«…А в той земле, где Рыбинское море…»

* * *

...А в той земле, где Рыбинское море

теперь шумит, где белый теплоход

кричит в тумане, чувствуя в моторе

живую боль, и сбрасывает ход,

как бы поклон последний отдавая,

и вторят криком встречные суда

да чайки, и волна береговая

в глухую память плещется, когда

решили землю сделать дном и Волгу

пустили в эти поймы и луга

на дольний мир, крестьянскую двуколку

колхозом тянущий, и облака

из мутных вод, как саван погребальный,

всплыть не могли, и только монастырь

еще стоял, как в день первоначальный

холодную высвечивая ширь

и поднимая купола и стены,

расписанные фресками внутри,

но и они, темнея постепенно,

туда бы перешли, где пескари

уже ходили, чудищ пучеглазых

напоминая, если бы не те

художники, из бывших богомазов,

которые, на козлах и в воде

по щиколотку стоя, по колено,

работали не покладая рук,

и сняли роспись, и спасли от тлена,

и умерли – так вот, какой-то звук

о той земле, какой-то призвук резкий

как бы пилой по камню, все стоит,

стоит в ушах...


Я видел эти фрески

в Донском монастыре. Тяжелых плит,

как бездны, распечатанные книги:

Ной у ковчега с парами зверей

и белым голубем – я слышу крики,

и рев, и плеск, и рокот кораблей

уже других, шелка и багряницы

везущих в трюмах, вина и виссон,

вот Вавилон, великая блудница,

сидящая на водах и верхом

на звере семиглавом и багряном,

жена с блестящей чашею в руке,

паскудством переполненной и срамом,

я вижу обмеревших вдалеке

купцов, и корабельщиков, и кормчих

пред той, великолепной и нагой,

вмиг рухнувшей и околевшей в корчах;

вот аггел в горностаях с кочергой,

пытающий свидетелей Христовых,

и сонмы их, полегших как снопы,

в одеждах белых, и на всех просторах,

на всех морях – громовый Глас трубы:

се – Первенец из мертвых и Владыка

царей земных на облаке грядет

с небесным воинством Своим, и дико

трепещет в злобе сатанинский сброд;

и – белый конь, и на коне Сидящий

в одежде окровавленной, и меч

из уст его исходит злоразящий,

то Слово Божье, огненная речь

возмездия! – но столько страсти грешной

в виденьях кисти, страсти и стыда,

что это уж не Страшный суд, конечно,

не суд, а Праздник Страшного суда.


Не убоимся же десницы гнева

Господнего, а возблагодарим

Дарующего урожай посева –

веселье праведным и гибель злым!


И вижу я на утреннике тусклом,

как вскрылись реки и очнулся лед,

крошась на льдины, и пошел по руслам

широкий шорох, как вселенский сход,

и схлынул за два дня, и две недели

снега сгоняло с обморочных нив,

а в третью, за ручьями вслед, запели

и птицы, и когда двойной разлив

все затопил – о, что с тобою стало,

вдруг вырвалось само, земля моя,

ты столько лучших в бездны покидала

и вот застыла, словно бы ничья,

у паводковых вод, где кружит голубь

над островком невестящихся верб

и дебаркадером, где серп и молот,

перекрестившись, сочетались в герб.


Плывите, корабли, путями века,

венозной синью сухопутных карт

над лесом строевым, где Ян Сапега

поляков положил, где Волго-Балт

провел на Север шлюзы и заводы,

систему мариинских лагерей,

где плещут воды, многие народы,

плывите же дорогою своей

с победным маршем, поднимайте якорь

над жизнью той, что под воду ушла,

над косточками русскими, где пахарь

почил на дне, и пусть колокола –

подводные – звонят, пусть бьются била

у побережий новых атлантид,

над Китежем, вздымающим стропила,

где хриплый петушок еще кричит...


Что сделано, то сделано, но в силе

все кровное останется и впредь.

Мы заплатили больше, чем просили.

Зачем же плакать, если можно петь?

Пой, Муза, пой, пустые бросим споры,

унынье от лукавого – и пусть

проходят за кормою Переборы

и Пошехонь отвеивает грусть.

А где язык запнется у поэта,

при свете дня или ночной звезды

пусть встанет как восьмое чудо света,

белеясь, колокольня из воды...

1983

Загрузка...