Карта монаха

Глава 15

Майкл сидел, откинувшись на спинку дивана. Элегантная гостиная, казалось, приняла его в свои объятия, но он их не замечал. Да и все события прошедшего часа стерлись у него из памяти; он полностью сосредоточился на вскрытии кейса. Он трудился над замком пятнадцать минут — учитывая специфику ремесла, непозволительная роскошь: в жизни в любой момент может появиться свидетель, а системы безопасности отслеживают все, от температурных изменений до ритма дыхания. Замысловатые миниатюрные инструменты Майкла, вставленные в замок, своими тонкими металлическими пальцами ощупывали механизм. Майкл управлялся с черными ручками с ловкостью фокусника и терпением охотника. Когда разжалась последняя из двенадцати пружин, Майкл осторожно приоткрыл крышку кейса и заглянул внутрь.

К этому времени он уже прочел от корки до корки содержимое пухлой кожаной папки, которую оставил ему Зивера. Пачки документов, посвященных Кремлю, его истории, архитектуре и тайнам. Реальные исторические факты, перемешанные с вымыслами о России. Легенды этой страны. Описание мира, исполненного красоты и в целом, и в деталях, очарования, по большей части неизвестного западному миру.

Изучая первую пачку документов, он старался запомнить все слово в слово.

Чем дольше Майкл размышлял об этом подземном мире в далекой России, мире, словно сошедшем со страниц сборника мифов, тем сильнее его томило тяжелое предчувствие. Не только потому, что всеми фибрами души он чувствовал, что этой библиотеке со всем ее содержимым — включая легендарную шкатулку — не суждено быть найденной, но еще и потому, что понятия не имел, как в нее проникнуть.

Оторвавшись от размышлений, Майкл переключился на черный кейс, который только что взломал. Запустив руку внутрь, нащупал холст. Развернутый, холст оказался размером пять на три фута и содержал изображение, странным образом напоминающее то, которое он похитил в Женеве; тот же размер и написано, как и первое, на сверхплотном холсте. Майкл поднес картину к свету: это было истинное произведение искусства — безмятежный ангел с распростертыми гигантскими крыльями возносился в небеса с золотого дерева, а в руках он держал шкатулку, словно бы источающую свет.

Это был момент дежавю, под влиянием которого Майкл достал нож и осторожно просунул лезвие в край холста. Идеально заточенная сталь легко прошла внутрь. Пройдясь лезвием по всему периметру, он, как и в прошлый раз, отделил карту от картины. Отложил картину и погрузился в изучение карты. Она представляла собой идеальную копию той, которую он уничтожил в Женеве. Это было детальное трехмерное изображение содержимого десятиуровневого пространства, каждый объект подписан на русском и латыни. Показаны были и наземные сооружения. Верхний край карты занимало мастерское изображение золотой шкатулки, окруженное надписями на русском языке. Особенным изяществом и детальностью разработки отличался рисунок крышки шкатулки, сам по себе заслуживающий называться шедевром. Майкл всматривался в рисунок, стараясь запомнить его. Детализация узора на крышке, изысканного в своей простоте, была поразительной. Сама естественность, сама жизнь — он и представить себе не мог, что такое бывает. Да и никто не мог бы представить.

А внизу карты, затерянные в ее глубинах, с подземной рекой соседствовали три гигантских сводчатых покоя, над входом в каждый был изображен зловещий лик смерти. Чтобы разгадать смысл, не требовалось знание русского или латыни. Без всяких слов было ясно, куда ему придется отправиться за шкатулкой, которую он обменяет на жизнь своего отца. За шкатулкой, в буквальном смысле означавшей для Стефана Келли жизнь или смерть.

— И что ты собираешься делать? — Буш помахал письмом Женевьевы перед лицом Майкла.

Майкл, с того момента, как закончил читать документы из «кремлевской» папки и изучать карту, переданную Женевьевой, не двинулся с места. Он все продолжал перелистывать бумаги, пораженный их содержанием и детальностью, не в силах охватить сознанием предстоящее дело.

— Слышишь меня? — не вытерпел Буш.

— Ты прочел письмо, что скажешь? — вопросом на вопрос ответил Майкл.

— У меня странное впечатление, уж больно складно все совпало, прямо одно к одному. — В тоне Буша отчетливо звучали нотки скептицизма. — Не хочется тебя огорчать, но, по-моему, все это сильно смахивает на бред… Не говоря уже о Кремле. Тебе этого не потянуть.

— Кто знает. Ни при каких обстоятельствах нельзя допустить, чтобы эту карту увидела Сьюзен.

Сложив карту и картину, Буш убрал их обратно в кейс.

— Он твой отец, Майкл. Что будешь делать?

— Мой отец умер, — покачал головой Майкл. — И мать тоже. Может быть, кровь Келли и течет у меня в жилах, но вырастил меня не он. В тот день, когда отказался от меня, он отказался и от права считать меня сыном.

— Не перегибай палку. Вспомни, ты ведь приехал сюда, чтобы разыскать его. Мне думается, что кое-кто пытается возвести стену вокруг собственного сердца, чтобы сложить с себя всякую ответственность. — Желая смягчить резкость своих слов, Буш слегка наклонился к Майклу. — Просто мне казалось, что ты хотел его найти.

— Мне тоже так казалось, но, возможно… — Майкл нащупал в кармане письмо Мэри. — Возможно, я при этом руководствовался ошибочными соображениями. Я не думаю, что он хотел быть мною найденным.

— Стефан хороший человек.

Заслышав приближающиеся шаги Сьюзен, Майкл оглянулся.

— Он не заслужил такого, — проговорила Сьюзен. — Если бы вы только его знали…

— Я его не знал, и мне неизвестно, хотел ли он узнать меня. По всей видимости, он был в курсе, кто я и где нахожусь. Однако не предпринял ни одной попытки меня найти, — отвечал Майкл, качая головой. — Думаю, не ошибусь, если скажу, что сейчас он интересуется мною только в том смысле, что я могу его спасти.

Сьюзен ответила разгневанным взглядом, а потом стала надвигаться на него, по-видимому с трудом сдерживая ярость.

— Пойдемте со мной.

Майкл перевел взгляд на Буша, потом опять на Сьюзен. Встав, он двинулся следом за ней — выйдя из библиотеки, они миновали холл и начали подниматься по крутому лестничному пролету; стены вдоль него украшали живописные фотографии рек и гор, диких животных и неугомонных городов. Эта фотографическая галерея продолжалась и в помещении наверху.

— Он хороший человек, Майкл.

— Кто бы сомневался, и все же тридцать с лишним лет — чертовски долгий срок, когда дело касается игнорирования собственной плоти и крови. Куда мы идем?

Сьюзен повела его в элегантную спальню, обставленную мебелью мореного дерева, и дальше через нее — в просторную гардеробную.

— Если мне не под силу убедить вас, — с этими словами она откатила в сторону зеркало и открыла тяжелую дверь комнаты-сейфа, — то пусть за меня это сделает он сам.

Сьюзен вошла в комнату первой, выдвинула два ящика встроенного шкафа, повернулась и, не зажигая света, вышла. Майкл щелкнул выключателем и вошел внутрь. Его нисколько не впечатлили ни оружие, ни меры безопасности, предпринятые создателями этого домашнего бункера; столь же равнодушным его оставили бутылки с вином и ящики с кубинскими сигарами. Он сам несколько раз устанавливал такие комнаты-сейфы по заказам клиентов. Кончалось тем, что эти бункеры, оснащенные всем необходимым на любой случай вплоть до ядерной войны, превращались в большие шкафы для одежды, закусок и время от времени — для контрабандного товара.

Но вот взгляд Майкла упал на стену, и он забыл обо всем на свете, погрузившись в рассматривание вдумчиво расположенных фотографий. На каждой был изображен один и тот же человек: он сам. Вся коллекция представляла собой своеобразный коллаж на тему его детства и юности, включая годы учебы в колледже. Протекла не одна минута, прежде чем Майкл обратил внимание на выдвинутые Сьюзен ящики. Их было два, оба значительно больше обычного размера и очень глубокие. Заглянув в один из них, он опешил, потому что здесь нашел то же, что и на стене, — свою собственную жизнь. Вырезки из школьных стенгазет со статьями о нем, снимки, сделанные на различных спортивных соревнованиях, его фотографии в составе спортивных команд, за которые он играл, классные фотографии, альбомы выпускников. Одним словом, полная летопись его жизни.

В ящиках обнаружились статьи о его неожиданной победе, о голе высшей категории, забитом им за секунду до окончания решающего матча в региональных соревнованиях по хоккею. Имелась программка отчетного концерта музыкального класса, в котором восьмилетний Майкл исполнял пьеску на фортепиано. И были еще и еще фотографии, огромное их количество, с друзьями, на днях рождения, с семейством Сент-Пьеров — на каждом из этих снимков он улыбался во весь рот.

Сначала Майкл испытал такое чувство, как будто кто-то против воли вторгся в его частные владения. По натуре довольно скрытный, он безотчетно воспротивился, внутренне закрылся щитом от незваных наблюдателей. Желая успокоиться, извлек из ящика стопку документов и фотографий и уселся с ними прямо на пол. Он прочел и просмотрел все. И постепенно его ощущения изменились. Он понял, что вся эта записанная и запечатленная жизнь создавалась руками человека, горячо любящего, но лишенного возможности приблизиться. Руками отца, восхищавшегося своим ребенком издалека, соблюдавшего дистанцию ради блага этого самого ребенка. Майкл почувствовал боль этого человека, который долгие годы следил за ним, соблюдая дистанцию, лишенный возможности разделить с сыном его достижения. В коллекции не было ничего ни от одержимости, ни от нездорового интереса. Ее собрал отец, исполненный гордости за сына, которого он оставил потому, что у него не было другого выхода. И Майкл понял, что хотя Стефан и отказался от него, предоставив другим людям усыновить его, но в своем сердце он никогда от него не отрекался.

Майкл изучил каждый клочок бумаги, каждую фотографию и сувенир. Архив его отца оказался полнее даже его собственного.

Наконец Майкл собрал бумаги и аккуратно разложил их обратно по ящикам. Еще раз окинул взглядом комнату. Все в ней было до болезненности аккуратно, точь-в-точь как во внешности самого Стефана. Оружие на стойках, под каждым — патроны в ящиках. Сигары, с указанной маркой, разложены в хронологическом порядке, у телефона список номеров первой необходимости. Сразу становилось ясно, что хозяин всего этого — человек, склонный к порядку и тщательности. Тем более удивлял один бросающийся в глаза факт. Сколько Майкл ни искал, он не нашел одной фотографии — единственной из всех, которую всем сердцем жаждал увидеть.

Фотографии матери.

— Господи! — раздалось сзади.

Повернувшись на звук, Майкл увидел Буша. Стоя в дверях, тот разглядывал фотографии на стене, эту фотолетопись жизни Майкла.

Буш смотрел на друга, не зная, что сказать. Ему приходилось видеть такие выставки в домах у преступников: они их устраивали, чтобы без помех разглядывать предметы своей одержимости, свои жертвы. Но здесь было не то. Буш сразу понял, что это такое. Это была стена плача, стена сожалений о том, что могло бы быть. Окно в мир чувств Стефана Келли.

— Он вовсе не отказался от тебя, — чуть слышно проговорил Буш.

Майкл посмотрел на друга. Он не знал, что ответить. Погасив свет, он перешагнул порог комнаты-сейфа и оказался опять в гардеробной.

— Мы едем в Россию, — со вздохом сказал Буш. — Так ведь?

Покинув гардеробную, Майкл и Поль миновали спальню и двинулись вниз по лестнице.

— Не хочу охлаждать твой пыл, Майкл, и, пожалуйста, не обижайся, но тебе такого не осилить. Это же Кремль! Не музей какой-нибудь. Это центр русской вселенной. За стенами этой крепости — их Белый дом и Капитолийский холм, вместе взятые. Для успеха подобного предприятия нужны деньги, крупные связи и удача — и всего этого нам отчаянно недостает.

— Зато я всегда могу рассчитывать, что в минуту уныния ты рассеешь мрак. — Майкл выразительно покосился на друга.

— Я-то, конечно, рассею. Есть еще одно: мне неприятно об этом говорить, но откуда ты знаешь, что они не убьют этого Стефана в любом случае?

Они как раз входили в библиотеку. Майкл не знал, что ответить. Судьба Стефана Келли, его отца, у него в руках.

— Пока они считают, что я намерен выполнить их требования, и до тех пор, пока шкатулка не у них в руках, они его не тронут.

— А что будет, когда они получат шкатулку?

Майкл задумался.

— Пока не знаю, но, когда придет время, пойму, как действовать.

— Я еду с вами. — Сьюзен стояла в дверях, переводя подозрительный взгляд с Майкла на Буша.

Майкл лишь выразительно посмотрел на нее и отрицательно качнул головой, после чего опять заговорил с Полем.

— Нужно найти способ…

— Вы, кажется, меня не слышали, — вставила Сьюзен.

— Слышал, — отвечал Майкл, не глядя в ее сторону. И продолжил, обращаясь к Бушу: — В моем распоряжении меньше шестнадцати часов.

Сьюзен прошествовала в комнату и остановилась прямо перед Майклом.

— Или я еду с вами, или вызываю полицию.

— Полиция уже здесь. — Майкл указал на Буша.

— Только не надо блефовать, — парировала Сьюзен.

— Блефовать? — удивился Майкл. — И что бы вы сказали полиции?

— Что через пять минут после визита блудного сына Стефана похитили, — не моргнув глазом, отрезала Сьюзен. Ее осуждающий взор словно бы ввинчивался в Майкла. — А выводы пускай делают сами.

— А мне казалось, вы образованная женщина. — Майкл в ответ воззрился на нее. — Таким способом можно добиться только одного — что его убьют сразу.

— Что дает вам основания думать, будто вы справитесь с этим делом? — Вопрос Сьюзен больше походил на обвинение.

— Начать с того, что в меня верят похитители Келли. Вряд ли они поставили бы меня в такое положение, если бы не верили в мои способности.

— Способности?

Сьюзен сунула ему под нос пожелтевшую газетную вырезку. Это была статья об аресте Майкла в Нью-Йорке несколько лет тому назад.

— Вы вор, самый обыкновенный преступник! — Надвигаясь на Майкла, Сьюзен распалялась все больше. — Это вы во всем виноваты. Стефан здесь ни при чем, а вот вы при всем. Его жизнь не могла бы оказаться в более ненадежных руках.

— Пожалуйста, успокойтесь. — Майкл перевел взгляд с газетной вырезки на девушку. — Вы многого не знаете…

— Я знаю достаточно. — Сьюзен едва могла сдерживать гнев. — Вам нет дела ни до чего и ни до кого, кроме самого себя. У вас нет никакого нравственного чувства. Теперь мне понятно, почему Стефан не желал с вами знакомиться.

Глаза Майкла сузились.

— Вы говорите о нравственности? Минуточку! Для той, кто спит с боссом, вы…

Сьюзен отвесила Майклу пощечину. Ударила со всей силы. Он не вздрогнул. Когда миновала первоначальная оторопь, пришла ярость. Воцарилась мертвая тишина. Сьюзен замахнулась снова, но на этот раз Майкл предотвратил удар, поймав ее руку. Выждав минуту, он сквозь стиснутые зубы произнес:

— Послушайте, мне очень жаль, что с вашим приятелем случилось такое…

— Он мне не «приятель»!

Раздраженно высвободившись из хватки Майкла, Сьюзен заходила по библиотеке. С глубоким вздохом, опершись руками о стол, она посмотрела на одну из фотографий на книжной полке: на ней был запечатлен молодой человек в деловом костюме, бок о бок со Стефаном Келли.

— Вы когда-нибудь теряли близкого человека? — сказала вдруг Сьюзен, по-прежнему не отрывая взгляда от снимка.

— К чему это вы? — Майкл нахмурился, почувствовав знакомую боль.

— Вы знаете, что это такое, когда человека, которого вы любите, внезапно отрывают от вас, вырывают из самой жизни?

Майкл молча смотрел на нее. Он не желал говорить о своей жене.

— Это случилось почти девять месяцев назад. Питер принадлежал к тому типу людей, которых Бог одарил всем. Он блистал во всем и при этом был поразительно скромен. Школу он закончил в шестнадцать, Гарвард — в девятнадцать, Йельскую школу права — в двадцать два. Но все это кажется малозначительным по сравнению с его сердцем. Он всегда думал в первую очередь о других, забывая о себе. Когда умерла его мать, ему было четырнадцать. Он не сломался, не стал погрязать в жалости к себе, а удвоил усилия в учебе и еще больше сблизился с отцом. В нем не было ни капли высокомерия, слово «гордыня» ему было незнакомо. Он всегда говорил «мы», а не «я» и никогда не принимал похвалы на свой счет, всегда или отклонял их, или говорил, что на самом деле их заслуживает другой.

Сьюзен печально улыбнулась.

— Он готовился принять отцовский бизнес. Так же как в свое время Стефан, он два года проработал у окружного прокурора; затем, меньше чем за пять лет, успел поработать в каждом из юридических филиалов фирмы своего отца. Он во всем разбирался лучше своих наставников. И все равно стеснялся, когда отец хотел дать ему повышение, отклонял награды и приписывал свои заслуги другим, сделавшим гораздо меньше, чем он. Он был один из редких в этом мире действительно бескорыстных людей.

Сьюзен помолчала, рассматривая то одну, то другую фотографию из тех, что стояли тут и там на книжных полках.

— Каждый год в апреле Стефан и Питер, в числе двадцати тысяч других, были на Мейн-стрит, откуда начинался ежегодный городской забег. Через четыре часа, пробежав двадцать шесть миль, они пересекали финишную черту в Бостоне. Отец и сын, они всегда бежали рядом. — Только сейчас Сьюзен, все так же печально улыбаясь, посмотрела на Майкла. — Самое смешное… Питер так и не сказал отцу, что терпеть не может бегать.

Майкл с Бушем молчали. Оба ощущали, каким наплывом эмоций сопровождается каждое слово Сьюзен.

— Как-то раз Питер задержался на работе, помогал практиканту составить документ. — Умолкнув, Сьюзен опустила голову, ее глаза наполнились слезами. — Его сбил автомобиль, удар был лобовой. Собственный отец с трудом опознал тело.

Сьюзен минуту молчала, ей было трудно говорить. Потом она все же справилась с собой.

— Гордость Стефана, смысл его жизни, его единственный сын погиб. И вот теперь вы, прямая противоположность Питеру, олицетворение всего ему не свойственного, появляетесь на пороге этого дома, того самого дома, в котором вырос Питер.

Майкл ничего не ответил, но эти слова ранили его до глубины души.

— Несчастный человек девять месяцев оплакивал своего сына. Если бы вы понесли такую утрату, то давно бы потеряли всякую способность к чувству. Он только-только начал приходить в себя.

— А вы кто такая? Служащая конторы, желающая заполнить пустоту в жизни босса? — осведомился Майкл.

— Если уж вы задали этот вопрос, то нет. Я всегда относилась к нему как к кровному родственнику. Стефан Келли мне свекор. Питер Келли был моим мужем. — Сьюзен умолкла, и слезы заструились по ее лицу. — А теперь они, наверное, убьют его даже в том случае, если вы выполните все их требования.

— Наверное, — согласился Майкл.

Он наблюдал, как скорбное выражение на лице Сьюзен сменяется потрясением, вызванным этой фразой.

Как она его ни разозлила, все же он жалел ее, сочувствовал ей, сострадал ее потере. Эта рана никогда не заживет и даже через много лет будет терзать ее. Он перевел взгляд на Буша — тот сидел понурясь. Наконец Майкл вновь заговорил:

— Но я этого не допущу.

От внезапности поворота Буш оторопел.

Присев на диван, Майкл стал в подробностях излагать Сьюзен ситуацию. Он объяснил все про Джулиана, про антикварную шкатулку — предмет желаний одержимого и одновременно выкуп за жизнь и возвращение Стефана. Рассказал о Женевьеве, о сложностях, которые ждут его в Кремле. Объяснил все. Вплоть до того, сколь ничтожны их шансы на успех.

— Я еду с вами, — заявила Сьюзен.

— Вы представления не имеете, во что ввязываетесь.

— А вы имеете? — К Сьюзен возвратилась ее привычная колючесть.

— Гораздо более реалистичное, чем вы, — слегка опешив, отвечал Майкл.

— Я не могу сидеть здесь и ждать сложа руки, пока вы его спасете.

— А ради чего нам брать вас с собой? — спросил Майкл. — Что вы можете предложить?

— Пускай у вас есть карта, пускай в вашем распоряжении уйма информации о том месте, куда вы направляетесь, но есть одна вещь, которой нет у вас и которая есть у меня.

— И что же это такое?

Вместо ответа Сьюзен лишь склонила голову набок и улыбнулась.