Измена. Вернуть любовь

Глава 57

Яна

В настоящее время Игорю и Кате предъявлено обвинение. По данным следствия, Зайцева являлась заказчиком, а Игорь — исполнителем преступления. Мотивы, думаю, пояснять нет смысла, если кратко — МЕСТЬ.

Неразделённая любовь, женская обида, звучит так по-бытовому, но сколько в этом таится угрозы.

— Екатерина беременна… — вдруг поднимаю взгляд и смотрю на следователя. — Как же она…

Шмелев прыскает смехом. Поворачиваюсь, смотрю на него и не понимаю такой радости.

— Ревнивые, брошенные бабы, — опаснее бешеного бульдога, Яночка. Когда эту суку грузили в полицейский ГАЗон, я был вместе с Мишей. И он при мне сообщил о её беременности, чтобы Артём Александрович, — кивает он на следователя. — и прокурор были в курсе, на что Зайцева расхохоталась на всю улицу, словно в неё бесы вселились, и сказала, что просто хотела пошутить над Мироновым. Поставить эксперимент. Понаблюдать, как он будет бегать в панике между ней и тобой, но сделает правильный, в её видении, выбор. Хотела взять чувством вины, как мне кажется, ведь виноватыми людьми легче управлять в будущем, — Николай Антонович тяжко вздыхает и растирает руки. — Повторюсь. Не беременная она. Все медицинские бумажки, справки — бутафория. Кстати, клиника и врач-гинеколог, которые незаконно стряпали эти документы, теперь имеют большие проблемы. Это же такой скандал. Ну а Катерина… она до последнего думала, что Глеб будет с ней, выберет её, а с беременностью она бы как-нибудь выкрутилась. Например, придумала бы замершую беременность или чёрт знает, что ещё, я уже ничему не удивляюсь. Даже сейчас она заявляет, что Миронов либо её, либо ничей, и гнить ему скорее в холодной земле, чем он кому-то достанется, — Шмелёв вытирает со лба проступившую испарину и опускает голову вниз, беззвучно бубня себе под нос. — Долбанная свихнувшаяся сука. Эксперимент блять… — поднимает голову и добавляет. — Да, забыл сказать: ей будут проводить судебно-психиатрическую экспертизу, поскольку есть версия, что сейчас она специально разыгрывает ненормальную, чтобы избежать более строгого наказания. Ты, Ян, не переживай, я прослежу, чтобы это дело шло как надо, никто от наказания не уйдёт.

Сижу, замерев. Пытаюсь переварить, всю информацию, и чем больше я начинаю осознавать произошедшее, тем страшнее мне становится. Лицо исковеркало в мучительной гримасе, и я сквозь невыносимую головную боль говорю:

— Это всё моя вина. Моя, Николай Антонович, полностью “от” и “до”! — вдруг выкрикиваю, заходясь в каком-то внутреннем шторме. — Если бы не я, ничего бы не произошло! Если бы я не вернулась! Если бы я не влезла в их отношения, дав Глебу шанс, дав себе шанс… Если бы я не промолчала, — перехожу на отчаянный вой. — Я ведь давно почувствовала, что за мной следят ещё тогда… в парке, подозревала, но отмахивалась. А ещё замечала странности в поведении Зайцевой по отношению ко мне! Одна открытка чего стоила.

— Какая открытка? — внезапно напрягается Артём Александрович.

И я всё рассказываю, абсолютно все странности, которые были, но глупышка Яна не придавала им должного внимания.

— Доченька, где лежит тот конверт с открыткой, помнишь? — спрашивает Шмелёв. — Его можно тоже приобщить к делу. И надо посмотреть камеры между домом Глеба и кофейней, где она подловила тебя. Говоришь, она вцепилась тебе в руку и не отпускала?

Молча киваю, не поднимая головы. Кажется, будто из меня выкачали всю жизненную энергию, и я болтаюсь словно старая ветошь.

— Заберу из ваших вещей ключи и заеду. Не против?

Вновь только киваю, не издавая ни звука.

— Артём Саныч, слушай, можешь нас оставить на пару минут?

Следователь кивает и быстрым шагом удаляется из палаты. Николай Антонович, садится на краешек кровати рядом со мной, смотрит на сцепленные в замок руки, которые устроил у себя на ногах. Тяжко вздыхает.

— Девочка моя, послушай старика: не вздумай себя винить. Произошло то, что произошло. Парень наш неимоверно крепкий, поверь моим словам, он так легко не сдастся, да и тебя тут не оставит одну. Чисто из его врождённой вредности и ревности. Ты же ещё молоденькая, да такая красавица, найдёшь себе другого и у-у-ух! Не-е-т, наш парнишка такого не допустит. Не для этого он мотался в Италию все пять лет, чтобы просто поглазеть на тебя, а потом сдохнуть как чахлая псина. Я в него верю, и ты верь.

— Что? Летал в Италию? В Салерно? — резко вскидываю голову и смотрю на старика, не веря в услышанное.

— О-о-о, так он тебе не рассказывал? Ха-ха, ну что ж, надеюсь, Глеб не будет на меня сердиться, за слишком длинный язык. В общем, ты у него потом сама всё расспроси, хорошо? — подмигивает мне. — Что ты на меня так смотришь? Всё у вас хорошо будет, ещё детей нарожаете и как заживёте… — мечтательно говорит он, а затем крепко-крепко меня обнимает и целует в макушку. По-отечески так.

Когда Шмелёв ушёл, я так и осталась сидеть на месте, потом взяла в руки телефон и набрала своей матери.

— Мама, привет.

— Привет родная, как ты там? Как твоё здоровье? Мы завтра с Пашей приедем к тебе. Папа привет передаёт! — тараторит, и в другое время я была бы этому рада, простой заботе и вниманию, но сейчас меня волнует только одно. Я должна спросить всего один вопрос, который всплыл неожиданной догадкой.

— Ма, расскажи мне про фонд, который всё это время оплачивал папе лечение, — “да и в целом ваше содержание”, — чуть не срывается с моего языка.

Мама ожидаемо молчит, и я слышу лишь частое дыхание в трубку.

— Мам, никакого фонда и не было, так? Это ведь Миронов всё, да?

— Яна… — шмыгает она носом. — Прости меня, прости, что не сказала, — быстро говорит виноватым голосом. — Глеб просил не афишировать.

Закатываю вверх глаза и закусываю губу, чтобы в миллиардный раз не разрыдаться.

— Спасибо, мам…

— Яна, не клади трубку, подожди! — вскрикивает она. — Как Глеб? Есть новости?

— Без изменений.

— Доченька, он очень тебя любит… Когда он приезжал к нам, то любил заходить в твою комнату. Сидел, с трепетом и тоской разглядывал твои детские фотографии… и я тогда поняла, так делают только очень влюблённые люди. Он смотрел так, как Алексей никогда на тебя не смотрел.

— Я знаю, мам, — выдаю короткую фразу, отключаю звонок. — но мне от этого не легче, — говорю уже сама себе, а затем тонко скулю, прижимаясь лицом в подушку.

Значит, тогда в Салерно перед приездом Сашки, это был всё-таки Глеб — тот мужчина, в которого я врезалась и разлила свой кофе…

Позже мне позвонила Мария Дмитриевна, и я рассказала ей про свою семью, про то, что случилось с папой, частично про Алексея, своего бывшего мужа, про нас с Глебом. Не могу объяснить, почему делала это, мне просто захотелось поделиться, возможно, потом я пожалею об этом, но почему-то, мне кажется, эта мудрая женщина всё поймёт.

Мама Глеба слушала, не перебивая меня, и лишь только когда я заговорила про Италию и про помощь моим родителям, она заговорила.

Я не могла её видеть в этот момент, но слышала и чувствовала, что она улыбается, рассказывая о том, что она знала про Италию, о том, как Глеб несколько лет туда летал, чтобы просто узнать, как я живу.

— Он постоянно думал о тебе, девочка… но боялся потревожить, считая, что ты там счастлива. Помощь родителям и знать, что с тобой всё в порядке. Хм… наверное, таким образом, он проявлял заботу. Тихую. Издалека, — говорит она и затихает. — И этого ему было достаточно.

— Я не была счастлива, а просто жила. Сейчас я отчётливо это понимаю, — говорю почти шёпотом и захлёбываюсь от спазма, сковавшего колючей проволокой горло. — Это ведь разные вещи…

Несуществующий фонд, полёты Глеба в Салерно…

Я пять лет думала, что он выбросил меня из головы и с лёгкостью забыл, а он все эти годы медленно шёл мне навстречу…