Изабелла Прекрасная

ГЛАВА 6

У Изабеллы к тому же возник еще один повод для недовольства, и она пожаловалась своему родственнику Ланкастеру на финансовые затруднения, о которых ей доложил управитель дворцом. Несмотря на обещания Эдуарда относительно того, что «его обожаемая супруга будет иметь все, что только пожелает», слегка смущенный герцог признался, что казна слишком истощена, чтобы обеспечить ее всем тем, что приличествует ее положению и происхождению.

Даже та часть приданого ее тетушки, которую ей передали родители, куда-то исчезла, и было ясно, что потратила ее не Маргарита.

— У самого короля тоже большие затруднения с деньгами, — признался казначей сэр Вальтер Рейнольдс, когда Ланкастер его позвал в покои вдовствующей королевы на семейный совет.

— Это из-за того, что он и его приятели тратят деньги, которые должны по праву принадлежать мне, на всякие глупости, вроде драгоценной сбруи для лошадей или украшения сцены для представлений, — сказала Изабелла, которая с удовольствием сама бы участвовала во всех этих легкомысленных развлечениях, если бы не ее уязвленная гордость.

— Ну и частично из-за значительных трат на войны, которые вел его отец, — стараясь быть справедливым, напомнил Рейнольдс.

— Какова бы ни была причина, моя дорогая Изабелла, но то, что вы испытываете неудобства и нужду, будет обязательно обсуждаться в Парламенте, когда его заседание наконец состоится, — пообещал ей ее дядюшка Ланкастер.

— Томас, а как, по вашему мнению, пройдет голосование о высылке Пьера Гавестона из страны? — спросила Маргарита.

— Надеюсь, что отлично. Если, конечно, нас поддержит простой народ. Надо признать, что среди простых людей он достаточно популярен, в основном из-за своих расточительных развлечений и необыкновенной ловкости на ристалищах. Но наша красавица-племянница и ее интересы становятся им гораздо ближе.

Королева Мая, которая была воспитана так, чтобы в первую очередь думать о благе страны, старалась изо всех сил не выказывать своего неодобрения поведению родственницы, которая слишком много внимания уделяла личным переживаниям и проблемам.

— Очень жаль, дорогой Томас, что невозможно уговорить Пьера уехать, чтобы не поднимать все эти вопросы публично. — Она вздохнула. — Это выглядит так, как будто мы, пытаемся вбить клин между королем и королевой, а это для страны очень опасно.

— Тетя Маргарита, в сущности, хочет сказать, что я должна молча переносить свои неудачи в браке, — съязвила Изабелла.

— Люди, занимающие высокое положение, часто вынуждены так поступать, — сказала Маргарита, сожалея, что ее своенравная племянница так и не научилась придерживать свой язычок.

Несмотря на эту небольшую размолвку, Изабелла, как всегда, постаралась воспользоваться ее советом. В глубине души она завидовала сдержанности и внешнему спокойствию тетушки, и у нее хватало здравого смысла видеть, что, жалуясь на свое положение баронам, она причиняет Эдуарду вред. Бог даст, Эдуард станет принадлежать только ей. Несмотря ни на что, она все же надеялась на будущую счастливую жизнь. Но как бы ни была она сдержанна, все же ей предстояло публично намекнуть на достаточно интимные проблемы ее семейной жизни, чтобы склонить чашу весов против Гавестона.

Во время пиршеств, которые продолжались несколько недель после коронации, они с Эдуардом часто ели в присутствии многочисленных зрителей в Большой Зале Вестминстера, двери которого всегда были открыты для любопытных горожан или жителей окрестных селений, которым не лень было добираться сюда, чтобы поглазеть на обедающую королевскую чету. Но они видели не только свою новую королеву, но также и шутов, менестрелей и акробатов, которые выступали перед ними во время этих трапез, кроме того, стало обычаем, что представители крупных гильдий или же богатые горожане присылали им поздравительные послания, которые громко зачитывались во время этих трапез. Чтобы угодить Эдуарду, любившему театр и театральные представления, очень часто эти посланцы наряжались в костюмы богов и богинь, сатиров и духов, нередко выступали в масках. Их появление приветствовалось зеваками, толпящимися у дверей, а послания, которые они приносили, громко зачитывались королевским церемониймейстером.

К таким представлениям уже настолько привыкли, что, когда в Залу въехала на черном коне женщина в маске, публика особенно не удивилась — встретила ее криками одобрения. Женщина подъехала на вздрагивающем нервном коне к помосту и вручила свое послание. Церемониймейстер сломал печать и театральным жестом развернул свиток. Он откашлялся и хорошо поставленным звучным голосом начал громко читать послание.

Поскольку он прочитал уже огромное количество подобных посланий за последние несколько дней и его больше волновал разгоряченный конь, гарцующий совсем рядом с ним, то он читал машинально, не задумываясь над словами, которые произносит. Только когда стихли смех и веселые возгласы, со стороны двери стали слышны лишь подавляемые смешки, а на помосте воцарилась зловещая тишина, он попытался вникнуть в суть произносимых им слов. Вместо обычных льстивых фраз послание содержало откровенное осуждение отношений, существующих между королем и Гавестоном, а также убедительный призыв к народу выставить эту язву из страны. Автор не жалел злых и жестоких слов и в первых же фразах давал понять, что если королевский фаворит не будет изгнан из страны, то Ее Величество никогда не узнает счастья и не сможет произвести на свет наследника. Сконфуженный церемониймейстер тут же замолк. Подняв глаза, он увидел вокруг себя множество лиц, выражающих самые разные чувства — ярость, ужас, страх, насмешку и восхищение. Он испуганно взглянул на середину стола. Для него самым главным было то, как относится к этому король, и он увидел его покрасневшее от гнева и стыда лицо. Неподалеку от короля сидел Гавестон. Его насмешливая улыбка ни в малейшей степени не выдавала истинных чувств, а сильные красивые пальцы продолжали, как ни в чем не бывало, чистить персик.

Несчастный царедворец, понимая, что на этом его карьера церемониймейстера может закончиться навсегда, сделал единственно подобающий моменту жест. Не глядя больше в текст послания, он подошел к огромному камину, пылавшему в центре зала, смял обеими руками свиток и швырнул его в жаркое пламя.

Прежде чем хоть кто-то успел помешать ей, дама в маске развернула коня и вылетела из Залы. Собравшаяся у дверей толпа бурно приветствовала ее, и лицо наблюдавшего это короля из красного стало смертельно бледным.

После инцидента любящие посмеяться лондонцы, которые до того шутили в основном над тем, как Гавестону удавалось побеждать баронов, на сей раз объединили свои интересы с интересами своих высокородных противников, и результат парламентских дебатов нетрудно было предугадать — королевский любимчик должен был уехать.

Нашли и допросили женщину, которая въехала на коне в Вестминстерскую Залу. Как говорили, ее выбрали для этой цели, поскольку знали, что ни один Плантагенет — уж по крайней мере Эдуард II — не станет подвергать пытке женщину, чтобы получить нужные сведения. Поскольку, как стало известно, искусству верховой езды она обучилась у Мессаджера, то подозрение упало на шталмейстера королевы.

Как только Изабелла узнала об этом, то тут же послала за ним, чтобы предупредить, а поскольку дело было достаточно опасным, то выслала из комнаты своих служанок.

— Это правда, что вы совершили безумно рискованный поступок во время обеда? — спросила она.

— Было бы бессмысленно отрицать, — ответил он, желая, чтобы она знала, на какой риск он шел ради нее.

— Когда Жислен де Буа недавно проходила через двор, она слышала, как король давал приказ гвардии арестовать вас в вашем доме сегодня ночью.

— Значит, в нашем распоряжении есть одна ночь! — воскликнул пылкий юноша, имея дерзость схватить ее в свои объятия. Он уже давно желал ее. Огонь и страсть в его глазах обещали блаженство и восторг. Уступая его страстным объятиям, Изабелла закрыла глаза и почувствовала волнение и счастье от того, что кто-то так сильно желает ее. Именно этого она и ожидала от своего брака.

— Ах, Роберт, Роберт, зачем вы так рисковали ради меня? — спросила она, едва дыша в его пылких объятиях.

— Потому что я люблю вас до безумия, — сказал он, прижимаясь губами к ее губам.

— До безумия? Боюсь, мы оба обезумели!

С испуганным криком она оттолкнула его. Ей было нелегко сделать это, но в данный момент она думала не о себе, и теперь, освободившись от его объятий, она почувствовала, как к ней начинает возвращаться рассудительность.

— Вам необходимо уехать. Прямо сейчас, пока они не схватили вас, — сказала она.

— Что мне до того? — возразил он. — Даже если они убьют меня, я буду знать, что ваша жизнь станет счастливее. Изабелла, умоляю вас, позвольте мне остаться сегодня ночью. Кто знает, будет ли в моей жизни еще одна ночь вообще!

Изабелла вздрогнула, но врожденная надменность побудила ее напомнить ему о ее положении.

— Они не убьют вас, — заверила она. — Они собираются заточить вас в этот ужасный Тауэр.

— Тогда я, возможно, смогу убежать оттуда.

— Такое еще никому не удавалось, — сказала она, испытывая сострадание при воспоминании об этом мрачном месте.

Мысль об этом, очевидно, несколько охладила его безрассудный пыл.

— Простите меня, мадам, если я был слишком дерзок и позволил себе лишнее.

Теперь Изабелла была просто воплощением здравого смысла. Она его не любила, просто испытала желание ответить на его страсть. Поразительно и странно, как собственное тело может заставить совершить самые нелепые и дикие поступки.

— Нет необходимости проявлять геройство или отправляться в Тауэр, лучше быстро воспользуйтесь черной лестницей, — велела она ему. — Для чего же, как вы полагаете, я послала за вами?

— Но ведь вы вряд ли думаете, что охрана позволит мне пройти!

— А почему бы нет? Король слушает итальянских менестрелей, а Гавестон не мстителен. — Она уже чувствовала, как ее начинает раздражать, что он предпочитает навлечь на себя беду, оставаясь в ее спальне, вместо того, чтобы бежать. Она налила ему немного вина, чтобы как-то заставить его действовать.

— А вы знаете, что этот гнусный гасконец женат? — спросил он ее таким тоном, как будто собирался начать светскую беседу.

— Да, на младшей сестре Гилберта де Клера. Я сама узнала только недавно. Он никогда не приводит ко двору это бедное дитя.

— Может быть, поэтому ей не так тяжело.

— Из-за того, что ее не унижают публично, как меня, хотите вы сказать?

Он поставил на стол пустой кубок и взял ее за руки.

— Не надо говорить с такой горечью, любовь моя! Вы должны твердить себе, что многие из нас пожертвовали бы своей жизнью, как готов это сделать и я, чтобы испытать те радости, к которым король относится с таким пренебрежением.

Она понимала, что он в последний раз просит об этих радостях, и отняла руки. Она бросила взгляд на огромную кровать, не задернутую пологом, и засмеялась.

— Почему вы смеетесь, мадам? — спросил Роберт с оскорбленным видом.

— Да нет, ничего такого. Просто вспомнила одну глупость, которую я на днях сказала Королеве Мая про пустую кровать. И ее возмущенный взгляд, который она на меня бросила. — Она повернулась к нему и серьезно добавила, как будто говорила о чем-то чрезвычайно для нее важном: — Я очень люблю ее, Роберт.

— Благодарю Господа, что вы не одиноки здесь.

— И, возможно, даже отчасти благодаря вам, у меня все-таки наладятся отношения с супругом.

Очевидно, эта мысль вернула ее в прошлое, к былым чувствам. Она вспомнила, как подбежала к окну и впервые увидела его во дворе Булонского замка. Он был такой красивый и веселый, что его тогдашний образ навсегда запечатлелся в ее сердце. Да, она любила Эдуарда Плантагенета, своего супруга. И ее большая любовь, любовь на всю жизнь, о которой она так мечтала, предназначенная королю, слишком благородная субстанция, чтобы разрушить ее мимолетной интрижкой с настойчивым шталмейстером. Ей на помощь пришла ее гордость — гордость, сдерживающая чувства. Хотя больше всего на свете ей хотелось теплоты и ласки Роберта ле Мессаджера, она отослала его прочь.