К истокам Нила

Нил от озера Виктория до слияния с Голубым Нилом у Хартума

Территория Демократической Республики Судан почти целиком расположена в бассейне Нила, который здесь на всем своем протяжении в 3425 километров по существу единственная животворная сила — как и в Египте. И если периодические паводки могучей артерии Египта полностью определяют положение дел в сельском хозяйстве этой страны, то и для целого ряда районов Судана воды Нила играют решающую роль, поскольку там уже имеются и отчасти строятся широко разветвленные оросительные системы. Рельеф Судана представляет собой в основном низменности и холмистые плоскогорья, расположенные на высоте 400–600 метров над уровнем моря, так что к югу местность постепенно повышается до 600 метров, как и местность в направлении с запада на восток, причем почти со всех сторон плоскогорья опоясаны хребтами. Коренные породы покрыты мощным слоем латерита, содержащего железо, благодаря чему у многих народов в верхнем течении Нила значительно развито кузнечное ремесло. Здесь Нил течет по плоской котловине, после того как прорывается через окраинный порог горного кряжа близ Джубы; именно эту грандиозную котловину (Сэдд) Нил вкупе со своими притоками Эль-Газаль и Собат каждый год заливает при паводке.

Однообразный рельеф местности лишь незначительно оживляют различные зоны растительности, определяемые разными климатическими условиями. Северную часть страны (29 % ее площади) занимает практически полностью безводная пустыня. Она переходит от 18° с. ш. (город Бербер) до 10° (город Малакаль) в сахель[62], кустарниковую и травянистую саванну. Здесь дождливый период наблюдается лишь раз в году летом, причем количество дождей и их частота возрастают к югу. Если в Хартуме с июля по сентябрь бывает примерно 17 дождливых дней, при относительной влажности воздуха 50 % (в августе) и ежегодном количестве осадков около 180 миллиметров, то в Малакале сезон дождей растягивается до шести месяцев, так что за год выпадает 800—1000 миллиметров осадков и влажность воздуха в августе увеличивается до 88 %. В области Джуба, расположенной между 10° и 5° с. ш., сезон дождей длится 8–9 месяцев, благодаря чему появляется разнообразная растительность влажной саванны с высокотравьем, редколесьем, а в некоторых местах даже тропический галерейный лес. В экваториальной области Восточного Судана, южнее 5° с. ш., имеют место уже два летних сезона дождей, которые наступают после того, как солнце достигает максимального положения в зените. Но здесь даже зимой, в декабре, январе и феврале, дожди никогда не прекращаются.

Земледелие процветает преимущественно в поясе влажных саванн, тогда как в полузасушливых саваннах предпочтение отдается скотоводству. Однако здесь тоже выращивают зерновые и хлопчатник.

Но центр развитого сельского хозяйства, как и экономической жизни в целом, находится в Гезире — междуречье Белого и Голубого Нила, то есть, вообще говоря, за пределами природных областей, где благоденствует растительность. Плодородные наносные почвы толщиной до 12 метров (!), занесенные слоем песка еще около пяти тысяч лет назад, — такова Гезира[63], представляющая собой на первый взгляд пустыню. Эти места не менее прокалены солнцем, чем столица страны, находящаяся в северной части Гезиры. Однако помимо чудесного преображения местности, происходящего в короткий сезон дождей, когда наутро иссохшая земля уже оказывается покрыта зеленым ковром, это чудо поддерживается весь год энергичными усилиями людей. Для постоянного орошения земель, которые можно использовать для сельского хозяйства, на площади в 745 тысяч гектаров уже проложены тысячи километров ирригационных сооружений в Гезире, а также канал Манагиль.

«Билад-эс-Судан», или «страна черных», — область южнее Сахары, здесь, в Республике Судан, отличается большим числом всевозможных этнических наслоений. Постоянные передвижения народов по необъятным просторам этой страны, длившаяся многие столетия торговля рабами, изменение форм существования, распад древних царств и династий, вызванный вторжением арабов и европейцев и сопровождавшийся внутренними междоусобицами, — все это привело к появлению населения с сильно разнящимися лингвистическими признаками и разнообразными религиозными и культурными традициями.

Вместе с тем произвольно проведенные границы между соседними странами разделяют здесь такие народы, как нубийцы на севере страны, азанде на юго-западе и лотуко на юге. Северную, большую часть страны, примерно до линии Сеннар — Эль-Обейд населяют народы, которые приняли ислам и отчасти говорят по-арабски. Однако прочие сохранили все же и свой древний язык— как, например, нубийцы или кочевники-беджа — бишарин, хадендоа, бени амер и другие, принадлежащие к кушитской языковой подгруппе, хотя в культурном отношении они и тяготеют к северу. В области верхнего Нила и на болотистых пространствах Бахр-эль-Газаль живут нилоты; это рослые, стройные африканцы, с кожей исснне-черного цвета, отличающиеся своим языком и особыми верованиями; они пришли сюда, вероятно, более 500 лет назад из Западной Эфиопии. Часть нилотов была обращена в христианство в результате деятельности миссионеров. Основные их этнические группы — шиллук, динка, нуэр и бари.

Страсти вокруг одного дерева

Не случайно многие из легендарных государственных формаций древней Африки возникли здесь, в долине Нила. После блистательных древних царств Куш, Мероэ и Напата здесь появились христианские царства Мукурра и Алоа (Алодия), которые впоследствии были завоеваны арабами и подверглись исламизации. К началу XIX века в Восточном Судане существовали два могущественных султаната: на востоке — возникшее еще в XV веке царство династии Фунг со столицей в Сеннаре и на западе — султанат в Дарфуре, добившийся независимости в 1603 году и подчинивший себе прежде независимый султанат Кордофан.

В царство Сеннар входила некоторое время вся долина Нила от Египта до земли шиллуков и часть Кордофана. Здесь были высоко развиты земледелие и скотоводство. Процветала торговля, и с соседними государствами происходил оживленный культурный обмен. Султанат Дарфур, напротив, самоизолировался от проникновения чужеземцев. Лишь в 1793 году английскому археологу Уильяму Джорджу Брауну удалось проехать по Дарб-эль-Арбаин, древнему караванному пути и тропе работорговцев, которые вели от берегов Нила через Дарфур в Мали — правда, Браун добрался от Асьюта на Ниле лишь до Эль-Фашера. Вторым европейцем, побывавшим в Дарфуре, был немецкий исследователь Рюппель, попавший туда в 1824 году, и лишь через пятьдесят лет сюда добрался крупный исследователь Африки Густав Нахтигаль.

В ту пору могущественный работорговец Зибер нанес сокрушительное поражение армии дарфурского султана Брахима и завоевал это государство для египетского хедива. Теперь с Дарфуром произошло то же, что и с Сеннаром и Кордофаном в двадцатых годах XIX века. Мелик[64] Макдум-эль-Музаллем, управлявший из Эль-Обейда страной Кордофан от имени дарфурского султана Мухаммеда ибн Фателя, в 1820 году потерпел поражение в битве с турками у города Бара и был убит. Албанец Мухаммед Али, прибывший в Египет в 1800 году в качестве лейтенанта турецкой армии и проявивший себя в боях с экспедиционным корпусом Наполеона, стал в 1805 году пашой и наместником турецкого султана. В 1811 году он жестоко расправился с беями-мамлюками, которые прежде были истинными властителями Египта; после этой кровавой резни, которая произошла во время трапезы в каирской цитадели, Мухаммед Али стал единоличным правителем страны. Мухаммед Али, незаурядный государственный деятель и прекрасный организатор, незамедлительно предпринял завоевание Нубии и Судана, без которых, как он понимал, он не мог достичь независимости от Османской Порты. Подобно фараонам он осознавал все значение земель в верхнем течении реки Нил.

Велик риск отправляться через безжизненные пустыни в дальнее путешествие, однако главный стимул к тому имелся — стремление заполучить как можно больше золота и рабов, хотя во всеуслышанье провозглашалось намерение «содействовать ускорению развития цивилизации и торговли». Рюппель высказывал на этот счет такое суждение: «Его первейшая цель — отправить подальше часть военных, турок, среди которых началось брожение, и получить как можно больше черных рабов, из них он собирался создать регулярную армию. По ходу дела стихийно возникли и такие намерения: изгнать оставшихся мамлюков, утративших теперь свое влияние, найти предполагавшиеся в этой области Африки богатые золотые прииски и, наконец, возможно, обеспечить для себя прибежище на случай, если отношения с константинопольской Высокой Портой слишком обострятся».

Предлогом для завоевательного похода Мухаммеду Али послужило изгнание из Сеннара царской династии Велледа Атлана, чьи права на наследование престола юн якобы желал защитить.

Войска под командованием его сына Исмаила-паши продвинулись вверх по течению Нила, и с 1819 по 1838 год под натиском египетских войск одна за другой сдались области Донгола, Бербер, Кассала, Сеннар и Кордофан. В соответствии с фирманом[65] (указом) Высокой Порты в 1841 году управление этими административными единицами, получившими название «Египетский Судан», было передано вице-королю Египта. В новые мудирии[66] (провинции) были введены новые гарнизоны и назначены главнокомандующие. Однако города, из которого можно было бы осуществлять общее управление страной, не было, поэтому еще в 1822 году на полуострове, расположенном между рукавами Нила и имеющем форму хобота слона, был основан город Хартум (по-арабски это слово и означает «хобот слона»).

Военная администрация в завоеванных областях жестоко подавляла всякое сопротивление, несмотря на неприхотливость местного населения, оно с трудом несло на себе бремя новых налогов. Так в долине Нила насильно были введены новые водяные колеса (шадуфы)[67], тут же обложенные дополнительным налогом, причем помимо денег требовалось уплачивать налог зерном, маслом, овцами, табаком, хлопком, бурдюками и т. д.

«Даже и национальная промышленность, хоть и была незначительна, претерпела трудности, поскольку хлопкопрядильные мастерские были обложены налогом, почти равным половине их дохода.

Местные жители дошли до полного обнищания из-за произвольно установленных налогов… Турецкое правительство в Кордофане не только объявило торговлю страусовыми перьями прерогативой правительства, но и предписало отдельным племенам сдавать ежегодно совершенно невообразимое количество этих перьев», — писал Рюппель.

Завоевание Судана турецко-египетскими правителями начало новую главу в истории страны — главу, полную страданий. В поисках новых источников поступлений в казну, а также предполагаемых богатств, сокрытых якобы где-то близ истоков Нила (последние были важны и в политическом отношении), Мухаммед Али обратил свое внимание именно на верховья Нила.

Двое призванных им на службу австрийцев — горный инженер Йозеф фон Русеггер и ботаник Теодор Кочи — совершили путешествия по едва известным тогда землям этой новой сферы влияния Египта; тем не менее они смогли собрать ценный научный материал. Однако ни они, ни Рюппель, первым из европейцев побывавший в Кордофане, не получили точных сведений об истоках Белого Нила. Рюппель замечал в этой связи: «Мне, правда, говорили, что они находятся на расстоянии трех, четырех, даже пяти месяцев пути, но все это, конечно, лишь досужие вымыслы. Ни один негр из Кордофана, ни один араб, никто из геллаби (или джелябов[68] — торговцев) или гакрури (паломников) не был ни разу поблизости от истоков Баххера Аббьяда».

Восемь лет спустя англичанин Дж. А. Хоскинс писал во время своего путешествия: «Касательно Бахр-эль-Абьяда, или Белой реки, можно сказать, что будет исключительно трудно, если не невозможно, двигаться вверх по его течению; все попытки найти его истоки сейчас будут тщетны. На берегах реки правитель Кордофана ведет «газву», охоту за рабами; в этой местности едва ли найдется семья, которая не потеряла кого-то из близких: отцы — сыновей, мужья — жен, братья — сестер, а дети — своих родителей, и все они с радостью отомстили бы за эти утраты первому попавшемуся человеку со светлой кожей, если он неосторожно отважился бы ступить на их территорию. По-моему, истоки Нила можно найти лишь при поддержке вооруженной армии, но такой способ тоже сопряжен с большими трудностями.

Турецкие правители нередко захватывают во время своих походов в Абиссинию или же в арабские страны огромное количество золота: больше двух, а то и трех тысяч унций[69]. До завоевания страны отрядами египетского паши каждая крестьянская девушка носила на себе много золотых украшений. Говорят, что жители стран южнее Сейнара все еще обладают значительными запасами золота и торгуют им на базарах».

Чтобы получить окончательный ответ на все эти важные и еще не решенные вопросы об истоках Нила, Мухаммед Али снарядил новую экспедицию. Это была первая за почти две тысячи лет попытка продвинуться вверх по течению Белого Нила, о котором до французского инженера Липана де Бельфона (ему еще в 1827 году удалось достигнуть 13,5° с. ш.) в Европе не было известно практически ничего — кроме самого факта, что эта река существует. Первая нильская экспедиция под началом турецкого флотского офицера Селима-Бимбаши в январе 1840 года достигла 6°35′ с. ш. в странехелиаб (динка).

Всего экспедиция продолжалась с 16 ноября 1839 до 18 апреля 1840 года. Однако результаты ее не удовлетворили властей, поэтому в том же году была предпринята вторая экспедиция — с 23 ноября 1840 по 18 апреля 1841 года, — благодаря которой Мухаммед Али, по словам Верне, «надеялся заполучить настоящее «золотое руно», поскольку он, подобно Нерону, который также приказал некогда отыскать истоки Нила, рассчитывал, что его имя приобретет известность и в научных кругах».

Вторая нильская экспедиция отправилась из Хартума 23 ноября 1840 года: десять нильских барок с десятью пушками на борту, 250 солдатами да 120 матросами и шкиперами — под началом все того же капитана Селима-Бимбаши, которому еще были приданы два французских инженера д’Арно и Сабатье, а также картограф Тибо — для ведения обмеров местности.

Впрочем, обращение с жителями селений, расположенных по берегам реки, было самое бесцеремонное, о чем свидетельствуют следующие строки: «Предыдущая экспедиция дурно обошлась с жителями деревни. Они подарили экспедиции четырех быков, а Тибо получил еще и овцу, но он посчитал ее отравленной, потому что она показалась ему вздутой. Это послужило поводом для того, чтобы высадить на берег отряд, окружить деревню и самым постыдным образом застрелить и шейха (деревенского старосту), и многих других, пытавшихся скрыться в ближнем болоте», — писал Верне.

Были приложены все усилия, чтобы составить карту речного русла. Но вскоре, однако, все пришли к убеждению, что из-за множества островов и ответвлений русла при движении лишь вверх по реке это невозможно. Селим желал лишь, чтобы французы, беспрерывно ссорившиеся из-за расчетов, сошлись бы по крайней мере на чем-то одном, «поскольку вице-король скорее поверит расчетам одного из французских ученых, нежели турку, который даже не видел Франкестан (французскую землю)». Но в области Сэдда картографы потерпели полнейшую неудачу. Верне высказывал такие сомнения по этому поводу: «Как вспомню бессчетные рукава необозримой реки, все эти вечно дующие, переменчивые ветры, так начинаю опасаться, что и нам не удастся добраться до истоков Нила».

Однако дальше, когда очертания берегов стали более определенными и вдали показались горы, он вновь укрепился в мысли, что возможно проникнуть к истокам, двигаясь на юго-запад. В его записках содержится один из первых планов пересечения пространства от Нила к океану: «И все же не могу побороть мысль, что возможно не только открыть истоки великой реки, но и преодолеть лежащие к югу от них горы, о которых говорят все эти народы, а затем продвинуться к океану на западе по бассейну какой-либо другой реки».

Но конечный путь второй экспедиции Мухаммеда Али был в стране народа бари, у так называемого острова Чанкер (4° с. ш.). Непреодолимым препятствием оказалось совсем не то, чего больше всего опасались путешественники — затеряться в страшной водной пустыне болот Сэдда; непреодолимы были пороги в узком ложе Нила, прорезавшем скалы. Экспедиция дошла до чрезвычайно ответственного этапа — порогов близ Нимуле. Здесь, бешено мчащаяся вода скалистого уступа, который у арабов получил название «барьер», скрывала ключ к тайне истоков Нила. Лишь тот, кто осмелился бы пройти сквозь это игольное ушко, мог надеяться на успех, на саму возможность двигаться дальше вверх по течению реки, по естественному руслу Нила. Лишь спустя 19 лет итальянский исследователь Джованни Миани отважился на это. А вот вторая нильская экспедиция вице-короля Мухаммеда Али, за которой последовала еще и третья (с 26 сентября 1841 по 1 февраля 1842 года), завершилась именно здесь. От Лаконо, правителя бари, Верне узнал, что надо идти целый месяц в южном направлении, чтобы добраться до места, где Тубири (Бахр-эль-Абьяд) разделяется на четыре рукава и где его окружают высокие горы.

«Как мне показалось, он не понял моего вопроса, есть ли на тех горах снег. Правда, он не ответил и отрицательно. Раздумывая сейчас над этим, я полагаю, что вряд ли он и его переводчик знали слово, обозначающее «снег», — ведь во всем Судане хорошо известно арабское слово «телки», то есть «снег», но самого снега никогда здесь не видели».

Все эти путешествия приносили вести о том, что области в верхнем течении Нила очень богаты слоновой костью, и вот правительство в Хартуме решило монополизировать торговлю ею, чтобы получить максимальную прибыль. В страну бари вверх по течению Нила отправились барки европейцев и египтян. Основывались укрепленные поселения, так называемые зерибы[70], и оттуда уже предпринимались торговые экспедиции в близлежащие районы. Брён-Ролле, сардинский купец, живший в Хартуме, в 1845 году основал зерибу в стране народа бари, и его примеру последовали многие. В 1846 году папа Григорий XVI повелел основать в Хартуме, по инициативе Брён-Ролле и Фердинанда Ла-фарга, католическую миссионерскую школу. Увлекаемые торговыми начинаниями, миссионеры добирались теперь вместе с купцами в верховья реки, они заложили миссии в Улибери, в 1849 году — в Гондокоро, а в 1856 году была построена вторая миссионерская станция Святого креста — и все это в стране бари. Путешествуя в окрестностях своих миссий, миссионеры Кноблехер, Кирхнер, Морланг, Бельтраме и другие собрали ценный этнографический и географический материал.

Правда, их миссионерская деятельность не увенчалась успехом: губительный для европейцев климат быстро свел в могилу большинство миссионеров, африканцы же отнеслись к совершенно ненужной, чуждой им религии с полным непониманием — тем более что многие торговцы слоновой костью своими неблаговидными поступками изо дня в день подрывали основы христианского учения. Из 60 доминиканских монахов, которые в 1861 году прибыли в католическую миссию Хеллет-Кака из Австрии, 14 человек умерло вскоре после приезда, а остальные уехали оттуда в Хартум.

В самой дальней миссионерской станции Святого креста упорно держались миссионер Франц Морланг, имя которого в те годы было довольно хорошо известно, и двое мирян. Станцию Санта-Мария в Гондокоро, месте, которое прославилось на весь мир благодаря путешествию Спика, пришлось закрыть в 1868 году после того, как там умерла большая часть миссионеров — но Морланга вынудили так поступить конкретные малоприятные события.

Вильгельм фон Гарнье (ему удалось дойти до порогов выше Гондокоро, но в ноябре 1861 года он был растоптан разъяренным раненым африканским буйволом) писал в начале 1861 года о плачевном состоянии, в котором миссионерская станция находилась уже тогда: «Обстановка на станции весьма мрачна. Когда Морлангу весной 1860 года понадобилось уехать отсюда, он поручил охранять станцию одному из знакомых африканских вождей, которому разрешил в ней жить; но едва только он уехал, как несколько хартумских купцов плетьми выгнали этого негра из помещения станции и устроили там склад зерна; они заделали наглухо окна, унесли прочь двери, разграбили часовню и выкопали и унесли из сада лучшие деревья. Вот и стало здесь пусто и тоскливо, так что один лишь вид этой станции укрепил Морланга в намерении оставить миссию в Гондокоро, тем более что из-за поселившихся там торговцев условия жизни там также полностью переменились».

Хёйглин спустя два года, заметил: «Будем надеяться, что из гуманных соображений здесь наконец вовсе откажутся от попыток заниматься миссионерской деятельностью, для которой тут отсутствует благотворная почва. Ведь скольких средств и человеческих жизней стоило создание этой станции — и каковы успехи за 15 лет ее существования?!»

Еще через несколько лет лишь могилы миссионеров говорили об их самоотверженной, но бесполезной деятельности. Эрнст Марно писал в 1875 году: «Дальше шли могилы умерших здесь миссионеров и участников экспедиций сэра Сэмюэля Бейкера и полковника Гордона, который тоже скончался на этой станции. Помимо печальных воспоминаний, от просуществовавшей здесь долгое время католической миссии вообще не осталось следов, а влияние, оказанное на негров бари, столь незначительно, что говорить о нем не имеет смысла. Если кое-кто из местных жителей и вспоминает Кноблехера, которого здесь звали Абуна[71] Солнман, то лишь в связи с тем, что он щедро оделял всех табаком, бисером, просом и т. п. Из благодарности к нему и еще потому, что в целом это было удачной торговой сделкой, некоторые негры отдавали себя в лоно церкви, дающей, как им внушали, вечное блаженство, — и оставались в ней столько, сколько им это было нужно».

Попытки миссионеров обратить местное население в христианство из-за внешних обстоятельств (зверств торговцев слоновой костью, угонов в рабство, грабежей) долгое время терпели фиаско.

Когда венецианец Миани во время своего третьего путешествия прибыл в 1860 году в Гондокоро, этот поселок был центром торговли слоновой костью и за ним кончались географические познания европейцев. Ничего не меняли и отдельные смелые попытки мужественных одиночек, путешественников и торговцев, продвинуться как можно дальше на юг — мальтийскому работорговцу Андреа Дебоно удалось даже дойти до-порогов близ Македо. Миани также добрался до этого скалистого кряжа. Дальше он, первым из европейцев отправившись на юг, открыл второй крупный приток Нила — Асву (Асуа) и вновь подошел к Нилу около порогов Мери. Но спутники его внезапно взбунтовались, и это положило конец всему смелому предприятию, а не то, возможно, Миани сумел бы опередить Бейкера, открывшего озеро Альберт. 28 марта 1860 года Миани вырезал свои инициалы на коре одного дерева — в доказательство того, что он побывал в самой южной точке, куда еще не добирались другие путешественники. А когда в 1865 году Бейкер, возвращаясь от озера Альберт, оказался в этих местах и увидел это дерево, его переводчик Логго (по случайному совпадению он же был переводчиком и у Миани) признался ему, что спутники Миани заставили его тогда сказать путешественнику, что воины народа мади якобы собираются напасть на отряд Миани — только этот довод и помог им повернуть Назад!

И вот вокруг этого дерева в последующие годы разгорелись страсти в среде географов. Дело в том, что Миани утверждал, будто оно находится от экватора в 2° с. ш. Когда Спик и Грант возвращались из своего знаменательного путешествия 1863 года на юг, «турки» обратили их внимание на это дерево: «…и я тут же направился к нему, чтобы своими глазами увидеть дерево, которое-когда-то было помечено надрезами, сделанными одним англичанином (так у автора. — В. Б.). На коре его действительно были некие знаки, что-то похожее на буквы «М» и «И», но все же недостаточно четкие, чтобы утверждать это с полной уверенностью, поскольку надрезы коры уже затянулись», — писал Спик.

Спик, проделав необходимые измерения, определил координаты этого дерева — 3°34′ с. ш. Это породило впоследствии определенные серьезные разногласия и со всем пылом дебатировалось в географических обществах. 22 июня 1863 года в Лондоне Стэнфорд напечатал знаменитую карту истоков Нила, составленную Спиком. Согласно ей, Нил у Гондокоро — та же самая река, которая вытекает из Ньяпзы (озера Виктория), хотя довольно значительный кусок между этими пунктами еще не исследован.

Миани на это заявил протест, потому что, по его мнению, река, вытекающая из озера Виктория, — это Ей (Йейи), которую миссионер Морланг пересек к западу от Гондокоро, и она впадает в Эль-Газаль, тогда как река близ Гондокоро (то есть Нил) течет от высоких гор Килиманджаро или Кения, и пороги Мери — это не что иное, как водопады Карума, которые видел Спик.

В своей книге «Сравнение открытий, сделанных в области экваториального Нила путешественниками Миани в 1858–1860 годах и Спиком и Грантом в 1860–1862 годах», напечатанной в 1864 году в Триесте, Миани описал свое путешествие и попытался связать со своими данными маршрут Спика. В 1864 году журнал «Географические сообщения Петермана» по этому поводу писал следующее: «Поскольку он твердо убежден в собственной правоте, он переносит на запад и озеро Виктория и сток из него, который он считает рекой Йейи, — все это с той лишь целью, чтобы иметь место для своего «истинного» Нила, и англичанам по его милости приходится переправляться через Нил на широте 4°, чтобы им вообще попасть в Гондокоро. Притом он не только наносит на карту этот вымысел, без которого его утверждение попросту неверно, но и без тени смущения сообщает о том же в своем докладе, прочитанном 27 апреля 1864 года в Триесте — как если бы переправа через Нил в самом деле имела место. С достойной зависти самоуверенностью он отвергает, как неверные, все карты Спика, которые не соответствуют его воззрениям».

Помимо того Миани твердо верил, что у истоков Нила будет обнаружена легендарная, золотоносная страна Офир — поскольку у химиков якобы существует мнение, что в районе экватора из-за сильной жары должно образовываться золото… Однако если не обращать внимания на неверные обозначения широт, его карта была настолько похожа на карту Спика, что могла бы практически послужить доказательством ее верности, хотя Миани как раз предостерегал всех не слишком-то доверять утверждениям Спика.

Однако еще в самый разгар этого спора новые исследования подтвердили координаты дерева, определенные Спиком. 26 мая 1864 года Хёйглин в одном из писем из Хартума писал:

«Маршрут солдат Хуршида Аги (из отряда, который сопровождал Бейкера до Буньоро. — К.-Х. Б.) также подтверждает мнение Спика, а не утверждения Миани».

Миани отправил письмо сэру Родерику Мёрчисону, президенту Королевского Географического общества, в котором он остановился на этих различиях между расчетами местоположения, сделанными им и Спиком. Одновременно он сообщал, что хлопочет о новой научной экспедиции под патронажем австрийского императора и что в ней примут участие два офицера Военно-географического института, дабы внести поправки во все его вычисления. Одновременно он собирался отправиться на поиски экспедиции Бейкера, от которого давно не было никаких известий.

Планы эти, однако, не удалось осуществить; в том же году открытие Бейкером озера Альберта, внесло полную ясность в спор. А в ноябре 1872 года, измученный невзгодами своих многочисленных путешествий, Миани в возрасте 62 лет умер, с трудом добравшись до деревни народа мангбету.

Многие пути оканчиваются в Сэдде

Все путешествия вверх по течению Нила начинались у ставшего уже тогда известным мыса Мокрен[72] в Хартуме, где сливались воды обоих рукавов Нила и который назывался еще «Рас-эль-Хартум», или «Кончик слоновьего хобота». На месте бедной рыбацкой деревушки встали уже добротные дома для офицеров, писцов, купцов, поставщиков провианта, было построено несколько складов и базар, на котором продавали свои товары местные крестьяне. Хартум стал резиденцией хукумдара (египетского генерал-губернатора), имевшего власть над пятью провинциями Судана; благодаря своему прекрасному местоположению Хартум в скором времени стал торговым центром Северо-Восточной Африки. В 1862 году, по мнению Хёйглина, в Хартуме насчитывалось 45 тысяч жителей. Он так описывал этот город, который был исходным пунктом его исследовательских путешествий в земли, расположенные в верхнем течении Нила: «Большинство жилищ в столице сооружены — подобно жилищам египетских крестьян — из необожженного кирпича; зачастую это одноэтажное строение с плоской деревянной крышей, покрытой слоем земли толщиной 2–3 фута, причем земля так утрамбована, чтобы как можно меньше пропускать воду; обычно жилище окружено глинобитной стеной, внутри которой находится небольшой двор. Привычные в сельской местности сооружения из соломы с высокими коническими крышами — тукули[73] — здесь строить не разрешается из-за боязни пожаров; впрочем, не строят их больше и во всех других крупных суданских городах. Такие хижины, однако, лучше всего защищают от дождя и от жары.

В Хартуме всего несколько площадей, улицы же все узкие и кривые, нередко весьма неровные, на них полно нечистот и пыли. Юго-западный и восточный пригороды состоят лишь из маленьких, тесно прижавшихся друг к другу хижин; кое-где видны веерные и финиковые пальмы, тенистые сикоморы и тамаринды, еще произрастают здесь лабах, акации, гранаты, бананы, кестех (анона), виноград, лаузопия, зизифус, паркинсония; занимаются здесь и овощеводством. К, западу, вдоль Голубого Нила, до самого мыса Мокрей простираются большие и более густые пальмовые плантации; в низинах, заливаемых паводковыми водами, выращивают хлопчатник, кукурузу, сорго, бобовые, кайенский перец, арбузы и пшеницу. В засушливое время года поля и сады орошают с помощью многочисленных водоподъемных колес.

Гавани здесь нет. Многочисленные парусные барки, и государственные, и частные, пришвартовываются прямо к высокому берегу реки, под хартумскими домами; Нил здесь судоходен и даже при минимальном уровне воды имеет в ширину около восьмисот шагов. Суда здесь полностью защищены от южных ветров, да и норд для них не страшен, лишь северо-восточные ветры, которые к началу харифа[74] (дождливого сезона) порой поднимают шторм на реке, причиняют им ущерб, ломают эти челны, тесно прижатые друг к другу, зачастую плохо привязанные к берегу и нагруженные до краев.

Довольно-таки импозантно смотрится белое здание хукумдарийе (резиденции наместника египетского паши) со своими высокими стенами и окнами, а вот единственная на весь город мечеть не представляет интереса: минарет ее прост, сложен из обожженного кирпича и невысок, хотя и виден издалека. Стоит упомянуть еще базар с крытыми переходами, строения католической миссии с прекрасным садом, окруженным высокой каменной стеной, некоторые дома турок и европейцев и многие жилища местных торговцев, наконец, правительственные склады, казармы и больницу. Гостиниц здесь нет, но зато есть множество турецких кофеен. На рынках обычный набор товаров: в любой день там нет недостатка в свежем мясе, масле, молоке, зерне, древесине, кофе, рисе, табаке. Колониальные товары можно купить в лавках греческих купцов, однако их главный товар — водка. Базар — это перевалочный пункт практически любых товаров, удовлетворяющих потребности людей Востока. Здесь целые ряды лавок египетских сапожников и портных, а также купцов, предлагающих ткани на любой вкус — из Индии, Туниса, Константинополя, из разных районов Малой Азии, Европы и Америки. Тут же открыты заведения брадобреев и бани. Но базар отнюдь не является местом совершения сделок важных купцов: торговцы не выкладывают товар открыто и совершают сделки дома. Помимо местных купцов есть и такие, которые промышляют посреднической торговлей с Египтом, а еще есть джелябы; они ездят от селения к селению и часто торгуют на собственный страх и риск или же предлагают товар по поручению крупных торговых домов. Последние — по преимуществу посредники в торговле рабами.

Население Хартума — прямо-таки набор всех национальностей: здесь встретишь помимо суданцев (то есть арабов, шайкиё) и берберов[75] в их простых, но зачастую весьма живописных одеяниях, и египтян, и коптов, и греков, и мальтийцев и негров с Бахр-эль-Абьяда, с верхнего течения Голубого Нила, с Нубийских гор и из Дарфура, и абиссинцев, и галла; курдов, турок, персов, уроженцев Магриба и арнаутов[76], христиан из Сирии и Армении, алжирских евреев, египетских цыган и т. д.

Постоянно в Хартуме проживает мало европейцев: это католические и протестантские миссионеры, несколько купцов, рабочих и разных спекулянтов, которые живут друг подле друга отнюдь не в дружеском согласии».

Число водоподъемных колес, упомянутых Хёйглином, увеличивалось по мере того, как рос город. До завоевания Судана Египтом здесь был известен лишь шадуф, применявшийся в Египте для орошения полей еще во времена фараонов. Но теперь все чаще находили применение оросительные машины, приводившиеся в действие быками, и они отличались большей эффективностью. Несколькими годами позже В. В. Юнкер «через каждые сто шагов» натыкался на сакийе[77], деревянные колеса которой постоянно «издают звуки, напоминающие издали то жалобный плач, то бурную перепалку двух заядлых спорщиков».

Хартум уже через десять лет был сровнен с землей. Однако столица Судана оказалась в развалинах не в результате пожара и не из-за того, что его завоевал Махди. Абдаллах, преемник Махди, воздвиг свою резиденцию в городе Омдурмане, лежащем на противоположном берегу реки, и в 1886 году приказал разрушить Хартум. Но после повторного завоевания Судана англичанами Хартум был восстановлен по плану Г. Г. Китченера[78] в стиле британского колониального города. Сеть широких улиц соответствовала требованиям нового времени— более гигиенично, удобнее для транспорта, проще контролировать улицы с помощью пулеметов!..

Путешествуя вверх по течению Нила, и сегодня ощущаешь разнообразие этой страны. Южнее Кости — пышная растительность и богатый животный мир. Баггара, говорящие на арабском языке, уступают место нилотским народам, земли которых начинаются южнее Ренка; северным динка, а на западном берегу реки — шиллукам. В 160 километрах выше по течению от Ренка несколько хижин образуют небольшое селение у реки, которое вызывает у шиллуков в памяти воспоминания о великой традиции, но одновременно и о бедствиях прошедших времен. Кака (раньше это место называлось Хеллет-Кака) было некогда резиденцией шиллукских вождей, а впоследствии здесь жил знаменитый главарь разбойников Мухаммед Шер, печально известный по всему Белому Нилу.

Мухаммед Шер, уроженец области Ьербер на Ниле, некогда посетил по торговым делам район реки ЭльГазаль и сумел добиться благосклонности и доверия работорговцев. Став посредником в торговле рабами, он превратился вскоре в неограниченного властителя, «султана» всей названной местности. Имея оружие, а также постоянный приток сил в свои отряды в виде дезертиров с судов и всевозможных головорезов, он мог — с помощью баггара — устраивать охоту за рабами с большим размахом. Он сговаривался даже и с европейцами, которые предоставляли ему за соответствующую плату свои суда со всем необходимым оборудованием. Свою резиденцию Кака он обнес частоколом, и «давал уроки хартумским властям, создавая укрепления, настоящие замки, господствовавшие над местностью, наводя ужас на местных жителей и подчиняя их себе», — писал Швейнфурт.

Кака стала тем временем важным перевалочным пунктом работорговли на Белом Ниле, ее «гарнизон» завоевал земли шиллуков, тысячи их были превращены в рабов, убиты в сражениях.

Египетское правительство не обращало внимания на злодеяния Мухаммеда Шера, поскольку совершались они на территории негритянских племен, то есть за пределами областей, где жили подданные их наместника в Судане. Помимо того, рабы были нужны для военной службы, а некоторые высокопоставленные лица из числа «турок» сами были причастны к их «приобретению». Желая избавиться от опустошительных набегов этого бандита, местные жители-шиллуки направили к губернатору посольство с просьбой защитить их от притеснений и выразили желание подчиниться центральной власти в Хартуме. Начальником над шиллуками был поставлен нубийский купец и работорговец Воад Ибрагим. Когда в 1862 году в Судан был назначен новый генерал-губернатор, Мухаммед Шер поспешил предложить ему свои услуги и одновременно обратился с просьбой назначить его великим шейхом народа динка, пообещав в знак благодарности ежегодно отдавать определенное количество скота. «Назначенный египетским правительством шейхом динка, он был обязан ежегодно поставлять хартумскому генерал-губернатору двести кошельков деньгами (по 25 талеров в каждом) и несколько тысяч быков в год», — подтверждает эти сведения Хёйглин, который в 1863 году посетил «резиденцию Его величества султана Мухаммеда Шера, жалкое селение из 150 тукулей».

В последующие годы правитель шиллуков — ретх[79] — царствовал в Данабе (арабы называли это место Фашода). В отличие от нуэров и динка шиллуки выделялись четкой полувоенной организованностью, что давало им превосходство над окружавшими их этническими группами. Зачатки классового государства воплощала в себе иерархическая система; на вершине ее находился облеченный всей полнотой власти правитель, которому поклонялись как божеству. Все путешественники, кому удавалось добраться вверх по Нилу в страну шиллуков, подтверждают наличие четкой общественной организации и высокий авторитет правителя.

Бельгиец Прюйсенер в 1859 году сообщал о шиллуках: «Заметно выделяясь среди прочих численностью, размерами территории и военной выучкой, этот народ — единственный, который создал самостоятельное государство, обладающее определенными границами, верховным правителем с наследуемой властью, конкретными формами правления, законами, соблюдаемыми весьма скрупулезно, и упорядоченными налогами».

О тогдашнем царе по имени Мивдбк он писал: «Старец проживает в Данабе в отдельном селении, состоящем из тукулей его жен, детей и рабов. Он никогда не покидает его, чтобы показаться своим подданным, никогда не раскрашивает тело, лишь носит на руках и ногах золотые и серебряные браслеты, на груди — украшения из жемчуга и в руках одно-два копья».

Верховный совет из десяти вождей принимал в присутствии ретха решения, не подлежащие изменению и обязательные к исполнению. Этот же совет выбирал наследника ретха из числа претендентов, которые должны были доказать свою силу и ловкость.

Помимо налогов двор ретха получал определенную долю денежных штрафов, так называемую «плату за пролитие крови». А поскольку кража скота и преднамеренное убийство карались смертью, то имущество казненного отходило в пользу ретха, а родственники становились его рабами. Правда, если ретх не справлялся с возложенной на него ролью заклинателя дождя или же из-за болезни он не мог уже царствовать, тогда совершалась церемония жертвоприношения самого ретха. И лишь в 1959 году суданское правительство приняло закон, карающий это ритуальное убийство. Хотя признаки былой государственной власти уже стали достоянием истории, тем не менее сегодняшние вожди шиллуков воплощают по-прежнему освященную временем традицию этого народа. Им поклоняются как и в прежние времена, так же торжественно проходит церемониал «коронации»; сохранился до наших дней и обычай отводить глаза при появлении вождя.

Интересное свидетельство оставил нам Верне о почитании деревьев: «Называют они такие деревья одним словом: «Нигама» — именно так, по поверью, звали великого шейха их предков, бывшего одновременно инициатором объединения их в единый народ, отцом всем и законодателем. Такое дерево — «нигама» — есть почти в каждой деревушке, и обычно это дерево зунт (Acacia nilotica. — К..-Х. Б.). Место вокруг него огорожено, и земля поблизости содержится в чистоте. Когда случается какое-либо несчастье, шиллуки бросаются ниц перед этим деревом, плачут и взывают о помощи; дерево олицетворяет в их глазах священного отца парода».

Кроме родоначальника Нигама, который порой якобы появляется под таким деревом в образе птицы, змеи или ящерицы, у шиллуков поклоняются солнцу и Нилу. «В деревне Уао и солнцу и реке принадлежат коровы, считающиеся священными, и заботиться об этих стадах доверено старухам — прорицательницам будущего, которых называют «дуэндам»; лишь эти старухи имеют право доить коров — считается, что обычный человек вместо молока надоил бы крови… Часть этих коров прежде якобы была сокрыта в Ниле, и их вытащили оттуда тончайшими сетями; речные духи, обитающие в Ниле, с тех пор заботливо охраняют свои стада, и не слышно и шороха; ночью они вбивают в землю колья и привязывают к ним своих коров; они уходят под воду или же выбираются наружу всякий раз, когда на реку опускается туман», — писал Верне.

Внимание первых европейских путешественников привлекали своеобразные прически атлетически сложенных обнаженных шиллуков, как, впрочем, и обычай раскрашивать тело. Шиллуки натирали тело золой — это служило не только украшением, но и средством против москитов. По этой же причине шиллуки, как и прочие нилоты, спят ночью на теплой золе костров; по вечерам все селение окутано клубами дыма от них. «Динка, занимающиеся здесь в основном скотоводством, разжигают костер, затем разгребают горячую золу, образуя круг, и укладываются на нее спать, поскольку ночью сыро, а ходят они, как и шиллуки, обнаженными; скот же они привязывают к кольям, вбиваемым с вечера вокруг этих куч золы», — писал Верне.

Для хозяйства нилотов характерно сочетание земледелия с выпасом огромных стад крупного рогатого скота. Такое ведение хозяйства сложилось у них в непрестанной борьбе с единственной, пожалуй, в своем роде окружающей средой, не похожей пи на одну географическую зону мира. Каждый год здесь затопляются огромные пространства. Селения нилотов, их мурахи[80] и поля жмутся к разбросанным на равнине холмам, возвышающимся над залитой паводковыми водами землей зачастую как острова. Здесь и живут нилоты в сезон дождей, с июня по декабрь. Как раз в это время мужчины обрабатывают почву мотыгами и лопатами-мелó[81], а женщины сажают просо, маис, фасоль, сезам, огурцы, табак, кенаф (из семейства мальвовых), дыни и арахис.

Хёйглин так описывал земледелие динка. «Здесь мы видели занятых на полевых работах не только мужчин, но и женщин с детьми; люди перекапывают землю, стоя обычно на коленях, возможно, для того, чтобы одновременно собирать клубни и коренья. Кустарниковый маис (дурра[82]. — К..-Х. Б.) и дохъен (духн[83]. — К.-Х. Б.) они высевают в ямки, сделанные заостренной круглой палкой из твердой древесины на довольно большом расстоянии друг от друга, причем работа эта нетрудная, потому что нигде пет и следа камней, а влажная в это время года почва — сплошной чернозем».

В мае — июле нередко начинается голодное время, поскольку запасов продовольствия сделать не удается. Настоящий голод, правда, бывал в те годы, когда сезон дождей начинался позже обычного. Арабы — охотники за рабами и работорговцы нарушили существовавшие здесь прежде общественные отношения, из-за чего возникла неуверенность в будущем, а опасность, которой теперь постоянно подвергались люди, привела в результате к серьезным экономическим потрясениям, и если прежде продовольствия было просто в обрез, то теперь все чаще дело доходило до катастрофы.

В 1859 году миссионер Морланг был свидетелем подобной катастрофы у бари, нилотского народа, живущего в верхнем течении Нила: «Как и в былые годы, в стране бари в том году голодное время пришлось на апрель, май и июнь. Из-за малого количества дождей у негров не было даже листьев и травы, которые они обычно варят и едят. Скот, у которого местные жители часто выпускают кровь и пьют ее, стал гибнуть, потому что кровь шла голодающим. Женщины продавали себя торговцам за кусочек кисры (хлебной лепешки), потом болели сифилисом и умирали мучительной смертью. Мужчины, как молодые, так и старые, принялись грабить и воровать. По всей стране раздавались жалобы и стоны отчаяния. В зерибах (загонах для скота) пришлось увеличить число охранников. Каждую ночь где-то слышался барабанный бой, призывавший на помощь, — это шайки разбойников бродили повсюду и грабили владельцев скота. Вожди Меди, Бургоджи, Чоака собственноручно прикончили немало воров, потом их стаскивали к реке и бросали в воду — хоронят воров здесь только так. Изо дня в день по реке плыли трупы убитых или же части тел, брошенные в нее младенцы. Оставшиеся в живых были столь худы, одни кожа да кости, что от слабости падали на землю…»

В августе — сентябре созревает урожай, и сразу же после уборки проводят новый сев, чтобы в декабре собрать второй урожай. «Сытое» время благоприятствует устройству семейных торжеств и, проведению ритуальных церемоний в эти месяцы; тогда же строят новые хижины и загоны для скота. Как только в декабре заканчивается сезон дождей, сразу же отправляют стада на постоянные летние пастбища; этот переход занимает обычно около двух недель. В летних лагерях нередко одновременно живут несколько сот человек. Уход за скотом, его содержание и охрана требуют четкой организации труда, каждый знает свои обязанности и права. К концу сухого сезона запасы быстро истощающегося продовольствия пополняются за счет охоты и ловли рыбы. Помимо редко встречающихся деревянных лодок нилоты изготавливают плоты из крепко стянутых связок амбача. Рыбу ловят сетями или же острогой типа гарпуна. Его применяют и на охоте, особенно на гиппопотамов. Как только в конце апреля первые ливни возвещают о начале нового сезона дождей, пастухи гонят свои стада к родным деревням, но добираются они туда лишь к началу июня.

Крупный рогатый скот дает молоко, из которого местные жители делают сыр. Подобно масаям, признанным пастухам-скотоводам Восточной Африки, нилоты регулярно пускают кровь скоту и добавляют ее в кукурузную и пшенную кашу. Шкуры коров служат для покрытия хижин, ими обтягивают барабаны, из них делают канаты и мешки, в которых переносят и перевозят грузы или хранят продовольствие. Навоз применяется в качестве штукатурки, а в высушенном виде — как топливо, едкий дым от него спасает и людей и скот от многочисленных кровососущих насекомых.

Стада скота играют очень важную роль не только в экономике, но и в общественной жизни. Скот служит предметом обмена, используется вместо денег, и именно стадо скота отец жениха передает отцу невесты в день свадьбы. У нуэров подобный выкуп за невесту состоит из 20–30 голов крупного рогатого скота. Штраф также платится скотом. Он играет исключительную роль во множестве ритуальных обычаев — особенно бык-производитель. Нередко путем многовекового отбора удавалось вывести быков особой окраски или же с необычной формой рогов. Скот имеет жировой нарост, или горб, и мощные рога, причем динка придают им своеобразную форму (еще Верне сообщал, что «один рог загнут назад»), и это дало новую пищу древней легенде о существовании единорога. Еще Аристотель, Плиний и Элиан писали об этом воинственном животном, которое, как считали первые путешественники по верхнему течению Нила, им удалось вновь обнаружить. Правда, и наскальные изображения «единорога», как оказалось впоследствии, — лишь рисунки пряморогих антилоп в профиль. Верне, пытавшийся собрать сведения о единороге, который якобы есть у правителя бари Лаконо, замечает по этому поводу: «Если арабы, живущие в Судане, не оспаривают существование единорога во внутренних областях Африки, а при проявлении интереса к этому предмету даже настаивают на этом, то это объясняется больше вежливостью, стремлением пойти навстречу нашему желанию воочию убедиться в его существовании, нежели соответствием истине».

У большинства нилотских народов имелись социально-экономические различия еще до вторжения арабских завоевателей и работорговцев и последующего завоевания этой страны английскими колонизаторами. Главным образом они выражались в разных размерах стад у скотоводов, а также в формах жилья. Юнкер писал об этом в 1876 году: «Как ни просты сами по себе были хижины негров, но и здесь во внешнем виде сказывалось различие между зажиточными и бедными их обитателями. Хижины более богатых выделялись большими размерами, тщательностью отделки, поддерживающейся в порядке крышей и густо заплетенной изгородью. Как ни ограничены были потребности обитателей этой деревни, как пи мало было их состояние, но и здесь были бедные, которым в борьбе за существование приходилось тянуть более тяжелую лямку, чем их богатым собратьям. Мерещившегося утопистам равенства мнимых «детей природы», этого нереального идеала гуманистов-мечтателей, у негров не оказалось»[84].

Торговцы, охотники за рабами и английские колониальные власти внесли новые мерила ценностей в эту страну — прежде всего представление о деньгах. В колониальный период возникли новые формы общественного разделения на богатых и бедных, которые покоились уже отнюдь не только на различии в количестве скота. Такое положение вещей стало тяжким наследием прошлого, сильно осложнившим включение нилотов в хозяйство и общественную жизнь Республики Судан, когда она получила независимость. Серьезные различия в культурном и общественном развитии между севером страны и областями нилотских народов на юге на таком историческом фоне не раз приводили к возникновению на юге страны сепаратистских движений. В последние годы, однако, начался процесс развития в области экономики и социальных преобразований, и прогресс здесь в немалой степени будет зависеть от того, насколько прогрессивные силы в Демократической Республике Судан будут в состоянии определять направление развития у себя в стране.

В нескольких милях к югу от Малакаля, вверх по течению Нила, там, где начинаются огромные болота, на западном берегу реки обитают шиллуки, а на восточном — динка и нуэры. У Нила направление течения здесь, на всем долгом пути к морю, неожиданно к меняется.

Река внезапно поворачивает и течет теперь на протяжении 140 километров с запада на восток, тогда как до тех пор господствующим было направление с юга на север. Меняется и ее название: до самого озера Альберт она называется Бахр-эль-Джебель, или Горный Нил — а не Белый Нил. Кроме того, здесь в 9°30′ с. ш. находится и геологическая граница, которая заметна и по флоре. Правда, особое значение здесь имеет и впадающая в Нил река Собат, многочисленные притоки которой стекают с плоскогорья в Южной Эфиопии, расположенного на высоте 2500 метров, и придают Нилу новые силы, растерянные им в болотах Сэдда. Подобно Голубому Нилу, Бахр-эль-Асфар (Желтая река), как называется Собат по-арабски, — настоящая горная река, и она разливается после первых тропических дождей летом. Впрочем, Собат удостоен той же чести, какая выпала на долю других притоков Нила: он был возведен в ранг одного из истоков великой реки. Русеггер высказал такое мнение еще в 1837 году, а сформулировал его как нельзя лучше францисканский монах Леон Аваншер в письме Хёйглину: «Собат и есть истинный Белый Нил Птолемея, истоком его является озеро или болото, которое видно с гор от Гобо».

Вторая нильская экспедиция Мухаммеда Али в 1841 году прошла почти сто километров вверх по течению Собата, прежде чем пороги и мели принудили ее участников повернуть назад. Почти через 14 лет после этого мальтиец Дебоно едва не потерпел полный крах, поскольку, пройдя через теснины вверх по реке, несмотря на то что живущие здесь банджак не советовали ему пускаться в путь, застрял в верхнем течении реки в песках пересохшего русла с февраля до начала дождей в августе.

Только во второй половине года по Собату можно добраться до Гамбелы (ее еще называют здесь Баро) у подножья эфиопских нагорий, когда река судоходна на протяжении более чем 500 километров. Благодаря этому в 1862 году путешествие Прюйсенера, а в 1874 голу экспедиция американского полковника Чарльза Шайе-Лонга, бывшего подчиненным генерала Гордона, завершились успешно, поскольку смогли продвинуться в глубь страны почти на 500 километров; однако об истинном истоке реки Собат ни тот, ни другой были не в состоянии сообщить что-либо определенное.

Близ впадения Собата в Нил и на берегах озера Но заросли тростника и амбача возвещают о приближении царства болотной растительности в Сэдде. Широкая река течет здесь лениво, уклон ее едва заметен, по обоим берегам множество застойных рукавов и стариц. Во время паводка она выходит из берегов, и русло ее цз-за отложения ила постоянно повышается, так что Нил течет словно меж двух дамб по местности, расположенной почти везде ниже уровня реки так же, как это можно часто наблюдать в Египте. Прорыв такой «дамбы» (а он случается порой «по вине» прошедшего гиппопотама) приводит к тому, что под водой оказываются обширные пространства, которые также испытывают на себе воздействие илистых наносов.

В сезон дождей равнина исчезает — она становится дном огромного озера, площадь которого превышает сто тысяч квадратных километров, и все это пространство зарастает настоящими джунглями из амбача (Aeschyпотепе elaphroxyloti), папируса (Суperus papyrus) и нильской капусты (Pistia stratiotes); здесь тысячи и тысячи переплетающихся водных проток, залитых маслянистой на вид водой. Меж ними — лагуны, наполненные гниющими растительными остатками, пронизанные удушающим, густым теплом; это настоящий рассадник возбудителей лихорадки и желудочных заболеваний, это дьявольский лабиринт для корабельщиков, на которых после захода солнца набрасываются тучи жаждущих крови комаров. Благоговейный ужас способен охватить всякого, кто целый день пробирается по узким проходам в густом море растений, где давящую на уши тишину лишь время от времени нарушает фырканье или глухой рев гиппопотама. В зарослях папируса высотой до 12 метров укрываются бесчисленные гигантские цапли, бакланы, нильские гуси, золотистые щурки, журавли, голубые зимородки, козодои, скворцы; этот чудесный мир — предел мечтаний любого орнитолога. В этих местах еще встречается даже исключительно редкий теперь молотоклюв. Гиппопотамы — единственные здесь млекопитающие, водятся они большими стадами; с шумом и сопеньем, пропуская воздух через ноздри, плавают они часами в темной воде. И сейчас еще местные жители утверждают, будто порой они, играючи, опрокидывают легкие челноки нилотов. Правда, многие рассказы путешественников красноречиво свидетельствуют, что крепкие нильские суда тоже бывали сильно повреждены при столкновении с этими многотонными колоссами и не могли продолжить свой путь. Вот, к примеру, что отмечал в своем дневнике Брён-Ролле: «… печальное состояние моих лодок, у одной из которых пробито днище (суденышко «проехало по гиппопотаму»), заставило меня двинуться в обратный путь»..

Из пресмыкающихся в болотах находят приют прежде всего огромные крокодилы, но кроме них там обитают также нильские вараны и гигантские питоны длиной до 8—10 метров. На приподнятых участках местности часто возвышаются конусообразные термитники высотой 4–5 метров, на которых обычно сидят, высматривая добычу, хищные птицы. В искусно построенном сооружении, состоящем из целой системы ходов, обитают миллионы земляных термитов (семейства Теrmitidae): при массовом размножении они могут нанести значительный ущерб. (В тропических странах причиняемый ими ущерб составляет 10 % от материала старых строений.) Многие путешественники повествуют в своих записках об этой напасти, причем нередко жертвой термитов становился собранный с невероятным трудом научный материал. Вот что сообщал Прюйсепер: «Порой от пары сапог, оставленных на ночь на земле, поутру можно было обнаружить лишь гвозди. Ковры, постельные принадлежности, одежда, продовольствие, книги, циновки, мебель — ничто им не помеха. Чемодан на полу уже через два — три дня будет съеден: днище его исчезнет, а содержимое превратится в прах. Стены жилища, сделанные из глины, бревна, из которых построены дома, солому, покрывающую крышу, — термиты все пожирают с невообразимой скоростью. Вещи будут в безопасности, лишь если подвесить их на веревках к потолочным балкам или же если поставить на стеллаж, ножки которого ежедневно надо очищать от результатов действий термитов».

И дальше он же выносит суждение: «Поскольку берега реки, помимо того, кишмя кишат скорпионами, пауками, многоножками и долгоносиками, можно сделать вывод, что берега Белого Нила относятся к местам, менее всего пригодным для жизни людей».

Огромное необозримое пространство болот — Сэдд — веками хранило тайну истоков Нила. Не одно путешествие завершалось здесь, в непроходимых зарослях папируса, а другие начинания терпели крах при столкновении с растительными заграждениями, созданными самой рекой. Пожалуй, первыми, кто безуспешно пытался найти истоки Нила, были уже упоминавшиеся два центуриона, побывавшие здесь по приказу императора Нерона.

Но и для всех остальных, кто почти через две тысячи лет после них пытался пройти вверх по течению реки, растительный массив Сэдда становился неодолимым препятствием. Кроме того, существовало еще одно обстоятельство, осложнявшее путешествия, — ветер. Тяжело груженным судам легче двигаться вверх по реке в зимние месяцы, когда им благоприятствуют постоянные северные ветры; правда, уровень воды в реке В это время минимален, и это сильно снижает маневренность барок в Сэдде. Повороты каналов в зарослях папируса также заставляют капитанов то и дело менять курс, идти очень острым галсом. Брён-Ролле, например, удавалось, несмотря на неимоверные усилия всей команды, продвинуться по Сэдду за день всего на пол-лье.

Но все же наибольшую опасность для судоходства представляют растительные плотины, которые могут полностью перекрыть русло реки и даже изменить его. Швейнфурт пишет о причине их возникновения: «Густая масса мелких водяных растений, плавающих на еще свободной поверхности (обычно это лемма, азолла, юсьена и т. п.), образует кашеобразную, киселеподобную субстанцию, которая существенно способствует соединению этих растений в настоящие настилы. Такая травянистая каша заполняет, подобно замазке, все проходы и щели между островками амбача или другой водяной растительности, а островков таких встречается тем больше, чем сильнее изгибы берегов, чем менее доступны для течения образующиеся заводи».

Травянистые массы, порой до нескольких километров шириной, бывают ветром или паводком оторваны от «родных мест» и образуют запруду еще в каком-либо месте; такие преграды из амбача, папируса, нильской капусты и водяного гиацинта (Eichhornia crassipes) останавливали даже пароходы — совсем как паковый лед в северных морях.

В 1864 году, например, такой барьер перегородил реку, и командам тридцати (!) судов потребовалось пять недель непрестанной работы, чтобы прорубить в нем канал. Когда Бейкер, возвращаясь от озера Альберт, наткнулся на подобную естественную плотину, ему также потребовалось целых два дня, чтобы преодолеть преграду. Бейкер отметил в дневнике опасное сильное «подземное» течение: «Река неожиданно исчезла: Белый Нил, казалось, перестал существовать. Плотина здесь была шириной в три четверти мили, совершенно твердая и заросшая уже высоким камышом и травой, так что она как бы являлась непосредственным продолжением обоих берегов реки… В прошлом году большая дахабийе (барка), груженная слоновой костью, была затянута под такую плотину течением — произошло это на пути из Гондокоро вниз по реке; ее затянуло туда, и никто ее больше не видел… Матросы говорили мне, что на той стороне естественной запруды находили мертвых гиппопотамов, попавших под нее».

В 1870 году военной экспедиции под руководством Бейкера, посланной египетским хедивом Исмаилом с целью пресечь работорговлю и подчинить земли в верховьях Нила, пришлось прокладывать себе путь через практически недоступную для навигации Жирафовую реку (Бахр-эз-Зераф), поскольку Горный Нил (Бахр-эль-Джебель) оказался полностью запружен растительными барьерами и непроходим. Но в феврале экспедиция все же застряла, а начавшийся сезон дождей обрек ее на почти годичное прозябание в этих зараженных лихорадкой болотах. Тот же Исмаил-паша в 1874 году повелел ликвидировать непроходимую запруду, на что потребовалось несколько месяцев, но уже в 1878–1880 годах, в результате невероятно сильных дождей в области экватора и из-за подъема уровня озера Виктория, Экваториальная провинция[85] оказалась опять отрезана от внешнего мира, так как судоходство было прервано в связи с образованием новых растительных плотин — сэддов. В августе 1878 года еще удалось прорвать заграждение из плавучих травяных островов (их называют «тауф»), хотя, как сообщал Р. У. Фелкин, судно в течение 40 дней вообще не могло никуда двинуться. Но вскоре водная трасса вновь оказалась полностью перекрыта, и это стало причиной трагедии, которая неизменно связана с Сэддом. Итальянец Ромоло Джесси, губернатор, поставленный египетскими властями, обследовал озеро Альберт после Бейкера и в 1876 году на обратном пути из внутренних областей континента застрял со своим отрядом и четырьями барками в Сэдде. В этом страшном плену в последующие три месяца из 500 человек команды и участников экспедиции от голода, тифа и желтой лихорадки умерло 400. Оставшиеся в живых питались травой и мясом погибших, пока австриец Эрнст Марно, плывший на пароходе «Бурдейн», 4 января 1881 года не спас их, превратившихся в ходячие скелеты, от верной гибели. Джесси был среди живых, однако в апреле 1881 года и он, полностью истощивший жизненные силы, обрел вечный покой, скончавшись в Суэце вследствие выпавших на его долю испытаний.

В 1903 году англичанам, помнившим, как однажды экваториальные области оказались отрезанными от остального мира (этого они не могли более позволить ни по экономическим, ни по политическим причинам), удалось с огромными трудностями пробить через эти болотные заросли постоянный судоходный канал. Учитывая местные условия, были сконструированы колесные пароходы с расположением колес на корме и очень малой осадкой, причем днище этих пароходов было оббито листами меди, что позволяло им легко скользить по отмелям. И до сего дня эти пароходы остались надежным средством сообщения между Хартумом и Джубой, конечным пунктом на нильской транспортной линии. К такому «динозавру» подцепляют еще до десятка барж, и он одолевает путь от Кости до Джубы за девять — двенадцать дней. Но как и прежде, кораблю и его команде приходится вести борьбу с плывущими по реке островками нильской капусты — в наши дни, их, правда, задерживает плотина близ Гебель-Аулия, в 48 километрах от Хартума.

Слух подтверждается

До февраля 1863 года происхождение «реки близ Гондокоро», то есть Бахр-эль-Джебеля, оставалось неизвестно. Когда же туда в конце своего знаменитого путешествия прибыли Спик и Грант, в историю географических открытий Африки была вписана одна из самых значительных глав. Правда, оба исследователя не смогли пройти вдоль всей реки от озера Виктория до Гондокоро. В их логических умозаключениях было одно упущение, которое скептики немедленно засчитали им как серьезный недостаток: путешественники ушли в сторону от реки у порогов Карума и вернулись на ее берега уже в Фалоро, фактории торговца слоновой костью Дебоно, расположенной на 3°32′ с. ш. Среднее течение реки с большим озером Лута-Нзиге (озером Альберт), о котором Спик навел подробнейшие справки в Караг-пе, Буньоро и Буганде, было им отмечено на карте. И он на удивление точно нанес его в том месте, где оно находилось по свидетельству ньоро; назвал он его «Малое Лута-Нзиге, или подпруженный участок Нила».

Бейкер писал по этому поводу: «Как Спик, так и Грант придавали этому Лута-Нзиге большое значение, и первый из них весьма сожалел, что им не удалось продолжить свое путешествие. Он предвидел, как кабинетные географы, с такой легкостью путешествующие, устроившись в уютном кресле, ткнут пальцем в карту и спросят его, почему он не прошел от того пункта до этого? И почему не добрался по Нилу до Лута-Нзиге, а от этого озера и до Гондокоро? Но в данных условиях Спику с Грантом никак нельзя было пройти вдоль Нила от порогов Карума: тамошние племена были в состоянии войны с Камраси[86], и потому чужеземцы не могли продвигаться через их территорию».

В Гондокоро оба исследователя встретили своего друга и соотечественника Сэмюэля Уайта Бейкера с женой, которые весь предшествующий год обследовали стекающие с Эфиопского нагорья притоки Нила и собрали богатейший картографический материал. Они как раз собирались отправиться навстречу Спику и Гранту, поскольку были снабжены необходимым снаряжением и запасами продовольствия для этих путешественников, чье прибытие уже ожидалось с некоторым беспокойством (они не подавали о себе вестей целых два с половиной года). Но хотя Бейкер был искренне рад возвращению друзей в добром здравии, в строках его дневника звучит разочарование, что загадка Нила разрешена без его участия: «Я подумал, что великое дело завершено и что больше исследовать нечего, и оттого вовсе пал духом; я даже сказал Спику: «Неужели на мою долю не достанется и одного лаврового листика?»

Но оба путешественника заверили Бейкера, что крайне важный участок течения реки еще предстоит обозначить на картах.

Спик был твердо убежден, что Лута-Нзиге, благодаря своим большим запасам воды, — один из источников полноводности Нила. Он поведал Бейкеру все детали, которые могли бы пригодиться тому в его путешествии. Грант даже передал Бейкеру собственноручно изготовленную копию снятой ими карты. Оба действовали бескорыстно, «из искренней любви к географической науке», и обоих, естественно, интересовал неизвестный участок Нила, который не удалось нанести на карту во время их путешествия (что действительно вызвало нападки со стороны географов-теоретиков).

Отъезду Бейкера из Гондокоро, однако, предшествовало такое дурное предзнаменование, что любой другой менее энергичный человек, возможно, отказался бы от самой мысли о путешествии. Он намеревался добраться в Фалоро, расположенное южнее, а затем идти дальше под охраной хорошо вооруженного отряда, но эти планы потерпели крах еще в Гондокоро. В то время торговля слоновой костью отступила на задний план перед более прибыльной охотой на рабов. Грабительская, разбойная система закабалила все народы в верховьях Нила — одни сами позволили торговцам передвигаться по их землям, других же силой заставили сделать это. Поэтому теперь африканцы не доверяли ни одному европейцу, стремящемуся проникнуть на территорию, из которой высасывали кровь укрепленные зерибы, — каковы бы ни были намерения этого европейца. А соперничавшие друг с другом компании также были едины в своем желании любой ценой сорвать подобные предприятия.

Бейкер отмечал в этой связи: «В тот самый миг, когда они выказывали полное дружелюбие, они искали способы и средства, как бы меня обмануть и не пустить меня на эту территорию. Они понимали, что, как только я попаду в глубинные районы, торговля слоновой костью на Белом Ниле перестанет быть тайной и ужасы работорговли будут раскрыты и, весьма вероятно, при посредничестве европейских держав с этим будет покончено; потому они и объединились, чтобы помешать мне двигаться вперед, а еще лучше — полностью привести к краху мою экспедицию».

Отряд, навербованный Бейкером («сплошь достойные презрения хартумские бандиты, привыкшие убивать и грабить во время торговых операций на Белом Ниле»), взбунтовался и присоединился к торговцам и прочему сброду. С остатком людей, про которых Бейкер, однако, знал из верных источников, что они также взбунтуются, дойдя с ним до страны лотуко, он все же отправился 26 марта 1863 года из Гондокоро на восток — хотя у него не было ни проводников, ни переводчика, ни носильщиков из числа местных жителей, да к тому же торговцы пригрозили ему, что натравят на него нилотов-эллирия, своих союзников. Прямой путь на юг был для него закрыт людьми торговца Дебоно, отправившимися в свою факторию Фалоро. И хотя они всего несколько недель назад сопровождали Спика и Гранта оттуда до Гондокоро, теперь они оставили Бейкеру записку, что «если я пойду вслед за ними (по намеченному мною маршруту), они будут стрелять в меня и моих людей, потому что они не потерпят у себя в стране английских шпионов».

Экспедиция превратилась в состязание, кто скорее достигнет перевала — Бейкер должен был обогнать «турок», чтобы успеть первым пройти в долину, где жили эллирия. В противном случае местное население, подстрекаемое «турками», безо всякого труда положило бы конец экспедиции, просто сбросив всех в глубокое ущелье.

После множества злоключений Бейкеру удалось все же достичь перемирия и с отпетым негодяем по имени Ибрагим, которому купцы поручили возглавить торговый караван, и с его подчиненными — правда, мирные отношения основывались лишь на материальной основе… И хотя Бейкеру постоянно приходилось терпеть с его стороны притеснения, вмешательство в свои дела, он был вынужден присоединиться к каравану Ибрагима, чтобы продвинуться еще дальше на юг. С одной стороны, маленький и плохо вооруженный отряд Бейкера не смог бы противостоять нападению воинов-лотуко, ожесточенных грабежами и убийствами «белых», с другой — у него не было необходимого числа носильщиков. Бейкер огорченно писал: «Мне приходится оставаться с главой каравана в добрых отношениях, поскольку я завишу от него во всем, что касается переводчика и носильщиков».

В довершение околели и тягловые животные, и верховые лошади, и мулы — из-за укусов мухи цеце и из-за повышенной влажности в это время года. Правда, Бейкер предвидел это, но он надеялся, что успеет добраться до резиденции Камраси. По названным причинам его путешествие затянулось на многие месяцы, и в результате он застрял из-за начавшегося сезона дождей в стране лотуко и оббо, в 80 милях к юго-востоку от Гондокоро. До начала января и думать не приходилось о том, чтобы форсировать реку Асва — стремительный поток глубиной до пяти метров.

Здесь, в стране лотуко (в районе теперешнего города Торит, на крайнем юге современной Демократической Республики Судан) Бейкер узнал от одного из местных жителей о некоем селении Магунго далеко на юге, откуда привозили раковины, выполнявшие роль денег. Расспросы привели Бейкера к выводу, что «большая вода» близ Магунго — вовсе не крупная река, а искомое «ньянза», или озеро. Еще больше укрепило его в этой мысли сообщение, что туда приплывали на больших лодках белые люди (вне всякого сомнения — арабские торговцы), которые обменивали раковины и жемчужины на слоновую кость.

Накануне выступления отряда в дальнейший путь на юг успех экспедиции вновь оказался под угрозой из-за неблагоприятных обстоятельств. Путешественников трясла лихорадка, а хинин уже давно кончился, «турки», бывшие под началом Ибрагима, перенесли свои бандитские вылазки в деревни парода мади, расположенные как раз к югу от этих мест, — причем именно эти деревни регулярно опустошали прежде молодчики Дебоно. Из-за всего этого местные жители с подозрением относились ко всем членам торгового каравана. Но наибольшее сопротивление людей Ибрагима, нежелание отправляться в Буньоро вызвала весть, что в прошлом году, сразу же после прибытия Спика и Гранта в Гондокоро, отряд Дебоно вместе с непокорным, мятежным Руонго (братом Камраси) напал на резиденцию вождя Камраси и уничтожил там до трехсот человек. Камраси, разумеется, должен был предположить, что его обидчики были посланы Спиком.

Лишь неудачи Ибрагима, пытавшегося скупить в окрестностях слоновую кость, и обещание Бейкера снабдить его в Буньоро пятью тоннами этого товара заставило всех двинуться, наконец, в южном направлении. Выжигая на своем пути густо заросшую травой саванну, отряд вышел 22 января 1864 года на восточный берег Сомерсет-Нила, или Виктория-Нила, и отправился по нему в сторону порогов Карума. Но переправиться через реку им было нельзя, так как вождь Камраси после вероломного нападения в прошлом году под страхом смерти запретил чужестранцам появляться в его владениях.

Как и Спик, Бейкер отметил, что живущие по берегам реки ньоро носят одежду из луба. Но Виктория-Нил был важным рубежом не только в том, что касалось типа одежды. Здесь же проходила языковая граница между пилотскими языками на севере и языками банту на юге. У живущих рядом народов можно было установить и имеющиеся различия в их хозяйственной деятельности: к югу от Виктория-Нила, в Буньоро и Буганде, на плодородных участках земли выращивали батат и бананы — главные источники пропитания здесь, а к северу от Нила, в области саванн, на первом плане были посевы зерновых (у бари, лотуко, мади).

Лишь через девять дней, получив разрешение Камраси, удалось продолжить путешествие на юг. В каждой деревне имелись носильщики, готовые оказать помощь экспедиции, но Камраси все еще опасался предательства и потому под любыми предлогами оттягивал отправление экспедиции. Бейкер волновался не без основания. Ведь речь шла о том, чтобы на обратном пути успеть перебраться через Асву до начала паводка, а значит — встретить у Гондокоро суда, приходившие каждый год, чтобы пополнить запасы путешественников.

«В нашем теперешнем ослабленном состоянии нельзя оставаться в Африке еще на год без хинина — это означало бы для всех верную смерть. Важно во что бы то ни стало выиграть время. А перед нами простирается земля, где еще не ступала нога белого человека, и расстояние, которое предстоит преодолеть, неопределенно».

После аудиенции в Мрули, столице ньоро, у подставного вождя Камраси (эту роль сыграл один из его братьев) Бейкер вновь попытался получить разрешение отправиться к Мвута-Нзиге — так называли озеро в этих местах. В результате долгих, изматывающих переговоров Бейкер вместе с женой смог выехать из Мрули на волах в сопровождении отряда из тринадцати человек. Путь шел по долине реки Кафу (или, как ее. называл Бейкер, Кафур) в юго-западном направлении. Но поскольку каждую ночь носильщики удирали восвояси, драгоценные утренние часы тратились на поиски новых носильщиков. И лишь 15 марта 1864 года Бейкеру, первому из европейцев, посчастливилось увидеть с высокого обрыва «огромное водное пространство». В своем дневнике он так описал это мгновение: «А там, далеко внизу, лежало, подобно морю ртути, огромное водное пространство — на юге и юго-западе безграничная гладь озера уходила за горизонт, сверкая на полуденном солнце, а на западе, в пятидесяти — шестидесяти милях, из глубины озера вздымались синие горы на высоту около семи тысяч футов (около 2100 метров. — В. Б.) над уровнем воды. Англия покорила истоки Нила».

Ньоро называли это озеро Мвута-Нзиге — «Губитель Саранчи», поскольку оно, благодаря своему расположению и размерам, представляло собой естественный барьер для распространения все уничтожающей на своем пути саранчи. Арабам же это пресноводное озеро было известно под названием Бахр-эль-Малах, или «Соленое озеро», поскольку они- видели, что местные жители из-за неприятного вкуса озерной воды предпочитали пить из источников или из ручьев, а по берегам озера находились месторождения каменной соли. Бейкер (он назвал озеро Альберт-Ньянза) открыл второе по величине озеро Центральной Африки в бассейне Нила.

Бейкер в принципе правильно оценил значение озера Альберт как «грандиозного резервуара Нила», хотя он сильно преувеличил и объем воды в нем, и его размеры. По его подсчетам, ширина озера превышала сто километров, а длина — в соответствии со свидетельствами ньоро, которые утверждали, что озеро доходит до Карагве, где правил вождь Руманик, — около 580 километров! Это примерно в одиннадцать раз превышает действительные размеры озера — оно было бы тогда примерно таким же по площади, как озеро Виктория. Подобное преувеличение дало повод к тому, что через пять лет стали ошибочно утверждать, будто озеро Альберт составляет единое целое с озером Танганьика.

Лишь через двенадцать лет после этого европеец смог объехать озеро Альберт; это был Джесси, а следом за ним, в 1879 году — Мейсон и Эмин-паша. Джесси двигался вдоль восточного берега до южного конца озера, пока путь ему не преградили густые заросли амбача. Однако он смог все же определить положение южного берега озера Альберт — 1° с. ш., то есть там, где он на самом деле и находится. О реке, впадающей с юга в озеро, ньоро не смогли ему рассказать.

Но вернемся к Бейкеру. Он вместе со своими спутниками с триумфом спустился к берегу озера, в рыбацкую деревушку Ваковия (к югу от порта Бутиаба), которая, как и прочие селения на берегах этого озера, доставляла своим обитателям средства к существованию благодаря двум дарам природы — рыбе и соли.

Бейкер пишет: «Все кругом пропахло рыбой — и все кругом говорило о настоящем рыболовецком промысле, не имеющем ничего общего с благородным умением англосаксов обращаться с удочкой и наживкой; нет, здесь к хижинам прислонены гарпуны, подвешены для просушки снасти толщиной в мизинец, а к ним привязаны железные крючки такой величины, что это говорило об огромных размерах обитателей озера Альберт».

Под «огромными обитателями» подразумевались отнюдь не гиппопотамы, на которых охотились также с помощью мощных гарпунов, стоявших наготове вокруг, — речь шла об огромной рыбе под названием нильский окунь, или, по-местному, баггера.

Близ Магунго, около впадения Виктория-Нила в озеро Альберт, местные жители построили в воде настоящие промысловые рыболовецкие сооружения — громадные ловушки для рыбы, окруженные специальными ограждениями. В наше время рыболовство в крупных озерах приобретает все большее значение, поскольку рыба хорошо дополняет рацион питания местных жителей. Четвертая часть ежегодно вылавливаемой рыбы идет теперь на экспорт, особенно в Республику Заир, — это и копченая, и сушеная, и соленая рыба. Кооперативы рыбаков сдают улов на вновь построенные предприятия по переработке рыбы (например, в Нтороко); строятся новые коптильни и фабрики рыбной муки, на будущее также запланировано сооружение новых предприятий.

Относительно добычи соли Бейкер сообщал, что из ям выбирают черный песчаный ил, который как следует промывают, а образовавшийся рассол затем выпаривают. Продукт переработки, которой занималось здесь все население, был белым, но на вкус очень горьким, хотя он и определял характер торговых взаимоотношений побережья с хинтерландом. Поскольку в странах на востоке Экваториальной Африки соль — дефицит, она составляет там, где ее находят, основу для прибыльной торговли. В Кибиро, одном из селений к северу от Ваковия, добыча соли стала предметом настоящей промышленной переработки. Соль в плитах по 2–4 килограмма, упакованных в банановые листья, обменивали в Уганде преимущественно на «чистые деньги», то есть на раковины каури. Торговые связи местных соледобытчиков выходили при этом далеко за пределы озера, в страну лура (одного из нилотских народов), а также в области, расположенные к северу от Виктория-Нила.

Близ Магунго пораженный Бейкер увидел впадающий в озеро Нил не тем бешено несущимся потоком, каким он оставил его у порогов Карума, а почти неподвижным, застойным водоемом. Поэтому он решил отмести прочь все возможные сомнения и найти тот «большой водопад», о котором говорили ньоро. Началось плавание на лодках вверх по реке, хотя все немало страдали от коварной болотной лихорадки. На третий день этого путешествия по реке нильская капуста стала проплывать мимо лодок все быстрее, что говорило об убыстрившемся течении, а нарастающий шум падающей воды говорил, что и сам водопад находится недалеко. Когда же лодки, с трудом преодолевая теперь уже пенившуюся воду, добрались до поворота реки, путешественникам открылся вид, который по сей день великолепнее всех на Ниле. Однако здесь по праву надо предоставить слово самому исследователю, ослабевшему от лихорадки, настрадавшемуся, и его достойной всякого уважения супруге: «По обе стороны реки высились утесы, заросшие лесом, они круто вздымались примерно на высоту в 300 футов; из зелени листвы торчали скалы, а река, грохочущая в ущелье, что рассекло утесы прямо перед нами, и сужающаяся вследствие очень сильного течения, была заключена в теснину шириной едва ли в 150 футов; с яростным ревом проносилась вода через нее, между утесами, и потом низвергалась с высоты примерно 120 футов в темную бездну. Падающая вода была белопенной, что производило великолепное впечатление, поскольку она резко выделялась на фоне темных утесов, которые окружали реку подобно крепостным стенам, — довершали же всю эту картину исполненные грациозности тропические пальмы и дикие бананы. Это самый большой водопад на Ниле, и в честь выдающегося президента Королевского Географического общества я назвал его, как самый важный объект на всей реке, водопадом Мерчисона».

Наконец была окончательно разрешена тайна большого различия в перепаде высот (на целых 515 метров) на расстоянии 480 километров между озерами Виктория и Альберт. (Обмеры Спика и сделанный им вывод, что «река падает на тысячу футов по высоте над уровнем моря», были блестяще подтверждены Бейкером, измерившим перепад высот в 1275 футов!) Из них на протяжении 65 километров Нил нисходит по «лестнице» из порогов и пенящихся ступенек мелких водопадов в Центральноафриканский грабен. Он опускается по грандиозной рампе из коренной скальной породы, верхний и нижний концы которой смогли исследовать в те годы английские путешественники Спик, Грант, а за ними следом и Бейкер, доказав, что это и есть та самая «река у Гондокоро».

После открытия Бейкера прошло более ста лет. Но и теперь водопад Мерчисона завораживает всякого, кто любуется им. Как и прежде, река ниже скалистой преграды — место сбора бессчетного числа крокодилов и гиппопотамов, настоящий рай для них, поскольку корм, которым богата вода, что называется, сам «льется» им в глотку. И до сих пор верно тогдашнее наблюдение Бейкера: «Нигде не видел я столь выдающегося парада крокодилов, как там, по берегам реки, на любой песчаной отмели; они лежали словно бревна, тесно друг подле друга, и лишь на одном берегу мы насчитали двадцать семь особей исключительно больших размеров».

Статус национального парка гарантирует здесь сохранность богатства фауны. Тысячи туристов из всех стран света посещают ежегодно этот парк, расположенный по обе стороны Виктория-Нила на площади в 3900 квадратных километров; они едут до водопада 14 километров на небольших моторных лодках вверх по реке, — пожалуй, этот участок Нила вообще производит наиболее сильное впечатление. После невообразимо сильных дождей 1961–1965 годов вода прорвала с северной стороны ход для еще одного водопада, и теперь она бушует в двух рукавах, вытекающих из одного узкого прохода в скале. Сооруженные совсем недавно смотровые площадки на высоких берегах открывают грандиозный вид на Нил. Слоны подходят прямо к уступам скал, гиппопотамы, так же как и во времена Бейкера, погружаются в бурлящие воды реки, в которых водится доисторический нильский окунь длиной до двух метров — на радость любителям-рыболовам и крокодилам! Крокодилы раскрывают лучам солнца свои жуткие пасти с острыми зубами, которые обследуют деловитые волоклюи; они проплывают мимо на плавучих папирусных островках, а на берегах реки появляются то буйволы, то жирафы, то водяные козлы — они приходят на водопой.

23 марта 1865 года Бейкер возвратился в Гондокоро, завершив исключительно трудный путь, проделанный им по суше. Два года без трех дней провел он в этом путешествии. В наши дни по шоссе из Джубы в Нимуле тот же путь длиной в 200 километров на автомобиле занимает четыре — пять часов, а затем, пересев на нильский пароход, уже через несколько часов попадаешь на озеро Альберт.

Еще один участок Нила не давался исследователям, а именно от порогов выше Гондокоро, где и Миани пришлось все-таки продолжить свой путь по суше до самого озера Альберт. Участок до Беддена (примерно в 35 километрах южнее Джубы) еще можно было одолеть, хотя и с огромным трудом, как свидетельствует сообщение английского врача, миссионера Фелкина, датированное 1881 годом: «Подъем вверх по течению, через пороги близ Беддена, весьма опасен. Вода ревет и пенится невероятно, со всех сторон громоздятся утесы, а между ними — лишь узкие проходы, по которым и должна пройти лодка. При форсировании порогов туземцам, которые тянули лодку, пдя по берегу, пришлось к тому же преодолевать эти утесы; еще одним препятствием были деревья, росшие у кромки воды. Но хотя нас несколько раз ударило о скалы и лодка наполнилась водой, она все же не перевернулась. После захода солнца наше путешествие стало еще более опасным. Туземцы зажгли факелы, красноватые отблески которых падали на их темные фигуры и на каменные глыбы фантастических форм в клокочущей воде; сквозь рев потока мы временами слышали скрежет каната или резкий окрик старшого, надсмотрщика, который понукал людей тянуть изо всех сил: «Турр, турр авафе кавам! (Взяли, взяли— тащи скорей!)»».

На все это потребовалось одиннадцать часов. Пороги у Беддена пришлось все же обойти по суше, а дальше Нил вновь был судоходен до Кири. Следующий участок до Дуфиле (теперь это Нимуле — конечный пункт судоходства от озера Альберт) непригоден для движения любого судна, потому что река несется здесь между утесами, проточив каньон глубиной 70 метров; она мчится, пенясь на бесчисленных скалистых выступах, вздымающихся тут и там над поверхностью воды. Последний неизвестный для европейцев участок течения выше Нимуле, который оказался судоходным до самого озера Альберт, первым обследовал на лодке Джесси в 1876 году.

В 1869 году на верхнем Ниле еще раз появился Бейкер; на этот раз, правда, в качестве начальника крупной военной экспедиции египетского хедива Исмаила-паши, которая была послана с целью искоренить работорговлю, а главное — открыть земли для египетских торговцев вплоть до Буньоро (а следовательно, для укрепления влияния Египта в этих местах). Первая из названных целей была предварительным условием для получения очевидных экономических выгод, которые Англия собиралась гарантировать для себя путем установления влияния хедива; свидетельство тому— вот эти строки, написанные Бейкером: «… население здесь скудно, а товары наихудшие; люди исполнены пороков и лени… Первый шаг, какой надлежит сделать для улучшения жизни диких племен на Белом Ниле, — уничтожить торговлю рабами… Как только работорговля сойдет на нет, сразу откроются перспективы торговли слоновой костью. Если бы заставить уйти отсюда враждующие друг с другом торговые компании и осталось бы одна-единственная компания, заинтересованная в торговле, туземцы не стали бы обменивать слоновую кость на скот, они брали бы взамен и другие товары».

При этом с сопротивлявшимися такому давлению африканцами обращались довольно-таки бесцеремонно, как свидетельствуют многие дневниковые записи, пестрящие сведениями о постоянных стычках и конфликтах. И тем не менее Бейкеру не удалось подорвать власть работорговцев, а с местными властями из-за своего вздорного характера он ладил плохо. К владениям хедива Бейкер смог присоединить земли до 2° с. ш., а в отдельных местностях создал военные опорные пункты. Жители завоеванной провинции должны были платить египетскому правительству ежегодную дань — определенные количества сорго, или дурры. Общественные отношения в племенах, которых коснулись нововведения, стали сильно меняться из-за навязанной африканцам структуры управления. Сговорчивым старейшинам-шейхам дарили длинные рубашки красного цвета — в знак особого почета. Отныне следовало выказывать особое почтение этим людям, тогда как прежде знаки внимания полагалось проявлять только при встрече с буиитом[87], или местным шаманом. А титул шейха давали в знак поощрения тому, кто обещал поставлять новым властям слоновую кость, рабов и коров.

В 1869–1872 годах Бейкер фактически стал основателем Экваториальной провинции, которая была присоединена как самостоятельная административная единица к Египетскому Судану. Пусть все это предприятие стоило правительству 20 миллионов франков — ему, однако, удалось довольно легко и быстро стать обладателем огромных земель. Правда, господству египтян в Буньоро не суждено было стать прочным. Уже Бейкеру пришлось покинуть Масинди. Остались лишь три укрепленных поста, и в 1878 году при преемнике Бейкера, Чарлзе Гордоне, правый берег Виктория-Нила стал границей египетских владений. Гордон-паша был объявлен в феврале 1877 года генерал-губернатором Египетского Судана. А в марте 1878 года он назначил Эмин-пашу губернатором Экваториальной провинции, после того как тот совершил, уже в правление Гордона, далекие инспекционные путешествия, добравшись, в частности, и до верховного вождя (кабаки) Мтесы в Буганде; тогда же он сумел восстановить хорошие отношения с правителем Буньоро Кабрегой (Каба-Регой). Сколь важны были эти отношения с Буньоро и Бугандой, а значит и с восточным побережьем Индийского океана, выяснилось позже, когда вспыхнуло махдистское восстание.