По Малой Никитской в отечных снегах
мурлыча расхаживал кат в сапогах.
Пенсне на носу и на пальце рубин,
и двое в папахах как тени за ним.
От черных застолий краснели белки,
он шел и катал за щекой желваки.
Он шел, а в решетах шумела весна,
и песню жевал: – На-ни-на, на-ни-на.
И улица пахла как свежий чанах,
и каждая ветка чирикала: – вах!
И каждая шубка на рыбьем меху
шуршала в ушах, отдаваясь в паху.
Ай, рыжая челка! Духами «Манон»
пахнёт комсомолка – и вроде влюблен.
Актерки, танцорки, строптивый народ,
хотите – на выход, хотите – в расход.
Как зябко, однако, в безлюдной Москве!
Но горный мотивчик журчит в голове.
Какая эпоха! Какая страна!
И сердце поет: – На-ни-на, на-ни-на...
1970