Избранные произведения в одном томе

Раз

Та гостиница отличалась неким слегка поблекшим шиком. Возможно, в прошлом она и оправдывала ожидания, поддерживая определенный уровень роскоши и изящества. Была в ней, например, прекрасная вращающаяся деревянная дверь: деталь, всегда пробуждающая игру воображения.

Через эту дверь и вошла дама в неимоверный ночной час: она, с видом явно рассеянным, только что вылезла из такси. На ней было одно лишь желтое вечернее платье, очень открытое; даже легкий шарфик не прикрывал голые плечи, и от этого был у нее интригующий вид женщины, с которой что-то случилось. Двигалась она с присущим ей изяществом, однако же походила на актрису, которая только-только зашла за кулисы, избавившись от необходимости представлять на сцене и вернувшись к собственной натуре, более искренней. Поэтому и походка ее казалась чуть более усталой, и крошечная сумочка едва не падала из рук. Дама была уже не первой молодости, но это ей шло, как часто бывает с женщинами, которые никогда не сомневались в своей красоте.

Снаружи сгущалась предрассветная мгла — ни ночь, ни утро. Холл гостиницы пребывал неподвижным, во всем изяществе деталей, чистоте и мягкости: теплые тона, тишина, простор, отраженный свет, высокий белый потолок, книги на столиках, пухлые подушки на диванах, любовно обрамленные картины, фортепиано в углу; немногие, самые необходимые надписи; фонтан, за которым неизменно следили; часы с маятником, барометр, мраморный бюст, на окнах портьеры, на полу ковер и еле заметная тень аромата духов.

Поскольку ночной портье, повесив пиджак на спинку убогого стула, в соседней комнатенке впал в легчайшую дрему, которую освоил до тонкостей, никто бы и не увидел, как эта дама входит в гостиницу, но мужчина, сидевший в кресле в самом углу, — непостижимо, в такой-то час! — заметил ее, после чего положил левую ногу на правую, тогда как до этого правая лежала на левой, безо всякой на то причины. Их взгляды встретились.

Дождь собирался, но так и не пошел, сказала дама.

Да, так и не было дождя, сказал мужчина.

Вы кого-то ждете?

Я? Нет.

Как я устала. Ничего, если я присяду на минутку?

Пожалуйста.

Пить нечего, как я погляжу.

Не думаю, чтобы завтрак подали раньше семи.

Я в смысле выпить.

Ах это. Не знаю. Не думаю, в такой-то час.

А который час?

Двенадцать минут пятого.

Серьезно?

Да.

Эта ночь никак не кончается. Будто началась три года назад. А вы что здесь делаете?

Как раз собирался уходить. Пора на работу.

В такой час?

Именно.

Как вы это терпите?

Ничего, мне нравится.

Вам нравится.

Да.

Невероятно.

Вы находите?

Похоже, вы первый интересный человек, какого я встречаю нынче вечером. Ночью. В конце концов, чем бы оно там ни было.

Не дерзну и подумать об остальных.

Они ужасны.

Вы были на каком-то торжестве?

Мне, кажется, нехорошо.

Пойду позову портье.

Нет, ради всего святого.

Вам, наверное, лучше прилечь.

Ничего, если я сниму туфли?

Разумеется…

Говорите что-нибудь, безразлично что. Мне нужно отвлечься, тогда все пройдет.

Не знаю о чем…

Говорите о своей работе.

Не слишком-то увлекательная тема…

Попытайтесь.

Я продаю весы.

Дальше.

Люди взвешивают уйму всяких вещей, и важно их взвешивать точно, поэтому я и держу фабрику, где производят весы всякого рода. У меня одиннадцать патентов, и… Пойду позову портье.

Нет, пожалуйста, он меня терпеть не может.

Лежите, не вставайте.

Если я не встану, меня стошнит.

Тогда приподнимитесь. То есть я хочу сказать…

Выгодное дело — продавать весы?

По-моему, вы должны…

Выгодное дело — продавать весы?

Не очень.

Валяйте дальше, не берите в голову.

Мне правда пора идти.

Окажите любезность, поговорите немного со мной. Потом пойдете.

Дело было довольно прибыльное, вплоть до последнего времени. Теперь — не знаю, может, я в чем-то допустил ошибку, но мне не удается больше ничего продать. Я было подумал, что дело в моих торговых агентах, тогда стал сам разъезжать с образцами, но и в самом деле моя продукция больше не пользуется спросом: может, устарела; может, стоит слишком дорого — она и в самом деле дорогая, все весы ручной работы, вы и понятия не имеете, каково это добиться абсолютной точности, когда что-то взвешиваешь.

Что взвешиваешь? Яблоки, людей — что именно?

Что угодно. Мы делаем любые весы — от ювелирных до заводских.

Серьезно?

Поэтому мне и нужно ехать, сегодня я должен подписать важный контракт, мне правда нельзя опоздать, речь идет о моем предприятии, я могу лишиться его… Черт, ну вы и насвинячили!

Вот дерьмо.

Я вас провожу в туалет.

Погодите, погодите.

Вот уж нет!

Простите, мне правда жаль.

Пойду принесу воды.

Нет, не уходите, пожалуйста.

Вот, держите, вытритесь этим.

Какой стыд.

Не переживайте, у меня есть дети.

При чем тут дети?

Детей часто тошнит. Моих по крайней мере.

О, извините.

Поэтому мне такое не в диковинку. Но сейчас вам лучше бы подняться к себе в номер.

Не могу же я оставить здесь весь этот бардак…

Я потом позову портье, а вы пока поднимайтесь в номер. Ведь у вас есть номер, не так ли?

Да.

Так ступайте. Я обо всем позабочусь.

Не уверена, что я помню который.

Портье вам подскажет.

Я НЕ ХОЧУ ВИДЕТЬ ЭТОГО ПОРТЬЕ, он меня терпеть не может, сказано вам. У вас-то ведь номер есть?

У меня?

Да.

Я только что оттуда съехал.

Отведите меня туда, прошу вас.

Говорю вам: я только что съехал оттуда.

Ну и что, разве он сгорел? Ведь та комната на месте, разве нет?

Да, но…

Окажите любезность, проводите меня наверх, и я от вас отстану.

Я должен снова попросить ключ.

Разве это запрещено?

Конечно нет.

Так попросите же, пожалуйста.

Ну, разве если… Я хочу сказать…

Вы в самом деле очень любезны.

Ну хорошо, ладно, пойдемте.

Мои туфли.

Да, ваши туфли.

На каком это этаже?

На третьем. Вон лифт.

Как скверно, что я оставила здесь этот бардак…

Ничего страшного.

А знаете, мне уже немного лучше.

Прекрасно. Вам нужно отдохнуть. Пойдемте…

Я ничего не забыла?

Пойдемте.

Что за дрянными духами разит в этом лифте?

Ландыш и сандал.

А вы откуда знаете?

Это мое хобби. Духи.

В самом деле?

Да.

Вы продаете весы, а после ужина развлекаетесь, нюхая духи?

Примерно так.

Вы их делаете?

Пытался. Это нелегко. Изучаю составленные другими.

Лучше бы вы их делали сами.

Вот мы и пришли.

Странный вы человек.

Может быть. Сюда.

Вы ведь взяли ключ, правда?

Разумеется.

Простите. Вечно мне кажется, что все вокруг такие же разгильдяи, как я.

Не беспокойтесь ни о чем.

Но тот, кто делает весы, вряд ли является разгильдяем, правда?

Это, скажем так, маловероятно.

Вот именно.

Пожалуйста, входите.

О, какая чудесная комната!

Они все одинаковые, по правде говоря.

Почему вы так уверены?

Я останавливаюсь в этой гостинице уже шестнадцать лет. Ванная там. Я оставляю вам ключ. Портье объясню все сам. А теперь мне действительно пора.

Уходите?

Да, ухожу. У вас здесь нет номера, так ведь?

Что, простите?

Вы вошли и сказали: «Чудесная комната», но если бы у вас на самом деле был здесь номер, вы бы сразу увидели, что комната точно такая же, как ваша. Они все одинаковые.

Детективы — тоже ваше хобби?

Нет. Я подмечаю детали. Я делаю весы. Вы вошли в гостиницу, но на самом деле номера у вас нет.

Вы ведь собирались уходить?

Да, конечно. Я только хотел бы удостовериться, что…

Я вошла потому, что мне нравится, как выглядят по ночам холлы гостиниц. В этой гостинице очень красивый холл, вы заметили? Не слишком большой, не слишком маленький. Я сюда уже приходила, вот почему портье меня терпеть не может.

А что, если бы меня там не оказалось?

Мне правда нужно в ванную. У вас есть зубная щетка и паста?

Все, я уже опоздал…

Знаю. Только одолжите мне зубную щетку, что вам стоит?

ЗУБНУЮ ЩЕТКУ?

Успокойтесь: неужели ни один человек никогда не просил у вас взаймы зубную щетку?

Ни один человек, которого только что стошнило!

Ах это.

Да, это.

Так дадите вы мне щетку или нет?

Ладно, держите, и пасту заодно. Вот. И пожалуйста, не устраивайте здесь беспорядка: можете вздремнуть немного, если будет желание, после приберите за собой. Мне ведь потом возвращаться в эту гостиницу. Прощайте.

Как мило, ореховая зубная паста.

Она не ореховая.

На ней написано: «Орешек».

Это название. Вкус — ниже, мелким шрифтом.

Гляди-ка. А вы-то что делали там, внизу?

Что, простите?

Что вы делали там, внизу; почему сидели в кресле совсем один в четыре утра? Если вы так спешите, то почему рассиживались там?

Тогда я не так спешил, я теперь спешу.

Ладно, все равно вы там сидели — и о чем думали? Ничего, если я почищу зубы, пока вы мне будете рассказывать?

Не думаю, что стану вам что-то рассказывать.

Почему?

Я даже не знаком с вами.

Ах в этом дело?

Да, в этом.

Такое впечатление, будто в эту ванную никто не заходил. Вы что, вытираетесь полотенцем, а потом его складываете ровно-ровно? В гостинице? Послушайте, здесь есть люди, которым за это платят.

Я не…

Вы и постель убираете за собой?

Это мое дело, как мне кажется.

Конечно-конечно. Хорошая паста. Какой у нее вкус — малина?

Смородина, с анисовой отдушкой.

Мм… Вкусно.

Иногда ее делают без аниса, но это гораздо хуже.

Невыносимо.

Я не складывал полотенца. Я ими не пользовался. Я ни до чего не дотрагивался. Мне было никак не уснуть. Я всю ночь просидел вот на этом стуле, оставив гореть ночник. В четыре спустился в холл. Теперь мне в самом деле пора. Было приятно с вами познакомиться. Освободите номер до десяти, пожалуйста. Прощайте.

Это что еще за чертовщина? Эй! Вернитесь! Я вам говорю: так ли следует себя вести с…

Не кричите, людей перебудите.

Так вернитесь же!

Не надо устраивать сцен в коридоре, прошу вас.

Хорошо, давайте устроим сцену в лифте.

Вы босиком, у вас зубная паста течет изо рта, а там, внизу, портье, которому вряд ли будет приятно лицезреть вас в таком состоянии.

Кстати сказать, ваши ботинки все облеваны.

Нет!

Идите сюда, я их вам почищу.

О нет, нет!

Перестаньте орать, людей разбудите.

Нет, ты погляди…

Ну вот, молодец, дверь я сама закрою. Снимайте ботинки. Да не так, не так!

Дайте хоть шнурки развязать!

Я развяжу, а вы присядьте. Вы ведь просидели на этом стуле всю ночь, так что минутой больше, минутой меньше…

Очень остроумно.

Мама родная, какая мерзость…

Оставьте, прошу вас.

Даже и не мечтайте: сама наблевала, сама почищу. Вот и все.

Куда вы их уносите?

Хорошенько помыть…

НЕТ, ТОЛЬКО НЕ ПОД КРАН!

Почему нет? Увидите, так будет лучше.

Я ДОЛЖЕН ОБУТЬ ЭТИ БОТИНКИ, скажите же наконец, какого черта…

Вы подойдете?

Что?

К телефону, звонит телефон.

Кой черт…

Подойдите.

Но меня нет в этой комнате, значит…

Или мне подойти?

Нет!

Глядите, как все отчистилось. Теперь высушим феном…

Алло?.. Да, это я… Нет, случилось кое-что неожиданное, я на минутку поднялся в номер… Ах это, да… Мне стало нехорошо… Нет, сейчас гораздо лучше, простите, что так вышло с ковром… Если нужно заплатить… Нет, я настаиваю… Сейчас спущусь… Нет, в самом деле, мне ничего не нужно… Уже спускаюсь… Да, спасибо, вы очень любезны… Спасибо.

Кто это был?

Я должен уйти, срочно.

Кто это был?

Ночной портье. Где мои ботинки?

Терпеть его не могу.

Отдайте мне ботинки.

Даже не мечтайте. Присядьте на минутку, я их высушу.

Я ДОЛЖЕН ИДТИ, ПРЯМО СЕЙЧАС!

Ну и манеры! Нате, получайте, если вам так угодно.

Я сказал портье, что это там, внизу… что это я натворил. Окажите мне лишь одну любезность: уйдите отсюда так, чтобы вас никто не видел. Вот дрянь, они сморщились…

Не берите в голову.

Ничего себе! Пойти босиком, прекрасная мысль.

Я имею в виду — не берите в голову все это: контракт, весы, все-все-все…

Что, черт побери, вы несете?

Сколько вам лет?

Мне?

Да, вам.

Сорок два.

Вот видите: вы достаточно молоды, чтобы выкинуть все из головы.

Да что вы несете?

Только не говорите, будто никогда об этом не думали. Послать все подальше и начать с начала. Было бы неплохо, а?

Вы с ума сошли.

Но дама сказала, что люди в большинстве своем мечтают начать все с начала и они не сходят сума, а есть в этом что-то трогательное. Сказала, что в действительности почти никто так по-настоящему и не начинает с начала, но и представить себе невозможно, как долго люди предаются фантазиям по этому поводу, и чаще всего именно посреди передряг, посреди той жизни, которую хочется выкинуть из головы. У нее когда-то был ребенок, и она отчетливо помнила, какая тоска накатывала на нее порой, когда она оставалась наедине с малышом, и единственное, что срабатывало, — серьезно задуматься о том, чтобы выкинуть все из головы и начать с начала. Она прикидывала, где, в какой дали оставить этого ребенка, и знала наперед, как причешется и куда пойдет искать работу, чтобы начать все с начала. Ей незамедлительно становилось лучше при одной мысли о том, как она станет тогда проводить вечера, да и ночи. Вечера напролет валялась бы на диване и ела или же шла бы развлекаться, спала с мужчинами, полностью владея собой, потом поднималась бы с постели и собирала свои вещи, не испытывая ни малейших угрызений. Сказала, что стоило ей подумать об этом, как вся она будто оттаивала изнутри, погружалась в безмятежность, словно и в самом деле что-то решалось. Начинала тогда ласкать малыша, излучала свет, становилась матерью. Малыш это замечал, чуял, как звереныш, и, когда она брала его на руки, меньше брыкался и таращил любопытные глазенки. Все налаживалось как по волшебству. Добавила, что в то время ей было семнадцать лет. Рассказывая все это, дама скинула вечернее платье, расстегнув молнию на спине и сдвинув с плеч еле заметные бретельки. Платье, шелковое, опустилось на пол блистающим, легким кольцом, из которого она выступила, сделав крохотный шажок сначала одной ногой, потом другой. Она осталась в трусиках и лифчике, но продолжала рассказывать, не придавая значения своей наготе, не обнаруживая никакого намерения — всего лишь завершая заранее намеченный жест. Подобрала сверток с пола и, рассказывая, как через несколько лет и в самом деле рассталась с этим ребенком, развесила платье на стуле и подошла к кровати. Не переставая говорить, откинула красное покрывало, и мужчина поморщился, будто что-то его кольнуло. Но дама этому не придала значения, вытащила из волос заколку и скользнула под простыню, чего, судя по всему, она больше всего желала с того самого момента, как вошла в номер, возможно чисто по-детски ища укрытия или ласки. Расстегнула лифчик, бросила в угол, взбила подушку и натянула простыню до подбородка. И все рассказывала о том, что приключилось с ней однажды в каком-то бюро по трудоустройству, рассказывала, так до конца и не веря в случившееся. Речь по-прежнему шла о том, чтобы начать все с начала. Она надеялась, что мужчина ее понимает, но нелегко было об этом судить, поскольку он слушал стоя, безо всякого выражения на лице, сжимая в руке чемоданчик. Ноги обуты в мокрые ботинки. Время от времени вздрагивал от нетерпения. Только однажды спросил, как ее угораздило завести ребенка в семнадцать лет. Имелось в виду, хотела ли она родить ребенка, или попросту так уж вышло. Дама пожала плечами. Довольно неприглядная история, сказала, и я давно решила больше о ней не вспоминать. Не так-то легко забыть, отметил мужчина. Дама опять пожала плечами. Я перевернула страницу, сказала. Мужчина пристально на нее посмотрел и спросил, начала ли она с начала, так, как ей представлялось в мечтах, когда она держала на руках ребенка. Да, ответила дама, и знаете, что я поняла? Мужчина не ответил. Я поняла, что никто никогда не меняется по-настоящему, измениться нельзя; каким ты был в детстве, таким и будешь всю жизнь, и не для того, чтобы перемениться, начинают все с начала. А для чего же тогда? — спросил мужчина. Дама помолчала немного. Она не заметила, что простыня соскользнула, обнажив грудь, или ей было все равно. А может, ей этого и хотелось. Начинают с начала, чтобы поменять стол, сказала она. Мы всегда думаем, будто ошиблись игрой: чего только не добились бы мы, с нашими-то картами, если бы только сели за другой игорный стол. Она оставила ребенка у своей матери и начала все с начала в другом городе, в другой профессии, в другой одежде. Может быть, хотела отделаться от того, что нельзя поправить. Теперь уж и не припомнить как следует. Но уж точно ей надоело проигрывать. Как я и сказала вам, добавила, поменять карты невозможно, остается одно — поменять игорный стол.

И вы свой стол нашли? — спросил мужчина.

Да, ответила дама не раздумывая, стол отвратительный, все жульничают, деньги грязные, люди никчемные.

Ну и чудеса…

Не пристало мне особенно ломаться, с моими-то картами.

Какими?

Я расхлябанная, не слишком умная и чересчур злая. И я в жизни ничего не доводила до конца. Довольно вам?

Что значит — злая?

Я равнодушно смотрю на то, как люди страдают. Иногда мне это даже нравится. Да сядьте же вы, мне на нервы действует, когда вы стоите столбом; сядьте, пожалуйста.

Теперь я и в самом деле должен идти.

На кровать. Присядьте на кровать. Хотя бы в ногах, подальше, если вам противно приближаться ко мне.

Мне не противно, я просто должен идти.

Вот так, молодец.

На минутку, потом мне правда нужно уходить. Только скажите мне, как вы утром отсюда выберетесь?

Что, простите?

Утром, если вас увидят.

Откуда мне знать. Что-нибудь придумаю. Будто вы затащили меня в постель, а утром испарились без следа, прихватив мои кошелек. Что-нибудь в этом духе.

Вы очень любезны.

Еще бы.

На самом деле вы и представить себе не можете, насколько мне это безразлично.

Правда?

Правда.

Значит, вы притворялись?

Притворялся?

Будто вы из тех, кого колышет, что о них подумают в гостинице. Из таких придурков.

Нет, я в самом деле такой. Уже слишком поздно.

Не надо, я пошутила, у вас не будет из-за меня неприятностей, никто не увидит, как я ухожу; если я что-то и умею делать, так это уходить из гостиницы так, чтобы никто не заметил. Я пошутила.

Дело не в этом.

А в чем тогда?

Ни в чем. Уже слишком поздно.

Поздно для чего?

Не берите в голову.

Эта ваша встреча по работе — такая важная?

Я должен был поехать туда раньше. Просто мне никак было не встать с того кресла.

Может быть, вам не хотелось.

Весьма вероятно. Но это было бы до чрезвычайности нелогично для такого человека, как я.

Вы никогда не совершаете нелогичных поступков?

Никогда.

Не делаете ошибок?

Нелогичных не делаю, хотя ошибаюсь часто.

А есть разница?

Очевидная.

Приведите пример.

Мог бы, даже великолепный, совсем недавний, но, поверьте, сейчас не время об этом говорить.

Вы улыбнулись.

Что, простите?

Вы улыбнулись впервые с тех пор, как мы с вами встретились. А знаете, у вас красивая улыбка.

Спасибо.

Вам следовало бы делать это чаще — улыбаться, я имею в виду. Это вам придает некий оттенок меланхолии, который нравится женщинам.

И что, вы подпали под очарование?

Эй, эй!

Извините, я пошутил.

Пошутил. Надеюсь, вы способны на большее.

Да, я способен на большее, но не сегодня, как ни жаль.

Что же сегодня не так?

Все неправильно.

Вы в номере, в кровати голая женщина, вы с ней болтаете. Что не так? Если не считать удручающего отсутствия спиртного, должна заметить.

Где-то здесь должен быть мини-бар, если хотите выпить.

То есть как это — где-то здесь? Вы шестнадцать лет останавливаетесь в этой гостинице и ни разу не поинтересовались, где мини-бар?

Ни разу.

Вы ненормальный.

Я мало пью.

А вода. Вам никогда не хотелось просто выпить воды?

Обычно я приношу воду с собой.

Господи, он ненормальный. Будьте так любезны, пойдите и поищите этот проклятущий мини-бар. Он обычно под телевизором.

В самом деле: весьма логично.

Более логично было бы поставить его рядом с кроватью.

Неверно. Шум вам помешает уснуть.

Зато алкоголь поможет.

Пива?

Пива? Больше ничего нет?

Спиртного — ничего.

Гнусная гостиница. Может, хотя бы попкорн, я обожаю попкорн…

Нет ничего съестного.

Гнусность. Ладно, удовлетворимся пивом. Выпейте и вы тоже.

Но мужчина сказал, что предпочел бы не пить, целую ночь ему удалось продержаться, и не подобало уступать именно сейчас. Сказал, что ему нужна ясная голова. Потом направился к кровати и, пересекая комнату, заметил, как сквозь портьеры просачивается свет. Вернулся, стал нашаривать одной рукой шнуры, чтобы раздернуть шторы, припоминая, что с математической точностью, хотя и по непостижимым причинам, всегда дергаешь не за тот шнур: хочешь закрыть — открываешь, и наоборот. Сказал об этом даме самым шутливым тоном, на какой только был способен, а тем временем ему удалось чуть-чуть раздвинуть портьеры. Вставала заря. Глядя на далекое небо, залитое неопределенным светом, он ни в чем уже не был уверен. Дама спросила: он что, высиживает это пиво, и тогда он сдвинулся с места и протянул ей банку. Присядьте, сказала дама куда более нежно. Минутку, сказал мужчина и вернулся к окну. Оттуда лился свет. Он подумал, что это приглашение, но теперь было сложно понять, ждут ли там и его тоже. Посмотрел на часы, словно существовала некая возможность обнаружить на циферблате хоть какой-то ответ, но не извлек ничего полезного, кроме смутного впечатления, что час — неправильный, по множеству причин. Может, все еще стоило довериться себе, выйти из этой комнаты, сесть в машину, выехать на шоссе и нажать на акселератор. А может, уместнее забраться в эту постель и проверить, будет ли женское тело таким желанным, каким кажется. Но об этом он подумал так, будто подобная мысль пришла в голову кому-то другому, не ему. Он услышал щелчок, банка открылась, и женский голос спросил, всегда ли он был таким. Каким — таким? Таким правильным, сказала дама. Мужчина улыбнулся. Потом сказал: нет. Тогда дама пожелала узнать, когда это с ним началось, если только он может вспомнить: и вот по этой-то причине он, не отходя от окна, сказал, что прекрасно помнит, ему было тогда тринадцать лет, и все случилось за одну ночь. Сказал, что все там разбилось вдребезги. Перед его домом, который горел той ночью, все разбилось вдребезги, перед тем бессмысленным огнем. Мне было тринадцать лет, повторил. Потом я встретил человека, который меня научил быть правильным и ставить вещи на свое место, и с тех пор я не переставал думать, что у нас нет иной цели, кроме этой. Всегда есть дом, который нужно возводить заново, добавил, и это долгий труд, требующий много терпения. Дама снова его попросила присесть на кровать, но он не ответил, зато, следуя за своими мыслями, рассказал, что его отец каждый вечер слушал радио и выпивал целую бутылку вина, до капли. Садился за стол, клал перед собой пистолет, сбоку ставил бутылку. Пил через соломинку, не спеша, и его нельзя было беспокоить, пока он это делал, что бы ни случилось. К пистолету он никогда не прикасался. Ему нравилось, что он лежит под рукой, только и всего. Сказал, что и той ночью все происходило точно так же; ночью, когда огонь поглотил все. Потом спросил у дамы, есть ли у нее дом.

Четыре стены и кровать? Разумеется.

Не в этом смысле. Настоящий дом. В голове.

Не уверена, что понимаю.

Что-то, что вы строите, ваша задача.

Ах это.

Да, это.

Я уже говорила вам, что никогда ничего не довожу до конца.

А случалось ли вам положить чему-нибудь начало, хоть раз?

Может быть, один.

Где это было?

Рядом с мужчиной.

Хорошая точка отсчета.

Будет вам.

С отцом ребенка?

С ним-то? Ничуть не бывало: тот мудак вовремя испарился.

Сожалею.

У него и работы-то не было. Хотя можно сказать, что и была: он машины воровал.

А другой?

Кто?

Тот, у которого дом.

Ну, тот…

Было в нем что-то особенное?

Все. Он один такой в мире.

То есть?

Таких, как он, больше нет.

Где он сейчас?

Не со мной.

Почему?

Не берите в голову.

Он вас не любил?

Ах нет, любил.

Что тогда?

Мы все время скандалили.

Как именно?

Вы не поймете.

Почему?

Знаете ли вы, что означает быть от кого-нибудь без ума?

Боюсь, что нет.

То-то и оно.

Попробуйте объяснить.

Шутите?

Попытайтесь, скажите хоть что-нибудь.

С какой стати?

Мне нечего делать. Приходится ждать, пока ботинки высохнут.

Хороший ответ. Что именно вы хотите знать?

Что означает быть от кого-нибудь без ума.

И вы этого не знаете.

Нет.

Женщине только и пришло на ум: ведь ты понимаешь фильмы о любви, по-настоящему понимаешь. Но и это нелегко было объяснить. Да и звучало оно как-то по-идиотски. Невольно вспомнилось столько всего, пережитого рядом с любимым человеком или вдали от него, что в сущности давным-давно одно и то же. Обычно она старалась об этом не думать. Но тут много чего вспомнилось, особенно одно из последних расставаний и то, что она поняла в тот миг, когда сидела за столиком в кафе, а он только что ушел. Она поняла с абсолютной непреложностью, что жить без него отныне и навсегда станет ее основным занятием и что с этой минуты все вещи каждый раз будут отбрасывать тень, специально для нее, лишнюю тень, даже в темноте, особенно в темноте. Задумалась, можно ли таким образом объяснить, что означает быть от кого-нибудь без ума, но, подняв взгляд на мужчину, стоящего у окна с чемоданчиком в руке, увидела, какой он элементарный, какой окончательный, и ей показалось абсолютно бессмысленным пытаться что-либо объяснить. В конечном счете ей даже и не хотелось этого делать, да и не затем она находилась здесь. Так что она улыбнулась грустной улыбкой, совсем ей не свойственной, и сказала — нет, лучше не брать в голову. Будьте любезны, сказала она мужчине, не будем больше говорить обо мне. Как прикажете, сказал мужчина. Дама открыла вторую банку пива и какое-то время молчала. Потом спросила, какого черта он стал в конце концов делать весы. Ее это не слишком интересовало, но хотелось прервать молчание, или память о любимом человеке. Поэтому и спросила: как получается, что в конце концов начинаешь торговать весами. Мужчине же, должно быть, этот вопрос показался немаловажным, потому что он начал припоминать тот первый раз, когда его научили взвешивать. Взвешивать точно. Вероятно, тогда к нему и прилепилась мысль о том, что недостает инструментов, чтобы взвешивать; оттуда и начались все проблемы. Он должен был взвесить лаки двух видов, их следовало смешать в точной пропорции: сколько нужно одного, сколько другого. Если сделать все как следует, кисть заскользит по дереву и цвет будет верным в утреннем свете и немного более теплым на закате. Он бы с удовольствием объяснил, какое отношение это имеет к задаче, которую каждый перед собой ставит: заново построить дом; и начало тому положено, в некотором роде, зарею. Но, подыскивая слова, он опустил взгляд на тротуар за окном и увидел, как перед входом в гостиницу останавливаются три полицейские машины, мигая синими огнями. Один полицейский, стоя у открытой дверцы, что-то говорил в рацию. Мужчина умолк, повернулся к даме, которая лежала в постели. Только сейчас он заметил, что ее светлые глаза — серые, волчьи; и понял, откуда берет начало ее красота. Я вас слушаю, сказала дама. Мужчина все глядел и глядел на нее — в эти глаза, — но в конце концов отвернулся к окну и снова пустился в воспоминания о двух банках с лаком и о густой жидкости, что лилась в стеклянную мензурку.

Такому не вдруг научишься, сказал он наконец.

Странный вы человек. Идите сюда.

Нет.

Почему?

Ночь прошла.

Уж не думаете ли вы до сих пор о той треклятой встрече? Вас уже давно отпели и похоронили.

Нет, не в этом дело.

А в чем тогда? Боитесь, что вас застукают поутру с дамой в вечернем платье? Говорю вам, я способна исчезнуть так, что никто и не заметит.

Правда?

Разумеется.

Наверное, лучше бы вам сделать это прямо сейчас.

Даже и не подумаю! С какой стати?

Послушайтесь меня и сделайте это сейчас.

Что вы плетете?

Ничего.

Нет, знаете, что я сделаю? Неплохо бы получить в номер хороший завтрак, чтобы отпраздновать.

Положите на место трубку.

Какой номер бюро обслуживания?

Не делайте этого, прошу.

Ах вот, девять, как всегда…

ПОЛОЖИТЕ ТРУБКУ НА МЕСТО.

Успокойтесь, что с вами?

НЕМЕДЛЕННО ПОЛОЖИТЕ ТРУБКУ!

Хорошо… хорошо, вот, положила.

Извините.

Что на вас нашло?

Вы это плохо придумали.

Как раз хорошо.

Поверьте, нет.

Я не стала бы заказывать две порции, я заказала бы одну, мы бы ее поделили, а когда завтрак принесли, я бы спряталась в туалете.

Мужчина, казалось, задумался на мгновение, могло ли это сработать, но на самом деле он думал совсем о другом. Он как раз что-то хотел сказать, когда постучали в дверь, трижды. Из коридора раздался голос: полиция графства — без излишнего пафоса, но твердо, без колебаний. Мужчина подождал секунду, потом отозвался громко: иду. Обернулся, посмотрел на даму. Она лежала не шевелясь, простыня соскользнула до бедер. Мужчина снял пиджак, подошел к кровати, протянул его даме. Прикройтесь, сказал. В дверь снова постучали. Дама надела пиджак, посмотрела на мужчину и произнесла тихо: вам не о чем беспокоиться. Мужчина отрицательно покачал головой. Потом повторил громко: иду — и направился к двери. Дама сунула руки в карманы пиджака и в правом нащупала пистолет. Сжала его. Мужчина открыл дверь.

Полиция графства, сказал полицейский, показывая удостоверение. Другой рукой он держался за рукоятку пистолета, висевшего на поясе.

Вы — господин Малколм Уэбстер? — спросил полицейский.

Да, я, ответил мужчина.

Вынужден попросить вас следовать за мной, сказал полицейский.

Потом обернулся к кровати и, кажется, вовсе не удивился, обнаружив даму под простынею.

Пистолет? — спросил он.

Все в порядке, ответила дама, он у меня.

Полицейский кивнул.

Снова повернулся к мужчине.

Пойдемте, сказал.

Два

Она была еще совсем девчушка, одетая как взрослая женщина, отчего казалась еще моложе. И макияж: губы накрашены, глаза густо подведены — светлые, но серые, волчьи. Она пришла около девяти вечера, со своим парнем; с кем-то, кто, по всей вероятности, должен был быть ее парнем: с юношей чуть постарше. Оба, очевидно, уже порядком выпили. Номер для них не был заказан, и они заявили портье, что забыли документы в машине. Портье уже шел шестой десяток, и в дирекции ему велели на многое смотреть сквозь пальцы, только требовать оплаты вперед. Он был не из тех, кто своевольничает, поэтому выделил парочке комнату на четвертом этаже и выписал счет. Парень вытащил из кармана пачку банкнот и расплатился наличными. Пока считал деньги, бросил пару фраз, скорее грубых: важно было дать понять, что он крутой. Девчушка не проронила ни слова. Стояла у стойки, в двух шагах от парня.

Они поднялись в номер, но почти сразу спустились и отправились ужинать, не попрощавшись с портье.

Отель был убогий, на окраине города.

В поздний ночной час портье, вытянувшийся на раскладушке, услышал в холле какие-то звуки, вроде бы приглушенные голоса. Поднялся посмотреть и увидел, как эти двое целуются, прислонившись к стене. Девчушка, по всей видимости, была бы не прочь подняться в номер, но парень распластал ее по стенке, и она между поцелуями хихикала. Когда парень полез ей под юбку, она закрыла глаза, не переставая смеяться. Сцена могла бы даже быть прелестной, вот только парень вел себя не совсем красиво. Портье слегка кашлянул. Парень обернулся было, но потом продолжил то, чем занимался, будто ему все равно, смотрят на него или нет; а может, ему это даже и нравилось. Но портье это не устраивало: он взял ключ от их комнаты и сказал громко, что был бы им весьма обязан, ежели бы они поднялись к себе. Парень выругался, но вынул руку оттуда, где она была, и ею же пригладил волосы. В конце концов они взяли ключ и отправились наверх. Портье так и остался стоять за стойкой, размышляя о том, сколько прелести в этой девчонке, когда девчонка снова появилась в холле, осененная усталостью, которой раньше не замечалось, и сказала, что в номере нет полотенец. Портье был уверен, что полотенца есть, но пошел за ними в кладовку без лишних вопросов. Вернулся, протянул полотенца девушке, та поблагодарила, очень вежливо, и собралась уходить. Но, сделав пару шагов, остановилась, обернулась и задала вопрос, так, будто он был заранее приготовлен, и в голосе звучало простое любопытство и толика той самой усталости.

Когда спят ночные портье? — спросила она.

По ночам, ответил мужчина.

А.

Кусочками, понятное дело.

В том смысле, что после сами разваливаетесь на кусочки.

В том смысле, что приходится много раз просыпаться, а потом снова засыпать.

Работа не ахти какая. Как вы попали сюда?

Выбирать не приходилось. И потом, нельзя сказать, чтобы она мне так уж не нравилась.

Быть рок-звездой — совсем другое дело.

Тогда, конечно, мне бы не хватало покоя, да и времени, — во всем есть свои преимущества.

Что, простите?

Я говорю, мне и здесь хорошо. Я ищу покоя.

Вы довольны, значит. По мне, так в свое время вам не хватило духу на другую мечту, на то, чтобы придумать себе что-нибудь получше. Спокойной ночи.

Любопытно: то же самое я подумал о вас.

Простите?

Когда я увидел, как вы вошли, и потом, в холле, я вдруг подумал: как жаль.

Жаль — почему?

Этот парень. Вы с этим парнем. Вы, если позволите выразиться, прелестная девушка, это сразу видно.

Что за хрень вы несете?

Простите. Спокойной ночи.

Нет уж. Теперь извольте объяснить, что вы имели в виду.

Не важно.

Не сомневаюсь, но все равно выкладывайте.

Ваш парень, должно быть, ждет полотенец.

Мои проблемы. Почему видно, что я прелестная девушка?

Вы держите ноги вместе, по-настоящему вместе. Девушки не всегда понимают, что, стоя на каблуках, следует держать ноги вместе. Какой-нибудь дюйм — и уже совсем не то.

Вы только послушайте.

Не все это понимают, а вы — знаете; да и остальное, вы хороши… во всем. Зато парень во всем неправильный, разве не так?

Да вы понимаете, что говорите?

Вот я и подумал: как жаль. Подумал, что вам не хватило духу на другую мечту, на то, чтобы придумать себе что-нибудь получше.

Знаете: вам нужно немного больше спать. Вы нездоровы.

Очень может быть. Но некоторые вещи улавливаешь сразу.

И что же, по-вашему, вы уловили?

Некоторые вещи.

Вы что, учились этому? Днем работаете психологом? Или вы ясновидящий?

Нет. Просто я уже немолод и всякого навидался.

За стойкой в гостинице?

И это тоже.

Тот еще опыт.

Имелся и другой.

Например?

У меня есть дети, такие, как вы.

Ясненько.

Вам это кажется пустяком?

Всякий способен наплодить детей.

Верно. Я сидел в тюрьме. Как вам это?

Вы — в тюрьме?

Тринадцать лет.

Вы мне морочите голову?

Никогда бы не посмел.

Такие, как вы, не сидят в тюрьме.

Это правда.

Вы там оказались по ошибке?

Я оказался там по целому ряду причин, которые выстроились неверно, и ничего уже нельзя было исправить.

Не понимаю.

Я убил человека.

Ни хрена себе.

Ваш парень заждался.

Как вы убили человека?

Застрелил. Одной пули хватило.

Ну и меткость…

Он стоял в метре от меня, трудно было промазать. Но то, что я выстрелил всего один раз, мне помогло на суде. Не было ожесточения, понимаете?

Вроде того, что вы от этого не получили удовольствия.

Вот именно.

Чистая работа.

Можно и так сказать.

За что вы его убили?

Это целая история.

А вы расскажите покороче.

Зачем это?

Не знаю, мне бы хотелось послушать.

Сделаем так…

Да, только побыстрей, мне пора возвращаться.

Я вам расскажу свою историю, а вы взамен уйдете из этой гостиницы, сразу же, даже не прощаясь с тем типом.

Что, простите?

Я сказал, что охотно поведаю вам, за что я убил человека, но взамен мне хотелось бы, чтобы потом вы ушли отсюда и вернулись домой.

Что за хрень вы несете?

Сам не знаю, откровенно говоря. Просто пришла в голову такая мысль. Мне бы очень хотелось, чтобы вы вышли через эту дверь и отправились в другое, лучшее место.

Что в этом месте плохого?

Тот человек.

Мой парень?

Возможно. Вы и тот парень, да. Все неправильно.

Вы только послушайте.

Возможно, я ошибаюсь.

Конечно ошибаетесь.

Вы уверены?

Конечно.

Тогда извините. Не забудьте полотенца. Спокойной ночи.

Минутку, минутку.

Ступайте.

Минутку. Сначала — историю.

Я сказал, что охотно все вам поведаю, но взамен вы должны оказать мне божескую милость: выйти в эту дверь и отправиться домой.

Вы что, ненормальный? Неужели вы думаете, что я вас послушаюсь? Уйду только потому, что вам бы хотелось?

В самом деле, такой ход событий мне представляется маловероятным.

Скажите уж: невозможным.

Почему?

Моя жизнь — это моя жизнь. Какое вы имеете к ней отношение?

А кроме этого?

А кроме этого, я в любом случае не могла бы отсюда уйти.

Почему?

Он бы наставил мне синяков.

Ах это.

Вы довольны?

Нет. Ничуть. Как вы влипли в такую историю?

Сама не знаю.

Фантастика.

Он мне нравился… то есть нравится, только…

Что вам нравится?

Мой парень.

Да, но что вам нравится в нем?

Что за дурацкий вопрос. Он мне нравится весь, такой как есть; нравится, что он сумасшедший, нравится в постели. Понимаете, о чем я?

Могу составить себе представление.

Так составьте.

Вы не встретили никого, кто был бы менее склонен к хамству и насилию?

Что за херню вы несете?

Неужели нельзя найти человека благородного, который не бил бы вас?

Такие бывают?

Вы великолепны.

Не берите в голову. Давайте полотенца.

Вот.

Думаю, мне не повредит хороший душ.

Возможно.

Придется принять душ, так и не узнав, кой черт заставил придурка вроде вас убить человека.

Идите домой принимать душ, тогда узнаете.

Домой? Вы даже не представляете…

Есть же у вас дом.

Дом — не мой, а моей матери.

Вообще-то, разницы нет.

Подойдите, это наверняка вас.

Бюро обслуживания, добрый вечер… Да, она здесь… Нет, понятия не имею… Да, передаю трубку…

Алло… Уже иду… Задержалась немного поболтать… С портье… Да, поболтать… Он мне в дедушки годится, Майк… Ну, это мое дело… Нет, послушай… Говорю тебе: уже иду… ТЫ ХОТЬ НА МИНУТУ МОЖЕШЬ ОСТАВИТЬ МЕНЯ В ПОКОЕ? Сказала — иду… ЭТО ТЫ ОРЕШЬ! …какие там полчаса, минут пять от силы… откуда я знаю, где-нибудь в сумочке… НЕ ОРИ, НА ХЕР… ГОВОРЮ ТЕБЕ… да пошел ты в задницу.

Простите, это моя вина.

Что за хрень…

Ступайте.

Нет, перезвоните ему, пожалуйста.

По телефону?

А как еще? Побыстрей.

Полагаю, что…

Побыстрей, иначе он спустится!

Вот, держите.

Алло?.. Алло?.. Прости, прости меня: прошу, прости… Майк… хорошо… сейчас поднимусь… обещаю… только полотенца возьму. Я люблю тебя… да… говорю тебе… да, иду.

Теперь идите.

Да, иду.

Спокойной ночи.

А вы правда не морочите мне голову?

В каком смысле?

Вы правда сидели в тюрьме?

Тринадцать лет.

Тринадцать?

Я много читал. Годы прошли.

Я бы спятила там, взаперти.

Вы молоды, в этом разница. Идите.

По-вашему, сколько мне лет?

Восемнадцать. Вы сами это написали в анкете.

И вы поверили?

Нет.

И значит?..

Скажите сами.

Шестнадцать.

Черт возьми.

Все говорят, что это особый возраст.

Похоже, так оно и есть.

Вы верите в то, что это особый возраст?

Не знаю, я никогда его не переживал.

Перескочили?

Можно и так сказать.

Жаль.

Жаль и растрачивать его зря, как вы делаете.

Я не растрачиваю.

Простите меня. Вы правы, я ведь ничего не знаю об этом.

Почему вы сказали, что я растрачиваю зря свои годы?

Не знаю. Сужу по вашему лицу.

А что с моим лицом?

Оно очень красивое.

И что с того?

Было бы очень красивым, если бы не было в нем этой злобы.

Злобы?

У вас злое лицо.

В точку!

Да ладно.

Я сама злая.

И этим довольна.

Да, я этим довольна, мне нравится быть злой, это меня оберегает от мира, я поэтому ничего не боюсь. Что дурного в злобе?

Мужчина задумался. Потом сказал, что молодым нужно быть очень осторожными, потому что тот свет, в котором живешь, когда молодой, будет тем светом, в котором будешь жить всегда, по причине, которой он так и не понял. Но знает, что это так. Сказал: например, в молодости многие страдают меланхолией, и происходит так, что они навсегда меланхоликами остаются. Или они выросли в полумгле, и эта полумгла их потом преследует целую жизнь. Так что нужно быть осторожнее со злобой: в молодости она кажется роскошью, которую ты можешь себе позволить, но это не так, а правда в том, что свет злобы — холодный свет, уничтожающий яркость красок, причем уничтожающий навсегда. Сказал также, что он сам, например, вырос среди насилия, среди трагедии, и должен признать, что по ряду обстоятельств ему так и не удалось выйти из-под этого света, хотя в целом можно сказать, что он в течение всей своей жизни старался поступать хорошо, с единственной целью расставить вещи по местам, и, в сущности, в этом преуспел, но неизменно в том свете, который никак не получался никаким иным, как только светом трагедии, светом насилия, с редкими проблесками красоты, которых он тем не менее никогда не забудет. Потом он увидел, как лифт спускается с четвертого этажа на первый, и заметил, как лицо девушки напряглось, как прошло по нему что-то очень похожее на короткую судорогу страха. Мужчина невольно отступил к своей комнатушке, но потом решил, что нельзя бросить здесь девушку, и тогда сказал: скорее, за мной, и она, странное дело, за ним пошла и позволила привести себя в служебную каморку; там мужчина ей сделал знак сидеть молча и стал метаться по комнате, сам не зная, что ищет. Слышно было, как открылась дверь лифта, как парень заорал, зовя свою девушку. Мужчина чуть подождал, потом вышел из комнатушки и подошел к стойке. Парень был в трусах и футболке. Мужчина посмотрел на него со всей безликой снисходительностью, на какую оказался способен.

Вынужден попросить вас не кричать так, сказал он.

Хочу и кричу. Куда она подевалась?

Кто?

Моя девушка.

Не знаю. Она забрала полотенца.

И куда подевалась?

Не знаю, кажется, поднялась.

Когда?

После того как вы позвонили по телефону, она забрала полотенца, а потом — не знаю.

А это вот что?

Это?

Ты охренел, что ли? Это, ЭТО — разве это не полотенца?

Она их, наверное, забыла. Не знаю, я был занят, вернулся к себе в…

Что за хрень…

Она их, наверное, забыла.

Куда она подевалась?

Может быть, на минутку вышла на террасу.

На какую еще террасу?

Разве я вам не говорил, что на верхнем этаже есть терраса, там ночью очень красиво, весь город в огнях. Наверное, ей захотелось немного…

Терраса?

Не знаю, если она не вернулась в номер…

Как выйти на эту распроклятую террасу?

Поднимитесь на лифте до последнего этажа, потом по лестнице еще на этаж. Дверь не заперта.

Но скажи вот что: уверен, что она не выходила?

Из гостиницы?

Из гостиницы. Я что, по-арабски говорю?

Все может быть: я уже сказал, что был занят, вернулся туда, и…

Не делай из меня дурака, ладно?

Я всего лишь выполняю свою работу.

Дерьмовую.

Я сам так думаю иногда.

Вот молодец: думай, думай, это помогает.

Ваши полотенца.

Подотрись ими.

Вы их не возьмете?

Старый мудак…

К этому парень ничего не добавил. Направился к лифту, но тут что-то пришло ему в голову, и он направился вверх по лестнице, вполголоса сквернословя. Мужчина не двинулся с места. Только заметил, как дрожат у него руки, и порадовался, что парень на это не обратил внимания. На случай, если парень вернется, немного постоял за стойкой, пытаясь поскорее придумать, что делать дальше. В голову ничего не приходило. Вот кретин, подумал он, причем имея и виду вовсе не парня. Вернулся в комнатушку, теперь уже зная, как зовут девушку. Мэри Джо, сказал он, теперь вам лучше уйти, и побыстрее. Она сидела на раскладушке. Ноги вместе, в этой своей красивой манере. Помотала головой. Я боюсь, сказала. Чего? — спросил мужчина. Выходить.

Ну же, бегом, сказал мужчина.

Я и бежать боюсь.

Я вас провожу.

Все без толку.

Почему?

Я должна вернуться наверх.

Нет, вы уйдете отсюда, так будет правильно, я вас провожу.

Вы должны оставаться здесь.

Никто ничего не заметит.

Да и куда же я, на хрен, пойду? Сейчас не время спорить. Пойдемте.

Не берите в голову. Все прошло.

Пойдемте, говорю вам.

Это еще почему?

Выгляните на улицу: заря встает.

Ну и что?

Время идти домой, ложиться спать.

При чем тут время, я уже не девочка.

Это не вопрос времени, а вопрос света.

Что за чушь вы несете?

При таком свете правильно будет вернуться домой, он как раз для этого и создан.

Свет?

Нет лучшего света, чтобы очистить себя. Идемте.

Вы же не думаете в самом деле, что…

Думаю. Идемте со мной.

Мы даже не знаем, куда нам, на хрен, идти!

Сообразим на ходу. Может быть, на вокзал. Он открывается рано. Нам обоим не повредит хорошая чашечка кофе, правда? Идемте, сюда, через черный ход. Ничего, если я вас попрошу оставить полотенца?

И думать забудьте. Я их забираю с собой.

Как угодно, только поспешите, сюда.

Обожаю воровать полотенца из гостиниц.

Какое детство.

Ничего подобного. Думаете, я их уношу, чтобы кому-нибудь досадить?

Не вижу другой причины. Полотенца-то сами по себе не ахти. Идите за мной, здесь завернем за угол.

Качество меня не волнует. Просто дома я смотрю на них и вспоминаю, где была. Вы это можете понять?

Сувенир?

Типа того.

Слишком громоздкие для сувенира.

Верно. Может, вы их понесете? Спасибо.

Только прошу вас, идите быстрее.

Мы спешим?

Сам не знаю.

Какой, в самом деле, свет.

Что я вам говорил.

И впрямь, ясным летним утром заря разлилась по чистому небу так стремительно, что, казалось, застигла врасплох даже эти непритязательные кварталы, и они в конце концов поддались красоте, не предусмотренной при их постройке. Веру в радость вселяли отблески окон, и чахлая травка там, где она пробилась, сверкала удивительно яркой зеленью. Проходили машины, изредка, и даже они как будто замедлили ход, не особенно спешили, словно пересекали зону затишья. Мужчина и девушка шли рядом, и было странно на это смотреть, потому что девушка была красавица, а мужчина — весьма заурядный, к тому же старик. Нелегко было бы со стороны, на взгляд, проникнуть в их историю: она на каблуках, ступает уверенно; он чуть сутулый, с набором белых полотенец под мышкой. Может, отец и дочь — но куда там. Они обогнули стену старого пивного завода, обойдя главную улицу: мужчина не рискнул сказать, что предпочел свернуть сюда, поскольку все еще опасается парня в трусах, ведь он точно не найдет террасу, которой не существует в природе. Вместо этого стал рассказывать что-то о пивном заводе, о запахе солода и паба, который все еще реял вокруг. Рассказал, что владелец удрал на Карибские острова три года назад и какое-то время рабочие сами управляли заводом, причем это у них даже неплохо получалось, но потом дела пошли так, как и следовало ожидать. Девушка спросила, пробовал ли он когда-нибудь это пиво, и мужчина ответил, что уже много лет не пьет, не может себе этого позволить, потому что освобожден условно, из-за любого пустяка его снова отправят в тюрьму, глазом не успеешь моргнуть. Уж лучше я буду трезвым, с ясной головой, сказал он. Если и совершу что-то такое, добавил, то на трезвую голову и в здравом уме. Может, он отдаленно намекал на то, что делал сейчас. Девушка, должно быть, тоже об этом подумала, поскольку вдруг сказала, что теперь он может вернуться в гостиницу, она доберется сама. Но мужчина молча покачал головой. Он был так откровенно беззащитен в своем спокойствии, что девушка на миг ощутила любовь к нему. Только тогда она по-настоящему прониклась тем, что, разгуливая на заре вокруг мертвой пивоварни рядом с сумасшедшей девчонкой, человек в самом деле рискует потерять работу, и это, как ни странно, не понравилось ей. Ей вдруг запала в самую душу мысль, что старик не должен страдать; размышляя дальше, девушка даже пришла к выводу, что была бы счастлива, если бы он никогда в жизни не страдал. Вот почему она в какой-то момент спросила, ждали ли его родные все те годы, пока он сидел в тюрьме. Более-менее, ответил мужчина.

Да или нет?

Жена — более-менее. Старший сын был уже взрослый и ушел из дому, двое младших остались с матерью.

Значит, когда вы вышли из тюрьмы, у вас уже не было собственного дома.

Мы пытались какое-то время, но ничего не вышло. Многое изменилось.

Например?

Я изменился. Они тоже. Изменились все. Это непросто.

Они стыдились вас?

Нет, не думаю. Стыдились — неправильное слово. Более подходящим было бы слово, как-то относящееся к прощению.

Они вас не простили.

Что-то в этом роде. Жаль, потому что на самом деле я это сделал ради них.

Что сделали?

Ради них я убил человека.

Серьезно?

Да. Ради себя и ради них. Чтобы защитить мой дом.

Вы слишком быстро идете, я не поспеваю.

Простите.

Мы же никуда не спешим, правда?

Сам не знаю.

Мой парень?

Вот именно.

Не берите в голову. Рассказывайте дальше.

Что рассказывать?

Вы обещали мне рассказать историю.

Верно.

Итак?

Кусок дерьма. Человек, которого я убил, был куском дерьма.

Вау!

Представляете, о чем я?

Конечно, я же не дура. Кусок дерьма.

Я был ему должен кучу денег. Он угрожал отыграться на моих детях.

И вы его застрелили.

Да.

Очень глупо. Такие люди угрожают, но, когда приходит момент, все спускают на тормозах. Такая система.

Не в моем случае.

Откуда вам знать?

Он начал досаждать: никакого насилия, просто неприятности. Предупреждал, что будет.

И вы испугались.

Нет. Я был спокоен. Но никак не мог найти денег, а он не унимался. Он все о нас знал: время, места — все.

Вы могли бы заявить в полицию.

Рано или поздно он бы вышел из тюрьмы и снова нас нашел. Так уж заведено. Кто заявляет, расплачивается.

Вот мразь. Вы знаете, куда мы идем, правда?

Более-менее.

О’кей. Тогда рассказывайте дальше.

Рассказывать-то особо нечего: я сам напросился, мне нужны были деньги, и я влип в историю.

И вам не пришло ничего другого в голову, как только застрелить его?

Другого выхода не было, поверьте мне. Завершить партию можно было только одним ходом: убить его.

Вы разработали план?

Так или иначе. Попытался сообразить, в чем я сильнее.

И сообразили в чем.

Да. У меня было более развито воображение, и я выглядел трусом.

Не поняла?

Он ни за что не ожидал от меня отважного поступка; не думал, что я способен на насилие. И я сказал, что нашел деньги, назначил место встречи; он даже не озаботился сам его выбрать как следует или кого-нибудь прихватить с собой. Он явился, я подошел к нему близко-близко и выстрелил. Такого он никак не ожидал.

Вот черт.

Так все и случилось.

Вас это… я хочу сказать, вас это не потрясло? То есть что вам пришлось стрелять?

Я вырос в мире, где люди стреляли. Мой отец был бухгалтером, но, когда было нужно, стрелял.

Серьезно?

Так был устроен мир. Люди убивали друг друга, это было нормально.

В каком смысле — нормально?

Это другая история, я вам ее не обещал.

Ладно. Тогда заканчивайте мою.

Что еще вы хотите знать?

Что вы делали потом. Сбежали, пошли в полицию — что?

Сел в машину и пару дней разъезжал. На первый день у меня были назначены встречи с клиентами, я туда съездил. Потом колесил наобум. Даже домой не позвонил.

Сбежали, значит.

Нет. Просто разъезжал. Даже не думал скрываться. Мне было не важно, поймают меня или нет.

Почему?

Пистолет был все время при мне. В кармане пиджака. Я решил, что рано или поздно покончу с собой.

В самом деле?

Я так задумал. Это было логично.

Но в конце концов вы этого не сделали.

Я думал, что застрелюсь, как только прибудет полиция. Но они проявили смекалку.

Как это?

Они предполагали что-то в этом роде и проявили смекалку. Следили за мной издалека, потом выбрали удачный момент. Я остановился в гостинице, они явились за мной туда, на заре, но сделали это красиво, с блеском. Мне повезло: за мной пришли полицейские, знающие свое дело.

Значит, вы не застрелились.

Как видите.

Может, было бы лучше застрелиться.

Кто знает. Но я рад, что ничего не вышло. Всегда лучше остаться в живых.

Даже чтобы сесть в тюрьму?

Но мужчина не ответил, потому что черный автомобиль на следующем перекрестке резко затормозил и подался назад. Это он? — спросил мужчина, и девушка кивнула, побледнев. Сюда, сказал мужчина, и они побежали к широкой улице, по которой ездили машины; возможно, там уже были и люди. Девушка наклонилась, сняла туфли, зажала их в руках и побежала быстрее. У мужчины кровь стучала в висках, он пытался придумать что-то, на ходу сообразить. Парень явно заметил их, но был настолько взбешен, что не сразу и разберется в паутине этих улочек. Возможно, у них было в запасе несколько минут, хотя и неясно, что они могли бы предпринять. Может быть, добежать до магистрали, подумал он; и когда это получилось, обернулся посмотреть, не опередила ли их черная машина. Увидел, как приближается автобус со светящейся стрелкой. Завертел головой, обнаружил остановку метрах в двадцати. Сюда, скорее, крикнул девушке и замахал рукой, чтобы автобус остановился. Они домчались до остановки: целую вечность автобус тормозил, открывал двери. Забирайтесь, быстро, сказал мужчина. Девушка забралась без единого слова. Мужчина инстинктивно полез в карман за билетом, уж такой это был человек. Но войти не успел, двери закрылись. Девушка, припав к заднему стеклу, что-то кричала, наверное, спрашивала, почему он не сел тоже. Он только помотал головой. Автобус отъехал, и девушка помахала рукой на прощание. Ему показалось, что у нее это получилось красиво, как, наверное, все у нее получается.

Потом он так и остался стоять с колотящимся сердцем. Даже мысли куда-то пропали.

Через минуту, может чуть позже, черный автомобиль остановился перед ним. Дверца открылась, парень вышел, спокойно, не спеша. Он уже не был в трусах и футболке, он оделся. Обогнул автомобиль, приблизился к мужчине. Она беременна, ты, мудак, произнес он раздельно, потом ударил кулаком под ребра, и мужчина рухнул мешком. Отполз к тротуару, как раздавленная козявка, думая о тюрьме, о том, что можно сделать, чтобы не попасть туда снова. Решил, что лучше не делать ничего. Парень пнул его в спину, повторил вполголоса: мудак. Потом вынул сигарету, прикурил. Мужчина, лежа на тротуаре, слушал, как стучит его сердце. Парень как будто отошел на несколько шагов. Потом голос раздался снова, совсем близко.

Куда она пошла? — спросил парень.

То, что она беременна, немного меняет дело, подумалось мужчине.

Села на автобус, ответил он.

Парень как-то неопределенно помотал головой, яростно затягиваясь сигаретой.

Поднимайся, сказал он.

Мужчине показалось, что это ему не по силам, но парень еще раз велел ему подняться, злобно, нетерпеливо. И мужчина оперся руками о тротуар и с превеликим усилием встал на ноги. Боль в груди раздирала его пополам.

Садись в машину, сказал парень все тем же тоном.

Мужчина поднял голову, на миг задался вопросом, куда подевались редкие прохожие, которые, он прекрасно помнил, только что неслись стремглав по этой улице. Он сел в машину с мыслью, что не выйдет оттуда живым. Наверное, глупо было так думать.

Парень сел за руль, а мужчина откинулся на спинку переднего сиденья. Какое-то время ничего не происходило. Потом парень включил мотор и дал задний ход, выруливая на магистраль. Они ездили просто так, без цели; возможно, никакой цели и не было. Но в конце концов парень свернул на знакомую улочку и метров через пятьдесят остановился перед гостиницей. Заглушил мотор, опустил стекло и закурил сигарету. Какое-то время молчал.

Я даже не уверен, что он мой, сказал наконец и добавил: ребенок.

Почему?

Как это — почему? Разве ты не видел, что это за девица?

Прелестная.

Сумасшедшая.

Но это у нее красиво получается, сказал мужчина, потом закашлялся, потому что в груди у него что-то сместилось.

Парень подождал, пока кашель пройдет, потом спросил, есть ли у него дети.

Более-менее, ответил мужчина.

Мне не нужен чужой ребенок, сказал парень.

Потом они молчали до тех пор, пока парень не сказал: выходи, так, будто ему уже на все наплевать.

Мужчина открыл дверцу и сказал: мне очень жаль.

Исчезни, сказал парень. Не дожидаясь, пока мужчина вылезет из машины, захлопнул дверцу и рванул с места.

Мужчина остался стоять там, перед гостиницей. Огляделся вокруг, изумляясь, что все еще видит знакомый свет зари: ему показалось на самом деле, что с тех пор, как они вышли отсюда с девушкой, минули часы. Он не двигался с места, раздираемый болью, но еще и под смутным впечатлением, будто что-то позабыл. Полотенца, пришло на ум. Представил, как они валяются на тротуаре, рядом с остановкой. Увидел их воочию, белые, выглаженные, там, на асфальте, и подумал: хорошо, что парень не избил его до крови. Кому бы понравились белые полотенца с кровавыми пятнами. Зато теперь он мог представить их чистыми, непонятно откуда взявшимися, под любопытными взглядами прохожих.

Кто-нибудь подберет их и отнесет домой, подумал.

Три

Мальчонка растянулся на кровати поверх покрывала, даже не сняв башмаков; он давно уже так лежал, ворочаясь с боку на бок, периодически проваливаясь в беспокойный сон. Женщина сидела на стуле в углу и пристально смотрела на него, пытаясь отогнать навязчивое ощущение, что они поступают неправильно. Она даже не сняла куртку, потому что в этом убогом отеле и отопление работало отвратительно. Убогим был и загаженный палас, и головоломки в рамках, развешенные по стенам. Только ее начальники, эта куча кретинов, могли подумать, будто это хорошее решение: отвезти сюда тринадцатилетнего мальчика, после всего, что случилось сегодня вечером. Типичный полицейский кретинизм. Только потому, что не удалось отыскать ни одного родственника, к которому можно было бы его отправить. Обнаружился какой-то дядя, но он не имел ни малейшего намерения трогаться с того места, где находился сейчас, с некой верфи на севере, в чертовой дыре. И теперь ей придется возиться с мальчишкой, нянчиться с ним всю ночь в этой паршивой гостинице: утром что-нибудь да решится. Но мальчонка ворочался на постели, и женщине казалась нестерпимой запущенная, унылая обстановка. Ни один мальчишка на свете не заслуживал того, чтобы очутиться в подобном дерьме. Она встала и подошла к кровати. Холодно, произнесла, забирайся под одеяло. Мальчик отрицательно помотал головой. Даже глаз не открыл. До этого они немного поговорили, ей даже удалось его рассмешить. Представь себе, что я твоя бабушка, сказала она тогда. Ты не такая старая, сказал он. Я хорошо сохранилась, сказала женщина: ей было пятьдесят шесть лет, и она сполна ощущала свой возраст. Потом попыталась уложить его спать и теперь сидела здесь в полной уверенности, что все неправильно.

Пошла в ванную, поплескала водой в лицо, чтобы прогнать сон. И там ей пришла в голову дурацкая мысль, которая тем не менее разом привела ее в лучшее расположение духа. Повертела эту мысль так и сяк в голове, поняла, что она дает течь во всех местах, но то-то и было славно, что была она такой сумасшедшей, такой нечеткой. Снова уселась на стул, не переставая ее обдумывать, и, поскольку мальчишка продолжал вертеться на постели, сказала наконец вполголоса: пошло все в жопу; встала, взяла свою огромную сумку и включила в комнате свет. Мальчишка открыл глаза, повернулся к ней. Поехали отсюда, сказала женщина. Собирайся, поехали отсюда. Мальчонка свесил ноги с постели и огляделся. Куда? — спросил. В место получше, сказала женщина.

Они вышли из гостиницы и сели в старую «хонду», припаркованную позади здания. На ней не было полицейских знаков, да и выглядела машина неважно. «Хонду» давно списали с баланса комиссариата, и только эта сотрудница пользовалась ею. Была к ней сильно привязана. Загрузила сумки в багажник, помогла мальчишке забраться в салон и села за руль. Приляг, постарайся заснуть, сказала мальчишке. Потом медленно выехала с парковки, отмечая, нет ли поблизости полицейских машин. Немного расслабилась, лишь когда они выехали на автостраду, ведущую из города. Мальчишка не задавал вопросов, его, похоже, больше интересовал радиоприемник, вделанный в приборную доску, нежели эта ночная поездка. Они выехали за город, и нечего стало разглядывать сквозь окошки: все поглотила тьма. Женщина молча вела машину, а мальчонка скорчился на сиденье и закрыл глаза. Спи, сказала женщина.

Она вела машину в добрый час, стараясь сосредоточиться на дороге, поскольку водить она никогда не любила и боялась ненароком заснуть. Движения почти не было, в такую глухую ночную пору лишь изредка попадался какой-нибудь бессонный автофургон. Но женщине все равно приходилось трудно: ей такое было в новинку и действовала на нервы темнота. Так что она обрадовалась, увидев, как мальчонка приподнялся, огляделся вокруг и потянулся спросонья, как любой ребенок; так, будто с ним и не случалось того, что случилось. Женщине показалось, что дело идет на поправку.

Доброе утро, сударик мой, сказала она.

Где мы?

Почти приехали. Хочешь воды?

Нет.

Там, под сиденьем, есть какие-то баночки.

Нет, мне и так хорошо.

Ты помнишь, кто я такая, правда?

Да.

Детектив Пирсон.

Да.

Ты не должен ни о чем беспокоиться, я обо всем позабочусь. Ты мне веришь?

Где моя куртка?

Все вещи в сумке. Я их забрала.

Почему мы не остались в том месте?

То был жуткий отель. Не очень удачное решение — оставаться там.

Я хочу вернуться домой.

Малколм… Тебя зовут Малколм, так ведь?

Да.

Вернуться домой — тоже не очень удачное решение, Малколм, можешь поверить мне.

Я хочу посмотреть на мой дом.

Посмотришь. Но не сегодня ночью.

Почему?

Не обязательно говорить об этом сейчас.

Почему?

Можно поговорить о другом.

Например?

О футболе, об автомобилях. Или спрашивай у меня что хочешь.

Кто ты?

Я детектив, ты это знаешь.

Женщина-детектив?

Видишь ли, это не запрещено.

Да, но… как тебе такое пришло в голову?

Ах это… В какой-то момент я поменяла все, и мне пришла в голову такая мысль. Я хотела все начать с начала. Я тогда жила с полицейским. Объявили экзамен, и я его сдала.

Экзамен трудный?

Препакостный.

По стрельбе тоже?

Тоже.

Ты потом стреляла когда-нибудь?

Вначале. Но я не из тех, кому это доставляет удовольствие. Мне больше нравилось другое.

Например?

Понимать. Мне нравилось понимать. И еще мне нравились преступники. Сумасшедшие. Мне нравилось их понимать. В какой-то момент я начала учиться. Это единственное, что я почти довела до конца в своей жизни. В полиции меня использовали для этого.

Для чего — этого?

Когда нужно было понять, что происходит в голове у преступников или сумасшедших. Я не стреляла больше, и довольно долго меня использовали для других дел, где пистолеты без надобности. Я была из тех полицейских, которых посылают на карниз поговорить с человеком, готовым броситься вниз; понимаешь, о чем я?

Да.

Меня звали читать письма от маньяков.

Классно.

Я тогда умела это делать.

Почему ты все время говоришь — тогда?

Я так говорю?

Тогда я делала то, тогда я делала это… Ты что, больше не полицейский?

Полицейский-то полицейский, но уже давно не делаю ничего хорошего.

Кто тебе это сказал?

Я, это я говорю.

Почему?

Извини, погоди минутку… 3471, детектив Пирсон… Да, мальчик со мной… Знаю… Прекрасно знаю… То была не очень удачная мысль… Да знаю я, какой был приказ, только то была не очень удачная мысль. Тебе кажется, что хорошо держать ребенка всю ночь в том поганом отеле после всего, что с ним случилось? Можешь ты назвать это удачной мыслью? Знаю… Сказать, куда ты можешь засунуть свой протокол?.. Делайте что хотите, мне наплевать… Он здесь, со мной, говорю тебе… Нет, этого я тебе не скажу, но место для него подходящее… Подавай какие хочешь рапорты, я потом сама подам… Какое похищение, что за чушь ты несешь, я просто везу его… Нет, назад я не вернусь, и закончим на этом… Делай что хочешь… Мне наплевать… Иди в задницу, Стонер, конец связи.

Извини, сударик мой.

Ничего.

За словечки.

Ничего.

Они ничего не могут мне сделать.

Правда?

Еще четыре дня, и конец. Возвращаю удостоверение и ухожу на пенсию. Они ничего не могут сделать мне. Вероятно, ты — мое последнее задание, я хочу его выполнить хорошо, как я это понимаю.

Полицейские тоже уходят на пенсию?

Если их не замочат раньше.

Замочат?

Убьют.

А.

Вот что мы сделаем: нажми-ка на клавишу, крайнюю слева, и выключи рацию. Чтобы нас больше не прерывали.

На эту?

Да. Молодец.

У тебя и сирена есть?

Да, но она сломалась. Есть синяя мигалка, если хочешь.

Синий огонек, который вертится на крыше?

Да. Он, наверное, где-то под сиденьем. Вместе с банками.

Вот бы посмотреть.

Давай доставай.

Этот?

Опусти окошко и поставь его на крышу.

Он не свалится?

Надеюсь, нет. Там, кажется, магнит. Но я давненько им не пользовалась.

Поставил.

Подними окошко, холод собачий. О’кей, включаем. Voilá[4]. Классно, да?

Настоящая полицейская мигалка.

Тебе нравится?

Сам не знаю.

Что-то не так?

Столько синих огней мигало, там, перед домом.

Если что-то не так, давай уберем.

Сам не знаю.

Тебе он не нравится, сударик мой, давай уберем.

Там был огонь, яркий-яркий, а потом замигали огоньки.

Давай снимай его.

Извини.

За что? Ты прав, это жуткие огоньки.

Куда его девать?

Брось где-нибудь там, только подними окошко.

Там было столько лиц, я их никогда раньше не видел, и по ним пробегал этот синий проблеск. И еще запах.

Давай поговорим о чем-нибудь другом.

Нет.

Когда приедем, поговорим об этом, если хочешь.

Нет, сейчас.

Не уверена, что это очень удачная мысль.

Кто-то поджег его?

Мы не знаем.

Дом не загорается сам по себе.

И такое может случиться. Короткое замыкание, невыключенный обогреватель.

Кто-то его поджег. Отцовские дружки?

Не знаю. Но мы выясним.

Ты выяснишь?

Я ухожу на пенсию, Малколм. Обо всем позаботится Стонер, этот кусок дерьма. Он кусок дерьма, но работать умеет.

Ты должна сказать ему, что наш дом не загорелся сам по себе.

Ладно.

Они подожгли его.

Ладно.

Огонь вспыхнул сразу везде. Я сам видел.

Ладно.

Родители ругались. Когда они ругаются, я ухожу.

Да, это хороший способ, я сама так делала.

Я прыгал на велике с парапета, перед домом. Потом вспыхнул огонь. Я бросил велосипед и подошел близко-близко. Заглянул через большое окно…

…

…

…

Странно, что они не бежали.

Кто?

Отец и мать. Они и не думали бежать. Отец сидел за столом, перед бутылкой вина, а рядом лежал пистолет, как обычно. Мать вышла из кухни и стояла напротив. Они орали. Но не…

О’кей, Малколм, давай поговорим о чем-нибудь другом.

Нет.

Малколм…

Они орали друг на дружку. Скандалили. А все вокруг полыхало огнем.

О’кей.

Они бы не погибли, если бы, вместо того чтобы орать друг на дружку, убежали из дому. Почему они не убежали?

Не знаю, Малколм.

Поэтому я и не мог двинуться с места. Все смотрел на них. И не мог двинуться с места. Стало жарко, и я начал отступать. Останавливался там, где было не так жарко. И не мог не смотреть.

Достань мне баночку, Малколм.

Сейчас. Меня будут спрашивать, почему я не вошел внутрь, чтобы спасти их?

Нет, тебя не будут об этом спрашивать.

Скажи им: потому что я все это видел.

Ладно.

Отец — нет, а мать вспыхнула как факел, в одно мгновение, но даже и тогда не бросилась бежать, стояла и горела, как факел.

Тогда женщина сняла одну руку с руля и стиснула ладошку мальчика. Стиснула сильно. Она сбавила скорость, потому что редко водила машину и не была уверена в себе, не нравилось ей править одной рукой. В темноте, на этой дороге в никуда. Но она крепко сжимала руку мальчика, следя за тем, чтобы не потерять управление: хотела этим сказать, чтобы он прекратил, но, если хочет продолжать, она его поддержит. Он еще сказал, что в конце не осталось ничего от дома, и спросил, как это может быть, чтобы от дома не осталось ничего, после того как он занялся огнем в ночной темноте. Женщина знала — верный ответ был бы такой: уйма вещей из этого дома останется навсегда, и мальчику жизни не хватит, чтобы выбросить его из головы, но все-таки ответила — да, мол, такое бывает, если дом деревянный, он может превратиться в груду пепла, хоть это и странно на первый взгляд, если однажды ночью огонь возьмет и пожрет его, растопит камин в зале ночи. Все дымилось, сказал он. Еще долго будет дымиться, подумала она. И спросила себя, есть ли вероятность, одна-единственная, вновь научиться вглядываться в даль, когда у нас у всех впереди дымится какая-нибудь руина, а у этого мальчонки в особенности. Я паршиво правлю одной рукой, сказала. Мальчишка взял ее руку и положил на руль. Как-нибудь справлюсь, сказал. Потом оба долго молчали. Дорога вела на восток, почти не сворачивая, разве чуть-чуть, чтобы обогнуть какую-нибудь рощицу. Под светом фар шоссе приоткрывалось мало-помалу, будто секрет, не особо и важный. Изредка появлялась встречная машина, но они на это не обращали внимания. Мальчик вытащил баночку, открыл ее, протянул женщине, потом вспомнил, что трудно править одной рукой, и поднес баночку ей ко рту, и тогда она расхохоталась и сказала — нет, она так не умеет, она много чего не умеет в таком роде. Ты умеешь водить машину ночью, сказал мальчишка. В этот раз да, сказала женщина.

Но только ради тебя, добавила.

Спасибо.

Мне это в охотку. Давно уже я ничего не делала в охотку.

Правда?

Настолько в охотку, я хочу сказать.

Ты странная, ты не похожа на полицейского.

Почему?

Ты толстая.

В мире полно толстых полицейских.

Ты одета не как полицейский.

Да.

И машина отвратная.

Эй, сударик мой, ты говоришь о «хонде-сивик», принадлежащей полиции Бирмингема.

Внутри. Она внутри отвратная.

Ах это.

Да, это.

Машины моют в гараже управления каждое утро, но эту — нет, я не разрешаю.

Тебе нравится так.

Именно.

Тут повсюду попкорн.

Я обожаю попкорн. Не так-то просто есть попкорн и одновременно править.

Еще бы.

И потом, это я сейчас такая, как видишь, а раньше была красоткой, знаешь?

Я не сказал, что ты уродина.

В самом деле. Я — красавица. А раньше была еще красивее. К слову сказать, мои сиськи славились во всех полицейских участках Мидленда.

Ну ты даешь.

Шучу.

А.

Но это правда: я была красивой женщиной; сперва очень красивой девушкой, а потом — весьма привлекательной дамой. Теперь — другое дело.

То есть?

Теперь мне все равно.

Не верю.

Конечно не веришь, пока не испытаешь на себе. Как уйму прочих вещей.

У тебя есть муж?

Нет.

Дети?

Был сын, но я его не видела много лет. Я была плохой матерью. Так уж вышло.

Ты была хорошим полицейским.

Да, какое-то время была.

Потом растолстела.

Можно и так сказать.

Понял.

Не уверена, что понял, но можно оставить и так.

Нет, я правда понял.

Что ты понял?

Ты как мои родители: вспыхнул огонь, а они не сбежали. Почему с вами случается такое?

Эй, эй, ты о чем говоришь?

Сам не знаю.

Хрена лысого я бы стояла и жарилась в этом твоем доме, уж поверь мне.

…

Извини, я не это хотела сказать.

Ничего.

Я хотела сказать, что всегда убегала из горящего дома, клянусь тебе, убегала много раз; только и делала, что убегала. Не в этом дело.

А в чем тогда?

Эй, эй, слишком много вопросов.

Я просто хотел знать.

Лучше поищи мне попкорн, он должен быть где-то за сиденьем.

Здесь?

Да, где-то там. Большой семейный пакет, открытый.

Тут нет ничего.

Посмотри на полу, он упал, должно быть.

Под сиденьем?

А это еще что за хрень?

Но она говорила не о попкорне. Она заметила в зеркальце заднего вида что-то такое, что ей не понравилось. Что за хрень, повторила она. Прищурилась, чтобы получше разглядеть. За ними в отдалении следовала машина с синей мигалкой на крыше: очевидно, полицейская. Стонер, этот кусок дерьма, подумала женщина. Потом инстинктивно нажала на акселератор, чуть сгорбившись над рулем и что-то бормоча. Мальчик обернулся и увидел вдали в темноте машину с синей мигалкой. Сирены не было, только синий свет. Бросил взгляд на женщину: та вела машину сосредоточенно, вцепившись в руль. Следила за дорогой, чуть прикрыв глаза, время от времени поглядывая в зеркальце заднего вида. Мальчик обернулся снова, и ему показалось, будто тот автомобиль приблизился. Не оборачивайся, сказала женщина, это к добру не приведет. Прибавила, что, когда тебя преследуют, ты не должен обращать внимания на преследователей, а должен сосредоточиться на том, какую дорогу выбрать; должен сохранять ясность мысли, зная, что, если выложишься по полной, никто тебя не достанет. Она говорила, чтобы снять напряжение и потому, что от усталости начала мало-помалу сбавлять обороты. А если преследуешь ты, нужно повторять все, что делает тот, за кем ты гонишься, не раздумывая ни минуты, на раздумья уходит время; нужно только повторять все, что он делает, а когда окажешься на расстоянии выстрела, вылези из его головы и сделай свой выбор. Девять раз из десяти это срабатывает, сказала она. Если, конечно, под твоей задницей не такая колымага. Взглянула в зеркальце заднего вида и обнаружила, что полицейская машина невозмутимо катится к ним, как бильярдный шар к лузе. Как же он меня нашел, этот кусок дерьма, сказала она. Вот видишь, он умеет работать, сказала. Спрячь баночки, сказала. Какие баночки? С пивом, сказала она. Мальчишка оглядел все вокруг, но никаких баночек не нашел. Может быть, они катались под сиденьями, среди попкорна и прочего невероятного хлама типа коробки от сотового телефона, свернутого в трубочку плаката, пары резиновых сапог. Нету никакого пива, сказал он. Ладно, сказала женщина, а потом прибавила: лучше бы ты лег на сиденье и сделал вид, будто спишь. Ей пришло в голову, что тогда Стонер не будет орать. Было бы лучше обойтись без крика. Поговорив спокойно, она, возможно, могла бы его убедить. Подняв глаза к зеркальцу заднего вида, она обнаружила, что синий свет мигает уже метрах в пятидесяти от них. Ничего хорошего у меня больше не получается, подумала она. И ее охватила та самая тоска, что душила по ночам, в часы бессонницы, когда все удостоверения, какие имела она в жизни, проплывали перед ее мысленным взором, и в каждом значился неодолимо наползающий последний срок. Она чуть отпустила акселератор, и машина, что ехала позади, их обогнала. Мальчонка закрыл глаза, синие блики мигали под веками, все ближе и ближе. На полицейской машине загорелся поворотный огонь, она медленно приближалась. Нужно сохранять спокойствие, подумала женщина, и приготовила первые слова, какие скажет. Не мешай мне делать мою работу, вот что она скажет. Машина догнала их, женщина повернула голову. Разглядела незнакомое лицо молодого полицейского, на вид довольно приятное. Он бросил на нее мимолетный взгляд, потом поднял большой палец, спрашивая, все ли в порядке. Она улыбнулась, тоже подняла палец. Машина прибавила скорость и метров через двадцать вернулась на свою полосу. Мало-помалу стала удаляться. Женщина точно знала, что происходит там, внутри. Один из двоих полицейских что-то говорит насчет странных дамочек, разъезжающих по ночам. Другой молчит, ничего не отвечает, и это значит, что останавливаться он не будет, что останавливаться незачем. Хочется разъезжать по ночам — пускай, может быть, говорит он в конце концов. Следя, как они удаляются, она вела машину по всем правилам, как можно аккуратнее, чтобы ее не запомнили. Уже подумала, что пронесло, когда увидела, как машина исчезает за одним из редких поворотов, и крепче сжала руль, поскольку знала все полицейские уловки и не удивилась бы, обнаружив, что патрульная машина, развернувшись, остановилась у обочины и дожидается ее. Бросила взгляд на мальчишку. Он лежал неподвижно, с закрытыми глазами, пристроив голову на сиденье. Ничего не сказав ему, женщина вписалась в поворот. Ну же, ну, пробормотала сквозь зубы. Увидела дорогу, уходящую в темноту, и синий свет, мигающий в отдалении. Немного сбавила скорость и продолжала рулить, пока не заметила площадку у края дороги. Затормозила, поставила машину на площадку, не выключая мотора. Разогнула пальцы, сняла руки с руля. В задницу, подумала. Нет, только послушай, на хрен, как сердце стучит, подумала: я уже каждого куста пугаюсь. Уперлась лбом в колесо руля и беззвучно залилась слезами. Мальчонка открыл глаза и глядел на нее не шевелясь. Он не знал точно, как все закончилось. Посмотрел на дорогу, но нигде поблизости не мигали синие огни, только та же, прежняя темнота, ничего другого. А женщина все-таки плакала, даже теперь рыдала, то и дело стукалась лбом о колесо руля, но несильно, не причиняя себе вреда. Это длилось довольно долго, и мальчонка не решался что-либо сделать, но в конце концов она резко подняла голову, отерла слезы рукавом куртки, повернулась к нему и сказала чуть ли не весело: это-то нам и было нужно. Мальчик улыбнулся.

Вот что ты должен усвоить, Малколм… Тебя зовут Малколм, так ведь?

Да.

Хорошо; так вот что ты должен понять, Малколм: если человеку нужно выплакаться, он должен это сделать, бесполезно сдерживаться и создавать себе лишние проблемы.

Да.

Потом становится лучше.

Да.

У тебя есть платок?

Нет.

У меня был где-то… Все хорошо?

Да.

Поехали дальше, что скажешь?

Я — за.

Я тоже. Тогда вперед.

Мы знаем, куда едем?

Конечно.

Куда?

Все время прямо, до самого моря.

Мы едем к морю?

Там живет мой друг. Тебе там будет хорошо.

Я не хочу ехать к твоему другу, я хочу остаться с тобой.

Он лучше меня. Когда он рядом, с тобой ничего не может случиться.

Почему?

Сама не знаю. Но это так.

Он старый?

Как я. Старше на два года. Но он не старый, такие, как он, никогда не старятся. С ним общаешься как с ребенком, увидишь сам.

Не хочу я общаться с каким-то ребенком. У меня никогда не получалось общаться с другими детьми.

Говорю тебе: все будет хорошо, поверь.

Кто он такой?

Я тебе уже сказала: мой друг.

В каком смысле друг?

Ох мамочки! Что именно ты хочешь знать?

Почему мы едем к нему?

Потому что я знаю только убогие места, у него одного красиво, а тебе необходимо побыть в каком-нибудь красивом месте.

Оно красивое потому, что на море?

Нет, потому что там живет он.

Что это значит?

О боже мой, не заставляй меня объяснять, я не умею объяснить это.

Попытайся.

Вот ты какой.

Давай.

Сама не знаю. Это единственное место, какое пришло мне в голову; ты лежал на этой жуткой постели в насквозь промерзшей комнате, и мне пришло в голову только одно: нельзя оставлять тебя тут, и тогда я задалась вопросом, есть ли такое место, куда можно тебя отвезти, самое красивое место на свете, и, по правде говоря, я не знаю самых красивых на свете мест, кроме одного или, может быть, двух, если считать сады Бэррингтон-корт, не знаю, видел ли ты их когда-нибудь, но, кроме этих садов, которые слишком далеко, я знаю только одно самое красивое в мире место, потому что я была там и знаю, что оно — самое красивое в мире, и вот я подумала, что могла бы отвезти тебя туда, если бы только у меня получилось вести машину всю ночь, а я этого терпеть не могу, тошно даже подумать, но я тебя рассмотрела хорошенько, как ты пытаешься уснуть, и решила, что у меня получится, вот поэтому-то я тебя подняла с постели и посадила в машину; решила: будь что будет, а я тебя отвезу к нему, потому что вещи вокруг него и то, как он к ним прикасается, как говорит о них, все это — самое красивое место в мире, единственное, какое есть у меня. Может, повторить, получше построив фразы?

Нет, я понял и так.

Хорошо.

Если оно такое красивое, почему ты там не живешь?

Ну вот, допрос продолжается. Ты, знаешь ли, мог бы сделать полицейскую карьеру.

Скажи мне еще только одно. Почему ты там не живешь, если этот человек… если место такое красивое?

Это история для взрослых, не бери в голову.

Расскажи хотя бы начало.

Начало? Какое начало?

Как начинается история.

Ну ты и типчик.

Пожалуйста.

Ничего особенного, обычная история: он — мужчина моей жизни и я — женщина его жизни, вот и все: только у нас никогда не получалось жить вместе, доволен?

Спасибо.

Никто не сказал, что, если любишь кого-то по-настоящему, сильно-сильно, лучшим, что можно делать вместе, окажется жить.

Разве нет?

Никто не сказал.

А.

Я тебя предупреждала, что история — для взрослых.

Да, предупреждала.

Тебе понравится. Он. Тебе понравится.

Может быть.

Вот увидишь.

Что он делает?

Лодки. Маленькие лодки из дерева. Он их делает одну за другой и все время думает о своих лодках. Они красивые.

Он делает их сам?

От начала до конца сам.

А потом?

Продает. Иногда дарит. Он сумасшедший.

И тебе подарил?

Мне? Нет. Но однажды сделал лодку и назвал ее моим именем. Написал его в одиннадцати скрытых местах, и никто никогда об этом не узнает, кроме меня.

И меня.

Теперь — и тебя.

Красиво.

Он мне обещал, а потом сделал.

Красиво.

Да. Боже мой, иногда я думаю, какой мудак на ней теперь плавает, на этой лодке, и уже не уверена в том, что история красивая.

Ты не знаешь, где она, твоя лодка?

Не знаю.

Спроси.

У него?

Да.

Скажешь тоже. Знать ничего не хочу о нем и его лодках, с глаз долой, из сердца вон.

Тогда я спрошу, сейчас.

Только попробуй.

Ты ему рассказала, что со мной случилось?

Ему? Нет.

Он ничего не знает?

Видишь ли, он даже не знает, что мы к нему едем.

Ты ему не сказала.

Нет. Не хотелось звонить. Сто лет ему не звонила.

Но, прости…

Если начистоту, мы сто лет не виделись.

Сколько времени точно?

Не знаю. Два, три года. У меня с датами плохо.

Два или три года?

Что-то в этом духе.

И ты даже не предупредила его, что едешь?

Я никогда этого не делаю. Приезжаю и звоню у двери, каждый раз приезжала и звонила у двери. Он тоже однажды приехал ко мне и позвонил у двери. Нам не хочется звонить по телефону.

А вдруг его нету дома.

Возможно.

И что мы будем делать, если его нет?

Посмотри, какое чудо.

Где?

Свет, внизу. Это называется заря.

Заря.

Именно так. У нас получилось, сударик мой.

В самом деле, над горизонтом поднимался кристально чистый, прозрачный свет: вещи заново загорались, и время возобновляло свой ход. Может быть, дело в бликах далекого моря, но отсверкивал в воздухе металл, что присуще не всякой заре, и женщина подумала: вот что поможет ей сохранить ясную голову и оставаться спокойной. Не стоило говорить об этом мальчишке, но ей и в самом деле было тревожно возвращаться сюда после стольких лет. Кроме того, она знала: если тут ничего не выйдет, что вполне могло случиться, запасного варианта нет. Может быть, он уехал из дому. Может быть, он с женщиной или с кем угодно. Существует масса причин, по которым дело может не заладиться. И все-таки она представляла себе, как великолепно все может получиться, и знала, что, если все пойдет как надо, нельзя вообразить себе ничего лучшего для мальчонки, тут у нее не возникало сомнений. Главное — верить в успех. Этот свет помогал. И она стала смеяться, вместе с мальчишкой, рассказывая ему разные истории из своего детства. Наконец, они даже нашли попкорн. Вести машину стало легче, и часы, проведенные за рулем, уже не так тяготили. Они въехали в город, буквально наткнувшись на указатель. Женщина остановила машину, вышла размять ноги. Мальчик вышел тоже. Сказал, что у города красивое имя. Потом сказал, что ему нужно пописать, и удалился в луга. При виде крошечной фигурки на фоне травы и далеких домов женщину что-то смутно кольнуло: трудно было отделить привкус сожаления от прекрасного чувства, что она затеяла и осуществила что-то хорошее. Может, ты и не такая неудачница, как привыкла думать, сказала она себе. И на мгновение к ней вернулась та серебром сверкающая дерзость, какой она отличалась в юности, когда знала, что она не хуже и не лучше прочих, но просто устроена по-иному, с иным, собственным блеском, драгоценным и неумолимым. Тогда все пугало ее, но она ничего не боялась. Теперь, после стольких лет, какая-то беспокойная усталость понемногу завладела всем и чистота того ощущения возвращалась так редко. И вот она вновь обрела его, здесь, у обочины, перед указателем, где значилось имя, то самое имя, и как же захотелось ей, чтобы это ощущение сию минуту не прошло. Изо всех сил желала она донести пришедшее чувство до встречи с тем мужчиной, ибо тогда тот мужчина прочтет отвагу в ее глазах и еще раз поймет, какая она единственная, и красивая, и неповторимая. Она обернулась, потому что мальчонка ей что-то кричал. Она не разобрала слов, но мальчик все показывал на горизонт, и она вгляделась хорошенько и увидела грузовик, четко очерченный в свете этой сверкающей металлом зари; грузовик среди полей, и в кузове — лодка, белая, большая лодка: она, казалось, прокладывала по кукурузе какой-то абсурдный маршрут, подобрав паруса и направив руль на холмы. Поехали, крикнул мальчишка. Она посмотрела на часы и подумала: наверное, рановато для того, чтобы вторгаться неожиданно в чей-то дом, но, когда мальчишка вернулся, села в машину и поехала дальше, ибо возникла в ней, неизвестно, надолго ли, некая сила. Не важно, даже если они его и разбудят, подумала: не такой это человек, чтобы рассердиться. Не важно даже, если он там с женщиной: в этот миг ей казалось, что это нимало не заденет ее. Такой она была много лет назад, в юности.

Они миновали центр городка и по грунтовой дороге направились к морю. Въехали на маленькую площадку, окруженную низкими разноцветными домиками, и медленно заскользили среди остовов парусных и моторных лодок. Остановились перед одноэтажным домом, выкрашенным в красный и белый цвет. Женщина выключила мотор. Пошли, сказала она. Но не двинулась с места. Мальчишка смотрел на нее, не зная хорошенько, что теперь делать. Женщина ласковым движением взъерошила его черные волосы и сказала — все будет хорошо. Она говорила себе самой, и мальчик это понял. Да, сказал он.

У двери висел небольшой бронзовый колокол, какие обычно бывают на лодках, и женщина подергала цепочку, несколько раз. Колокол зазвонил. У него был красивый тембр, кристально чистый. Какое-то время не происходило ничего, потом дверь открылась.

Мужчина был в майке и трусах, босиком. Седые волосы растрепаны.

Привет, Джонатан, сказала женщина.

Ты, только и сказал мужчина, будто отвечая на вопрос. Потом повернулся и взглянул на мальчика. Взглянул, чуть прищурившись: глаза еще не привыкли к утреннему свету.

Это Малколм, сказала женщина.

С минуту мужчина пристально смотрел на него. Потом повернулся к женщине.

Он мой? — спросил.

Женщина не сразу поняла, о чем он.

Он, случайно, не мой сын? — спросил мужчина невозмутимо.

Женщина рассмеялась.

Что за хрень ты несешь, это просто мальчик, думаешь, я стала бы тринадцать лет скрывать от тебя твоего сына?

Еще как на это способна, сказал мужчина, по-прежнему невозмутимо. Потом шагнул к мальчишке, протянул ему руку. Привет, Марк, сказал. Ты слишком маленький, чтобы разъезжать с такими красотками, сказал. Будь осторожен, добавил.

Малколм, не Марк, сказала женщина.

Потом они вошли в дом, и мужчина принялся готовить завтрак. Одна большая комната, полная вещей, служила и кухней, и гостиной. Где-то еще должна бы располагаться спальня. Женщина знала, где что лежит, и стала накрывать на стол. В точности это она и представляла себе: накормить мальчонку завтраком за хорошо накрытым столом. Тем временем рассказала его историю, но не всю. Мужчина слушал не перебивая, то и дело давал мальчишке какие-то поручения, так, словно речь и не шла о нем. Оставь его на несколько дней у себя, сказала в конце женщина, только на то время, пока не приедет с севера его дядя. На несколько дней, повторила. Разумеется, сказал мужчина. Восхитительно пахло поджаренной французской булкой.

Только когда они поели и привели все в порядок, женщина сказала, что ей пора ехать. Пошла к машине забрать вещи мальчика, куртку и все прочее, вернулась в дом, положила сумки на диван. Мальчонке попросту пожала руку, ведь она была детективом, и преподнесла парочку советов, которые заставили его улыбнуться. Потом коротко кивнула в сторону мужчины.

Присматривай за ним время от времени, сказала вполголоса. Этот тип способен такого натворить, что ты даже и представить себе не можешь.

С мужчиной они распрощались без слов, поцелуем в губы. Немного слишком длительным — и он при этом закрыл глаза.

Она забралась в машину, предварительно стряхнув с сиденья попкорн. Пристегнула ремень безопасности, но так и сидела, не включая мотора. Смотрела на дом перед собой и думала о скрытой незыблемости вещей в безостановочном течении жизни. Думала, что каждый раз, живя рядом с ними, ты в конце концов накладываешь на них нечто вроде легкого слоя лака, подкрашиваешь эмоциями, которым суждено выцвести, выгореть на солнце, в воспоминаниях. Она думала также о том, что надо заправить бензобак, и о том, каким муторным будет весь этот обратный путь, в одиночестве. Хотя бы не в темноте, сказала она себе. Потом увидела, как открылась дверь и мужчина вышел, все еще в майке и босиком, и не спеша направился к ней. Остановился у дверцы. Женщина повернула рукоятку, опустила окошко, но не до конца. Он просунул туда руку.

Ветер что надо, сказал. Может, получится выйти в залив.

Женщина ничего не сказала. Она пристально смотрела на дом.

Вечером уедешь, ничего не случится, сказал мужчина.

Тогда женщина повернулась к нему и увидела то же самое лицо, что и в прошлые годы, кривые зубы, светлые глаза, взъерошенные волосы. Она попыталась что-то сказать. Но думала о скрытой незыблемости любви в безостановочном течении жизни.