Карта монаха

Глава 25

В новом смокинге от Армани, под руку с прекрасной брюнеткой, Джулиан стоял в центре танцевального зала. Шейла была из Техаса. Длинноногая, с лицом, отточенным скальпелем лучшего пластического хирурга в Беверли-Хиллз, которого только могли купить деньги ее папочки. Она специально прилетела, чтобы передать чек непосредственно в руки божьему человеку.

Как и подобает дочери богатых родителей, она была воспитана в строгих правилах протестантизма. Однако риторика, которой с пылом предавались профессора Стэнфордского университета, побудила ее к тому, чтобы попытаться примирить расхождения между библейскими представлениями и наукой. В итоге она утратила веру и на десять лет полностью отвернулась от церкви. Но с возрастом — а также с жизненными пертурбациями, в процессе которых от нее один за другим ушли три мужа — она стала все отчетливей понимать, что Бог ей все-таки нужен. И вдруг она обрела — нет, не Бога, но кое-кого получше: Джулиана. Он заботился об удовлетворении всех ее потребностей — духовных, физических и медицинского характера. Кроме того, он прекрасно выглядел и владел решающим пакетом акций одной из самых преуспевающих в мире фармацевтических компаний. О его страстности в постели не приходилось и говорить.

Она наблюдала, как он, отойдя от нее, пересекает пол танцзала, не спеша поднимается по широкой лестнице до первой площадки и останавливается, чтобы обратиться к двум сотням гостей. И они — все до одного преуспевающие, богатые, в черных галстуках — ждут, затаив дыхание, когда он соблаговолит изречь слова мудрости. Собравшееся общество представляло собой смесь из представителей академической среды, скандально известных звезд экрана и титанов индустрии; все заблудшие души в поисках чего-нибудь, к чему бы духовно приткнуться. В своей сфере каждый пользовался влиянием, но здесь, у Джулиана, все они с радостью соглашались играть вторую скрипку — в надежде на животворные мгновения общения наедине, которые — кто знает! — могут навеки изменить жизнь. Несмотря на различия в занятиях и образе жизни, все придерживались единообразного кода в поведении и одежде: смокинги и вечерние платья. Понятно, даже при этом каждый, как мог, старался выделиться. Пустить пыль в глаза, произвести впечатление. На Джулиана, друг на друга, на Бога.

У всех гостей в одежде присутствовала какая-нибудь деталь пурпурного цвета: у женщин это мог быть широкий пояс, обхватывающий платье, само платье, заколка для волос; у мужчин подтяжки, галстук или носки. Причем подходил вовсе не любой бордовый, а лишь один-единственный его оттенок: так называемый тирский пурпур, получаемый с помощью натурального красителя, стоимость которого в древние времена намного превышала стоимость золота. Поэтому тирский пурпур и стал цветом аристократии, поэтому же он стал цветом «Божьей истины».

Во всякой религии есть свои знаки, символы: кресты, распятия, звезды Давида — их носят как особые драгоценности, посредством которых человек идентифицирует себя с определенной верой. Этот обычай существовал, существует и будет существовать во всех обществах и человеческих объединениях. Демонстрируя солидарность с тем или иным общим делом, люди носят браслеты из переплетенных нитей, прикалывают к лацканам пиджаков цветные ленточки, и так далее, и тому подобное. «Божья истина» исключения не составляла. У ее членов тоже были свои символы, свои священные обереги. Главный из них являлся плодом внебрачного союза религиозного и научного символизмов. Его носили на драгоценных ожерельях с бриллиантами, он же изображался на золотых печатках. Он представлял собой сплав из знака вечности, символа атома с крутящимися вокруг ядра электронами и христианского креста. Все это на фоне тирского пурпура, цвета, который с гордостью носили приверженцы «Божьей истины».

Джулиан окинул взором разряженную в пух и прах толпу своих богатых последователей. Внутренне он усмехался, но внешне сохранял видимость кротости. Склонив голову, он прижал пальцы к вискам, как будто сосредоточиваясь на мысли. Воцарилась тишина, не нарушаемая ни единым звуком. Наконец он поднял голову и обратился к аудитории.

— Проживая день за днем нашу жизнь, мы принимаем как должное молчаливое обещание, что завтра будет новый день, еще одно «завтра», — начал Джулиан, простирая руки к пастве.

Руки Джулиана двигались, дышали, как будто это они говорили.

— Мы забываем, что наша плоть смертна, что наши сердца хрупки и конечны. Сколько раз было, что человек тщетно взывает к Богу у постели умирающего родителя и ничего не может сделать. Ему остается лишь беспомощно наблюдать, как из близкого человека капля за каплей уходит жизнь. — Джулиан помолчал, обводя взглядом толпу. — Если бы спасти его было в ваших силах — как далеко вы готовы были бы зайти?

Смерть… она ожидает всех нас. В Библии много говорится о будущей жизни. Нам же надлежит помнить одну из важнейших библейских истин: Бог помогает тем, кто помогает сам себе. В библейском смысле это означает жертвовать, отказываться от удовольствия сегодня ради будущего наслаждения; мы поступаем так в бизнесе, в жизни, некоторые даже поступают так в религии.

Прежде чем вы разойдетесь, подумайте вот о чем. Что, если сегодня был бы ваш последний день, если бы вы абсолютно точно знали, что никакого «завтра» не настанет? Если бы у вас не было ни тени сомнения, что в вашем распоряжении осталось всего двадцать четыре часа? Представьте себя в такой ситуации, ибо в ней нам всем предстоит очутиться, несмотря на все наши усилия и дела. Закройте глаза и вообразите, что настал закат вашей жизни, что есть то, что вы уже пережили, и больше ничего не прибавится. Уверуете ли вы внезапно в Бога, надеясь продолжить жизнь на небесах, станете ли размышлять о пережитом, подводя итоги, или… попытаетесь найти способ прожить еще хотя бы день?

Он окинул взглядом зал.

Глаза всех были устремлены на него, внимание присутствующих целиком принадлежало ему.

— Если бы вы могли сделать что-нибудь, чтобы спастись, на что бы вы решились? Подумайте… если бы у вас чудесным образом появилась возможность купить еще один день, неделю или даже год жизни; если бы вам представился шанс приобрести еще десять лет… во что бы вы оценили этот срок? Во что вы оцениваете жизнь? — Джулиан посмотрел на гигантскую толпу прихожан.

У каждого создавалось впечатление, что величественный проповедник смотрит прямо ему в глаза. Казалось, все перестали дышать. Выдержав паузу, он поднял бокал.

— Cent'anni[6].

И как будто повинуясь указке дирижера, все присутствующие, тоже подняв бокалы, воскликнули, так что звук громоподобно прокатился по залу:

— Cent'anni!

Джулиан взял под руку Шейлу; они спустились по лестнице и пошли по залу, через толпу, которая уважительно расступалась перед ними.

— Я заплатила бы сколько угодно, лишь бы моя мать прожила еще год, — шепнула ему на ухо Шейла. — А твоя мать жива?

Повернувшись к ней, Джулиан посмотрел ей прямо в глаза.

— Не знаю.

Женевьева открыла глаза. Она не паниковала. Не пыталась высвободиться из связывающих ее пут или встать с каталки. Глубоко и ровно дыша, она осматривалась. Место, где она находилась, было абсолютно белое, явно медицинское. Даже при тусклом освещении чувствовалась суровость исследовательской лаборатории. Она стала гадать, где находится. Пахло неприятно, антисептиком.

С того момента, как ее похитили, она приходила в себя лишь дважды: первый раз, когда ее на носилках грузили в самолет, и второй — сразу по прибытии сюда, где бы это ни было. Оба раза пробуждения были мимолетные, так что не успевала она хоть немножко сориентироваться, как тот большой человек опять вводил ей снотворное. Она полностью утратила представление о времени. Сейчас в тумане, заполнившем голову, начали выкристаллизовываться зачатки сознания. Она не знала ни где находится, ни кто ее похитил. Но цели похитителей были ей совершенно ясны. Они стремятся к тому же, к чему и Джулиан: завладеть «Альберо делла вита», золотой шкатулкой. Как бы она хотела, чтобы этой вещи вообще не существовало!

Из всех чувств она испытывала одно — бесконечную горечь от сознания, что Джулиан ее предал. Он лишил ее всего, так что теперь она оказалась перед такой же пустотой, которая возникла в ее жизни после потери мужа. Он умер много лет назад, и с тех пор она жила, не ища больше любви, потому что боль, несмотря на время, так до конца и не затихла. Она вновь обрела себя в радости материнства, только благодаря ребенку ее сердце опять познало тепло. Но на источник тепла скоро подуло ледяным ветром. Джулиан был странным от рождения, эмоционально хрупким и в то же время жестоким. Ничто не могло смягчить его жестокость.

В комнату вошел человек, который ее похитил. Не произнося ни слова, он подошел к шкафчику с медикаментами, извлек прозрачный пластиковый контейнер с раствором и с ним приблизился к Женевьеве. На краткое мгновение их взгляды встретились. На лице вошедшего выразилась тревога. Ловко переставив иглу из старого флакона в новый, он удалился. По мере того как лекарство втекало в вену, Женевьева чувствовала, как туман в голове опять начинает сгущаться. Ее снова клонило в сон. Уже проваливаясь, она подумала о Майкле и вознесла краткую молитву, чтобы он нашел своего отца и получил картину и карту, которые она для него оставила, но о которых не сумела ему рассказать: похитители схватили ее прежде, чем она успела объяснить Майклу истинное значение карты, спрятанной в картине.

И уже перед самым тем мгновением, как ее сознание опять погрузилось в наркотический сон, по щеке Женевьевы скатилась слеза. Она жалела не себя, а Майкла, из-за того, что по ее вине он подвергается такой опасности. Потому что он не имеет ни малейшего представления, с какими вещами связана карта, спрятанная в «Предвечном», и не знает о тайне «Альберо делла вита». Шкатулки, которую один из самых жестоких людей в истории человечества, Иван Грозный, приговорил к вечному отторжению от человеческих глаз. Потому что ее содержимое было слишком ужасным даже для самого ужасного человека на земле.