Камерная музыка

Говорят, часто поздние дети становятся гениями или кретинами. Наверное, в этом есть смысл, я считаю, что Костя — в равной степени то и другое.

Он был поздним ребенком, недоношенным и болезненным. Его старший брат умер в младенчестве, и родители переживали за Костино здоровье, часто водили к врачу-педиатру. Это была женщина, как из рекламы шампуня, в которой сначала приводят пример плохих секущихся волос. У женщины были худшие в мире волосы и усталый вид. Костя думал о ней как о «семейном» враче, так привык посещать ее.

Ему было шесть лет, когда педиатр заподозрила в Косте признаки дебилизма и ДЦП и сказала, что нужно бы его отправить в стационар на обследование. Сначала родители испугались, не верили в это, отказывались верить, что он не в себе. Но педиатр своим усталым голосом убедительно запугала их возможными последствиями.

— Посмотрите на детей в его возрасте, — флегматично рассказывала она. — Они прыгают и скачут, не могут усидеть на месте.

А Костя был немного заторможенный, все больше сидел, уставившись в окно, не проявлял социальной активности. Впрочем, такой же была и педиатр, но себя она почему-то в дурдом не отправила.

Так он оказался на пороге этого заведения, в одной руке сжимая направление, в другой — нехитрый узелок со своими пожитками. Категорически «психушкой» назвать место было нельзя. Медсестра отвела Костю не в обитую ватой палату, полную детей с бесконечно вращающимися зрачками и алой слюной, струящейся из уголков рта, а, скорее, в помещение наподобие игровой комнаты в не очень ухоженном детском саду — с соответствующей обстановкой и адекватными на вид детьми, только здесь вместо воспитателей были медсестры.

В любом углу этого Н-образного здания пахло борщом, компотом и мочеными сухарями, а еще совсем немного — несвежим бельем. В туалете через запах аммиака и хлорки просачивался плохо выветренный аромат говна. Через двадцать лет, вспоминая те дни, Костя четче всего будет помнить вкус грифелей черного, зеленого и желтого цветов, съеденных для покраски жвачных пузырей, и сложный запах сортирной парфюмерии стационара.

Процедуры были не очень интересные: в основном детей лечили утренними и вечерними прогулками по территории, дозволением играть в подвижные игры и некоторой фармакологией, которую давали вечером перед сном. Костя помнит, что хорошим тоном считалось выплевать или даже выблевать эти таблетки при удачном случае.

Самое сильное воспоминание — первая ночь. После отбоя в палате стало очень тоскливо от запаха зубной пасты, который распространялся от соседей. В тусклом свете, исходившем из коридора, дети тихонько поедали «Жемчуг» на своих койках. И от этой тоски Костя даже решился позадирать крепыша с коричневым ежиком волос.

Костя помнит, что каким-то образом связал слюнные пузыри, собравшиеся и у него самого на ухмыляющихся губах, со своим невысоким мнением о человеческих качествах этого парня. Крепыш не сразу сообразил, в чем дело. А потом вдруг набросился на Костю, крепко поколотил, схватил за шею и стал по-настоящему душить, выкрикивая непонятное:

— Клизма один! Клизма один!

К счастью, эти слова оказались не последним, что Костя услышал в жизни, потому что подоспела медсестра и устроила разбирательство. Так Костя в первый и последний раз столкнулся с проявлением детского безумия или намеком на таковое.

Медсестра на одну ночь определила плачущего Костю в туалет. Дверь была заперта снаружи и имела стекло с рифленой поверхностью. Сквозь это стекло и водопад слез можно было видеть оранжевый микрофон и усы на размытой физиономии Владислава Листьева, ведущего передачи «Поле чудес», которую увлеченно смотрела медсестра, не обращая внимания на стенания Кости.

В детском саду я тоже не проявлял излишней социальной активности, но, к счастью, никто меня в дурничку не определил. Я неохотно общался со сверстниками. Общался, если только человек сам вступал в контакт первым и казался дружелюбным. Тогда я мог даже привязаться к нему.

Но больше всего нравилось, когда папа брал меня с собой гулять по лесу, сажал себе на шею, рассказывал истории и читал стихи. Например, «Великан с голубыми глазами» — это стихотворение я очень любил. Вообще был сильно привязан к папе. Бывало, родители привозили меня к дедушке и бабушке, а сами куда-то уходили; тогда я мог сесть на стул и прождать папу несколько часов.

В детском саду у меня был один настоящий враг — Витя Карлов. На прогулках, когда воспитатели не видели, он набрасывался на меня, ронял или топил в сугробе. Каждый раз это было подобно небольшой смерти, я ждал этого момента со страхом. Вроде бы забывал, но, оказавшись на улице, чувствовал панику, как жертва хищника. Страх даже лишал голоса. Витя Карлов был на год старше, и мне не хватало силы отбиться. Он жил в соседнем дворе, и когда мы случайно встречались вне детского сада, прикидывался моим другом. Из-за своей доверчивости я не один раз попадался на эту удочку, был рад, что бессмысленная война закончилась. Но на прогулке опять получал пиздюлей. Позже Витя Карлов оказался со мной в одном классе, и, как выяснилось, он был очень неспособный ученик, можно даже сказать, тупой. Однажды он заплакал, когда не успевал написать что-то под диктовку, и был в этот момент таким жалким, что моя обида прошла. Он вообще навсегда выпал из моего поля зрения.

У меня никогда не было желания обсудить детсадовские проблемы с родителями. Не потому что считал позорным ябедничать, просто, как только оказывался дома, вообще забывал об этом жутком мире. Два мира существовали параллельно.

Помню случай, как кто-то нарисовал свастику на рисунке одной девочки. Всю группу собрали воспитатели и сказали:

— Если вы знаете, кто это сделал, говорите.

В страшной тишине было произнесено мое имя.

Я вообще не знал, что это такое — свастика, — и не умел это рисовать, но меня поставили в угол на полдня.

Но то, что я был не очень общительным, похоже, единственное, в чем мое детство походило на Костино.

В отличие от него я почти не болел. Даже какой-нибудь ветрянкой, краснухой, свинкой. Последней, видимо, потому что мама переболела, когда была беременна мной. Я родился на неделю позже, чем меня ждали, и весил почти четыре килограмма.