Глава четвертая

От повышения Пирогова в должности прямую выгоду получил его белый жеребец Буран, которому неожиданно в два с половиной раза увеличили дневной рацион. По существующим в те годы нормам верховая лошадь начальника РО НКВД получала пять килограммов овса на день, а лошадь начрайотдела милиции — только два… Небольшая прибавка к жалованию Корнея Павловича не покрывала доли дополнительных волнений, занятости, беспокойства и ответственности. Хозяйство ему досталось слабое, а если совсем честно — разоренное войной дотла… В милиции на сержантских и рядовых должностях стояли девчата от девятнадцати до двадцати четырех лет, горячо рекомендованные райкомом комсомола взамен ушедших на фронт милиционеров-мужчин. В июне сорок второго немцы устремились к Волге, на Кавказ. Обстановка складывалась тревожная, на подготовку свежих пополнений не оставалось времени. И тогда Комиссариат Обороны вторично, как год назад, накануне непосредственной угрозы Москве, прошелся повестками по НКВД, справедливо видя в его рядах кадровых бойцов. Новые дивизии устремились навстречу гитлеровцам. А на работу в тыловых отделах пришли женщины и девушки.

Еще бедственней выглядело собственное подразделение Ударцева. По штатам в нем значились: начальник, оперуполномоченный, пожарный инспектор и секретарь-машинистка. Об уполномоченном сохранилась запись в книге приказов: «Приступил…», «Отчислен в связи с призывом в действующую армию». Пожарный инспектор, пожилой, сутулый, длиннолицый больной человек, неделями и месяцами то кружил по району, то сидел дома, залечивая или бронхи, или язву, или гипертонию. Было у него и то, и другое, и третье. Не война — год бы уже на пенсии был, попивал бы чаи, соблюдал диету и предписания врачей, да, как говорится, и рад бы взять, но силы не занять. Такая беда над страной нависла, что свои беды грех вспоминать. Вот и кружил он между обострениями болезней своих по маршруту кольцевому: Покровка — Коченево — Кожа — Муртайка — Сарапки — Ржанец.

Как бы то ни было, а здесь Пирогов ощущал послабление для себя. И потому виделось ему, что все силы следует обратить на профессиональную подготовку девчат. Пришедшие тремя неделями раньше Корнея, они пока слабо представляли сложность своей работы, вели себя безалаберно, а то и легкомысленно. Ударцев, поручив это необстрелянное войско Пирогову, сам лично категорически отказался от услуг девчат, видя в них то, что хотел видеть: тары-бары-растабары, слезливый каприз, возведенный в принцип. Это своеобразное отношение к молодым милиционершам происходило из каких-то личных отношений Михаила к женщинам, но было сильно, как и вся его натура.

Пирогов с первых дней мыслил навести порядок в кадрах, но сделать это с наскоку нельзя было, ибо ни одна комсомольская характеристика не содержала сведений, необходимых для правильной, точной расстановки, полезного распределения девчат по отделениям.

В восемь утра он позвонил из своего старого кабинета секретарше Ирине Петровне, попросил ее упаковать все документы и ждать носильщиков.

— Мы освободим помещение под другую организацию, — пояснил, услышав тягостное молчание в ответ. — Мы найдем для вас хорошее место здесь.

— Слушаюсь, — по-военному ответила она, но голос ее был тускл, безразличен и холоден: оставляя небольшой домик на задах райисполкома, она как бы теряла часть воспоминаний о Михаиле, привычный порядок вещей.

Положив трубку, Корней Павлович вызвал дежурную.

— Обеспечьте явку сотрудников к девяти часам.

— Всех? — переспросила она.

— До одного.

— Так ведь они… в некотором роде не мужского пола, товарищ начальник, — насмешливо сказала она. Губы ее улыбались, глаза глядели сквозь прищур, а голос был сух и, пожалуй, резковат для молодой приятной внешности.

— Они… в некотором роде, — сказал Пирогов, немного досадуя на свою промашку, — призваны выполнять мужскую работу, получают за нее паек и зарплату… И… Я учту на будущее ваше замечание, но прошу и вас запомнить: приказы начальства надо не оговаривать, а выполнять.

«Поду-умаешь — прика-азы», — было написано на ее лице, когда она выходила из кабинета.

До девяти он составил рапорт для райкома и райисполкома, отправил с посыльной, переписал столбиком милиционеров, в конце каждой строчки поставил короткий прочерк. Без минуты девять вышел в прихожую, увидел против дежурной пятерых девчат. Они о чем-то переговаривались и при виде Пирогова сразу замолчали.

— Это наши штыки? Все?

— Товарищ начальник, — поднялась дежурная, — сотрудник Саблина и сотрудник Ветрова работали до полуночи, а теперь их нет дома.

— В такой ранний час?

— Това-арищ начальник, жизнь ведь, она требует свое, — протянула дежурная, показывая разочарование его несообразительностью, и быстро добавила под короткий смешок девчат: — А время стоит сенокосное.

«Язва сибирская, — подумал Пирогов, но не рассердился. Он умел ценить чужое остроумие, хотя иногда и терялся перед ним. — Вишь, слово подхватила: начальник…»

— Ну что ж, — сказал он. — Время одно, а нас много. И дел — выше головы. Не будем откладывать. Ткачук здесь?

— Здесь, товарищ лейтенант, — выступила вперед рослая, крупнотелая девушка. Ее густые каштановые волосы с желтыми выгоревшими прядями были гладко зачесаны назад, скручены на затылке в «каральку», пришпилены коротким гребнем. «Как у бурундучка полоски», — отметил Корней Павлович еще по приезде, при первой встрече. Вскоре он обратил внимание на неторопливость, сдержанность, исполнительность девушки. Она, как говорят, не забегала вперед, но каждое задание — проверку ли паспортов, дежурства ли в общественном месте — выполняла аккуратно и до конца. С ней было спокойно, и, кажется, она понимала это. Темно-карие глаза ее смотрели смело, не уклоняясь от прямых взглядов.

— Прошу всех ко мне.

Пятеро расселись на стульях вдоль стены. Дежурная поставила стул у открытой двери кабинета. Чтоб слушать, о чем речь пойдет и службу нести.

Пирогов, немного волнуясь, прошелся вдоль стола, не зная, куда руки деть. Бывает же такое в самый неподходящий момент. Наконец сложил их на груди.

— С вашего разрешения я не буду характеризовать международное положение и ход военных событий. Одно скажу, скорого послабления нам не придвидится. — Он сделал паузу, заглянул по очереди в распахнутые, напуганные, удивленные глаза своего воинства. — Цель сегодняшнего собрания — некоторые организационные изменения нашего отдела. Прежде всего давайте еще раз и навсегда уясним внутреннюю структуру милиции… Начнем с начальника. Он перед вами.

— В двух лицах, — уточнили с места, давая понять, что назначение Пирогова на место начальника РО НКВД для них не секрет, едва ли не раньше самого Пирогова.

— Пока — да. Пошли дальше. Кроме начальника, в отделе должно быть отделение уголовного розыска. Угро! Второе отделение — отделение БХСС. Третье — отделение службы. И паспортный стол. Четыре? Четыре. В других отделах есть по шесть. Но мы говорим о нашем… Все отделения и должности в них, за исключением паспортного, свободны. Сегодня нам предстоит занять их. Заполнить так сказать. Вот и вся работа. — Он улыбнулся. Как видите, ничего необычного в моих предложениях нет, говорила эта улыбка. Но девчата поняли, что завтра с утра, если еще не сегодня, начинается новая работа и новая жизнь. Он дольше чем на остальных задержал взгляд на дежурной, увидел тот же прищур глаз, но теперь они были сухи и молчали.

— Нам нужно прямо сейчас, не выходя из отдела, распределиться по отделениям. При этом прошу не обижаться. Прежде всего мы должны учитывать нужды отделений, а потом ваши пожелания и ваши склонности, личные качества.

Коротко он очертил работу всех отделений, не скрыл сложностей. Девушки молчали. Молчали даже тогда, когда он выговорил все и спросил, есть ли к нему вопросы.

— Так-таки нет вопросов? Или я немного оглушил вас?

Девушки задвигались, запереглядывались, давая понять, что не оглушил, что живы они, но… но все-таки неожиданно, как гром из печной вьюшки, и собрание это, и предложение. Сразу так-то… Дежурная, столь резвая на язык… Кажется, Каулина, да, да, Каулина и есть… Так и дежурная будто в рот воды набрала.

Что ж, это лишний раз подтверждает их серьезность, отметил про себя Пирогов. Безалаберность — она ведь в безделии живет, тем и питается. Но вот ударили в вечевой колокол, и куда что подевалось…

— Хорошо, я попробую помочь вам, — сказал Корней Павлович, расцепляя руки и заглядывая в список, составленный за несколько минут до собрания. — Полина Ивановна Ткачук!

Со стула поднялась девушка с прической «бурундучок», оглянулась на девчат, дескать, выручайте, если что, перевела взгляд на Пирогова.

— Итак, Полина Ивановна, — продолжал он, — какое из трех отделений выбрали вы?

— Не знаю, товарищ лейтенант. — Полина распрямилась во весь свой царственный рост. — Откуда ж я знаю?

— Мы только что говорили.

— Я помню… Но… не знаю. — Она замолчала было и при этом немного расслабилась, сникла, как, наверное, бывало и в школе, когда не могла ответить урок.

— Смелее, — подсказал Пирогов. Она пожала плечами.

— А что бы вы предложили, товарищ лейтенант?

Он строго, с выдержкой посмотрел на нее.

— Самое ответственное и трудное. Угро.

Он видел, что она спокойно отнеслась к его словам. Зато другие с облегчением вздохнули. Чего уж они ожидали?

— Позвольте спросить, товарищ лейтенант, почему вы думаете, что я… потяну самое трудное? Я ведь ни разу…

— Ваши личные дела у меня. И ваше, Полина Ивановна, тоже. Из автобиографии мне стало известно, что с шести лет вы… воспитывались отцом и братьями. Отсюда мне кажется, что вы должны мыслить, не в обиду сказано, с мужской прямотой, краткостью… Ясно и логично. Без всяких екалэмэнэ… Оговорюсь: и ясность, и краткость, и логика — да, логика мышления! — нисколько не уменьшают ваших женских достоинств. Напротив, краткость и логика — признак здорового, цельного ума, собранности натуры. Все это необходимо в обыденной жизни. И как воздух необходимо для работы в угро.

Он так боялся запутаться, что взопрел немного.

— А вы, товарищ начальник, этого… того… — сказала вдруг дежурная Каулина… да, Каулина, и, вскинув пальцы розочкой, крутнула их перед своим носом. Девушки повеселели, завертелись, как кумушки на скамеечке. А Полина Ткачук побледнела, построжела.

— Вот видите, — указал на нее Пирогов, сам с усилием преодолевая онемение. — Видите, как легко смутить товарища?

Пережидая оживление, он обошел стол, сел за него.

— Так что мы решим, Полина Ивановна?

— Не знаю, товарищ лейтенант. Делайте как нужно.

— Для меня важно, чтоб вы сами прониклись необходимостью работы в угро. Тогда нам будет легче разговаривать в дальнейшем.

— Если вы считаете, что мне нужно быть в угро, то я обязана выполнить ваше указание. В конце концов, если не я, то кто-то другой… Кому-то другому придется.

— Это и есть проявление логики, — подхватил Пирогов. — Поздравляю с назначением.

Он ожидал шумной реакции девчат, а они не произнесли ни звука, сидели как зачарованные, разом присмиревшие, даже будто помельчавшие росточком. Восхищение, удивление, обожание, сухой интерес увидел Корней Павлович в устремленных на Ткачук взглядах. Так, наверное, глядят на героев, на общепризнанных умников, неземных красавиц… Карие, синие, желтые, голубые!.. Пирогов никогда не присматривался, какие у них глаза, немного испытывая неловкость, руководя девишником и потому как бы отгораживаясь от него официальной холодностью.

— Товарищ лейтенант, — сказала в тишине Полина, и все сразу ожили, зашевелились, задышали. — Только вы объясните мне потом подробно, что к чему. И еще… Неплохо бы с Варварой нас…

Варвара Пестова была в списке второй. Школа и комсомол характеризовали ее: трудолюбивая, общительная, принципиальная… Звеньевая, член совета отряда, член ВЛКСМ, член Осоавиахим… Все эти перечисления — подлинней, покороче — были в характеристиках и остальных девчат, но у Пирогова уже строились собственные дополнения, и, ставя Пестову рядом с Ткачук, он предполагал соединить их в одном отделении. Полина опередила его. Это означало, что начинал складываться разговор.

— Встаньте, Пестова, — сказал Корней Павлович.

Варвара оказалась тоже рослой, но изящней, женственней. Форма на ней сидела ладно, даже красиво, повторяя линии ее фигуры. Казалось, она немного стеснялась показывать, какая она хорошая да ладная, и, услышав свою фамилию, покраснела. Будто ее не по делу подняли, а напоказ нетерпеливым женихам.

— Как я понимаю, вы не возражаете? — спросил Пирогов.

— Нет, товарищ лейтенант.

— Вы чувствуете, что это совсем не просто. Ответственно. Вы — гроза для преступника. А работа эта трудная.

— Откуда ж мне знать, товарищ лейтенант? Но вы нас научите. — И покраснела еще сильней.

— Надеюсь… Итак, кто просит слова?

С крайнего от двери стула поднялась девочка… Да, иначе не назовешь: волосики беленькие, пушистые, личико гладкое, чистое, точно не прикасалось к нему летнее солнце, зимние ветры. Глаза серо-голубые, распахнуты широко. В них и удивление миром, и доверчивость детская. Худенькая, она напоминала школьницу-ссмиклассницу. Не старше. Но в личном деле Игушевой Ольги Васильевны черным по белому значилось: год рождения 1923, образование — 10 классов. Не шути особенно…

— Товарищ лейтенант, — сказала она вибрирующим серебряным голоском. — Возьмите меня в уголовный розыск. Обещаю не хныкать, стараться.

— А в другом отделении разве не нужны старательные? Поймите, угро — самый трудный участок работы. Не исключено, что придется идти на задержание преступника. На преследование его. По горам!

— Товарищ лейтенант, я в угро хочу.

Корней Иванович руками всплеснул: детский сад, честное слово. Хочу-у… Но тут неожиданно на сторону Игушевой поднялась Ткачук.

— Если угро требуются еще сотрудники, возьмите Оленьку. Нам ведь не одни сильные понадобятся, но и терпеливые.

У Пирогова для маленькой Игушевой была другая работа. Он думал о ней накануне собрания. Война выгнала из домов великое множество людей, увеличила сиротство, детскую беспризорность. Мальчишки и девчонки устремлялись в бега, кто воображая попасть в действующую армию — на фронт, а кто и просто от взрослой опеки, из сиротских учреждений. Они крались трактом в сторону железной дороги, в поисках пищи прореживали попутно все подряд огороды, опустошали погреба, кладовки, и уже были случаи, когда застигнутые на месте мальчишки получали увечья. Но не это было страшным, что воровали, а то, что, воруя по нужде, они приобщались к воровству как к ремеслу, становились на путь сознательных преступлений. Этого никак нельзя было допустить.

Но ведь не только бежали, не только воровали. Были и оседлые «вырви глаз», кто нуждался в непрерывном контроле и даже систематической встряске, кто, перестав ощущать твердую руку родителя, «пошел вразнос», открыто покуривая, не признавая над собой ничьей власти.

— Я не против, — сказал Пирогов, продумав сложившуюся ситуацию. — Но при условии, что угро возьмет на себя заботу по пресечению детской беспризорности, и Игушева возглавит этот участок.

— Вы научите нас этому? — спросила Полина.

— Всему, что сам умею.

Итак, трудный, самый ответственный участок их общей работы был создан легко и даже в соперничестве. Наивно ожидать от девчат успехов в первые дни и недели, но сам факт существования угро снимал с Пирогова долю груза. Уже завтра, послезавтра он передаст часть почты и заявлений Ткачук, и скоро у него появится час-другой для профилактики, день-два для поездки по селам района. Нет, он не тешил себя близкой и полной свободой от текучки. Но тот час и тот день, о котором думал он, как о милости небесной, приблизился вдруг и виделся реально.

Дальнейшее распределение девчат по должностям шло быстрей, как говорят, по маслу. Инспектором ОБХСС назначили Зинаиду Уварову. Мать ее много лет работала в райбанке, разбиралась в экономике, бухгалтерском учете, знала некоторые способы нарушения его. Тихая, спокойная женщина никак не могла смириться с тем, что единственная дочь так удалилась от дела ее жизни. Она была просто оскорблена и говорила об этом Пирогову, встретив его недавно: «Когда у вас будет взрослая дочь, вы захотите для нее другой работы». Он согласился, чтоб не спорить, не подливать керосину в огонь. Теперь, рекомендуя Уварову инспектором OGXCC, Корней Павлович помнил и о маме ее, которая немного утешится, а главное — будет нештатной советчицей и опытной помощницей дочери. Естествен но, как нельзя лучше подходила для работы в ОБХСС и сама Зинаида. Она хорошо закончила школу, как можно было заключить из разговоров и наблюдений характер имела выдержанный, негромкий. Как и голос.

— Товарищ лейтенант. — Прежде чем сесть новорожденный инспектор в волнении хрустнула суставчиками пальцев. — Товарищ лейтенант, мне теперь не обязательно ходить на… стрельбище?

— Не понял, — переспросил Пирогов.

— Я ведь буду проверять… В отчетах искать… Приписки, финансовые нарушения… Я ужасно боюсь стрелять. Мне кажется, винтовка или наган стукнет меня.

Каулина хмыкнула от двери. Коротко, показалось, мстительно. Мол, курица, а не ОБХСС… Кто и когда поймет их, этих красавиц? У них свой взгляд друг на друга. Не похожий на снисходительный мужской. Отсюда и отношения то богом, то чертом продиктованы.

— Бэхээсэс находится в структуре милиции, — осторожно, чтоб не причинить боль, сказал Корней Павлович, — Как в армии: есть артиллерия, есть авиация, есть пехота. А личное оружие, умение владеть им необходимо всем.

Уварова снова хрустнула суставчиками, и Пирогов понял, что следующая встреча с мамой Зинаиды будет стоить клубка его нервов.

Паспортным столом еще с довоенного времени заведовала Вера Георгиевна Астанина, полная, стеснительная от того, что вечно опаздывает. Она и в отдел прибегала после всех, вздыхая и винясь каждому, и не объясняя причин. Но дело она знала хорошо, вела аккуратно, любую справку по ее отделу можно было получить немедленно. Это как бы извиняло ее нерасторопность, бабью мешковатость. Понимая, что потакает недисциплинированности Астаниной, Пирогов лишь констатировал, что паспортное отделение существует, что претензий к нему нет, хотя ему недостает одного инспектора, и что если возникнет какая-нибудь заминка, он, начрайотдела, найдет способ и поддержать, и помочь.

— Нам надо быть готовыми уметь заменить друг друга. — Пристально взглянул на Уварову, будто бы адресуясь к ней. — Сейчас везде не хватает людей, никто не выделит нам четырех единиц до полного штата. Но никто и не снимет с нас ни одной обязанности.

За час, который продолжалось собрание, устал Пирогов, будто день по горам бегал. Нет, не так даже. Усталость эта была особого рода. Она действовала не только на ноги. Она исподволь выматывала силы, начиная сверху. С головы. Потому что велика была осторожность, осмотрительность в разговоре со вспыльчивыми, чувствительными, обидчивыми, болезненно гордыми девчатами.

Наконец он подвел итоги. Точно гору с плеч сбросил.

— Ткачук, Пестова, Игушева — отделение уголовного розыска. Уварова — инспектор ОБХСС. Астанина — паспортный стол… Остальные, несмелые да молчаливые, Каулина, — поглядел на дежурную, ожидая реакцию на слово «несмелые» перед ее фамилией, но та лишь немного губы скривила: поду-умаешь, еще поживем-увидим. — Итак, Каулина, Саблина, Ветрова составят отделение службы… К вечеру мы (кто такие мы?) сделаем должностные инструкции, вручим каждой из вас. Через неделю… Нет, через три дня проведем собеседование: кто как усвоил… Вопросы есть?

И снова не было вопросов.

«Не поняли. Считают мероприятием… Новая метла по-новому пошла, — подумал Пирогов. — Придется снова да ладом. При собеседовании».

Но тут Ольга Игушева, как прилежная ученица на уроке, подняла руку:

— Товарищ лейтенант, вы сказали Полине, что она… В общем, что такое екалэмэнэ? Это хорошо или плохо?

А у самой глаза невинные. В невинности той заключена тайная проказа.

— Кусочек русского алфавита. Еще вопросы?

Каули на длинно зевнула в кулак.

— Товарищ начальник, а милиционерам губы красить можно?

Загрузка...