Избранные произведения в одном томе

Уинтроп был упрям ^{(повесть)}

Вот в чем заключалась проблема. Вот в чем было все дело.

Уинтроп был упрям.

Миссис Бракс уставилась на трех своих соотечественников из XX века и воскликнула:

— Но он не может! Он тут не один — он должен думать о нас! Он не может бросить нас в этом безумном мире!

Дэйв Поллок пожал плечами под строгим серым костюмом, который совершенно не сочетался с обстановкой комнаты XXV века. Дэйв был худым, нервным молодым человеком, и у него вечно потели руки. В настоящий момент они были совершенно мокрыми.

— Он говорит, мы должны сказать спасибо. Но наша благодарность не имеет для него значения. Он остается.

— И это означает, что мы тоже должны остаться, — заявила миссис Бракс. — Он что, этого не понимает?

Поллок беспомощно развел влажные ладони.

— Какая разница? Он твердо решил остаться. Ему нравится двадцать пятый век. Я два часа с ним спорил. Никогда не встречал такого упрямца. Я не смог его переубедить, и это все, что мне известно.

— Почему бы вам не поговорить с ним, миссис Бракс? — предложила Мэри Энн Картингтон. — Он был к вам мил. Быть может, вам удастся убедить его вести себя разумно.

— Хм. — Миссис Бракс потрогала прическу, которая за две недели в будущем успела растрепаться. — Вы так считаете? Мистер Мид, думаете, это хорошая идея?

Четвертый человек в овальной комнате, полный мужчина средних лет с почтенным лицом, поразмыслил и кивнул.

— Хуже не будет. Может сработать. И мы должны что-то сделать.

— Хорошо. Я попробую.

Миссис Бракс шмыгнула носом в глубине своей заботливой души. Она знала, о чем думают, пусть и не говорят, остальные. Для них они с Уинтропом были «стариками» — обоим перевалило за пятьдесят. Следовательно, у них должно было быть что-то общее; они должны были понимать друг друга.

Тот факт, что Уинтроп был на десять лет старше миссис Бракс, почти ничего не значил для сорокашестилетнего мистера Мида, еще меньше — для тридцатичетырехлетнего Дэйва Поллока и совсем ничего — для двадцатилетней Мэри Энн Картингтон. Им казалось, что один «старик» сумеет образумить другого.

Что они, юнцы, понимали в пропасти, которая отделяла Уинтропа от миссис Бракс еще полнее, чем от всех прочих? Им было все равно, что он замкнутый, холодный старый холостяк, в то время как она — теплая, общительная мать шестерых детей и бабушка двоих внуков, с гордостью отпраздновавшая серебряную свадьбу. За все время в будущем они с Уинтропом едва обменялись десятком фраз: между ними возникла глубокая неприязнь в момент встречи в Вашингтоне, в финале отбора путешественников во времени.

Но… Уинтроп был упрям. Факт оставался фактом. Мистер Мид опробовал на нем свой лучший административный рык. Мэри Энн Картингтон попыталась разбередить его старость своей пышной, ладной фигуркой и дрожащим голоском. Даже Дэйв Поллок, образованный человек, преподаватель естественных наук в старших классах со степенью магистра по какой-то специальности — Дэйв Поллок раскрыл перед ним свою душу, но не смог его переубедить.

Значит, осталась только она. Кто-то должен был заставить Уинтропа передумать. Или они все застрянут в будущем, в ужасном XXV веке. Пусть она ненавидела эту задачу сильнее, чем все прочие, с которыми сталкивалась за свою нелегкую жизнь, выбора не было.

Миссис Бракс поднялась и разгладила дорогое черное платье, которое ее гордый супруг приобрел в «Лорд-энд-Тейлор» за день до отбытия группы. Попробуй убеди Сэма, что ей просто повезло, что она всего лишь соответствовала физическим критериям в послании из будущего! Сэм не слушал. Он наверняка хвастался на весь магазин, рассказал всем коллегам-закройщикам о своей жене — одной из пяти человек, отобранных во всех Соединенных Штатах Америки для путешествия на пятьсот лет в будущее. Будет ли Сэм по-прежнему хвалиться, когда наступит шесть часов вечера, а она не вернется?

На этот раз всхлип пробился сквозь ее пышный бюст и тоненьким свистом вырвался из носа.

— Вызвать телепортер, миссис Бракс? — сочувственно спросила Мэри Энн Картингтон.

— Я еще не выжила из ума, — сердито огрызнулась миссис Бракс. — Для короткой прогулки по коридору мне эта пакость не нужна. Справлюсь.

Она быстро зашагала к двери, прежде чем девушка успела вызвать неприятное устройство, которое переносило тебя из одного места в другое, после чего голова шла кругом, а содержимое желудка норовило выплеснуться. Но прежде чем выйти, на мгновение задержалась и тоскливо оглядела помещение. Хотя его нельзя было сравнить с уютной пятикомнатной квартирой в Бронксе, почти каждую минуту из двух недель в будущем миссис Бракс провела здесь и, несмотря на странную мебель и необычный цвет стен, не хотела уходить. Тут хотя бы ничто не ползало по полу и ниоткуда не высовывалось; самое благоразумное место во всем XXV веке.

Потом она сглотнула, с сожалением произнесла: «Ах-х!» — и закрыла дверь. Быстро пошла по коридору, стараясь держаться точно посередине, как можно дальше от бугристых, извивающихся стен с обеих сторон.

В том месте, где пурпурная стена беспокойно обтекала неизменный желтый квадрат, миссис Бракс остановилась. Неприязненно нахмурившись, приложила губы к квадрату и неуверенно спросила:

— Мистер Уинтроп?

— Ну-ка, ну-ка, неужели это миссис Бракс! — прогудел в ответ квадрат. — Давно не виделись. Заходите, миссис Бракс.

В середине желтой заплаты появилось крошечное отверстие, которое быстро выросло в дверной проем. Миссис Бракс осторожно вошла, словно внутри ее мог ждать обрыв высотой несколько этажей.

Комната имела форму вытянутого, узкого равнобедренного треугольника. В ней не было мебели и не было других выходов, за исключением желтого квадрата. Полосы красок текли по стенам, полу и потолку, меняясь по всему спектру цветов, от розовато-серого до насыщенно-ультрамаринового. Цвета сопровождали запахи, на короткое время заполнявшие помещение, — некоторые неприятные, некоторые загадочные, но все незнакомые, чужие. Откуда-то из-за стен и потолка лилась музыка, мягко повторявшая и оттенявшая цвета и запахи. Музыка тоже казалась странной для ушей двадцатого столетия: за диссонансами следовали долгие или короткие паузы, в которых можно было различить едва слышную мелодию, словно гармоничный островок в океане акустической чужеродности.

В дальнем конце комнаты, в острой вершине треугольника, лежал на выступающем участке пола старичок. Время от времени этот участок немного приподнимался или опускался, словно корова, пытавшаяся отыскать удобное положение в траве.

Одеяние Уинтропа также постоянно подстраивалось под него. То оно было полосатой красно-белой туникой от плеч до бедер; затем медленно удлинялось в зеленое платье, укрывавшее вытянутые пальцы ног; потом резко сокращалось в светло-коричневые шорты, украшенные замысловатым узором из сверкающих голубых ракушек.

Миссис Бракс глядела на все это с почти благоговейным неодобрением. Ей казалось, что одежда человека должна оставаться неизменной, а не бесконтрольно меняться, словно кадры в фильме.

Против шорт она ничего не имела, хотя ее скромная душа сочла их слишком откровенными для приема дам. Зеленое платье, по ее мнению, плохо сочеталось с полом Уинтропа — по крайней мере, ее так воспитывали, — но с платьем она могла примириться; в конце концов, если он желал носить платье, это было его дело. Она готова была примириться даже с красно-белой туникой, ностальгически напомнившей миссис Бракс пляжный костюмчик ее внучки Дебби. Но выбери что-то одно, прояви силу воли, сосредоточься.

Уинтроп положил огромное яйцо, которое держал в руке.

— Присаживайтесь, миссис Бракс. В ногах правды нет, — весело сообщил он.

С дрожью посмотрев на пол, который вспучился по велению хозяина, миссис Бракс все же согнула колени и присела, едва касаясь бугорка.

— Как… как у вас дела, мистер Уинтроп?

— Замечательно, просто замечательно! Лучше не бывает, миссис Бракс. Скажите, вы видели мои новые зубы? Получил их сегодня утром. Взгляните.

Он раскрыл рот и пальцами оттянул губы от десен.

Миссис Бракс с неподдельным интересом наклонилась и изучила блестящую белую эмаль.

— Отличная работа, — наконец кивнула она. — Местные дантисты так быстро их поставили?

— Дантисты! — Он широко раскинул костлявые руки в веселом жесте. — В две тысячи четыреста пятьдесят восьмом году от Рождества Христова нет дантистов. Эти зубы для меня вырастили, миссис Бракс.

— Вырастили? Как это — вырастили?

— Откуда мне знать, как они это сделали? Они умны, вот и все. Намного умнее нас, во всех смыслах. Я просто услышал про регенерационную клинику. Это место, куда ты идешь, если потерял руку, и они выращивают новую прямо из культи. Бесплатно, как и все здесь. Я пошел туда и сказал их машине: «Хочу новые зубы». Машина велела мне сесть, потом раз-два-три — и бинго! Вот он я, выкидываю мои пластины. Хотите попробовать?

Миссис Бракс неуклюже поерзала на своем бугорке.

— Может быть… но я лучше подожду, пока ее отладят.

Уинтроп снова рассмеялся.

— Вы боитесь, — заявил он. — Как и все прочие, боитесь двадцать пятого века. При виде чего-то нового, чего-то иного вы хотите спрятаться в норке, как кролик. Только мне, только Уинтропу хватает смелости. Я самый старший — но это не имеет значения. Смелости хватает мне одному.

Миссис Бракс робко улыбнулась ему.

— Но, мистер Уинтроп, вы также тот единственный, без кого мы не можем вернуться. У меня семья, у мистера Мида тоже, мистер Поллок только что женился, он молодожен, а мисс Картингтон помолвлена. Мы все хотели бы вернуться, мистер Уинтроп.

— Мэри Энн помолвлена? — Похотливый смешок. — Никогда бы не подумал, глядя, как она крутится рядом с тем временным контролером. Эта блондиночка за любого ухватится.

— И тем не менее, мистер Уинтроп, она помолвлена. С бухгалтером из своего офиса. Хорошим, трудолюбивым парнем. И хочет вернуться к нему.

Старик вытянул спину. Пол-кушетка вздыбился и нежно почесал его между лопаток.

— Так пусть возвращается. Кому какое дело?

— Но, мистер Уинтроп… — Миссис Бракс облизнула губы и сцепила руки перед собой. — Она сможет вернуться, мы сможем вернуться… только все вместе. Помните, что нам сказали по прибытии эти временные контролеры? Мы все должны сидеть в креслах в здании с машиной времени ровно в шесть часов, когда они совершат то, что называют переносом. Если все мы не окажется там вовремя, они не смогут осуществить перенос, так они сказали. А значит, если один из нас, например, вы, не явится…

— Избавьте меня от своих проблем, — грубо перебил ее Уинтроп. Его лицо побагровело, губы растянулись, обнажив новые зубы. Запахло кислотой, по стенам поползли кровавые пятна — комната подстроилась под настроение хозяина. Зазвучало стаккато, зловещий рокот. — Все хотят, чтобы Уинтроп сделал им одолжение. Что они когда-либо сделали для Уинтрома?

— Э? — спросила миссис Бракс. — Я вас не понимаю.

— Конечно, черт побери, не понимаете. Когда я был мальчишкой, мой старик часто приходил домой пьяный и колотил меня. Я был мелким, поэтому все дети в районе тоже по очереди колотили меня. Когда я вырос, я обзавелся паршивой работой и паршивой жизнью. Помните Депрессию и фотографии очередей за хлебом? Как вы думаете, кто стоял в каждой чертовой очереди, по всей чертовой стране? Я, кто же еще. А потом, когда настали хорошие времена, я оказался слишком стар для нормальной работы. Ночной сторож, сборщик ягод, посудомойщик — все это про меня. Дешевые ночлежки, дешевые меблированные комнаты. Всем достается подливка — Уинтропу достаются объедки.

Он подобрал большой предмет в форме яйца, который рассматривал, когда вошла миссис Бракс, и мрачно уставился на него. В красном мерцании лицо Уинтропа казалось багровым. На тощей шее пульсировала крупная вена.

— Точно. И, как я уже говорил, у всех есть, к кому возвращаться, у всех, кроме меня. Разумеется, мне не к кому возвращаться. Само собой. У меня никогда не было друга, не было жены, не было даже девушки, которая не ушла бы сразу, прихватив мелочь из моих карманов. Так зачем мне возвращаться? Здесь я счастлив, у меня есть все, чего я хочу, и за это не нужно платить. Вы хотите вернуться, потому что чувствуете себя другими — неуютно, не в своей тарелке. Я — нет. Я привык быть не в своей тарелке: здесь я как дома. Я хорошо провожу время. Я остаюсь.

— Послушайте, мистер Уинтроп. — Миссис Бракс встревоженно наклонилась вперед и подпрыгнула, когда бугорок под ней тоже сдвинулся. Она встала, решив, что так сохранит хотя бы минимальный контроль над личным пространством. — Послушайте, мистер Уинтроп, у всех есть проблемы. С моей дочерью Энни я пережила такое, чего не пожелаешь заклятому врагу. А с моим Джулиусом… Но неужели вы считаете, что я должна перекладывать свои проблемы на других людей? Должна мешать им вернуться домой, когда их тошнит от автоматов-телепортеров, и пищевых автоматов, и, я не знаю, автоматов-автоматов…

— Кстати о пищевых автоматах, — перебил ее Уинтроп. — Вы видели мой новый пищевой фонограф? Последняя модель. Я услышал про него прошлым вечером, сказал, что хочу такой, и прямо с утра мне доставили новенький экземпляр. Никакой суеты, никаких неудобств, никаких денег. Что за мир!

— Но это не ваш мир, мистер Уинтроп. Вы ничего в нем не сделали, вы здесь не работаете. Даже если все бесплатно, вы не имеете на это права. Чтобы иметь такое право, надо принадлежать к этому миру.

— В их законах ничего про это нет, — рассеянно возразил он, открывая огромное яйцо и глядя на циферблаты, переключатели и втулки внутри. — Смотрите, миссис Бракс, двойные регуляторы громкости, двойные регуляторы интенсивности, тройные регуляторы витаминов. Что за прибор! С таким можно повысить содержание в пище масла, одновременно уменьшив ее сладость при помощи этой штуковины… а при помощи этой кнопки можно сжать всю порцию в один глоток, чтобы осталось место для других композиций. Хотите попробовать? Я поставил последний номер Унни Оэгеле, нового композитора с Альдебарана: «Воспоминания о марсианском суфле».

Миссис Бракс затрясла головой.

— Нет, по моему мнению, пищу должны подавать на тарелках. Я не хочу пробовать. Большое вам спасибо.

— Вы многое теряете. Поверьте, мадам, многое. Первое блюдо — легкое, быстрое движение, травы с Альдебарана-четыре, смешанные с пряным уксусом с Альдебарана-девять. Второе блюдо, «Консоме гранд», — намного более медленное, величественное. Оэгеле взял за основу бульон из белого чанда, похожего на кролика животного с Альдебарана-четыре. Видите, он использует исключительно местные альдебаранские продукты, чтобы намекнуть на марсианское блюдо. Понимаете? То же самое сделал Кратцмайер в «Долгом, долгом десерте на Деймосе и Фобосе», только эта вещь намного лучше. Более современная, если вы понимаете, о чем я. А в третьем блюде Оэгеле дает себе волю. Он…

— Пожалуйста, мистер Уинтроп! — взмолилась миссис Бракс. — Хватит! Достаточно! Я больше не хочу это слушать.

Она сердито воззрилась на него, пытаясь не дать губам презрительно наморщиться. Ей хватило собственного сына Джулиуса, много лет назад, когда он носился с безумными толпами артистов из Городского колледжа и часами бомбардировал ее непонятным мусором, который подцепил из газетных музыкальных рецензий и печатных заметок к грампластинкам. Она на собственной шкуре научилась узнавать эстетические подделки.

Уинтроп пожал плечами.

— Ладно. Но вы хотя бы попробуйте. Другие попробовали. Классический Кратцмайер или Гура-Хок им не понравился, они их выплюнули, и черт с ними. Но вы с самого прибытия питаетесь исключительно чертовой пищей двадцатого века. Вы с первого дня не выходили из комнаты. А как вы ее украсили — боже мой! От этой старомодности меня тошнит. Вы живете в двадцать пятом веке, леди! Проснитесь!

— Мистер Уинтроп, — строго произнесла она. — Да или нет? Вы будете вести себя хорошо или нет?

— Вам шестой десяток, — сообщил он. — Шестой десяток, миссис Бракс. В нашем времени вы проживете сколько? Еще лет десять-пятнадцать. В лучшем случае. А здесь можете прожить пятьдесят, даже шестьдесят. Что касается меня, думаю, я протяну не меньше сорока. Их медицинские машины творят чудеса. И никаких войн, никаких эпидемий, никаких депрессий — ничего. Все бесплатно, множество интересных дел, Марс, Венера, звезды. Какого черта вы хотите вернуться?

Уже наполовину утратившая самоконтроль миссис Бракс сломалась окончательно.

— Потому что там мой дом, — всхлипнула она. — Потому что я его понимаю. Потому что я хочу быть с моим мужем, моими детьми, моими внуками. И потому что мне здесь не нравится, мистер Уинтроп, мне здесь не нравится!

— Так возвращайтесь! — крикнул Уинтроп. Комната, в последние мгновения бледно-золотисто-желтая, вновь покраснела. — Убирайтесь ко всем чертям! У вас храбрости как у таракана! Даже у того парня, как его там, Дэйва Поллока, я думал, уж он-то храбрый. В первую неделю он вышел со мной и все попробовал. Но тоже испугался и вернулся в свою маленькую уютную комнатку. Это слишком де-ка-дентски, заявил он, слишком де-ка-дентски. Так забирайте его и возвращайтесь, вы все!

— Но мы не можем вернуться без вас, мистер Уинтроп. Помните, что они сказали? Что перенос должен быть полным с обеих сторон. Если один останется, останутся все. Мы не можем вернуться без вас.

Уинтроп улыбнулся и погладил пульсирующую вену на шее.

— Конечно, вы не можете вернуться без меня. А я остаюсь. В этот раз старик Уинтроп заказывает музыку.

— Пожалуйста, мистер Уинтроп, не будь упрямым. Будьте хорошим. Не заставляйте принуждать вас.

— Вы не можете меня принудить, — сообщил он с победоносной ухмылкой. — Я знаю мои права. Согласно закону Америки двадцать пятого века, ни одно человеческое существо нельзя ни к чему принудить. Это факт. Я проверял. Если попробуете наброситься на меня всем скопом и вынести отсюда, я крикну, что меня принуждают — и раз-два-три! — явится толпа правительственных машин и освободит меня. Так это работает. Уясните это в своей башке!

— Послушайте, — сказала миссис Бракс, поворачиваясь, чтобы уйти. — В шесть часов мы все будем в здании с машиной времени. Быть может, вы передумаете, мистер Уинтроп.

— Не передумаю, — рявкнул он ей вслед. — В одном можете не сомневаться: я не передумаю.

Так что миссис Бракс вернулась в свою комнату и сообщила остальным, что Уинтроп упрям как никогда.

Оливер Т. Мид, вице-президент по связям с общественностью корпорации «Свитботтом септик тэнкс», Гэри, Индиана, нетерпеливо забарабанил по ручке красного кожаного кресла, которое комната миссис Брукс создала специально для него.

— Нелепо! — воскликнул он. — Нелепо и совершенно бессмысленно. Этот бездельник, этот бродяга не дает людям заниматься своими делами… Вы знаете, что через несколько дней состоится общенациональное совещание розничных торговых точек «Свитботтом»? Я должен там присутствовать. Мне необходимо вернуться сегодня по расписанию, без всяких «если», «и» или «но». Говорю вам, разразится хаос, если ответственные лица данного периода этого не поймут.

— Ничуть в этом не сомневаюсь, — поддакнула Мэри Энн Картингтон, прикрыв круглые, уважительные, умело подведенные глаза. — Крупная фирма вроде вашей вполне может устроить им выволочку, мистер Мид.

Дэйв Поллок устало поморщился.

— Фирма, которая пятьсот лет назад прекратила свое существование? Кому они будут жаловаться? Учебникам истории?

Полный мужчина напрягся и сердито обернулся, но миссис Бракс подняла руки и сказала:

— Не сердитесь и не ссорьтесь. Давайте говорить, давайте обсуждать, но только не ссориться. Как вы думаете, мы действительно не можем заставить его вернуться?

Мистер Мид откинулся назад и уставился в несуществующее окно.

— Возможно. А может, и нет. Теперь я готов поверить во что угодно — что угодно! — касательно две тысячи четыреста пятьдесят восьмого года, но это попахивает преступной безответственностью. Чтобы они пригласили нас в свое время — а потом не предприняли все возможное, дабы мы в целости и сохранности вернулись по истечении двух недель? И кроме того, как насчет их людей, отправившихся в наше время, тех пятерых, что переместились вместе с нами? Если мы застрянем здесь, они застрянут в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом. Навсегда. Любое мало-мальски стоящее правительство должно обеспечивать защиту своим гражданам за границей. Иначе от него нет никакого толку — это ворующая налоги, впустую тратящая время, недееспособная бюрократия, настоящие преступники!

Бойкая головка Мэри Энн Картингтон кивала в такт ударам его кулака по ручке красного кожаного кресла.

— Совершенно согласна. Вот только правительство, похоже, состоит из одних машин. Как можно спорить с машиной? Единственным государственным служащим, которого мы видели после прибытия, был мистер Сторку, официально поприветствовший нас в Соединенных Штатах Америки две тысячи четыреста пятьдесят восьмого. И мы его не слишком интересовали. По крайней мере, он не проявил интереса.

— Вы имеете в виду начальника протокольной службы Государственного департамента? — поинтересовался Дэйв Поллок. — Того, что зевнул, когда вы сказали, что он потрясающе выглядит?

Девушка махнула на него рукой и укоризненно улыбнулась.

— Наглец!

— Что ж, в таком случае, вот что мы должны сделать. Во-первых. — Мистер Мид поднялся и принялся по одному отгибать пальцы правой руки. — Мы должны ориентироваться на единственного человека из правительства, которого встретили лично, этого мистера Сторку. Во-вторых, нам нужно выбрать уполномоченного представителя из нашего числа. В-третьих, этот уполномоченный представитель должен официально обратиться к мистеру Сторку и изложить ему факты. Факты, полные и четкие. Каким образом его правительство смогло сообщить нашему правительству, что путешествия во времени возможны, но только при соблюдении определенных физических законов, в первую очередь — закона… закона… Какого закона, Поллок?

— Закона сохранения энергии и массы. Вещество, или его эквивалент в энергии, нельзя ни создать, ни уничтожить. Если вы хотите переместить пять человек из вселенной две тысячи четыреста пятьдесят восьмого во вселенную тысяча девятьсот пятьдесят восьмого, нужно одновременно заменить этих людей в их собственном времени пятью людьми такого же телосложения и массы из времени, в которое они направляются. Иначе у вас возникнет дефицит массы в одном пространственно-временном континууме и соответствующий избыток в другом. Это похоже на химическое уравнение…

— Это все, что я хотел знать, Поллок. Я не ваш ученик. Не нужно производить на меня впечатление, Поллок, — сказал мистер Мид.

Худой молодой человек хмыкнул.

— А кто пытался произвести на вас впечатление? — воинственно осведомился он. — Что вы можете для меня сделать — найти мне работу в вашей империи септических резервуаров? Я всего лишь пытался объяснить то, что вы, судя по всему, никак не можете понять. Вот в чем корень нашей проблемы: в законе сохранения энергии и массы. И поскольку машина настроена на пятерых нас и пятерых их, перемещение возможно, только если мы впятером и они впятером одновременно окажемся на обоих концах связи.

Мистер Мид медленно, саркастически кивнул.

— Ну хорошо, — сказал он. — Хорошо! Большое спасибо за урок, но теперь, если не возражаете, я бы хотел продолжить. Не все из нас — государственные служащие. Наше время дорого.

— Вы только послушайте этого финансового магната, — усмехнулся Дэйв Поллок. — Его время дорого. Олли, друг мой, до тех пор, пока Уитроп продолжит упрямиться, мы все будем сидеть здесь. И сидя здесь, мы будем новичками в две тысячи четыреста пятьдесят восьмом, дикарями из дикого прошлого. К вашему сведению, теперь ваше время — мое время, и наоборот.

— Тихо! — скомандовала миссис Бракс. — Ведите себя хорошо. Продолжайте, мистер Мид. Это очень интересно. Ведь правда, мисс Картингтон?

Блондинка кивнула.

— Ну конечно. Членство в правлении нужно заслужить. Вы говорите так… так правильно, мистер Мид.

Оливер Т. Мид, несколько смягчившись, поблагодарил ее сдержанной улыбкой.

— В-третьих. Мы изложим факты этому мистеру Сторку. Скажем ему, что приехали сюда из лучших побуждений, после того как нас отобрали на общенациональном конкурсе, призванном отыскать пять человек, в точности соответствующих пятерым людям из его времени. Что сделали это отчасти из естественного и понятного желания увидеть, на что похоже будущее, а отчасти из патриотизма. Да, патриотизма! Ведь разве Америка две тысячи четыреста пятьдесят восьмого — не наша Америка? Не наша родина, сколь бы странными и непостижимыми ни были перемены? Будучи патриотами, мы не могли поступить иначе, будучи патриотами, мы…

— Ради бога! — воскликнул школьный учитель. — Оливер Т. Мид клянется в верности флагу! Мы не сомневаемся, что вы погибнете за страну под артобстрелом котировок фондовой биржи. Вы же не диверсант какой-нибудь. В чем ваша идея, в чем она?

В комнате повисло молчание: приземистый мужчина средних лет пантомимой демонстрировал, как пытается удержать себя в руках. Закончив пантомиму, он хлопнул себя по бокам пошитого на заказ темного делового костюма и сказал:

— Поллок, если вы не хотите меня слушать, можете выйти подышать в коридор. Как я говорил, изложив мистеру Сторку основополагающие факты, мы придем к нынешнему тупику. К пункту четвертому, к тому, что Уинтроп отказывается вернуться с нами. И мы потребуем, вы слышите, потребуем, чтобы американское правительство этого времени предприняло соответствующие шаги для обеспечения нашего безопасного возвращения в наше собственное время, даже если придется применить к Уинтропу, э-э, военное право. Мы изложим это Сторку спокойно, четко и недвусмысленно.

— Это ваша идея? — саркастически спросил Дэйв Поллок. — А если Сторку скажет «нет»?

— Он не сможет сказать «нет», если мы все правильно изложим. Компетенция, полагаю, все дело в ней. Нужно изложить все компетентно. Мы граждане — во временном смысле — Америки. Мы требуем соблюдения наших прав. С другой стороны, если он откажется признать наше гражданство, мы потребуем отправить нас обратно. Это право любого иностранца в Америке. Он не сможет нам отказать. Мы объясним, чем рискует его правительство: утратой репутации, непоправимым ущербом новым контактам между двумя временами, обвинением в нарушении обязательств и тому подобным. В таких вопросах главное — подобрать нужные слова и придать им силу и звучность.

Миссис Бракс кивнула.

— Я согласна. Вы справитесь, мистер Мид.

Коренастый человечек словно сдулся.

— Я?

— Ну разумеется, — с энтузиазмом сказала Мэри Энн Картингтон. — Только вы сможете сделать это, мистер Мид. Только у вас получается излагать все так… так правильно. Как вы и сказали, слова должны быть сильными и звучными. Именно вы сумеете их произнести.

— Я… я бы предпочел этого не делать. Не думаю, что лучше всех подхожу для этого. Мы с мистером Сторку не слишком ладим. Полагаю, кто-нибудь другой…

Дэйв Поллок рассмеялся.

— Не надо скромничать, Олли. Вы ладите со Сторку не хуже любого из нас. Вы избраны. Кроме того, разве это не связи с общественностью? Вы большая шишка в связях с общественностью.

Мистер Мид попытался одним взглядом излить на него всю ненависть во Вселенной. Потом одернул манжеты и распрямил плечи.

— Очень хорошо. Если никто из вас не чувствует себя способным справиться с этой работой, я возьму ее на себя. Скоро вернусь.

— Телепортер, Олли? — спросил Поллок, когда Мид выходил из комнаты. — Почему не воспользоваться телепортером? Так будет быстрее.

— Нет, благодарю, — резко ответил мистер Мид. — Я прогуляюсь. Мне нужна физическая нагрузка.

Он торопливо зашагал по коридору к лестнице. Хотя он спускался по ступеням упругой походкой руководителя, лестница решила, что этого недостаточно, и поехала вниз, все быстрее и быстрее, пока мистер Мид не споткнулся и чуть не упал.

— Остановись, черт бы тебя побрал! — крикнул он. — Я сам справлюсь!

Ступени тут же замерли. Мистер Мид вытер лицо большим белым платком и возобновил спуск. Несколько мгновений спустя лестница опять превратилась в эскалатор.

Снова и снова он приказывал ей остановиться; снова и снова она повиновалась ему, а потом украдкой пыталась помочь. Мистер Мид вспомнил большого любвеобильного сенбернара, который когда-то жил у него и постоянно приносил в дом мертвых воробьев и полевых мышей в знак своей признательности. Когда мерзкие трупики вышвыривали на улицу, пес пять минут спустя приносил их обратно и клал на коврик, словно говоря: «Нет, это действительно тебе. Не тревожься о затратах и усилиях. Считай это скромным выражением моего почтения и благодарности. Давай, бери и будь счастлив».

В конце концов он перестал запрещать лестнице двигаться и достиг нижнего уровня на такой скорости, что буквально вылетел в пустое фойе здания и на тротуар. Он мог сломать ногу или повредить спину.

К счастью, тротуар под ним тоже поехал. Пока он шатался справа налево, тротуар повторял его движения, осторожно, но умело помогая сохранить равновесие. Наконец мистер Мид твердо встал на ноги и несколько раз глубоко вдохнул.

Тротуар под ним слабо завибрировал, ожидая, пока он выберет направление.

Мистер Мид в отчаянии огляделся. Широкая улица была совершенно пуста.

— Что за мир! — простонал он. — Что за безумный мир! Где же полицейский! Хоть кто-нибудь!

Внезапно кто-нибудь появился. Где-то сверху раздались хлопки телепортера, и на высоте двенадцати футов в воздухе возник человек. За ним была похожая на живую изгородь оранжевая штука, покрытая глазами.

Участок тротуара прямо под двумя созданиями выпятился и осторожно опустил на землю.

— Послушайте! — крикнул мистер Мид. — Я так рад, что встретил вас! Я пытаюсь попасть в Государственный департамент и столкнулся с проблемами. Мне бы не помешала помощь.

— Простите, — ответил незнакомец. — Мы с Клап-Лиллтом через полчаса должны вернуться на Ганимед. Мы опаздываем на встречу. Почему бы вам не вызвать государственную машину?

— Кто это? — спросила оранжевая изгородь, вместе с человеком быстро направляясь к входу в здание. Тротуар под ними тек, словно радостная река. — Он не наргует меня, в отличие от вас.

— Путешественник во времени, — объяснил его спутник — Из прошлого. Один из туристов по обмену, прибывших две недели назад.

— Ага! — ответила изгородь. — Из прошлого. Неудивительно, что я не смог его занарговать. И к лучшему. Знаешь, мы на Ганимеде не верим в путешествия во времени. Это против нашей религии.

Землянин усмехнулся и ткнул изгородь в ветки.

— Ты и твоя религия! Ты такой же атеист, как и я, Клап-Лиллт. Когда ты в последний раз посещал церемонию шкут-сим?

— Еще до последней сизигии Юпитера и Солнца, — призналась изгородь. — Но не в этом суть. Я по-прежнему на хорошем счету. Чего вы, люди, не понимаете в ганимедской религии…

Они скрылись в здании, и его голос затих. Мид едва не плюнул им вслед. Потом взял себя в руки. У них было мало времени — и, к тому же, он находился в странном мире с совершенно другими обычаями. Кто знает, каково здесь наказание за плевок?

— Государственная машина, — покорно сказал он в пустоту. — Мне нужна государственная машина.

Он чувствовал себя немного глупо, но именно это им велели делать во всех непредвиденных ситуациях. И само собой, рядом с ним возникло сверкающее сооружение из проводов, катушек и разноцветных пластин.

— Да? — произнес невыразительный голос. — Требуется услуга?

— Мне нужно повидать мистера Сторку из вашего Госдепартамента, — объяснил мистер Мид, подозрительно глядя на ближайшую крупную катушку. — Но у меня не получается идти по тротуару. Я упаду и разобьюсь, если он не перестанет двигаться.

— Простите, сэр, но уже почти двести лет никто не падал на тротуаре, и это был неврастеничный тротуар, чья болезнь, к несчастью, ускользнула от нашего внимания при еженедельном психологическом обследовании. Могу я предложить вам воспользоваться телепортером? Я вызову его для вас.

— Я не хочу пользоваться телепортером. Я хочу пройтись. Просто скажите этому проклятому тротуару расслабиться и застыть.

— Простите, сэр, — ответила машина, — но тротуар должен исполнять свою работу. И кроме того, мистера Сторку сейчас нет на рабочем месте. Он выполняет духовные упражнения на Поле криков либо Стадионе паники.

— О нет, — простонал мистер Мид. Оправдались его худшие ожидания. Он не хотел снова посещать эти места.

— Простите, сэр, но это так. Минуточку, я проверю. — Среди катушек замелькали ярко-синие вспышки. — Сегодня мистер Сторку занимается криком. Ему показалось, что в последнее время он был слишком агрессивен. Он приглашает вас присоединиться.

Мистер Мид задумался. Ему совершенно не хотелось отправляться туда, где разумные люди на несколько часов становились сумасшедшими. С другой стороны, время действительно поджимало. Уинтроп по-прежнему упрямился.

— Хорошо, — печально сказал он. — Я к нему присоединюсь.

— Мне вызвать телепортер, сэр?

Коренастый человечек отпрянул.

— Нет! Я… я пройдусь.

— Простите, сэр, но вы не успеете добраться туда до начала крика.

Вице-президент по связям с общественностью корпорации «Свитботтом» прижал влажные ладони к лицу и мягко помассировал его, чтобы успокоиться. Нужно помнить, что это не посыльный, на которого можно пожаловаться администрации, не глупый полисмен, про которого можно написать в газету, не безрукая секретарша, которую можно уволить, и не истеричная жена, которую можно отчитать, — это всего лишь машина со встроенным набором голосовых реакций. Если у него сейчас случится апоплексический удар, машину это совершенно не встревожит; она просто вызовет другую машину, медицинскую. Ты мог только снабдить ее информацией или получить информацию взамен.

— Мне-не-нравятся-телепортеры, — произнес он сквозь зубы.

— Простите, сэр, но вы изъявили желание увидеть мистера Сторку. Если желаете подождать, пока закончится крик, с этим нет никаких проблем, только вам лучше направиться на Фестиваль запахов на Венере, куда он затем отбудет. Если вы хотите увидеть его немедленно, придется воспользоваться телепортером. Других возможностей нет, сэр, разве что вы считаете мои запоминающие схемы неадекватными или желаете добавить к дискуссии новый фактор.

— Я бы хотел добавить… Ладно, сдаюсь. — Мистер Мид ссутулился. — Вызывайте телепортер, вызывайте.

— Да, сэр. Готово, сэр.

Над головой мистера Мида внезапно материализовался пустой цилиндр, заставив его вздрогнуть, но пока он открывал рот, чтобы сказать: «Эй! Я пере…», цилиндр опустился.

Стало темно. Мистеру Миду показалось, будто его желудок аккуратно, но настойчиво вытягивают через рот. Вместе с печенью, селезенкой и легкими. Затем все кости в его теле ринулись в опустевший живот, съежились и исчезли. Мистер Мид схлопнулся.

Неожиданно он вновь стал собой и очутился на большом зеленом лугу, в окружении десятков людей. Желудок вернулся и шлепнулся на положенное место.

— … думал. Я все-таки пройдусь, — закончил он, и его вырвало.

Когда спазмы утихли, и слезы перестали катиться из глаз, мистер Мид увидел прямо перед собой мистера Сторку, общительного высокого светловолосого молодого человека.

— Это так просто, мистер Мид. Всего лишь нужно сохранять полную безмятежность во время прыжка.

— Легко… легко говорить, — выдохнул мистер Мид, утирая рот платком. С чего Сторку вечно поливает его покровительственным презрением? — Почему вы… почему вы не найдете другой способ путешествовать? В моем времени комфорт путешествий — краеугольный камень, краеугольный камень всей индустрии. Всякая автобусная компания, всякая авиакомпания, не позаботившаяся о максимальном комфорте своих пассажиров по пути к цели назначения, мгновенно вылетает из бизнеса. Либо обзаводится новым советом директоров.

— Ну разве он не замечательный? — спросила стоявшая неподалеку девушка своего спутника. — Говорит совсем как персонаж исторического любовного романа.

Мистер Мид кисло посмотрел на нее и сглотнул. Она была голой. Если на то пошло, все вокруг были голыми, включая мистера Сторку. Кто знает, что творится на этих сборищах на Поле крика, нервно подумал мистер Мид. В конце концов, он видел их только издали, с трибуны. А теперь оказался среди этих распущенных лунатиков.

— Вы не совсем справедливы, — возразил мистер Сторку. — Если бы человек елизаветинской эпохи или классического греческого периода оказался в одном из ваших самоходных экипажей или на железной лошади — выражаясь вашими словами, — он бы чувствовал себя намного неуютней, в том числе и физически. Это исключительно дело привычки. Некоторые приспосабливаются, как ваш современник Уинтроп. Некоторые нет, как вы.

— Кстати об Уинтропе… — торопливо начал мистер Мид, обрадовавшись шансу сменить тему беседы и направить ее в нужное русло.

— Все на месте? — спросил атлетически сложенный молодой человек, подскакивая к ним. — Я ваш капитан на этом крике. Ну-ка, поднимайтесь, давайте разомнем мышцы. Сегодня мы покричим на славу.

— Разденьтесь, — сказал государственный чиновник мистеру Миду. — Нельзя участвовать в крике одетым. Особенно таким образом.

Мистер Мид отпрянул.

— Я не собираюсь… Я пришел просто поговорить с вами. Я буду зрителем.

Раскатистый смех.

— Нельзя быть зрителем посреди Поля крика! И кроме того, как только вы к нам присоединились, вас автоматически зарегистрировали на крик. Если вы сейчас уйдете, все собьется.

— Собьется?

Сторку кивнул.

— Разумеется. Для разного числа людей требуются стимулы различной силы, если вы хотите добиться крика нужной интенсивности от каждого из них. Раздевайтесь, друг, и присоединяйтесь к нам. Небольшое упражнение подобного рода мигом укрепит ваш дух.

Мистер Мид подумал и начал раздеваться. Он испытывал смущение, отчаяние и немалый страх, но его ждала срочная работа по связям с общественностью со светловолосым молодым человеком.

В своем времени он с удовольствием курил толстые сигары, которые ему дарили политики, напивался в неописуемо зловонных мелких барах с важными журналистами и выдерживал камни и стрелы оскорбительных телевикторин — все в интересах корпорации «Свитботтом септик тэнкс». Девизом Человека по связям с общественностью было: «В чужой монастырь…»

Очевидно, люди, с которыми он перенесся сюда из 1958-го, были почти нетрудоспособными и растяпами. Им никогда не вернуть себя — и его — в их родное время, в мир, где существовала осмысленная распределительная система спроса и предложения, а не что-то совершенно порочное, если судить по тем нескольким областям, в которых оно проявлялось. Мир, где с важным деловым руководителем обращались как с личностью, а не как с капризным двухлетним ребенком. Мир, где неодушевленные объекты оставались неодушевленными, где стены не колыхались вокруг тебя, а мебель под тобой постоянно не приспосабливалась к твоему телу, где одежда на человеке не менялась ежесекундно, словно в калейдоскопе.

Нет, именно ему предстояло вернуть их всех в тот мир — и единственным каналом эффективного воздействия был Сторку. А значит, Сторку следовало задобрить и дать ему понять, что Оливер Т. Мид — свой парень.

И кроме того, подумал он, снимая одежду, некоторые из девушек выглядели весьма симпатично. Они напомнили ему июльский Съезд септических резервуаров в Де-Мойне. Если бы только они не брили головы!

— А теперь все вместе, — пропел капитан крика. — Давайте соберемся. Все вместе плотной группой, поплотнее.

Мистера Мида затолкали в толпу. Она качнулась вперед, назад, вправо, влево, становясь все меньше под руководством и тычками капитана. Послышалась музыка, больше напоминавшая шум — в ней не было различимых гармонических переходов, — она звучала все громче и громче, пока не стала почти оглушительной.

Кто-то, пытаясь сохранить равновесие в толчее голых тел, ударил мистера Мида рукой в живот.

— Уф! — сказал он и повторил: — Уф! — когда кто-то сзади споткнулся и врезался ему в спину.

— Внимательнее! — простонала девушка рядом с ним, когда он наступил ей на ногу.

— Прошу прощения, — ответил он, — я просто не мог…

Затем локоть ударил его в глаз, и он, спотыкаясь, сделал несколько шагов. Группа вновь изменила направление, и мистера Мида вытолкнули вперед.

Снова и снова он перемещался туда-сюда по траве, толкал, и его толкали, ужасный шум едва не разрывал его барабанные перепонки. Он слышал все более далекий напев капитана:

— Давайте, сюда, торопитесь! Нет, сюда, вокруг дерева. Обратно в группу, ты; все вместе. Держитесь вместе. Теперь назад, точно, назад. Быстрее, быстрее.

Они двинулись назад, толпа людей впереди толкала Мида, вжимала в толпу сзади. Потом внезапно они снова шагнули вперед, десяток встречных людских течений в море, и Мид теперь не только продвигался вперед, но и смещался вправо, после чего его развернуло и засосало по диагонали влево. Пару раз его выбрасывало на край группы, но, к его удивлению, когда он обдумал это позже, он лишь пробирался обратно, в плотную пульсирующую середину.

Ему казалось, будто его место здесь, в этой толпе спешащих безумцев. Единственным намеком, что группа изменила направление, была бритая женская голова, врезавшаяся ему в грудь. Он бросался назад, не обращая внимания на хрипы и вопли, причиной которых становился. Он был частью этого… этого… что бы это ни было. Он бился в истерике, покрытый синяками и скользкий от пота, но уже не думал ни о чем, кроме того, как сохранить равновесие в толпе.

Он был ее частью — и больше ничего не знал.

Внезапно откуда-то из-за водоворота бегущих, толкающихся тел раздался крик. Это был протяжный крик, могучий мужской голос, и он длился и длился, почти заглушив музыкальный шум. Женщина перед мистером Мидом пронзительно завизжала в ответ. Кричавший человек умолк, и некоторое время спустя женщина тоже умолкла.

Затем мистер Мид снова услышал крик, снова услышал, как женщина присоединилась к нему, и без всякого удивления услышал собственный голос. Он излил в этом вопле все разочарования двух последних недель, все толчки, тычки и синяки последних минут, все неудачи и злобу своей жизни. Крик звучал снова и снова — и каждый раз мистер Мид кричал в ответ. Все вокруг тоже кричали, пока голоса не слились в ровный безымянный вопль плотной толпы, которая поскальзывалась, и падала, и гонялась сама за собой по всему огромному лугу. В глубине души мистер Мид испытал детское удовлетворение, попав в общий ритм — и став его частью.

Так и продолжалось: удар сердца, удар сердца, кри-и-и-ик, удар сердца, удар сердца, кри-и-и-ик, удар сердца, удар сердца, кри-и-и-ик.

Все вместе. Все вокруг, все вместе. Это было хорошо!

Позже мистер Мид не мог понять, сколько времени они бегали и вопили, когда он заметил, что больше не находится в середине плотной группы. Она распалась и вытянулась через луг длинной волнующейся кричащей линией.

Он испытал замешательство. Не сбившись с кричащего ритма, попытался приблизиться к мужчине и женщине справа.

Внезапно крики прекратились. Музыкальный шум смолк. Мистер Мид уставился вперед, туда, куда смотрели все остальные. И увидел это.

Мохнатое коричневое животное размером с овцу. Оно повернуло голову и с явным изумлением и страхом взглянуло на них, после чего согнуло ноги и понеслось через луг.

— Давайте его поймаем! — крикнул капитан, чей голос, казалось, доносился отовсюду. — Давайте его поймаем! Все вместе! Давайте его поймаем!

Кто-то двинулся вперед, и мистер Мид последовал за ним. Крик зазвучал снова, непрерывный, длящийся крик, и он тоже заорал. В следующий миг он уже мчался по лугу за коричневым мохнатым животным, вопя что есть мочи, со смутной гордостью осознавая, что ближайшие человеческие существа с обеих сторон делают то же самое.

Давайте его поймаем! орал разум мистера Мида. Давайте его поймаем, давайте его поймаем!

Когда они почти настигли животное, оно резко развернулось и кинулось назад сквозь цепочку людей. Мистер Мид прыгнул на него и вытянул руку. Вырвал клочок меха и больно ударился коленями, а животное умчалось прочь.

Ни на секунду не сбившись с крика, мистер Мид вскочил на ноги и пустился в погоню. Все остальные развернулись и побежали вместе с ним.

Давайте его поймаем! Давайте его поймаем! Давайте его поймаем!

Животное носилось по лугу туда-сюда, а они преследовали его. Оно уклонялось, и уворачивалось, и вырывалось из хватки сходящихся групп.

Мистер Мид бежал вместе со всеми, бежал в первых рядах. И кричал.

Куда бы ни сворачивало мохнатое коричневое животное, они сворачивали следом. Они подбирались все ближе и ближе.

И наконец поймали его.

Вся толпа взяла животное в огромное неровное кольцо и сомкнулась. Мистер Мид первым прикоснулся к нему. Ударил кулаком, и оно рухнуло. Девушка с перекошенным лицом прыгнула на распростертую фигуру и принялась рвать ее ногтями. Прежде чем навалились все остальные, мистер Мид сумел ухватиться за мохнатую коричневую ногу. С силой дернул — и нога осталась в его руке. Он с отстраненным изумлением увидел рваные провода и зубчатые передачи.

— Мы его поймали! — промычал он, таращась на ногу. Мы его поймали, приплясывал обезумевший разум. Мы его поймали, мы его поймали!

Внезапно мистер Мид ощутил колоссальную усталость, граничащую с обмороком. На заплетающихся ногах выбрался из толпы и тяжело опустился на траву, не отрывая глаз от проводов в оторванной конечности.

К нему подошел запыхавшийся мистер Сторку.

— Ну что, — сказал он, — хорошо покричали?

Мистер Мид поднял мохнатую коричневую ногу и ошеломленно произнес:

— Мы его поймали.

Светловолосый молодой человек рассмеялся.

— Вам нужен хороший душ и хорошее успокоительное. Идем.

Он помог мистеру Миду подняться на ноги и, держа его за руку, пересек луг, направляясь к растянутому желтому квадрату под трибуной. Вокруг них другие участники крика весело болтали друг с другом, принимая душ и подправляя метаболизм.

Воспользовавшись одной из многочисленных кабинок, располагавшихся под трибуной, мистер Мид почувствовал себя прежним. Что не означало, будто он почувствовал себя лучше.

Что-то вышло из него в последние секунды, когда он рвал механическую добычу, что-то, чему следовало остаться на промозглом дне его души. Он бы предпочел не знать, что оно существует.

Он смутно, уныло ощущал себя человеком, который, перелистывая страницы учебника половых извращений, наткнулся на особенно мерзкий случай, во всех аспектах повторявший историю его жизни, и понял — в ужасной вспышке озарения, — что именно означали эти вроде бы невинные причуды и нюансы его личности.

Он попытался напомнить себе, что по-прежнему остался Оливером Т. Мидом, хорошим мужем и отцом, уважаемым членом правления, важным столпом общества и местной церкви, — но это не помогло. Теперь и до конца жизни он также будет… этим другим существом.

Ему требовалось одеться. Немедленно.

Когда он объяснил свою спешку, мистер Сторку кивнул.

— Очевидно, у вас многое накопилось. Самое время начать избавляться от этого. Я бы на вашем месте не тревожился — вы столь же разумны, сколь и любой человек вашего периода. Однако вашу одежду унесли с поля вместе с другим хламом перед нашим криком; служащие уже готовятся к следующему раунду.

— Что же мне делать? — возопил мистер Мид. — Я не могу вернуться домой в таком виде.

— Не можете? — спросил государственный чиновник с неподдельным интересом. — Действительно не можете? Хм, потрясающе! Что ж, просто встаньте под одежный аппарат. Полагаю, вы хотите костюм двадцатого века?

Мистер Мид кивнул и нерешительно встал под указанный механизм, когда его стремительно покинул заново одетый гражданин Америки двадцать пятого века.

— Д-да. Пусть это будет нечто приличное, нечто, что я смогу носить.

Он смотрел, как мистер Сторку быстро подкрутил какие-то диски. Аппарат над головой тихо загудел, и полный комплект формальной, черно-белой вечерней одежды возник на плотном теле мистера Мида. Мгновение спустя он сменился другим нарядом: туфли выросли и превратились в резиновые болотные сапоги, смокинг вытянулся и стал зюйдвесткой. Мистер Мид прекрасно бы смотрелся на мостике китобойного судна.

— Прекратите! — растерянно взмолился он, когда зюйдвестка начала проявлять явные признаки рубашки-поло. — Пусть это будет что-то одно.

— Вы бы сами могли это сделать, — заметил мистер Сторку, — если бы ваше подсознание перестало метаться.

Однако он добродушно ткнул в аппарат, и одежда мистера Мида стала твидовым пиджаком и панталонами для гольфа, столь популярными в 1920-х годах. После этого перемены прекратились.

— Лучше?

— Думаю… думаю, да.

Мистер Мид хмуро оглядел себя. Определенно странный наряд для вице-президента корпорации «Свитботтом септик тэнкс», возвращающегося в родное время, но, по крайней мере, это был один наряд. Как только он окажется дома…

— А теперь послушайте, Сторку, — сказал он, оживленно потирая руки и решительно отталкивая подальше недавние позорные воспоминания. — У нас проблемы с этим Уинтропом. Он не хочет возвращаться.

Они вышли наружу и остановились на краю луга. В отдалении собиралась команда для нового крика.

— Неужели? — спросил мистер Сторку без особого интереса. Он показал на разномастную толпу голых людей, начавших сбиваться в плотную группу. — Знаете, еще две-три сессии — и ваша психика будет в отличной форме. Хотя, судя по вашему виду, я бы рекомендовал Стадион паники. Почему бы вам не попробовать? Почему бы не отправиться прямиком на Стадион паники? Одна первосортная, орущая, безрассудная паника — и вы будете совершенно…

— Спасибо, нет! С меня достаточно, вполне достаточно. Моя психика — мое дело.

Светловолосый молодой человек серьезно кивнул.

— Разумеется. Психика взрослого индивидуума находится исключительно в юрисдикции данного взрослого индивидуума. Соглашение две тысячи триста четырнадцатого года, единодушно принятое всем населением Соединенных Штатов Америки. Разумеется, позже оно было дополнено международным плебисцитом две тысячи триста тридцать седьмого и включило весь мир. Но я лишь дал вам личный, дружеский совет.

Мистер Мид выдавил из себя улыбку. С тревогой отметил, что, когда он улыбался, лацканы его пиджака приподнимались и нежно ласкали подбородок.

— Без обид, без обид. Как я говорил, просто с меня достаточно этой ерунды. Но что вы собираетесь сделать по поводу Уинтропа?

— Сделать? Разумеется, ничего. Что мы можем сделать?

— Вы можете заставить его вернуться! Вы ведь представляете правительство, разве нет? Правительство пригласило нас сюда, а значит, правительство отвечает за нашу безопасность.

Мистер Сторку явно удивился.

— А разве вам что-то грозит?

— Вы понимаете, что я имею в виду, Сторку. Наше безопасное возвращение. Правительство несет за него ответственность.

— Нет, если эта ответственность подразумевает вмешательство в желания и поступки взрослого индивидуума. Друг мой, я только что процитировал Соглашение две тысячи триста четырнадцатого года. Вся философия правительства, проистекающая из этого соглашения, основана на создании и поддержании полного суверенитета индивидуума. Силу нельзя применять к взрослому гражданину, и даже официальное убеждение следует использовать только в определенных редких и тщательно оговоренных случаях. К которым данный случай определенно не относится. После того как ребенок пройдет нашу систему образования, он или она становится уравновешенным членом общества, которому можно доверить выбор социально необходимых поступков. Начиная с этого момента, правительство перестает играть активную роль в жизни индивидуума.

— Точно, настоящая неоновая утопия, — фыркнул мистер Мид. — Никакой полиции, чтобы охранять жизнь и собственность, даже чтобы спросить дорогу… Что ж, это ваш мир и ваше право. Но суть не в этом. Неужели вы не понимаете — уверен, вы поймете, если постараетесь, — что Уинтроп — не гражданин вашего мира, Сторку? Он не прошел через вашу образовательную систему, не получал этих психологических штук, этих приспособительных курсов раз в несколько лет, он не…

— Но он явился сюда как приглашенный гость, — возразил Сторку. — А следовательно, полностью находится под защитой наших законов.

— А мы, значит, нет, — воскликнул мистер Мид. — Он может творить с нами что угодно, и ему это сойдет с рук. Это вы называете законом? Это вы называете справедливостью? Я — нет. Я называю это бюрократией, вот как я это называю. Канцелярщина и бюрократия, вот что это такое!

Светловолосый человек положил руку на плечо мистеру Миду.

— Послушайте, друг мой, — мягко сказал он, — и постарайтесь понять. Если бы Уинтроп попытался что-то сотворить с вами, его бы остановили. Не вмешавшись в его поступки напрямую, а убрав вас из его окружения. Для того чтобы мы могли оказать даже столь ограниченное воздействие, он должен что-то совершить. Деяние, нарушающее ваши права как индивидуума. Однако Уинтропа обвиняют в нежелании действовать. Он отказывается возвращаться с вами. Что ж. Он имеет право отказаться делать что-либо со своим телом и разумом. Соглашение две тысячи триста четырнадцатого года недвусмысленно покрывает эту ситуацию. Хотите, чтобы я процитировал соответствующий параграф?

— Нет, я не хочу, чтобы вы цитировали соответствующий параграф. То есть вы пытаетесь сказать, что никто ничего не может сделать? Уинтроп может не дать всем нам вернуться в наше время, но ни вы, ни мы ничего не можем сделать по этому поводу. Дивное замечание.

— Интересная фраза, — заметил мистер Сторку. — Если бы в вашей группе был этимолог или лингвист, я бы с удовольствием обсудил ее с ним. Однако ваш вывод, по крайней мере, касательно данной ситуации, по существу верен. Вы можете сделать только одно: попытаться убедить Уинтропа. До последней секунды перед назначенным переносом это возможное решение.

Мистер Мид одернул слишком эмоциональные лацканы своего пиджака.

— А если мы не справимся, значит, нам не повезло? Мы не можем взять его за шиворот и… и…

— Боюсь, что нет. Государственная машина или синтетический государственный чиновник появится и освободит его. Не причинив вам никакого вреда, сами понимаете.

— Разумеется. Никакого вреда, — мрачно ответил мистер Мид. — Нам всего лишь придется застрять этой психушке до конца наших дней, без всяких «если», «и» или «но».

Мистер Сторку явно обиделся.

— Да ладно вам, друг мой, уверен, здесь не так уж плохо! Возможно, наш мир сильно отличается от вашей культуры, а его артефакты и философия кажутся вам неуютно чужеродными, но, конечно же, есть и преимущества. Лишившись семьи, коллег и опыта, вы приобретете новое и удивительное. Ваш Уинтроп это понял — он почти каждый день бывает на Стадионе паники или Поле крика, за прошедшие десять дней я как минимум трижды встречал его на семинарах и салонах, а Бюро домашних приспособлений Департамента внутренней экономики докладывало мне, что он стабильный, активный и крайне целеустремленный потребитель. Раз он может заставить себя делать это…

— Разумеется, ведь ему достаются все эти устройства, — фыркнул мистер Мид. — И за них не нужно платить. Чего еще желать ленивому бездарю вроде него? Что за мир… га-а-а!

— Я только хочу сказать, — спокойно продолжил мистер Сторку, — что у, хм, «застревания в этой психушке», как вы весьма образно выразились, есть свои положительные стороны. И поскольку вероятность этого весьма велика, было бы логично, если бы вы начали изучать эти положительные стороны более решительно, а не прятались в обществе друг друга и тех анахронизмов двадцатого века, которые вам удалось воспроизвести.

— У нас есть… все, что нам нужно. А сейчас мы все хотим вернуться домой, к нормальной жизни, для которой родились. Получается, что никто и ничто не поможет нам с Уинтропом?

Мистер Сторку вызвал телепортер и поднял руку, чтобы задержать огромный цилиндр в воздухе.

— Ну, это весьма общее утверждение. Я бы не стал так говорить, самолично не разобравшись в вопросе. Вполне возможно, что кто-то где-то во Вселенной сможет помочь вам, если узнает о проблеме и заинтересуется ею. Это весьма большая, густонаселенная Вселенная. Определенно могу сказать лишь одно: Госдепартамент вам помочь не в состоянии.

Мистер Мид впился ногтями в ладони и так сильно стиснул зубы, что почувствовал, как крошится верхний слой эмали.

— Не могли бы вы, — наконец очень медленно произнес он, — проявить чуть большую конкретность в том, куда нам обратиться за помощью? У нас осталось меньше двух часов — и за это время мы не сможем охватить большую часть Вселенной.

— Верно, — одобрительно кивнул мистер Сторку. — Совершенно верно. Я рад, что вы успокоились и начали мыслить ясно и продуктивно. Итак, кто — в непосредственной близости — может решить неразрешимую проблему? Во-первых, есть Временное посольство, которое организовало обмен и привезло вас сюда. Люди из Временного посольства обладают всевозможными связями; они могут, если захотят, обратиться к находчивости человеческой расы на пять тысяч лет вперед. Проблема в том, что они мыслят слишком длинными, на мой вкус, периодами. Во-вторых, есть машины-оракулы, которые дадут вам ответ на любой вопрос, на который можно ответить. Загвоздка в том, чтобы правильно интерпретировать этот ответ. Кроме того, на Плутоне на этой неделе проходит съезд векторных психологов. Если кто-то и может придумать способ переубедить Уинтропа, так это они. К сожалению, в настоящий момент преобладающие интересы векторной психологии лежат в области внутриутробного образования; боюсь, они сочтут вашего Уинтропа слишком зрелым образцом. Недалеко от Ригеля обитает раса грибов, наделенных удивительным даром предвидения, которых я могу рекомендовать по личному опыту. У них невероятный талант к…

Приземистый человечек отчаянно замахал рукой.

— Хватит! Этого пока хватит! Помните, у нас есть всего два часа!

— Конечно, помню. И поскольку крайне маловероятно, что вы сможете что-то сделать за столь короткое время, почему бы вам не плюнуть на это и не отправиться вместе со мной на Венеру? Следующий Фестиваль запахов состоится только через шестьдесят шесть лет; таких впечатлений, друг мой, нельзя упускать. Венера всегда все организует правильно; там будут величайшие испускатели запахов во Вселенной. И я с радостью объясню вам все нюансы. Согласны?

Мистер Мид отскочил от телепортера, который поманил вниз мистер Сторку.

— Нет, спасибо! Почему вы вечно отдыхаете, вечно отправляетесь куда-то, чтобы развлекаться и получать удовольствие? — посетовал он, удалившись на безопасное расстояние. Как в таком мире может делаться работа?

— О, она делается, — рассмеялся светловолосый человек, скрываясь под цилиндром. — Если возникает задание, с которым может справиться только человек, один из нас — ближайший ответственный индивидуум с подходящей подготовкой — выполняет его. Однако наши личные цели отличаются от ваших. Как гласит пословица, потехе — время, делу — час.

И он исчез.

Мистер Мид вернулся в комнату миссис Бракс и рассказал остальным, что Госдепартамент в лице мистера Сторку ничего не сможет поделать с упрямством Уинтропа.

Мэри Энн Картингтон деловито накрутила белокурый локон на указательный палец, обдумывая ситуацию.

— Вы сказали им то же самое, что говорили нам, и он все равно отказался нам помочь, мистер Мид? Вы уверены, что он знает, кто вы такой?

Мистер Мид не потрудился ей ответить. Его занимали другие вопросы. Он не только морально пострадал от недавних переживаний, но и его панталоны для гольфа внезапно ожили. И если пиджак всего лишь пытался выразить свою любовь, прижимаясь к подбородку мистера Мида, панталоны вздумали заняться патрулем. Они волновались сверху вниз, маршировали по его ягодицам. Только сосредоточившись и прижав их к телу руками, мистер Мид смог избавиться от ощущения, будто его заглатывает анаконда.

— Конечно, он знает, кто такой мистер Мид, — сказал Дэйв Поллок. — Олли размахивал у него под носом своим вице-президентством, однако Сторку слышал, что «Свитботтом септик тэнкс» четыреста лет назад рухнули на дно фондовой биржи, а потому не повелся. Правда, Олли?

— Мне это вовсе не кажется смешным, Дэйв Поллок, — произнесла Мэри Энн Картингтон и тряхнула головой, словно добавляя: так-то вот! Она знала что, дылда-учитель просто завидует мистеру Миду, но не была уверена, в чем тут дело: в деньгах или в респектабельной внешности. Однако если именитый член правления вроде мистера Мида не смог избавить их от неприятностей, значит, никто не сможет. И это просто ужасно, совершенно, абсолютно ужасно.

Она никогда не вернется к Эдгару Раппу. И хотя Эдгар не был пределом мечтаний девушки вроде Мэри Энн, она не возражала временно удовольствоваться им. Он усердно трудился и хорошо зарабатывал. Да, его комплименты были пресными и приземленными, но он хотя бы не говорил вещи, способные разорвать человека в жалкие клочки. В отличие от некоторых. И чем скорее она покинет двадцать пятый век и окажется подальше от этих некоторых, тем лучше.

— Послушайте, мистер Мид, — настойчиво проворковала она. — Уверена, он сказал вам, что мы можем сделать. Ведь он не говорил отчаяться и сдаться, верно?

Член правления поймал конец расстегнувшегося ремня, ликующе атаковавший его ногу. Сердито посмотрел на Мэри Энн глазами человека, который слишком много видел и чувствовал, что дело зашло слишком далеко.

— Он сказал мне, что мы можем попробовать, — с нарочитой злобой ответил мистер Мид. — Сказал, что Временное посольство может помочь нам, если мы подберем правильный рычаг. Все, что нам нужно, — это человек с рычагом во Временном посольстве.

Мэри Энн Картингтон едва не откусила кончик губной помады, которой красила губы. Она чувствовала, что миссис Бракс и Дэйв Поллок уставились на нее. И знала, в глубине дрожащих кишок, о чем они думают.

— Что ж, я определенно не…

— Не надо скромничать, Мэри Энн, — перебил Дэйв Поллок. — Это ваш шанс — и, судя по всему, наш единственный шанс. У нас осталось около полутора часов. Запрыгивайте в телепортер, мчитесь туда и включайте свое обаяние, детка!

Миссис Бракс села рядом с Мэри Энн и положила тяжелую руку ей на плечи.

— Послушайте, мисс Картингтон, иногда нам приходится совершать трудные поступки. Но что остается? Застрять здесь? Этого вы хотите? А потому… — она развела руками, — … немного пудры тут, немного помады там, то, это — и поверьте мне, он не сможет вам отказать. Он уже без ума от вас — неужели откажет вам в небольшой услуге, если вы попросите? — Миссис Бракс презрительно пожала плечами, отметая столь глупую мысль.

— Вы правда так считаете? Что ж… может быть… — Мэри Энн приосанилась, выставив упругую грудь и удовлетворенно качнув торсом.

— Никаких «может быть», — сообщила ей миссис Бракс, тщательно все обдумав. — Уверенное «да». Определенное «да». Но никаких «может быть». Красивая девушка вроде вас, мужчина вроде него — какие тут «может быть»? Это выход, скажу я вам, мисс Картингтон, это всегда выход. То, чего не могут добиться мужчины вроде мистера Мида, постоянно приходится делать женщинам. А красивая девушка вроде вас справится с задачей, и пальцем не пошевелив.

Мэри Энн Картингтон кивнула, соглашаясь с этим весьма женским взглядом на историю, и целеустремленно поднялась. Дэйв Поллок тут же вызвал телепортер. Огромный цилиндр возник в комнате, и Мэри Энн отпрянула.

— Я точно должна это делать? — спросила она, закусив губу. — Эти жуткие штуки так меня нервируют.

Дэйв Поллок взял Мэри Энн за руку и начал нежно, настойчиво затягивать под цилиндр.

— Пешком идти нельзя — у нас нет времени. Поверьте, Мэри Энн, это день «Д» и час «Ч». Так что будьте хорошей девочкой и зайдите под… Эй, послушайте. Отличным аргументом в беседе с временным контролером будет то, что его люди застрянут в нашем времени, если Уинтроп продолжит упрямиться. Если кто за них и отвечает, так это контролер. Поэтому как только попадете туда…

— Мне не нужны ваши советы, как вести себя с временным контролером, Дэйв Поллок! — заносчиво перебила Мэри Энн, кидаясь под цилиндр. — В конце концов, он не ваш друг, а мой, мой очень хороший друг!

— Ну разумеется, — простонал Поллок, — но вам все равно нужно его убедить. Я всего лишь предлагаю… — Он умолк, когда цилиндр коснулся пола и исчез вместе с девушкой.

Дэйв Поллок повернулся к остальным, с тревогой наблюдавшим за сценой.

— Что ж, вот и все, — провозгласил он, широко, беспомощно раскинув руки. — Это наша последняя надежда. Мэри Энн Картингтон!

Мэри Энн Картингтон ощущала себя именно Последней надеждой, когда материализовалась во Временном посольстве.

Она подавила головокружение и тошноту, которые всегда сопровождали телепортацию, и, резко тряхнув головой, сделала глубокий вдох.

Как средство перемещения телепортер определенно был лучше старого рокочущего «бьюика» Эдгара Раппа — если бы при этом ты не чувствовал себя расплавившейся плиткой шоколада. Вот в чем проблема этого времени: у каждой мало-мальски приятной вещи имелись неприятные побочные эффекты!

Потолок огромной ротонды, где она оказалась, всколыхнулся над ее головой и выпятился огромным лиловым пузырем. Он напоминал, нервно решила Мэри Энн, люстру в кинотеатре, которая вот-вот упадет.

— Да? — учтиво осведомился лиловый пузырь. — Кого бы вы хотели повидать?

Мэри Энн облизнула напомаженные губы и распрямила плечи. Она уже это проходила. Нужно было держаться с достоинством; нельзя демонстрировать потолку, что ты нервничаешь.

— Я пришла повидать Гигио… то есть на месте ли мистер Гигио Раблин?

— В настоящий момент мистер Раблин не в размере. Он вернется через пятнадцать минут. Хотите подождать в его кабинете? Вместе с еще одним посетителем.

Мэри Энн Картингтон быстро обдумала предложение. Ей совершенно не понравились слова о еще одном посетителе, но, с другой, стороны, может, это и к лучшему. Присутствие свидетеля заставит их обоих сдерживаться и немного ослабит неизбежное напряжение, вызванное тем, что она пришла к Гигио в качестве просителя после того, что произошло между ними.

Но что имелось в виду под «не в размере»? Эти люди двадцать пятого века делали с собой такие странные вещи…

— Да, я подожду в его кабинете, — ответила Мэри Энн потолку. — О, не беспокойтесь, — сказала она полу, затрепетавшему у нее под ногами. — Я знаю дорогу.

— Никакого беспокойства, мисс, — весело ответил пол и понес ее через ротонду к личному кабинету Раблина. — Это удовольствие.

Мэри Энн вздохнула и покачала головой. Некоторые из этих домов были такими самоуверенными! Она расслабилась и позволила нести себя, по дороге достав зеркальце, чтобы быстро проверить лицо и прическу.

Однако при виде себя в зеркале Мэри Энн снова вспомнила последнюю встречу с Гигио. Она покраснела и едва не вызвала телепортер, чтобы вернуться в комнату миссис Бракс. Нет, она не может… это их единственный шанс покинуть этот мир и вернуться в свой собственный. Но все равно, черт бы побрал Гигио Раблина! Черт бы его побрал!

Желтый квадрат в стене расширился, пол внес Мэри Энн в личный кабинет Раблина и замер. Она огляделась, кивнув при виде знакомой обстановки.

Вот стол Гигио, если можно назвать эту странную, мурлычущую штуку столом. Вот необычный ерзающий диван, который…

У Мэри Энн перехватило дыхание. На диване лежала молодая женщина, одна из этих жутких бритоголовых.

— Простите, — выпалила Мэри Энн. — Я понятия не имела… я не хотела…

— Все в порядке, — ответила женщина, не отрывая глаз от потолка. — Вы не помешали. Я сама на минутку забежала к Гигио. Присаживайтесь.

Словно услышав намек, участок пола за спиной Мэри Энн поднялся, а потом, когда она уселась, опустился на удобную высоту.

— Вы, должно быть, та девица из двадцатого века… — Молодая женщина помедлила и быстро исправилась: — Гостья, с которой Гигио встречался в последнее время. Меня зовут Флурит. Я всего лишь старая школьная подруга, еще из Третьей группы ответственности.

Мэри Энн чопорно кивнуда.

— Очень мило. Меня зовут Мэри Энн Картингтон. И если я чем-то… я всего лишь заглянула, чтобы…

— Я же сказала, что все в порядке. Мы с Гигио ничего друг для друга не значим. Работа во Временном посольстве притупила его вкус к обычным женщинам — ему подавай атавизмы или предшественников. В общем, анахронизмы. А я готовлюсь к трансформации — главной трансформации, — так что с моей стороны особых чувств сейчас ждать тоже не приходится. Удовлетворены? Надеюсь на это. Здравствуйте, Мэри Энн.

Флурит несколько раз согнула руку в локте — Мэри Энн с пренебрежением узнала в этом жесте стандартное приветствие. Что за женщины! Будто мужчины, хвалящиеся мускулами. И никакого вежливого взгляда на собеседника!

— Потолок сказал, — неуверенно начала она, — Гиг… мистер Раблин сейчас не в размере. Это означает, что его нет на месте?

Лысая девушка кивнула.

— В некотором смысле. Он в этой комнате, но слишком маленький, чтобы с ним беседовать. Сейчас размер Гиги составляет… дайте подумать, какие установки он называл? Ах да, тридцать пять микрон. Он в капле воды в поле зрения микроскопа, что стоит слева от вас.

Мэри Энн развернулась и уставилась на сферический черный предмет на столе у стены. Не считая двух окуляров на его поверхности, он имел мало общего с изображениями микроскопов, которые она видела в журналах.

— Т-там? Что он там делает?

— Отправился на микроохоту. Ты должна знать своего Гигио. Неисправимый романтик. Кто в наши дни занимается микроохотой? Тем более в культуре кишечных амеб! Его удалой душе нравится убивать этих тварей вручную, вместо того чтобы воспользоваться обычной психо— или даже химиотерапией. Пора повзрослеть, Гигио, сказала я ему, это игры для детей, причем из Четвертой группы ответственности. Само собой, это задело его гордость, и он заявил, что отправляется на пятнадцатиминутную фиксацию. Пятнадцатиминутную фиксацию! Услышав это, я решила прийти и понаблюдать за схваткой, на всякий случай.

— Чем… опасна пятнадцатиминутная фиксация? — спросила Мэри Энн с каменным лицом — она по-прежнему размышляла о фразе «ты должна знать своего Гигио». Еще одна особенность, которая ей не нравилась в этом мире: вопреки всем их разговорам о частной жизни и священных правах личности, люди вроде Гигио не задумываясь рассказывали самые интимные вещи об одних людях… другим людям.

— Сама догадайся. Гигио установил свой размер на тридцать пять микрон. Тридцать пять микрон — это примерно вдвое больше обычных кишечных паразитов, с которыми ему придется сражаться, амеб вроде Endolimax nana, Iodamoeba butschlii и Dientamoeba fragilis. Но что, если он столкнется с толпой Entamoeba coli, не говоря уже о нашей тропической дизентерийной подруге, Entamoeba hystolytica? Что тогда?

— Что тогда? — повторила блондинка. Она понятия не имела. В Сан-Франциско таких проблем не бывает.

— Неприятности, вот что. Серьезные неприятности. Coli может размером сравняться с ним, а hystolyticae вырастают еще крупнее. Тридцать шесть, тридцать семь микрон, если не больше. Как тебе известно, самый главный фактор микроохоты — размер. Особенно когда тебе хватает глупости вооружиться одним мечом и не взять с собой автоматическое оружие даже в качестве подстраховки. Если при таких обстоятельствах ты фиксируешь свой размер, чтобы самому не иметь возможности выбраться — и чтобы никто не мог тебя вытащить, — на целых пятнадцать минут, то напрашиваешься на неприятности. И именно их наш мальчик и получил!

— Правда? То есть все плохо?

Флурит махнула в сторону микроскопа.

— Сама взгляни. Я настроила сетчатку на увеличение, но вы, ребята, на такое пока не способны, надо полагать. Вам для всего требуются механические приспособления. Давай, взгляни. Сейчас он сражается с Dientamoeba fragilis. Маленькими, но быстрыми. И очень, очень злыми.

Мэри Энн поспешила к сферическому микроскопу и уставилась в окуляры.

Там, в самом центре, был Гигио. Прозрачный шлем-пузырь защищал его голову, тело покрывал толстый, но гибкий цельный комбинезон. Десяток амеб размером с собак кружили вокруг Гигио и тянулись к нему тупыми стеклянистыми псевдоподиями. Он отбивался огромным двуручным мечом, разрубая самых смелых и настойчивых надвое. Но по прерывистому дыханию Гигио Мэри Энн видела, что он устал. Время от времени он быстро оглядывался, словно высматривал что-то вдалеке.

— Откуда он берет воздух? — спросила Мэри Энн.

— Кислорода в скафандре хватает на всю фиксацию, — ответил из-за спины голос Флурит, явно изумленной вопросом. — Ему осталось около пяти минут, и, думаю, он справится. Но будет слишком взбудоражен, чтобы… ты это видела?

Мэри Энн ахнула. Вытянутое, веретеновидное существо с похожим на плеть жгутиком на конце метнулось через поле микроскопа, прямо над головой Гигио. Оно было в полтора раза больше него. Он пригнулся, и окружившие его амебы тоже отпрянули. Но через мгновение вернулись, как только опасность миновала. Гигио устало продолжил их рубить.

— Что это было?

— Трипаносома. Она проплыла слишком быстро, и я не успела ее идентифицировать, но это Trypanosoma gambiense либо rhodesiense, простейшие, вызывающие африканскую сонную болезнь. Хотя, если подумать, для них великовата. Это могла быть… вот дурак!

Мэри Энн с неподдельным испугом повернулась к ней.

— Почему… что он сделал?

— Не позаботился о чистой культуре, вот что он сделал. Смешать несколько видов кишечных амеб — само по себе дико, но если там трипаносомы, значит, может оказаться что угодно! А у него размер тридцать пять микрон!

Вспомнив испуганные взгляды, которые бросал через плечо Гигио, Мэри Энн склонилась к микроскопу. Гигио продолжал отчаянно сражаться, но удары меча стали намного медленнее. Внезапно еще одна амеба, отличавшаяся от тех, что атаковали Гигио, лениво вплыла в поле зрения. Она была почти прозрачной и в два раза меньше него.

— Эта новая, — сказала Мэри Энн Флурит. — Она опасна?

— Нет, Iodamoeba butschlii — неповоротливый, дружелюбный увалень. Но чего Гигио опасается слева? Он все время поворачивает голову, будто… Ох.

Последнее восклицание само по себе было объяснением, такое в нем звучало отчаяние. Овальный монстр — в три раза длиннее и в два раза шире Гигио — возник слева, словно в ответ на вопрос. Покрывавшие чудовище крошечные волосковидные отростки придавали ему фантастическую скорость.

Гигио рубанул его мечом, но оно метнулось в сторону и скрылось, чтобы мгновение спустя вернуться, будто пикирующий бомбардировщик. Гигио отпрыгнул, но одна из атаковавших его амеб замешкалась — и исчезла, яростно сопротивляясь, в воронке, которая возникла на переднем конце яйцевидного монстра.

— Balantidium coli, — сказала Флурит, прежде чем дрожащие губы Мэри Энн сформулировали вопрос. — Сто микрон в длину, шестьдесят пять в ширину. Быстрая, смертельно опасная и очень голодная. Я опасалась, что рано или поздно он столкнется с чем-то подобным. Что ж, нашему микроохотнику пришел конец. Долго избегать ее он не сможет. И убить такой микроб ему не под силу.

Мэри Энн протянула к ней трясущиеся руки.

— И ты ничего не можешь сделать?

Лысая женщина наконец оторвала взгляд от потолка и с видимым усилием сфокусировалась на Мэри Энн. В ее глазах сквозило изумление.

— Что я могу сделать? Он зафиксирован в этой культуре еще как минимум на четыре минуты, и эту фиксацию не сломать. Ты хочешь, чтобы я… отправилась туда и спасла его?

— Если ты можешь — конечно!

— Но тем самым я нарушу его суверенные права как индивидуума! Дорогая моя! Даже если его желание уничтожить себя подсознательно, оно все равно зародилось в значимой части его личности, и к нему следует относиться с уважением. Это описано во вспомогательном правовом соглашении…

— Откуда ты знаешь, что он хочет уничтожить себя? — всхлипнула Мэри Энн. — Я никогда не слышала ни о чем подобном! Он ведь… твой друг! Может, он случайно ввязался в неприятности, с которыми не может справиться. Уверена, так и было. О, бедный Гигио, пока мы здесь разговариваем, его там убивают!

Флурит задумалась.

— Может, ты и права. Он романтик — а пообщавшись с тобой, свихнулся на приключениях. Раньше он никогда не шел на такой риск. Но скажи мне, ты действительно считаешь, что стоит нарушить чьи-то суверенные права ради спасения старого, дорогого друга?

— Я тебя не понимаю, — беспомощно ответила Мэри Энн. — Ну разумеется! Позволь мне… просто сделай, что нужно, и отправь меня к нему. Пожалуйста!

Женщина поднялась и покачала головой.

— Нет, полагаю, я справлюсь лучше. Вынуждена признать, романтизм заразен. И, — усмехнулась она, — в некотором смысле занимателен. В двадцатом веке вы проживали такие жизни!

На глазах у Мэри Энн она быстро уменьшилась. Прежде чем исчезнуть, ее тело шелестящим движением, словно пламя свечи, перетекло к микроскопу.

Гигио стоял на одном колене, пытаясь защититься от монстра. Окружавшие его прежде амебы либо разбежались, либо были проглочены. Он быстро крутил мечом над головой, а Balantidium coli заходила то с одной стороны, то с другой. Гигио выглядел очень усталым — губы сжаты, глаза отчаянно прищурены.

Затем огромное создание в притворном маневре ринулось вниз, а когда Гигио замахнулся мечом, уклонилось и ударило сзади. Гигио выронил меч и упал.

Молотя волосковидными отростками, монстр стремительно развернулся воронковидным ртом к Гигио и приготовился нанести последний удар.

Гигантская рука размером с Гигио возникла в поле микроскопа и отшвырнула амебу. Гигио поднялся на ноги, подобрал меч и с изумлением посмотрел вверх. Облегченно выдохнул и улыбнулся. Очевидно, Флурит остановилась на размере больше ста микрон. Мэри Энн не видела ее тела, но его явно видела Balantidium coli, которая совершила кувырок и торопливо уплыла прочь.

Оставшиеся минуты фиксации ни одно существо не осмеливалось появиться рядом с Гигио.

К изумлению Мэри Энн, когда полноразмерные Флурит и Гигио возникли рядом с ней, Флурит первым делом извинилась:

— Мне очень жаль, но твоя воинственная подружка заставила меня тревожиться о твоей безопасности, Гигио. Если ты желаешь обвинить меня в нарушении Соглашения и вмешательстве в тщательно подготовленные планы по личному саморазрушению…

Гигио замахал рукой.

— Забудь об этом. Как сказал поэт, Соглашение — Хренглашение. Ты спасла мне жизнь, и, насколько мне известно, я этого хотел. Если я возбужу против тебя дело за вмешательство в мое подсознание, по совести нам придется вызвать мое сознание в суд как свидетеля твоей защиты. Дело затянется на много месяцев, а у меня нет на это времени.

Женщина кивнула.

— Ты прав. Ничто не сравнится с шизоидным судебным процессом в вопросах осложнений и словоблудия. Но я все равно тебе благодарна — я не была обязана спасать тебе жизнь. Сама не знаю, что на меня нашло.

— Вот что. — Гигио показал на Мэри Энн. — Век регламентации, всеобщей войны, тотальной прослушки. Это заразно.

— Ну ничего себе! — взорвалась Мэри Энн. — Я в жизни… правда, я… я просто не верю своим ушам! Сначала она отказывается спасать тебя, потому что это означает вмешательство в твое подсознание — подсознание! Потом наконец делает что-то полезное — и просит у тебя прощения — просит прощения! А ты, вместо того чтобы сказать спасибо, выражаешься так, словно прощаешь ее — за оскорбление действием! После чего начинаешь оскорблять меня — и… и…

— Прости, — сказал Гигио. — Я не хотел оскорбить тебя, Мэри Энн, ни тебя, ни твой век. В конце концов, мы должны помнить, что это был первый век современности, кризис, с которого началось выздоровление. И во многих смыслах это действительно был великий, авантюрный период, когда Человек в последний раз осмелился на многое из того, чего больше никогда не пытался повторить.

— Что ж. В таком случае. — Мэри Энн сглотнула и почувствовала себя лучше. Потом заметила, как Гигио и Флурит обменялись призрачными улыбками, и тут же перестала чувствовать себя лучше. Черт бы побрал этих людей! Кем они себя возомнили?

Флурит направилась к желтому квадрату выхода.

— Мне пора. Я заглянула только для того, чтобы попрощаться перед трансформацией. Пожелай мне удачи, Гигио.

— Трансформацией? Так быстро? Что ж, разумеется, желаю тебе удачи. Я рад, что мы были знакомы, Флурит.

Когда женщина ушла, Мэри Энн взглянула на озабоченное лицо Гигио и робко спросила:

— Что она имела в виду под «трансформацией»? И она сказала, что это главная трансформация. Я пока о таком не слышала.

Мгновение темноволосый молодой человек изучал стену.

— Лучше не отвечать, — наконец сказал он, обращаясь в первую очередь к самому себе. — Это одна из концепций, которые вас нервируют, вроде нашей активной пищи. Кстати о пище — я голоден. Голоден, слышишь? Голоден!

Он возвысил голос, и секция стены содрогнулась. Из нее возникла рука с подносом. Гигио начал есть стоя.

Он не предложил Мэри Энн присоединиться, чему она была только рада. Она успела заметить похожую на спагетти фиолетовую субстанцию, которая так ему нравилась.

Может, субстанция была хороша на вкус. Может, нет. Мэри Энн никогда этого не узнает. Она знала только, что не заставит себя есть то, что ползет к твоему рту и уютно извивается внутри.

Еще одна проблема этого мира. Что они едят!

Гигио поднял глаза и увидел ее лицо.

— Жаль, что ты не хочешь попробовать, Мэри Энн, — тоскливо сказал он. — Ты бы открыла для себя новое измерение в пище. Помимо вкуса, текстуры и аромата, еще и подвижность. Только подумай, пища не просто вяло, безжизненно лежит у тебя во рту, но красноречиво выражает свое желание быть съеденной. Даже твой друг, Уинтроп, кулинарный эстет, однажды признался мне, что его любимые пищевые симфонии не идут ни в какое сравнение с центаврианским либалилилом. Понимаешь, либалилил владеет слабой телепатией и может подстраивать свой вкус под диетические предпочтения потребляющей его персоны. Таким образом ты получаешь…

— Спасибо, но прошу тебя! Мне становится дурно от одной мысли об этом.

— Ну хорошо. — Он закончил есть и кивнул стене. Та втянула руку вместе с подносом. — Сдаюсь. Я всего лишь хотел уговорить тебя попробовать, прежде чем ты уедешь. Чтобы почувствовать вкус.

— Кстати, об отъезде. Потому я и пришла к тебе. У нас проблема.

— О, Мэри Энн! Я надеялся, что ты пришла ко мне ради меня самого, — ответил он и безутешно повесил голову.

Она не знала, серьезен он или шутит; проще всего было рассердиться.

— Послушай меня, Гигио Раблин, ты — последний человек на Земле, прошлой, настоящей или будущей, которого я захочу снова видеть. И тебе известно почему! Любой мужчина, который… который говорит девушке то, что ты сказал м-мне в т-такой м-момент…

Против воли и к величайшему раздражению Мэри Энн, ее голос сломался. Слезы хлынули из глаз и потекли по лицу. Она попыталась смахнуть их, стиснув губы.

Теперь Гигио явно стало не по себе. Он сел на угол стола, который отчаянно заерзал под ним.

— Мне жаль, Мэри Энн. Очень, ужасно, искренне жаль. Мне не следовало заниматься с тобой любовью. Даже если не брать во внимание наши существенные временные и культурные различия, нам обоим известно, что у нас нет почти ничего общего. Но ты показалась мне… очень привлекательной, непреодолимо привлекательной. Никто не возбуждал меня так, как ты, ни одна женщина моего времени и ни одна женщина из будущего. Я не смог устоять. Просто я не ожидал гнетущего эффекта, который оказала на меня твоя странная косметика. Тактильные ощущения были в высшей степени неприятными.

— Ты сказал не это. И как ты это сказал! Ты провел пальцем по моему лицу и губам и завопил: «Жирная! Жирная!» — злобно передразнила Мэри Энн, которая полностью взяла себя в руки.

Гигио пожал плечами.

— Я сказал, что мне жаль, и так оно и есть. Но Мэри Энн, если бы ты только знала, какова эта субстанция на ощупь для высокоразвитого тактильного чувства! Эта вязкая красная губная помада… и мелкая гадость на твоих щеках! Согласен, мне нет оправдания, но я только пытаюсь объяснить свою глупую вспышку.

— Надо полагать, ты считаешь, что я буду выглядеть намного лучше, если побрею голову, как эти женщины… как эта ужасная Флурит!

Он с улыбкой покачал головой.

— Нет, Мэри Энн, тебе не стать такой, как они, а им — такой, как ты. Это совершенно разные концепции женственности и красоты. В твоем времени основной акцент делают на некоем физическом сходстве, на использовании различных искусственных приспособлений, которые приближают женщину к универсальному идеалу, и этот идеал включает красноту губ, гладкость кожи и конкретную форму тела. Мы же делаем упор на различии, в первую очередь — эмоциональном. Чем больше эмоций способна проявить женщина и чем они сложнее, тем более красивой она считается. Вот зачем бреют головы: чтобы продемонстрировать внезапные легкие морщинки, которых можно не заметить под волосами. И вот почему мы называем бритую голову женщины ее суровой красой.

Ссутулившись, Мэри Энн уставилась в пол, который начал вопросительно подниматься, но затем опустился, осознав, что от него ничего не требуется.

— Я не понимаю и, наверное, никогда не пойму. Знаю только, что не могу остаться в одном мире с тобой, Гигио Раблин. От самой мысли об этом мне делается дурно.

— Понимаю, — серьезно кивнул он. — И, если тебе станет легче, испытываю то же самое. До знакомства с тобой я никогда не совершал столь невероятно глупого поступка, как фиксированная микроохота в загрязненной культуре. Но на меня повлияли эти удивительные истории о твоем смелом друге Эдгаре Раппе. Я понял, что должен доказать, что я мужчина, на твоих условиях, Мэри Энн, на твоих условиях!

— Эдгар Рапп? — Она недоверчиво посмотрела на него. — Смелый? Удивительный? Эдгар? Серьезней всего он рискует, когда всю ночь просиживает зад, играя в покер вместе с ребятами из расчетного отдела!

Гигио поднялся и начал бесцельно бродить по комнате, качая головой.

— Как ты это говоришь, с какой небрежностью, с каким легким презрением! Постоянные психические риски, неизбежные столкновения личностей — на подсознательном и очевидном уровне, — когда партия следует за партией, час — за часом, и не два, не три, а пять, шесть или даже семь различных агрессивных человеческих существ принимают в этом участие! Блеф, ставки, уловки, фантастическое соперничество! Но для тебя все это почти ничего не значит, ты и не ждешь другого от мужчины! Я бы не справился; на самом деле, во всем моем мире нет ни одного человека, который выдержал бы и пятнадцать минут столь сложного психологического наказания.

Она очень мягким, нежным взглядом следила, как он печально ходит по кабинету.

— И потому ты отправился в этот ужасный микроскоп, Гигио? Чтобы доказать, что ты не хуже Эдгара, когда тот играет в покер?

— Дело не только в покере, Мэри Энн. Хотя поверь, этого достаточно, чтобы волосы встали дыбом. Дело во многих других вещах. Возьмем подержанную машину, на которой он тебя возит. Мужчина, ведущий неуклюжую, непредсказуемую силовую установку сквозь трафик и аварийную статистику, которой славится ваш мир, — каждый день, легко и непринужденно! Я знал, что микроохота — жалкое, надуманное предприятие, но это самое близкое из доступного!

— Ты ничего не должен мне доказывать, Гигио.

— Может, и нет, — задумчиво ответил он. — Но я достиг точки, где должен был доказать это самому себе. Достаточно глупо, если поразмыслить, но реально. И я доказал. Что у двух людей с совершенно разными стандартами для мужчин и женщин, стандартами, которым их учили с рождения, нет ни малейшего шанса, какое бы влечение они друг к другу ни испытывали. Я не могу жить, зная твои внутренние стандарты, а ты… что ж, тебе мои определенно кажутся странными. Мы не координируемся, мы не резонируем, мы не сочетаемся. Как ты говорила, мы не должны находиться в одном мире. И это вдвойне верно, поскольку… поскольку мы обнаружили, как сильно нас друг к другу тянет.

Мэри Энн кивнула.

— Я знаю. То, как ты перестал заниматься со мной любовью и… и сказал… то ужасное слово, то, как ты содрогнулся, вытирая губы… Гигио, ты смотрел на меня так, словно я воняю, воняю! Это разбило мне сердце на мелкие осколки. Я сразу поняла, что должна навеки покинуть твое время и вселенную. Но с учетом того, как ведет себя Уинтроп… я просто не знаю, что делать!

— Расскажи мне. — Он постарался взять себя в руки и сел рядом с ней на поднявшийся участок пола.

К тому времени как она закончила, он полностью пришел в себя. Поразительный нивелирующий эффект взаимного эмоционального притяжения больше не давал о себе знать. Мэри Энн потрясенно наблюдала, как Гигио вновь превращается в крайне вежливого, чрезвычайно интеллигентного и немного надменного молодого мужчину двадцать пятого века, и костным мозгом ощущала, как растет ее собственная неуклюжесть, как выходит на поверхность показная, необразованная примитивность.

— Я ничем не могу вам помочь, — сказал он. — Как бы ни хотел.

— Даже несмотря на наши проблемы? — с отчаянием спросила она. — Несмотря на тот ужас, который нас ждет, если я останусь здесь, если не уеду вовремя?

— Даже несмотря на это. Сомневаюсь, что смогу тебе объяснить, Мэри Энн, как бы ни пытался, но я не в состоянии заставить Уинтропа уехать, не в состоянии посоветовать, как его принудить, и не в состоянии придумать, что может заставить его изменить решение. Понимаешь, здесь затронута целая социальная структура, которая имеет намного большее значение, нежели личные маленькие несчастья, каким бы важными они нам ни казались. В моем мире, как заметил Сторку, такие поступки не совершаются. И больше, моя милая, мне добавить нечего.

Мэри Энн выпрямилась. Даже без слегка насмешливой заносчивости, сквозившей в последних словах Гигио, она видела, что он полностью взял себя в руки, что вновь смотрит на нее как на удивительную, но — в культурном смысле — крайне неразвитую особь.

Она прекрасно понимала, что происходит; пару раз она сама была в подобной ситуации, только с другой стороны. Всего два месяца назад потрясающе ловкий торговый агент, отвечавший в ее компании за Неваду, пригласил Мэри Энн на свидание и почти очаровал ее.

Вино в ее мозгу пузырилось звездным светом, и она достала сигарету и мечтательно, беспомощно попросила у торгового агента прикурить. Он уверенно, повелительно щелкнул зажигалкой, но та не сработала. Агент выругался и после нескольких тщетных щелчков принялся царапать механизм ногтями. За те мгновения, что он царапал зажигалку, его гладкая личность словно треснула по всей длине, и наружу просочилось таившееся внутри отчаяние, которое и составляло его суть. Он перестал был гламурным, успешным и убедительным молодым человеком и превратился в жалкое, нервное существо, неуверенное в себе, опасающееся, что, если хотя бы один пункт тщательно подготовленной презентации пройдет не по расписанию, сделка не состоится.

И она не состоялась. Снова взглянув на Мэри Энн, он увидел в ее глазах ледяное понимание, и его губы дрогнули. И как ни пытался он исправить ситуацию, какие умные беседы ни затевал, какие океаны блестящей настойчивости ни изливал на нее, теперь она была его повелительницей. Сквозь его магию она увидела голые желтые лампочки и скрученные ржавые провода. Мэри Энн помнила, что испытывала к нему жалость, когда попросила отвезти ее домой, — не как к человеку, в которого едва не влюбилась, но как к ребенку-инвалиду (чужому ребенку-инвалиду), который попытался совершить что-то за гранью своих способностей.

Такие ли чувства сейчас испытывал к ней Гигио? Полная бурлящего гнева и отчаяния, Мэри Энн поняла, что должна снова дотянуться до него, дотянуться в очень личном смысле. Должна стереть улыбку из его глаз.

— Разумеется, — сказала она, выбрав первую попавшуюся стрелу, — тебе не пойдет на пользу, если Уинтроп не вернется вместе с нами.

Он удивленно посмотрел на нее.

— Мне?

— Ну, если Уинтроп не вернется, мы все застрянем здесь. А если мы застрянем здесь, люди из твоего времени, которые отправились в наше, застрянут в двадцатом веке. Ты временной контролер и несешь за них ответственность. Ты можешь лишиться работы.

— Моя дорогая малютка Мэри Энн! Я не могу лишиться работы. Она моя, пока я сам не захочу от нее отказаться. Увольнение… что за концепция! Еще немного — и ты скажешь, что мне отрежут уши!

К негодованию Мэри Энн, он засмеялся. Что ж, по крайней мере, у него улучшилось настроение — причем благодаря ей. Но «моя дорогая малютка Мэри Энн»! Какая гадость!

— Неужели ты даже не чувствуешь свою ответственность? Ты вообще хоть что-нибудь чувствуешь?

— Что бы я ни чувствовал, это точно не ответственность. Пять человек из этого столетия, вызвавшиеся отправиться в прошлое, — образованные, крайне внимательные, в высшей степени надежные люди. Они знали, что риск неизбежен.

Мэри Энн возбужденно поднялась.

— Но откуда им было знать, что Уинтроп заупрямится? И нам, Гигио, откуда нам было знать?

— Даже если предположить, что такая вероятность никому не пришла в голову, — сказал он и мягко потянул ее за руку, чтобы она села рядом с ним, — следует признать, что перенос на пять веков от собственного времени сопряжен с определенными опасностями. В том числе опасностью не вернуться. Далее следует признать, что в таких обстоятельствах один или несколько человек, участвовавших в переносе, поняли — хотя бы на подсознательном уровне — эту опасность и пожелали подвергнуть себя ей. Если дело обстоит таким образом, вмешательство будет серьезным преступлением, не только против осознанных желаний Уинтропа, но и против подсознательной мотивации этих людей. И то и то имеет почти равный вес в этике нашего периода. Ну вот. Проще выразиться не могу, Мэри Энн. Теперь ты понимаешь?

— Н-немного, — призналась она. — Ты имеешь в виду что-то вроде того, как Флурит не хотела спасать тебя, когда ты чуть не погиб на микроохоте, потому что, возможно, подсознательно ты хотел, чтобы тебя убили?

— Именно! И поверь мне, Флурит и пальцем бы не шевельнула, невзирая на дружбу и твое старомодное романтическое смятение, если бы не была на грани главной трансформации с сопутствующей психологической отстраненностью от нормальных стандартов и привычных человеческих точек зрения.

— Что такое эта главная трансформация?

Гигио решительно покачал головой.

— Не спрашивай. Ты не поймешь, даже если захочешь, и тебе совершенно не нужно это знать. Это концепция и практика, свойственная нашей эпохе, как твоей свойственны таблоиды и возбуждение в ночь выборов. Лучше подумай о другом — о том, как мы оберегаем и культивируем эксцентричные личностные порывы, даже суицидальные. Позволь сказать это следующим образом. Французская революция пыталась выразить себя в лозунге Liberté, Égalité, Fraternité.[9] Американская революция использовала фразу Жизнь, свобода и поиски счастья. Мы считаем, что концепция нашей цивилизации описывается следующими словами: Абсолютная святость личности и эксцентричных личностных порывов. Вторая часть имеет большее значение, поскольку без нее наше общество имело бы такое же право вмешиваться в жизнь индивидуума, как и ваше; у человека не было бы даже элементарной свободы покончить с собой без получения нужных бумаг, заполненных нужным чиновником. Человек, захотевший…

Мэри Энн решительно встала.

— Ну хорошо! Эта ерунда меня совершенно не интересует! Ты ничем нам не поможешь, тебе плевать, что мы застрянем здесь до конца жизни, и на этом все! Я могу уходить.

— Во имя Соглашения, девочка, чего ты от меня ждала? Я не машина-оракул, я всего лишь мужчина.

— Мужчина? — насмешливо воскликнула она. — Мужчина? Ты называешь себя мужчиной? Да мужчина бы… мужчина бы… настоящий мужчина бы… Выпусти меня отсюда!

Темноволосый молодой человек пожал плечами, тоже встал и вызвал телепортер, а когда тот появился, учтиво указал на него. Мэри Энн двинулась к телепортеру, остановилась и протянула Гигио руку.

— Гигио, — сказала она, — останемся мы или уедем, я больше никогда тебя не увижу. Я так решила. Но я хочу, чтобы ты кое-что знал.

Словно догадываясь, что она собирается сказать, он опустил глаза и склонил голову над ее рукой.

При виде этого Мэри Энн заговорила мягче и нежнее.

— Просто… просто… О, Гигио, ты — единственный мужчина, которого я когда-либо любила. По-настоящему, без оглядки и всей душой. Я хочу, чтобы ты это знал, Гигио.

Он не ответил. Он по-прежнему сжимал ее пальцы, и она не видела его глаз.

— Гигио, — произнесла она дрогнувшим голосом. — Гигио! Ты ведь чувствуешь то же самое…

Наконец Гигио посмотрел на нее. Его лицо было озадаченным. Он показал на пальцы, которые держал. Ноготь на каждом из них был покрыт ярким лаком.

— Почему ты ограничиваешься ногтями? — спросил Гигио. — Самые примитивные люди, занимавшиеся этим, раскрашивали другие, более крупные части тела. Можно было бы предположить, что ты покроешь татуировкой всю ладонь… Мэри Энн! Я опять сказал что-то не то?

Горько всхлипывая, девушка метнулась к телепортеру.

Вернувшись в комнату миссис Бракс и немного успокоившись, она объяснила, почему Гигио Раблин, временной контролер, не может или не хочет помочь им справиться с упрямством Уинтропа.

Дэйв Поллак оглядел овальную комнату.

— Значит, мы сдадимся? Этим все кончится? Никто в блистательном, полном хитроумных устройств и приспособлений будущем и пальцем не пошевелит, чтобы помочь нам вернуться в наше время к нашим семьям… и мы сами себе не поможем. Воистину прекрасный новый мир. Настоящее достижение. Настоящий прогресс.

— Не понимаю, чего вы так разоряетесь, молодой человек, — пробормотал мистер Мид, сидевший в дальнем конце комнаты. Время от времени галстук закручивался вверх и пытался потереться о его губы; устало, раздраженно мистер Мид прихлопывал его. — Мы хотя бы попытались что-то сделать. В отличие от вас.

— Олли, старина, скажи мне, что делать, и я сделаю. Может, я и не плачу колоссальный подоходный налог, но меня приучили использовать мозги. Больше всего на свете я хочу выяснить, чем нам поможет строго рациональный подход к проблеме. Одно я знаю наверняка: пользы он принесет больше, чем истерия и эмоциональная шумиха, размахивание флагами и членоправленческие марши.

— Послушайте, какая разница? — Миссис Бракс подняла руку и показала на крошечные позолоченные часики на запястье. — До шести осталось всего сорок пять минут. Что мы можем сделать за сорок пять минут? Организовать срочное чудо? Использовать магию? Сражайтесь с местными властями. Я-то знаю, что больше никогда не увижу моего Барни.

Тощий молодой человек свирепо обернулся к ней.

— Я говорю не о магии и чудесах, я говорю о логике. Логике и правильной оценке данных. Эти люди не только владеют историческими записями, охватывающими наше время, но и регулярно контактируют с будущим — их будущим. А значит, им также доступны исторические записи, охватывающие их настоящее.

Миссис Бракс заметно повеселела и кивнула. Она любила умные лекции.

— И что с того?

— Неужели не ясно? Люди, на которых нас обменяли, пятеро наших коллег, они должны были заранее знать, что Уинтроп заупрямится. Эти исторические записи существовали в будущем. Они бы не согласились на это — с чего им проводить остаток жизни в грубом, нецивилизованном обществе, — если бы не знали решения, выхода из сложившейся ситуации. И мы должны его найти.

— Может, — предположила Мэри Энн Картингтон, отважно борясь со слезами, — может, будущее сохранило это от них в секрете. А может, все пятеро страдали от того, что здесь называют тяжелым случаем эксцентричных личностных порывов.

— Концепция эксцентричных личностных порывов работает иначе, Мэри Энн, — насмешливо сообщил ей Дэйв Поллок. — Не хочу вдаваться в детали, но поверьте мне, совершенно иначе! И не думаю, что временные посольства стали бы хранить такие секреты от людей своего периода. Нет, говорю вам, решение у нас под носом, надо только его увидеть.

Оливер Т. Мид сидел с сосредоточенным лицом, словно пытался разглядеть факт, скрывавшийся на другом конце длинного туннеля несчастья. Внезапно он выпрямился и произнес:

— Сторку об этом упоминал! О Временном посольстве. Но он считал, что идти туда — плохая идея, потому что они слишком заняты долгосрочными историческими проблемами, чтобы помочь нам. Однако он сказал что-то еще… что-то, что мы можем сделать. Что же это?

Все смотрели на него и напряженно ждали. Дэйв Поллок начал было говорить про «высокий добавочный налог на воспоминания», когда упитанный член правления звучно хлопнул в ладоши.

— Вспомнил! Машина-оракул! Он сказал, что мы можем обратиться к машине-оракулу. Если верить его словам, у нас могут возникнуть трудности с интерпретацией ответа, но в настоящий момент это меньшая из наших проблем. Мы в отчаянном положении, а беднякам выбирать не приходится. Если мы получим ответ, любой ответ…

Мэри Энн Картингтон оторвалась от крошечной косметической лаборатории, при помощи которой исправляла ущерб, нанесенный слезами.

— Теперь, когда вы об этом упомянули, мистер Мид, я вспомнила, что временной контролер тоже про это говорил. Про машину-оракула.

— Правда? Хорошо! Значит, решено. У нас по-прежнему есть шанс, дамы и господа, по-прежнему есть шанс. Как мы поступим. Уверен, не нужно рисовать график, чтобы выбрать того из нас, кто лучше других способен справиться со сложным футуристическим механизмом.

Все посмотрели на Дэйва Поллока, который шумно сглотнул и хриплым голосом спросил:

— Вы имеете в виду меня?

— Разумеется, вас, молодой человек, — сурово ответил мистер Мид. — Вы у нас высокоинтеллектуальный научный эксперт. Профессор химии и физики.

— Я всего лишь учитель, школьный учитель естественных наук. И вам прекрасно известно мое отношение к машине-оракулу. От одной мысли о том, чтобы приблизиться к ней, у меня переворачивается желудок. По моему мнению, это самый жуткий, самый декадентский аспект данной цивилизации. Я скорее…

— Значит, с моим желудком было все в порядке, когда я спорила с безумным мистером Уинтропом? — перебила миссис Бракс. — Прежде я ни на шаг не выходила из этой комнаты, ко всему прочему я не имела ни малейшего отношения. Думаете, мне понравилось смотреть, как его ползунки сменяются, я не знаю, вечерним платьем? А его безумные речи — понюхайте то с Марса, попробуйте это с Венеры, — вы думаете, мистер Поллок, я получила удовольствие? Но кто-то должен был это сделать, и потому я сделала. Мы всего лишь просим вас попытаться. Вы же можете попытаться?

— И заверяю вас, — быстро вмешалась Мэри Энн Картингтон, — что Гигио Раблин — последний человек на Земле, к которому я бы обратилась за помощью. Это личный вопрос, и я бы предпочла его не обсуждать, если не возражаете, но я бы скорее умерла, определенно умерла, чем согласилась снова пройти через это. Однако я согласилась, потому что был крошечный шанс, что это поможет всем нам попасть домой. Сомневаюсь, что мы просим от вас многого, очень в этом сомневаюсь.

Мистер Мид кивнул.

— Согласен, юная леди. Я не оставался с глазу на глаз со Сторку с момента нашего прибытия, я всячески пытался его избегать, но участвовать в кошмарном безумии на Поле крика… — Он задумался над каким-то невыносимым воспоминанием, потом, когда туфли с рифленой подошвой страстно заерзали у него на ногах, встряхнулся и продолжил: — Пора перестать болтать, Поллок, и взяться за дело. Теория относительности Эйнштейна не поможет нам вернуться в старый добрый тысяча девятьсот пятьдесят восьмой, как и ваша кандидатская степень, или магистерская, или что там у вас есть. Нам нужно действие, действие с большой буквы, без всяких «если», «и» или «но».

— Ладно, ладно. Я это сделаю.

— И еще кое-что. — Мистер Мид с удовольствием покатал злорадную мысль туда-сюда, прежде чем озвучить. — Воспользуйтесь телепортером. Вы сами говорили, что у нас нет времени на прогулки, и это вдвойне верно сейчас, когда срок совсем близок. Я не хочу слушать ваше нытье и хныканье о том, что от телепортера вам становится дурно. Раз мы с мисс Картингтон справились, значит, справитесь и вы.

Несчастный Дэйв Поллок мигом приободрился.

— Думаете, я этого не сделаю? — презрительно спросил он. — Я большей частью перемещался по этому миру посредством телепортера. Меня не пугает механический прогресс — до тех пор, пока это действительно прогресс. Разумеется, я воспользуюсь телепортером.

К нему вернулась доля его обычной чванливости, и он вызвал телепортер. Когда тот появился, Дэйв Поллок распрямил плечи и шагнул под него. Пусть видят, как делает дело рациональный человек с научным мышлением. И в любом случае, телепортеры нервировали его меньше, чем других. Он мог спокойно пользоваться телепортерами.

В отличие от машины-оракула.

По этой причине он материализовался за пределами здания, в котором находилась машина. Небольшая прогулка позволит привести мысли в порядок.

Однако у тротуара было собственное мнение на этот счет. Молчаливо и подобострастно, но непреклонно он начал двигаться под ногами Дэйва Поллока, как только тот зашагал вокруг приземистого, слабо подрагивающего строения. Тротуар нес Дэйва Поллока быстрее, чем ему того хотелось, меняя направление движения одновременно с ним.

Дэйв Поллок оглядел пустынные улицы и покорно улыбнулся. Разумные, желающие услужить тротуары его не тревожили. Он ожидал чего-то подобного в будущем, наряду с чрезвычайно внимательными домами-слугами, одеждой, менявшей цвет и фасон по желанию владельца, — всего этого в той или иной форме мог ожидать от прогресса любой образованный человек. Даже развитие еды — от извивающихся, стремящихся быть съеденными и оцененными субстанций до более сложных кулинарных композиций, над которыми межзвездный шеф-повар мог трудиться более года — было логичным, если принять во внимание, каким странным показалось бы первым американским колонистам разнообразие бутилированной и фасованной продукции, доступной в любом супермаркете двадцатого века.

Все эти вещи, сдерживающие факторы повседневной жизни, меняются со временем. Но некоторые, некоторые вещи не должны меняться.

Когда в Хьюстон, штат Техас, прибыла телеграмма, извещавшая, что из всех жителей Соединенных Штатов Америки он обладает телосложением и характеристиками, наиболее близкими к одному из ожидаемых гостей из 2458 года, Дэйв Поллок едва не обезумел от радости. Его почти не волновало внимание, которое ему оказывали в школьной столовой, как и статьи на первых страницах местных газет под заголовком «СЫН ОДИНОКОЙ ЗВЕЗДЫ МЧИТСЯ В БУДУЩЕЕ».

Прежде всего, это была отсрочка приговора. Отсрочка и еще один шанс. Семейные обязанности, умирающий отец, больная младшая сестра — все это не дало ему получить академические степени, необходимые для преподавательской позиции в университете с сопутствующим престижем, более высоким доходом и исследовательскими возможностями. Затем, когда проблемы наконец разрешились и он вернулся к учебе, неожиданная влюбленность и поспешная женитьба отбросили его в прежнее положение. Он только начал понимать — несмотря на то, что был подающим надежды студентом и немалого добился, — как глубоко увяз в приятном пригороде и чистенькой современной школе, между которыми ежедневно курсировал. Но тут пришла телеграмма, извещавшая об избрании его в группу, которая отправится на пятьсот лет в будущее. Чем ему это поможет, что именно он сделает с этим шансом, Дэйв Поллок не знал — но это вознесло его над безликой толпой, дабы он как-то, каким-то образом обрел наконец известность.

Дэйв Поллок не осознавал, насколько ему повезло, пока не встретился с четырьмя своими спутниками в Вашингтоне, округ Колумбия. Разумеется, он слышал, что лучшие умы государства расталкивали друг друга, отчаянно пытаясь попасть в группу и узнать, как будут обстоять дела в их области через пятьсот лет. Но только пообщавшись с будущими туристами — человеком без определенной работы, домохозяйкой из Бронкса, надутым членом правления со Среднего Запада, симпатичной, однако ничем не примечательной стенографисткой из Сан-Франциско, — он понял, что лишь у него одного есть какое-то научное образование.

Только он сможет оценить уровень технологического прогресса! Только он сможет свести массу ошеломляющих мелких перемен в единое целое! И только ему дано постичь сущность будущего, пронизывающие его базовые нити, протянувшиеся от ткани социальной основы к звездной бахроме!

Он, желавший посвятить свою жизнь поиску знания, проведет две недели в интеллектуальном одиночестве в пятивековой экстраполяции каждой лаборатории и библиотеки его времени!

Поначалу все так и было. Повсюду его ждал триумф, и возбуждение, и открытия. Затем, потихоньку, начали вкрадываться неприятные вещи, словно первые симптомы простуды. Пища, одежда, дома — ты либо не обращал на них внимания, либо договаривался о замене. Местные жители отличались крайним гостеприимством и изобретательностью; они с готовностью снабжали тебя более привычной едой, если твой кишечник бунтовал. Женщины с гладковыбритыми головами и странным взглядом на отношения между полами… что ж, дома тебя ждала молодая жена, и ты мог с ними не связываться.

Но Поле крика, Стадион паники — другое дело. Дэйв Поллок гордился своей рациональностью. Гордился будущим, когда только прибыл сюда, воспринимая его как личное доказательство разумности и рациональности человечества в целом. От первого визита на Поле крика ему стало дурно. То, что величайшие умы, с которыми он познакомился, добровольно превращались в исходящую пеной, обезумевшую стаю вопящих животных, причем регулярно, буквально по совету врача…

Ему тщательно, дотошно объяснили, что им не удалось бы добиться такого совершенства ума и рациональности, если бы они время от времени не высвобождали эмоции подобным образом. Это имело смысл, но все же… смотреть, как они это делают, было совершенно ужасно. Он знал, что никогда такого не выдержит.

Тем не менее, в уголке сознания с этим можно было примириться. Но шахматы?

Со студенческих лет Дэйв Поллок считал себя игроком в шахматы. Он был достаточно хорош, чтобы говорить себе, что если когда-нибудь у него найдется время по-настоящему сосредоточиться на игре и как положено изучить все дебюты, то он сможет участвовать в турнирах. Он даже подписался на шахматный журнал и внимательно следил за всеми состязаниями. Ему было интересно, на что будут похожи шахматы будущего — ведь раз королевская игра просуществовала столько веков, значит, еще пять она точно проживет? Как это будет выглядеть — трехмерные шахматы или, может, еще более сложная эволюция?

Худшее заключалось в том, что игра двадцать пятого века почти ничем не отличалась от игры двадцатого.

В 2458 году почти каждый человек играл в шахматы и почти каждый человек любил их. Но людей-гроссмейстеров не было. И не было людей-соперников.

Были только шахматные машины. Которые могли одолеть кого угодно.

— Какой смысл, — воскликнул он, — играть с машиной, которая хранит в памяти миллионы «лучших ходов и контрходов»? У которой есть селекторный механизм, позволяющий изучить и выбрать маневр из любой когда-либо записанной партии? Машины, которую сделали непобедимой? В чем смысл, в чем интерес?

— Мы играем не ради победы, — удивленно ответили ему. — Мы играем ради игры. Это касается всех наших игр: от агрессии мы избавляемся с помощью крика или паники. Игры — лишь умственное или физическое упражнение. И потому мы хотим играть с лучшими. А кроме того, время от времени очень хороший игрок — один или два раза в жизни — способен сыграть с машиной в ничью. Вот это достижение. Это достойно похвалы.

Дэйв Поллок думал, что нужно любить шахматы так, как любил их он, чтобы осознать непристойность подобных машин. Даже трое других членов его группы, которых намного сильнее тревожили механизмы двадцать пятого века, лишь непонимающе смотрели на его возмущение. Нет, если ты не любишь что-то, тебе все равно, когда эта вещь приходит в упадок. Но неужели они не видят отказа от человеческого интеллекта, от человеческой логики, который подразумевают шахматные машины?

Разумеется, это была ерунда в сравнении с отказом от человеческой логики перед машиной-оракулом. Для рационального человека это была последняя отвратительная соломинка.

Машина-оракул. Он посмотрел на часы. Осталось всего двадцать пять минут. Лучше поторопиться. Дэйв Поллок сделал глубокий вдох, чтобы подбодрить себя, и поднялся по услужливым ступеням здания.

— Меня зовут Стилия, — сообщила лысая девушка с приятным лицом, подойдя к нему в просторной приемной. — Сегодня я смотритель машины. Могу ли я вам помочь?

— Думаю, да.

Дэйв Поллок опасливо покосился на дальнюю пульсирующую стену. Он знал, что за желтым квадратом на ней скрывался внутренний мозг машины-оракула. Как бы ему хотелось пробить дыру в этом мозгу!

Однако он сел на поднявшийся из пола холмик и тщательно вытер потные руки. Он рассказал девушке о приближавшемся сроке, об упрямстве Уинтропа и о решении проконсультироваться с машиной-оракулом.

— Ах да, Уинтроп! Тот милый старик. Неделю назад я встретила его в сонном диспансере. Он такой просвещенный! Такое полное погружение в нашу культуру! Мы очень гордимся Уинтропом и с радостью поможем ему всеми доступными способами.

— Если не возражаете, мадам, — угрюмо заметил Поллок, — это мы нуждаемся в помощи. Мы должны вернуться.

Стилия рассмеялась.

— Ну конечно. Мы с радостью помогаем всем. Просто Уинтроп… он особенный. Больше всех старается. Теперь подождите здесь, я задам вашу проблему машине-оракулу. Я знаю, как это сделать, чтобы активировать нужные запоминающие схемы за минимальное время.

Она согнула перед ним правую руку и направилась к желтому квадрату. Поллок смотрел, как квадрат расширился перед ней, а потом, когда она вошла, снова сжался. Несколько минут спустя девушка вернулась.

— Я скажу вам, когда войти, мистер Поллок. Машина работает над вашей задачей. Вы получите самый лучший ответ, который можно получить на основании предоставленных фактов.

— Спасибо. — Он задумался. — Скажите, а вам не кажется, что ваша жизнь — ваша мыслительная жизнь — чего-то лишается, потому что вы знаете, что можете задать любой вопрос — личный, научный, рабочий — машине-оракулу, и она ответит на него намного лучше вас?

Стилия удивилась.

— Вовсе нет. Во-первых, решение проблем — очень незначительная часть современной мыслительной жизни. С тем же успехом можно сказать, что вы лишили жизнь чего-то значимого, просверлив отверстие электрической дрелью, а не ручной. Без сомнения, в вашем времени есть люди, которые считают именно так, а потому пользуются привилегией обходиться без электрической дрели. Однако те, кто используют электрическую дрель, экономят свою физическую энергию для задач, которые считают более важными. Машина-оракул — значимый инструмент нашей культуры; она была создана для одной цели — вычисления всех факторов некой проблемы и соотнесения их с массивом соответствующих данных, которыми обладает человечество. Но даже когда люди консультируются с машиной-оракулом, им не всегда удается понять и использовать ответ. И если они его не понимают, то не могут им воспользоваться.

— Не могут воспользоваться? Какой в этом смысл? Вы же сами только что сказали, что это лучшие ответы, которые можно получить на основании предоставленных фактов.

— Человеческие поступки необязательно должны иметь смысл. Такова преобладающая и весьма удобная точка зрения, мистер Поллок. Всегда существуют эксцентричные личностные порывы.

— Что верно, то верно, — проворчал он. — Смири свою личную, уникальную индивидуальность посредством бега с завывающей ордой на Поле крика, потеряй себя в безумной толпе — но не забывай про эксцентричные личностные порывы. Никогда, никогда не забывай про эксцентричные личностные порывы!

Девушка серьезно кивнула.

— Должна сказать, в этом и есть вся суть, несмотря на ваш очевидный сарказм. Почему вам столь трудно это принять? Человек — одновременно стадное и одиночное животное, то, что мы называем самореализуемым животным. Стадные инстинкты необходимо удовлетворять любой ценой. В прошлом это делали при помощи таких механизмов, как войны, религия, национализм, партийность и всевозможные формы группового шовинизма. Потребность отказаться от собственной индивидуальности и раствориться в чем-то большем известна с древних времен; Поля крика и Стадионы паники по всей планете позволяют безопасно с ней справиться.

— Я бы не сказал, что это безопасно с точки зрения механического кролика, или что там это было.

— Насколько мне известно, человеческие существа, в прошлом исполнявшие роль механического кролика, выглядели намного хуже, когда толпа расправлялась с ними, — ответила она, глядя ему в глаза. — Да, мистер Поллок, вы знаете, что я имею в виду. С другой стороны, инстинкты самореализации тоже нужно удовлетворять. Обычно их можно удовлетворить в повседневной жизни и работе, подобно тому, как нормальные групповые взаимоотношения и идентификация с человечеством позволяют удовлетворить стадные инстинкты. Но время от времени приходится выражать аномально сильные инстинкты самореализации, для чего у нас есть разновидность личного Поля крика — концепция эксцентричного личностного порыва. Это противоположные полюса единого целого. Мы ставим только одно условие: никакого активного вмешательства в дела другого человека.

— И пока оно выполняется, происходит что угодно!

— Именно так, что угодно. Абсолютно все, что человек может пожелать сделать под влиянием собственного эксцентричного личностного порыва, дозволено. Даже поощряется. Дело не только в нашем убеждении, что некоторые из величайших достижений человечества возникли благодаря эксцентричным личностным порывам, но и в том, что нам кажется, что величайшим достижением нашей цивилизации является дань, которую мы платим этим в сущности личностным выражениям.

Дэйв Поллок уставился на нее с невольным уважением. Она была умна. На такой девушке он мог бы жениться, если бы поступил в докторантуру. Вместо Сьюзи. Хотя Сьюзи… увидит ли он ее когда-нибудь? Его охватила неожиданно горькая тоска по дому.

— Звучит неплохо, — признал он. — Но жить с этим — совершенно другое дело. Полагаю, я слишком проникся собственной культурой, чтобы когда-нибудь смириться с таким. Не могу поверить, до чего различаются наши цивилизации. Мы говорим на одном языке, но мысли у нас совершенно разные.

Стилия тепло улыбнулась и выпрямилась.

— Одна из причин, по которым мы пригласили гостей из вашего времени, заключается в том, что это первый период, когда установилось большинство речевых паттернов, и язык перестал меняться — благодаря изобретенным вами устройствам речевой записи. Однако технологический прогресс продолжался, а социологический прогресс ускорился. Ситуация стабилизировалась лишь во второй половине двадцать третьего века, после изобретения…

Дальняя стена загудела. Стилия умолка и поднялась.

— Машина-оракул готова ответить на ваш вопрос. Просто зайдите внутрь, сядьте и повторите его в самой простой форме. Желаю вам удачи.

И я желаю себе удачи, подумал Дэйв Поллок, проходя сквозь расширившийся желтый квадрат в крошечную кубическую комнату. Несмотря на объяснения Стилии, он чувствовал себя крайне неуютно в мире удовлетворяемых стадных инстинктов и эксцентричных личностных порывов. Он не был изгоем, как Уинтроп; он очень хотел выбраться и вернуться к привычной обыденности.

Более того, он не хотел оставаться в мире, где лучший ответ почти на любой мыслимый вопрос могли дать узкие, пульсирующие синеватые стены, окружавшие его сейчас.

Но… у него была проблема, которую он не мог решить. А эта машина — могла.

Он сел.

— Что нам сделать с упрямством Уинтропа? — глупо спросил он, чувствуя себя дикарем, взывающим к горстке священных костей.

Глубокий голос, не мужской и не женский, пророкотал из четырех стен, из потолка, из пола.

— Приходите в бюро путешествий во времени во Временном посольстве в назначенный срок.

Он подождал. Продолжения не последовало. Стены молчали.

Очевидно, машина-оракул не поняла.

— Это нам не поможет, — заметил Дэйв Поллок. — Уинтроп упрям, он не вернется с нами. А если мы не вернемся все вместе, впятером, никто не вернется. Таковы настройки переносящего устройства. Поэтому я хочу знать, как нам убедить Уинтропа без…

Вновь зазвучал гулкий голос:

— Приходите в бюро путешествий во времени во Временном посольстве в назначенный срок.

Похоже, это было все.

Дэйв Поллок устало вышел и рассказал Стилии, что произошло.

— На мой взгляд, — немного язвительно сообщил он, — машина сочла проблему слишком сложной и попыталась сменить тему.

— Однако я все равно поступила бы так, как она советует. Если, конечно, вы не найдете другую, менее очевидную интерпретацию ответа.

— Или если не вмешается мой эксцентричный личностный порыв?

На этот раз она не заметила сарказма. Ее глаза широко раскрылись.

— Это был бы лучший вариант! Представьте, что вам наконец придется научиться им пользоваться!

Дэйв Поллок вернулся в комнату миссис Бракс и очень сердито сообщил остальным нелепый ответ, который дала ему машина-оракул на вопрос об упрямстве Уинтропа.

Тем не менее, за несколько минут до шести все четверо — миссис Бракс, Оливер Т. Мид, Мэри Энн Картингтон и Дэйв Поллок — оказались в бюро путешествий во времени Временного посольства и пребывали в расстройстве различной степени после телепортации. Они ни на что не надеялись, просто больше им делать было нечего.

Они уныло сидели в креслах для перемещения и смотрели на часы.

Без одной минуты шесть большая группа граждан двадцать пятого века явилась в комнату для перемещения. Среди них был Гигио Раблин, временной контролер; Стилия, смотритель машины-оракула; Флурит с напряженным лицом человека, ожидающего главной трансформации; мистер Сторку, на время вернувшийся с венерианского Фестиваля запахов, — и многие, многие другие. Они принесли Уинтропа к его креслу и благоговейно отошли. Они напоминали свидетелей религиозной церемонии — и, в сущности, были ими.

Начался перенос.

Уинтроп был шестидесятичетырехлетним стариком. За последние две недели он много возбуждался. Он участвовал в микроохоте и подводной охоте, телепортировался на далекие планеты, посещал многочисленные фантастические экскурсии. Он сделал удивительные вещи со своим телом — и потрясающие вещи со своим сознанием. Он носился по Полю крика, в ужасе метался по Стадиону паники. Более того, он в больших количествах поглощал пищу, выращенную в отдаленных звездных системах, блюда, приготовленные чужеродными сущностями, еду, о компонентах которой его метаболизм в пору своего созревания даже не догадывался. В отличие от жителей двадцать пятого века, он не вырос в этой среде, с этими продуктами; для его организма они стали потрясением.

Неудивительно, что местные граждане с приятным изумлением наблюдали за проявлением его эксцентричного личностного порыва. Неудивительно, что они с такой любовью ограждали его развитие.

Уинтроп больше не был упрямым. Он был мертвым.