Категории и законы марксистско-ленинской диалектики и язык

Кузнецов A.M. Лексическое значение как результат отражения внеязыковой действительности

Способность к отражению объективного мира является необходимым условием существования естественного человеческого языка, поскольку в основе коммуникации лежит потребность сообщать нечто о вещах, лежащих, как правило, за пределами языка. Разумеется, для полноценного общения необходимо более или менее одинаковое или сходное отражение и понимание объективной реальности. Однако между реальной действительностью («вещным миром») и языком (языковым содержанием) лежит сравнительно мало исследованная область интеллектуально-психической деятельности человека, которая неизбежно накладывает своеобразный отпечаток на языковую систему, что проявляется, например, в преобразовании и регулировании взаимоотношения языкового значения и обозначаемых вещей, обусловливая их непрямое соответствие.

Понимание природы и особенностей значения в языке весьма различны в разных лингвистических направлениях и школах.

Исследование сущности языкового значения как результата специфического отражения в мышлении (и в языке) объективного мира связано с изучением природы отражаемых объектов, их систематизации как отраженных фактов (классов предметов, свойств, отношений), природы и существа самого отражения как феномена мышления, сознания, языка, а также способов существования и механизмов функционирования значения (33, с. 34 и сл.).

Марксистско-ленинская философия исходит из того, что материя, природа, бытие существуют независимо от сознания, что материя первична, а сознание вторично, являясь продуктом развития материи и отражения объективного мира. С диалектико-материалистической точки зрения объективный мир и его закономерности познаваемы; знания о законах материального мира, проверенные практикой, являются достоверными и имеют объективный характер. Как справедливо отмечалось в марксистской литературе по языкознанию,

Неполное, непрямое соответствие значения обозначаемому «предмету» порождает разнообразные и часто несовпадающие, противоречивые суждения среди лингвистов по поводу этого факта.

В одних случаях (что особенно характерно для представителей крайнего структурализма – Соссюр, дескриптивная лингвистика, валентная семантика, контекстная семантика и т.п.) исследователи стараются всячески отмежеваться от всякой экстралингвистической обусловленности языковой семантики, а иногда и вообще элиминировать «семантические факторы в описании языка» (Л. Блумфильд, дескриптивная лингвистика, первые варианты трансформационной грамматики и т.п.).

С прямо противоположных исходных позиций подходили к значению представители направления, известного в семантике под названием «слова и вещи», а также семасиологии, отождествляющие значение слова с его референтом или приравнивающие значение слова к понятию (32; 45 и др.), исследователи, разрабатывающие теорию референции (34). Критикуя чисто формальные приемы описания языка, авторы видят истоки и причины такого подхода в принципиальной нечеткости, диффузности семантической сферы языка, что обусловливает стремление обнаружить внешне выраженные, формально фиксированные различия, за которыми стоят различия смысловые. Следствием такого подхода является отрицание какой-либо значимости логико-интуитивных приемов и интроспекции в исследовании языкового содержания.

Известно, что мысль испытывает возрастающие трудности на пути от конкретного к абстрактному (и от абстрактного к конкретному), от частного к общему все более высокого порядка, от понятия о вещах к понятиям о признаках (свойствах и отношениях). Ее четкость на этом пути в общем затемняется, а границы понятия (объем) как бы размазываются. Соответственно, имена вещей обнаруживают, как правило, более четкий семантический состав, чем имена признаков. Именно известной аморфностью, текучестью логико-предметного содержания или признаков объясняется то обстоятельство, что при изучении семантики глаголов и прилагательных исследование их референциально-содержательной стороны иногда подменяется анализом их валентностно-дистрибутивных и дифференциальных характеристик. Возможности подобного анализа несомненно необходимо использовать, если мы хотим получить как можно более полное и всестороннее представление о языковом содержании.

Вывод о принципиальной невозможности решить семасиологические проблемы на основе одних только формально-языковых критериев без обращения к внеязыковым факторам подчеркивается и в работе М.В. Никитина (31). Наиболее непосредственно с внеязыковой реальностью соотносятся единицы языка, имеющие ясно выраженную предметную основу, или денотативы. Поэтому, не углубляясь в подробный анализ типов и разновидностей языковых значений, считаем необходимым остановиться подробнее на основной семасиологической дихотомии денотативного и сигнификативного значений, имеющей прямое отношение к разбираемой нами проблеме.

Существование денотативного значения обусловлено предметностью мышления, его обращенностью к реальному миру. При этом предметный мир языкового содержания мыслится широко и включает не только обозначения реально воспринимаемых объектов внеязыковой действительности, но и другие виды означаемых (чувства, эмоции, психические состояния, признаки и т.п.) (см. 21).

Сущность языковой единицы заключается не в том, что она обозначает «вещь» или соотносится с нею, но и в том, что она репрезентирует некоторую абстракцию как результат познавательной деятельности человека. В слове, таким образом, закрепляются результаты рационального познания, связанного с абстрагированием от реальной вещи общих признаков, преобразованием их в идеальную сущность. В слове как одной из основных единиц языка находит отображение и закрепление не весь предмет в целом, но только небольшое число (или даже один), признак или свойство предмета из множества. Использование термина «денотат» связано именно с различением объекта, с одной стороны, как экстралингвистической сущности; и с другой – как отображения одного из свойств этого реального объекта, на который направлена познавательная деятельность.

Кроме того, в семантических работах часто проводится различие между уровнем простого лексического обозначения денотата и обозначением денотата через словосочетание в процессе коммуникации. В связи с этим вырабатывается новое понятие для обозначения сложного денотата, передаваемого в высказывании, – понятие «ситуации» (денотативной ситуации), а само противопоставление «простого денотата» «сложному денотату» соответствует не только дифференциации денотата слова и денотата, обозначенного словосочетанием, но под второй тип подводятся денотаты, представленные грамматическими конструкциями предикативного типа (17; 16; 15; 25, с. 12 – 13).

При описании семантических типов предикатов (42) также принимаются во внимание реальные, онтологические сходства и различия описываемых предикатами ситуаций, для обозначения которых выбирается термин «положение вещей». Данный термин употребляется в самом широком смысле, т.е. то, «что может иметь место в каком-нибудь мире» (42, с. 8). Указывая на различие и сходство данных понятий с понятиями, указанными выше, автор заключает:

Ср. также определение понятий «положение вещей» в работах (2; 5; 11; 19; 53). Иногда подобная трактовка денотата приводит к недооценке роли денотативного значения слова и лексического значения вообще в смысловой структуре языка от ее преуменьшения вплоть до полного отрицания. Ср., например, следующее высказывание, принадлежащее одному из представителей американского направления порождающей семантики.

Мне уже приходилось писать о том, что подобная точка зрения не выдерживает критики и объективно приводит к исключению категории значения не только на лексическом, но и на синтаксическом уровне. Если быть последовательным и продолжить аргументацию автора, то можно прийти к выводу, что и предложение, рассматриваемое в отрыве от остального корпуса высказывания или от внеязыковой ситуации, часто бывает столь же семантически неопределенным, как и значение слова вне предложения (27, с. 114 – 116).

Говоря о денотативном значении, следует подчеркнуть, что наиболее распространенным все же является различение двух видов денотатов: идеального, т.е. типизированного представления предмета, явления, свойственного слову в системе языка, и материального – конкретного предмета как референта слова в составе высказывания (последний иногда отождествляют с референтным значением). В качестве сигнификативного значения в данной концепции рассматривается понятие или сумма существенных (отличительных) признаков класса обозначаемых словом предметов. При этом знаковое значение некоторых типов слов (имен классов конкретных предметов) могут включать оба компонента, реализуя в речевых высказываниях преимущественно то один, то другой (48; 25, с. 29 – 31).

Некоторые авторы предпочитают говорить о денотативном значении только в тех случаях, когда имена обозначают единичную вещь. Когда же они выражают мысль об общем представлении целого класса предметов, то они рассматриваются в качестве сигнификативного значения (31). Таким образом, то, что в первом случае рассматривается как две разновидности денотативного значения, во втором разделено на денотативное и сигнификативное значения. В целом, как можно легко заметить, разногласия между лингвистами по поводу денотативного значения носят скорее терминологический, чем принципиальный характер. Ср. в этой связи еще понятие «реалемы», вводимое на денотативном уровне для обозначения определенного инварианта предметного класса, класса реалий, который отражает их общие, наиболее существенные особенности (47).

Данное понятие получает применение в другой работе (33), где ее автор подчеркивает, что выделение системы реалем, основанной на общественной (в том числе языковой) практике людей, важно для понимания внеязыковых предпосылок лексико-семантической системы языка. Реалемы – это как бы отобранные типовые предметы, существенные свойства которых находят отражение в содержании единиц языка. Так, реалемой «стол» может быть представлено все многообразие предметов, называемых столами и используемых в практике, независимо от вида, назначения, формы материала, принадлежности к культурному ареалу, эпохе и т.д.

Итак, понятие денотативного значения языковой единицы в теоретических постулатах современной лингвистики исследуется в тесной связи с понятиями, так или иначе соотносимыми:

1) с объектами физической или психической реальности (референт, денотат, экстенсионал и т.п.),

2) с их осмыслением (понятие, логико-понятийное содержание, реалема, денотат – во втором значении) и, наконец,

3) с их представлением в языке (значение: денотативное, сигнификативное как сумма существенных признаков класса предмета, языковая семантика и т.д.).

Если статус единиц первого и последнего рядов в целом трактуется однозначно (первые относятся к области экстралингвистики, а вторые – к сфере собственно языкового значения), то положение серединного ряда остается неясным, расплывчатым.

Одни исследователи считают, что лингвистическая семантика не должна опускаться ниже уровня понятий, реалем и т.п., т.е. область логического осмысления включается в язык, а само лингвистическое значение приравнивается к понятию (32; 45).

По-иному решается проблема соотношения значения и понятия в (36; 37; 41). Так, В.З. Панфилов (37) допускает принципиальную теоретическую возможность отражения, с одной стороны, в виде системы лексических значений (десигнатов) и с другой – в виде системы понятий. Средством фиксации и экспликации последней могут быть не только слова, но и речевые произведения в виде свободных словосочетаний и предложений, конкретное содержание которых является принадлежностью не языка, а речи. В результате система понятий оказывается значительно шире, чем система лексических значений. Однако отсутствие изоморфизма между системой понятий и значений не исключает случаев близости или даже совпадения между ними по отдельным единицам или подсистемам, как, например, в области терминологии. Согласно весьма распространенному мнению, различие между понятием и значением слова состоит в том, что понятие в совокупности составляющих его содержание признаков изоморфно соответствующему объекту действительности с его реальными признаками, в то время как значение слова и обозначаемый им объект не находятся в изоморфном отношении друг к другу, поскольку в значении отражается только часть присущих объекту признаков[5]. Однако, как отмечает автор (37, с. 88), изоморфное соотношение в принципе возможно только как предел человеческого познания, и можно говорить лишь о непрерывном процессе приближения к такому соотношению (т.е. к абсолютной истине), так что на каждом этапе адекватно отражаются лишь некоторые признаки объекта. Понятия и значения слов отличаются по их роли в процессе мышления. Например, суждение как форма мышления, фиксирующая относительно законченный акт мысли в его субъектно-предикатной структуре, в качестве своих компонентов включает не значения слов, а понятия. Слово же в составе предложения-суждения обладает лишь способностью выразить понятие как структурный компонент этой формы мышления. Автор приходит к выводу, что

Проблема соотношения внеязыковой реальности и ее отражения в языковом значении по-своему преломляется в работах по семному анализу в лексике. В связи с этим представляется уместным обратиться к одной книге Ж. Мунэна (65), где на материале французской лексики исследуется семный состав лексических групп, в частности слов, обозначающих «жилые постройки»: maison «дом», suberge «гостиница», bastide «деревянный дом», cabane «хижина», bouron «хижина пастуха», cahutte «халупа, шалаш», igloo «ледяная хижина», paillotte «соломенная хижина» и т.п. На основе существующих словарных дефиниций выявляются соответствующие дифференциальные признаки – «материал постройки», «ее назначение», «предназначенность для определенных климатических условий», «качество постройки» и т.п.

Хотя подобные дифференциальные признаки и образуемые на их основе структуры обладают определенной реальностью для носителей языка, тем не менее остается неясным, относятся ли они только к сфере языка, или они прямо отражают черты внеязыковой действительности, или в них, наконец, совмещается то и другое одновременно. Такие колебания связаны, в частности, с тем, что многие слова в данной группе не находят четко определенного места в семантической структуре. Например, слово «монастырь» может быть отнесено и к области жилых, и к области культовых построек, а слово «интернат» – и к жилым, и к учебным зданиям. Рассматривая подобные группы слов как «поле», автор ставит под сомнение языковую природу «полевых» структур в лексике, поскольку они не являются лингвистическими в строгом смысле слова, а восходят к внеязыковому эмпирическому опыту. Несколько иной вывод содержится в работе Г.С. Щура (51). Критически исследуя многие семасиологические работы, автор выявляет их общие черты:

1) в большинстве из них осуществляется парадигматический полевой подход, т.е. анализируются так или иначе структурно организованные лексические группы, и

2) у элементов этих групп обнаруживаются общие семантические признаки.

Однако, по мнению автора,

Таким образом, в обеих указанных работах (51; 65) подобные структуры (а также признаки, на которых они построены) относятся к области экстралингвистики, однако в первой они квалифицируются как «поле», тогда как во второй автор не находит возможным интерпретировать эти образования как «поле».

В работе Н.А. Слюсаревой (43) предпринимается попытка определить влияние внеязыковой действительности на семантику слова, а также их взаимоотношение, в связи с чем предлагается различать лингвистическую семантику и семантику отражения. По мнению автора, выделяемые в указанной выше работе Ж. Мунэна (65) признаки разных типов жилищ являются нелингвистическими и поэтому должны рассматриваться в рамках семантики отражения. Объектом же лингвистической семантики являются слова каждого конкретного языка и их сочетания с номинативным значением, рассмотренные с содержательной стороны.

В соответствии с этим

Не отрицая компонентной природы лексического значения, автор отмечает, что

На основании этих высказываний можно заключить, что

1) изучение лексической семантики предполагает учет взаимодействия объектов реальной действительности, обозначаемых словами (т.е. семантики отражения), и оно должно проводиться объективно (а не интуитивно);

2) семантика отражения играет существенную роль в организации семантических полей, но

3) внеязыковая семантика отражения не может служить основанием для построения лексической системы.

Здесь, однако, остается не вполне ясным, каким образом значения слов, т.е. единицы лингвистической семантики, могут включать семы, относящиеся и к области внелингвистического отражения, и к области семантики языка. Идет ли речь об одних и тех же семах, которые могут быть отнесены к разным семантикам, или разные семы идут по разным рубрикам. Кроме того, по-видимому, в рассуждения автора вкрадывается некоторое противоречие, когда она говорит об участии элементов семантики отражения в значении слова, но одновременно лишает их какой-либо роли в структурировании лексико-семантической системы языка. О различиях семантики языковой и неязыковой (отражательной) см. также в других работах (9; 10; 46).

Проблема взаимоотношения объективной действительности и семантики слова находит достаточно последовательное (хотя и не всегда однозначное) решение в работе Д.Н. Шмелева (50), где отмечается, что

По нашему мнению, увязывание отнесения семантически структурированных областей к сфере языковой семантики или к области внеязыковой семантики со степенью абстрактности (сигнификативности) или, наоборот, со степенью предметности (конкретности, денотативности) лексических значений недостаточно обосновано. Прежде всего потому, что здесь неправомерно связываются два вида различий: различие в характере значений слов и различие в способности слов образовывать ясно выраженные семантические структуры. Это соответствие можно было бы признать справедливым, если бы сохранялась строгая корреляция хотя бы в одном отношении, т.е. корреляция между «предметностью» значения слов и их способностью (или неспособностью) четко вступать в семантические противопоставления друг с другом. Однако такое соответствие вряд ли существует. Ср. ЛСГ конкретных слов-денотативов, обозначающих разные породы деревьев (сосна, береза, ель, пихта и т.п.), где какие-либо системно обусловленные признаки отсутствуют, и ЛСГ «предметы мебели», «термины родства» и т.п., наличие структурной организации в которых не вызывает сомнений (подробнее см. в 27, с. 38 – 58; 26).

Как показывает анализ разнообразных лексических групп, наличие или отсутствие в них четкой структурной организации может быть объяснено не столько характером самого лексического значения, сколько тем, в какой степени освоена или в какой степени важна для данного языкового коллектива та область внеязыковой действительности, которая покрывается этой лексической группой. От этого в значительной мере зависит и количество самих слов, отражающих данную сферу человеческого опыта, и количество и дробность выделения значений внутри слова, и четкость дифференциации семантических признаков, составляющих лексическое значение.

Иногда в лингвистической литературе можно встретить утверждения, связывающие лексико-семантические факты количественного порядка (например, значительное количество слов в некоторых языках, служащих для обозначения некоторой узкой сферы внеязыковой действительности) со степенью социального развития, особенностями мышления соответствующего языкового коллектива и т.д. Мне кажется, что в данном случае оказываются гораздо важнее другие причины.

По-видимому, каждый язык обслуживает коммуникативные и другие запросы общества наиболее оптимально и полно. Различие состоит в том, что в языковых коллективах, далеких от научных представлений (научных в узком смысле), углубленное знание отдельных явлений или объектов, имеющих жизненно важное значение, непосредственно отражается в обычном (неспециальном) словаре, понятном и употребляемом всеми носителями языка. Поэтому, например, наличие в эскимосском языке многочисленных слов для обозначения снега в его различных состояниях (ср. также разветвленную систему названий денег, денежных знаков, чеков и т.п. в английском языке, особенно США) свидетельствует только о большей степени освоения или о большей значимости для эскимосов этой предметной области. В тех же языковых коллективах, где жизненно важные сферы практической деятельности оказываются четко дифференцированными по различным социальным группам, лексика, отражающая эти предметно-понятийные области, остается в компетенции сравнительно узкого круга людей, имеющих к ней непосредственное отношение. Здесь эти области словаря часто образуют особую терминологическую лексику (26).

Упрекать эскимосов в том, что они не создали достаточно обобщенных названий для снега, все равно, что винить сталеваров в том, что они, умея выделить 40 оттенков расплавленного или раскаленного металла, не могут назвать их каким-то одним обобщенным термином. Просто для них это не важно, не нужно. Л. Саломон в работе (69) в связи с этим справедливо подметил:

Актуальность тех или иных вещей, взаимосвязей, отношений влечет за собой образование соответствующих языковых единиц для их обозначения, и, наоборот, их исчезновение, утрата их актуальности служит причиной постепенного забвения или полного исчезновения из языка и их наименований. Именно такова судьба многих русских имен родства (свойства) типа шурин, золовка, свояк и т.п., отражавших некогда важные связи внутри «большой семьи». Ныне они почти полностью забыты, и носители русского языка (особенно младшего поколения и особенно в больших городах) большей частью могут опознать только их внешнюю (звуковую или графическую) форму, ассоциируя данные слова с некоторым общим расплывчатым значением родства по браку, без различения конкретных смысловых дифференциальных признаков: родство через мужа (деверь), родство через жену (шурин) и т.п.

Нечеткость выделения дифференцирующих элементов значения слов может проистекать не только из того, что соответствующие реалии утрачивают свою значимость. В некоторых даже сравнительно широко употребляющихся словах их смысловые элементы могут находиться как бы в свернутом виде. Исследователям-семасиологам довольно часто приходится иметь дело со случаями, когда в основе различения слов лежат признаки и свойства обозначаемых предметов и явлений, о которых известно только то, что они чем-то отличаются друг от друга, но сущность такого различения остается неясной. И тогда необходимо обращаться к описанию свойств самих денотатов. Продуктивность такого подхода была показана в экспериментальной работе (40), посвященной определению дифференциальных признаков глаголов группы светиться, сверкать, сиять, мигать, мерцать и т.п. с общим компонентом «излучать свет». В эксперименте использовался простейший прибор – круг с перфорацией по окружности, за которым помещалась зажженная лампочка – источник света. При изменении скорости вращения этого круга соответственно изменялись частота появления и исчезновения света. В зависимости от этого информантам предлагалось определить, что происходит со светом: мигает он, светится, сверкает, мерцает и т.д. Автору удалось весьма убедительно продемонстрировать зависимость и взаимообусловленность значения и употребления слов от некоторых физических параметров: признака контрастной системы освещенности сетчатки глаза, признака периодичности изменения интенсивности излучения и т.п. Хотя, очевидно, что данный эксперимент не исчерпывает всех различий денотативной области, оказывающих влияние на семантику слов (например, удаленность источника света от наблюдателя для слова «мерцать»), не учитывает метафорических и других переносных значений, тем не менее данный подход в сочетании с другими может содействовать определению денотативной семантики слов в рамках семного анализа.

В связи с изложенным выше представляется неоправданным наблюдающееся в некоторых работах по семантике слишком решительное отмежевание от всякой внеязыковой реальности или недооценка ее. В частности, мне кажется неубедительной критика известной работы, посвященной анализу группы лексем, обозначающих предметы мебели (65). Некоторые лингвисты отрицают значимость таких признаков, как «наличие / отсутствие спинки» для разграничения значений слов стул и табурет, или «наличие / отсутствие подлокотников» (для слов кресло и стул) только на том основании, что эти признаки кажутся им слишком экстралингвистичными (55, с. 32 – 33). Для того чтобы критика была обоснованной, необходимо, во-первых, путем опроса информантов или каким-то другим способом доказать, что эти признаки нерелевантны для семантики данных слов, и если это так, то найти другие признаки, которые отличали бы эти слова друг от друга. Ведь указанная группа слов существует в языке и мы должны как-то определить и дифференцировать их значения.

Говоря о компонентном наполнении значений предметно-ориентированных слов (денотативов), следует, однако, предостеречь от слишком прямолинейного, поверхностного восприятия их экстралингвистической направленности, что неизбежно приводит к неверному истолкованию значений. В частности, в конкретном речевом употреблении необходимо постоянно дифференцировать семантический вклад, определяемый самим словом, от тех смысловых компонентов, которые лежат за пределами данного слова и могут быть ошибочно приписаны ему. Иначе говоря, следует строго различать собственные семантические признаки слова и признаки, выводимые из внеязыкового контекста и постоянно сопутствующие данному слову в речи. Возьмем в качестве примера группу терминов родства, которая уже стала общепризнанным образцом четкости и ясности семантического структурирования в лексике, и покажем, что даже здесь не все так ясно и просто, как кажется на первый взгляд. При сопоставлении русских слов сын – внук, дочь – внучка и т.п. обычно выделяется семантический признак, характеризующий старшинство родственников по поколениям, т.е. признак «поколение». Вместе с тем при употреблении указанных слов в той или иной речевой ситуации сведения о старшинстве поколений могут переплетаться с информацией об абсолютном старшинстве лиц, обозначаемых указанными словами. Сравнивая информацию, заложенную в семантическом признаке «поколение», и информацию об абсолютном старшинстве, можно легко показать, что они не всегда совпадают, а в некоторых случаях находятся в прямом противоречии. Семантический анализ слов типа сын, внук, дочь, внучка, дядя, племянник и т.п. с учетом соотносимых с данными словами денотатов показывает, что на основании семантического признака «поколение» нельзя с полной уверенностью судить о реальном старшинстве лиц, обозначаемых данными словами, поскольку в жизни встречаются случаи, когда племянник (племянница) старше дяди (тетки) или когда внук (внучка) старше сына (дочери) при одном и том же лице соотнесения[6]. Легко убедиться, что информация о старшинстве в поколениях является языковой информацией и ее обязательно воспринимает человек, владеющий русским языком. Сведения же об абсолютном старшинстве лиц указанные слова не содержат и потому не могут рассматриваться в качестве элемента их лингвистического значения. Рассматриваемый случай объясняет, почему значение имен родства не противоречит общему смыслу таких высказываний, как: Мой внук старше моего сына или Он старше своего дяди на пять лет. Подобные ситуации встречаются не слишком часто, поскольку это экстралингвистическое смещение двух типов старшинства возможно только в пределах двух соседних поколений. Именно в силу своей исключительности указанные особенности внеязыковой действительности и не фиксируются в собственно языковой семантике (подробнее см. 27, с. 34 – 37).

Рассмотренные выше отклонения в общепринятой референтной области слова не выходят, если так можно сказать, за рамки мыслимого, они не затрагивают основ семантической структуры и потому не представляют особых трудностей для освоения их языком. Однако объективная действительность (область референции), изменения в которой происходят гораздо быстрее, чем в отражающей ее языковой системе, иногда преподносит такие сюрпризы, которые затрагивают структурно значимые характеристики языковой системы, в частности область грамматической семантики. В результате возникают ситуации, ведущие к конфликту, в который вовлекаются лексическая семантика, грамматическая семантика и объективная реальность. Так, в работе Д. Кастовски (57) отмечается, что с точки зрения языковой семантики в предложениях идентификации подлежащее-субъект, наделенное семантическим признаком «мужской пол», может сочетаться только с именным предикатом, обладающим тем же семантическим признаком, что делает предложения типа

*Му sister is the father of the two

«Моя сестра является отцом двух детей»

в типичной внеязыковой ситуации аномальны. Однако сейчас уже имеются свидетельства некоторых «достижений» в этой области, которые могут иметь важные лингвистические последствия. Как указывает Дж. Лайонз (63),

Эта ситуация пока оценивается как экстраординарная. Более того, сама структура языка испытывает затруднения в оперировании с этой довольно новой внеязыковой ситуацией, поскольку вступает в противоречие с нашим общепринятым употреблением (57, с. 73).

Анализируя эти и подобные примеры, приводимые в ряде работ (58; 59; 64), а также критикуя в целом концепцию сочетаемостных (селективных) ограничений на совместную встречаемость лексических единиц в синтагматике, некоторые исследователи упрекают этих авторов в переоценке (в рамках их семантических теорий) внеязыковой действительности (53, 55; 56; 57), в полном смешении значения и референции, поскольку их селективные ограничения – это по сути дела пресуппозиции о предполагаемых референтах сочетающихся лексических единиц, т.е. основаны на внеязыковом энциклопедическом знании. Например, Энтли, критикуя Макколи, прямо заявляет, что

Суждения, подобные приведенному выше, выражают другую крайнюю позицию в семасиологии, хотя истина, как и всегда, лежит где-то посередине. Действительно, семантику языка нельзя описать только на основе внеязыковых знаний о реальном мире или, по крайней мере, не проводя хотя бы общей принципиальной дифференциации того, что в содержательной системе языка от внешнего мира, а что – от внутренней структуры языка. Хотя очевидно, что четкую и надежную границу между этими двумя явлениями вряд ли можно провести. Ведь даже в грамматической структуре, наиболее формализованной части содержательной стороны языка, например,

так что и при чисто грамматическом построении фразы необходимо учитывать соответствующие связи и отношения в предметном мире, если мы хотим оставаться в рамках здравого смысла и быть понятыми собеседником. Но это только одна сторона проблемы соотношения объективной реальности и языковой семантики. В ней есть и другой весьма важный аспект.

Пристальное внимание к языку неизбежно приводит к выводу, что семантическое описание языка (лексики) в сочетании со знанием предметной области, может давать побочный продукт – уточнение внеязыковых знаний (18; 23; 26; 39; 60). В работе (23) подчеркивается, что очень часто обращение к данным языка повышает эффективность, результативность научных исследований, что вызывает особый интерес к роли языка в познании. Характеризуя способы использования данных языка в процессах познания объективного мира, автор останавливается прежде всего на том, как изучение истории грамматических категорий и слов помогает воссоздать изменения в жизни людей, развитие общественного сознания.

– цитирует автор высказывания известных писателей и философов Д. Дидро, А.И. Герцена, А. Франса.

Ф. Энгельс, П. Лафарг, В.И. Ленин использовали при реконструкции исторических процессов данные языка, в частности В.И. Ленин при изучении жизни крестьян привлекал словарь В.И. Даля. Отмечается вклад советских языковедов и философов в освещение данного вопроса: Р.А. Будагова, В.И. Абаева, Д.П. Горского, В.З. Панфилова и др. Особенно экстралингвистически информативны такие факты языка, как состав неологизмов, появление новых терминов и целых терминологических областей, количественные характеристики лексических разрядов, сравнение состава неологизмов одного и того же периода в разных языках.

Прослеживание исторических изменений в употреблении языковых единиц, анализ их этимологии, сопоставление способов выражения внеязыковых знаний в разных языках помогают воссоздать историю тех или иных философских категорий: количества и качества (37; 35), пространства и времени (4), причины (29; 30), цели (28) и т.д. Однако здесь еще предстоит большая работа. Например, мало исследована в науке тема использования сложившегося современного языка для теории философских категорий, для уточнения их содержания и познавательного смысла.

В качестве примера показано, что в философской литературе тема «Материя и сознание» излагается весьма противоречиво из-за того, что само слово «сознание» используется без должного внимания, без различения его разных значений: «свойство отражать действительность», «процесс отражения», «те или иные продукты отражения», «психический образ материального», «конкретные сложившиеся в обществе представления о мире, идеи», «синоним идеального» и т.д.

Язык может выполнять в познании и как бы собственно эвристические функции, т.е. когда с помощью языка можно получить информацию о возможности наличия в природе и обществе еще не познанных наукой или не освоенных объектов, их элементов, свойств и т.д. Так, если учесть по данным языка точки пересечения формализованных значений, то можно получить искусственные объекты, которые будут иметь корреляты в реальной действительности. Иначе говоря, исследователь получает возможность предсказывать существование еще не известных науке объектов: ср. известный прием заполнения пустых клеток, найденных пересечением набора свойств в фонологии.

Однако возможности использования языка как источника и средства познания нельзя преувеличивать. Специфика языка, его внутренние закономерности, в частности дезориентирующие в гносеологическом аспекте факты, хорошо показаны в языкознании. Языковые значения, как мы уже говорили выше, не являются непосредственными образами действительности, они многократно опосредованы в процессе их формирования. Нерелевантность для познания некоторых языковых фактов может быть связана с неравномерностью развития языка, с наличием в нем разных структурных уровней, отличающихся функционально.

На каждом новом этапе развития языка старое и новое, переплетаясь, закрепляются в языке в прихотливых формах, которые могут быть дезориентирующими. Известны указания Ф. Энгельса, который, пользуясь этимологическими данными и считая целесообразным их изучать, предупреждал о том, что нередко этимология может направить исследователя по ложному следу (подробнее см. 29). Следует вместе с тем предостеречь и от чрезмерного расширения круга дезориентирующей информации, что иногда происходит из-за неверно проанализированных случаев.

Область языка, неадекватно соотносящаяся с действительностью, не может быть слишком обширной.

Следовательно, на вопрос о том, может ли человек использовать данные языка в процессах научного познания, следует ответить только положительно. Однако обращение к данным языка следует рассматривать как вспомогательный метод, использующийся наряду с другими междисциплинарными методами и отличающийся от них высокой степенью гипотетичности в связи с относительной самостоятельностью языка по отношению к мышлению и знанию. Использование богатства языка в познавательных целях ничего не меняет ни в философской теории познания, ни в теории получения нового знания. Дело касается только пополнения арсенала общенаучных методов.

На последнее автор обращает особое внимание, поскольку во многих работах (особенно зарубежных) предпринимаются попытки абсолютизации роли языка в познании до такой степени, что анализ языка становится единственной целью философии (лингвистическая философия как одна из разновидностей неопозитивизма – 61; 54; 67; 68 и др.), попытки представить язык как своеобразное кривое зеркало, через которое человек обречен воспринимать и классифицировать объекты внеязыковой действительности (неогумбольдтианство, гипотеза лингвистической относительности – Э. Сепир, Б. Уорф, Л. Вайсгербер). Эти концепции критикуются как в отечественной, так и в зарубежной философской и лингвистической литературе (12; 20; 22; 35; 38; 49; 52). Не увенчались успехом усилия лингвофилософов произвести революцию в философии, преобразовав ее в анализ языка науки, что отвечает характерной для позитивизма тенденции лишить философию ее способности оценивать науку и воздействовать на ее развитие.

Камнем преткновения для позитивистской лингвистической философии стала природа языкового значения и полисемия в естественном языке, что в известной мере связано с неразработанностью многих вопросов семантики и лексикологии в рамках самой лингвистики, изучение которых тормозилось то настойчиво выдвигаемым требованием устранить значение из описания языка, то категорической формулировкой однозначного соответствия синтаксиса и лексической семантики, то поисками общих значений слов. Отдельное значение слова – одно из важнейших понятий современной лингвистики – не осмыслено как таковое, нет даже удачного, лексикализованного термина для его обозначения.

Подводя итоги, следует еще раз подчеркнуть, что вопрос об отражении внеязыковой реальности в языковом значении представляет собой один из наиболее сложных и до сих пор не решенных аспектов более общей проблемы семантического описания языка.

Не совсем ясно, в какой степени изучение внеязыковой реальности (референтной области языкового значения) должно учитываться в семасиологическом описании. Хотя в наиболее ярких и показательных случаях дихотомия «денотативное – сигнификативное значение» получает достаточно убедительное и эксплицитное подтверждение, все же остается большое количество примеров из самых разных языков, где подобное разграничение оказывается малоэффективным и поэтому для их описания должен быть разработан более тонкий и более дробный понятийный аппарат, учитывающий особенности семантики различных лексико-семантических и лексико-грамматических разрядов.

Ориентация в описании значения только на внеязыковую реальность или только на системно обусловленные, внутриязыковые характеристики неизбежно приводит к одностороннему пониманию языкового содержания. Поэтому необходимо хотя бы в общих чертах проводить принципиальное разграничение того, что в содержательной стороне языка от внешнего мира, а что – от внутренней структуры языка.

Одновременно необходимо продолжить исследования, направленные на более четкое выявление степени и глубины воздействия отражательных свойств языка и мышления на становление содержательной структуры языка. И здесь семасиология вправе ожидать помощи и поддержки со стороны таких языковедческих и смежных дисциплин, как психолингвистика, социолингвистика, лингвопрагматика (см., например, последние работы этого направления в отечественной лингвистике – 7; 8; 13; 44). Однако во всех случаях следует базироваться на марксистско-ленинской теории познания и на методологии советского языкознания.

1. Абаев В.И. Отражение работы сознания в лексико-семантической системе языка. – В кн.: Ленинизм и теоретические проблемы языкознания. М., 1970, с. 232 – 280.

2. Алисова Т.Б. Очерки синтаксиса современного итальянского языка: (Семант. и граммат. структура простого предложения). – М.: Изд-во Моск. ун-та, 1971. – 293 с. – Библиогр.: с. 285 – 291.

3. Альбрехт Э. Критика современной лингвистической философии / Пер. с нем. Шестакова А.Г. – М.: Прогресс, 1977. – 160 с. – (Критика буржуаз. идеологии и ревизионизма). – Библиогр.: с. 146 – 159.

4. Ардентов Б.П. К становлению категорий движения, пространства и времени: (По материалам рус. яз.). – В кн.: Некоторые вопросы философии. Кишинев, 1963, вып. 3, с. 38 – 46.

5. Арутюнова Н.Д. Предложение и его смысл: Лог.-семант. пробл. АН СССР. Ин-т языкознания. – М.: Наука, 1976. – 383 с.

6. Арутюнова Н.Д. Сокровенная связка: К проблеме предикатив. отношения. – Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. М., 1980, т. 39, вып. 4, с. 347 – 358.

7. Арутюнова Н.Д. Фактор адресата. – Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. М., 1981, т. 40, вып. 4, с. 356 – 368.

8. Бергельсон М.Б., Кибрик А.Е. Прагматический «Принцип Приоритета» и его отражение в грамматике языка. – Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. М., 1981, т. 40, вып. 4, с. 343 – 356.

9. Бережан С.Г. О лингвистической и отражательной семантике. – В кн.: Исследования по семантике русского языка: Лексич. и словообразов. семантика. Уфа, 1979, с. 18 – 26.

10. Бережан С.Г. Семантика языковая и неязыковая, лингвистическая и нелингвистическая. – Лимба ши литература молдовеняске, Кишинэу, 1979, № 2, с. 8 – 19.

11. Богданов В.В. О перспективах изучения семантики предложения. – В кн.: Синтаксическая семантика и прагматика. Калинин, 1982, с, 22 – 38.

12. Брутян Г.А. Гипотеза Сепира – Уорфа: Лекция, прочит. в Лондонском ун-те в 1967 г. / Отв. ред. Звегинцев В.А. – Ереван, 1968. – VI, 66 с.

13. Булыгина Т.В. О границах и содержании прагматики. – Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. М., 1981, т. 40, вып. 4, с. 333 – 343.

14. Виноградов В.В. Русский язык: (Граммат. учение о слове). – М.; Л.: Учпедгиз, 1947. – 784 с.

15. Гак В.Г. Высказывание и ситуация. – В кн.: Проблемы структурной лингвистики, 1972. М., 1973, с. 98 – 110.

16. Гак В.Г. К проблеме семантической синтагматики. – В кн.: Проблемы структурной лингвистики, 1971. М., 1972, с. 367 – 395.

17. Гак В.Г. К проблеме соотношения языка и действительности. – Вопр. языкознания, М., 1972, № 5, с. 29 – 37.

18. Звегинцев В.А. Язык и знание. – Вопр. философии, М., 1982, № 1, с. 71 – 80.

19. Золотова Г.А. Коммуникативные аспекты русского синтаксиса / АН СССР. Ин-т рус. яз. – М.: Наука, 1982. – 368 с.

20. Колесникова Н.А. Критика некоторых современных буржуазных теорий по вопросу взаимоотношения языка и мышления. – В кн.: Подготовка учителя иностранного языка в педагогическом вузе. Киев, 1981, с. 102 – 114.

21. Копыленко М.М., Попова З.Д. Об употреблении термина «денотат». – В кн.: Семантические категории сопоставительного изучения русского языка. Воронеж, 1981, с. 5 – 10.

22. Корнфорт М. Марксизм и лингвистическая философия / Пер. с англ. Васильевой А. и др. – М.: Прогресс, 1968. – 456 с.

23. Котелова Н.З. Семантика языка и внеязыковые знания: (В аспекте обратных связей). – В кн.: Теоретические проблемы семантики и ее отражение в одноязычных словарях. Кишинев, 1982, с. 13 – 26.

24. Кузнецов А.М. Проблемы и методы лексико-семантических исследований: Науч.-аналит. обзор. – В кн.: Проблемы лингвистической семантики: Реф. сб. 1981, с. 5 – 58.

25. Кузнецов А.М. Проблемы компонентного анализа в лексике: Науч.-аналит. обзор / АН СССР. ИНИОН. ИНИОН АН СССР, 1980. – 59 с. – (Теория и история языкознания). – Библиогр.: с. 51 – 53.

26. Кузнецов А.М. Семантика слова и внеязыковые знания. – В кн.: Теоретические проблемы семантики и ее отражение в одноязычных словарях. Кишинев, 1982, с. 26 – 33.

27. Кузнецов А.М. Структурно-семантические параметры в лексике: (На материале англ. яз.) / АН СССР. ИНИОН, Ин-т языкознания. – М.: Наука, 1980. – Библиогр.: с. 155 – 159.

28. Макаров М.Г. Отражение становления категории цели в развитии языка. – Учен. зап. Тарт. ун-та, 1974, вып. 324. Тр. по философии, № 17, с. 56 – 64.

29. Маслиева О.В. Об истории языка как средстве исследования категорий диалектики. – В кн.: Материалистическая диалектика и частные науки. Л., 1976, с. 121 – 129.

30. Маслиева О.В. Языковой анализ в исследовании причинности. – В кн.: Детерминизм. Причинность. Организация. Л., 1977, с. 29 – 37.

31. Никитин М.В. Лексическое значение в слове и словосочетании / Владим. гос. пед. ин-т им. Лебедева-Полянского. – Владимир, 1974. – 222 с. – Библиогр.: с. 217 – 221.

32. Новиков Л.А. Антонимия в русском языке: (Семант. анализ противоположности в лексике). – М.: Изд-во Моск. ун-та, 1973. – 290 с. – Библиогр.: с. 262 – 267.

33. Новиков Л.А. Семантика русского языка. – М.: Высш. шк., 1982. – 272 с. – Библиогр.: с. 260 – 265.

34. Новое в зарубежной лингвистике: Пер. с англ., фр. / Сост., ред. и вступ. ст. Арутюновой Н.Д. – М.: Радуга, 1982. Вып. 13. Логика и лингвистика: (Пробл. референции). 432 с. Библиогр. в конце отд. ст.

35. Панфилов В.З. Гносеологические аспекты философских проблем языкознания / АН СССР. Ин-т языкознания. – М.: Наука, 1982. – 357 с. – (Пробл. марксистско-ленинского языкознания).

36. Панфилов В.З. Роль естественных языков в отражении действительности и проблема языкового знака. – Вопр. языкознания, М., 1975, № 3, с. 27 – 39.

37. Панфилов В.З. Философские проблемы языкознания: Гносеол. аспекты / АН СССР. Ин-т языкознания. – М.: Наука, 1977. – 287 с.

38. Петров В.В. Семантика научных терминов / АН СССР. Сиб. отд-ние, Ин-т истории, филологии и философии. – Новосибирск: Наука, Сиб. отд-ние, 1982. – 127 с. – Библиогр.: с. 123 – 126.

39. Почепцов Г.Г. Язык и познавательная деятельность человека. – В кн.: Подготовка учителя иностранного языка в педагогическом вузе. Киев, 1981, с. 60 – 83.

40. Селиверстова О.Н. О роли исследования свойств денотатов при выделении семантических компонентов. – В кн.: Материалы II Симпозиума по психолингвистике. – М., 1968, с. 39 – 44.

41. Селиверстова О.Н. Компонентный анализ многозначных слов: (На материале некоторых рус. глаголов) / АН СССР, Ин-т языкознания. – М.: Наука, 1975. – 240 с.

42. Семантические типы предикатов / Отв. ред. Селиверстова О.Н., АН СССР. Ин-т языкознания. – М.: Наука, 1982. – 365 с. – Библиогр.: с. 355 – 362.

43. Слюсарева Н.А. Проблемы лингвистической семантики. – Вопр. языкознания, М., 1973, № 5, с. 13 – 23.

44. Степанов Ю.С. В поисках прагматики: (Пробл. субъекта). – Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. М., 1981, т. 40, вып. 4, с. 325 – 333.

45. Стернин И.А. Лексическое значение и энциклопедическое знание. – В кн.: Аспекты лексического значения. Воронеж, 1982, с, 10 – 17.

46. Тер-Авакян С.Г. Языковые и неязыковые компоненты в акте референции. – Сб. науч. тр. / Моск. гос. пед. ин-т иностр. яз. им. М. Тореза, 1980, № 167, с. 200 – 218.

47. Толстой Н.И. Из опытов типологического исследования славянского словарного состава. – Вопр. языкознания, М., 1963, № 1, с. 25 – 36.

48. Уфимцева А.А. Семантика слова. – В кн.: Аспекты семантических исследований. М., 1980, с. 5 – 81.

49. Чесноков П.В. Неогумбольдтианство. – В кн.: Философские основы зарубежных направлений в языкознании. М., 1977, с. 7 – 62.

50. Шмелев Д.Н. Проблемы семантического анализа лексики: (На материале рус. яз.) / АН СССР. Ин-т рус. яз. – М.: Наука, 1973. – 280 с.

51. Шур Г.С. Теории поля в лингвистике / АН СССР. Ин-т языкознания. – М.: Наука, 1974. – 255 с. – Библиогр.: с. 235 – 254.

52. Albrecht E. Sprache und Philosophie. – B.: Dt. Verl. der Wiss., 1975. – 327 S.

53. Antley K. McCauleyʼs theory of selectional restriction. – Found. of lang., Dordrecht; Boston, 1974, vol. 11, N 2, p. 273 – 257.

54. Feyerabend P. On the «meaning» of scientific terms. – J. of philosophy, Lancaster (Pa), 1965, vol. 62, N 11, p. 266 – 274.

55. Gumpel L. The essence of «reality» as a construct of language. – Found. of lang., Dordrecht; Boston, 1974, vol. 11, N 2, p. 167 – 185.

56. Kac M.B. Action and result : Two aspects of predication in Engl. – In: Syntax and semantics. N.Y. etc., 1972, vol. 1, p. 117 – 124.

57. Kastovsky D. Selectional restrictions and lexical solidarities. – In: Perspektiven der lexikalischen Semantik: Beitr. zum Wuppertaler Semantikkolloquium vom 2. – 3. Dez. 1977. Bonn, 1980, p. 70 – 93.

58. Katz J.J. The underlying reality of language and its philosophical import. – N.Y. etc.: Harper & Row, 1971. – VIII, 189 p. – (Harper essays in philosophy).

59. Katz J.J. Semantics and conceptual change. – Philos. rev., Ithaca (N.Y.), 1979, vol. 88, N 3, p. 327 – 366.

60. Keesing R.M. Linguistic knowledge and cultural knowledge: Some doubts a. speculations. – Amer. anthropologist, Wash., 1979, vol. 81, N 1, p. 14 – 36.

61. Kripke S. Speakerʼs reference and semantic reference. – In: Contemporary perspectives in the philosophy of language. Minneapolis, 1979, p. 6 – 27.

62. Liefrink F. Semantico-syntax. – L.: Longman, 1973. – XI, 178 p. – (Longman ling. libr.; 15). – Bibliogr.: p. 171 – 173.

63. Lyons J. Semantics. – Cambridge etc.: Cambridge univ. press, 1977. – Vol. 1. XIII, 371 p. Bibliogr.: p. 336 – 353.

64. McCauley J.D. The role of semantics in a grammar. – In: Universals in linguistic theory. N.Y. etc., 1968, p. 124 – 169.

65. Mounin G. Clefs pour la sémantique. – P.: Seghers, [1972]. – 268 p. – (Coll. «Clefs»; 16).

66. Pottier B. Recherches sur lʼanalyse sémantique en linguistique et en traduction méchanique. – Nancy: Univ. Nancy, 1963. – 37 p. – (Nancy, Univ. Fac. des lettres et sciences humaines. Sér. A; N 2).

67. Quine W.V.O. Word and object. – Cambridge (Mass.): The technol. press of the Mass. inst. of technology; N.Y.; L.: Wiley, 1960. – XV, 294 p. – (Studies in communication). – Bibliogr.: p. 277 – 285.

68. Reference, truth and reality: Essays on the philosophy of lang. / Ed. by Plattz M. – L. etc.: Routledge & Kegan Paul, 1980. – VII, 350 p.

69. Salomon L. Semantics and common sense. – N.Y.: Holt, Rinehart a. Winston, 1966. – IX, 180 p. – Bibliogr.: p. 173 – 176.