Изабелла Прекрасная

ГЛАВА 10

Для Изабеллы, такой молодой и жизнерадостной, потрясения и разочарования первых месяцев семейной жизни были временем разбитых надежд. Лишь ее природная энергия и умение постоять за себя помогли ей выжить. Беды, которые навлекал на себя и на нее Эдуард, казались просто невероятными. Торжественно въезжая в эту страну как королева, она никак не думала, что всего лишь через несколько лет ей придется скрываться из столицы и позорно бежать от гнева своих подданных в компании с человеком, который и навлек на них все эти беды.

Они бежали на север, и с того самого момента, как к ним присоединился Гавестон, каждый шаг вызывал в ее душе внутреннее сопротивление.

Большая Зала Тайнемаутского замка была пустой и продувалась сквозняками, не чувствовалось женской руки, которая привела бы его в надлежащий для приема королевы вид. Недостаток факелов делал Залу особенно темной, казалось, в углах притаились зловещие тени, сильный ветер гнал воды реки в сторону от моря. Несмотря на клубы дыма, повалившего из огромного камина, и пачкающие сажей парчовое платье Изабеллы, она сидела у огня, чтобы хоть немного согреться. Если не считать Бинетт и Жислен, находившихся в их спешно приготовленных комнатах где-то наверху, в одной из башен, она была единственной женщиной в этой мрачной крепости в Нортамберленде. Судя по рапорту капитана, гарнизон был мал, и толку от него было немного, и при всем своем спокойно-невозмутимом виде гордая юная дочь Франции была не на шутку испугана.

Эдуард пошел наверх еще раз переговорить с капитаном. Пьер Гавестон сидел, облокотившись о стол, за которым они с королем играли в шахматы до того, как Эдуард, поспешно встав при звуках приближающихся шагов посланца, нечаянно смахнул половину резных фигурок на пол своим широким рукавом. С той поры, как он ушел, Гавестон бездумно расставлял оставшиеся фигуры в каком-то ему одному известном порядке, вытянув перед собой длинные ноги, обтянутые красным шелком. Он предложил Изабелле сыграть с ним партию, но она никак не прореагировала. И теперь каждый из них думал о своем — он о том неопределенном будущем, которое его ожидает; она — о жестоких ударах судьбы в недавнем прошлом.

Страна, принявшая ее, была раздираема войной между вооруженными баронами и их сувереном, вынужденным бежать от них. Вся ситуация была настолько невероятной, что она просто боялась думать обо всем этом. Лучше держаться за одно-единственное утешение, что осталось ей в ее отчаянном положении. Как и предсказывала Маргарита, Эдуард твердо стоял в поддержку друга и наконец-то проявил истинное мужество Плантагенетов. Глупое, безрассудное мужество, однако это было хоть что-то, что вызывало у Изабеллы гордость, но и унижение тоже. «Если бы он так же отважно бросил вызов всему миру ради меня, как бы я восхищалась им и любила бы его», — думала она.

Оставшись в полном одиночестве, он отказывался подписывать указы, то угрожая Парламенту, то пытаясь как-нибудь умаслить его членов, чтобы те разрешили Гавестону остаться. В последней надежде он поднял армию и обратился к лондонцам за поддержкой, но даже мэр города и шерифы выступили против него. А бароны, полные решимости добиться принятия своих решений, поделили между собой власть над страной; Гилберту Глостеру, все еще пытавшемуся как-то примирить обе стороны, дали в подчинение Кент и Суррей, Ланкастеру — весь остальной юг, а герцогу Херфордскому — восточные графства.

Когда Эдуард собирался уже выступить на север, они предупредили Генри Перси Нортамберлендского, чтобы он охранял границу с Шотландией, но последним оскорблением, брошенным в лицо королю, было высказанное вслух предположение, что он может предать их всех, объединившись с Робертом Брюсом. Пемброк и Уоррен были посланы в погоню за Гавестоном с наказом схватить его и привлечь к суду. И Эдуард, отказываясь бросить друга на произвол судьбы, встретился с ним в Йорке, куда взял и Изабеллу, и стал поспешно готовиться к обороне города.

Она могла бы отказаться сопровождать его. Ей для этого стоило только обратиться к лондонцам, и они бы встали на ее защиту. Она была их кумиром, красивая и беспомощная молодая супруга, над чувствами которой беззастенчиво надругались. Ее родственник Ланкастер был бы невероятно рад, если бы мог нажить капитал на ее жалобах и недовольстве и использовать даже тот факт, что она до сих пор не произвела на свет наследника, как еще один аргумент против роковой дружбы своего племянника. Подняв голос протеста, она могла бы спокойно остаться с Маргаритой. Но, оглядываясь назад, Изабелла не могла не признавать того, что ей, в сущности, этого делать не хотелось. Она оставалась с Эдуардом, потому что, несмотря ни на что, продолжала его любить. Она даже выказывала ему сочувствие в те особенно тяжелые дни, когда лондонцы отказали ему в поддержке, а Гавестон где-то прятался, и за его голову было обещано крупное вознаграждение. И она получила свою жалкую награду. Эдуард наконец-то увидел в ней женщину, на которую можно опереться в трудную минуту, а не ребенка, как было прежде. Поскольку Изабелла могла пренебречь и опасностью, и неудобствами, чтобы добиться своего, то они даже были в какой-то степени счастливы, пока к ним в Йорке опять не присоединился Гавестон.

Она была так глубоко погружена в свои мысли и воспоминания о недалеком прошлом, что не заметила, как огонь в камине почти погас. Наконец Гавестон обратил внимание, что она дрожит от холода.

— Вы замерзли, — сказал он, поднимаясь и подбрасывая поленья в огонь, не вызывая слуг, чтобы не нарушить их нечаянного уединения.

— Что-то долго нет Эдуарда, — проговорила она, обращаясь скорее к себе самой, чем к нему.

— Возможно, армия Ланкастера уже приближается со стороны Ньюкасла.

— А вы сидите, сложа руки, зная, чего стоило Эдуарду поддержать вас!

— Да, он поддерживал меня до последнего, — согласился Гавестон без всякого хвастовства. — И скорее всего скоро наступит конец.

— Вы хотите сказать, что они начнут осаду замка?

— Это лишь вопрос времени. Но если дело дойдет до этого, то обещаю вам, что уйду, прежде чем они причинят ему какой-либо вред.

Они разговаривали спокойным ровным тоном людей, привыкших друг к другу. Он взял плащ Эдуарда и накинул ей на плечи и, пока она поплотнее закутывалась в него, сел в пустующее кресло Эдуарда между ней и шахматным столиком. Они уже так давно, хотя и не по своей воле, были вместе, что даже вопрос безопасности волновал их обоих одинаково, и ни один из них не сомневался в том, что ему будет грозить смертельная опасность, если он лишится пусть слабой, но все же защиты со стороны короля.

— Изабелла, если со мной произойдет самое худшее, проявите заботу о моей Маргарет, — попросил он. — Навещайте ее иногда, и пусть эта ваша девушка Жислен приходит утешать ее. — Он широко, но невесело улыбнулся. — Знаете ли, несмотря на темницу с крысами, жена действительно очень любит меня.

— Она вас просто обожает, — Изабелла чувствовала, как в ней появилась какая-то материнская нежность, делая ее мягче, она зарождалась где-то внутри ее расслабленного тела. — Ну конечно, Пьер, вы же знаете, я обязательно сделаю это, — спокойно пообещала она. Забыв о своей неприязни к нему, она облокотилась о краешек стола, положив подбородок на ладонь, и подумала, что он, наверное, кажется таким девушкам, как Маргарет и Жислен, необыкновенно привлекательным.

— Вы, видимо, тоже иногда проявляете нежность и заботу по отношению к Маргарет, как это иногда делает по отношению ко мне Эдуард, только Маргарет еще слишком молода и неопытна, чтобы понять всю унизительность такого обращения. Пьер, а вы никогда не любили ни одну женщину? — спросила она с живым интересом, заглушившим ее более мрачные мысли.

Казалось, Гавестон мысленно перелистывает книгу своей памяти.

— Нет, любил однажды, — ответил он.

— Вы хотите сказать, что это было давно? — вновь спросила Изабелла, думая о том, известно ли об этом Эдуарду.

— Да, очень давно.

— И вы по какой-то причине не смогли жениться на ней?

Ее вопрос, казалось, позабавил его, и он рассмеялся:

— Да, причина была достаточно веская.

Обнаружив, что она еще далеко не все знает об этом человеке, Изабелла моментально забыла о всей своей ненависти к нему.

— Простите, что напомнила, вам об этом, — сказала она. — А как ее звали?

— Кларемунда.

— И она сама была столь же красива, как и ее имя?

Он машинально расставлял на доске шахматные фигуры для новой партии, хотя мысли его блуждали где-то далеко.

— Думаю, что для меня она была просто воплощением женской красоты, потому что больше никто так и не занял ее места. Она была умна и жизнерадостна, и когда я проходил по вашему розовому саду с закрытыми глазами, то вспоминал запах ее красивых платьев. Иногда она читала мне стихи или танцевала со мной. Мне тогда исполнилось семь лет. И она была самым ярким и светлым пятном в моей жизни.

Лишь потрескивание поленьев в камине нарушало его плавную речь. Живое воображение Изабеллы рисовало ей тот его мир — счастливый мир детства.

— Это была ваша мама? — спросила она тихо, думая о том, что когда-нибудь ее пока еще не родившийся сын станет так же вспоминать о ней.

— Да, — пальцы Гавестона застыли с фигуркой в руке, глаза были устремлены на яркий огонь, пылавший в камине. — Они сожгли ее в Гиени, как ведьму.

— Пьеро! — в первый и последний раз в жизни его детское прозвище сорвалось с ее губ, а рука непроизвольно схватила его руку.

— Моего отца не было там, чтобы спасти ее. Он предложил французам себя в качестве одного из заложников Эдуарда I.

— И вы…

— Дракон велел нашим слугам держать меня дома, но я ударил кого-то из них своим детским кинжалом и побежал за ним на рыночную площадь. Он бы спас ее из огня, но его оттащили французские солдаты. С той поры у него навсегда остались шрамы.

— И вы семилетним мальчиком видели все это?

— Больше всего меня поразил тяжелый запах ее горящего, такого дорогого, тела. — Гавестон медленно произнес эти слова, как будто их с трудом приходилось вытаскивать из глубокого колодца страданий. — Когда человек, который был для тебя центром вселенной, сгорает на костре, это не из разряда событий, которые происходят, а потом заканчивается. Это всегда остается в тебе, в каждой твоей клеточке, в каждом костре — пусть даже праздничном, в каждом уютном домашнем камине. Всепожирающий огонь прорывается сквозь годы, сжигая сердце…

Они сидели молча и, казалось, были совершенно одни в огромном замке.

— Почему они сделали это? — спросила Изабелла, зная, что никакие слова сочувствия здесь неуместны.

Гавестон ответил в своей обычной живой манере.

— К сожалению, моя мама, Кларемунда Марийская, была столь же умна, сколь и прекрасна. Кроме того, что она чудесным образом исцелила меня от какой-то очень тяжелой детской болезни, она часто лечила заболевших в нашем селении и пыталась околдовать короля Франции, чтобы он отпустил на свободу моего отца.

— И за это жители Гиени обвинили ее в колдовстве?

— Они думали, что она пользуется колдовскими чарами. Но то чудо, которое исцелило меня, было не чем иным, как материнская любовь и преданность. И, кроме того, ведь всегда есть люди, от природы обладающие особым обаянием, разве не так?

Изабелла немного расслабилась и откинулась на спинку кресла, чувствуя, что эти несколько минут потрясли ее.

— А Эдуард знает?

— Только он один. Даже ваша очаровательная тетушка ничего не знает. И вообще никто в этой стране, кроме Дракона.

— Это даже к лучшему, — сказала Изабелла, почему-то чувствуя себя в некоторой степени польщенной.

— Почему?

— Потому что ваши недруги на этом основании могли бы выдвинуть против вас еще одно обвинение. Вы разве не представляете, как они начали бы рассказывать легковерным о том, что ваша мать была ведьмой, и благодаря унаследованной у нее колдовской силе вы, очевидно, и получили такую власть над королем? Разве вы не слышите, как Ланкастер говорит об этом в Парламенте, чтобы заставить их принять для вас смертный приговор?

— Да, — пожал плечами Гавестон, — но они ничего не узнают, если вы им не расскажете.

— Так зачем же вы проявили такое безрассудство, рассказав мне обо всем?

— Вы спрашиваете, как будто вы — одна из них, как будто вы — мой самый злейший враг? — медленно произнес Гавестон.

— Неужели у меня нет веских причин?

Он встал и, облокотившись о высокую спинку кресла, взглянул на нее.

— Но разве вы не чувствуете, Изабелла, что если бы не наша общая любовь к Эдуарду, мы бы с вами были очень хорошими друзьями?

Подобная мысль не раз приходила в голову и ей самой, хотя, возможно, и не так явственно, как сейчас, однако она лишь пожала плечами, не желая признавать этого.

— Зная все то, что мы оба знаем, как вы сможете винить меня, если я использую против вас любые средства? — спросила она сухо.

— Я, может быть, больше других понимаю, что будет невозможно вас в том винить, но все равно я никогда не поверю, что вы способны на низость, — сказал он, добавив с какой-то насмешливой нежностью: — Странно, как Провидение делает нас такими, какие мы есть, и решает, что мы должны делать в этой жизни. Страшная трагедия, пережитая в детстве, тяжелое одиночество, неожиданная бедность, — все это и могло породить беспечного хвастуна, пытающегося любыми способами, пусть даже самыми недостойными, добиться влияния для того, чтобы скрыть свою внутреннюю неуверенность в себе, жадно хватающегося за все, что приносит ему радость и удовольствие, и таким образом навлекающим несчастье на своего самого близкого друга, чья любовь и сочувствие заполняли его пустую жизнь. А из-за двух никчемных глупцов благородная милая девушка, предназначенная для совсем иной жизни, чувствует себя обиженной, имея на это все основания и взращивая в своей душе семена жестокости и злобы, насколько я понял. Все похоже на расходящиеся по воде круги. И что бы вы ни сделали, как бы ни поступили, дорогая Изабелла, вас оправдает любой.

«Да, только не Маргарита, — мысленно возразила Изабелла, благодарная ему за то, что он достаточно трезво оценивает ситуацию. И хотя жизнь действительно может ломать человека и выкручивать его, однако женщины, вроде Королевы Мая, всегда будут держаться того, что каждый должен сохранить в неприкосновенности изначальную гармонию своей души. — Однако с Маргаритой никогда не происходило ничего, даже отдаленно похожего на те беды и страдания, которые выпали на его долю…»

Изабелла встала и, закинув за голову красивые белые руки, спросила:

— И долго мы будем сидеть в этом мрачном и пустынном замке?

— Полагаю, что недолго, если Ланкастер пронюхает, где мы прячемся, — сказал Гавестон, наклоняясь, чтобы поднять плащ, соскользнувший с ее плеч.

— Здесь мы сможем лучше перенести осаду, чем в Ньюкасле?

— Думаю, что хуже, — серьезно ответил он. — Я бы мог, конечно, взять небольшой отряд, выйти из замка и вступить в бой.

— А Эдуард?

Он взглянул на нее спокойно и без всякого смущения проговорил:

— Не думаю, что он выберет такой путь. И в конце концов, он — король. Он уже так многим рисковал ради меня. Я не хочу заставлять его принимать решения, которые могут подвергнуть опасности его жизнь.

— Значит, вы считаете, что мы опять должны бежать?

Он почтительно поцеловал ее руку, понимая и ее унижение, и ее нежелание делать это.

— Ваше Величество с большим мужеством переносит все невзгоды.

Они оба резко повернулись на звук шагов по лестнице, ведущей из одной башни. В дверях показался Эдуард, лицо его было бледно, волосы растрепаны ветром. Он отпустил нескольких сопровождающих его и быстро пошел к ним.

— То, что говорил вчера главный судья графства, — правда, — запыхавшись, произнес Эдуард. — Ньюкасл был захвачен людьми Ланкастера через день или два после того, как мы покинули его.

— Значит, мы уехали вовремя, — проговорила Изабелла, но Эдуард и Гавестон продолжали разговор и не обращали на нее никакого внимания.

— Но теперь они направляются сюда. Хорошо вооруженная армия против небольшого гарнизона, сильно ослабленного набегами шотландцев и в котором много заболевших.

— И что говорит посланец, далеко они отсюда? — спросил Гавестон.

— Следовали буквально по пятам. Возможно, миль двенадцать. Он, должно быть, мчался со скоростью ветра. Его несчастная лошадь едва не пала.

— Они начнут осаду со стороны главных ворот.

— Какая разница, с какой стороны они начнут осаду? — спросил Эдуард. — И коннетабль, и капитан в один голос утверждают, что больше двух дней нам не продержаться.

— Но им нужен только я. Я могу выйти к ним и сдаться, — предложил Гавестон.

— Нет, я запрещаю тебе, Пьер. Еще есть Скарборо. Это один из моих самых укрепленных замков. Там до последнего времени жили Перси, так что можешь быть уверен, он в хорошем состоянии, и я поставлю тебя во главе гарнизона. Это всего лишь в семидесяти милях отсюда.

— Если бы было двадцать, это бы еще могло нас спасти, но ведь все наши лучшие лошади остались в Ньюкасле! Я, конечно, понимаю, что мы могли добраться сюда только по реке, но я бы отдал все на свете, чтобы моя резвая чалая оказалась здесь со мной!

Эдуард был слишком встревожен, чтобы переживать из-за потери своих лошадей.

— Мы можем опять воспользоваться кораблем. Пойти вокруг побережья, — сказал он. — Я сейчас был наверху и оттуда видел небольшую лодку, привязанную к речному причалу. Вода стояла высоко. Капитан гвардейцев нашел небольшое судно с надежным хозяином, который отвезет нас в Скарборо. Я возьму у него и своего оруженосца Бомона клятву о том, чтобы они молчали. Я уже велел Бомону все подготовить.

— Прямо сейчас? Сегодня?

— Завтра будет слишком поздно. Ланкастер и его люди могут уже быть здесь до рассвета. Они сразу же окружат нас и не пропустят к реке.

Погруженные в собственные заботы, они не услышали, как вскрикнула королева.

— Но ведь тебе совершенно не надо никуда уезжать, Нед, — запротестовал Гавестон. — Ты можешь остаться и помириться с ними. Скажи им, что я без твоего ведома сбежал во Францию.

Эдуард приблизился к нему и положил руки ему на плечи.

— Нет, так не пойдет, Пьеро, — возразил он. — Я не брошу тебя, пока не увижу, что ты в безопасности в Скарборо. С твоим военным даром ты сможешь там продержаться.

Они молча стояли, глядя друг другу в глаза, заботясь о судьбе другого. Однако Гавестону грозила большая опасность, и Эдуард с его преданной и более глубокой любовью победил в этом молчаливом поединке.

— Я прикажу Дракону принести наши шпаги и самое необходимое, — сказал Гавестон и без лишних слов вышел из зала.

Изабелла почувствовала себя отстраненной и бессильной что-либо изменить.

— И когда мы отправляемся в путь? — спросила она, медленно поднимаясь с кресла.

По тому, как вздрогнул король, услышав ее голос, она поняла, что он напрочь забыл о ее существовании.

Он постоял минуту-другую, насупив брови, как будто ему пришлось столкнуться с новой проблемой.

— Ночь очень беспокойная, и вам лучше остаться здесь, — решил он. — Бомон позаботится о вас. Я велю, чтобы ворота были отворены сразу же без единой стрелы, пущенной в какую-либо сторону. В конце концов, Ланкастер — ваш преданный родственник.

Изабелла едва слышала его. Смысл его слов больно ранил ее.

— О, Бога ради, Эдуард, вы действительно собираетесь оставить меня здесь?! — воскликнула она дрожащим от страха голосом.

— Здесь вам будет лучше, вместе с вашими камеристками. Я же говорю вам, начинается буря.

Она подбежала к нему и схватила за руки.

— Но, Эдуард, откуда нам знать, что приближаются именно войска Ланкастера? Ведь это могут быть и Уоррен или Уорик, а мы все знаем, как солдаты Черного Пса обращаются с женщинами.

Погруженный в свои переживания Эдуард оттолкнул ее руку с несвойственной ему грубостью.

— Этот человек сказал, что это армия Ланкастера. И потом, с какой скоростью будем двигаться мы с Пьером, если с нами будут еще женщины со всем их багажом?

Изабелла гневно посмотрела на него.

— Вы хотите сказать, что для вас безопасность вашего друга важнее безопасности жены, — упрекнула она его.

— Ваша безопасность, и впрямь, будет под угрозой, если вы окажетесь в утлом суденышке в бурю. — И Эдуард начал сердито отчитывать ее. — Разве бароны собираются сделать вам что-нибудь плохое? Разве они не подняли против меня всю страну, чтобы защитить ваши интересы? Разве вы не любимица Ланкастера?

— Но я же говорю, что мы точно не знаем, кто приближается к замку. И вы сами признаете, что это место не приспособлено для отражения штурма, здесь мало людей. Если бы мой папа узнал, что вы…

— Я уже достаточно подчинялся вашему отцу. А теперь вы подчинитесь мне — я приказываю вам остаться здесь.

Он говорил как король — жестко и сухо. Теперь это был не мягкий и старающийся ей угодить супруг. Ее охватило отчаяние. Она опустилась перед ним на колени и, схватив его за руку, прижала ее к своей залитой слезами щеке.

— Умоляю вас, Эдуард, не оставляйте меня одну. Вы не можете меня сейчас оставить! Я уже на третьем месяце беременности.

Его рука больше не отталкивала ее. Она почувствовала, как он замер, пораженный ее словами.

— Изабелла! — воскликнул он, и в возгласе его прозвучали и жалость, и удивление, и недоверие.

— Доктор Бромтофт… Бинетт — любой из моих людей подтвердит вам это.

— Так почему же я ничего не знаю?

— Я запретила им говорить вам. Я боялась, что вы заставите меня остаться в Лондоне с Маргаритой.

— Ну, разумеется, видит Бог, я бы так и сделал!

— И мы не испытали бы того счастья? — тихо спросила она, прижимая его руку к своим губам. — Я прикажу Бинетт и Жислен поторопиться и уложить мои вещи как можно скорее. Скажите, пока я была с вами во время всех переездов, я хоть раз мешала вам своим нытьем, хоть раз была для вас обузой?

— У вас больше мужества и воли, чем у меня, — признал он.

— Тогда не оставляйте меня здесь одну. — Видя, что он собирается возразить, она последний раз обратилась к нему, но уже в другом тоне: — Всю свою жизнь вы будете презирать себя. Все последующие годы вас будет преследовать позор за ваше решение бросить жену и нерожденного сына в осажденном замке, чтобы спасти вашего драгоценного друга.

— Изабелла, вы можете поклясться, что все это правда — о ребенке?

— Всеми клятвами, которые я давала в тот чудесный день, когда выходила за вас замуж.

Он опять стал решительным и добрым, как будто неожиданно принял решение.

— Тогда скорее идите и велите им уложить ваши вещи. У вас еще есть добрых полчаса. А затем спускайтесь и ждите нас здесь, во дворе вы промокнете.

Изабелла поцеловала его руку и подчинилась. Она не стала тратить лишних слов и быстро поднялась к себе в башню. Ее ноги еще дрожали, лицо было бледным, со следами слез, но все же ее муж не бросил ее. Она быстро и коротко рассказала обеим женщинам, что произошло и что они должны делать.

— Вы хотите сказать, что король собирался оставить вас здесь? — воскликнула Бинетт.

— И с ребенком во чреве? — закричала Жислен.

— Он ничего не знал. Но сейчас он меня не покидает, — сказала Изабелла, стараясь забыть о недавно происшедшем разговоре. Она всегда лучше всего действовала в самых сложных ситуациях.

— Подайте мой дорожный плащ. А вы, Бинетт, принесите мои самые теплые меха — ведь у вас так болят суставы. Мы поплывем по устью реки в открытой лодке. Жислен, принеси мою шкатулку с драгоценностями. У тебя еще есть достаточно времени, чтобы уложить платье из розового Дамаска и золотой парчи, которое так любит король, и, пожалуйста, сложи поаккуратнее.

— Вы вся дрожите, мадам. Там, у кровати на тумбочке, стоит вино с пряностями, — осмелилась посоветовать ей девушка, принимаясь за порученную ей работу.

— Мы не должны задерживать Его Величество, — подгоняла их Изабелла, поглядывая на песочные часы.

— Ну-ка, выпейте это, пока мы еще здесь, — приказала ей Бинетт на правах старой няньки.

И по привычке, а также из-за неприятного холодка где-то внутри Изабелла послушалась.

С кубком в руке она подошла к окну, чтобы выпить теплое вино, пока бедные запыхавшиеся камеристки увязывали ее вещи в неуклюжий и уж никак не королевского вида узел. Несмотря на сильный дождь, она отворила окно и выглянула наружу. О стены замка бился набухший и разлившийся Тайн, время от времени освещаемый едва прорывающейся сквозь тучи луной. В устье реки виднелись огни нескольких судов, а за отмелью белые барашки мчались в сторону моря.

Двигающийся внизу фонарь привлек ее внимание к человеку, спускавшемуся по ступеням вниз. Должно быть, это Дракон, который готовит для них лодку? «Господи, помоги нам, до чего же она маленькая, неужели в ней поместятся шесть человек?» — подумала Изабелла. Она увидела, как Дракон укладывает на корме какой-то узел, а две фигуры спускаются к лодке. Изабелле, которая смотрела на них сверху, они показались знакомыми, хотя и искаженными непривычным ракурсом.

— Скорее! Скорее! — крикнула она, обернувшись. — Король и милорд Гавестон уже спустились к лодке!

Однако эти двое без малейшего колебания ступили в качающуюся лодку. В воде плеснул брошенный канат, и Дракон, стоявший на коленях на носу, оттолкнул лодку. Быстро и молча король и Гавестон вставили весла в уключины и начали грести в сторону ближайшего освещенного корабля.

— Бинетт! Жислен! — закричала Изабелла, чуть не обезумев от ужаса. Ее обе камеристки с охапками вещей и платьев, волочащихся по полу, подошли к окну и выглянули через ее плечо, не в состоянии от удивления и возмущения произнести ни слова.

Эдуард сделал то, что хотел. Он обманул ее. Кубок выпал из ее рук и, стукнувшись о наружную стену, с тихим плеском упал в воду. Очевидно, это привлекло внимание Эдуарда. Сидя в центре лодки, он поднял голову, лицо его показалось ей похожим на белое расплывчатое пятно. Он продолжал грести ровными сильными гребками и не подал ей никакого знака. Он задавал темп Гавестону, своему драгоценному другу, которого было необходимо благополучно доставить в крепость Скарборо любым путем.

Ее охватил гнев, заставивший позабыть и о своем унижении, и о страхе. Ее хрупкое тело с ребенком во чреве содрогнулось, губы оскалились, как у волчицы, обнажив белые зубы.

— Я убью его! — торжественно произнесла она, не отрывая глаз от белого лица своего супруга.