Измена. Отбор для предателя (СИ)

18

Элис

— Кто такой этот инквизитор, — спрашиваю Сандру.

Все руки мои исколоты иглами стрельчатой рыбы, которую я вместе с ней разделываю уже пятый час.

Разрезать брюхо, вытащить содержимое, срезать все иглы, отрубить голову, промыть рыбу в чане с морской водой. И так бесконечно, пока руки, словно одеревенелые, не начнут повторять это, словно ты не человек, а заведенный болванчик.

— Человек божьего закона. Он следит, чтобы все здесь было по закону.

В голосе Сандры звучит насмешка. Я уже поняла, как распознавать в ее безжизненном голосе эмоции, которые прячутся глубоко внутри.

— А если серьезно?

— Монастырю нужно финансирование из казны. Инквизитор курирует наши расходы, наши доходы. Управляет численностью сестер. Если кого-то не хватает, он распоряжается, чтобы прислали еще, если сестер стало слишком много, он решает, кого и куда отправить отсюда.

— Это ведь не все?

— А ты хочешь знать все?

— А ты скажешь? — я задерживаю на ней взгляд, пытаясь прочитать в нем правду, которую мне нужно знать.

Бояться ли мне его, или, возможно, он может стать тем, благодаря кому я выберусь отсюда?

— Не скажу, — говорит Сандра. — Но лучше бы, чтобы ты ему на глаза не попадалась до испытания.

Больше ничего вытянуть из нее не удается, сколько я ни пытаюсь. Она лишь глядит на меня своими грустными серыми глазами и вздыхает.

Беру тяжелое ведро с начищенной рыбой. Вот вот рука отвалится. Скользкие ступени так и норовят скинуть меня вниз, туда, где кончается лестница, ведущая к самому морю. Нужно поторапливаться, чтобы не дать повода матери Плантине избить меня в очередной раз. А она ищет этот повод, как собака ищет кость.

Добираюсь до верха и в изнеможении ставлю ведро на металлический стол, где его принимает сестра Джессика, толстая повариха с руками, как ветки дуба. Она легко, как пушинку, поднимает ведро и бормочет что-то себе под нос.

— Что простите?

— На сегодня можешь быть свободна, — брезгливо бросает она.

— А Сандра?

— Ты никто, чтобы задавать вопросы, — поджимает повариха губы и презрительно оглядывает меня.

— Иди вымойся, от тебя воняет.

Она отворачивается и уходит вглубь кухни. Я смотрю на свои дрожащие руки из которых сочится кровь и чувствую, как ранки разъедает соль из морской воды.

Во что превратятся мои руки через месяц такой работы? А через год? Почему я должна быть здесь? Почему он там, наслаждается своей прекрасной жизнью, а я здесь?

В голове всплывают слова Сандры:

— Справедливости нет. Есть только степень смирения, которой ты можешь достичь.

Тогда я промолчала. Молчу и сейчас. Но сердце мое кипит, а зубы сводит от злости. Смотрю вниз, туда где волны врезаются в подножие лестницы.

Сколько здесь было таких как я? Сколько было тех, кто не имел надежды? Скольких сломали? Сколькие сделали шаг вниз, приняв последнее решение в жизни.

— Прыгай, — слышу я резкий голос из за спины и вздрагиваю.

Мать плантина улыбается, глядя на меня.

Я делаю шаг назад.

— Или мне помочь тебе? Я знаю, что ты такое. Я все видела. Шепчет она мне в самое ухо. — Лучше прыгай сейчас. То, что он с тобой сделает тебе не понравится. Всего один маленький шаг, и твоя душа навечно отправится в другой мир.

— В книге написано, что самоубийство — это величайший грех, — говорю я, сдерживаясь, чтобы не вцепиться ногтями в лицо этой гадине.

Она хватает меня за воротник своей ручищей и притягивает к себе.

— Светлость, не зли меня. В моей воле куда больше, чем ты думаешь.

— Тогда почему ты не толкнула меня? — спрашиваю я, глядя в ее колючие глаза.

— Потому что это слишком просто. Тебя ждет кое-что намного ужаснее. Так что лучше прыгай сама, пока есть шанс.

Она отпускает меня и брезгливо отряхивает руки.

— Пошла отсюда, — бросает она. И в какое-то мгновение я всерьез думаю о том, чтобы попытаться сбросить ее вниз.

Но лишь прохожу мимо, обходя ее по самому краю над пропастью. Она могла бы протянуть руку и сделать легкое движение.

Маленькое переломанное тело покойной супруги Ивара Стормса быстро бы слизали волны, забирая в безразмерное брюхо морской пучины. Никто не стал бы плакать. Никто бы не вспомнил. Для всех я уже мертва. Для всех, разве что, кроме Клементины, с которой мне так и не дали повидаться, с утра до ночи занимая нас бесконечной работой.

Сердце замирает на мгновение, когда я делаю шаг, но Плантина стоит на месте и не собирается ничего делать.

Едва я прохожу мимо нее, я почти перехожу на бег и стрелой влетаю в коридор. Прямо, потом налево, в купальню, где стоят бочки с едва теплой соленой водой из моря.

Снимаю с себя всю одежду и как могу, смываю с себя запах рыбы, въевшийся, кажется, в самую мою душу. Мыться долго нельзя, иначе можно простудиться, а быстро отмыться холодной водой невозможно. В итоге, такое мытье — это сплошное мучение. Наградой за которое служат стучащие от холода зубы до самой ночи.

Выхожу в коридор и иду быстрым шагом, чтобы хоть так согреться.

— Я не должна опускать руки, — шепчу я еле слышно, стуча зубами. — Я должна выбраться отсюда, я должна добраться до дома матери. Нельзя сдаваться, что бы ни было. Нужно быть сильной, ради моих дочерей. Я вернусь, и он заплатит за все. Я вернусь и заберу их.

Не глядя поворачиваю налево, туда, где среди множества дверей, дверь ведущая в мою келью, где я могу хотя бы на несколько минут расслабиться. Прохожу мимо кабинета настоятельницы, стараясь сделать это как можно незаметнее и бросаю мимолетный взгляд в помещение. Дверь открыта и я вижу что за столом ее нет. Выдыхаю с облегчением. И тут же чувствую, как меня хватают чьи-то сильные руки.

— Смотреть нужно куда идешь, девочка, — слышу я низкий бархатный голос и в ужасе поворачиваю голову.

И встречаюсь взглядом с незнакомым мужчиной. Жестокие и хищные черты лица. Его борода аккуратно уложена, волосы забраны в хвост, Насмешливый взгляд словно пронизывает меня насквозь, заставляя замереть, как маленького зверька.

На его широкой груди, облаченной в бордовую мантию, расшит серебром, платиной и золотом знак в виде трех падающих капель. Капля крови, капля слез и капля пота. Я знаю этот знак, потому что мне доводилось встречать такой знак в книгах.

Знак инквизиции.