История одной семьи

1

Несколько дней подряд я избегала встреч с Микеле. Ходила другой дорогой, чтобы не столкнуться с ним. Я раньше всех выбиралась из дома и останавливалась полюбоваться морем, чайками, парящими в ослепительном свете раннего утра, синей линией горизонта. Однако никак не могла избавиться от мысли, что обошлась с Микеле слишком резко. Я вспоминала наши разговоры и его застенчивость; кроме того, он был моим единственным другом. Потом я заставляла себя ни о чем не думать, сосредоточить взгляд и мысли на какой-нибудь точке в море, и этого хватало, чтобы почувствовать себя счастливой. Время после школы я проводила дома, в учебе, что, несомненно, дарило душевный покой маме, да и у папы не болела голова обо мне. Я заучивала латинские окончания в ванной, а вечером в постели прилежно штудировала первые главы «Божественной комедии», пыталась заработать хорошие оценки по математике и продолжала подпитывать свою страсть к истории.

Доделав домашнее задание, я проскальзывала в подвал под предлогом того, что мне надо поставить на место бутылку или поискать что-нибудь, и ласково гладила книги отца. К тому времени он читал уже не так часто, бумага пожелтела и покрылась пылью. Иногда я вытаскивала на свет мою старую подругу Зору. Я восхищалась ее изображением на обложке, позволяла пальцам пробежаться по ее распущенным светлым волосам, но не более. Что-то мешало мне снова взяться за ее исполненные либидо приключения. Хотя я очень старалась чем-то занять каждую минуту, но все равно скучала по Микеле. Внутри копились беспокойство и нервозность. Я боялась, что вся эта сумятица рано или поздно разорвет меня на части. Однажды вечером мне даже показалось, что я вижу призрак тети Корнелии рядом с кроватью. Я долго плакала, зарывшись лицом в подушку, а тетя наклонилась ко мне и поцеловала меня в опухшие веки.

— Я сейчас расскажу тебе историю о любви, — прошептала она, глядя на меня большими кукольными глазами. У нее, как и рассказывала мама, были косы и платье в горошек. — Жила на свете маленькая-премаленькая девчушка. Остальные ее не замечали, и она, вконец отчаявшись, убедила себя, что и правда невидима. Она проходила сквозь стены домов, сквозь запертые двери, стала легкой, как воздух, невесомой, как дыхание. Она слушала разговоры других людей, злословие тетушек-соседок, болтовню стариков за барной стойкой, сальные шуточки рыбаков на пристани. Слушала и запоминала все. Она была невидимой, но очень сообразительной и разумной. Иногда она задавалась вопросом, для чего ей все эти бесполезные разговоры, которые она слушает и копит в себе.

Такие сказки я слышала от мамы, но сейчас их пересказывала мне тетя Корнелия.

— Однажды она ходила по рынку, смотрела на прилавки, где были аккуратно разложены фрукты и овощи. Она примеряла одежду, которая висела тут же; ей нравились женственные наряды, но ее тело все еще оставалось телом нежного ребенка, никак не хотело расти. Именно тогда девочка увидела его, и он увидел ее. Он отмерял ткань, а потом поднял глаза и обнаружил маленькую девочку как раз там, куда был направлен его взгляд. Она принялась оглядываться по сторонам, задаваясь вопросом, как ему удалось заметить ее, ведь она невидима. И все же мальчик уставился прямо на нее. «Вдруг он не обратит внимания, — мечтала малышка, — на мои рахитичные плечи и плоскую грудь, подстриженные под горшок волосы, длинные тонкие руки и полные слез глаза?» Она заправила прядь за ухо, но немедленно вернула ее на место — не хотела, чтобы незнакомец заметил оттопыренные уши, единственную выдающуюся часть ее маленького тела. Мальчик выбрал кусок ткани переливчатого зеленого цвета, протянул ей, и она неловко взяла его в руки. «Тебе это очень подойдет», — сказал мальчик и широко, искренне улыбнулся. Он был красив, с точеным телом и сверкающими карими глазами. И внезапно она тоже почувствовала себя прекрасной, словно уже надела то изумрудно-зеленое платье. Тут с девочкой произошла странная вещь. Как будто открылась дверь. Или даже десятки дверей. И она пошла по длинным и светлым коридорам, полным чудес, мимо больших комнат, скрытых от чужих глаз, солнечных садов, террас с множеством цветущих растений. «Хочешь примерить платье, малышка?» — спросил голос позади нее. Старая толстая тетка осматривала ее с головы до ног. Маленькая девочка прижала к груди кулачок. «Вы это мне?» — недоверчиво спросила она. И с этого момента поняла, что больше не невидимка.

— Кто эта маленькая девочка, тетя? — спросила я призрак, чуть не плача.

Но тетя исчезла. Даже сегодня, будучи зрелой и скептически настроенной женщиной, я не в силах объяснить, действительно ли то был просто сон, или же мама никогда не ошибалась насчет души тети Корнелии.

Через какое-то время я все же собралась слухом и снова начала встречаться с Микеле, оправдав свое отсутствие мнимой болезнью. Я решила не спрашивать его о старшем брате. Каждый из нас хранил свои секреты. Наши семьи не были идеальными, как и мир, в котором мы росли. Я притворилась, будто мы оба невидимы, как та маленькая девочка из сказки тети Корнелии.

Однажды утром — мы только что пришли на автобусную остановку — Микеле придержал меня, прежде чем я успела войти в автобус:

— Не ходи в школу сегодня.

— Ты с ума сошел?

— Всего один день. Что с тобой случится? Клобучницы даже не заметят. А я подделаю подпись твоего отца, у меня хорошо выходит. Знаешь, сколько раз я подделывал подпись своей мамы?

— Не знаю, Мике. Но я так не поступаю, и потом, монахини могут что-то заподозрить.

— Только сегодня. Один день, и больше никогда. Посмотри, какое чудесное солнце. Сейчас февраль, а похоже на весну. Мы пойдем к морю. Будем валять дурака все утро. Ты покажешь мне, как говорит сестра Линда, и мы будем смеяться часами. В конце концов, ты Малакарне или нет? Побудь Малакарне и для меня хоть разок. А потом вернешься к своей жизни примерной ученицы, и больше никаких безумств. Клянусь тебе! — Он поцеловал скрещенные пальцы, а потом приложил их к груди.

Я спрыгнула с подножки автобуса буквально за секунду до отправления. Сердце безумно колотилось. Первый раз я так дерзко нарушала правила. Обычно так поступал Винченцо: делал то, что совершенно не нравилось всем остальным. Если бы папа узнал, он поколотил бы меня, а мама рыдала бы круглыми сутками. Но это так и осталось тайной.

2

Мы долго гуляли. Сняли куртки, потому что воздух был теплым, а море сверкало, словно уже наступило лето. Микеле вызвался понести мой тяжелый портфель, и на полпути мы разделили на двоих панино с фриттатой, который мама дала мне с собой. Мы добрались до Сан-Джорджо и устроились на камнях.

— Может, помочим ноги? — предложил Микеле.

Мы сняли кеды и носки и пошли к воде. В какой-то момент мне пришлось опереться на Микеле, чтобы не упасть, и он крепко сжал мою руку, давая понять, что не бросит меня. Такой контакт произошел между нами впервые. Микеле смотрел на мягкие волны, на бархатистую траву, на камни, но, когда я опускала глаза, он смотрел на меня.

— Как здесь хорошо! — воскликнул Микеле, водя ногами по дну. Иногда он зачерпывал ладонью воду и позволял ей медленно стекать между пальцев.

Мне тоже было хорошо. Весь мир, который я выстроила вокруг, чтобы чувствовать себя в безопасности, — учеба, школа Пресвятого Сердца, мать-настоятельница — все это вдруг показалось совершенно бессмысленным. Счастье было так близко, только руку протяни.

— Ты знаешь, несколько недель назад я видела призрак сестры моей матери.

— Ты видела призрак? Но их не бывает, — расхохотался Микеле.

— Мама говорит, что бывает. Или же это особый случай. Тетя Корнелия появляется, когда знает, что она нам нужна.

— Даже так? И что такого особенного она тебе сказала? Что за сообщение из потустороннего мира передала? Уж не сказала ли, что там лучше, чем здесь? — Микеле перестал смеяться, в его голосе зазвучала пронзительная нотка.

— Нет, она рассказала мне историю двух влюбленных.

Не знаю, почему я заговорила об этом. Может, просто хотела убедиться, что Микеле меня видит.

Больше в тот раз я ничего не сказала. Мой друг тоже молчал. Дул легкий ветерок; вздымающаяся неподалеку скала окрашивала поверхность воды в темный цвет своим отражением, и тень тянулась туда, где торчал еще один камень, составляющий единое целое со светлыми валунами. Разделял их и в то же время объединял. Мы с Микеле сидели плечом к плечу, такие одинокие, близкие и похожие. Возможно, в этом и был секрет нашей дружбы. Двое невидимок, помогающих друг другу воплотиться в реальности.

Через какое-то время в нескольких метрах от нас появилась пара влюбленных. Взявшись за руки, они тоже шли босиком по направлению к воде. Девушка была выше и, похоже, младше своего спутника. Ее пронзительный смех эхом скакал в бесконечно повторяющемся шуме прибоя. Они уютно устроились на скале, поглядели на море и начали целоваться. Два силуэта слились в одно темное тело; девушка, хихикая, делала слабые попытки освободиться. Их вид казался мне грубым и топорным по сравнению с образом маленькой девочки и мальчика, продававшего ткани.

— Она красивая, — сказала я.

Микеле посмотрел на меня, и его взгляд заставил меня смутиться.

— Да, но не красивее тебя.

Голова закружилась, и я поспешно отвернулась к морю, чья поверхность дрожала, как желе. Пьяняще пахло солью. Микеле все равно поймал мой взгляд, посмотрел пристально. В этот момент мы как будто заново узнали друг друга, осознали, что нас объединяет отстраненность от мира, в котором мы родились, и она может скрепить нас воедино, как клей. Мурашки побежали у меня по коже наперегонки со взглядом Микеле. Я хотела уже отвести глаза и снова повернуться к морю, но друг не дал мне времени на это. Он осторожно наклонился и поцеловал меня.

Я почувствовала себя маленькой девочкой из рассказа тети Корнелии: в мозгу словно бы тоже начали распахиваться новые бесконечные пространства, я как будто обнаружила нечто доселе неизвестное, а потом испугалась этого. Я оторвалась от губ Микеле через несколько секунд, ошеломленная и взволнованная. Он посмотрел на меня, но ничего не сказал. В молчаливом единении мы обулись и пошли обратно. Он подбрасывал ногами камешки, совсем как Винченцо, а я быстро шагала рядом. Время от времени я поднимала голову и фыркала. Меня нервировало, что я не понимаю, можно ли считать этот поцелуй прекрасным событием или же совсем наоборот. Да, мне понравился вкус губ Микеле, а еще больше — мысль, что он решил поцеловать именно меня, но это только все усложнило. Разве друзья целуются? Микеле был моим другом, единственным другом, и я не хотела потерять его, однако не чувствовала в себе уверенности Магдалины. К некоторым мыслям я еще не была готова. Мы прошли мимо набережной, оба охваченные сильной тревогой. Микеле чесал в затылке, время от времени поглядывая на меня, потом вертел головой по сторонам, будто искал тему для разговора. Я, никуда не сворачивая, шла к своей улице и не собиралась обсуждать случившееся. В конце концов, достаточно просто стереть этот поцелуй из памяти, и все вернется на круги своя. Мы вышли на площадь дель Феррарезе. Я очень волновалась, потому что опаздывала и надо было придумать какое-нибудь оправдание для родителей.

— Я тебя еще немножко провожу.

Вот и все, что сказал Микеле. Я кивнула без особой уверенности, еще и потому, что мое внимание привлекла толпа тетушек у дороги к моему дому. Я заметила тетушку Наннину и жену Мелкомольного. Затем — бабушку Антониетту. Она оживленно разговаривала с незнакомой мне женщиной.

— Что происходит? — спросила я сама у себя.

Громкие голоса, слишком много, изумленных глаз. Что-то случилось, и прямо возле нашего дома. В этот момент я увидела, что из крошечной однокомнатной квартирки Полубабы вышли несколько человек.

— Смотри, там твой брат, — сказал мне Микеле.

Мы резко остановились, пытаясь понять, что происходит. Мать Полубабы — несчастная, уродливая, искалеченная женщина — размахивала палкой, будто намереваясь поколотить Винченцино и его банду: Роккино Церквосранца, Сальваторе Грязнулю и Карло Бескровного.

— И мой брат тоже там. Какая прекрасная пара! — добавил Микеле с ноткой сарказма.

Вдова кричала сквозь слезы:

— Вы убийцы! Шкуры облезлые, твари, прогнившие и внутри, и снаружи!

Она металась по улице со своей палкой, силясь пошире раскрыть рот в гримасе гнева, но этому мешал паралич, оставленный болезнью. Я ужасно испугалась, увидев ее изуродованное лицо и большие потухшие глаза. Ярость и страх еще больше исказили ее черты.

Я подошла к бабушке Антониетте:

— А что они сделали?

— Мария! — воскликнула та с тревогой. — Тебе лучше уйти. Кое-чего ты не должна видеть.

Но тут же бабушку отвлекли соседки. Бурно жестикулируя, с мрачным лицом, она одновременно говорила со мной и с ними. Голос ее дрожал от сдерживаемых слез.

Микеле взял меня за руку, и мы подошли к двери. В полумраке можно было рассмотреть какой-то деревянный предмет, похожий на стул, а еще неубранную постель и зеркало с отбитым краем, отражающее свет с улицы. Везде валялись кусочки ткани и кожи вперемешку с ножами и шильями. Однако больше всего меня потрясло зрелище в глубине комнаты. У подножия кровати свернулся тощий клубок, состоящий, кажется, из одних костей.

Когда глаза привыкли к слабому освещению, я различила худые ноги, прижатые к груди, и длинные изящные пальцы, крепко вцепившиеся в голени; сухие рахитичные ступни, черные ногти, лицо, уткнувшееся в колени, сотрясающееся от рыданий тело, длинные волосы, то ли потные, то ли грязные.

— Это же Полубаба! — воскликнула я, обращаясь к Микеле.

— Дай мне посмотреть! Да, это он, и он голый.

Чья-то рука схватила меня за плечо и оттащила от двери.

— Нечего тебе тут делать. Тебе не следует на такое смотреть.

Это был мой отец. Он бросил сигарету на землю и вошел в комнатку, где, точно ребенок, брошенный в глубокий черный колодец, скорчился Полубаба.

— Они убили моего сына. Они его убили! — кричала вдова и взывала к справедливости.

Папа наклонился к Полубабе, но тот только дергал головой взад-вперед, будто душевнобольной. Папа вышел, огляделся. Глаза у него горели, как в тех случаях, когда демон овладевал им. На другой стороне улицы стоял Мелкомольный. Он сделал знак моему отцу: открыл рот и поднес к губам сжатый кулак.

— Что, черт возьми, ты имеешь в виду? — спросил мой отец.

— Они заставили его отсосать им, — ответил, посмеиваясь, кто-то другой.

Этого человека не смущало присутствие женщин и детей. В нашем районе всегда говорили напрямую, без всяких экивоков, и лучше было выучить язык улиц пораньше.

А затем слова, которые папа пытался удержать в себе, покатились, словно камни со склона горы — острые, как клинки, которые могут причинить боль, вонзиться в плоть. Убить.

Широкими шагами отец подошел к перекрестку, где собрались малолетние бандиты. Они стояли опустив головы, ведь кто-то раскрыл их извращенную игру. Один Карло смеялся, не видя ничего плохого. Разве не этого хотел бы Полубаба? Стать настоящей женщиной? Папа схватил Винченцо за воротник и потащил его по улице. Тот покорно волочился следом, не сопротивляясь. Если присмотреться, на губах моего брата можно было даже заметить легкую усмешку, возможно потому, что он не хотел ударить лицом в грязь перед друзьями. Ярость, охватившая отца, наконец обрела плоть.

— А теперь объясни мне, какого хрена ты там делал со своими друзьями и Полубабой? — И нанес первый удар кулаком. — Можешь объяснить мне?

Но Винченцино не успевал ответить, так как удары сыпались один за другим.

— Нет, папа! — закричала я, но не сумела помешать избиению. Я разрыдалась, волна сдерживаемой боли выплеснулась наружу.

— Пресвятая Богородица, позовите Терезу, позовите ее! — кричала моя бабушка. Глаза ее сверкали, она вцепились пальцами в волосы.

— Мне стоило разбить тебе башку, когда ты был ребенком. Утопить в твоей же блевотине, засранец. Ты видишь, каким дерьмом нас перед всеми выставил?

— Оставь его в покое, Анто! — закричала, подбегая к нам, мама.

Вскоре весь район собрался у дома Полубабы. Тут были и семейство Церквосранцев, и ведьма, хромающая на одну ногу из-за неудачного падения. Пришел и Никола Бескровный, который просто ухватил своего сына Карло за ухо и потащил домой. Не то что папа: он хотел, чтобы этот вопрос решался на глазах у всех.

Винченцо свернулся калачиком на земле, струйка крови медленно стекала с его губ. Он молча терпел удары по спине, которые наносил ему папа, приговаривая:

— Какой позор! Бесчестье семье!

Мы с Микеле неподвижно стояли посреди улицы. Слезы дрожали у меня на ресницах, ресницы дрожали над глазами, все тело дрожало, едва удерживаясь в вертикальном положении на тонких ногах.

Мама попыталась схватить папу за руку и оттащить от Винченцо, но тот толкнул ее на землю, рядом с сыном. Только тогда удары прекратились.

— Лучше бы я убил тебя маленьким! — Папа обвел собравшихся красными от гнева и влажными от слез глазами, затем плюнул в сторону Винченцо.

Это были последние слова, которые мой отец сказал своему сыну.

3

Я открываю окно, мне нужно подышать свежим воздухом. Солнце только что вынырнуло из моря и окрасилось оранжевым. Запах жасмина наполняет кухню, смешивается с ароматом кофе. Я смотрю в окно и дальше по улице вижу папу, маму и Винченцо.

У мамы рыжие волнистые волосы, такие же, как были у нее в детстве. Кудряшки вьются у лба, словно рой маленьких пчел. У папы сигарета во рту. Кожа у него бархатистая. Как красиво, думаю я. Какие они оба прекрасные. И еще Винченцо, который полирует мопед, единственную любовь всей своей жизни. У него голос серьезного мужчины, но тело тощего мальчишки. Я провожу ладонью по голове и ощупываю короткую стрижку под горшок, торчащие уши и маленькое угловатое лицо. Я боюсь попасть в параллельный мир, в котором все застряло на неопределенном этапе моего прошлого. Когда я просыпаюсь, каждый образ становится таким ярким, что, кажется, я могу дотронуться до них: папы, мамы и Винченцо. Я инстинктивно подношу руку к голове. Челка и стрижка «боб» исчезли. Вместо них — клубок тугих кудрей, который раньше раздражал, но сейчас утешает меня. Горло горит, пульсируют виски, голова — шарик, парящий на ниточке. На кухне булькает кофе. Его аромат опьяняет. Я открываю окна. Вдыхаю сладкий аромат жасмина на балконе. И больше не смотрю на море, ставшее красным, потому что на горизонте появляется солнце.

Следующие месяцы запомнились мне как самые отвратительные за всю юность. Случай с Полубабой запустил лавину других происшествий, в которые оказались втянуты мы все, хотя бы отчасти. Моя жизнь выкатилась на новую дорогу, узкую и мрачную, унизительную и однообразную. Для начала Пинуччо Полубаба решил, что пришло время и самому подработать, чтобы облегчить жизнь своей бедной матушке. Он принялся одеваться исключительно в женскую одежду; густая подводка, похожая на сажу, делала его глаза глубже и больше. Из-за узкой черной юбки Пинуччо казался еще выше и стройнее. Волосы, которые он обычно носил собранными в длинный хвост, теперь свободно падали на хорошо очерченные плечи. Полубаба ходил, покачивая бедрами и описывая руками широкие круги. Он начал часто бывать на набережной, где уже несколько лет работали местные проститутки вместе с албанскими. Попадались там и такие, как Пинуччо. Они, если смотреть издалека, выглядели даже красивее настоящих женщин, но их выдавали голоса и угловатые лица, стоило только подойти ближе.

Мать Пинуччо восприняла его затею как бесчестье и принялась закатывать сцены на весь район. Однажды притащила сына за волосы к фонтану возле Швабского замка и макала лицом в холодную воду до тех пор, пока не смыла толстый слой косметики. При желании долговязый Пинуччо легко мог освободиться из хватки матери, маленькой и щуплой. Однако он ничего не предпринял, просто позволил ей провести экзекуцию. В другой раз она отправила сына в больницу, отчаянно цепляясь за мысль, что блажь у него в голове можно уничтожить, изгнать, удалить, как демона, чумной бубон или кисту, растущую под кожей. Решение Полу-бабы податься в проститутки так и не заставило моего отца отказаться от намерения никогда больше не разговаривать с Винченцо: папа по-прежнему смотрел на него, как на докучливое насекомое. Дома царила тяжелая атмосфера. Молчание отца повергло маму в сильнейшее горе, и призрак тети Корнелии стал появляться все чаще и чаще. Было слышно, как мама весь день бормочет имя сестры. Мама могла смотреть в какую-нибудь точку в воздухе или на потолке, а потом выяснялось, что она разговаривает с тетей Корнелией.

— Иди, дай я тебя поцелую, — говорила она иногда, а потом закрывала глаза и вытягивала губы, будто касаясь ими щеки мертвой женщины. — Ложись спать рядом со мной. Видишь, я сшила тебе красивую ночную рубашку. Тут вышивка, как тебе нравится. — И она поднимала легкую вещицу в конус света с пляшущими пылинками, пробивающийся сквозь оконные стекла.

Я подглядывала за матерью, когда она разговаривала с тетей или когда стояла у двери и кричала. Я боялась, что даже тогда она обращается к сестре и чувствует себя лучше, замечая, что на улице ее слушают соседки. Когда мама выходила и скрывалась за поворотом дороги, я следовала за ней, приседая, чтобы стать невидимой, а потом неожиданно догоняла и шла с ней рядом.

— Ты же ее видела, мам?

— Кого?

— Тетю Корнелию.

И каждый раз я надеялась, что она скажет мне: «Что ты говоришь, Мари, твоя тетя умерла. Мертвые не возвращаются».

— Нет, сегодня нет, — отвечала вместо этого мама. — Наверное, она занята.

Радость дарили только отпуска Джузеппе. Он приезжал домой со всевозможными деликатесами, которых никогда не видели в нашем районе: сырами, мясным ассорти, пряной горчицей. А еще — с рюкзаками, набитыми грязной одеждой. Мать была просто счастлива, когда вываливала ее на пол, комментируя каждые пятно и запах.

— Мой бедный сын, — притворно сокрушалась она. — Один на Севере, кто ему поможет? Только мама.

Даже папа снова улыбался. За столом он откупоривал новую бутылку вина и выпивал за здоровье своего старшего сына, который с каждым разом возвращался все красивее и взрослее. Время от времени Джузеппе развлекал нас историями об учениях, которые проходили солдаты, и об испытаниях, проверяющих их ловкость.

— Две недели назад нас оставили посреди заброшенного леса. Компас, одеяло и никакой еды, — поведал он однажды. — Сказали, что мы должны пройти все испытания и научиться выживать. И мы справились, хоть и было непросто: пришлось потом выискивать на себе клещей.

— Да ну, — махнул рукой отец, — чепуха! В дни моей юности мы цепляли клещей, даже если не были в лесу. Этих зверей надо топить в оливковом масле, они там задыхаются.

— Я так и сделал, папа: вспомнил, как мама рассказывала мне об этом.

И на мамины глаза наворачивались слезы. А потом она переводила взгляд на Винченцо и надеялась, что он, родившийся таким неправильным, однажды станет похож на своего старшего брата. Затем, чтобы никого не обидеть, она взъерошивала мне волосы и заводила со старшим сыном разговор обо мне.

— Твоя сестра тоже приносит нам много радости. У клобучниц она одна из лучших. Говорят, у нее талант рассказчика, — хвасталась мама.

— Как хорошо, Мари! Тобой все гордятся.

Мама и папа смеялись, а иногда и Винченцо тоже. Я и сама смеялась, не понимая над чем, просто мне нравилось радоваться вместе с родителями. Так я чувствовала себя частью семьи, тесного круга, пусть и несовершенного, но по-прежнему охраняющего меня от опасностей, когда все вокруг начало разваливаться.

Для нашего района настали скверные времена. Происходило много всего неприятного, и люди боялись. Количество грабежей, жертвами которых в основном становились пожилые и самые слабые, увеличилось. Бандиты на мопедах вырывали у прохожих сумки, сдергивали золотые цепочки, часы. Быстрые и умные, они виляли по улицам, а потом уносились прочь по набережной. У тетушки Анджелины так выхватили сумку, и тетушка упала и сломала бедренную кость.

Карабинеры устраивали контрольно-пропускные пункты на дорогах и патрулировали окрестности вооруженными группами, но негодяев это не останавливало. Когда Джузеппе уезжал, дом снова становился тихим и грустным. Папа замыкался в своем молчаливом протесте, а мама вечно занималась какой-нибудь работой. Несколько раз парикмахерша передавала ей потрепанные журналы. Мама читала их вечером у окна. Я видела, как ее глаза жадно следили за извращенной и страстной любовью главных героев.

— Я не понимаю, почему ты читаешь этот мусор?! — кричал папа. — Что, думаешь стать более образованной?!

В этот момент мне вспоминалась его «Зора», и кровь ударяла в голову, потому что мне хотелось сказать, что у его вампирши тоже нечему хорошему поучиться. Но я молчала, потому что никогда не смогла бы напасть на отца.

Когда начиналась гроза, мама испуганно замирала у окна и с тревогой смотрела на небо, боясь молнии.

— Отойди, Мари, — отстраненно просила она, если я садилась рядом, чтобы сделать домашнее задание.

Мама повторяла странный детский стишок о громе и молнии, несколько раз крестилась. Я притворялась, что ухожу, и наблюдала за ней из-за холодильника. Глядела на маму, на окно, затем на небо, освещавшееся яркой вспышкой.

— Ударь по дому и обрати его в прах, — бормотала я.

Мама продолжала повторять стишок, ветер проникал в трещины стен и носился вокруг. Я пряталась в его шорохе и наблюдала, как медленно качается люстра.

«Вот он, — думала я, — призрак тети Корнелии».