Изабелла Прекрасная

ГЛАВА 4

В Зале лондонского Тауэра Бинетт и Жислен разложили приготовленные для завтрашней коронации наряды королевы, а поскольку Изабелла высоко ценила вкус супруга, то взяла с него слово, что он придет посмотреть ее платье из серебра и золота. Он сдержал свое обещание, но выглядел при этом непривычно мрачным. При тусклом освещении раннего февральского вечера, еще более сумрачного из-за ползущего с Темзы густого тумана, он бросил недовольный взгляд в первую очередь на лежащие на ее столе и мерцающие в сумеречном свете драгоценности.

— Но почему две короны? — спросил он, беря в руки одну из них и крутя ее на пальце. — Чтобы показать, что Капеты выше Плантагенетов?

Она поначалу собиралась рассказать ему захватывающую историю двух корон и спросить его, какую из них ей лучше надеть, но его тон вызвал у нее раздражение.

— Может быть, мой отец боится, что вы еще до коронации отдадите одну из них кому-нибудь.

Эдуард поставил золотую корону на место, как будто она обожгла его, и подошел к окну, уставившись на свинцовую реку.

— Если коронация вообще состоится, — сказал он.

Изабелла резко повернула голову в его сторону и жестом отослала фрейлин.

— Мне уже приходилось слышать эту фразу, — вспомнила она.

— Возможно, ее произнес Ги Уорикский. Или Ланкастер. Вчера на совете они много чего наговорили.

Изабелла обрадовалась, что вчера ночью был совет, и именно он, а не Пьер Гавестон помешал Эдуарду прийти к ней в спальню до самого утра. Но то, что все ее прекрасные планы относительно коронации могут рухнуть, сильно встревожило ее. Она прошла через Залу и встала рядом с ним.

— Вы хотите сказать, что они могут ее отложить?

— Нет. Не допустить. И вы прекрасно об этом знаете.

— Я? — в полном недоумении спросила Изабелла в тот момент, как он повернулся и с упреком взглянул на нее.

— Все ваши драгоценные родственники объединились для того, чтобы поддержать их. Иначе, думаю, даже Уорик не осмелился бы приказывать мне. — Эдуард начал сердито ходить взад-вперед по Зале. — Они хотят, чтобы я опять отослал Пьера Гавестона.

Хотя эта перспектива обрадовала ее чрезвычайно, она не хотела, чтобы хоть что-то могло ослабить могущество ее супруга.

— Но как они смеют? Как ваши подданные могут диктовать вам условия? Мне казалось, они относятся к вам с любовью и почтением — ведь вы — сын их обожаемого Эдуарда Длинноногого. Разве они не желают видеть вас своим королем?

— Нет, дело не в этом. Разумеется, у них нет никого другого на эту роль, — сказал Эдуард с досадой. — Но дело в том, что они еще не принесли мне присягу верности. Я все время был отъезде — то в Шотландии, то еще где-то. И если они откажутся сделать это и завтра, то некоторые из них решат, что имеют право объединиться, в том числе войсками, и силой смогут ставить меня сделать то, что хотят они.

— Но у вас есть своя сильная армия. Вы можете противостоять им.

— И ввергнуть всю страну в междоусобную войну? — Он рухнул в кресло, стоящее у столика, и провел рукой по надушенным волосам. — С того самого времени, как умер отец, они все больше и больше пытаются командовать. Теперь них хватает дерзости выставить мне ультиматум: не будет никакой коронации, если я не вышлю из страны Гавестона, — произнес он отчаянии.

Для Изабеллы, которая не имела ни малейшего представления об ужасах междоусобной войны, ответ был один — воевать. Ей бы только хотелось, чтобы в ее тоне было больше решимости, чем просто обиды. И хотя ее желания совпадали с желаниями всех его баронов, она инстинктивно желала успокоить и утешить его. Она опустилась на пол около его кресла и обняла его за колени.

— Дорогой мой, клянусь, я ничего не знала! Я знала, что они рассержены и обижены, это правда. Возможно, они сочувствовали мне немного в тот первый день, когда мы высадились в Дувре. Но поскольку трон принадлежит нам в равной степени, что бы они ни предпринимали для того, чтобы уменьшить вашу власть, это будет также противоречить и моим интересам. Как вы могли предположить, что я способна действовать вопреки вашим интересам?

— Может быть, это произошло ненамеренно. Но, вероятно, вы написали письмо домой, в котором жаловались на некоторые вещи. Ваш отец, который, как мне казалось, был моим великодушным другом, прислал мне письмо, в котором задает совершенно недопустимые вопросы касательно моей личной жизни. — Эдуард заерзал в кресле, освобождаясь от ее объятий. — Мне надоела ваша детская ревность, когда вам все время кажется, что к вам относятся с пренебрежением, хотя ничего подобного нет.

Изабелла вскочила на ноги. Ей едва удалось сдержаться и не ударить его.

— Вы не имеете права говорить со мной, как с ребенком! — воскликнула она. — Разве я — не ваша жена? И уж если на то пошло, то разве мне не на что жаловаться, когда я все время пребываю в одиночестве, а вы все свое время проводите, развлекаясь с Гавестоном?

— И это благодарность за то, что мы с таким рвением продумываем план нашей коронации, чтобы отплатить за то гостеприимство и радушие, которыми наслаждались во Франции…

Но Изабелла резко прервала его оправдательную речь:

— Отдав ему половину подарков, сделанных вам моим отцом! Все ваши бароны возмущены, даже Маргарита была шокирована вашим поступком!

Как бы ни был Эдуард околдован Гавестоном, он понимал, что его неразумная щедрость по отношению к нему никак не могла быть оправдана. Вздыхая, он поднялся с кресла и, обняв за плечи, повернул ее рассерженное лицо к себе.

— Дорогая, простите, я не смел так разговаривать с вами, — извинился он с такой теплотой и нежностью, которая заставляла всех его личных слуг обожать его. — Но, говоря по правде, я действительно очень тревожусь. — Он снова прошел к окну. — Завтра утром они опять собирают совет, предъявят мне проклятый ультиматум, и мне придется дать им ответ.

Пугающая перспектива развертывающихся событий заставила Изабеллу позабыть о своих собственных переживаниях.

— Но как они смогут не допустить коронации, если до начала процессии осталось всего несколько часов?

— Вот в этом-то и заключается их хитрый расчет. Ставят меня в безвыходное положение, зная, что у меня в запасе нет времени. Очевидно, это идея Пемброка. Хотя он и не такой воинственный, как другие, но умнее их всех вместе взятых.

Всем сердцем она молча призывала его: «О, любовь моя. Отошли Пьера Гавестона, как они желают. Как желаю я. Мы будем очень счастливы. Вскоре, когда ты забудешь его красоту и обаяние, которыми он околдовал тебя, ты, возможно, полюбишь меня. Когда мы останемся одни, мы станем ближе. Ведь у нас так много общего».

Но она промолчала, боясь, что он станет насмехаться над ее ревностью, и еще ей хотелось научиться сдерживать себя.

— И что вы им завтра ответите? — спросила она спокойно.

— Что, как только меня коронуют, я соберу Парламент. Что я сделаю так, как решит Парламент.

— Вы действительно дадите им подобное обещание?

Она почувствовала, как все те смелые надежды, которые она испытывала во время венчания, вернулись к ней. Она даже не обратила внимания на то, что Эдуард ушел от ответа.

— Мне очень жаль, что так произошло, Изабелла, дорогая, — повторил он. — И я помню, что это также и ваша коронация, поэтому хочу, чтобы этот день стал для вас счастливым.

Она не замедлила откликнуться. Она потянула его обратно в кресло и, усевшись на ручку, прижалась к мужу с нежностью и любовью.

— Я знаю, что часто бываю ревнива. Иногда дома я даже ревновала родителей к братьям, потому что девочки всегда занимают в сердце родителей второе место, — призналась она, прижимаясь к его гладко выбритой щеке.

Он взял ее тонкие пальчики в свою ладонь.

— Я не хочу, чтобы моя жена занимала второе место. И я хочу, чтобы она хорошо относилась к моим друзьям, — сказал он, невесело смеясь. — Тогда нам всем было бы намного приятнее жить.

— Разумеется, я постараюсь, — пообещала она, думая, что для нее это не составит труда, если только Гавестон уедет.

— Боюсь, как бы не было слишком поздно, — вздохнул Эдуард.

— Похоже, вы во многом зависите от Гавестона. Вы давно его знаете?

— С четырнадцати лет. Теперь, вспоминая свое детство, я понимаю, что до его прибытия был ужасно одинок. Вы и сами знаете, Изабелла, какими одинокими чувствуют себя члены королевской семьи. Меня не воспринимали, как обычного человека, хотя мне так хотелось этого. Только Пьер относился ко мне иначе.

— Но почему вы чувствовали себя одиноким, когда у вас были такие прекрасные и любящие родители? — спросила Изабелла, думая о собственной дружной семье.

— Отец всегда был в походах, и моя матушка часто сопровождала его, так что я почти ее не помню. Он подарил мне замок, когда я был еще слишком мал — мне было всего десять лет. Но он говорил, что ответственность превращает мальчиков в мужчин. Хотя, возможно, он сделал это для того, чтобы сам мог заниматься тем, что интересовало его гораздо больше, чем я. В его представлении, да и других тоже, я, несомненно, был с самого рождения предназначен для того, чтобы мужественно продолжать дело отца. Эдуард Карнаваронский. Некто, кто рожден для того, чтобы править и воевать. — Менее воинственный Эдуард повернулся к ней и улыбнулся смущенно, как бы умоляя понять его. Казалось, он совсем забыл, что, когда ему было выгодно, он смотрел на нее, как на несмышленого ребенка. — Знаете, Изабелла, ужасно тяжело быть сыном героя.

— Могу представить, что это действительно трудно, хотя, наверное, многие не понимают и завидуют вам. — Она взяла его руку и прижала к своей груди. — Но ведь это же естественно, что ваши родители хотели видеть в вас достойного продолжателя? Когда у нас будет сын, вы же тоже захотите, чтобы он вырос умелым правителем и отважным воином, разве не так?

— Больше всего на свете хочу этого. Не столько ради себя, сколько ради него.

Изабелла была одновременно и удивлена, и обрадована горячностью, с которой он отозвался. Ее гордое королевское воспитание не допускало возможности иметь сына, который бы проводил время в праздности.

— И Пьер, приехал жить с вами, когда вам было четырнадцать? — напомнила она.

— Да. Он на год или два старше меня. Все начала подсмеивались над ним, потому что, приехав из наших заморских владений, он казался им иностранцем, да к тому же он был беден. Его отец почти все потерял в войнах моего отца. У бедняги Пьера даже не было учителя, как у всех нас. Лишь преданный чудак-слуга по имени Дракон.

— Какое чудесное и милое имечко! — засмеялась Изабелла.

— Если оно настоящее… Возможно, его придумал Пьер. Он всегда придумывал множество интереснейших вещей. После его появления жизнь неожиданным образом стала живей, она приобрела какой-то новый смысл. Я полюбил его…

— А другие?

— Они недолго насмехались над ним. Он спокойно относился к насмешникам — до определенного момента. А затем наносил обидчику удар, и удар этот бывал довольно болезненным. — Эдуард вытянул свои длинные ноги и засмеялся, очевидно, что-то вспомнив. — В конце концов они оставили его в покое. Хотя ему и завидовали, но он никогда не держал на них зла. Их, конечно, еще раздражало, что мы с ним всегда оказывались победителями во всех турнирах и самыми удачливыми охотниками. И, разумеется, то, что юный Гилберт, сын моей сестры, во всем подражал ему.

— Это ваша сестра, которая родилась во время крестового похода?

— Да, Джоанна Акрская. Увлечение Гилберта еще больше разгневало моего отца. Когда он вернулся в Вестминстер, после кровопролитной битвы при Бервике, у него оказалось немного свободного времени, чтобы поинтересоваться, как я трачу свои деньги, и выяснить, что я не очень-то похож на него по характеру. Он отослал Пьера домой в его родовое имение в Гиень. Он заявил, что тот дурно на меня влияет. Так что я знаю, какая жизнь меня ждет, если Пьеру придется сделать это еще раз.

Изабелла с недоумением посмотрела на него. Она узнавала все больше подробностей о жизни человека, за которого вышла замуж, и не все они были ей по душе. Но Эдуард так сильно переживал из-за возможной разлуки с другом, что даже не замечал, какое впечатление произвел на нее его рассказ.

В этом случае необходимо было воззвать к его мужеству.

— Разве нельзя посвятить свою жизнь правлению своей страной и своим народом и принимать самостоятельные решения? — спросила она с легкой насмешкой. — И в конце концов, у вас есть Маргарита да и я тоже.

Хотя все то, что он рассказал, задело или озадачило ее, она все же была рада, что он ей доверился. Она подумала, что это как-то сблизит их, а ее желание помочь ему и успокоить подкреплялось еще и желанием быть ближе, причем ближе в мире духовного.

Сидя здесь, уютно прижавшись к плечу мужа, перед столом, на котором были разложены все аксессуары и ее наряд для коронации, Изабелла верила, что волнения уже позади, и ей даже стало немного стыдно, что она пожаловалась отцу. Завтра будет еще один чудесный день. Она опять станет центром всеобщего внимания в своем нарядном платье и драгоценностях. Двигаясь по Лондону, она опять почувствует тот волнующий и такой сладостный аромат восхищения. Восхищения, которое она каждый день все явственнее замечала в черных глазах Роберта ле Мессаджера, и которое помогало ей в минуты хандры вернуть веру в себя. Но теперь, когда Гавестон уедет, она больше не будет ощущать депрессию, как ни жаль ей Эдуарда. Как только ей удастся вырваться из этого мрачного старинного замка, она сделает все, чтобы брак стал для него важным и желанным. Она прикажет распаковать изящную французскую мебель, которую привезла с собой, она сама будет устраивать маскарады и музыкальные вечера.

— Я рада, что нам предстоит провести в замке только одну ночь, — сказала она с отвращением глядя на серые каменные стены. — Мне кажется, здесь ужасно сыро. И я уверена, тут бродят призраки.

— Я знаю. Но это одна из наших дурацких традиций: все монархи перед коронацией должны провести здесь ночь.

— Ну тогда, по крайней мере, надо лечь пораньше и хорошенько отдохнуть, — засмеялась Изабелла. — Поскольку завтра, не сомневаюсь, нам обоим придется встать очень рано. И умоляю вас, Эдуард, не оставляйте меня надолго одну — у меня от вашего Тауэра просто мурашки по коже.

Эдуард убрал руку с ее плеча и наклонился вперед, зажав руки между коленями.

— Наверное, давят призраки трагедий, которые здесь произошли, — сказал он. — С той поры, как нормандец Вильгельм построил его, множество людей ожидало в его стенах смерти. Когда меня мальчиком приводили сюда, чтобы посмотреть на львов, стерегущих ворота, я не испытывал большой радости, думая обо всех узниках, которые томились здесь на протяжении веков. Иногда, оставаясь один, я представлял себя на их месте, воображал, как звенят засовы темниц, где они сидели, забывая, что на свете есть солнечный свет, и представлял, как их выволакивают, чтобы убить или просто оставить гнить…

Изабелла вздрогнула и схватила его за руку.

— Прекратите, Эдуард, — взмолилась она. — Вы так смотрите в угол, как будто видите и чувствуете все то, о чем говорите. У вас слишком сильно развито воображение. Не ваше дело жалеть всех презренных и несчастных. Вы — их король. Уж по крайней мере с вами этого никогда не случится.

— Да, надеюсь, что это так, — согласился с ней Эдуард, отбросив страшные и мрачные картины с несколько виноватой улыбкой. — Давайте-ка лучше поговорим о чем-нибудь более веселом, у нас еще есть время до ужина. Например, о том, как мы будем жить в своем замке. Я думаю, вам понравится в Вестминстере.

— Это тоже очень старый дворец?

— Одна половина. Но то крыло дворца, где будем жить мы, сгорела при пожаре, и я восстановил ее. Так что дворец готов встретить мою юную супругу.

— О, я так рада! — Изабелла просияла от предвкушения радости. — А сад там есть?

— Прекрасный сад, полный роз. Я велел удобрить почву торфом и поставить новые решетки для вьющихся растений, а также вычистить пруды. И еще мы построили каменный пирс для вашей барки.

— Вы так говорите, как будто все сделали собственными руками.

— Это так и есть. Я трудился вместе с моими садовниками и каменотесами. Я предпочитаю копать клумбы и сажать розовые кусты или строить красивый дом, нежели идти в военный поход или вести какой-нибудь скучнейший государственный совет. Почему у вас такой удивленный вид, моя прелесть? В том, что любишь красивые вещи, нет ничего постыдного. Я сам морил дуб, из которого было сделано для вас ложе на борту «Маргариты», а также помогал конструировать платяные шкафы, которые вам так понравились.

Изабелла почувствовала, что перед ней раскрывалась прежде совершенно ей незнакомая грань натуры супруга, которую она нашла восхитительной. И, возможно, самое приятное в их браке — это постепенное узнавание и понимание друг друга. Но завтра в короне и пурпурной мантии он совсем не будет напоминать каменщика или садовника. О коронации и следует сейчас поговорить.

— А теперь позовите своих камеристок, я хочу взглянуть на вас в великолепном платье, которое приготовила для вас королева Наваррская, — попросил он. — Даже в этой сумрачной комнате оно сияет. Представляю, как оно засверкает при свете свечей в Аббатстве. Я уверен, оно затмит нас всех.

Но к своему страшному разочарованию, Изабелла никого не затмила. Равно, как и Эдуард. Герцог Корнуэльский, который накануне говорил, как будто у него нет времени думать о своем наряде, также появился в одежде из пурпурного бархата, и на нем было так много драгоценностей, что он соперничал в роскоши со своим господином. Будучи выше и стройнее, он, казалось, затмил красивого Плантагенета. И хотя мужчины в толпе откровенно восхищались Изабеллой, большинство женщин не спускало глаз с Гавестона и меньше обращали внимание на ее сверкающее платье. И очень многие, хотя и терпеть не могли гасконца, не могли не пялить на него глаза, поражаясь непробиваемой наглости этого человека.

Именно Пьер Гавестон нес королевскую корону, в то время как Томас Плантагенет, герцог Ланкастерский, который предполагал, что честь будет оказана ему, шел сзади, неся меч Милосердия. Французские принцы, расставленные так, что напоминали поле, усеянное золотыми лилиями, так и не простили того, что их народные костюмы сильно проигрывали на фоне ослепительного наряда Пьера Гавестона. Руки баронов вцепились в рукоятки их шпаг, и Изабелла, с тревогой наблюдавшая за ними всеми из-за своего молитвенника, не сомневалась, что, если бы не торжественная обстановка и святость места, Пьер Гавестон не вышел бы из Аббатства живым.

Несмотря на то, что церемония была тщательнейшим образом продумана, казалось, все в этот день идет не так, как подобало. Плотники, слуги и повара как будто были подкуплены, чтобы все делать неловко и неумело, а, возможно, и сами, руководствуясь мрачноватым юмором истинных кокни, договорились делать все так, чтобы опозорить ненавистного фаворита. Хотя и король, и королева прошли под великолепным шелковым балдахином, который держали над ними бароны Пяти портов, хотя от Аббатства до дворца был проложен роскошный ковер, хотя древний коронационный камень, привезенный Эдуардом Длинноногим из Шотландии, был надлежащим образом украшен, вся эта роскошь и великолепие, казалось, нарочно затягивают церемонию, так что она закончилась уже где-то к вечеру. К тому времени измученные бароны, которые из-за совета завтракали очень рано, были голодны как волки, а некоторые из их жен, впервые допущенных на подобную церемонию, упали в обморок, и их пришлось выносить из Аббатства. Уже стемнело, когда они смогли наконец приступить к трапезе, и по какой-то таинственной причине стол королевы обслуживался последним.

Все те накладки, которые в подобных обстоятельствах обычно воспринимаются спокойно или даже с юмором, сегодня воспринимались особенно болезненно, и вина за них свалилась на Гавестона. Как справедливо отметил Эдуард, все они во всем видели для себя оскорбление, потому что их сжигали ревность и зависть. Изабелла и некоторые из тех, кто относился ко всему более терпимо, довольно скоро начали понимать это. Казалось, накопившееся раздражение и злость приняли уже такие чудовищные размеры, что противостоять становилось все труднее.

Последним страшным ударом, завершившим этот нескладный день, было известие о том, что благородный рыцарь сэр Джон Бейкуэлл был затоптан никем не сдерживаемой толпой, когда пытался помочь потерявшей сознание даме выбраться из Аббатства.

После коронации жизнь была бы вполне приятной, если бы родственники Изабеллы не отплывали домой с чувством глубокой обиды, а подданные короля не могли дождаться, когда откроется Парламент, где бы они смогли высказать свои бесчисленные обиды и претензии.

— Король делает все возможное, чтобы отложить открытие как можно дольше, по крайней мере до Пасхи, — говорил им его зять Хэмфри де Боган Херфордский.

— По крайней мере все же состоится турнир в честь коронации, — говорил молодой Фицалан Арундельский, который упорно отрабатывал один очень ловкий прием, с помощью которого собирался вышибить из седла этого гасконца.

— Ну и что это нам даст? — рычал Уорик, чей зад все еще побаливал в сырую погоду после падения в Валлингфорде.

Хотя вдовствующая королева предупреждала свою племянницу, чтобы та не жаловалась в их присутствии или же не оказывалась в центре недовольной знати, она частенько вместе со своими фрейлинами сидела с вышиванием в той же Зале. Это было намного интереснее, чем гулять среди розовых кустов в саду под мартовскими ветрами.

— Как им обидно переносить все унижения от этого милорда Гавестона и не иметь возможности вышибить его из седла во время турнира! — хихикала Жислен, которая тайно восхищалась им.

— Это было бы еще не так страшно, это можно было бы вынести, — проговорил Пемброк, чей острый слух уловил ее слова, — если бы он потом над всеми так не издевался!..