Камелия

Глава двадцать пятая

Когда машина повернула к «Окландз», Мэл выпрямилась на заднем сиденье, жадно осматривая все вокруг. Тронутый ее нескрываемым восторгом, Магнус замедлил ход, чтобы она смогла все рассмотреть.

— Вон там барсучья нора, — сказал он, указывая в сторону леса, находившегося справа от дороги. — Летом я видел там маму с детишками.

Мэл радостно улыбнулась. Все было в точности так, как и три года назад, когда она увидела все это впервые: золотые, оранжевые и темно-красные листья, запах влажной земли и успокаивающий шелест верхушек деревьев. Даже Магнус был таким же. У него появились новые морщины, и после удара он хромал, но, несмотря на это, он был таким же крепким, как и раньше. Даже от его пиджака пахло древесиной и свежестью, как в тот день, когда он предложил ей работу.

— Иногда я сомневалась, что когда-нибудь увижу тебя снова, — проговорила Мэл, глубоко вздохнув.

Было второе октября. Прошло восемь дней с тех пор, как Эдвард увез ее из Фулхема. Она оставалась в больнице до тех пор, пока зажила нога. Ей нравилось там. Раны заживали, и у нее было много времени, чтобы все обдумать.

Когда Конрад перед отъездом в Лондон рассказал ей о встрече в «Окландз», она была поражена его смелостью. Уверенность в том, что рядом есть преданный друг, помогла ей быстрее выздороветь. Камелия была еще больше шокирована, когда Конрад сообщил ей, как Ник совершил путешествие в ее прошлое. Она думала, что Ник все еще обижен на нее. На следующее утро от него пришло длинное любовное письмо, в котором он подробно рассказывал о деталях поисков. Он писал о том, что сожалеет о тех словах, из-за которых Мэл пришлось уйти из «Окландз». Он надеялся, что они смогут начать все сначала, когда ей станет лучше.

Мэл было интересно, что же хотели сказать ей сэр Маелз и Хелен. В больницу к ней каждый день приезжал только Магнус. Они снова были вместе. Мэл поразилась тому, как быстро Магнус оправился после удара, а он, в свою очередь, был поражен тем, как изуродовано ее лицо. Частично он чувствовал в этом и свою вину. Но с каждой встречей забывались грустные эпизоды прошлого года. С каждым днем Камелия чувствовала, как заживают ее телесные и душевные раны. Тайны прошлого и будущее могли подождать.

— Вот мы и приехали. — Магнус остановился прямо перед домом, чтобы Мэл могла видеть долину. — Я думаю, что там, наверху, знали, что сегодня ты возвращаешься домой, поэтому они устроили солнечную погоду специально для тебя.

Слезы стояли в глазах Мэл. Не только потому, что здесь было гораздо красивее, чем она себе представляла. Скорее всего, ее тронуло то, что Магнус назвал «Окландз» ее домом. Над зелеными пышными холмами оранжевым мячиком висело солнце, готовое вот-вот зайти. Розовые нитки облаков растянулись по ярко-голубому небу. То тут, то там проглядывала река, сияя на солнце, но волшебнее всего была осенняя красота сада. Сильный ливень не повредил большие хризантемы и маргаритки, на клумбах все еще виднелись розы. На стенах дома дикий виноград стал красным, пираканта украсила себя алыми ягодами. Каждое дерево, казалось, выбрало себе разные оттенки желтого, оранжевого или золотистого, чтобы превзойти соседа.

— О Магнус, — прошептала Камелия, — это рай.

— Это прохладный рай, — рассмеялся он. — А Джоан и Антони будут на седьмом небе от счастья, когда тебя увидят.

Магнусу всегда было сложно говорить о своих чувствах. Рут часто смеялась над ним из-за этого, говоря, что у него их вообще нет. Навещая Мэл в больнице, Магнус сообщил ей обо всех недавних событиях. Но ему было сложно рассказать о том, что последние несколько недель он чувствовал себя юношей.

Все началось с приезда Хелен. Они вместе пообедали, потом поехали выбирать коттедж. Магнус ходил на съемочную площадку, чтобы посмотреть, как Хелен работает. Но больше всего их сблизило обоюдное желание найти Мэл. Он не мог объяснить, какой восторг и возбуждение охватило их, когда они раскрыли пакет с письмами из «Ньюз оф зе ворлд». Там были десятки писем, в основном от благоговеющих перед сценой подростков. Грустно было читать письма от бывших танцовщиц, которые утверждали, что участвовали с Хелен в шоу. Но радость быстро перешла в горькое разочарование, когда они не нашли там письма от Мэл.

Дни проходили, и они поняли, что Мэл либо не читала газету, либо, хуже того, не хотела с ними общаться, и тогда они загрустили еще больше. Хелен предложила нанять частного детектива и дать объявления в газеты. Ее решимость поддерживала Магнуса, но в то же время его неприязнь к Эдварду иногда доходила до ненависти.

Внутренний голос подсказывал Магнусу, что он разгадал истинную натуру этого человека, но иногда ему казалось, что это всего лишь ревность. Ему не понравилось, что Эдвард приехал в коттедж Хелен. Манинг принял как должное то, что может остановиться в нем на время съемок, и четко дал понять Магнусу, что ему в этом доме будут не рады. Красивая внешность, безупречная одежда и изысканные манеры — все это раздражало Магнуса, но больше всего в Эдварде его бесило чувство собственника по отношению к Хелен.

Днем, через несколько часов после того, как Мэл нашел фермер, в «Окландз» приехала полиция, чтобы допросить Магнуса. Он был потрясен, узнав, что на Мэл напали и она лежит в больнице Бата. Но когда ему сказали, что в этом замешан Эдвард, Магнус готов был его убить. Когда на следующий день ему передали, что Мэл не хочет никого видеть, он пришел в отчаяние.

Теперь он благодарил Бога за то, что в эту историю вмешался Конрад. Этот парень очень переживал за Мэл, и он был прав, когда настоял на встрече.

Они словно на американских горках пронеслись через грусть, гнев, ненависть и подозрение, а затем наступила радость. Вряд ли что-то могло тронуть Магнуса больше, чем тот момент, когда он увидел Мэл в больнице. Вся в синяках, избитая, она приветливо протянула к нему руки. Тогда он понял: не важно, дочь она ему или нет, она уже стала членом его семьи.

Но Конрад сказал правду — Камелия была на грани нервного срыва, как бы она ни старалась доказать обратное. Магнус надеялся, что Хелен и Маелз, о чем бы они ни сообщили ей, не усилят ее страданий.

— Добро пожаловать домой, Мэл! — послышался голос Джоан Даунис, прежде чем Камелия успела войти в холл, опираясь на руку Магнуса. Экономка бросилась вперед, ее круглое лицо светилось от счастья, глаза сияли под очками. — Ты даже не представляешь, как мы по тебе скучали! Боже, как же я рада, что ты вернулась!

Она крепко обняла Мэл. Потом вышел Антони. Его длинное лицо было, как всегда, печальным, но глаза радостно смеялись.

— Ма шерри, — произнес он по-французски, целуя Камелию в обе щеки, а затем, взяв ее за локти, пристально вгляделся в лицо. — Красива, как всегда.

Мэл засмеялась. Антони всегда осыпал ее комплиментами, даже когда они не соответствовали действительности.

— Ах ты, старый развратник! — воскликнула она. — Я выгляжу ужасно, и ты это видишь. У тебя в кухне не найдется пары старых мешков, чтобы я смогла носить их на голове до тех пор, пока не приму достойный вид?

Отек с глаза и щеки сошел, но на лице все еще оставался желтокрасный синяк, пересеченный маленькими шрамами. И хотя лицо Камелии выглядело ужасно, оно, по крайней мере, больше не болело. Ее беспокоила только нога. Было больно ступать даже на пятку, и Мэл предупредили, что ее надо поберечь.

— В кабинете Магнуса стоит поднос с чаем, — проговорила Джоан. — Мы хотели выпить его в кухне, но решили, что ступеньки ты еще не осилишь. Мы так рады, что ты вернулась, Мэл! Нам тебя очень не хватало.

Через час Магнус помог Мэл подняться по ступенькам в ее прежнюю комнату. Смеркалось. Мэл было приятно поговорить с персоналом, интересно послушать истории о гостях, но она была еще слишком слаба и быстро устала. Она чувствовала себя раздавленной потоком вопросов. Ее старые друзья намеревались услышать гораздо больше, чем им сообщили, но Мэл не могла собраться с мыслями, чтобы хоть что-нибудь им рассказать. Она не знала, появятся ли у нее когда-либо для этого силы.

— Это было для тебя слишком, правда? — спросил Магнус, открывая дверь ее спальни. — Наверное, это так, но от Джоан с Антони очень сложно отделаться. Когда-нибудь мы с тобой поговорим и решим, будем ли мы рассказывать им всю правду. Они, без сомнения, любят тебя и заботятся о тебе. Я думаю, что тебе станет легче, когда исчезнут секреты.

Камелия не ответила. Комок подступил к ее горлу, когда она увидела свою комнату. Шторы были задернуты, свет у кровати приглашал ее войти. Джули распаковала вещи, которые Конрад привез из Фулхема. Она разложила ее ночную рубашку и халат на кровати.

— Здесь все по-прежнему? — Магнус приподнял густую белую бровь.

— Даже лучше. — Камелия вздохнула от счастья и села на кровать. На маленьком столике у окна она заметила вазу с цветами. В кресле сидел медвежонок, а у изголовья кровати стояла ваза с фруктами. Камелии сказали, что некто по имени Жаин Суливан жила в этой комнате, но она уехала, и на полки вернулись книги Мэл, как будто их никогда оттуда не убирали. Камелия знала, что все ее вещи находятся на своих местах — в ящиках гардероба. — Мне все время снилась эта комната, пока меня здесь не было, особенно когда я жила в той ужасной конуре до того, как стала работать с Коном.

Камелия уже успела забыть о том, как лампа отбрасывает розовый свет на потолок, какой мягкий здесь ковер и как изысканно выглядит бело-розовый интерьер. Сейчас она почувствовала почти то же самое, как тогда, когда впервые увидела эту комнату.

— Медвежонок от Ника, — сказал Магнус, поднимая игрушку и передавая ее Мэл. — Он присмотрит за тобой, пока мой сын отсутствует.

Камелия, счастливо улыбаясь, прижалась к медвежонку щекой. Мех игрушки был таким же светлым, как волосы Ника. На медвежонке был красный галстук в горошек. Никто, кроме ее матери, никогда не дарил Мэл мягких игрушек, это придало подарку особую пикантность. — Я не могу дождаться, когда увижу Ника, — произнесла она. — Но мне немного страшно.

— Ты увидишь, как он изменился. — Магнус сел на стул у окна. Он выглядел усталым и задумчивым. — Недавно Ник признался, что, разыскивая тебя, он смог разобраться в себе. Я не совсем понимаю, что он хотел этим сказать, но мне кажется, что ты это знаешь.

Мэл кивнула.

— Он повзрослел, — продолжал Магнус. — Стал нежнее, добрее. Рут называла его бычком. Оглядываясь назад, можно сказать, что она была права: Ник был упрямым, вспыльчивым и очень высокомерным.

— Вы оба, наверное, были потрясены тем, что обо мне узнали, — тихо проговорила Мэл.

— Да, но мы не испытали отвращения, если ты это имеешь в виду, — улыбнулся Магнус, подбадривая ее. — У нас на многое открылись глаза. Мы поняли, какой у тебя сильный характер, если ты смогла пройти через все, что с тобой случилось, и сохранить искренность и доброту. В любом случае, у каждого из нас есть скелет в шкафу.

Мэл усмехнулась.

— Я не могу быть доброй к Эдварду, — сказала она. — И по правде говоря, я все еще не доверяю Хелен, даже после того, что ты мне о ней рассказал. Если она такая заботливая и умная, то почему не расставалась с Эдвардом в течение стольких лет?

— У каждого в жизни бывает период, когда необходима чья-то поддержка, — ответил Магнус, пододвигаясь к кровати. Он хотел рассказать о собственных чувствах к Хелен, но решил, что сейчас не слишком подходящее время для этого. — Но уверен, что Хелен сама расскажет тебе обо всем.

— Я до сих пор не понимаю, как у него оказалась ее записка, если Хелен не имеет к этому никакого отношения, — продолжала настаивать Мэл.

— Это была очень старая записка, — объяснил Магнус. — Хелен сказала, что несколько лет назад перестала пользоваться голубой бумагой и подписываться буквой «X». Это произошло тогда, когда она перестала называть себя Элли. По словам полиции, в доме Эдварда обнаружили целую коллекцию ее вещей. Как барахольщик, он сохранял все, что она ему давала. Хелен лишь однажды приезжала в тот дом, и то много лет назад, когда еще была жива его бабушка. Хелен была уверена, что он давно уже продал этот дом. Я все думаю, какая тайна кроется за всем этим. Любой нормальный человек на месте Эдварда, зная, что Хелен будет сниматься неподалеку, предложил бы ей пожить в этом доме. Кстати, когда мы с письмами из газеты приехали в Бат, Эдвард остался в коттедже Хелен, хотя его собственный дом был рядом.

— Мне все это не нравится, — проговорила Мэл. — К тому же он в нее влюблен!

Магнус улыбнулся ее упрямству. Камелия отказывалась понять то, что Хелен тоже была жертвой. Ему так хотелось рассказать Мэл о том, что он чувствует к Хелен. Впервые после смерти Рут Магнус испытывал страсть к женщине. Он начал надеяться на то, что они и дальше будут вместе. Но пока Хелен не поговорит с Мэл и все не станет на свои места, ему надо держать свои чувства в себе.

— У Эдварда была скорее мания, а не любовь, — произнес он мягко. — Но ты лучше, чем кто-либо, знаешь, как можно попасть на крючок к старому другу, когда он не хочет признавать, что все пошло не так.

Мэл сразу вспомнила о Дуги и о Би. Да, она очень хорошо знала, как люди попадают на такой крючок.

— Хелен все-таки кажется мне странной, — пожала Мэл плечами. — Ты же сам сказал, что она слишком эмоциональна. Эдвард показал мне стопку моих фотографий, которые она собирала. Я думаю, она невротик.

— А я думаю, что ты поймешь свою ошибку, когда ее увидишь, — ответил Магнус. — Когда она может к тебе прийти? Я думаю, что мои нервы скоро не выдержат и я просто умру от любопытства.

Он волновался о Мэл, о Нике и о Хелен. Его беспокоило то, что Эдварда до сих пор не поймали. Но больше всего он переживал за свое здоровье. Магнус знал, что у него может случиться еще один приступ — давление было слишком высоким, он почти не спал. Ему необходимо отдохнуть, но это невозможно, пока многое оставалось невыясненным.

— Я не хочу говорить о Хелен, — покачала Мэл головой. — Расскажи мне лучше о Нике и о его фильме, он мало написал об этом в письме.

Магнус рассмеялся.

— Ты, как всегда, избегаешь споров, переходя на другую тему.

— Ник мне более интересен, чем Хелен, — упрямо проговорила она.

— Он сейчас из тех, кого называют «героем дня», — с гордостью сказал Магнус. — Премьера «Правонарушителей» — подходящее название для фильма — состоится в пятницу. Поэтому все хотят взять у него интервью.

— Фильм настолько хорош? — спросила Камелия, при этом ее лицо снова оживилось.

— Он так хорош, как о нем говорят. Нику больше не придется рекламировать собачий корм, — ответил Магнус.

Он заметил беспокойство на лице Мэл и догадался, о чем она думает.

— Для Ника и для меня не важно, что выплывет наружу, когда поймают Эдварда, — заверил он ее. — Мы беспокоимся только о тебе, потому что любим тебя, Мэл. Но мне пора идти вниз. Расслабься, посмотри телевизор, а позже я принесу тебе ужин.

— Хорошо, — согласилась она. Она устала и больше не смогла бы вынести ни одного вопроса. — Можешь попросить Хелен зайти завтра?

Магнус удивленно посмотрел на Мэл, в его глазах появился озорной огонек.

— Ты сама непредсказуемость! Несколько минут назад ты даже говорить о ней не желала, а теперь хочешь видеть ее!

Мэл покраснела.

— Женщина может изменить свое мнение, разве не так?

— Так часто, как ей угодно, — сказал Магнус, вставая с кровати. — Только не прыгай на больной ноге. Если тебе что-нибудь понадобится, нажми на звонок, и к тебе прибегут.

Когда Магнус вышел, Мэл посмотрела на звонок. Она знала, для чего он его установил — уж точно не для того, чтобы она звонила и просила чаю.

— Как будто Эдвард может сюда пробраться! — произнесла она вслух, но безопасность и комфорт комнаты ее не успокоили. Все избегали разговора о том, что Эдвард еще мог ее схватить. Они, похоже, забыли, что она читала газеты так же, как и все.

Конрад был вчера очень нервным. Он сказал, что беспокоился о ресторане. Он не знал, сможет ли женщина, которую он нанял через агентство, готовить так же вкусно, как Мэл. Но Камелия догадывалась, что он лжет. Он беспокоился о ее безопасности.

Полицейские рассмеялись, когда Камелия предположила, что Эдвард может прийти в «Окландз». Его машину нашли возле Нью-хевена. Полиция была уверена, что он переправился на пароме во Францию. Но Мэл знала лучше. Эдварду больше нечего бояться после того, как он потерял женщину, которую любил. Для него уже не имело значения, посадят его за одно преступление или за дюжину. Такой одержимый человек, как он, обязательно захочет нанести ответный удар девушке, которая является причиной его бедственного положения. Этой девушкой была Камелия Нортон.

На следующее утро Мэл расчесывала волосы, сидя за туалетным столиком, и размышляла. Проснувшись сегодня утром, она попыталась представить, что ее шрамы почти исчезли, но это было не так. Она наложила тональный крем, но это не помогло, как не помогли и волосы, зачесанные на лицо. Мэл выглядела и чувствовала себя ужасно.

Вчера вечером она в девять часов легла в постель, но, несмотря на усталость и на то, что ее кровать была гораздо удобнее больничной койки, не могла уснуть. Она слышала, как кричит филин, как деревья шелестят на ветру. Из соседней комнаты доносился храп одного из постояльцев. К тому же в этой комнате было слишком темно и тихо после яркого света и постоянного шума в больнице.

Ей мешала спать мысль о Нике. Она так долго верила в то, что влюблена в него, что сейчас, когда все преграды были преодолены, она спрашивала себя: может быть, их взаимные чувства — это всего лишь мираж? Как они могут полюбить друг друга, когда все вокруг наблюдают за ними, как хищные птицы?

Наконец Камелия заснула, но ей приснился страшный сон. На этот раз вместо Эдварда был Ник. Он бежал за ней и пытался загнать в угол. Она проснулась вся в поту и поняла, что уже утро. Потом вошел Магнус. Он принес чай и сообщил, что Хелен приедет в десять часов. И Мэл снова испугалась.

Она долго подбирала одежду. Джинсы — слишком просто, платье с оборочками от Лауры Эшли — слишком легкомысленно, костюм — слишком официально. В конце концов она выбрала черные брюки со стрелками, чтобы скрыть больную ногу, и черный шерстяной свитер, дополнив его красной ниткой бус, чтобы выглядеть не так сурово. Мэл распустила волосы, которые, казалось, были единственной неповрежденной частью ее тела, и вдела в уши красные сережки, чтобы отвлечь внимание от лица.

Когда ровно в десять раздался стук в дверь, Мэл подпрыгнула от неожиданности. Она не слышала ни подъезжающей машины, ни голосов на лестнице.

— Входите. — Камелия пересела на кровать. У нее не было времени посмотреть в зеркало еще раз.

Дверь открылась, но Хелен стояла на пороге, не решаясь войти.

Мэл изумленно смотрела на нее. Даже после слов Конрада и Магнуса ее поразила божественная красота Хелен.

Черные волосы мягкими волнами обрамляли ангельское лицо, кожа была медового цвета. Глаза были большими и темными, крупный нежный рот дрожал, как будто Хелен была маленькой девочкой, ожидавшей наказания.

Больше всего Мэл поразила ее скромность. Идеальный маникюр, элегантное простое темно-синее платье и такого же цвета туфли — все это можно было предугадать. Камелия ожидала увидеть в поведении Хелен наглость и самоуверенность, но когда та замерла в дверях, Мэл поняла, что ошибалась.

— Как ты себя чувствуешь, Камелия? — Ее голос — нежное контральто — звучал очень ласково.

— Неплохо, — бойко ответила Мэл. — Я чувствую себя лучше, чем выгляжу. Входите и садитесь.

Хелен вошла в комнату и закрыла дверь, потом остановилась и осмотрелась вокруг.

— Когда Магнус показал мне эту комнату, я представляла тебя в ней, — сказала она. — Это похоже на то, когда фотографию вставляешь обратно в рамку.

Она села на небольшой стул у окна.

— Я не знаю, с чего начать, Мэл, — призналась она, пытаясь улыбнуться.

— Ну, Магнус сообщил мне, что вы хотите открыть мне тайну, из-за которой Эдвард хотел меня убить. Начните с этого, — нетерпеливо произнесла Мэл. Пусть Хелен не думает, что здесь с ней будут обращаться как со звездой.

— Я тоже хочу начать с этого, просто не могу решиться, — ответила актриса дрожащим голосом. — Понимаешь, когда полицейские сказали мне о том, что сделал Эдвард, я была растеряна и подавлена.

— Вам необязательно вспоминать об этом. — Мэл заставила себя улыбнуться. Нервозность Хелен оказалась заразительной. Камелия прикоснулась к кнопке звонка и нажала пальцем на кровать, тренируясь. — Все, с чем вы сегодня ко мне пришли, надо было рассказать давным-давно. Я не считаю вас виновной.

— Но я имею к этому отношение, — возразила Хелен, наклоняясь вперед, как бы для того, чтобы подчеркнуть это. — Это я подлила масла в огонь. Всю мою жизнь Эдвард был для меня как брат, и я знала, каким ревнивым он может быть. Мне надо было подумать об этом и не позволять ему забирать письма из газеты.

— Но я вам никто, — сказала Мэл как бы между прочим. — Вы могли бы предположить, что он хочет навредить мне, если бы подозревали его в убийстве Бонни.

Хелен замолчала. Взгляд у нее был взволнованный и растерянный.

— Когда Магнус рассказал мне, что Бонни утопилась и что это могло быть не самоубийство, я ни на секунду не подумала о том, что это мог сделать Эдвард. Но сейчас, когда стали известны многие факты, я считаю, что мне следовало это предположить. — Она замолчала и тяжело вздохнула. — Эдвард рассказал тебе, как мы познакомились с Бонни в 1945 году?

Мэл кивнула.

— Он очень плохо отзывался о моей матери, — произнесла она хриплым голосом. — Кстати, он назвал ее ядовитой.

— Сначала он так не думал, — проговорила Хелен. — Но позволь мне рассказать все с самого начала. Настроение в стране, тяжелые военные годы, надежды на будущее — все это задавало тон того времени.

Только представь, Мэл! Мне было тринадцать, когда я потеряла мать во время воздушного налета. С четырнадцати лет я работала официанткой и уборщицей. У меня совершенно ничего не было, даже приличного платья. Потом, спев несколько песен в ночном клубе, я получила шанс выступать на сцене Вест-Энда. Бонни тогда было шестнадцать, она уже целый год гастролировала с танцевальным номером по стране. Эдвард участвовал в нескольких пьесах и мюзиклах, мы с ним сразу подружились Он был настоящим джентльменом, очень спокойным, у нас было много общего. С Бонни я познакомилась немного позже, в тот день, когда мы узнали, что Гитлер умер и победа близка.

Мы с Бонни вместе отпраздновали День ветеранов. На нас были смешные матросские кепки, мы махали ленточками, кричали, изображая сирену, и целовали солдат, как делали тогда все. В тот вечер мы оказались на вечеринке, устроенной американскими солдатами военно-воздушных сил. События того вечера и последующих недель крепко нас соединили. Тогда мы бросались на все: на красивую одежду, на блеск, успех, деньги и славу. В то время мы думали, что все это ждет нас за углом, надо лишь протянуть руку.

— А Эдвард, какое он имеет к этому отношение?

— Он считал, что мы с ним будем постоянными партнерами по сцене, — сказала Хелен, слегка улыбнувшись. — У нас очень хорошо получался комический скетч, он все время пользовался успехом. Но судьба над нами жестоко подшутила. Это долгая история, которую я тебе когда-нибудь расскажу. Короче говоря, тогда нам троим пришлось уйти из театра и найти себе другую работу.

Мы стали разъезжать по провинциальным театрам и приморским городам, выступая с пантомимой. Мы с Бонни придумали номер с танцами и песнями, а Эдвард аккомпанировал нам на пианино. Только тогда между Бонни и Эдвардом возникли явные разногласия.

Они всегда кричали друг на друга. Эдвард считал, что Бонни плохо на меня влияет, а она возмущалась из-за того, что не вся моя дружба принадлежит ей. Я любила их обоих по совершенно разным причинам, а они ругались и поливали друг друга грязью. В конце концов я научилась держать их по разные стороны моей жизни.

— Но в основном вы были с Бонни?

— О да! В отличие от меня она была прекрасной танцовщицей, а я хорошо пела. Вместе мы были неотразимы и пользовались популярностью. Но я хочу рассказать не о театральной деятельности, а о силе нашей дружбы. Мы были подругами, сестрами и одновременно матерью и дочерью. Мало людей могут похвастаться такими близкими отношениями. Что бы ни случилось потом, я всегда дорожила этими воспоминаниями.

Мэл снова вспомнила Би. Она прекрасно понимала Хелен.

— Как бы я хотела, чтобы мама рассказала мне о вас, — сказала она. — Почему она не сделала этого?

— Я объясню это чуть позже, — ответила Хелен. — Трудно понять, что к чему, если не знаешь все с начала. Когда я улетела в Америку, то продолжала поддерживать связь с Бонни, но потом, когда Эдвард ко мне присоединился, полагаю, я позволила ему думать, что она исчезла из моей жизни.

— Но она на самом деле исчезла. Зачем ему понадобилось ее убивать?

Хелен не решалась продолжить.

— Есть такие вопросы, на которые я не могу ответить, — наконец произнесла она. — В последний раз, когда я здесь была, тебе было четыре года. Мы с Бонни тогда очень сильно поссорились, и после этого, если честно, у меня в Англии больше никого не осталось. Но Эдвард возвращался сюда каждые полгода. После того как меня допросила полиция, мои помощники в Голливуде проверили все дневники и записи Эдварда, чтобы узнать, совпадал ли один из его визитов с датой смерти Бонни. Но пока они ничего не нашли, кроме адреса в Рае, того, по которому ты жила после смерти Бонни. Тогда я предположила, что Эдвард перехватил письмо Бонни ко мне и взял все в свои руки.

— Вы думаете, это был шантаж?

Хелен пожала плечами.

— Может быть. А может, просто просьба о помощи. Но я подумала, что Бонни говорила о нашем секрете.

— Какой секрет? — Мэл больше не могла сдерживать себя. — Ради Бога, скажите мне, кто мой отец, и покончим с этим.

Хелен задрожала, ее глаза наполнились слезами.

— Его нет среди тех мужчин, с которыми ты пыталась связаться. Его зовут Рэймонд Кеннеди. Он был продюсером «Литтл Сиатре» в Хампстеде.

Мэл была так поражена, услышав незнакомое имя, что не заметила, как Хелен встала и подошла к окну.

— Продюсер, — повторила Камелия задумчиво. — Все только усложняется. Он пообещал, что тоже заберет ее в Голливуд? Или все это было ради вас? Он продвинул вас, а не Бонни?

Когда ответа не последовало, Мэл оглянулась. Хелен прижалась лбом к стеклу, опустив плечи.

— Простите, — еле слышно проговорила Мэл. — Я немного перегнула палку? Но вы же видите, как я устала от недомолвок и интриг.

Хелен повернулась, по ее щекам двумя ручейками текли слезы.

— Почему вы плачете? — Мэл удивленно посмотрела на Хелен. — Я вам никто, всего лишь девушка, которая хочет узнать правду. Зачем столько эмоций?

— Я не могу спокойно это слышать, — ответила Хелен, опускаясь рядом с Мэл на колени. — Видишь ли, я твоя мать.

Наступила мертвая тишина. Казалось, даже птицы в саду замолчали.

Мэл сидела неподвижно, как статуя. Она была слишком потрясена, чтобы говорить. Тушь Хелен расплылась от слез, ее влажный рот дрожал.

— Вы сумасшедшая, — выдохнула Мэл. У нее было такое чувство, что она стала героиней мыльной оперы. — Как вы можете быть моей матерью?

— Я твоя мать, — настаивала Хелен. — Я хотела подготовить тебя к этому, но, наверное, после стольких лет разлуки с тобой я стала грубой и неосторожной.

— Вы что, думаете, что я недостаточно натерпелась? — Мэл вскочила с кровати, забыв на секунду о больной ноге, но закричала от острой боли.

— Не становись на нее, — воскликнула Хелен, поддерживая Мэл и усаживая обратно на кровать.

Мэл вздрогнула от ее прикосновения.

— Убирайся, сука! Ты такая же сумасшедшая, как Эдвард.

— Уйду, когда ты сможешь меня понять. — Хелен села рядом с Мэл, которая с ужасом продолжала смотреть на нее. — Посмотри на меня Мэл, посмотри. Мои глаза другой формы, но они такого же цвета, как у тебя. У нас овальные лица, одинаковые скулы и цвет лица. Но больше всего похожи наши губы. Я не понимаю, почему этого никто не замечает.

Мэл отползла на другую сторону кровати подальше от Хелен. Но несмотря на то что девушка была напугана и шокирована, она не нажала кнопку. В глазах Хелен не было безумия, только боль. Камелия посмотрела на ее губы и увидела неопровержимое доказательство. Сколько мужчин отмечали чувственность ее выступающей нижней губы. И сейчас, глядя на Хелен, она понимала, что они имели в виду.

— Ты была моим ребенком, но я ни одной душе об этом не сказала! — прошептала Хелен. — Все эти годы я прожила с этой болью. Слава и деньги не смогли ее заглушить. — Голос Хелен стал очень тихим. — Мы с Бонни заключили договор: я должна была обо всем молчать, а она — опекать и воспитывать тебя. Но если бы я знала, что Джон умер, а Бонни перестала о тебе заботиться, я уже давным-давно признала бы тебя, не важно, что случилось бы с моей карьерой.

— Не могу в это поверить! — Мэл заплакала.

— Тогда посмотри на это! — сказала Хелен, поднимая с пола сумку и доставая оттуда несколько фотографий. Она мельком взглянула на них и передала две Камелии.

Мэл перевела дыхание и стала их рассматривать. На одной ей было примерно четыре года, она сидела в большом отцовском кресле — толстая девочка с серьезным лицом и длинными черными волосами. На ней было красивое платье, белые носочки и узорные кожаные туфли.

Вторая фотография была очень старой. Она выцвела и потускнела, но на ней, казалось, был изображен тот же ребенок. Снимок был сделан в старинной студии, девочка стояла возле искусственной цветочной арки. Мэл перевернула фото и увидела старую запись, имя и адрес: «Абрахам, Майл-Энд-роуд, Ист-Лондон». Фото было датировано 1932 годом.

— Это ты? — спросила Мэл, хотя она и так видела, что это Хелен.

— Да. Я думала, что все мои детские фотографии утеряны во время войны, — сказала Хелен. — Но у славы есть свои преимущества — многие люди присылали мне мои вещи. Наверное, моя мать сшила фотографу две рубашки за этот снимок. Он прислал мне копию после моего первого фильма. Он знал, что моя мать была убита при бомбежке, и, наверное, догадался, что все мои детские снимки пропали.

Она достала еще одну фотографию и передала ее Мэл. На этом снимке Хелен было девять или десять лет, она была гораздо толще и некрасивее, чем на предыдущих фотографиях. Она стояла рядом с невысокой стройной женщиной, у которой были распущенные волосы и приятное лицо.

— Это тоже он мне прислал. Это моя мать, Мэл, Поли Фостер. Видишь, какая я толстая? Я слышала, что ты тоже была полной в этом возрасте.

Мэл показалось, что всех этих лет как не бывало. Хелен выглядела точно так же, как Мэл в таком возрасте: складка жира на животе, толстые ноги, а высокие скулы спрятаны за круглыми щеками.

— Бонни меня удочерила?

— Нет, мы обошли закон. Должна сказать, что мы его даже не нарушали. Это было моральным преступлением. Но по молодости мы опрометчиво думали, что помогаем друг другу.

— Я не понимаю.

— Я должна вернуться к своему рассказу. Потерпи, милая, если тебе кажется все это бессмысленным. Я хочу, чтобы ты знала все и представляла себе полную картину. Все началось в 1946 году, когда Бонни влюбилась в Магнуса. Если бы этого не случилось, мы оказались бы в Голливуде вдвоем, но когда она познакомилась с ним, все ее амбиции испарились. Все, что ей было нужно, — это семья, дом и дети.

— Так она на самом деле его любила?

— О да. Бонни играла со многими мужчинами, как ты, наверное, знаешь, но она искренне любила Магнуса, который был тогда женат. Но ты уже слышала его историю.

Мэл кивнула.

— Тогда ты, наверное, знаешь, как Бонни познакомилась с Джоном Нортоном?

Мэл снова кивнула.

— Она тоже его любила? — Мэл боялась услышать, что такого доброго, любящего человека использовали.

Хелен, наверное, догадалась, о чем думает Мэл, она взяла ее за руку и сжала ее.

— Я не могу сказать, что Бонни любила его с самого начала, но все же она обманом женила его на себе. Но, Бог мне свидетель, в тот день, когда они обменялись клятвами в церкви, Бонни на самом деле была влюблена в него. Я немного забегаю вперед. Я все еще не рассказала тебе, как получился этот брак и что тогда со мной произошло.

Хелен замолчала на минуту, зашла в ванную и выпила там воды. Потом она вернулась и села на кровать рядом с Мэл.

— Когда Магнус оставил Бонни, она очень сильно переживала. Ей даже пришлось на некоторое время поехать к родителям в Дагенхам. Я выступала с пантомимой в Хампстеде, где и встретила Рэймонда Кеннеди, твоего отца. У меня с Рэем был роман, который длился несколько месяцев. Это была веселая, легкая интрижка, которая закончилась, когда я вернулась к Бонни и к гастролям по провинциальным городам. Как бы то ни было, Бонни начала встречаться с Джоном, особенно тогда, когда мы были в разлуке. Она решила во что бы то ни стало выйти за него замуж. В конце нашего тура мы провели выходные в Лондоне. Бонни пошла на встречу с Джоном, а я поехала в Хампстед, чтобы снова увидеться с Рэем. Эти выходные были судьбоносными для нас обеих. Бонни обручилась с Джоном, а мне дали главную роль в театральной пьесе «Оклахома». Через несколько недель я поняла, что беременна.

— Бонни тоже была беременна? — спросила Мэл.

— Нет, но, возможно, из-за меня или потому, что мы больше не могли выступать вместе, Бонни сказала Джону, что тоже ждет ребенка. До сегодняшнего дня я не понимала, зачем она это выдумала. Она сказала, что поступила так, потому что Джон сказал, что женится на ней через два года, а Бонни никогда не любила ждать. Вот такие у нас были дела. Я была беременна и мечтала, чтобы это было не так, а Бонни мечтала иметь ребенка. Джон не назначил бы день свадьбы, не имея доказательств ее беременности. Бонни уговорила меня назваться ее именем во время осмотра на Харли-стрит. Она сказала, что сразу после свадьбы притворится, что у нее был выкидыш.

Мэл открыла рот от изумления. Все это было так странно. Но она все еще помнила, что Бонни получала желаемое любой ценой.

— Свадьба состоялась, и я была подружкой невесты, — добавила Хелен. — Молодожены переехали в дом Джона, Чеснат в Сомерсет.

— А как же ты? — спросила Мэл. — Что ты делала все это время?

Хелен глубоко вздохнула.

— Я играла в «Оклахоме». Я хотела сделать аборт, но не решилась на это. Я продолжала выступать в шоу, носила тугой корсет и надеялась на чудо.

— Но как же Рэй?

— Я не хотела говорить ему по разным причинам, о которых расскажу тебе в другой раз. Тогда Бонни была для меня самым близким человеком. Только ей я могла рассказать о своей беременности. В то время иметь внебрачного ребенка считалось страшным позором. Я каждый день писала Бонни письма, а она присылала мне соболезнования и всегда добавляла, что поможет мне, когда придет время. Я решила, что останусь в шоу до конца октября, а потом перееду куда-нибудь поближе к Бонни, например в Бристоль, сниму дешевую комнату и отдам тебя на удочерение.

— Но меня взяла Бонни?

— Да, но все было не так просто, милая. Когда я приехала в октябре к Бонни, Джон был в Америке, а она призналась, что все еще притворяется беременной. Она всегда была легкомысленной, но на этот раз она рубила сук, на котором сидела. Я старалась ее переубедить, уговаривала сесть и написать Джону всю правду, но у нее были веские причины этого не делать.

— Какие? — спросила Мэл.

Хелен вздохнула.

— Я не собиралась говорить тебе об этом прямо сейчас, но боюсь, что мне придется это сделать. Понимаешь, в 1945 году Бонни делала подпольный аборт. Тогда ей занесли инфекцию, и после этого у нее начались проблемы. После свадьбы она пошла к специалисту, который сказал ей, что она никогда не сможет иметь детей.

Мэл кивнула. Она понимала: любая женщина была бы разбита после таких новостей, тем более Бонни. Она никогда не призналась бы в этом Джону.

— И тогда она придумала план, — продолжала Хелен. — Сначала я была шокирована, но потом согласилась с ней. Бонни нужен младенец, чтобы показать его Джону, а я хотела найти дом для своего ребенка. У меня не было ни денег, ни семьи. У Бонни же было все: любящий муж, красивый дом и безопасность. Мы поменялись именами — в больнице я выдала себя за миссис Нортон, а потом отдала ей ребенка. Никто не знал, что Бонни не рожала, даже Джон.

Мэл была поражена.

— И ты согласилась на это?

Хелен кивнула, в ее глазах снова появились слезы.

— У меня не было выбора, — прошептала она. — Иначе мы жили бы с тобой в дешевой комнатушке, пытаясь свести концы с концами, или мне пришлось бы отдать тебя в приют, чтобы пойти работать. Я по собственному опыту знала, как тяжело было тогда матери-одиночке. Меня саму так воспитывали. Поли была прекрасной матерью, о такой можно было только мечтать. Ради меня она с радостью бросила сцену. Но жилось нам очень тяжело. К тому же тогда ходили слухи, что дети, отданные на усыновление, попадали в переполненные приюты или их отправляли в Австралию. А так я по крайней мере знала, что Бонни и Джон будут любить тебя и заботиться о тебе.

Мэл понимала, что в 1949 году одинокой матери с ребенком пришлось бы несладко.

— Но я не понимаю, как ты это скрыла? А если бы кто-то заподозрил?

— Это оказалось намного проще, чем можно себе представить. Никто не спрашивал подтверждения личности у рожениц. В те годы, сразу после войны, в больницах было мало записей. Дом в Сомерсете был очень далеко. Там никто не знал Бонни, и в последние три месяца мы просто менялись ролями, если было нужно. Мы сделали для Бонни подушку, которую она носила под платьем для беременных. Я осветлила волосы и на приеме у врача представлялась как Бонни. Она купила черный парик и представлялась моей подругой, в нем она провожала меня в больницу, когда меня отвезли в родильную палату.

Мэл вздохнула. Она поняла, что означают волосы, «похожие на проволоку». Сколько раз она читала и перечитывала ту строчку, раздумывая над тем, что за этим скрывалось.

— Но что было после того, как вам удалось провернуть эту аферу? Вы не чувствовали укоров совести?

— Тогда нет. — Хелен подняла глаза, ее красивое лицо исказилось от боли. — Все эти мучения пришли позже. Мы с Бонни были похожи на маленьких девочек, которые играют в куклы. Мы обе были рады, что нашли решение наших проблем. Последние три месяца беременности я была очень счастлива. Мы все с Бонни делали вместе: украшали детскую кроватку, шили одежду, обустраивали твою комнату. Бонни стала матерью еще до твоего рождения.

Мэл разрывалась от противоречивых эмоций. С одной стороны, она знала, что это правда, и пыталась ее принять. Но с другой стороны, она цеплялась за добрые, нежные эпизоды своего детства и не могла поверить в то, что Бонни не была ее настоящей матерью.

— Как бы я ни упрекала себя, но по крайней мере я не отдала своего ребенка незнакомцу, — сказала Хелен хриплым голосом. — Бонни была рядом со мной во время родов, она взяла тебя на руки сразу после того, как ты родилась. С того самого момента она тебя полюбила. Когда мы принесли тебя домой в Чеснат, она полностью ухаживала за тобой. Казалось, что она была твоей настоящей матерью.

— А Джон? Он знал об этом?

— Он вернулся из Америки в начале января. Он так был рад увидеть свою дочь, что не расспрашивал ни о чем. Никогда в жизни я не видела мужчину, который бы был таким замечательным отцом, как Джон. Он души в тебе не чаял.

Мэл знала, что это была правда. Она помнила, как он ее купал, мыл ей волосы. Он был внимателен к ней, и у него всегда находилось для нее время.

— Разве у тебя не было сомнений?

После этих слов Хелен сорвалась. Она закрыла лицо руками и зарыдала. Мэл хотелось обнять ее и успокоить, но она не могла.

— Их было очень много, — всхлипнула она. — Джон и Бонни могли дать тебе все, а у меня ничего не было. Было время, когда мне хотелось схватить тебя и убежать, но тогда я зашла уже слишком далеко. Тебя записали как ребенка Джона и Бонни. Их родители, друзья Джона, родственники — все стояли в очереди, чтобы посмотреть на тебя. Каждый день приходили открытки и подарки. А мне некуда было тебя забрать.

Мэл замолчала, раздумывая над сказанным. Дружба между Бонни и Хелен не вызывала сомнений. Их отношения очень напоминали Мэл их с Би дружбу. Если бы они с Би оказались двадцать лет назад в таком же положении, они могли бы поступить так же.

— Но если вы вместе прошли через все это, почему же вы расстались?

Хелен вытерла лицо кружевным платком.

— Мы договорились. Я буду тетей Элли, подругой семьи, а Бонни должна была каждый месяц писать мне письма, присылать фотографии и обстоятельные доклады о тебе. Тогда я сказала Бонни, что боялась зависти, которая могла прокрасться между нами. И я была права, так и вышло.

— Конрад рассказывал мне, что вы стали большой звездой после фильма «Сохо». Думаю, Бонни это не понравилось?

От ужаса глаза Хелен широко раскрылись.

— О нет, все было не так. Никто не радовался моему успеху так, как Бонни. Она вырезала каждую статью обо мне, сотни раз ходила на мои фильмы. Она была так рада, что я добилась своего. Нет, Бонни не завидовала, завидовала я.

Мэл ожидала, что Хелен будет во всем обвинять Бонни. Но когда она честно призналась, что сама во всем виновата, и лестно отозвалась о старой подруге, Мэл посмотрела на нее совсем с другой стороны. Хелен не пыталась оправдываться. Мэл вдруг поняла, что этой женщине можно доверять.

— Ты же знаешь, какая у тебя была жизнь в первые четыре года, — начала объяснять Хелен. — Несмотря на то что ты была слишком маленькой, чтобы все запомнить, в тебе осталась та любовь, которую Джон и Бонни тебе подарили. Их жизни вращались вокруг тебя. В то время я в основном жила в Америке, но когда приезжала в Англию, я не могла пробыть в их доме больше двух дней. Мне было слишком больно смотреть, как они наслаждаются твоей любовью. Я посылала подарки, писала письма и звонила, но мне всегда приходилось напоминать себе, что ты их ребенок, а не мой.

— Что же случилось?

— В июне 1954 года я приехала тебя навестить. Тогда тебе было четыре с половиной года. Я думала приехать ненадолго, как и раньше, но Джона тогда не было в городе. В его присутствии я всегда боялась себя выдать, потому что терялась, когда видела тебя, Мэл. Мне казалось, что я смотрела на себя в детстве. Ты была толстенькой серьезной девочкой с большими добрыми глазами. Когда ты брала меня за руку, мне казалось, что кто-то вонзает мне нож в сердце. У меня был великолепный дом в Голливуде, большая машина, деньги, дорогая одежда и миллионы фанатов. Но за те два дня, во время которых мы гуляли по пляжу, ходили на ярмарку в Гастингс и ели сладкую вату и мороженое, я поняла, что ради тебя готова бросить все. На вторую ночь Бонни намекнула, что мне лучше вернуться в Лондон, но я проигнорировала ее замечание. Я думала только о себе — я хотела провести с тобой как можно больше времени.

Хелен услышала, как Бонни вздохнула, и повернулась. У нее в руках был журнал, но вряд ли она его читала. Вчера на пляже Бонни была такой же, как в восемнадцать, — ослепительной, взбалмошной, с развевающимися волосами. Она говорила о друзьях и соседях, смеялась без всякого повода, а когда Камелия отошла подальше, отметила красоту мужских тел на пляже. Все было так, как в старые времена. Но сегодня она была другой, стала более замкнутой. Хелен знала, что надо бы спросить, в чем дело, но не стала. Она боялась услышать ответ.

Камелия положила последний кусочек в картинку-загадку.

— Вот так, — пробормотала она, хлопая ручками. — Подойди, посмотри, мамочка, я закончила.

— Я занята, — угрюмо ответила Бонни. — Я посмотрю позже.

Тон матери не показался Камелии странным. Она встала из-за стола, пробежала через комнату к окну, забралась на стул и стала смотреть на улицу.

— Подойди, посмотри, тетя, — сказала она. — Там водопад.

Хелен подошла к окну. Переполненные водоотводы больше не выдерживали сильного дождя и ветра, вода бурной рекой стекала по мостовой, бушуя у ступенек старых домов.

Хелен так скучала по Англии, по таким старым, тихим улочкам, как эта, по жареной рыбе с картошкой, завернутой в газету, по веселью в пабах и по летнему дождю. Во всем мире не было такого дождя, как в Англии, свежего, нежного и чистого, у него даже запах был особенный.

— Боже мой! — засмеялась она. — Хорошо, что есть ступеньки, иначе мы бы уже уплыли.

— Если бы у нас была маленькая лодка, мы могли бы пустить ее по улице, — проговорила Камелия мечтательным голосом, прижимая свой маленький носик к оконному стеклу.

Хелен посмотрела на своего ребенка и вновь ощутила старую боль утраты. За эти два дня она поняла, насколько пустой была ее жизнь.

Хелен взглянула на свое зеленое шелковое платье и туфли в тон.

— Если мы наденем плащи и резиновые сапоги, то сможем пускать кораблики, — предложила она.

Камелия повернулась к ней, в детских глазах зажегся интерес.

— Ты хочешь сказать, сейчас?

— Почему бы и нет? — рассмеялась Хелен. — Давай я расстегну твое платье и ты наденешь что-нибудь старое. Бонни, ты не возражаешь?

Бонни оторвалась от журнала.

— Если ты настолько глупа, чтобы пускать корабли в сточной канаве, то это твое дело, — бросила она.

Хелен, возможно, передумала бы, если бы Камелия не побежала переодеваться. Было нечестно портить радость ребенку из-за того, что взрослые хотят поспорить.

Так Хелен еще никогда не веселилась. Она была в старом плаще и сапогах Джона, Камелия надела желтый дождевик, пальто и ботинки. Они поднялись к «Мермайд Инн», расположенному в начале улицы, и стали бросать в воду бумажные кораблики, которые сделала Хелен.

Корабли кружились, переворачивались и тонули, один наплывал на другой, Камелия бежала за ними и смеялась.

— Мой побеждает, нет, твой! — кричала она Хелен.

Хелена видела, как отодвигались шторы в соседних домах. Людям было интересно, кто создает столько шума. Но ей было все равно, что они подумают. Два первых корабля утонули, наполнившись водой, но они с Камелией быстро сделали еще.

Они совсем забыли о времени, не обращали внимания на то, что промокли, и только тогда, когда дождь стих, а поток воды превратился в тоненький ручеек, они вернулись домой.

Хелен сняла пальто и ботинки в прихожей, а потом повернулась и посмотрела на Камелию. Она упала пару раз и промокла.

— Раздевайся, — сказала Хелен, помогая девочке снять платье через голову, а заодно и нижнюю рубашку. — Снимай носки и колготки.

Увидев пухленький животик и голенькую попку, Хелен не удержалась и схватила Камелию, стала ее щекотать и пощипывать. Она не видела, как к ним подошла Бонни.

— Что ты делаешь? — спросила она. Услышав грубый тон Бонни, Хелен сразу же отпустила ребенка.

— Мы просто играли, — ответила она и покраснела, как будто ее поймали на горячем.

— Это было классно, мам! — возбужденно произнесла Камелия, ее щеки горели. — Тебе тоже надо было пойти с нами.

— Я прекрасно понимаю, когда я лишняя. — Бонни повернулась и пошла обратно в гостиную.

— Иди, переоденься, — сказала Хелен, хлопнув Камелию по голенькой попке. — Поиграй пока с куклами, а я поговорю с твоей мамой.

Когда Хелен вошла в гостиную, она заметила, как Бонни выливает остатки джина себе в стакан.

— Не порть мне радость, Бонни, — попросила Хелен. — Я так редко ее вижу.

Бонни холодно посмотрела на Хелен.

— Что же тогда, лучше отправить Камелию под дождь? Она же может простудиться!

— Не смеши, — нервно засмеялась Хелен и закрыла дверь, чтобы Камелия не услышала. — Сейчас середина лета. К тому же лучше погулять на свежем воздухе, чем сидеть в четырех стенах и смотреть, как ты напиваешься.

Как только эти слова слетели с губ, Хелен сразу же пожалела о сказанном. От гнева глаза Бонни потемнели.

— Ты думаешь, что ты самая умная?! — Бонни подскочила и схватила бутылку со стаканом. — Ты приезжаешь сюда с новой одеждой, игрушками для Камелии, будоражишь ее своим повышенным вниманием. Я не хочу, чтобы ты приезжала.

Хелен сразу поняла, что это не обычная ссора, которую можно будет забыть и позже посмеяться. Бонни выражала негодование всем телом, похоже, она уже давно готовилась к этому разговору.

— Ты же не серьезно это говоришь? Как же наши обещания и наша дружба? — Хелен говорила тихо, ее сердце замерло от страха. — Разве это ничего не значит?

— Я сдержала свои обещания. Я люблю Камелию, забочусь о ней. В ней вся моя жизнь! — выкрикнула Бонни. — Но ты недовольна своим положением, правда? Весь мир упал к твоим ногам, и теперь тебе нужна Камелия.

— Конечно, мне хотелось бы быть рядом с Камелией, — ответила Хелен. — Каждый раз, когда я смотрю на нее, я жалею о том, что сделала. Успех не может заглушить материнский инстинкт. Но я знаю, что вы с Джоном ее любите, вы ее отец и мать. Я не хочу ее травмировать.

— Не хитри со мной! — крикнула Бонни и сильно ударила Хелен по лицу.

Хелен поднесла руку к щеке, которая болела, но сильнее, чем этот удар, ее поразила злоба в голосе Бонни.

— Я не хитрила. Я говорю искренне — я желаю Камелии только добра.

— Тогда исчезни из моей жизни раз и навсегда. Я не хочу, чтобы ты приезжала сюда и напоминала мне, что Камелия на самом деле не мой ребенок. Я чувствую себя ненужной.

— Это глупо, Бонни. — Хелен понизила голос, опасаясь, что Камелия может войти. — Ты очень хорошая мать. Ты хотела семью и дом, ты всего достигла. У тебя много друзей, люди тобой восхищаются. Может быть, я и знаменита, но моя жизнь пуста, Бонни. Ты даже не представляешь насколько.

— Очень плохо, — фыркнула Бонни. — Если твоя жизнь стала пустой, это еще не означает, что ты можешь приходить сюда и калечить наши жизни. Убирайся и больше никогда не приходи.

— Ты же не серьезно, Бонни? — Хелен заплакала, испугавшись решительности, с которой прозвучали эти слова.

— Еще как серьезно! Если ты снова приедешь, я тебя уничтожу. Я пойду в газеты и поведаю столько грязи о тебе и о твоем драгоценном извращенце Эдварде, что Голливуд от тебя тоже отвернется.

— Бонни, послушай себя! — Хелен схватила подругу за запястья. — Все, что ты скажешь обо мне, в первую очередь навредит тебе. Я потеряю только деньги. А ты можешь потерять мужа и ребенка. Я говорила, что твоя ревность когда-нибудь сыграет с нами злую шутку. Я уйду из твоей жизни, если ты этого хочешь, но не смей мне угрожать.

— Это не ревность, — упрямо возразила Бонни. — Я просто хочу, чтобы моя дочь была со мной. Я хочу покоя. У меня все валится из рук, когда я думаю о том, что каждый месяц я должна писать тебе и ждать, что ты появишься с минуты на минуту. Я не могу смотреть на Камелию и видеть, как ты оглядываешься на меня. Ты не нужна мне здесь.

Хелен упала на стул и закрыла лицо руками. Она хотела сказать Бонни, что Камелия — это и ее жизнь, что без нее она погибнет. Но она давно чувствовала, что этот момент когда-нибудь наступит. Наверное, это доказывало то, насколько Бонни любит Камелию.

— Ладно, твоя взяла, — сказала она наконец. — Я уйду из твоей жизни, но не ради тебя, а ради Камелии и Джона, потому что они ни в чем не виноваты, и я не хочу, чтобы они страдали. Я не вернусь, если только ты не передумаешь и не попросишь меня об этом.

— Я не хочу, чтобы ты присылала подарки, — сказала Бонни, становясь в позу. — Ты не нужна нам.

Эти последние слова были самыми жестокими. Хелен посмотрела на Бонни, и слезы вновь потекли по ее лицу. Этими словами она разрушила все, что когда-то было между ними, — любовь, веселье и дружбу. Эдвард был прав: она ядовитая.

— Слава Богу, что ты вышла замуж за Джона, — произнесла Хелен и повернулась к двери. — По крайней мере, он знает, как воспитать в Камелии добрые качества.

Прощание с Камелией было для нее невыносимым. Когда Хелен вошла в комнату, девочка прыгнула ей в объятия и повисла как клещ. Было понятно, что она услышала часть разговора.

— Мама не хотела быть грубой, — сказала она Хелен, при этом в ее темных глазках стояли слезы. — Иногда она сердится на меня, но потом всегда просит прощения.

Хелен ответила, что ничего страшного не случилось, что ей все равно надо возвращаться в Лондон.

Прижимая ребенка к себе, она на минуту представила, как бежит по ступенькам с дочкой на руках. Она могла позволить себе нанять адвокатов, чтобы отобрать Камелию. Она могла бы получить одобрение общественности, если бы рассказала всю историю.

Но она сразу же отбросила эту идею. Джон этого не заслужил, к тому же безопасность и счастье Камелии пошатнутся. Это будет таким же неправильным поступком, как тот, когда они с Бонни заключили договор.

Хелен пододвинулась в кресле вперед и дотронулась до руки Камелии.

— Когда я выходила с чемоданом, ты сбежала ко мне по ступенькам, — продолжала она. — «Еще один поцелуй», — вот и все, что ты сказала. У меня было такое чувство, что мне в сердце воткнули нож.

Мэл тихо плакала на протяжении всей истории, когда стала вспоминать отдельные фрагменты. Она помнила, как они гоняли бумажные кораблики, как вода хлюпала под резиновыми сапогами. Эти воспоминания остались в ней, но она не помнила своего друга, с которым они тогда были вместе. Но Хелен напомнила еще и о тех событиях, которые происходили на протяжении нескольких последующих недель. Бонни плакала, никуда не выходила, очень часто в ее руках была бутылка, а с лица не сходило унылое выражение. И еще одно из самых печальных воспоминаний: Бонни подошла к альбому, достала бумаги и фотографии, разорвала их, бросила в огонь, а потом заплакала.

Теперь Мэл понимала, почему Бонни никогда не говорила о своей знаменитой подруге, почему она пристрастилась к алкоголю и почему она встретилась в то лето с Джеком и Магнусом. На этот раз Мэл не оттолкнула руку Хелен, она позволила ей к себе прикоснуться.

— Я продолжала писать даже после того, как пообещала, что не буду, но письма всегда возвращались. На них была пометка, написанная почерком Бонни: «адресат не принимает от вас писем», — сказала наконец Хелен, вытирая платком расплывшуюся тушь. — Мне очень хотелось узнать, как ты поживаешь, как ты выглядишь, но я ни от кого не могла получить этой информации, не вызвав подозрений. Сейчас я думаю, что мне надо было приехать в Англию, в Рай. Но я думала, что, если не буду вмешиваться, вам всем будет лучше.

— Что Бонни собиралась рассказать о тебе? — осторожно спросила Мэл. Это, наверное, был последний секрет.

— Что сэр Маелз Гамильтон — мой отец, — сказала Хелен.

У Мэл отвисла челюсть.

— Нет, не может быть!

— Не только у тебя неизвестные родители, — произнесла Хелен, улыбнувшись. — До восемнадцати лет я думала, что мой отец Том Фостер, портовый грузчик, который был убит на работе еще до моего рождения. Моя тетя Марлин рассказала мне правду, когда я навещала ее в больнице. Тогда прошло много времени после смерти матери. Секреты, похоже, особенность нашей семьи, не правда ли?

— Это невероятно. Но почему твоя мать не сказала об этом ничего?

— Поли тоже была танцовщицей. Она влюбилась в женатого человека, который, между прочим, был еще и титулованной особой. Когда она узнала, что беременна, то сбежала, чтобы уберечь его от позора. Она воспитывала меня сама, говоря всем, что овдовела. Но Маелз сам хотел рассказать тебе свою историю. Когда Бонни угрожала меня опозорить, Маелз не знал, что я его дочь. Я была только его протеже. Но вскоре он все узнал, когда Бонни написала ему письмо.

— Это объясняет его ответное письмо, — вздохнула Мэл. — Боже, Боже! Он твой отец! Магнус сказал, что Ник заметил сходство между мной и сэром Маелзом и подумал, что он мой отец.

— Я знаю, — улыбнулась Хелен. — В тот день, когда я приехала к Магнусу, все сразу встало на свои места. Я всегда была уверена, что поступаю правильно, умалчивая о тебе и о Маелзе, но на самом деле все это время вы были в опасности, несмотря на то что я была уверена в том, что защищаю вас.

— Все так запутанно, — вздохнула Мэл. — Я не могу собраться с мыслями. Я все еще не понимаю, зачем Эдварду надо было убивать Бонни.

— Мы узнаем это только тогда, когда Эдварда поймают и он во всем признается, — сказала Хелен. — Но я должна тебе еще кое-что сказать, потому что с этим связаны мотивы Эдварда. Я превратилась в ничто, когда вернулась из Англии после того, как поругалась с Бонни и попрощалась с тобой. С того момента, как я покинула тебя, Джона и Бонни, я постоянно страдала от депрессий. В первые четыре года я кое-как справлялась, потому что Бонни писала мне письма и я могла в любой момент позвонить. Но как только я потеряла с вами связь, мне стало очень плохо. Тогда мне помог Эдвард. Он был таким другом, о котором можно только мечтать. Я думаю, что, когда он узнал правду о твоем рождении, он решил, что я стала такой из-за страха разоблачения. Если бы он признался мне, что знает правду, я объяснила бы ему, что мое психическое состояние ухудшилось из-за горя, а не из-за страха. Тогда у этой истории был бы другой конец.

— Бонни сказала Магнусу и Джеку, что они мои отцы, ради того, чтобы привлечь к себе внимание?

Хелен была удивлена и одновременно тронута проницательностью Мэл.

— Да, думаю, да, милая. Понимаешь, именно ко мне она обращалась, когда была в беде или когда ей нужно было подтверждение того, что ее любят. Мне грустно думать о том, что ей пришлось связаться со своими прежними любовниками и поломать их жизни только ради собственного удовольствия, учитывая то, что у нее был муж, который ее боготворил. Бонни — это Бонни, импульсивная, взбалмошная, смешная выдумщица. Но все же я понимаю, почему она это сделала. Надеюсь, ты тоже?

Мэл кивнула. У нее в горле застрял комок. Хелен была такой же, как говорил Магнус, — великодушной, честной и щедрой. Последнее замечание о Бонни говорило о многом: это было доброе и правдивое описание.

— Мы можем стать друзьями? — тихо спросила Хелен. Она смотрела на Камелию так, как будто от ее ответа зависела ее жизнь.

— Я не знаю, кем мы можем стать, — честно призналась Мэл. — Здравый смысл подсказывает мне, что я должна радоваться. У меня есть мать и дедушка, нашей любви с Ником ничего не угрожает. Но я все еще в шоке и немного разбита.

— Еще бы. Новая семья никогда не сможет смягчить боль утраты после смерти Бонни, и мы никогда не сможем ее заменить.

Мэл кивнула.

— Думаю, что да. Я любила ее. Она была не очень хорошей матерью, не считая того времени, когда был жив отец. Но нам было весело вместе, и это было так приятно.

— Я тоже ее любила, — нежным голосом проговорила Хелен и дотронулась до шрама на щеке Камелии. — Я тоже ее любила. Ты и я — мы видели другую Бонни, которая скрывалась под маской алчности и коварства. Он была как бенгальский огонь — слишком горячая для того, чтобы ее можно было успокоить прикосновением, но яркая и красивая. Мы обе страдали, потому что заботились о ней, но, наверное, это поможет нам обеим.

— Она не хотела бы состариться и сморщиться, — вздохнула Мэл. — А если бы она осталась жить, она уничтожила бы всех нас так или иначе.

— Где бы она сейчас ни была, я уверена, что она смеется над всем этим, — улыбнулась Хелен. — Может быть, если мы будем думать об этом, мы сможем это пережить.

Они обе замолчали. Мэл вспомнила ту ночь на Фишмаркет-стрит. Ей было тогда пятнадцать лет, она плакала из-за того, что толстая и некрасивая. Бонни успокоила ее, сказав, что когда-то у нее была подруга, которая тоже была толстой, но потом превратилась в красавицу. Теперь Мэл понимала, что сердце Бонни не ожесточилось по отношению к Хелен. Эдвард, должно быть, убедил ее в том, что поможет им встретиться.

— Я хочу обнять тебя, но не могу, — вымолвила Мэл и отвернулась, чтобы не видеть эти большие грустные глаза.

— Мир был сделан не за один день. Я носила тебя девять месяцев и держала тебя в своем сердце все двадцать четыре года, — сказала Хелен дрожащим голосом. Она встала и отошла от кровати, на которой сидела Камелия. — У нас еще вся жизнь впереди. Но сейчас тебе нужна не новая мать.

— А кто? — Мэл подняла голову. Хелен улыбалась.

— Любовный роман, — ответила она, игриво блеснув глазами. — У моей тети Марлин был сильный характер. Она всегда рекомендовала это средство от всего, начиная выпадением волос и заканчивая мозолью на пятке. Наверное, мать не должна говорить такое своей дочери, но я пока что не заслужила это звание.