История Израиля. Том 3 : От зарождениения сионизма до наших дней : 1978-2005

Подтверждение политического одобрения

Несмотря на недавние успехи Менахема Бегина на дипломатическом поприще и в военной области, к 1981 г. все явственнее становились его провалы во внутренней политике. Он, как стало ясно, не смог выполнить основную часть своих обещаний, включенных в предвыборную программу 1967 г. Инфляция увеличилась с 40 % годовых в период его прихода к власти до 100 %, и наблюдалась явная тенденция к ее дальнейшему росту. После того как Ликуд приял решение уменьшить субсидии на продукты питания и общественный транспорт, число живущих ниже черты бедности достигло 100 тыс. человек. Ко всему прочему, в начале 1981 г. Бегин назначил Иорама Аридора[14] на пост министра финансов вместо Игаля Горвица.

Молодой активист партии Ликуд, Аридор обладал немалыми интеллектуальными способностями, но не имел достаточного опыта практической деятельности в сфере бизнеса. С одобрения Бегина он сразу же принял на вооружение неупорядоченную версию экономики предложения[15], резко сократив налоги и пошлины на импортные товары, а затем “направив” все скромные резервы иностранной валюты Израиля в банковскую систему, с тем чтобы увеличить покупательную способность шекеля. Дальнейшие события можно определить как вспышку бездумного расточительства: покупатели ринулись в магазины, сметая с полок и прилавков все импортные товары и предметы роскоши, включая телевизоры и видеокамеры. Затем, накануне праздника Песах в 1981 г., правительство объявило о снижении цен на целый ряд основных продуктов питания, которые ранее были исключены из списка субсидируемых, — иными словами, фактически вернуло прежние субсидии.

Эта популистская политика фактически означала в чистом виде экономическое самоубийство. Впрочем, в краткосрочной перспективе Бегину удалось достичь определенного политического успеха, убедив сотни тысяч избирателей (из числа граждан страны неевропейского происхождения), что их доходы (или, во всяком случае, покупательная способность) поднялись на новый уровень. Как бы то ни было, вопросы экономического характера все-таки вызывали у бедных слоев населения не столь значительный отклик по сравнению с вопросами внешней политики, а также войны и мира — а именно в этих областях Бегин ощущал себя сильным лидером. Его агрессивная риторика, его не знающее компромиссов, настойчивое провозглашение идеи “неделимой Земли Израиля” — все это выглядело особо привлекательным для разочарованной своим положением, националистически настроенной части населения, выходцев из стран Востока. В ходе предвыборной кампании 1981 г. Бегин эксплуатировал их чувство негодования, их обиды на этнической почве еще более откровенно, чем во время предыдущих выборов. Выступая перед такой аудиторией (встречавшей его восторженными криками “Бегин, Царь Израильский!”), премьер-министр говорил о Пересе как о “саботажнике”, а о рабочем Блоке, в котором преобладали ашкеназы, как о “кибуцниках-миллионерах, проводящих свое время в плавательных бассейнах и салонах красоты”. Как-то во время выступления Переса на митинге в Иерусалиме кучка марокканских хулиганов забросала его помидорами, и он был вынужден покинуть трибуну, не в силах сказать ни слова. Аналогичного приема удостаивались и другие представители Блока. Толпа переворачивала их автомобили, громила партийные центры. Как-то, в состоянии раздражения, Перес назвал своих политических оппонентов “хомейнистами” и посоветовал им вернуться в страны своего исхода. Такую тактику Переса нельзя было назвать продуктивной.

Следует признать, что фундаментальная ошибка Израильской партии труда заключалась в том, что она сосредоточивала свое внимание на вопросах внешней политики вместо того, чтобы обратиться к таким насущным проблемам, как инфляция, снижение реальных доходов населения, бюрократическое засилье. Перес и его сторонники, в не меньшей степени, чем представители правого лагеря, уделяли внимание вопросам палестинского государства или нового раздела Иерусалима, но они предпочитали рассматривать территориальные уступки в контексте мирного урегулирования. Такой умеренный подход являлся превосходной мишенью для пламенных призывов и яростных нападок Бегина. В немалой степени положению дел в лагере социалистов вредили и распри между Рабином и Пересом (опубликованные незадолго до этого мемуары Рабина содержали множество откровенных и резких нападок на своего соперника). Как показывали опросы, проведенные в феврале 1981 г., социалистический Блок должен был одержать на выборах несомненную победу. Четыре месяца спустя, в день выборов 30 июня, оказалось, что к финишу Блок и Ликуд пришли с примерно одинаковыми результатами. Хотя Блок значительно упрочил свое положение в кнесете, от 32 до 47 мандатов, Ликуд также увеличил число своих депутатов, от 43 до 48. Дальнейший анализ показал, что число голосов, поданных за Ликуд, увеличилось на 375 тыс. со времени выборов 1977 г., причем более 60 % этого прироста пришлось на счет представителей восточных общин. В условиях практического равенства результатов, достигнутых двумя основными партиями, вопрос большинства в кнесете опять оказался в руках религиозных партий. В особенной степени от их доброй воли теперь зависел Ликуд, чье превосходство выразилось в одном-единственном мандате (Гл. XXIX. Религиозные партии называют свою цену).

К счастью для Бегина, его лагерь теперь не раздирали разногласия по палестинскому вопросу. После ухода Даяна, Вейцмана и Ядина новый кабинет мог позволить себе выступить с бескомпромиссной формулировкой для представления кнесету. В рамках этой формулировки статус Иерусалима определялся следующим образом: “вечная столица Израиля, неделимая, полностью находящаяся под суверенитетом Израиля”; декларировалось также “право еврейского народа на Землю Израиля” как “вечное, неоспоримое право, самым тесным образом связанное с правами на безопасность и мир”. В такой формулировке даже упоминания не было о хотя бы культурной автономии арабского населения. В сущности, даже самый язык формулировки знаменовал собой полное отрицание принципов Кэмп-Дэвидского рамочного соглашения по палестинскому вопросу.

Катастрофические последствия в Египте

Если даже умеренные силы в Израиле были ошеломлены победой Бегина на выборах (не говоря уж о той тактике, которой была достигнута эта победа), то тем большую тревогу эта победа вызвала в Египте. Садат к тому времени находился в состоянии изоляции, даже в своей стране. Его обещания “мира для региона” и “новой эпохи экономического процветания” так и не сбылись. Западные инвесторы не торопились вкладывать деньги в едва держащуюся на плаву египетскую экономику. В состоянии отчаяния правительство Египта готово было получать иностранные займы на условиях едва ли ни грабительских. Мухаммед Хейкал, главный редактор египетской газеты “Аль-Ахрам[16]”, писал в этой связи, что “со времен Исмаил-паши Египет не являл собой картину столь массовых и организованных грабежей”. Многие политические партии страны обвиняли Садата в попустительстве коррупционерам. Считалось, что его хорошие отношения с Вашингтоном не только не приносят никакой пользы, но даже опасны для страны. В 1980 г. президент разрешил бомбардировщикам ВВС США пользоваться египетскими авиабазами в Кене, Западном Каире и Рас-Банасе. В ноябре того же года 14 тыс. служащих наземных войск армии США, при поддержке самолетов тактической авиации, провели совместные с египетскими вооруженными силами маневры в пустыне, в условиях, приближенных к боевым. Египтяне все чаще задавались вопросом: какая польза их президенту от сотрудничества с американцами? Вместо того чтобы оказывать давление на Израиль, Вашингтон все чаще говорил о некоем неясном ближневосточном “стратегическом консенсусе”, направленном против воображаемой советской угрозы, которую мало кто уже был готов воспринимать всерьез.

А тем временем позиция Израиля отнюдь не становилась более продуктивной. Внешне отношения между двумя странами выглядели вполне корректными. В октябре 1980 г. президент Израиля Ицхак Навон[17] посетил Каир с государственным визитом. В декабре 1980 г. премьер-министр Египта Мустафа Халиль[18] и государственный министр Бутрос Бутрос-Гали были почетными гостями съезда Израильской партии труда в Тель-Авиве. 4 июня 1981 г. Садат и Бегин провели однодневную встречу на высшем уровне в Шарм-аш-Шейхе. А буквально через три дня израильтяне разбомбили иракский атомный реактор. Близость этих двух событий во времени была унизительной для Садата. А за этим последовали выборы, и Бегин сохранил свою власть. И все-таки, желая спасти ход мирного процесса, а также опасаясь подвергать риску намеченный на апрель 1982 г. отвод израильских войск из Синая, египетский лидер еще раз встретился с Бегином в конце августа 1981 г. в Александрии. В ходе встречи была достигнута договоренность о возобновлении в сентябре переговоров по вопросу Палестинской автономии, а также о расширении торговых связей, культурных и туристических контактов. Терпение и выдержка Садата были достойны удивления. Было очевидно, что он пытается выиграть время, не желая признавать неудачу своего любимого детища — ближневосточной мирной инициативы.

К довершению всех трудностей, стоявших перед Садатом, в начале 1980-х гг. исламский фундаментализм в Египте, как и повсюду в мусульманском мире, снова начал обретать силу и размах. Именно фундаменталисты, из числа всех критиков политики, проводимой Садатом, с особой ненавистью относились к прагматизму и прозападной ориентации президента. Кади[19] упрекали его в поощрении коррупции, в “предательстве” интересов палестинского народа и в стремлении к “союзу” с американцами и израильтянами. Магнитофонные кассеты с записями этих “обвинений” и “разоблачений” тиражировались тысячами копий. В числе тех, кто регулярно прослушивал такие кассеты, был и юный армейский лейтенант Халед Ахмад Шавки аль-Исламбули, принадлежавший к тайной группировке фундаменталистов, которые “приговорили” Садата к смерти. И вот в сентябре 1981 г. Исламбули узнал, что его включили в число участников большого военного парада, проводимого в Каире 6 октября, в годовщину форсирования Суэцкого канала (1973 г.). На этом параде, как обычно, должен был присутствовать Садат. И тогда молодой офицер принял решение лично привести в исполнение смертный приговор. Он посвятил в свои планы троих солдат своего подразделения. Когда после полудня 6 октября началось прохождение артиллерийской колонны, орудие и расчет Исламбули оказались в ближайшем к трибунам ряду. Выхватив пистолет, лейтенант приказал ничего не подозревавшему водителю тягача остановиться.

Был ровно час дня. На трибуне сидели Садат, рядом с ним вице-президент Хосни Мубарак и другие видные государственные деятели в окружении восьми телохранителей. Все, однако, были захвачены зрелищем пролетавших над площадью боевых самолетов и неотрывно смотрели вверх. Исламбули, спрыгнув с тягача, бросил гранату в сторону трибун. Трое солдат-сообщников также начали бросать гранаты и открыли стрельбу из автоматов. Пока их успели схватить, Садат был убит, и многие из сидевших на трибуне также были убиты или ранены. Вице-президент Мубарак каким-то чудом не получил ни царапины.

Реакция в Египте на убийство президента была более чем сдержанной. В день похорон улицы Каира выглядели пустынными. Для участия в траурной церемонии прибыли практически исключительно представители стран Запада. Соединенные Штаты представляли три бывших президента — Картер, Форд и Никсон, Великобританию — принц Чарльз[20]. От Франции прибыл Франсуа Миттеран, от Германии — канцлер Гельмут Шмидт[21]. Прилетел и Менахем Бегин, чтобы отдать последний долг своему “другу” и “партнеру по мирному процессу”. Бросался в глаза тот факт, что на похоронах присутствовали представители лишь трех стран Арабской лиги — Судана, Омана и Сомали. В день убийства “Радио Дамаска” заявило со всей откровенностью: “Предателя настигла смерть”. В Ливане и Ливии народ радостно танцевал на городских площадях.

В Египте девизом нового руководства стало слово “преемственность”. Вице-президент Мубарак вступил в права наследства столь же скоро и решительно, как и Садат в свое время наследовал Насеру. В первых же своих официальных заявлениях Мубарак торжественно заверил, что он “не отступит ни на йоту” от мирного курса своего предшественника. Тем не менее как в Вашингтоне, так и в Иерусалиме испытывали чувство серьезной обеспокоенности. На кораблях Шестого флота США была объявлена боевая готовность, и два самолета системы АВАКС приступили к патрулированию египетско-ливийской границы. В Израиле Бегин приветствовал заявление Мубарака и, в свою очередь, выразил уверенность, что египетский президент будет придерживаться существующих между странами договоренностей. Впрочем, обе стороны превосходно понимали, что в противном случае последняя стадия вывода израильских войск из Синая может затянуться на неопределенный срок. И тем не менее в сердцах израильтян затаилось опасение, что со смертью Садата мирный процесс может ожидать такая же участь.

Религиозные партии называют свою цену

После закончившихся с минимальным преимуществом выборов (июнь 1981 г.) Менахем Бегин вынужден был, для реализации своей шаткой победы с перевесом в один голос, приступить к многоходовым политическим комбинациям. Как всегда бывало в подобного рода ситуациях, ортодоксы приготовились к тому, чтобы добиться максимальных уступок в свою пользу. В прежние годы пребывания Партии труда у власти было достигнуто взаимопонимание относительно того, что соблюдение религиозных праздников и законов кашрута станет частью государственной системы, а вопросы “личного статуса” будут отданы в ведение раввината. Тогда ортодоксы не намеревались требовать чего-либо сверх ранее достигнутого и тем самым нарушать статус-кво, установившийся между религией и государством — во всяком случае, не в период первого правления Бегина (1977–1981 гг.), тем более что Ликуд мог тогда обходиться и без их поддержки в кнесете. К тому же Национальная религиозная партия прежде не отличалась экстремистскими настроениями. Впрочем, на протяжении нескольких последних лет в партийных рядах наметилось определенное изменение позиции, главным образом и в первую очередь по вопросу Иудеи и Самарии, то есть по вопросу внешнеполитическому. Однако вскоре — а именно в период выборов 1981 г. — Национальная религиозная партия отошла от сферы внешней политики и обратилась к политике внутренней. С одной стороны, несколько мандатов у Национальной религиозной партии отобрала Тами, этническая религиозная группировка, представлявшая главным образом выходцев из Марокко. С другой стороны, у НРП стали возникать явные опасения, что фундаментализм партии Агудат Исраэль сможет в большей степени выражать интересы их электората. Таким образом, лидерам Национальной религиозной партии, чтобы сохранить симпатии избирателей, ничего не оставалось, кроме как пойти по пути Агудат Исраэль и ужесточить свою позицию.

Такое решение было вполне прагматическим. Еще со времен избрания Бегина в 1977 г. неожиданно обнаружилось, что равновесие, установившееся между религией и государством, проявляет тенденцию к неустойчивости; именно тогда Агудат Исраэль приняла решение присоединиться к правительственной коалиции, чтобы увеличить свое влияние в процессе раздачи общественных должностей и привилегий. Теперь же, в условиях победы Бегина с минимальным преимуществом, ортодоксы осознали со всей ясностью, что настал момент, когда они смогут получить все требуемое, и притом в максимальной степени. Действительно, в коалиционном соглашении Ликуда, состоявшем из восьмидесяти трех пунктов, не менее пятидесяти было посвящено уступкам фундаменталистам и обязательствам по религиозным вопросам. В основном речь шла о таких знакомых требованиях, как включение галахических норм в национальную правовую систему, дополнительное финансирование религиозных учебных заведений, освобождение девочек из ортодоксальных семей от воинской обязанности. Но теперь соглашение включало и такие новые положения, как запрет на полеты авиакомпании Эль-Аль по субботам или “обязательство предпринять все возможные усилия для обеспечения большинства в кнесете” при рассмотрении предложений, связанных с поправками к Закону о возвращении.

Последний пункт являлся — раньше для Исраэль, а теперь и для Национальной религиозной партии — своего рода лакмусовой бумагой, верным средством для испытания того, насколько далеко Бегин готов зайти для удовлетворения их условий. Первоначальная поправка была принята кнесетом в годы правительства Голды Меир; это была формулировка, предложенная ортодоксами, согласно которой евреем признавался тот, чья мать была еврейкой, или тот, кто формально и официально принял иудаизм (Гл. XX. Кого считать евреем?) Такая формулировка не признавала еврейства не только жен-неевреек (как было во многих случаях с семьями, прибывшими из Советского Союза), но также и их детей, которые, таким образом, не могли вступать в брак с “истинными” евреями и которым отказывалось в праве на еврейские похороны. Единственным выходом для жен и детей был гиюр. В самом Израиле гиюр мог быть совершен, само собой, только ортодоксальными раввинами. А как насчет гиюра, совершенного за границей? Если новые предлагаемые поправки признают недействительным гиюр, совершенный консерваторами или реформистами, то существовала опасность нанести тем самым оскорбление миллионам евреев диаспоры. Собственно говоря, и Агудат Исраэль, и следовавшая ее примеру Национальная религиозная партия требовали принять именно такую поправку, и после выборов 1981 г. утверждение названной формулировки было определено ими как компенсация за их вхождение в коалицию. В конечном итоге Бегин вынужден был согласиться на это требование и, соответственно, включить в правительственную платформу обещание “прилагать усилия” для обеспечения в кнесете большинства голосов при рассмотрении предложений, связанных с поправками к Закону о возвращении. Впрочем, это большинство так и не оформилось. Не только Партия труда, но и представители либерально настроенных группировок в самом Ликуде тормозили любые попытки пересмотреть Закон о возвращении. Другое дело, что для достижения своих целей ортодоксам вовсе не обязательно было вносить официальные изменения в существующее законодательство. При молчаливом согласии правительства и непротивлении кнесета Министерство по делам религий просто-напросто отказывалось признавать евреями тех жен и детей, которые проходили гиюр за рубежом у раввинов неортодоксальных течений. Прискорбные последствия такой фундаменталистской политики сказались в том, что тысячи советских евреев предпочли ехать в страны Запада, а не в Израиль.

Наступательная политика ортодоксов отразилась также на экономике и безопасности Израиля. Во времена правления Партии труда девочки из религиозных семей имели возможность отказаться от прохождения воинской службы — при условии, что они могли убедительно подтвердить свою религиозность и соглашались пройти на протяжении определенного периода альтернативную службу в гражданском секторе. Но уже во времена первого правительства Бегина, с 1977 г., им достаточно было лишь чисто символически предстать перед призывной комиссией. Таким образом, число освобожденных от воинской службы существенно увеличилось — от 21 % в 1976 г. до 32 % в 1980 г.; при этом также значительно уменьшилось число проходящих альтернативную службу. После выборов 1981 г. Бегин, поддавшись нажиму ортодоксов, согласился запретить полеты Эль-Аль по субботам, и снижение доходов авиакомпании пришлось как раз на период общего экономического спада в стране. Все слои общества, включая и самые бедные категории населения, ощутили на себе последствия настойчивого наступления ортодоксов. В 1981 г. кнесет принял поправки к израильскому (достаточно либеральному) закону об абортах, исключив из него пункт о “соображениях социального характера” — согласно которому показанием для аборта, проводимого в государственном медицинском учреждении, могли быть экономические трудности. Это негативно сказалось на правах женщин из малообеспеченных семей, поскольку в частных клиниках аборты не были запрещены, но стоили очень дорого.

В конечном итоге ортодоксы получили все желаемое — в плане общественных должностей и привилегий, субсидий, налоговых льгот и освобождения от воинской службы. Доступ к материальным благам осуществлялся традиционно — через посредство Министерства по делам религий, которое всегда было вотчиной Национальной религиозной партии, даже во времена Израильской партии труда, и его бюрократический аппарат обеспечивал надежную занятость для нескольких тысяч функционеров в Верховном и местных раввинатах, религиозных советах и органах, контролирующих соблюдение кашрута. При Бегине Министерство по делам религий смогло увеличить свой бюджет в реальном выражении на 390 %! Кроме того, убедительным свидетельством роста значимости ортодоксов стало получение второго министерства — образования и культуры: этим призом они фактически завладели еще после первой победы Бегина, в 1977 г.

Новый министр образования и культуры, Звулун Хаммер, был основателем как “фракции молодых” в Национальной религиозной партии, так и религиозного поселенческого движения Гуш Эму ним (Гл. XXVIII. Главная тема: поселения). Нет ничего удивительного в том, что Хаммер, человек с такой биографией, увеличил на треть, за период 1977–1981 гг., бюджетные ассигнования государственным религиозным школам. Но если доля обучавшихся в государственных религиозных школах составляла все-таки 22 % от общего числа детей школьного возраста, то доля учащихся в школах ультраортодоксальной партии Агудат Исраэль не превышала 6 %. К тому же учебные заведения сети Агудат Исраэль едва достигали приемлемого профессионального уровня, и работали там в основном религиозные преподаватели с ограниченным кругозором, не знакомые не только с европейской культурой и языками, но зачастую даже с основными фактами истории Государства Израиль. Собственно говоря, раньше Агудат Исраэль и не претендовала на особое увеличение своей доли ассигнований из бюджета Министерства образования. При Хаммере же и учебные заведения сети Агудат Исраэль получили щедрые субсидии — до 12 % от всех правительственных ассигнований на образование и культуру.

Ко всему прочему, при Хаммере даже в государственных нерелигиозных школах было удвоено количество учебных часов, отведенных иудаизму. Такая переориентация имела резко негативные последствия для общего качества образования в стране, поскольку она была осуществлена за счет преподавания естественных и гуманитарных предметов. Но еще более прискорбным стало общее сокращение учебных часов — на 15 % в средней и на 4 % в начальной школе, причем это отнюдь не было результатом реорганизации учебной системы. Такое сокращение стало прямым следствием щедрого перераспределения фондов в пользу сети Агудат Исраэль и других религиозных учебных заведений, а также еще дороже обошедшихся министерскому бюджету налоговых льгот и освобождений от воинской службы для учащихся и преподавателей ешив. Негативные последствия этих сдвигов в системе культурных приоритетов достаточно скоро стали очевидными. В июле 1984 г. Ора Намир[22], председатель комиссии кнесета по вопросам образования, сообщила о вызывающем тревогу снижении уровня общих навыков чтения и письма в начальной школе, а также уровня знаний по естественным предметам в средней школе. На протяжении последних трех лет, при том, что оружие и военная техника стали значительно более сложными и совершенными, 17 % призывников Армии обороны Израиля стали испытывать серьезные трудности в чтении и письме на иврите. Таким образом, при всех краткосрочных политических выгодах и выигрышах, полученных Бегином и его союзниками из числа ортодоксов, складывающаяся ситуация, как указывал доклад Оры Намир, в долгосрочной перспективе могла стать угрозой для состояния национальной безопасности.

Национальный лагерь называет свою цену

В день похорон Садата, 9 октября 1981 г., Бегин имел сорокаминутную беседу с глазу на глаз с Хосни Мубараком, преемником Садата. Мубарак заверил израильского премьер-министра в том, что правительство его страны стремится к прочному миру. Бегин пообещал Мубараку, что Израиль выведет свои войска с Синайского полуострова в назначенный срок, к 26 апреля 1982 г. Тем не менее Мубарак ожидал наступления этого дня с плохо скрываемым беспокойством. Египетское телевидение регулярно показывало демонстрации протеста, устраиваемые 5 тыс. израильских поселенцев в Рафи-ахе, последнем поселенческом анклаве Ямита, причем эти демонстрации становились все более воинственными и ожесточенными. Собственно говоря, поселенцы Ямита противились эвакуации отнюдь не только по идеологическим мотивам. Начиная с 1967 г. они превратили этот уголок Синайского полуострова в цветущий сад и теперь ожидали должной компенсации за свое согласие уехать отсюда. Правительство Бегина было готово выплатить им такую компенсацию; более того, изначально предложенная сумма была увеличена на 20 % и в общей сложности составила почти 1 млрд долларов. Отмечалось, что компенсация поселенцу, покидающему Синай, была эквивалентна сумме заработка среднего израильского рабочего за 70 лет. Как бы то ни было, для поселенцев, принадлежавших к движению Гуш Эмуним, деньги ничего не значили. Они собирались, по соображениям идейного характера, сопротивляться эвакуации до конца.

Впрочем, этот конец настал скорее, чем ожидалось. Ариэль Шарон, бывший тогда министром обороны, сделал упреждающий ход и 26 февраля 1982 г. отдал приказ армейским частям перекрыть дороги Северного Синая. После этого военные приступили к выселению сотен жителей Ямита. Последние в большинстве своем оказывали лишь символическое сопротивление, и в массе своей покинули Синай 1 апреля; впрочем, небольшая по численности группа поселенцев, заняв места на крышах домов, принялась бросать в солдат подожженные автомобильные покрышки и обломки кирпичей. Эвакуация этой группы заняла три недели. Таким образом, 25 апреля, через пятнадцать лет после окончания Шестидневной войны, Синайский полуостров был возвращен Египту.

Между двумя странами продолжало существовать всего лишь одно, причем явно незначительное, расхождение по территориальному вопросу. Речь шла о судьбе Табы, представляющей собой клин земли площадью чуть более 500 квадратных метров, к югу от Эйлата. Обе стороны демонстрировали одна другой карты пограничного района, чтобы доказать справедливость своих претензий на этот анклав. Когда прямые переговоры потерпели неудачу, вопрос был передан в посредническую комиссию, и стороны согласились, в случае необходимости, прибегнуть к арбитражу. Тем временем все положения договора одно за другим претворялись в жизнь согласно графику. В районе Табы был открыт египетско-израильский контрольно-пропускной пункт, и в конце апреля состоялся первый рейс автобуса Каир—Тель-Авив. Количество египетских туристов, посетивших Израиль, было столь же невелико, как и сразу после заключения мирного договора; впрочем, все же страну посетило несколько делегаций на министерском уровне. Во всех прочих аспектах египетско-израильские отношения продолжали оставаться прохладно-формальными.

Основным фактором, определявшим температуру этих отношений, была негибкая позиция Бегина по вопросу о палестинском государстве. Имелись и другие факторы — в том числе провозглашение Иерусалима единой и неделимой столицей еврейского государства, бряцание оружием в Ливане (Гл. XXX. Раскаты грома с севера) и даже превентивный удар по иракскому ядерному реактору. И эти, и прочие случаи демонстрации силы, в плане как идеологическом, так и политическом, несомненно, были попытками как-то уравновесить отход с последних позиций на Синае. Подобно де Голлю, непрестанно говорившему о “величии Франции” при уходе из Алжира, Бегин не упускал ни единого случая — выступая с речами, давая интервью, участвуя в тех или иных церемониях, — чтобы не упомянуть о мистической силе возвращенной Эрец-Исраэль. Да и что могло его теперь остановить? Нынешнее правительство образца 1982 г. очень сильно отличалось от того правительства, которое пришло к власти в 1977 г. В нем не было ни Даяна, ни Вейцмана, ни Ядина. Правящую четверку составляли теперь сам Бегин, министр обороны Ариэль Шарон, министр иностранных дел Ицхак Шамир[23] и начальник Генштаба Рафаэль Эйтан. Эти четверо, все как один, были сторонниками жесткой политики, пользовались абсолютной поддержкой религиозного лагеря, а также членов партии Хе-рут и той многочисленной части малоимущего населения страны, которая всегда охотно откликалась на любые проявления националистического превосходства.

И вот в декабре 1981 г., осознавая приближение решающего момента на Синае, Бегин предложил народу совершенно невообразимую компенсацию. Речь шла о севере страны, о Голанских высотах. Достигнутое в мае 1979 г. сирийско-израильское соглашение о разъединении сохраняло свою силу, и Дамаск скрупулезно соблюдал свои обязательства в рамках этой договоренности. Сохраняя свое господствующее положение вдоль линии разъединения, Израиль мог усиливать и укрупнять существующие поселения, а также основывать новые. Более того, в отличие от Западного берега, Голанские высоты не были территорией, по поводу которой могли бы возникнуть международные споры. Ни одна из западных стран, ни даже Египет, как представитель арабского мира, не оказывали на Израиль нажима и не требовали его ухода с Голан, которые практически всеми рассматривались как вполне законный оборонительный рубеж. Правда, после Кэмп-Дэвида 6 тыс. израильских поселенцев в этой зоне начали ощущать некоторое беспокойство за свое будущее. Так, в конце 1979 — начале 1980 г. они распространяли петицию протеста относительно ухода с Голан, и этот документ в конечном итоге подписало более 760 тыс. человек, включая 70 депутатов кнесета, а в их числе — Перес, Рабин, Алон и Бар-Лев. Правда, мало кто из израильских политиков — исключая разве что членов партии правой ориентации Тхия — поднимал вопрос об аннексии Голанских высот.

И вот, в декабре 1981 г., к немалому удивлению оппозиционных партий, Бегин обратился к кнесету с предложением одобрить закон, распространяющий на Голанские высоты “израильское законодательство, юрисдикцию и административное право”. В этой связи он сослался на целый ряд прецедентов. Один из них имел “исторический характер” — на протяжении краткого периода в довольно отдаленном прошлом евреи проживали на этой территории. Более значимым было упоминание о том, что до 1967 г. довольно длительное время сирийцы обстреливали израильские поселения и совершали террористические вылазки. Даже после подписанного в мае 1974 г. соглашения о разъединении с Сирией, подчеркивал премьер-министр, Дамаск неоднократно совершал “враждебные и воинственные действия”, направленные против Израиля. Сирийские власти запретили гражданскому населению вернуться в Кунейтру, отвергали все попытки Израиля начать переговоры и отказывались признать Резолюцию ООН № 338, осуждающую применение силы. Более того, режим Асада оказывал военную помощь и политическую поддержку террористам, действующим как против Израиля, так и против еврейских объектов в Европе.

Нельзя сказать, что высказанные Бегином обвинения были в полной мере связаны с текущим моментом. Здесь он также прибегал к компенсирующей тактике, призванной отвлечь внимание от отвода войск с Синайского полуострова. Как бы то ни было, его действия застали политиков Блока врасплох — точно так же, как и законопроект о едином и неделимом Иерусалиме. Пренебрегая всеми правилами законодательной деятельности, требующими принятия закона в трех чтениях, Бегин нашел возможность провести его через кнесет за один день, 14 декабря; закон поддержали 63 депутата (в том числе и восемь членов Блока), против проголосовал 21 депутат. Как по сути, так и в процедурном плане Закон о Голанских высотах обладал сомнительной легитимностью. Он, в частности, нарушал положения Резолюций ООН № 242 и 338, которые обязывали Израиль вести мирные переговоры с Сирией, основанные на отводе войск с “территорий” к безопасным и общепризнанным границам. Ведь в рамках Кэмп-Дэвидских соглашений Египет и Израиль подтвердили, что эти резолюции ООН являются основой для мира “не только между Египтом и Израилем, но также между Израилем и всеми его соседями, которые выразят готовность вести с Израилем мирные переговоры на их основе”. Таким образом, своими действиями Бегин мог серьезно дестабилизировать ближневосточную ситуацию. Теперь, когда завершался отвод израильских войск с Синайского полуострова, Египет был вынужден смириться с еще одним провоцирующим поступком Израиля. Это был очередной вызов как странам Европы, так и, пожалуй, Соединенным Штатам.

Со времени своего прихода к власти в 1977 г. Бегин лелеял одну мечту: чтобы Соединенные Штаты формально и официально признали Израиль своим союзником. Разумеется, Джимми Картер не был склонен заявлять об этом официально. Большие надежды Бегин в этом смысле возлагал на администрацию Рейгана. Разумеется, реакция Израиля на сделку США с Саудовской Аравией при продаже самолетов системы АВАКС была не лучшим началом для развития особых отношений с США, а бомбежка иракского ядерного реактора только усугубила негативное отношение Вашингтона к Израилю. Тем не менее Бегин не оставил своих попыток, и вот в ноябре 1981 г. он нашел потенциального союзника в лице государственного секретаря США Александра Хейга. Именно Хейг убедил Рейгана формализовать американо-израильское стратегическое сотрудничество в виде “Меморандума о взаимопонимании”. Он объяснил президенту, что такой жест умиротворит Израиль в то время, когда США и Египет приступили к проведению совместных военных учений. Во всяком случае, этот документ не представлял собой ничего особенного. В его рамках оговаривались взаимные обязательства в случае советско-американской конфронтации на Ближнем Востоке. Впрочем, скромные возможности Израиля сводились, в сущности, к поставке разведывательной информации — а это осуществлялось и так, еще до Меморандума. К тому же вряд ли СССР намеревался предпринять против Израиля такую непосредственную атаку, которая могла бы потребовать американской реакции. Собственно, и в случае нападения на Израиль со стороны любой из арабских стран Соединенные Штаты не брали на себя каких-либо обязательств, кроме тех достаточно общих заверений, которые были сформулированы ранее, в рамках соглашения о разъединении (1975 г.) и египетско-израильского мирного договора (1979 г.).

Но какова бы ни была ценность “Меморандума о взаимопонимании”, Бегин, поспешив 14 декабря 1981 г. принять Закон о распространении израильского законадательства на Голанские высоты, тем самым собственноручно торпедировал этот документ. Возмущенные бесцеремонностью Израиля, Рейган и Хейг объявили о “временном прекращении” действия Меморандума — а также о том, что США приостанавливают продажу Израилю вооружений на сумму 300 млн долларов. В ответ на это Бегин также высказал свое возмущение. Пригласив к себе 20 декабря посла США Сэмюэла Льюиса, премьер-министр гневно обвинил Соединенные Штаты в том, что они ведут себя с Израилем как “с банановой республикой”. Меньше чем через час пресс-секретарь Бегина передал средствам массовой информации полный текст беседы премьер-министра с послом. Таким образом, буквально накануне того, как Израиль приступил к завершению отвода своих войск с Синайского полуострова, премьер-министр в очередной раз продемонстрировал образец национальной гордости и суверенную свободу действий.

План “прагматических” поселений

К 1981 г. Израиль уже владел более чем 31 % всех земель Иудеи и Самарии. Однако число поселившихся там евреев не превышало 18 тыс. человек, причем значительную их часть составляли сторонники религиозного поселенческого движения Гуш Эму ним, молодые мужчины и женщины, готовые, по идеологическим соображениям, жить в отдаленных и изолированных поселениях, окруженные со всех сторон арабами. Максималистскому видению 300 тыс. евреев, проживающих в Иудее и Самарии, явно было не суждено осуществиться, если бы это зависело исключительно от людей религиозных и националистически настроенных. Необходим был более прагматический подход. И такую альтернативу предложил Ариэль Шарон, который во втором правительстве Бегина занимал пост министра обороны. Его предложение было основано на чувстве откровенного, здорового эгоизма: израильтяне, как он заметил, начали проявлять интерес к комфортной жизни вне города — таким образом, следовало расширить уже существующие пригороды Тель-Авива и Иерусалима за пределы Зеленой черты, на территорию Западного берега. По инициативе Шарона правительство предложило участки на Западном берегу как коммерческим строительным фирмам, так и частным лицам, причем на условиях, значительно более благоприятных, чем при покупке земли на территории Израиля. К тому же лица, поселявшиеся там, теперь чувствовали себя более уверенно в психологическом плане, осознавая, что они строят свои дома не на “иностранной” территории — ведь они оставались под охраной израильского закона, и на них распространялось действие израильского административного права.

Такая комбинация побудительных стимулов дала немедленные и впечатляющие результаты. В качестве примера можно рассмотреть судьбу Ариэля (ранее эта арабская деревушка называлась Харис), еврейского поселения на Западном берегу, которому была уготовлена судьба еврейской “столицы” Самарии. К 1982 г. там уже проживало 350 семей, и в последующие два года к ним намеревалось присоединиться еще 1650 семей. Получив правительственные гарантии, частные застройщики предоставляли такие умеренные ставки процента по закладной, что еврейская семья могла позволить себе приобретение виллы с четырьмя спальнями, построенной на большом земельном участке, причем из окон открывался прекрасный вид, а дети имели возможность учиться в превосходно оборудованной школе — и все это по цене крохотной квартирки в густонаселенном районе Тель-Авива. Как и большинство поселений Самарии, Ариэль был, по сути дела, “спальной” общиной. Большинство его работавших жителей ездило каждый день в Тель-Авив и другие города приморской равнины, что занимало порядка сорока минут. Аналогичные городки появились и в других местах Самарии — к примеру, Нофим, расположенный на расстоянии примерно часа езды от Тель-Авива, или Маале-Адумим, находящийся в десяти минутах езды от Иерусалима. Израильтяне тысячами перебирались на Западный берег в начале и середине 1980-х гг. — причем они ехали не для того, чтобы вести жизнь первопоселенцев, а чтобы улучшить свой жизненный уровень.

Однако же платить за доставшееся практически даром жилье и дешевые закладные пришлось в конечном итоге правительству. Только за период 1977–1983 гг. это обошлось государственной казне в 850 млн долларов — цифра включала не только субсидированное жилье, но также и строительство школ, и сооружение всей инфраструктуры — дорог, водопровода, канализации, линий электропередачи. Более того, к этим расходам добавились еще и налоговые льготы, предоставленные организациям и отдельным предпринимателям, занимавшимся обустройством новых поселенцев на Западном берегу, а также заработные платы сотен государственных служащих, курировавших дела вновь созданных общин. Помимо названных государственных расходов, связанных с новыми поселениями, в это дело было еще вложено — частными застройщиками — не менее 1 млрд долларов. Когда Ликуд отменил введенный в свое время Партией труда запрет на приобретение земли частными лицами, израильские брокеры (совместно с их арабскими партнерами) ринулись на территории в поисках земельных участков, чтобы немедленно скупить их и впоследствии перепродать по взвинченным ценам. Очень скоро это спекулятивное безумие стало неконтролируемым и уже не просто недобросовестным, а противозаконным. В докладе Государственного контролера Израиля за 1983 г. указывалось, что значительная часть земель на Западном берегу была приобретена еврейскими брокерами обманным путем, у пожилых и неграмотных палестинцев. Немало этих брокеров были людьми, близкими к верхушке Ликуда, а то и вовсе друзьями Шарона. Собственно говоря, Ликуд даже посылал своих доверенных представителей в Нью-Йорк для того, чтобы способствовать процессу продажи земель Западного берега (в числе этих представителей был и Эгуд Ольмерт[24], депутат кнесета, впоследствии мэр Иерусалима, премьер-министр Израиля).

К декабрю 1983 г. на Западном берегу существовало не менее 103 поселений. Правда, там все еще проживало лишь 25 тыс. евреев, но к этой цифре следовало добавить еще те 65 тыс. евреев, которые стали жителями иерусалимских пригородов, распространившихся к востоку от Иерусалима. Вместе взятые, они составляли около 100 тыс. человек, или 10 % всей численности населения территории Западного берега (включавшего и арабов Восточного Иерусалима). Конечно, это было лишь началом, но сформировавшееся ядро еврейского населения могло дать импульс тому экстенсивному росту, о котором говорил Шарон. В свою очередь, иерусалимские пригороды, созданные в 1980-х гг., способствовали созданию новой ситуации в стране. В Израиле каждый поселенец имел, как минимум, четырех родственников, которые были готовы поддержать его право проживать на территориях. В сумме это составляло число голосующих, достаточное для избрания от десяти до двенадцати членов кнесета, и благодаря этим голосам можно было создать непреодолимые трудности при рассмотрении любого предложения об уходе с территорий.

Палестина: политика кнута и пряника

По мере того как правительство Бегина расширяло свою поселенческую деятельность, палестинцы также изыскивали способы и возможности противостояния, чтобы не допустить включения новых поселений в состав Израиля. На протяжении многих лет развивалась палестинская литература протеста, начало которой положили такие израильские арабы, как Салем Джубран, Тауфик Зайяд и Махмуд Дервиш. В районе между Иерусалимом и Рамаллой возникло множество театральных групп, чьи спектакли на волнующие националистические темы вызывали восторженный прием аудитории. Большой популярностью пользовались и четыре новых журнала, начавших выходить в Иерусалиме, авторы которых горько жаловались на жестокость израильского правления и возмущались отсутствием у палестинского народа своих властных структур.

Все они, не скрывая, объявляли о своей идеологической приверженности (а то и организационной принадлежности) к ФАТХ или к иным группировкам ООП. В самом деле, к 1970-м гг. эта террористическая конфедерация взяла под жесткий идеологический контроль десятки тысяч молодых палестинцев. Радикалы вроде Абу Ияда[25] напрямую говорили рядовым членам движения о своем нескрываемом намерении — цитируя резолюцию конгресса ФАТХ, состоявшегося в июне 1981 г., — “ликвидировать сионистское образование”. Впрочем, среди израильских палестинцев было немало и сторонников сдержанной политики. В частности, мэр Бейт-Лехема Э. Фрей[26] выражал интересы многочисленных торговцев и других деловых людей, пользовавшихся в свое время поддержкой хашимитской администрации, которые выступали за сосуществование между Израилем и независимым палестинским государством. Правда, в атмосфере нагнетаемых ООП страхов влияние Э. Фрея и других умеренных политиков было незначительным.

Атмосферу непримиримости в немалой степени создавали студенты шести университетов Западного берега. Самым большим из них был Бир-Зейт, находящийся в Самарии; в нем училось 2 тыс. студентов, причем в большинстве своем это были жители небольших деревень и обитатели лагерей беженцев. В начале 1980-х гг. его студенты настолько часто устраивали демонстрации протеста, забрасывая при этом израильский военный транспорт и частные автомобили камнями, что власти вынуждены были периодически закрывать университет на несколько дней, а то и недель.

В начале 1982 г., когда Университет Бир-Зейт был закрыт на весьма продолжительный срок — два месяца, — по всему Западному берегу прокатилась волна особо ожесточенных демонстраций. Пятнадцать арабских студентов погибли, почти сто были ранены, и несколько сот человек арестовано. Правительство Бегина не намеревалось проявлять сдержанность по отношению к зачинщикам беспорядков. В прежние времена, начиная с 1967 г. и до конца 1973 г., позиция Даяна касательно ситуации на территориях основывалась на принципах невмешательства и сдержанности. Затем, после Войны Судного дня, начался процесс радикализации палестинской молодежи, а потом, после муниципальных выборов 1976 г., политическую власть захватила ООП. Уже во время пребывания у власти первого правительства Бегина израильская военная администрация стала принимать жесткие меры по отношению к националистически настроенным арабским мэрам, задерживая выплаты бюджетных ассигнований, а то и вовсе отказываясь выплачивать деньги и выдавать лицензии, вызывая их в суд, подвергая допросам, а то и домашнему аресту.

Начиная с ноября 1981 г., после формирования второго правительства Бегина, направление правительственной политики на территориях определял Ариэль Шарон. Приняв на себя эти функции, в дополнение к обязанностям министра обороны, Шарон учредил новую “гражданскую” администрацию Палестины, которая, в сущности, выполняла, скрываясь за ширмой нового названия, старые функции военной администрации. Министр обороны поставил перед собой две цели: во-первых, подменить гражданскую администрацию, о которой шла речь в Кэмп-Дэвидских документах, послушным ему режимом, и, во-вторых, установить связи с возможными альтернативными — то есть не принадлежавшими к ООП — арабскими лидерами Западного берега. Для достижения второй цели Шарон ориентировался на “Сельские лиги” — не имевшую строгой структуры организацию, объединявшую палестинских фермеров и учителей сельских школ, которая начала формироваться в конце 1970-х гг., ставя перед собой задачу модернизации своих общин. В отличие от ООП, устанавливавшей связи между своими звеньями по большей части в кругах непостоянной и националистически настроенной городской элиты, “Сельские лиги” не имели никаких контактов ни с городскими общинами, ни со штаб-квартирой ООП в Бейруте. Помимо всего прочего, общий настрой членов “Сельских лиг” был проиорданским. Все эти обстоятельства были приняты во внимание как Шароном, так и его вновь назначенным “гражданским” администратором Менахемом Милсоном, профессором арабской литературы Еврейского университета в Иерусалиме.

Милсону был предоставлен открытый счет для установления и поддержания контактов с руководителями “Сельских лиг”, и палестинцы получили 15 млн долларов в качестве фондов развития — для строительства школ и медицинских учреждений, прокладки дорог, сооружения систем водоснабжения и линий электропередачи; им также были даны заверения в том, что членам “Сельских лиг” гарантируются приоритеты в трудоустройстве и жилищном строительстве. Кроме того, руководству “Сельских лиг” было предоставлено право выдачи лицензий на строительство и коммерческую деятельность для членов их общин. Напротив, лица, известные в качестве сторонников ООП, не могли рассчитывать не только на все эти блага, но и на получение менее значительных льгот, включая водительские права или разрешение на поездку в Иорданию в летний период. Города и сельские населенные пункты, где у власти находились активные сторонники ООП, довольно скоро оказались на грани бюджетного кризиса. К началу 1982 г. влияние ООП на территории Западного берега хотя и не прекратилось, но оказалось в известной степени ослабленным.

Реализуя свою политику кнута и пряника, Милсон исходил из предположения, что иорданские власти с пониманием отнесутся к усилиям Израиля по ограничению влияния ООП на территории Западного берега, при одновременной поддержке традиционно проиорданских элементов. Этого, однако, не произошло. В марте 1982 г., поддавшись сильному политическому давлению тысяч палестинцев Западного берега, премьер-министр Иордании Мудар Бадран[27] подписал указ, заочно приговаривавший ряд активистов “Сельских лиг” к смертной казни. После того как доверие к “Сельским лигам” было столь явным образом подорвано, Милсон вынужден был прибегать исключительно к политике силы. Теперь мэры, которые отказывались сотрудничать с израильскими властями, подлежали немедленному смещению. По указанию Милсона члены городских советов и редакторы местных газет подвергались запугиванию, арестам, а иногда и депортации “за подстрекательство к насилию”.

Для палестинцев не было наказания более страшного, чем депортация. “Подстрекатели” и “нарушители порядка” арестовывались военными, доставлялись к границе и буквально выталкивались на территорию соседнего государства. До 1969 г. процедура депортации осуществлялась в основном на мостах Алленби и Дамия через реку Иордан. Но когда хашимитские власти перестали принимать депортированных, Израиль стал переправлять осужденных через северную границу с Ливаном. В последние годы правления Рабина практика депортации все чаще стала подвергаться резкой критике, и потому ее несколько смягчили. При Бегине, однако, депортации возобновились, и количество приговоров находилось в прямой зависимости от масштабов происходящих беспорядков.

Поселенцы: самоуправство вместо закона

Масштабы беспорядков значительно увеличились после переизбрания Бегина в 1981 г. Интенсификация поселенческих программ довела настроения на палестинской улице до точки кипения. В качестве классического примера обратимся к ситуации в Хевроне. Развитие поселения Кирьят-Арба происходило, по мнению его основателя раввина Моше Левингера[28], недостаточно быстрыми темпами. В 1975 г. жена рабби Левингера, американка по рождению, организовала сидячую демонстрацию протеста в центре Хеврона, в здании Гадасы, которое было еврейской собственностью еще до событий 1929 г. (резня евреев в Хевроне). Даже Бегин первоначально расценил эти действия как провокацию. Затем, однако, под давлением шквала протестов со стороны ортодоксов и представителей правого лагеря, правительство приняло решение приступить к восстановлению старого еврейского квартала Хеврона, включая и пустующую ешиву. На протяжении практически года правоверное мусульманское население Хеврона пребывало в состоянии крайнего возмущения. Потом, весной 1980 г., какой-то студент ешивы, не местный житель, случайно забрел в Касбу в арабской части Хеврона и был там убит. После этого еврейские поселенцы из Кирьят-Арбы ворвались в Хеврон, без разбору нанося ущерб арабской собственности. Арабы отреагировали с такой же яростью; пятеро евреев были убиты, шестнадцать получили ранения. В город были введены армейские части; после разрушения домов, где, как предполагалось, арабы устроили засаду, мэр Хеврона Фахд Кавасмех и двое членов городского совета были депортированы через ливанскую границу. Поселенцы тем временем продолжали нападать на арабских школьников, забрасывать камнями арабские дома, выкорчевывать принадлежавшие арабам оливковые деревья.

И вот в феврале 1982 г., в ответ на действия поселенцев и в результате подстрекательной деятельности ООП, на Западном берегу вспыхнули беспорядки, равных которым еще не было за пятнадцать лет израильского контроля. На протяжении следующих полутора месяцев было убито одиннадцать палестинцев, и еще около двухсот получили ранения. В конце марта мэр Шхема Бассам аль-Шака и мэр Рамаллы Карим Халеф были смещены со своих постов за “подстрекательство к массовым акциям протеста”. В середине апреля Алан Гудман, новый репатриант из США, находясь в состоянии яростного исступления, проник на Храмовую гору и, приблизившись к древней и почитаемой мечети Аль-Акса, открыл огонь из автомата, который имелся у него как у солдата срочной службы. Он убил двенадцать арабов и еще двенадцать ранил, прежде чем его обезвредили армейские снайперы. Это случилось через три недели после массовых беспорядков на Западном берегу — стечение обстоятельств не менее трагичное, чем само преступление Гудмана. Последовавшие за этим волнения и беспорядки привели к гибели еще двух арабов, и двести человек было ранено.

Что бы ни говорилось о необходимых мерах безопасности, но наказания, налагавшиеся на арабских и израильских преступников, совершивших похожие преступления, были различными. В середине марта 1982 г. араб-подросток из деревни Синджал был застрелен жителем соседнего еврейского поселения, и израильтянин не был привлечен к судебной ответственности. 24 марта в Хевроне израильтяне открыли огонь по группе арабских подростков, забрасывавших камнями их автомобили, и один из подростков был убит. Не было произведено никакого полицейского расследования, и никого не привлекли к судебной ответственности. В конце октября еще один арабский подросток, кидавший камни, был убит еврейским поселенцем; тот был арестован местными полицейскими, но до суда дело снова не дошло. На протяжении 1982 г. еще по меньшей мере шестеро палестинцев, кидавших камни в евреев, погибли от рук гражданских лиц, и никто из них не был даже задержан для допроса. Во многом это самоуправство можно было отнести за счет полученного поселениями независимого статуса. Поселенцы, призванные на резервную воинскую службу и проходившие ее в своих поселениях, как правило, ссылались на принцип презумпции невиновности, равно как и на то, что “действовали в пределах самообороны”. В самом Израиле их действия получали безусловную политическую поддержку. Не менее значительной была и финансовая поддержка, оказываемая им в США (Гл. XXXV. Запоздалая игра мускулами).

И все же этот настрой вседозволенности, царивший в правом лагере, превзошел все пределы после событий начала июня 1980 г. За месяц до этого шестеро евреев были убиты и шестнадцать ранены арабами, устроившими засаду в Хевроне. И теперь подозреваемые в подстрекательстве должны были ответить за содеянное. В числе мишеней были выбраны мэр Наблуса Бассам аль-Шака, мэр Рамаллы Карим Халеф и мэр Аль-Биры Ибрагим Тавил — все, как один, откровенные сторонники ООП. В ночь на 1 июня два еврейских поселенца из западной части Самарии приехали в Наблус и припарковались возле дома мэра аль-Шака. Под покровом темноты они подложили взрывное устройство в автомобиль мэра. На следующее утро аль-Шака сел за руль, повернул ключ зажигания, и взрывом ему оторвало ноги. В Рамалле мэр Халеф, после взрыва бомбы в его автомобиле, лишился одной ноги. В это же время в Аль-Бире друз, сапер Армии обороны Израиля, был вызван для обследования автомобиля мэра города Тавила. Он случайно задел натяжную проволоку, укрытую в соседней цветочной клумбе, и в результате взрыва лишился зрения. В тот же день на рынке Хеврона была брошена граната, и одиннадцать арабов получили ранения.

Взаимные обвинения высказывались с обеих сторон. Даже премьер-министр Бегин счел необходимым осудить покушения на арабских мэров. Прошло, однако, несколько месяцев, и ничего так и не было сделано для поиска виновных. Лица, занимавшие достаточно высокие посты в политических структурах, смогли, не привлекая особого внимания к своим действиям, блокировать все попытки провести расследования. Ко всему прочему, налицо была структурная асимметрия законодательства. На территориях возникли две правовые системы — одна для палестинцев, другая — для израильтян. Клод Кляйн, профессор юриспруденции Еврейского университета в Иерусалиме, сравнивал ситуацию на Западном берегу с положением дел в США, на Диком Западе. Там тоже охрана порядка была возложена на федеральные войска, но, задавался вопросом профессор, “в случае конфликта между колонистами и индейцами, кого обычно защищали федералы?”.

Аресты по делу о заминированных автомобилях были произведены лишь через четыре года, в мае 1984 г. Тридцать семь израильтян, в большинстве своем члены Гуш Эму ним, а также три старших армейских офицера, связанных с военной администрацией, были преданы суду по обвинениям в совершении различных преступлений от “покушения на убийство” до “членства в террористической организации”. Когда в середине июня начались, наконец, судебные слушания, выяснилось, что многие из подсудимых были и ранее замешаны в различных противоправных деяниях. Помимо покушений на мэров, речь шла об убийстве четырех арабских студентов, а также о попытках, к счастью вовремя предотвращенных, подложить бомбы в автобусы, перевозившие палестинцев на территорию Израиля и обратно в часы пик. Накануне процесса президент страны Хаим Герцог[29], а также многие депутаты кнесета, журналисты, представители академических кругов осудили поведение подсудимых, назвав его “отвратительным” и “представляющим моральную угрозу” для народа Израиля.

Были, однако, и другие люди, занимавшие не менее высокое положение в израильском обществе, которые придерживались противоположной точки зрения. Выступая на заседании кнесета, заместитель спикера Меир Коген-Авидов[30] (Ликуд) заявил: “Я всем сердцем за обвиняемых. Эти ребята — гордость Израиля. Они из числа самых лучших”. Министр науки Юваль Неэман, председатель партии Тхия, отказался осудить покушение на арабских мэров непосредственно после события и сохранял молчание во время судебного процесса. Точно так же вел себя и Ицхак Шамир, недавно сменивший Бегина на посту премьер-министра (Гл. XXXII. Выборы на грани экономического краха). “Пока еще слишком рано говорить о смягчении наказания”, — только это и отвечал Шамир на все вопросы о подсудимых, а также об их деяниях. Все обвиняемые были осуждены — но никто на пожизненное заключение. Похоже, что начали сбываться самые дурные предчувствия президента Герцога.

И в самом деле, эти предвидения, казалось, с равной неизбежностью затрагивали весь комплекс мучительных для Израиля проблем: культуркампф между ортодоксами и неортодоксами, невыносимое чувство взаимной обиды двух секторов общества — восточного и европейского, раскол между теми, кто придерживается умеренных взглядов по территориальному вопросу, и непримиримыми сторонниками идеи Эрец-Исраэль на Западном берегу (число которых постоянно увеличивалось). К весне 1982 г. страна испытывала беспокойство, почти тревогу, причем в значительно большей степени, чем когда бы то ни было со времен окончания Войны Судного дня. Никто, правда, не утверждал, что существование Израиля находится под угрозой. Но, однако, было очевидно, что страна вот-вот может перешагнуть порог, за которым принципы ее демократического существования подвергнутся самой серьезной опасности.