр не мог уволить члена кабинета; не мог рекомендовать президенту распустить парламент, вызвав таким образом необходимость проведения новых дорогостоящих выборов (это оставалось прерогативой Кнесета). Да и падение правительства в Израиле не приводило автоматически к новым выборам. В таком случае президент, проконсультировавшись с партийными лидерами в Кнесете, мог предложить одному из них сформировать новое правительство.

Но наиболее значительное ограничение авторитета премьер-министра было связано с самой природой коалиционного правительства. Характерной чертой израильской системы были повтояющиеся кризисы взаимной солидарности членов кабинета. Принцип солидарности был установлен "переходным законом”, а также правительственными программами 1949, 1951 и 1955 гг., где указывалось, что "правительство должно создаваться на базе коллективной ответственности его членов и всех партий, входящих в него”. Однако прежде чем войти в правительство, партии зачастую пытались выдвинуть предварительные условия, позволяющие им не соглашаться с определенными действиями кабинета в виде "исключения из правил коллективной ответственности”. Так, в ряде случаев члены религиозных партий утверждали, что они должны иметь свободу голосования по вопросам, связанным с религией, в соответствии со своими убеждениями. И другие "коалиционные меньшинства” иногда добивались подобных соглашений. Единственным эффективным средством предотвращения разрушительных правительственных кризисов были, таким образом, изнурительные переговоры, компромиссные формулировки и энергичное вмешательство самого премьера-министра. Бен-Гурион, несомненно, был достаточно решительным политиком, чтобы руководить кабинетом в таким сложных условиях.

Когда правительство все же уходило в отставку, Бен-Гурион и его преемники могли быть, по крайней мере, уверены, что оно не исчезнет сразу со сцены. Старая администрация оставалась у власти до того момента, как новое правительство утверждалось Кнесетом. Положение уходящего правительства вряд ли было достаточно прочным, чтобы предпринимать законодательные инициативы, но, во всяком случае, оно могло предотвратить хаос, который нередко наступал после отставки кабинета в таких странах как Франция или Италия. Оценивая слабые и сильные стороны израильской государственной системы, стоит отметить, что в первое десятилетие существования государства правительству еще удавалось сохранять контроль над Кнесетом. Вырабатывая повестку дня для парламентских заседаний, выступая инициатором принятия наиболее важных законов, кабинет оказывал решающее влияние на законодательный процесс. Он определял основные направления политики и практически решал все жизненно важные вопросы.

Судебная система

В то время как конституционные органы — Кнесет и правительство — были учреждены израильскими законами, судебная система и соотвествующие кодексы не были затронуты "малой конституцией” и сохранились почти без изменений со времен мандата. Позднее Кнесет усовершенствовал и расширил структуру судопроизводства, но не внес в нее значительных изменений. Так, на низшем уровне действовали 23 мировых суда, 6 муниципальных и 11 мировых судов для несовершеннолетних; на среднем — 5 окружных судов; возглавлял же судебную иерархию Верховный суд — высшая апелляционная инстанция (во времена мандата он был подчинен английскому Тайному совету[5]). Существовали также военные суды и суды по трудовым конфликтам. В соответствии с постановлением Кнесета от 1953 г., кандидаты на пост судей выдвигаются неполитическим путем: их предлагает специальная комиссия, включающая министра юстиции, двух членов Кнесета, трех членов Верховного суда, двух других министров и двух представителей, избранных израильской коллегией адвокатов. Комиссия подает список кандидатов президенту, который и назначает судей. Это назначение должно быть утверждено Кнесетом.

Израильское право восходит к нескольким источникам. Одним из них является оттоманское законодательство, особенно та его часть, которая относится к вопросам земельной собственности. Второй — законодательство, разработанное английскими мандатными властями. С годами, правда, различные английские декреты и постановления, а также оттоманские законы были вытеснены третьим компонентом — собственно израильским законодательством. По всей вероятности, самым значительным элементом, перешедшим в израильскую правовую систему, стало английское Общее право[6].

Действительно, принципы Общего права стали фундаментом, на котором Израиль, основываясь на прецедентах или законодательных актах, построил практически всю свою юридическую систему, как в области судопроизводства, так и в области уголовного и гражданского права. Наконец, при разработке израильского законодательства делались попытки почерпнуть вдохновение еще из одного источника — из юридических пластов Торы и Талмуда.

Несмотря на отсутствие формальной конституции, суды, в неменьшей степени, чем Кнесет и пресса, достаточно надежно обеспечивали защиту гражданских прав, во многом следуя английской и американской законодательной традиции. Суд присяжных не был введен в Израиле, как не было его и при мандате. Тем не менее, израильское правосудие придерживалось англосаксонского "habeas corpus” (английский закон 1679 г. о неприкосновенности личности) и принципа презумпции невиновности. Когда государство вводило цензуру и ограничивало свободу в районах, находившихся под контролем военной администрации, оно действовало в соответствии с различными чрезвычайными постановлениями мандатных властей, включенными в своды законов, или опиралось на принятые Кнесетом новые законы, постепенно заменявшие эти чрезвычайные декреты. Например, когда встал вопрос об обеспечении безопасности в густонаселенных арабами районах Израиля, правительство координировало свои действия с судами в большей степени, чем это было принято в Великобритании, Соединенных Штатах и в других более благополучных в смысле соблюдения внутреннего порядка западных государствах.

Израильская юридическая система отошла от норм британского законодательства еще в одной области индивидуального права — в определении гражданского состояния. В свое время турецкие власти предоставили каждой религиозной общине широкую юридическую автономию в вопросах, связанных с заключением брака, разводом, похоронами, наследованием и т. п. Мандатная администрация сохранила эту систему и уполномочила мусульманские, христианские и еврейские религиозные суды решать эти вопросы в соответствии со своими законами. Израиль, в свою очередь, сохранил и конкретизировал это status quo. Бен-Гурион и его соратники-социалисты, конечно же, не стремились упрочить власть еврейских религиозных кругов, но более насущные военные и экономические проблемы не оставляли места для конфронтации с ортодоксами.

Трудности израильской демократии

Серьезным недостатком молодой израильской демократии была политизация всех сфер общественной жизни — такая же всеобъемлющая, как и во времена ишува. Как уже говорилось, это было следствием того, что израильские партии возникли и сформировались в диаспоре. Ни в коей мере не являясь инструментом прихода к власти, они были, скорее, международными организациями, стремящимися к достижению некоего далекого идеала в еще более далекой стране. Их деятельность в Эрец-Исраэль также не всегда отвечала местным условиям. Эти партии, продолжая воспринимать идеи из-за рубежа и приспосабливая их к реалиям ишува, превратились в высокоорганизованные, практически закрытые политические общества, питающие взаимное недоверие друг к другу. Европейские идеологические установки играли важную роль в первое десятилетие существования государства, и их строгий догматизм привел к тому, что ни одна из фракций не была готова к идеологическому компромиссу, а тем более — к самоликвидации.

Более того, государственность предоставляла партиям новые беспрецедентные возможности распределения постов, сфер влияния, материальных благ. Речь шла не только о министерствах и ведомствах, но и о крупных государственных компаниях, банках, о тех областях социальной и общественной жизни, которые контролировались правительством, например, жилищное строительство, здравоохранение, образование. Поэтому после 14 мая 1948 г. партии с особым рвением стали бороться за единственный значительный резервуар голосов — за репатриантов. Временами некоторые партии посылали за рубеж эмиссаров для того, чтобы организовать и направить группы иммигрантов в контролируемые данной партией поселения. Если прибывшие репатрианты не имели политической ориентации, партии пытались привлечь их на свою сторону обещаниями помощи в поисках жилья и работы. Неискушенные в политике, евреи из стран Востока проявляли особую готовность поддержать те партии, которые оказались наиболее активны в обеспечении олим жильем, одеждой, продуктами, помогали им советами, содействовали в контактах с израильской бюрократией.

О степени этой всеохватывающей политизации можно судить по тому, что на выборы в Учредительное собрание — Кнесет первого созыва — в 1949 г. представила списки кандидатов и вела активную предвыборную кампанию 21 партия; в 1951 г. в выборах в Кнесет второго созыва участвовали 17 партий; в выборах в Кнесет третьего созыва в 1955 г. — не менее 18, а четвертого созыва (1959 г.) — не менее 26 партий. Различия между ними не всегда были обусловлены экономическим статусом избирателей. Более того, рабочий класс был главной опорой практически всех партий в равной мере. Так, трудящиеся были представлены в партии Херут[7] не менее широко, чем в Мапай, и большое количество голосов Херут получила среди отнюдь не буржуазных слоев восточного еврейства. Аналогично этому, многие избиратели, не принадлежавшие к рабочему классу, отдавали свои голоса за Мапай. Идеологические и организационные различия имели, таким образом, большее значение, чем экономические. В целом, все партии можно было разделить на две основные группы: рабочие и консервативные, выделив в отдельную подгруппу религиозные фракции. Правый лагерь образовывали Херут, Общие сионисты и Прогрессивная партия, расходившиеся во взглядах только по ряду тактических вопросов. Не существовало принципиальных идеологических разногласий и между тремя основными рабочими партиями. Вместе с тем, жесткость доктрин часто приводила к настоящим идеологическим схваткам между левыми партиями, а также к кризисам и расколам внутри них.

Партия Мапам (Мифлет поалим ха-меухедет — Объединенная рабочия партия), находившаяся слева от Мапай, непреклонно отстаивала свои принципы и свою самостоятельность. Ее история восходит к 1930 году, когда была основана Мапай. Экстремисты из движения Ха-шомер ха-цаир[8] не приняли тогда предложения о создании большой политической партии, которая объединила бы все группировки сионистов социалистического направления. "Стражи” предпочитали оставаться верными революционному марксизму, которого придерживалось киббуц-ное движение. В результате, на протяжении последующих восемнадцати лет Ха-шомер ха-цаир имело лишь ограниченное политическое влияние, которое еще больше ослабело из-за его приверженности идее двунационального арабо-еврейского государства. Позднее, в 1948 году, Ахдут ха-авода (левое крыло Мапай) вышла из партии, обвинив своих бывших соратников в центризме и в отказе от подлинно социалистической идеологии. Тогда Ха-шомер ха-цаир объединилось с Ахдут ха-авода, и вместе с остатками партии Поалей Цион[9] они основали новую партию — Мапам. Эта партия пополняла свои ряды в основном за счет киббуцников, и ее программа повторяла лозунги Ха-шомер ха-цаир: бесклассовое общество под руководством киббуцного движения; равноправие для израильских арабов; отмена режима военной администрации в районах, населенных арабами; позиция "неприсоединения” во внешней политике, означавшая на практике просоветскую ориентацию.

Именно эта догматическая просоветская позиция в конечном итоге ослабила и расколола Мапам. В 1951 г. чешские власти арестовали израильского гражданина Мордехая Орена, одного из лидеров Мапам, находившегося по партийному поручению в Праге. Его обвинили в "сионистской подрывной деятельности”. Судебный процесс 1952 г. над четырнадцатью ведущими чешскими коммунистическими деятелями, многие из которых были евреями, причем некотрые из них обвинялись в "сотрудничестве с международным сионизмом”, потряс израильское общество. Не меньшим потрясением стало и московское дело врачей 1953 г. В результате Мапам потерпела сокрушительное поражение на выборах в Кнесет третьего созыва. Тем не менее, когда центральный комитет этой партии решил занять более сбалансированную позицию по отношению к Советскому Союзу, внутреняя оппозиция во главе с видным сионистским деятелем и бывшим командиром Хаганы д-ром Моше Снэ вышла из партии и образовала еще более радикальную группировку под названием Левая социалистическая партия. В дальнейшем эта отколовшаяся группировка объединилась с Маки — Коммунистической партией Израиля и обрекла себя тем самым на политическое забвение. В 1954 г. "правое крыло” Мапам, в свою очередь, откололось, чтобы воссоздать обновленную партию Ахдут ха-авода. В результате этих расколов Мапам, ставшая к 1949 г. второй по величине израильской партией, спустилась на третье место после выборов 1951 г. и на шестое после выборов 1955 г. Ее лидеры всегда были преданы идеям халуцим, совершенно чуждым огромной массе иммигрантов, прибывших с Востока. Эти люди вовсе не жаждали строить социализм в коллективных поселениях.

Покинув Мапам и основав собственную партию, движение Ахдут ха-авода ясно дало понять, что оно отвергает догматический марксистский подход к социальным и внешнеполитическим вопросам. После пражских процессов и московского дела врачей израильские партии, называющие себя сионистскими, уже не могли следовать просоветской линии. С одной стороны, партия Ахдут ха-авода продолжала исповедовать идеалы рабочего сионизма, особо подчеркивая роль физического труда в земледелии и промышленности. Как и Мапам, она выступала за отмену режима военной администрации в арабских деревнях. С другой стороны, она отвергала просоветскую ориентацию Мапам во внешней политике и выступала за строгое следование курсу неприсоединения. Эта была привлекательная "прогрессивная” программа, и лидеры Ахдут ха-авода, герои Палмаха — Игал Аллон и Исраэль Галили — пользовались всеобщей популярностью. Тем не менее, хотя Ахдут ха-авода и уступала только Мапай в Хистадруте, ей не удалось получить серьезного представительства в Кнесете.

Помимо Херут, ведущей силой правых центристов являлась партия Общих сионистов. Термин "общий сионизм” был принят в начале столетия теми, кто хотел преодолеть раскол в сионистском движении. Защитники единства и интеграции, Общие сионисты не стремились к выработке идеологии или программы, и с двадцатых годов не представляли заметной силы в ишуве. В 1946 г. обе фракции Общих сионистов (так называемые группировки "А” и "Б”, см. т. 2, с. 66, 67) сформировали единую партию Общих сионистов. Объединение это было недолговечным, и в августе 1948 г. фракция "А” отделилась и образовала Прогрессивную партию. Фракция "Б” сохранила название партии Общих сионистов. С этих пор Общие сионисты считали себя представителями центра. Придерживаясь консервативных взглядов, они поощряли частное предпринимательство, противились всеобщей политизации жизни государства и поддерживали прозападную ориентацию во внешней политике. На выборах партия выступала с переменным успехом. В 1949 г. за нее были отданы только 5 процентов голосов, и она получила 7 мест в Кнесете первого созыва. Однако спустя некоторое время, с ростом общественного недовольства государственным контролем над экономикой и карточной системой распределения продуктов, Общие сионисты набрали силу и в Кнесете второго созыва в 1951 г. получили 20 мандатов. Это был апогей их популярности. В 1955 г. их представительство в Кнесете сократилось до 13 мест, из второй по значению партии они стали третьей, а после выборов 1959 г. — пятой.

Закат партии Общих сионистов был в определенной мере связан с ростом влияния движения Херут, но ее распаду в не меньшей степени способствовала и неожиданная стойкость Прогрессивной партии — бывшей фракции "А” Общих сионистов. Довольно скромная по размеру, эта партия пользовалась особой популярностью в среде репатриантов тридцатых годов, очевидно, наиболее адекватно выражая их умеренные взгляды. В период руководства партией Феликса Розенблюта (Пинхаса Розена) она чем-то напоминала партию английских либералов. Лидеры Прогрессивной партии принадлежали к среднему классу, но в отличие от приверженцев правых партий с большим вниманием относились к вопросам социального обеспечения и улучшения условий труда, а также выступали за более умеренную политику по отношению к арабам. В Кнесете они обычно голосовали за предложения Мапай и в конце концов попали в сильную зависимость от этой партии в коалиционных правительствах. Собственного влияния Прогрессивная партия почти не имела. Будучи шестой по величине партией в 1949 г., она перешла на восьмое место в 1951 г. и на девятое — в 1955 г.

В первые десятилетия после провозглашения государства Мапай занимала исключительное положение среди всех израильских партий. Любому избирателю было ясно, что именно Мапай обеспечила становление Хистадрута и Хаганы и в конечном итоге привела ишув к независимости и к победе над арабскими армиями. К тому же Мапай была партией Бен-Гуриона — личности легендарной и героической, особенно в глазах новых репатриантов из стран Востока. Наконец, именно Мапай, лучше чем любая другая партия, решила два вопроса, жизненно важных для развития ишува. Во-первых, Мапай проявила идеологическую гибкость в отношении насущных проблем ишува. Как уже говорилось, под руководством Каценельсона и Арлозорова Мапай отвергла узкий классовый подход. Она провозгласила лозунг "от класса — к нации”, и после основания государства этот призыв был осуществлен на практике, когда партия стала принимать в свои ряды не только рабочих, но и свободных ремесленников и даже организовала под своей эгидой ассоциации врачей и адвокатов.

Кроме того Мапай практиковала особый подход к массовым общественным организациям. Ее лидеры в совершенстве владели техникой установления контроля над профессиональными и иными объединениями с последующей координацией их политики с политической линией партии. Так, с самого начала Мапай прилагала все усилия, чтобы подчинить своему влиянию Хистадрут, и в конце концов стала играть доминирующую роль в этой рабочей федерации. Мапай энергично распространяла свои взгляды в Хевер ха-киббуцим, самом большом объединении киббуцев. К тому же партия сохраняла контроль над исполнительным комитетом Еврейского агенства. Мапай также не собиралась довольствоваться достигнутым большинством в правительстве. Например, в конце пятидесятых — начале шестидесятых годов, когда многочисленные группы репатриантов прямо с кораблей направлялись в города развития (см. с. 95, 96), Мапай заботилась о том, чтобы их абсорбция проводилась "по партийному принципу”. В соответствии с этим принципом, каждой партии предоставлялась определенная квота иммигрантов, которые могли быть направлены в киббуцы или мошавы, деревни или приграничные поселения, традиционно находившиеся под контролем данной партии. Как оказалось, такая система способствовала закреплению доминирующего положения Мапай.

В политической жизни Израиля не было случая, чтобы какая-нибудь из партий получила абсолютное большинство голосов на выборах. Так, например, Мапай никогда не набирала больше 38,2 процента голосов, а любая другая партия (до 1974 г.) — больше 20 процентов. В этих условиях переговоры о формировании коалиционного правительства были неизбежны.

Особенно яростные споры велись при распределении мест в правительстве. Необходимо было согласовать не только количество министерских портфелей, передаваемых той или иной коалиционной партии, но и то, какие именно это будут портфели. Бен-Гурион всегда настаивал на том, чтобы министерства обороны, иностранных дел и финансов оставались в руках его партии — Мапай; этот вопрос не подлежал обсуждению. Но слишком часто предметом переговоров становились принципиальные политические вопросы.

Между 1949-м и 1960 г. в Израиле сменилось девять конституционных правительств. Все они были сформированы Мапай в коалиции с рядом других партий. Херут и коммунисты оставались, по существу, единственными партиями, которые ни разу не участвовали в этой кабинетной карусели. Как правило, Мапай предпочитала иметь дело с религиозными партиями, а не с Общими сионистами, которые требовали серьезных уступок в экономической политике. Но о каком бы партнере не шла речь, путь к соглашению был долог и извилист. Иногда формирование нового кабинета откладывалось на период до трех месяцев. Еще хуже было то, что из-за коалиционных конфликтов сокращался срок полномочий девяти израильских правительств, он колебался в пределах от двух до двадцати шести месяцев. Ни одному правительству не удалось продержаться максимально установленный срок пребывания у власти — четыре года, хотя только дважды — один раз в пятидесятые и один раз в шестидесятые годы возникла необходимость распустить Кнесет и провести новые выборы.

Вместе с тем, положение Мапай в любой правительственной коалиции было достаточно прочным, она всегда сохраняла за собой ключевые министерства. Поэтому перестановки в кабинете были незначительны и затрагивали лишь второстепенные министерские посты. К тому же, вплоть до шестидесятых годов Бен-Гурион оставался премьер-министром, если не считать двадцати двух месяцев добровольной отставки; это обеспечивало определенную преемственность политики правительтва. Более того, израильская демократия зачастую проявляла компетентность в самых нетривиальных вопросах. Предвыборные кампании проходили на эмоциональном подъеме, вызывая живой интерес всех жителей страны; процент наеления, участвующего в выборах, был высок. Почти не было случаев подкупа или запугивания избирателей, общественных беспорядков, и подсчет результатов велся добросовестно. Даже система пропорциональных выборов имела свое преимущество: она отражала все оттенки политических взглядов различных партий.

Не могло быть сомнения, однако, и в том, что в более далекой перспективе недостатки израильской парламентской системы перевесят ее достоинства. Жители отдельных городов и районов не имели никакой возможности выбора между кандидатами; ни один член Кнесета не представлял их локальные интересы. Вместо этого депутаты следовали в своей законодательной деятельности исключительно предписаниям центральных комитетов своих партий, и всякое отклонение от партийной линии означало немедленное исключение из партийного списка на следующих выборах. Нет сомнения также и в том, что пропорциональное представительство способствовало раздроблению избирателей. Зачастую один голос в Кнесете мог решить судьбу коалиции. Пользуясь этим, малые партии шантажировали большие и добивались от них различных уступок. Но даже и такая ситуация могла бы быть терпимой, если бы избиратели заранее знали, что их ожидает. Но, как отмечал Бен-Гурион, "те, кто голосует за Мапай… не знают заранее с какими другими партиями я буду вынужден войти в коалицию и какие именно уступки мне придется им сделать”.

Коалиционная система не обеспечивала также эффективного управления. Тот или иной министр зачастую был окружен заместителями из другой партии или партий и, зная об их враждебности его взглядам, не мог им полностью довериться. Иногда не удавалось согласовать политику различных министерств.

Таким образом, для коалиционного правительства необходимомость достижения "внутреннего мира”, то есть вопросы тактики, были важнее разработки и решения стратегических задач.

Рядовые граждане сталкивались с недостатками израильской демократии прежде всего в приемных правительственных учреждений, где они вынуждены были пробиваться сквозь барьеры организационной неэффективности и обструкционизма. Однако ответственность за чудовищный характер израильской бюрократии лежит не только на политиках. Независимость, граничащая с нахальством, служила для чиновника как щитом, так и доказательством возрожденного еврейского достоинства и, в неменьшей степени, свидетельством морального равенства всех граждан социалистического государства. Ближневосточная апатия и византийская летаргия Восточной Европы в одинаковой мере были представлены в этом бюрократическом бестиарии. Следует помнить также, что израильское гражданское устройство вызревало в условиях хаоса, вызванного уходом англичан и арабским вторжением. Закрытие британских учреждений привело к тому, что государство лишилось наиболее опытных (английских) служащих. В результате еще неоперившееся израильское правительство было вынуждено набирать себе чиновников из следующих четырех категорий граждан: евреев — служащих нижних эшелонов мандатной администрации; работников Еврейского агентства и Национального комитета; ветеранов войны, независимо от их квалификации; и (наиболее важная категория) функционеров различных политических партий.

Только две области — армия и судопроизводство — были полностью свободны от политического давления (позднее система образования также была деполитизирована), и то лишь благодаря геркулесовым усилиям Бен-Гуриона. Но в остальном везде и всюду назначение новых служащих определялось их партийной принадлежностью. Целые министерства иногда было невозможно отличить от партийных ячеек. Идея политически нейтральных государственных служб была настолько чужда израильскому сознанию, что комиссия государственного контроля была организована только в 1950 г., когда первый период правительственной активности уже прошел. Но к этому времени деполитизация могла затронуть только вновь возникающие учреждения и только на низком уровне. В Еврейском агентстве и полуправительственном Хистадруте деполитизация так никогда и не началась; с самого начала и до сегодняшнего дня целые департаменты этих институтов формируются на базе пропорционального партийного представительства.

Вместе с тем, были основания и для осторожного оптимизма. Как уже сказано, с 1950 г. начала функционировать комиссия государственного контроля, со временем она разработала действенные принципы работы. Традиция неограниченного партийного набора среднего и мелкого чиновничества была постепенно оставлена. Кандидаты на должности проходили теперь отборочные конкурсы. В каждом министерстве был учрежден отдел повышения квалификации служащих. Наконец, государственный контролер, назначаемый президентом по закону от 1958 г. и отвечающий только перед Кнесетом, тщательно проверял деятельность правительственных учреждений и общественных организаций, а также рассматривал жалобы граждан. Публикация его нелицеприятных докладов вызывала большой общественный интерес и неоднократно приводила к принятию жестких мер. Тем не менее, вплоть до семидесятых годов уровень функционирования административных органов был несравнимо ниже, чем в Великобритании или США.

В первые же годы после провозглашения независимости дал о себе знать непримиримый конфликт между правительством и партией Херут. Считая себя наследницей ревизионистского движения и традиций Эцела, Херут не собиралась отступать от своей позиции догосударственного периода. Ее программа предусматривала возвращение к "историческим границам Израиля” по обе стороны реки Иордан, открытую прозападную ориентацию в международных вопросах и решительный капиталистический подход в отношении внутренних дел государства. Партия Херут призывала поддерживать массовую иммиграцию и принять конституцию, которая обеспечила бы политическую стабильность.

Поначалу главным оплотом партии Херут были выходцы из восточноевропейских стран, принадлежащие к среднему классу и живущие в основном в израильских городах. Но с пятидесятых годов Херут уделяет все больше внимания работе среди необеспеченных слоев населения, преимущественно репатриантов из стран Востока, которые практически не допускались в ряды ашкеназского истеблишмента и которым резкая антиарабская позиция партии Херут была эмоционально близка. Эта политика принесла свои плоды, и вскоре партия Херут стала единственной серьезной оппозицией правительству. Однако уровень ее популярности колебался. На выборах 1949 г. она добилась положения третьей по величине партии с 14 мандатами в Кнесете. На выборах 1951 г. она была ослаблена Общими сионистами и оказалась на пятом месте, получив только 8 мандатов. Именно это обстоятельство вынудило руководство Херута во главе с Менахемом Бегином, бывшим командиром Эцела, перейти к политике острой конфронтации с рабочим правительством.

Вскоре после выборов в Кнесет второго созыва (1951 г.) представилась возможность сделать первые шаги в этом направлении. Тогда государство находилось в трудном экономическом положении, и Бен-Гурион принял болезненное решение добиваться репараций от западногерманского правительства. Бонн выразил принципиальное согласие обсудить этот вопрос. Были приложены все усилия, чтобы выплачиваемые деньги рассматривались исключительно как финансовая поддержка для абсорбции и лечения сотен тысяч иммигрантов, спасшихся от нацистского террора. Ни в коей мере репарации не считались "компенсацией” за жизни миллионов уничтоженных евреев. Несмотря на эту тщательно выверенную интерпретацию, сама мысль о том, что правительство получает "деньги за кровь” от Германии, потрясла израильское общество.

В декабре 1951 г. была достигнута предварительная договоренность, и 7 января 1952 г. Кнесет собрался для принятия решения о проведении расширенных переговоров. Последующее обсуждение стало беспрецедентным по своей остроте. Категорически против переговоров с Германией выступила почти вся оппозиция, включая Общих сионистов, Мапам и коммунистов. Но наиболее резкой была реакция партии Херут. Для Менахема Бегина германские репарации означали "последнюю низость, подобной которой мы не знали с тех пор, как стали нацией”. Утром 7 января он выступил перед пятнадцатитысячной толпой на Кикар-Цион (Сионской площади) в Иерусалиме. "Когда они расстреливали нас из пушек, я сказал "нет!” — воскликнул Бегин, имея в виду историю с "Альтаденой” (см. т. 2, с. 328, 329). — Теперь я говорю "да!” Это будет война не на жизнь, а на смерть”. Опасаясь беспорядков, правительство окружило здание парламента колючей проволокой; пятьсот полицейских были готовы противостоять насилию. Эти приготовления оказались недостаточными.

Демонстранты направились к Кнесету, по дороге переворачивая и поджигая автомобили. Прорвав полицейские кордоны, они принялись забрасывать здание парламента камнями. В это время Бегин обрушился с трибуны Кнесета на Бен-Гуриона, называя его "фашистом и хулиганом”. Толпа, между тем, угрожала проникнуть в зал заседаний. Бегин призвал демонстрантов утихомириться, а Бен-Гурион вызвал войска и солдаты вскоре разогнали толпу и восстановили порядок. Однако к этому времени окна в здании Кнесета были разбиты, а более сотни полицейских получили ранения.

На следующий день глава правительства выступил по радио с обращением к народу: "Вчера силы зла поднялись против власти парламента и были предприняты действия, направленные на разрушение демократии в Израиле… Я хочу заверить нацию: приняты все необходимые меры, чтобы отстоять принципы свободы, закон и порядок…” Энергия и самообладание премьер-министра возымели действие. 9 января Кнесет вынес ему вотум доверия (61 голос против 50). Бегин, по-видимому, сдался и призвал прекратить дальнейшие демонстрации. Он также без возражений принял резолюцию Кнесета, лишившую его парламентского мандата на пятнадцать месяцев. На некоторое время Херут отказался от политики нагнетания страстей.

Эта передышка продлилась недолго. 1 января 1954 г. в иерусалимском окружном суде открылся исторический процесс. Подсудимый Малкиэль Гринвальд, венгерский еврей 72 лет, обвинялся в клевете на правительственного чиновника. Гринвальд приехал в Палестину в 1938 г. и примкнул здесь к движению Мизрахи. Десять лет спустя он стал выпускать информационный бюллетень, где муссировались слухи о коррупции в руководстве Мапай. В 1953 г. в одном из выпусков своего бюллетеня Гринвальд напал на д-ра Реже Рудольфа Кастнера, занимавшего тогда пост директора департамента общественных связей в израильском Министерстве промышленности и торговли. "Три года я ждал того момента, когда смогу разоблачить этого карьериста, разъевшегося на гитлеровских грабежах и убийствах, — писал Гринвальд. — Своими преступными махинациями он связал себя с убийцами наших братьев…” Министр промышленности и торговли, один из лидеров Мапай Дов Йосеф решил проучить Гринвальда и возбудил против него уголовное дело.

Кастнер был адвокатом в Венгрии, и во время войны возглавлял Будапештский комитет помощи евреям. 24 апреля 1944 г. сотрудник этого комитета Иоэль Бранд встретился в Будапеште с Эйхманом, который предложил ему сделку "кровь за товары” и отправил его в Турцию для обсуждения этого предложения с союзниками и представителями Еврейского агентства (см. т. 2, с. 155, 156). Кастнер же, не зная, что Бранд задержан англичанами в Сирии, старался выиграть время в переговорах с Эйхманом. У него ничего не выходило. Однако одно предложение Кастнера нашло отклик у немцев. Эйхману следовало доказать искренность своих намерений, разрешив определенному числу евреев эмигрировать в Швейцарию. Самому Кастнеру было поручено представить в СС список 200 семей, по существу, список тех, кому суждено было выжить. В составленный Кастнером список вошли фамилии 1685 евреев. Эйхман сдержал свое слово и позволил этим счастливцам уехать в Швейцарию на двух специальных поездах. Они были спасены. Но в последующие месяцы, до того момента, как Красная армия вошла в Венгрию, 434 тысячи евреев были депортированы в Освенцим и уничтожены. Самому Кастнеру удалось спастись.

Теперь, в январе 1954 г., в Иерусалиме Кастнер признал на допросе у Шмуэля Тамира, адвоката Гринвальда, что он свидетельствовал на Нюрнбергском процессе в пользу одного из эсэсовцев, с которым имел дело на переговорах в Будапеште. Перекрестный допрос в этот момент достиг особого накала. Тамир был когда-то командиром Эцела в Иерусалиме, позднее он стал активный членом партии Херут, но не так давно вышел из ее рядов. Намереваясь возложить ответственность за трагедию венгерских евреев на тех, кто был, по его убеждению, в ней виновен, — на Кастнера и его "сообщников”, то есть членов Мапай, возглавлявших во время войны Еврейское агентство и теперь занимавших ключевые посты в правительстве, Тамир с остервенением набросился на Кастнера. Почему, вопрошал он, венгерские евреи позволили, чтобы всех их согнали вместе и отправили в Освенцим? Почему Кастнер не предупредил их? Кастнер смог ответить только то, что он не осмелился поставить под угрозу переговоры с Эйхманом. Тогда Тамир заявил, что из 1685 спасенных евреев 388 происходили из Клужа — родного города Кастнера и что все они были его родственниками или друзьями. Правительство, со своей стороны, представило свидетелей в защиту Кастнера, которые заявили, что сам Кастнер не только не обогатился за счет этих переговоров, но приехал в Израиль абсолютно нищим. Тамир с пристрастием допрашивал свидетелей обвинения, подозревая их в сговоре с правительственной "кликой” и в том, что они сообща с Кастнером предавали венгерских евреев.

В последние дни августа 1954 г. судебное разбирательство подошло к концу. Уже было проведено 80 заседаний, и свидетельские показания заняли 2 тысячи страниц, больше, чем любое другое дело в судебной практике Палестины. И действительно, дело Кастнера стало самым шумным процессом в Израиле. В течение полугода атмосфера в обществе была настолько накалена, что спокойное обсуждение процесса стало просто невозможным. В самом факте переговоров между Кастнером и Эйхманом было нечто ошеломляющее и возмутительное в глазах широкой публики. Но беспрецедентная резкость, с которой Тамир (человек, пользовавшийся всеобщим уважением благодаря своему патриотизму, прямоте и смелости) и пресса партии Херут атаковали Кастнера и членов Мапай, имела более серьезные политические последствия. В Израиле жили сотни тысяч евреев, переживших нацистский ад, и в сердцах этих людей теперь зародилось подозрение, что они были преданы своими собратьями, теми, кто занимал теперь видные посты в Мапай. Было очевидно, что те, кто еще недавно считались национальными героями, в том числе, Иехуда Авриэль и Менахем Бадер, эмиссары Еврейского агентства, имевшие дело с Иоэлем Брандом в 1944 г., ведут себя неуверенно и дают противоречивые показания. Более того, такой подход к Катастрофе обладал определенной привлекательностью: он избавлял от необходимости осмысления значительно более страшной реальности, а именно того факта, что подавляющее большинство жертв безропотно шли навстречу своей гибели.

Судья Биньямин Халеви решил объявить о своем решении 22 июня 1955 г., за месяц до выборов в Кнесет. Изложение этого решения заняло триста страниц и произвело эффект разорвавшейся бомбы. Халеви утверждал, что Кастнер фактически ничего не сделал для того, чтобы предупредить венгерских евреев о грозящей им опасности. Наоборот, Кастнер способствовал циркуляции успокоительных слухов, и его участие в этом обмане позволило ему спасти своих родных и друзей из Клужа. Взяв на себя составление списка для двух "поездов свободы”, Кастнер "продал душу дьяволу”, заявил судья. Действия Кастнера были "коллаборационизмом в полном смысле слова”, а в соответствии с еврейской моралью, спасая себя за счет других, "человек теряет право на жизнь”. Затем судья Халеви отмел почти все обвинения в адрес Гринвальда. Это решение потрясло правительство. На следующий день, 23 июня, кабинет собрался на внеочередное заседание и принял решение обжаловать приговор в Верховном суде. Херут, тем временем, вынес на рассмотрение Кнесета вотум недоверия правительству за его намерение апеллировать по делу Кастнера. Предложение было отклонено, но один из коалиционных партнеров, партия Общих сионистов, воздержалась во время голосования, что было равносильно выходу из коалиции. Сразу же вслед за этим премьер-министр Моше Шарет ушел в отставку, признав тем самым свое поражение в борьбе за поддержание принципа коллективной ответственности в правительстве. Он остался только в качестве временно исполняющего обязанности главы правительства до начала выборов, запланированных на следующий месяц.

Партия Херут воспользовалась делом Кастнера во время предвыборной компании, требуя даже его ареста как пособника нацистов. "Неудивительно, что правительство, готовое принять деньги за еврейскую кровь, покровительствует пособнику нацистов, — писала газета ревизионистов. — Ясно, что политики, смирившиеся с арабским террором, будучи одиннадцать лет назад, представителями Мапай в Еврейском агентстве, ничего не смогли сделать для спасения евреев Европы!” Доводы правых возымели действие на избирателей, и партия Херут почти удвоила представительство в Кнесете, получив 16 мандатов. Теперь она стала второй по величине партией в государстве. Казалось, что рабочие партии теряют влияние. Однако последующие события изменили ситуацию.

В марте 1957 г. возле своего дома Кастнер был тяжело ранен несколькими выстрелами в упор (через десять дней он умер в больнице). Нападавших задержали. Ими оказались трое молодых людей, сторонников объявленной вне закона организации Лехи. Дальнейшее расследование привело к обнаружению больших запасов оружия, которое экстремисты намеревались использовать для реализации плана создания "израильской империи”, простирающейся "от Нила до Ефрата”. Широкая общественность, включая Херут и большую часть других несоциалистических партий, осознала угрозу роста популярности демагогических идей. Еще большее замешательство наступило после того, как Кастнер умер, а Верховный суд отменил (в январе 1958 г.) решение окружного суда по делу Гринвальда. Однако решающее значение в ликвидации последствий дела Кастнера имела Синайская кампания (октябрь — ноябрь 1956 г.), в ходе которой за сто часов была устранена египетская угроза Израилю (см. главу XVII). Эта операция стала более чем убедительным свидетельством единства и сплоченности народа. Идеологические разногласия отошли на второй план. То, что произошло в Европе, принадлежит европейской, а не израильской истории. В конце концов, именно рабочее правительство доказало миру, что евреи являются суверенной нацией и еврейское государство невозможно стереть с политической карты мира. Правые умерили пыл и прекратили яростные нападки на правительство. Должны были пройти годы, прежде чем они возобновились с новой силой.

Но оставалась еще одна область израильской общественной жизни, где страсти по-прежнему были накалены. Это касалось взаимоотношений государственных и религиозных институтов. Как уже говорилось, свобода вероисповедания провозглашалась не только в резолюции ООН о разделе Палестины, но и в израильской Декларации независимости. Для обеспечения соблюдения этого принципа правительство воспользовалось принятой в Центральной и Восточной Европе практикой: оно учредило Министерство по делам религий со специальными департаментами для еврейской, христианской, мусульманской и друз-ской общин. Министерство брало на себя заботу о защите святых мест и даже субсидировало содержание общинных синагог и молелен, а также утверждало назначения среди духовенства и религиозных судей. Самым большим и многоплановым по характеру деятельности был, естественно, еврейский департамент. Он занимался вопросами религиозной жизни в поселениях репатриантов, содержанием и строительством синагог и иешив, выпуском рекомендаций для религиозных судов и организацией выборов в Верховный раввинат и региональные религиозные советы. В функции еврейского департамента также входило сотрудничество с раввинатом в контроле над кашрутом, а с 1953 г. он стал выплачивать жалование практически всем официальным духовным лицам (такая же практика существовала и в департаментах по делам других религий).

Однако привилегии еврейского религиозного истеблишмента гарантировались не столько административным устройством, сколько политическим давлением. Министерство по делам религий, Верховный раввинат, религиозные суды и даже местные религиозные советы полностью контролировались различными религиозными партиями, тщательно следящими за всеми аспектами еврейской религиозной жизни в Израиле. Вначале таких партий было четыре: Мизрахи, Ха-поэль ха-мизрахи, Агуддат Исраэль и Поалей агуддат Исраэль. Первые две партии, как указывалось, поддерживали сионистское движение, две последние являлись его противниками. Но так или иначе, руководство обоими блоками оставалось в руках выходцев из Европы даже после волны репатриации евреев из стран Востока.

Мизрахи была самой старой и самой крупной из религиозных партий. Она состояла в основном из представителей городского среднего класса восточноевропейского еврейства, не проявляла особого интереса к экономическим вопросам, и ее центральный комитет не выработал определенной социальной программы. Поэтому она, как правило, была готова поддержать Мапай в обмен на уступки в религиозных вопросах. Вплоть до 1974 г. Мизрахи входила во все коалиционные правительства Израиля. Ха-поэль ха-мизрахи со своей несколько более динамичной программой развития сельскохозяйственных поселений и (несоциалистических) профсоюзов испытывала еще меньше трудностей в совместной деятельности с Мапай. В 1955 г. Мизрахи и Ха-поэль ха-мизрахи участвовали в выборах общим списком, который набрал 9 процентов голосов и получил 11 мест в Кнесете. В 1956 г. обе фракции официально объединились в Национальную религиозную партию (Мафдал).

С другой стороны, Агуддат Исраэль всегда оставалась значительно более консервативной и более агрессивной в своей ортодоксальности, чем обе фракции Мизрахи. Ее подход к политике был начисто лишен какого бы то ни было халуцианского идеализма, и главную свою задачу она видела в сохранении устоев еврейской религии и традиций и в заботе о религиозном образовании. Мы уже говорили о том, что в период мандата Агуддат Исраэль решительно отказалась войти в Кнесет Исраэль (см. т. 2. с. 68). Ее вынужденное решение участвовать в израильской политической жизни после 1948 г. было принято в основном из желания получить те преимущества, которые давал государственный протекционизм. В целом же фундаменталистский характер этой партии оставался без изменений. Ее "дочернее движение”, Поалей агуддат Исраэль, относилось несколько более терпимо к светской активности. К 1955 г. оно основало 15 сельских поселений и сельскохозяйственную школу, а его члены иногда участвовали в профсоюзной деятельности (не связанной с Хистадрутом). Тем не менее, они по-прежнему посылали своих детей в школы Агуддат Исраэль и следовали ее выборной платформе. В конечном итоге, не без труда преодолев электоральный барьер, Агуддат Исраэль и Поалей агуддат Исраэль, так же, как обе фракции Мизрахи, объединили свои списки на выборах 1955 г. и год спустя слились в Религиозный фронт Торы. Это новое объединение было обязано своим влиянием не столько парламентскому представительству (6 мандатов в Кнесете третьего созыва), сколько преданности и организованности своих сторонников, особенно в Иерусалиме.

В 1949 г. эти четыре религиозные партии также составили временную коалицию для участия в выборах в Кнесет первого созыва. Тогда они все вместе набрали 12 процентов голосов, а в 1955 г. — 13,8 процента. Это еще не давало им большого влияния, но все же религиозные партии стали фактором, с которым нельзя было не считаться. Более того, ограниченность политических амбиций ортодоксов делала их удобным партнером по коалиции. Они были готовы оказать поддержку рабочим партиям при условии, что те, в свою очередь, удовлетворят их — исключительно религиозные — требования. Со своей стороны, Мапай считала такие условия более приемлемыми, чем компромисс с правыми партиями, чьи экономические воззрения противоречили самой сути социалистического сионизма и во многих случаях представляли собой реальную угрозу социалистическому протекционизму. Нет сомнения в том, что выбор ортодоксов в качестве коалиционных партнеров способствовал поразительной стабильности доминирующего положения Мапай.

Этот "брак по расчету” между социалистами и ортодоксами оказывал влияние на различные сферы израильской общественной жизни в большей степени, чем это было в период мандата. Муниципальные законы о соблюдении святости субботы[10] были введены во всех крупных еврейских городах, кроме Хайфы. Магазины, театры, учреждения и общественный транспорт в этот день не работали. По всей стране по субботам и еврейским религиозным праздникам функционировали только жизненно важные службы. По молчаливому соглашению между правительством и религиозными кругами импорт некашерного мяса был практически запрещен (этот запрет не распространялся на христианское население страны). Под давлением ортодоксов в 1954 г. Кнесет принял также закон, позволяющий городским советам запрещать выращивание свиней и торговлю продуктами из свинины. Ортодоксы сыграли ключевую роль в торпедировании проекта конституции. Раввинские суды, функционировавшие в период мандата, не только были сохранены в рамках политики соблюдения status quo накануне создания государства, но получили позднее еще более широкие полномочия в соответствии с Законом о юрисдикции раввинских судов 1953 г., распространив свою власть на всех еврейских жителей государства независимо от их отношения к религии. Архаичность раввинского судопроизводства стала постоянным раздражающим фактором для светского населения Израиля. Так, например, раввинаты не заключают браки без доказательства еврейского происхождения жениха и невесты, не дают развода жене, муж которой пропал без вести[11] и т. п. Несмотря на протесты светского большинства, коалиция Мапай неоднократно уступала давлению ортодоксов. И только когда вставал вопрос о характере самого государства в будущем, напряжение между религиозными и светскими партиями достигало критической точки и неоднократно приводило к сокрушительным правительственным кризисам.

Первая такая конфронтация произошла в конце 1949 г. в связи с вопросом о религиозном образовании в лагерях репатриантов. Выше мы указывали, что в течение всего периода мандата действовала раздельная система образования, допускавшая существование не связанных друг с другом сетей школ, подчиненных Хистадруту, движению Общих сионистов и движению Мизрахи (см. т. 1, с. 304). Не прошло и года с момента провозглашения государства, как этот анахронизм обрел новую жизнь в Законе об обязательном образовании, благодаря которому межпартийная конкурентная борьба за умы школьников лишь обострилась. Именно эта конкуренция поставила под угрозу правительственную коалицию. Ортодоксы, считавшие воспитание детей евреев — выходцев из Йемена, приверженных традиции, исключительно своей пререгативой, требовали, чтобы по прибытии в лагеря для репатриантов эти дети даже не сталкивались с запутанной проблемой выбора между школами различной ориентации. Мапай, как и следовало ожидать, капитулировала: дети йеменских евреев автоматически зачислялись в школы Мизрахи. Но эта договоренность просуществовала только до февраля 1951 г., когда разразился новый кризис вокруг школьного образования в маабарбт — временных барачных поселках, сменивших палаточные лагеря. Для светской общественности житель такого поселка был не растерянным и беспомощным иммигрантом, а новым израильтянином. Следовательно, независимо от этнической принадлежности, ему должна быть предоставлена возможность свободного выбора системы школьного образования для своих детей. Другими словами, практика выбора образования, существовавшая в первых лагерях для репатриантов, не должна продолжаться в маабарот.

Возмущенный религиозный блок предупредил, что в случае если этот подход будет реализован, его члены выйдут из коалиционного правительства. На этот раз Мапай была непреклонна. Тогда ортодоксы выполнили свою угрозу, коалиция распалась, и Бен-Гурион немедленно заявил об отставке своего кабинета. Изнуренный неблагодарной задачей управления государством в коалиции с клерикалами, премьер-министр ухватился за возможность проведения новых выборов. Оба лагеря — религиозный и светский — мобилизовали всех своих сторонников и во всеоружии включились в предвыборную кампанию избрания Кнесета второго созыва. Конечно, и другие проблемы, причем экономические в не меньшей степени, чем религиозные, находились в центре внимания во время этой напряженной, полной взаимных нападок кампании. Но ни одна из их не вызвала такого яростного накала страстей как вопрос пресловутой "kulturkampf” Из-за него надежды Мапай стать партией абсолютного большинства не оправдались. Коалиционные переговоры с Общими сионистами зашли в тупик по причине разногласий экономического характера. Таким образом, к своему великому огорчению, Бен-Гурион осознал, что ему придется вновь иметь дело с религиозными кругами. В конце концов в октябре 1951 г. после длительной торговли стороны пришли к своеобразному соглашению. В соответствии с его условиями, социалисты получили поддержку ортодоксов в отмене злополучной раздельной системы образования. В свою очередь, Мапай согласилась на то, чтобы религиозные и светские школы имели одинаковый статус внутри официальной государственной системы образования. После дальнейших полуторагодовых межпартийных дискуссий это соглашение было закреплено Законом о государственном образовании 1953 г.

Этот закон предусматривал создание новых учебных заведений двух типов: государственных и государственных религиозных школ. В школах обоих типов общеобразовательным дисциплинам отводилось 75 процентов учебного времени, но в государственных религиозных школах остающиеся 25 процентов времени были целиком посвящены религиозным предметам. Более того, всюду, где того протребуют две трети родителей учеников, правительство обязывалось гарантировать равный статус "признанным школам”. Это был эвфемизм для обозначения автономной системы школьного образования Агуддат Исраэль, которая продолжала существовать и теперь могла даже пользоваться финансовой поддержкой муниципалитетов. В результате, к 1955 г. в "признанных школах” Агуддат Исраэль обучалось 17 тысяч учеников. Их образование оставалось строго ортодоксальным и не отвечало критериям ни одной светской школы.

Закон о воинской повинности, поданый на рассмотрение Кнесета в 1952 г., также содержал уступки религиозным кругам. Прежний закон, принятый в 1949 г., предусматривал призыв девушек на годичную воинскую службу. Однако, поскольку раввины утверждали, что армейская служба может нарушить моральные устои ортодоксального общества, девушек из религиозных семей, как правило, не призывали в армию. И хотя поправки к этому закону увеличили срок службы и для юношей, и для девушек, статус религиозных девушек остался без изменений. Даже так называемая "национальная служба” (т. е. работа в школах, больницах, домах престарелых и т. п.), предусмотренная законом 1952 г. для девушек из ортодоксальных семей как замена армейской службы, на практике не стала для них обязательной.

Выступая перед специальной комиссией ООН по Палестине (см. т. 2, с. 235) летом 1947 г., сионистские лидеры настойчиво заявляли, что арабское меньшинство в будущем еврейском государстве будет пользоваться всеми гражданскими, национальными и культурными правами. Позднее эти права были зафиксированы в резолюции ООН о разделе Палестины, их соблюдение гарантировала израильская Декларация независимости. Однако на практике, особенно в первые годы существования государства, соблюдать все демократические нормы в отношении арабского населения Израиля было не так просто. Во-первых, в стране произошли серьезные демографические изменения: в результате войны и под влиянием других факторов Израиль покинуло примерно 600 тысяч арабов (см. т. 2, с. 333 — 340). Во-вторых, Израиль должен был принять во внимание, что он со всех сторон окружен враждебными арабскими государствами, считающими арабов Палестины своим оплотом во всех антиизраильских действиях.

После окончания боев в Израиле осталось около 156 тысяч арабов, и в последующие годы их численность возросла почти в четыре раза. Они продолжали жить достаточно компактно — в своих городах и деревнях, а также в пяти городах со смешанным населением, где евреи значительно преобладали: в Акко, Хайфе, Яфо, Рамле и Иерусалиме. Приблизительно 60 процентов арабского населения проживало в Галилее, 20 процентов — в "малом треугольнике” деревень возле границы с Иорданией, и два небольших анклава, в каждом по 7 процентов от общего количества арабского населения, находились в районе Хайфы и в Негеве. Все эти арабские центры располагались достаточно близко от линий прекращения огня, и именно эта территориальная близость к странам, поставившим своей целью уничтожение еврейского государства, затруднила реализацию многих довоенных израильских обещаний в отношении гражданского равенства. Как будет показано в дальнейшем, арабы широко пользовались своими правами выбирать и быть избранными в Кнесет, организовавать свои политические партии, критиковать правительство, выпускать свои журналы и газеты, учить своих детей в арабских школах. Они имели доступ к израильским общественным службам и судам. Кроме того, мусульманам, составлявшим подавляющее большинство арабского населения, была гарантирована широкая юридическая автономия в вопросах гражданского состояния наравне с другими религиозными общинами. Мусульманские кади (судьи), также, как даяны в раввинских судах, состояли на жалованье государства. В такой жизненно важной сфере, как служба в армии, арабы были освобождены от всех обязанностей по отношению к государству.

И именно эта "льгота” самым наглядным образом продемонстрировала весь комплекс подозрений, существовавших в еврейском сознании по отношению к арабским жителям Израиля. Было известно, что они поддерживают тесные связи с сотнями тысяч своих родных и близких, которые бежали в соседние страны. Поэтому предполагалось, что оставшаяся в Израиле арабская община в лучшем случае окажется перед лицом проблемы двойной лояльности, а в худшем — станет "пятой колонной”, если вооруженный конфликт возобновится. Эти подозрения объясняют решение правительства отложить принятие закона о гражданстве вплоть до апреля 1952 года. Первые четыре года своего существования Израиль был, с юридической точки зрения, государством без граждан. Так, право на участие в выборах в Кнесет первого и второго созывов определялось местом жительства, а не гражданством. Причиной этой задержки была необходимость найти продходящую формулировку, которая позволила бы ограничить влияние не пользующегося доверием арабского меньшинства. В конечном итог», после продолжительных дебатов Кнесет принял в 1952 г. Закон о гражданстве, который, не упоминая специально евреев и арабов, фактически решил эту задачу наиболее действенным образом.

В соответствии с законом 1952 года, право на израильское гражданство имели четыре категории лиц: иммигранты, уроженцы Израиля, постоянные жители Израиля и лица, прошедшие процесс гражданской натурализации. Гражданство немедленно предоставлялось тем иммигрантам, которые приехали в страну (до или после образования государства) в соответствии с Законом о возвращении[12]. Понятно, что только евреи попадали под эту категорию. Положения о трех других категориях касались арабского населения в значительно большей степени, чем еврейского. Так, право на гражданство имели жители Палестины, при условии, что на 1 марта 1952 года они были зарегистрированы как жители Израиля, находились в Израиле с 14 июля 1952 года (день вступления закона в силу) и юридически являлись жителями Израиля с момента провозглашения независимости (это определение исключало большую часть арабских беженцев). И наконец, пройти процесс гражданской натурализации мог человек, который прожил в Израиле по меньшей мере три года, получил право на постоянное жительство, овладел в какой-то мере ивритом и отказался от своего прежнего гражданства.

Ясно, что условие, требовавшее от арабов документального подтверждения проживания в Палестине, было трудновыполнимым. Большое число арабских крестьян (фаллахов) не имело никаких официальных бумаг, доказывающих, что они жили в стране до провозглашения независимости. В период мандата тысячи арабских жителей соседних государств просто пересекали палестинскую границу и селились в этой стране без всякого официального разрешения. Это было верно также и в отношении по меньшей мере 50 тысяч арабских беженцев, вернувшихся в Израиль после Войны за независимость. Никто из них не мог претендовать на получение израильского гражданства — вопреки резолюции ООН о разделе, утверждавшей, что и арабы и евреи Палестины станут гражданами того государства (арабского или еврейского), на территории которого они проживали в момент провозглашения независимости. Неудивительно, что Закон о гражданстве вызвал негодование в арабском обществе. Многие еврейские общественные деятели, включая некоторых членов Кнесета, также подвергли этот закон критике. На самом же деле, установленные законом ограничения не соблюдались в полной мере. В конечном итоге, в последующие пять лет подавляющее большинство арабских жителей Израиля получило гражданство. Возмущение арабского населения было вызвано, скорее, попыткой юридического обоснования дискриминации.

Другие административные меры в значительно большей степени осложняли жизнь арабского населения. Принятый Временным государственным советом Декрет о законодательной, исполнительной и судебной власти уполномочил Министерство обороны использовать инструкции о чрезвычайном положении — установленные еще англичанами в 1945 году для борьбы с "еврейской подрывной деятельностью” — и на их основании объявлять целые районы страны зонами безопасности, находящимися под контролем военной администрации. Этот декрет был применен в отношении стратегически важных пограничных районов, где проживало большинство израильских арабов. Здесь армия взаимодействовала с правительственными органами управления после окончания Войны за независимость. Враждебность соседних стран, непрерывная инфильтрация на территорию Израиля вооруженных арабских банд сделали невозможным реализацию прежних заявлений сионистских лидеров о равноправии арабов в еврейском государстве. Приграничные зоны безопасности охватывали большую часть районов, заселенных арабами, и именно для управления этим сконцентрированным населением была учреждена военная администрация, которой предписывалось приложить все силы для обеспечения безопасности.

На практике военная администрация действовала с достаточной гибкостью и пониманием по отношению к арабскому населению, во всяком случае, она проявляла значительно большее сочувствие к своих подопечным, чем арабская военная администрация по ту сторону границы в своем обращении с еврейским меньшинством. Фактически, только одна чрезвычайная мера неукоснительно соблюдалась на протяжении многих лет: ограничение свободного передвижения между городами и деревнями.

Правительство заявило, что ограничения введены исключительно из соображений безопасности. Оно отмечало, что арабское меньшинство находится под постоянным воздействием враждебной пропаганды соседних арабских стран и тайно или открыто поддерживает сношения со своими родственниками за рубежом. Это утверждение соответствовало действительности, но возникал другой вопрос: насколько адекватны жесткие меры, предпринимаемые правительством в отношении израильских арабов, реальной угрозе, которую они создают безопасности государства? Этот вопрос задавали и арабские и еврейские общественные деятели, и он неоднократно поднимался в прессе и в Кнесете.

Вместе с тем, уже в середине пятидесятых годов появились признаки постепенного облегчения режима военной администрации. Ограничения на перемещение внутри зон безопасности ослаблялись. Военных, подозреваемых в превышении власти, предавали суду. Решения о депортации арабов, обвиняемых в подрывной деятельности, зачастую отклонялись Верховным судом, и хотя отношения между ним и военными трибуналами в середине пятидесятых годов еще не было четко определены, появилась тенденция рассматревать дела арабов, проживающих в зонах безопасности, в гражданских судах. Словом, казалось, что отмена режима военной администрации не за горами.

Введение военного режима сопровождалось сокрушительным кризисом в арабской экономике. Он был вызван не столько последствиями войны сколько израильской земельной политикой. В резолюции ООН о разделе Палестины было сказано: "В еврейском государстве не допускается экспроприация арабских земель, кроме как на общественные нужды… Во всех случаях экспроприации предварительно должна быть выплачена полная компенсация в размере, установленном Верховным судом”. Но уже в декабре 1948 г. Временное правительство выпустило первые постановления о покинутых землях и брошенном имуществе, целью которых было предотвратить возвращение недвижимости их хозяевам — арабским эмигрантам, оставившим страну во время или сразу же после Войны за независимость. Поначалу казалось, что эти постановления относятся только к той, большей части арабского населения, которая бежала через линии фронтов в соседние арабские страны. Такова, несомненно, была цель закона, принятого Кнесетом первого созыва в 1950 г. Он уполномачивал правительственного опекуна продать покинутые арабские земли и брошенные дома Земельному управлению. То, в свою очередь, имело право сдать землю и другое недвижимое имущество в аренду различным еврейским поселениям или, если речь шла о городских зданиях, отдельным лицам.

Однако в течение двух лет, прошедших с момента образования государства, выяснилось, что акты о брошенном имуществе санкционируют также конфискацию около 40 процентов земли, принадлежащей законным арабским жителям Израиля. Жертвами этой политики стали две категории жителей. Первую, меньшую, группу составляли арабские крестьяне, изгнанные из наиболее чувствительных районов в зонах безопасности — примерно 1500 человек. Тем, кто требовал компенсацию, предлагалось подождать, а затем им было обещаны альтернативные участки земли в других частях страны. В конечном итоге крестьяне получили такие участки, но часто лишь после нескольких лет ожидания, в течении которых они были вынуждены искать прибежище и заработок в хозяйствах своих сородичей. Во вторую группу экспроприируемых входили 20 тысяч палестинских арабов, которые покинули свои города и деревни после резолюции ООН о разделе, но не намеревались вовсе оставить еврейскую часть страны. В соответствии с декретом 1948 года, их имущество также считалось брошенным. Так, арабы, владевшие собственностью в Акко, Лоде, Рамле, Иерусалиме, считались оставившими свое имущество даже в том случае, если они поселились в окрестных деревнях.

Такая политика подвергалась жесткой критике со стороны еврейской общественности. Известный активист партии Мапай Моше Смилянский предупреждал в газете "Ха-арец” в ноябре 1949 года, что "когда-нибудь нам придется дать отчет за этот грабеж не только перед судом совести, но и перед судом закона”. Под растущим общественным давлением правительство назначило специальную комиссию для разбора арабских имущественных претензий. Были предприняты кое-какие меры. Но в целом правительственный опекун выпустил не более 209 сертификатов о возвращении земель их исконным владельцам. Недостаточность этих мер вызвала чувство стыда и негодования у многих членов Кнесета, принадлежавших к различным партиям. В ответ на это правительство согласилось в 1950 г. сделать ряд дополнительных изменений. Оно впервые обязало правительственного опекуна раскрыть источники его информации о брошенном имуществе и пересмотрело положение о статусе оставивших свою собственность, исключив тех арабов, которые жили на территориях, контролируемых еврейскими силами на 29 ноября 1947 г. (дата принятия ООН резолюции о разделе). Но поскольку лишь небольшая часть территории Израиля находилась в руках евреев в ноябре 1947 года, количество арабских жителей, выигравших от этой переформулировки было незначительным. Дополнительные изменения ограничили право опекуна конфисковывать коммерческие предприятия. Помимо этих предписаний, положение о брошенном имуществе не претерпело серьезных изменений.

Наконец, в 1953 году, в результате постепенной стабилизации государственной экономики, а также под давлением международного общественного мнения и критики внутри страны, правительство приняло впечатляющий Закон о приобретении земель. На практике он означал выдачу компенсации за 300 тысяч дунамов[13] земли, конфискованной у арабских граждан Израиля в целях обеспечения безопасности границ в период между 4 мая 1948 г. и 1 апреля 1952 г. Безземельные крестьяне имели право выбора между денежным возмещением и бессрочной арендой земельных участков, достаточных для прокорма их и их семей.

Арабское население испытывало и другие экономические трудности. В конце сороковых — начале пятидесятых годов общий упадок арабских деревень вынудил молодежь искать заработок на стороне. Прибывая в города, молодые люди быстро убеждались в том, что приличную работу им здесь не найти. Еврейское население испытывало к ним недоверие, Хистадрут, проникнутый сионистской идеологией в не меньшей степени, чем социалистической, долгие годы не хотел выступить в защиту арабского труда. Поэтому арабы вынуждены были удовлетворяться черной работой. Их зарплата и социальные условия всегда находились на низком уровне. Зачастую им приходилось затрачивать много времени и денег на дорогу из деревни к месту работы и обратно, так как домовладельцы Хайфы и Тель-Авива не хотели сдавать им жилье. Их общественная жизнь была скудна. Однако следует отметить, что во второй половине пятидесятых годов условия жизни арабского населения коренным образом улучшились.

Отсутствиве четко определенной политики в отношении арабского меньшинства было одновременно причиной и следствием межведомственной неразберихи. Три различных учреждения — Министерство полиции, Министерство обороны и отдел по делам арабов при канцелярии премьер-министра — занимались в основном вопросами безопасности. Другие министерства, включая министерства сельского хозяйства, внутренних дел, труда, просвещения и культуры, а также Министерство по делам религий старались прежде всего повысить уровень жизни арабского населения. Но в попытках осуществить свои благие намерения они сталкивались с непреодолимыми трудностями.

Наиболее типичными были проблемы, возникшие перед Министерством просвещения и культуры. Закон об обязательном образовании распространялся в равной мере и на еврейских и на арабских детей. Впервые были открыты школы во всех арабских поселениях, и в результате количество арабских начальных школ возросло с 59 в 1948 г. до 114 в 1956 г., учительский персонал увеличился с 250 до 846 человек, а число учащихся — с 10 тысяч до 27 тысяч, — и все это внутри значительно меньшего по сравнению с периодом мандата арабского населения. В то же время Министерство просвещения приложило все усилия, чтобы не задеть чувство национального достоинства арабов и не нарушить их национальных традиций. Преподавание велось на арабском языке, а иврит изучался лишь как дополнительный язык. Программа по литературе и истории по большей части была посвящена арабскому культурному наследию. Помимо основ израильского государственного устройства почти не уделялось внимания еврейской истории. Ничего похожего на сионистскую пропаганду никогда не появлялось на страницах арабских учебников. Однако от внимания арабских преподавателей не укрылся тот факт, что если в учебной программе мало места было уделено истории сионизма, то еще меньше места в ней уделялось арабскому национальному движению в Палестине и соседних странах. Творчество многих писателей, являющихся крупнейшими фигурами в арабском литературном мире, замалчивалось, если оно касалось идей панарабизма.

Механизм субсидирования школ и других общественных институтов часто также вызывал возмущение жителей арабских деревень. В период мандата английские власти, как правило, предоставляли коммунальные услуги за свой счет; в то время как израильское правительство ожидало от арабских местных органов самоуправления, что они будут действовать так же, как власти еврейские: то есть учредят налоги для удовлетворения коммунальных нужд, включая выплату зарплат учителям и покупку школьного оборудования. Когда выяснилось, что арабские местные советы не готовы взять на себя эту обузу, правительство было вынуждено ввести собственный подушный налог и обязать арабское население его выплачивать. Иногда протест против сбора этого налога принимал форму забастовок, и случалось, что полиции приходилось вмешиваться с целью подавления беспорядков. Часто за этими конфликтами между местными арабскими советами и израильским правительством скрывалась борьба за власть внутри арабской общины. На протяжении нескольких лет после основания государства Израиль власть в арабских деревнях по-прежнему принадлежала главам хамул — семейных кланов. Как правило, только они могли выдержать расходы на предвыборную кампанию. Патриархальная гегемония в местном управлении часто вызывала протест молодого поколения, выступавшего за проведение давно назревших социальных реформ. Неспособность серьезно изменить что-либо в этой традиционной системе толкала молодежь на конфронтацию с израильскими властями, которые в глазах арабов идентифицировались с местным руководством.

Тяжелым разочарованием стало для арабских националистов отсутствие политических рамок для выражения недовольства. Наиболее известные лидеры палестинского общества — и среди них кланы Хусейни и Нашашиби — первыми бежали из страны в 1948 г. Попытки израильских арабов учредить свои собственные партии поначалу не удавались — сказывалось недостаточное знакомство с политическим устройством демократической республики. Более того, у израильских арабов не было ни опытного политического руководства, которое могло бы помочь им советом, ни финансовой поддержки из партийных касс. Их собственные честолюбивые политики не могли опереться на армию, как это происходило в соседних арабских странах, или на влиятельные коммерческие круги, как в Ливане. Парадоксальным образом арабы оказались теперь во многом зависимыми от еврейских политических наставников. Первой отреагировала на эту новую ситуацию Израильская коммунистическая партия (Маки). Лишенные какого-либо влияния в период английского мандата, коммунисты теперь подчеркивали, что они являются единственной в Израиле несионистской партией, и поэтому только им по-настоящему дороги интересы арабов. Отказавшись от обсуждения марксистских теорий, руководство Маки, куда входили как евреи, так и арабы, сосредоточило свои усилия на критике режима военной администрации, государственной земельной политики и других мер израильского правительства. Поначалу коммунисты даже осмеливались требовать предоставления израильским арабам независимости, но несколько лет спустя они стали выступать за арабскую автономию внутри Израиля. Тем не менее, Маки не смогла привлечь большого количества арабских голосов.

Достижения Мапам в этой области были столь же незначительны. В начале 1949 г. эта левая рабочая партия, традиционно уделявшая большое внимание защите прав арабов, организовала и помогла утвердить сводный список арабских кандидатов, представленный на выборы в Кнесет первого созыва. Но когда этому списку не удалось добиться ни одного парламенского места, Мапам создала свою собственную арабскую секцию и в 1951 году даже предоставила арабскому кандидату одно из первых мест в своем партийном списке, тем самым гарантировав его избрание. Мапам развернула энергичную деятельность среди арабского населения. Контролируемые этой партией киббуцы превосходили друг друга в предложениях помощи и дружбы соседним арабским деревням. Мапам также открывала для арабов сельскохозяйственные школы, организовывала летние семинары и транспортные кооперативы, издавала арабскую литературу и устраивала встречи и дискуссии между арабской и еврейской интеллигенцией. И все-таки Мапам не могла отстаивать арабские требования столь же безоглядно, как коммунисты; не могла она предложить и такой финансовой поддержки, как правящая партия Мапай. Поэтому пропагандистские усилия Мапам не находили широкого отклика среди арабского населения.

Есть определенная ирония в том, что именно партия Мапай, ответственная за главные бедствия арабов, стала наиболее влиятельной политической силой в арабском секторе. Арабские избирательные списки, поддерживаемые этой доминирующей рабочей партией, носили впечатляющие названия, например: Демократический список арабов Израиля — его база находилась в Надерете (Назарете) и Галилее — или Партия развития и земледелия (опиралась на арабских жителей Западной Галилеи и друзов). Но каковы бы ни были названия этих списков, все кандидаты тщательно подбирались партией Мапай для своих целей, всегда соблюдалось равновесие между мусульманскими, христианскими и друзски-ми представителями. При формировании списков учитывались также интересы различных семейных кланов, и на первых местах часто оказывались главы влиятельных семей. Некоторые из арабских сторонников Мапай были попросту приспособленцами, которых занимали только престиж и личная выгода. Большая же часть исходила из трезвой оценки распределения власти и возможности источников материальной помощи для своих общин. В конце концов, только Мапай была в состоянии выполнить то, что обещала, другие партии могли, в лучшем случае, оказать моральную поддержку. Поэтому для того, чтобы заслужить благоволение Мапай, арабские кандидаты готовы были умерить свои требования, сосредоточиваясь в основном на экономических и социальных проблемах. Их избиратели, как правило, с пониманием относились к такой сдержанности, хорошо представляя себе истинное распределение политических сил.

Кроме того, оправившись от потрясений войны и смирившись со своим новым статусом в еврейском государстве, арабы довольно быстро включились в общенациональные избирательные кампании. Кроме 1949 г., когда лишь немногие израильские партии всерьез проводили предвыборную кампанию среди арабов, избирательная активность арабского населения всегда была выше, чем у евреев. Даже в 1949 г. 79,3 процента арабских избирателей приняли участие в голосовании.

Вместе с тем, эта активность ни в коей мере не свидетельствует об адаптации арабов к условиям израильского правления. Психологически граница с Иорданией для них не существовала. Переход за линию прекращения огня для встречи с родными и близкими был довольно частым явлением. Радиовещание и, позднее, телепередачи из соседних стран усиливали у израильских арабов чувство принадлежности к большому арабскому миру. Чем быстрее росли экономические возможности израильских арабов, тем (по классической схеме) сильнее тяготило их положение "граждан второго сорта”. В середине пятидесятых годов среди евреев было распространено мнение, что положение арабов в Израиле лучше, чем когда-либо, и несравнимо лучше, чем в других арабских странах. Объективно это было абсолютно верно, но сами арабы так не считали. Постоянно находясь под влиянием разговоров о демократии и гражданском равенстве, наблюдая реализацию этих принципов в еврейском обществе, израильские арабы склонны были сравнивать свое положение не с тем, что происходило в арабских странах за рубежом, а с положением своих еврейских соседей в Израиле.