Кимоно

Глава XI Обед с гейшами

На следующее утро Джеффри поднялся раньше обыкновенного и, одевшись в одно из своих кимоно, вышел в кабинет. Там он нашел Танаку, погруженного в созерцание письма. Он рассматривал конверт так внимательно, что казалось, пронизывал его взглядом.

— От кого бы это, Танака? — спросил Джеффри, он давно уже прибегал к иронии в своих отношениях со слишком любопытным гидом.

— Я думаю, не приглашение ли от благородных родственников леди, — отвечал Танака, не смущаясь.

Джеффри понес жене письмо, и та прочла: «Дорогие мистер и миссис Баррингтон, теперь великолепная весенняя погода. Я надеюсь, вы наслаждаетесь полным здоровьем. Я очень огорчен тем, что отсутствовал во время вашего любезного визита. Много спешных дел удерживало меня, также желудок не в порядке, но, конечно, мне нет извинений. Пожалуйста, не сердитесь. Теперь я надеюсь предложить вам скромный пир, отель «Кленовый клуб», следующий вторник, шесть. Надеюсь на высокое счастье и всегда ваш друг, ваш покорный слуга Г. Фудзинами».

— Что, собственно, это значит?

— Танака говорит, приглашение на «partie de plaisir»[21] в начале будущей недели. Ответьте на это, милая, — сказал Джеффри, — скажите им, что мы не сердимся и рады принять предложение. Танака объяснил, что ресторан «Кленового клуба», или Койокван, что точнее перевести следует «зал “Красного листа”», — самый большой и известный из токийских чайных домов; последний термин одинаково применяется и к придорожным харчевням, и к изысканным увеселительным местам, где счет легко достигает четырех-пяти фунтов с персоны. Есть рестораны более таинственные и более элитарные, где эстетический гурман может чувствовать себя очень удобно и дух богемы проявляется не стесняясь. Но для всего носящего официальный характер, для всего стоящего на общественных высотах пригоден только «Кленовый клуб». «Князей» Токио и цвет делового мира можно встретить в его коридорах. Здесь устраиваются грандиозные муниципальные и политические обеды. Здесь знаменитых иностранцев официально знакомят с тайнами японской кухни и чарами японских гейш. Здесь висит портрет самого лорда Китченера, окруженного смеющимися «мусме», как бы выскакивающими из его карманов и петлиц; настоящий Гулливер у лилипутов.

И Джеффри и Асако смотрели на приглашение несколько насмешливо; но в последний момент, когда они шли по таинственным улицам тихого и чуждого города, оба испытывали некоторое волнение. Сейчас им предстоит погрузиться в глубины неведомого. Они ничего не знали о привычках, вкусах и предрассудках людей, с которыми вступят в сношения, не знали даже их имен и языка.

— Ну что же, — сказал Джеффри, — присмотримся повнимательнее.

Они поднялись по крутой мощеной тропинке и остановились перед широким японским входом; три широкие ступеньки, похожие на ступени алтаря, вели в темный пещерообразный зал, полный кланяющихся женщин и мужчин в черных платьях, совершенно одинаковых, молчаливых, похожих на бесплотных духов. Получалось мрачное впечатление какого-то праздника немых.

Долой ботинки! Джеффри уже знал это правило номер один японского этикета. Но кто такие эти проворные женщины, заботливо убирающие их пальто и шляпы? Родственницы или служанки? А молчаливая группа за ними? Фудзинами это или слуги? Оба гостя поторопились изобразить на всякий случай дружественную улыбку, но беспомощно отыскивали какое-нибудь знакомое лицо.

Видение в вечернем костюме — длинном фраке, пурпурном галстуке — вынырнуло из мрачной толпы зрителей. Это был Ито, адвокат. Свободные и резкие американские манеры были на этот раз сдержаны ответственностью, налагаемой торжественным костюмом.

У него были вид и движения приказчика из магазина. После глубокого поклона и рукопожатия он сказал:

— Очень рад видеть вас, сэр и миссис Баррингтон. Семья Фудзинами гордится честью принять вас.

Джеффри ожидал дальнейших представлений, но еще не наступило время. Указывая движением руки путь, мистер Ито прибавил:

— Прошу пройти сюда, сэр и леди.

Баррингтоны и Ито стали во главе процессии, немые следовали непосредственно за ними. Неслышными шагами шли они бесконечными, очень чистыми коридорами; полы — без единого пятнышка. Единственным звуком было шуршание шелка. С закрытыми глазами все это можно было принять за процессию вдов. Женщины, те самые, что раздевали их, шли по сторонам и теперь напоминали собой колибри, эскортирующих стаю ворон. Одна из них спасла Джеффри от неприятности. Он в полутемноте почти стукнулся лбом о дверную притолоку, но она, коснувшись ее пальцами и положив другую маленькую руку на плечо рослого Баррингтона, засмеялась и сказала на ломаном английском языке:

— Английский данна-сан очень высокий!

Внезапно перед ними открылись бумажные стены. В маленькой комнате позади стола стояла японская чета, пожилая, неподвижная, как восковые фигуры. На минуту Джеффри подумал, что это слуги. Но, к его удивлению, Ито возвестил:

— Мистер и миссис Фудзинами Гентаро — главы семьи Фудзинами. Прошу подойти и пожать руки.

Джеффри и его жена исполнили распоряжение. Взаимные поклоны были произведены в совершенном молчании и сопровождались рукопожатием. Затем Ито сказал:

— Мистер и миссис Фудзинами желают сказать, что они счастливы видеть вас сегодня вечером. Это очень плохая пища и очень бедный пир. Японские кушанья очень просты. Но они просят вас соблаговолить извинить их, потому что они делают все от чистого сердца.

Джеффри нерешительно пробормотал что-то, не зная, ожидают ли ответа на эту речь. Ито громко воскликнул:

— Прошу следовать сюда!

Они прошли в большой зал, похожий на концертный, со сценой на одном конце. Там несколько мужчин сидели на полу, курили и пили пиво. Походили они на пасущихся черных овец.

К ним присоединились немые, сопровождавшие Баррингтонов. Все эти люди были одеты совершенно одинаково. На них были белые носки, темные кимоно, почти скрытые черными сюртуками, на воротниках и рукавах которых сверкал, как звезда, фамильный герб — венок из листьев вистерии, и в желтоватые шаровары из тяжелого шуршащего шелка. Этот костюм, хотя мрачный и торжественный, казался достойным и приличным; но одинаковость доходила до нелепости. Похоже было на заранее приготовленный эффект фантастического маскарада. Для почетных гостей было совершенно невозможным делом различить родственников, выделить среди них того или другого: выделялся только Ито своим европейским платьем и пурпурным галстуком.

«Он — как господа Джэрли, — подумал Джеффри, — выставляющие для обозрения восковые фигуры».

Посреди комнаты было несколько простых потертых кресел. На двух из них лежали ярко-красные плюшевые подушки. Это почетные сиденья для Джеффри и Асако.

Среди черных овец не произошло никакого движения, только пар тридцать глаз устремились на них. Когда Баррингтоны были возведены на трон, хозяин и хозяйка подошли к ним неслышными мелкими шагами, опустив головы. Казалось, что они вестники, собирающиеся сообщить печальные донесения. Высокая девушка следовала за своими родителями.

Миссис Фудзинами Шидзуйе и ее дочь Садако были единственными женщинами, удостоившимися представления гостям. Это было компромиссом и особым вниманием к чувствам Асако. Мистер Ито предлагал пригласить всех дам Фудзинами, так как главным почетным гостем будет леди. Но строго консервативному мистеру Фудзинами такая идея показалась ужасной. Как?! Женщин на банкет?! В публичном ресторане?! В присутствии гейш?! Нелепость, и притом отвратительная! О времена! О нравы!

Но тогда, настаивал адвокат, не надо приглашать Асако. А ведь Асако была гвоздем вечера; и кроме того, английский джентльмен будет оскорблен, если его жену не пригласят тоже! И, продолжал мистер Ито, всякой женщине, японской или иностранной, будет неловко в компании, состоящей из одних мужчин. Кроме того, Садако так прекрасно говорит по-английски; будет очень удобно, если придет и она, а при надзоре ее матери нравственность девушки не пострадает от близкого соседства гейш. Так мистер Фудзинами был доведен до того, что согласился взять своих жену и дочь.

Шидзуйе-сан, как полагается матроне зрелых лет, надела гладкое черное кимоно, но на Садако было бледно-пунцовое платье с шарфом цвета бронзы, завязанным огромным бантом. Волосы ее были зачесаны назад и собраны в какое-то подобие булки — последняя хайкара мода и дань иностранным гостям. Ее лицо было недурно, но его выражение и глаза совершенно скрывались темно-синими очками.

— Мисс Садако Фудзинами, дочь мистера Фудзинами Гентаро, — сказал Ито. — Она прошла курс в университете и говорит по-английски совершенно свободно.

Мисс Садако трижды поклонилась, потом сказала неестественно высоким голосом:

— Как поживаете?

Между тем комната наполнилась маленькими женщинами-колибри, встретившими их раньше в передней. Они подавали гостям сигареты и чашки чаю. Они казались веселыми и оживленными и заинтересовали Джеффри.

— Эти дамы тоже родственницы Фундзинами? — спросил он Ито.

— О нет, совсем нет, — прошептал адвокат, — вы очень ошибаетесь, мистер Баррингтон. Японские дамы остаются дома, никогда не ходят в рестораны. Эти девушки не дамы, это гейши. Гейши очень популярны у иностранцев.

Джеффри понял, что он совершил свой первый «faux paas»[22].

— Теперь, — сказал мистер Ито, — будьте добры пройти сюда: мы поднимемся в зал для пиршеств.

Столовая оказалась еще больше, чем приемная. Вдоль стен стояли два ряда красных лакированных столов приблизительно в восемнадцать дюймов высотой и такой же ширины. Таинственная маленькая посуда была расставлена на этих столах; бросалась в глаза плоская красноватая рыба с громадными глазами, которой была придана самая заносчивая поза; это само по себе было приглашением к еде.

Английских гостей провели к назначенным им местам в самом конце комнаты, где два столика стояли в почетной изоляции. Там посадили их, как короля и королеву, а подданные поместились двумя длинными шеренгами справа и слева от них. Сиденьями служили простые подушки, но предназначенные для Джеффри и Асако лежали на низеньких подставках. Потом два ряда Фудзинами заняли отведенные им места вдоль стен. За ними пошли гейши; каждая девушка несла маленькую белую китайскую бутылку в форме тыквы и тонкую чашечку, похожую на те ванночки, которыми любящие гигиену старые девы запасаются для своих канареек.

— Японское саке, — сказала Садако своей кузине. — Вам не угодно?

— О, я не откажусь, — отвечала Асако, которая старалась восхищаться всем. Но на этот раз она дала неудачный ответ, потому что, как принято думать в Японии, воспитанные дамы не пьют теплой рисовой водки.

Гейши выглядели чрезвычайно мило, медленно приближаясь в почти ритуальной процессии. Их ноги, похожие на маленьких белых мышей, распахивающиеся полы безупречно чистых кимоно, преувеличенная заботливость и услужливость и строго определенные позы казались рисунками ваз Сацума. Их платья были всех цветов: черного, голубого, пурпурного, серого и пунцового. Уголки пол, отогнутые над подъемом ноги, показывали пестрые нижние платья, привлекая взоры мужчин, и вышитые на них шаблонные цветы; у более молодых были отогнуты и закреплены вверху длинные рукава. Маленькие девушки-танцовщицы, лет тринадцати-четырнадцати, так называемые «ханйоку», то есть полудрагоценности, сопровождали своих старших сестер по профессии. Они носили очень яркие платья, совсем как куклы, а их массивные прически были убраны серебряными блестками и искусственными цветами художественной работы.

— О, — воскликнула в восторге Асако, — я хотела бы, чтобы одна из этих гейш научила меня, как нужно по-настоящему носить кимоно; у них это выходит очень изящно!

— Не думаю, — ответила Садако. — Это вульгарные женщины, дурной стиль; я научу вас приемам более благородным.

Но все гейши имели серьезный и достойный вид и совсем не походили на бабочек из опереток, по которым Джеффри составлял себе некогда представление о Японии.

Они опускались на колени перед гостями и наливали немного саке в протянутые им плоские чашечки. Потом вытягивали руки и, казалось, замирали.

Первая чаша была выпита, причем слышался звук какого-то сосания. Потом наступила полная тишина, прерываемая только шарканьем ног девушек, приносящих новые бутылки.

Мистер Фудзинами Гентаро обратился к собравшимся гостям, предлагая им начать еду и забыть о церемониях.

«Это похоже на сигнал — раз, два, три — на скачках», — подумал Джеффри.

Все гости заработали палочками для еды. Джеффри взял свою пару. Два тонких отрезка дерева не были разделены на одном из концов, чтобы показать, что они еще не употреблялись. Надо было дернуть, чтобы разорвать их. Когда он сделал это, тонкая полосочка дерева выпала из щели между ними.

Асако смеялась.

— Это зубочистка, — объяснила кузина Садако. — Мы называем такие палочки для еды «комочи-хаши», палочки с ребенком, потому что зубочистка внутри палочки, как дитя внутри матери. Очень смешно, по-моему.

Были супы двух сортов — великолепные; была рыба, вареная и сырая, красными и белыми ломтиками, поданная со льдом; были овощи, известные и неизвестные — сладкий картофель, французские бобы, стебли лотоса, побеги бамбука. Все надо было есть с помощью палочек — трудная работа, когда надо было отделить крылышко цыпленка или донести до рта сваренное всмятку яйцо.

Гости не особенно заняты были едой. Они как бы только развлекались ею, прихлебывая постоянно вино, куря сигареты и ковыряя в зубах.

Джеффри, по его собственному выражению, проглядел себе все глаза, когда мистер Фудзинами Гентаро поднялся со своей подушки в дальнем конце зала. В речи, полной поэтических цитат, на подбор которых, должно быть, немало труда потратили студенты из его семьи, он приветствовал Асако Баррингтон, которая, сказал он, ныне возвращена Японии как семейная драгоценность, затерянная, но обретенная вновь. Он сравнивал ее посещение с внезапным цветением древнего дерева. Это, может быть, звучит не особенным комплиментом, но он намекает не на возраст леди, а на древность той семьи, представительницей которой она является. После долгих извинений по поводу безвкусности предложенного угощения и бедности развлечений он провозгласил тост за здоровье мистера и миссис Баррингтон; тост был выпит всей компанией стоя.

Ито извлек из своего кармана перевод этой речи.

— Теперь прошу сказать несколько слов в ответ, — распорядился он.

Джеффри, чувствуя себя смешным, поднялся, поблагодарил всех за доставленное ему и его жене величайшее наслаждение. Ито переводил.

— Теперь, пожалуйста, предложите выпить за здоровье семейства Фудзинами, — сказал адвокат, по-прежнему руководя его действиями.

За здоровье мистера и миссис Фудзинами торжественно выпили все, включая и самих чествуемых лиц.

«В этой стране, — подумал Джеффри, — принято готовить застольные спичи перед обедом. Недурно придумано. Это избавляет от нервности, лишающей аппетита».

Старый джентльмен с трясущейся челюстью поднялся на ноги и приблизился к столику Джеффри. Он дважды поклонился и протянул руку, похожую на клешню.

— Мистер Фудзинами Генносуке, отец мистера Фудзинами Гентаро, — возвестил Ито. — Он удалился от мира. Он желает выпить вина с вами. Пожалуйста, вымойте вашу чашку и дайте ему.

Прямо перед Джеффри стояло что-то вроде полоскательной чашки, что он до сих пор склонен был принимать за плевательницу. Повинуясь указаниям, он погрузил свою чашку в эту посудину и подал ее старому джентльмену. Мистер Фудзинами Генносуке принял ее в обе руки, как нечто священное. Прислуживающая гейша налила туда немного зеленоватой жидкости, которая и была выпита с подсасыванием и причмокиванием. Опять поклоны; затем чашка была возвращена, и старый джентльмен удалился.

Его сменил сам мистер Фудзинами Гентаро, повторив ту же церемонию выпивания саке. И затем прошли все члены семьи, один за другим, выпивая из той же чашки. Похоже было на фигуру в лансеровской кадрили.

Каждый раз, как сгибалась и кланялась новая фигура, Ито возвещал ее имя и звание. Их имена были так же похожи, как их лица и костюмы. Джеффри мог только смутно припомнить, что ему был представлен член парламента, толстый человек с огромной, как яблоко, опухолью под ухом, и два армейских офицера, рослых, со светлым взглядом, которые понравились ему больше других. Были и разные правительственные чиновники, но большинство — деловые люди. Наверняка Джеффри мог различить только самого хозяина и его отца.

«Оба глядят, как два старых коршуна», — думал он.

Был там и мистер Фудзинами Такеши, сын хозяина и надежда семьи, бледный юноша с тонкими усами и нездоровой сыпью на лице, как зернышки малины под кожей.

Между тем гейши приносили все новые и новые кушанья, сменявшиеся без всякой системы, что вовсе не похоже на принятую в Англии строгую последовательность. Ито постоянно побуждал Джеффри есть, в то же время непрестанно повторяя свои извинения за качество пищи. Джеффри очень ошибся, вообразив, что рыба и окружающие ее блюда, стоявшие перед ним вначале, были полным обедом. Он с удовольствием оказал им честь и теперь с тревогой убедился, что это была только закуска. Также слишком поздно заметил он, как мало ели другие гости. Совсем не было бы невежеством оставить некоторые блюда нетронутыми или только брать из них кусочек время от времени. Невежливо — не есть совсем ничего.

Появлялись подносы с жарким и бутербродами, вазы с супом, угри, жаренные на вертеле, — знаменитый токийский деликатес; наконец, неизбежный рис, рыхлым веществом которого японский эпикуреец заполняет последние уголки своего завидного желудка. Рис принесли в круглом, похожем на барабан ящике из блестящего белого дерева, окованном медными яркими обручами, большом, как шляпная коробка. Девушки накладывали эту клейкую массу в китайские чашки для риса деревянными плоскими ложечками.

— Японцы всегда съедают две чашки рису под конец, — заметил Ито, — одна чашка приносит несчастье; только на похоронах мы едим одну чашку.

Для Джеффри это было последней каплей. Он едва одолел одну чашку с печальным сознанием исполняемого долга.

— Если придется съесть вторую, — пробормотал он, — то это будут мои собственные похороны.

Но эта шутка не укладывалась в строго определенные рамки японского юмора. Мистер Ито просто подумал, что огромный англичанин, выпив слишком много саке, сказал бессмыслицу.

Все гости теперь двигались; кадрили становились все более сложными. Один подходил к другому и пил вино из его чашки. Беседа становилась более оживленной. Некоторые смельчаки начали смеяться и шутить с гейшами. Некоторые сняли сюртуки, иные даже раздвинули кимоно у шеи, открывая волосатую грудь. Строгая симметричность во время обеда была теперь нарушена. Гости рассеялись, как стая ворон, бродя, усевшись отдельно или группами на желтых циновках. Яркое оперение гейш нарушало их черное однообразие.

Теперь гейши начали танцевать в дальнем конце зала. Десять маленьких девушек выделывали свои па медленного танца, помахивая цветными платками. Три старшие гейши в гладких серых кимоно уселись на корточках, играя на самисенах. Но было очень мало музыкальности и в инструменте, и в мелодии. Звук струн был неприятного тембра, а удары костяной палочки лишали ноту мягкости. В результате получалось что-то вроде сухого стука или треска, нечто любопытное, но некрасивое.

Реджи Форсит обыкновенно говорил, что нет мелодии в японской музыке; но зато ритм великолепен. Это род искусного отбивания такта без всякого напева.

Гости не обращали внимания на представление и не аплодировали, когда оно кончилось. Мистер Ито посмотрел в записную книжку и на свои золотые часы.

— Вам надо теперь выпить с этими джентльменами, — сказал он.

Джеффри медлил, и он продолжал:

— Это японский обычай; будьте добры пройти сюда; я проведу вас.

Бедняга Джеффри! Теперь была его очередь проделать фигуру кадрили, но голова у него кружилась от тридцати чашек саке, проглоченных из вежливости, а также от бессмыслицы всего, что он видел.

— Я не могу, — протестовал он, — и так уже много выпито.

— Мы в Японии говорим: когда друзья встречаются, продавцы саке улыбаются, — процитировал адвокат. — В Японии обычай пить вместе, чтобы быть счастливыми. Быть пьяным в хорошей компании — не стыдно. Многие из этих джентльменов теперь напьются. Но если вы не желаете пить больше, только представьтесь пьющим. Вы берете чашку вот так, поднимаете ко рту, но выливаете саке в чашку, в которой ее мыли. Это фокус гейши, когда молодежь старается ее напоить; о, она слишком хитра.

Вооруженный этим советом, Джеффри начал свой обход: сначала хозяин, потом его отец. Лицо старого мистера Фудзинами Генносуке было красно, как свекла, и его челюсть жевала энергичнее обыкновенного. Тем не менее ничто не могло сравниться по совершенству с его манерами при обмене чашки с гостем. Но едва успел Джеффри обернуться к следующему родственнику, как заметил легкое волнение в зале. Он оглянулся и увидел мистера Фудзинами-старшего в состоянии совершенной невменяемости, выводимого из комнаты двумя членами семьи и кучкой гейш.

— Что случилось? — спросил он с некоторой тревогой.

— О, ничего, — сказал Ито, — старый джентльмен легко пьянеет.

Теперь все улыбались и казались довольными. Джеффри очень мучился невозможностью вступить в разговор. Он был теперь преисполнен добродушия и очень желал понравиться. Японцы уже не представлялись ему такими комичными уродцами. Он был уверен, что у него нашлись бы общие интересы со многими из этих людей, болтающих между собой так добродушно и просто, пока его приближение не нагоняло на них холода.

Единственным из присутствующих, умевшим бегло говорить по-английски, кроме Ито и Садако Фудзинами, был этот прыщавый господин мистер Фудзинами Такеши Молодой человек был в очень веселом настроении; он окружил себя толпою гейш и обращался к ним с шуточками. Судя по его жестам, эти шутки были далеки от благопристойности.

— Присядьте, пожалуйста, мой милый друг, — сказал он Джеффри. — Нравятся ли вам гейши?

— Не думаю, чтобы я им нравился, — сказал Джеффри. — Я слишком велик.

— О, нет! — отвечал японец. — Очень большой — очень хороший. Японские мужчины очень малы, совсем не хороши. Почему все гейши любят «сумотори» — профессиональных борцов? Потому что сумотори очень велики. Но английский джентльмен больше сумотори. Поэтому эта девушка любит вас, и эта очень хорошенькая девушка, должно быть!

Он задал вопрос по-японски. Гейша хихикнула и закрыла лицо рукавом.

— Она говорит, что хочет сначала попробовать. Пробуя пирог, вы его немножко едите, не правда ли?

Он повторил шуточку по-японски. Девушка представилась сконфуженной и убежала от него, а другие смеялись.

Мистер Фудзинами-младший сообщил тогда Джеффри конфиденциально:

— Эта девушка любит вас очень сильно. Она пошла искать маленькую комнату, размером в четыре циновки, как раз место для двоих.

Он снова перевел на японский. Одна из гейш ответила ему. Он захохотал и сказал:

— Эта гейша говорит, что не хватит места для высокого англичанина в маленькой комнате. Надо будет выставить голову и ноги наружу. Я сказал ей, что это ничего.

Теперь все гейши с хихиканьем закрыли лица. Джеффри был смущен этими шутками, но не хотел показаться стыдливым до смешного и сказал:

— У меня жена, вы знаете, мистер Фудзинами, она следит за мной.

— Ничего, ничего, — отвечал молодой человек, помахивая рукой. — У всех нас жены; жена — это ничего в Японии.

Наконец Джеффри вернулся к своему трону, рядом с Асако. Он ждал, что последует еще, как вдруг, к великому его удивлению и облегчению, Ито, взглянув на часы, сказал:

— Теперь пора идти домой. Проститесь, пожалуйста, с мистером и миссис Фудзинами.

Кружок Фудзинами собрался снова. Они и гейши проводили гостей к рикшам и помогли им надеть пальто и обувь. Их не удерживали, и, когда Джеффри проходил в передней мимо часов, он увидел, что было ровно десять; очевидно, время празднества было точно рассчитано.

Некоторые из гостей слишком увлеклись саке и флиртом, так что не заметили прощания, и последнее, что мог заметить Джеффри относительно члена парламента — жирного мужчины с опухолью, была какая-то петушиная пляска в углу комнаты, причем толстая рука законодателя высоко поднимала рукав его дамы.