Кимоно

Глава XXV Японское ухаживание

Когда Фудзинами вернулись в Токио, то крыло дома, в котором жил несчастный сын, было уничтожено огнем. Осталась куча безобразного мусора, груда углей, покрытых пеплом, и дымящихся палок. Наиболее печальный вид имел скрюченный железный остов иностранной кровати Такеши, бывшей некогда символом прогресса и духа хайкара. Предполагалось, что пожар возник случайно, но почему-то опустошения ограничились только оскверненным крылом.

Мистер Фудзинами Гентаро, раздраженный этим невиданным разрушением, хотел сейчас же отстроиться вновь. Но старый дед возражал: это место несчастья было расположено в северо-восточном углу зданий, в углу, который, как известно, наиболее подвержен нападениям «они» (злых духов). Он стоял за невозобновление разрушенного.

Это был уже не первый случай различия мнений двух глав семьи Фудзинами; они участились с тех пор, как грозовые облака скопились над домом в Акасаке. Но гораздо более острым вопросом был вопрос о наследовании.

Со смертью заживо Такеши не было больше мужского наследника. Несколько семейных советов собирались в присутствии обоих главных Фудзинами, и большей частью в домике старика; на них было и шесть-семь представителей боковых ветвей рода. Дедушка Генносуке, презиравший Такеши как мота, не хотел и слышать о защите прав его детей.

— У дурного отца — дурные дети, — изрекал он, и его неугомонная челюсть двигалась еще яростнее, чем обычно.

Он активно отстаивал то мнение, что проклятие отца Асако навлекло эти несчастья на семью. Кацундо и Асако были представителями старшей линии. Он сам, Гентаро и Такеши — простые узурпаторы. Стоит восстановить в правах старшую линию, и негодующий дух перестанет вредить им.

Таковы были аргументы деда Генносуке. Фудзинами Гентаро, естественно, поддерживал притязания своего собственного потомства. Если уж надо лишить наследства детей Такеши, потому что на них лежит пятно проказы, то ведь все-таки еще остается Садако. Она хорошо воспитанная и серьезная девушка. Она знает иностранные языки. Она может сделать блестящую партию. Ее мужа следует принять как наследника. Быть может, губернатор Осаки?

Другие члены совета качали головами и тяжело вздыхали. Разве больше нет Фудзинами в боковых линиях? Зачем усыновлять чужого? Так говорил член парламента, господин с опухолью, который, видимо, старался для себя.

Было решено прежде всего избрать кандидата в приемные сыновья и уж потом решить, на какой из двух девушек должен он жениться. Может быть, сначала следует посоветоваться с предсказателями. Во всяком случае, список подходящих претендентов должен быть подготовлен к следующему собранию.

— Когда люди говорят о будущем, — сказал дед Генносуке, — крысы на потолке смеются.

Так закончилась конференция. Еще не успел мистер Фудзинами Гентаро вернуть себе академическое спокойствие в своей недоступной для суеты читальне, как мистер Ито появился на ее пороге.

Масляное лицо его было влажнее обыкновенного, усы, напоминавшие по форме буйволовые рога, смотрели еще задорнее; и хотя осенний день был холоден, Ито обмахивался веером. Он заметно волновался. Перед тем как приблизиться к святилищу, он высморкался в небольшой квадратный кусочек мягкой бумаги — японскую замену носового платка. Он оглянулся вокруг, ища глазами, куда бы выбросить это; но, не найдя подходящего места в чистеньком садике, сунул бумагу в широкий рукав кимоно.

Мистер Фудзинами нахмурился. Он слишком устал от собственных дел и не был расположен заниматься чужими. Он хотел покоя.

— Поистине, погода становится заметно холоднее, — сказал мистер Ито с низким поклоном.

— Если есть дело, — оборвал его патрон, — то войдите, пожалуйста, в комнату.

Мистер Ито снял свои гета и поднялся в комнату из сада.

Когда он уселся в традиционной позе, скрестив и сложив ноги, мистер Фудзинами протянул ему пачку сигарет, прибавив:

— Пожалуйста, не стесняйтесь, говорите прямо, что хотите сказать.

Мистер Ито взял сигарету и медленно расправил картонный мундштук, составлявший ее нижний конец.

— Действительно, сенсеи, это нелегкое дело, — начал он. — Это дело, которое следовало бы предложить через посредника. Если я изложу его сам, как иностранцы, пусть хозяин извинит мою неделикатность.

— Пожалуйста, говорите ясно.

— Своим возвышением в жизни я обязан всецело хозяину. Я был сыном бедных родителей. Я был эмигрантом и бродягой по трем тысячам миров. Хозяин дал мне приют и выгодное занятие. Я служил хозяину много лет; мои ничтожные силы, может быть, содействовали увеличению семейных богатств. Я стал как бы сыном Фудзинами.

Он сделал паузу при слове «сыном». Его патрон уловил ее смысл и нахмурился еще больше. Наконец от ответил:

— Надеяться на слишком многое — опасная вещь. Избрание приемного сына очень сложный вопрос. Я сам не могу разрешать таких важных дел. В этих случаях должно быть совещание с другими членами семьи Фудзинами. Вы ведь сами высказывали мнение, что губернатор Сугивара, пожалуй, будет подходящей партией.

— Тогда разговор шел о Сада-сан, теперь я говорю об Асако-сан.

Внезапное вдохновение осенило мистера Фудзинами Гентаро, и вместе с тем он почувствовал облегчение. Отдав ее Ито, можно было устранить Асако и оставить дорогу к наследству открытой для его собственной дочери. Но Ито стал уже настолько влиятельным, что ему не следовало доверять.

— Я должен сказать вам заранее, — сказал хозяин, — что именно муж нашей Сада будет йоши Фудзинами.

Ито поклонился.

— Благодаря хозяину, — сказал он, — денег есть достаточно. Нет желания говорить о таких вещах. Просьба относится только к самой Асако-сан. Поистине, теперь говорит сердце. Эта девушка — прелестное дитя и к тому же вполне хайкара. Моя жена стара и бесплодна и низкого происхождения. Я хотел бы иметь жену, достойную моего положения в доме Фудзинами-сан.

Глава семьи внезапно разразился хохотом. Он был очень доволен.

— Ха! Ха! Ито Кун! Так это любовь, да? Вы влюблены, как студент из школы. Ну что ж, любовь славная вещь. То, что вы сказали, заслуживает серьезного внимания.

С этим адвокат и был отпущен. Таким образом, на ближайшем семейном совещании мистер Фудзинами выдвинул проект выдать Асако замуж за семейного поверенного, которому вместе с тем надо дать значительную сумму, чтобы избавиться на будущее время от дальнейших притязаний его от собственного имени или имени жены на какую бы то ни было долю семейного капитала.

— Ито Кун, — заключил он, — душа нашего дома. Он — «каро»[41] семьи. Я думаю, что хорошо выдать замуж эту Асако за него.

К его удивлению, проект встретил единодушное сопротивление. Остальные члены фамилии завидовали и ненавидели Ито, который считался признанным фаворитом мистера Фудзинами.

Особенно негодовал дедушка Генносуке.

— Как! — кричал он в припадке ярости, часто свойственной старикам Японии. — Отдать дочь старшей линии дворецкому, человеку, отец которого бегал между оглоблями рикши. Если дух Кацундо не слышал этой глупой речи, это большое счастье для нас. Ведь как раз это — самая дурная инге. Если делать такие вещи, нам будет становиться все хуже и хуже, пока не рухнет весь дом Фудзинами. Этот Ито — каналья, вор, негодяй…

Здесь старый джентльмен чуть не задохнулся. Снова совет разошелся, и решено было только одно: что домогательство руки Асако со стороны мистера Ито — вещь совершенно неприемлемая.

Когда, почти вслед за этим, «первый министр семьи» стал спрашивать относительно решения, мистер Фудзинами должен был сознаться, что предложение отвергнуто.

Тогда Ито открыл свои карты, и его патрон почувствовал, что этот бывший слуга — уже больше не слуга.

Ито сказал, что ему необходимо получить Асако-сан, и притом до конца года. Он любил эту девушку. Страсть все превозмогает.

Это старое японское стихотворение было им цитировано в качестве извинения в таком поступке, который при иных обстоятельствах был бы непростительной наглостью. Хозяин, конечно, знает, что политическое положение в Японии очень шатко и что новый кабинет едва держится, что буря скоро разразится и что оппозиция подыскивает подходящий повод для скандала. Он, Ито, держит в руках то, чего они желают, — полную историю концессии Тобита со всеми именами и подробностями о громадных подкупных суммах, розданных Фудзинами. Если опубликовать такие вещи, то правительство, разумеется, падет; при этом погибнет и концессия Тобита и все истраченные огромные суммы; кроме того, будут дискредитированы и разорены все влиятельные политические друзья Фудзинами. Все это грозит тяжелыми испытаниями, скандалом, шумом, судом и тюрьмой. Хозяин должен извинить своему слуге то, что он говорит со своим благодетелем так неделикатно. Но любовь не знает никаких стеснений, и он должен получить Асако-сан. В конце концов, после такой долгой службы разве его притязания так неосновательны?

Мистер Фудзинами Гентаро, совершенно перетрусивший, заявил, что сам он на стороне его проекта. Он просил только отсрочки, чтобы быть в состоянии склонить других членов семейного совета.

— Может быть, — предложил Ито, — это легче будет устроить, если удалить Асако-сан из Акасаки, если она будет жить совсем одна. Чего не видят, о том забывают Мистер Фудзинами Генносуке очень старый джентльмен; он забудет скоро. Тогда Сада-сан снова займет принадлежащее ей по праву положение единственной дочери семьи. Разве нет маленького домика на берегу реки в Микодзиме, нанятого для Асако-сан? Быть может, хорошо было бы поселиться ей там — совершенно одной?

— Быть может, Ито Кун захочет навещать ее там, время от времени, — сказал мистер Фудзинами, восхищенный этой идеей, — она будет так одинока, к тому же никто не будет знать!

Единственная особа, с которой никто не советовался и которая не имела решительно никаких сведений обо всем, что происходило, была сама Асако.

Асако была в высшей степени несчастна. Исчезновение Фудзинами Такеши вызывало соперничество между нею и ее кузиной. Если раньше Садако направляла весь свой ум и любезность на то, чтобы привлечь свою английскую родственницу в дом в Акасаке, теперь она употребляла все силы на то, чтобы изгнать кузину из крута семьи. Несколько недель Асако просто игнорировали, но теперь, по возвращении из Икегами, началось настоящее преследование. Хотя ночи становились холодными, ей не давали дополнительных одеял. Кушанья больше не подавались ей; она должна была брать, что могла, сама из кухни.

Слуги, подражая поведению своих господ, были явно невнимательны и грубы по отношению к маленькой иностранке.

Садако и ее мать издевались над ее уродством и незнанием японских приличий. Ее оби завязывалось как попало, потому что у ней не было горничной. Ее волосы были не причесаны, потому что к ней не допускалась парикмахерша.

Ее прозвали «рашамен» (козлиное лицо), оскорбительное название для японских любовниц иностранцев; и уверяли, что от нее пахнет, как от европейца.

— Кусаи! Кусаи! (Вонь! Вонь!), — говорили они.

Даже войной пользовались для того, чтобы оскорбить Асако. Всякий германский успех приветствовался с восклицанием. Подвиги Эмдена громко восхвалялись, а трагедия Коронеля смаковалась с совершенным удовлетворением.

— Немцы победят, потому что они храбры, — говорила Садако.

— Англичане оставляют слишком много пленных; японские солдаты никогда не сдаются в плен.

— Когда японский генерал приказал атаковать Цинтао, английский полк обратился в бегство!

Кузина Садако объявила о своем намерении изучать немецкий язык.

— Никто не захочет теперь говорить по-английски, — сказала она. — Англичан презирают: они не способны сражаться.

— Я хотела бы, чтобы Япония объявила войну Англии, — с горечью отвечала Асако, — вы были бы так побиты, что больше никогда не хвастались бы опять. Взгляните на моего мужа, — прибавила она гордо, — он такой рослый, и сильный, и храбрый. Он мог бы схватить двух, трех японских генералов и стукать их головами друг о дружку, как игрушки.

Даже мистер Фудзинами Гентаро раза два вмешивался в дебаты и наставительно заявлял:

— Двадцать лет тому назад Япония победила Китай и взяла Корею. Десять лет тому назад мы победили Россию и взяли Маньчжурию. В этом году мы побеждаем Германию и берем Цинтао. Через десять лет мы победим Америку и возьмем Гаваи и Филиппины. Через двадцать лет мы победим Англию и возьмем Индию и Австралию. Тогда японцы станут самой могущественной нацией в мире. Это наша божественная миссия.

Асако почти ничего не зная о войне, ее причинах и превратностях, оставалась страстно преданной Англии и союзникам и не могла принять японской изолированности. Кроме того, мысль об опасности, в которой находился ее муж, не покидала ее.

Наяву и во сне она видела его, с саблей в руке, ведущего своих людей в отчаянные рукопашные схватки, как эти герои на грубых японских хромолитографиях, которые Садако показывала ей, чтобы позабавиться ее страхом.

Бедная Асако! Как ненавидела она теперь Японию! Какое чувствовала отвращение к этой стесненной, вялой, неудобной жизни! Как боялась этих улыбающихся лиц и следящих глаз, от которых никуда нельзя было уйти!

Наступило Рождество, время изящных подарков и вкусных лакомств. Последнее Рождество она провела с Джеффри на Ривьере. Там была и леди Эверингтон. Они любовались стрельбой по голубям при теплом солнечном сиянии. Они пошли в оперу в тот вечер, на «Мадам Баттерфляй». Асако представила себя в роли героини, такой кроткой, такой верной, ожидающей все время в своем маленьком деревянном домике рослого, белого мужа, который никогда не придет! Но что это? Она слышит выстрелы салютующих судов в гавани. Он возвращается наконец к ней — но не один! С ним женщина, белая женщина!

Одна в своей пустой комнате, ее единственный компаньон — пушистый куст желтых хризантем, качающихся от сквозного ветра, Асако рыдала и рыдала, как будто разбилось ее сердце. Кто-то постучал в раздвижные ставни. Асако не в силах была ответить. Тогда шодзи отодвинулись, и вошел Танака.

Асако рада была увидеть его. Единственный из всех слуг, Танака до сих пор был почтителен к своей бывшей хозяйке. Он всегда охотно разговаривал с ней о старых временах, что доставляло ей горькое удовольствие.

— Если леди так грустно, — начал он, получив накануне соответствующие предписания от Фудзинами, — зачем леди остается в этом доме? Переменить дом — переменить заботы, говорим мы.

— Но куда могу я уйти? — беспомощно спросила Асако.

— У леди есть хорошенький дом на берегу реки, — напомнил Танака, — леди может ждать там два месяца, три месяца. Потом придет весна, и леди почувствует себя опять совсем веселой. Даже я в зимнее время чувствую в душе печаль. Это часто бывает так.

Быть совсем одной, избавиться от ежедневных обид и жестокости — это уже само по себе было бы счастьем для Асако.

— Но позволит ли мне уйти мистер Фудзинами? — спросила она боязливо.

— Леди должна быть смелее, — сказал советчик. — Леди не пленница. Леди может сказать: я ухожу. Но, может быть, и я сумею уладить это дело для леди.

— О, Танака, пожалуйста, пожалуйста, сделайте это. Я так несчастна здесь.

— Я найму повара и горничную для леди. А я сам буду сенешалем!

Мистер Фудзинами Гентаро и его семья пришли в восторг, услышав, что их план так хорошо приводится в исполнение и что они могут так легко отделаться от стесняющей их родственницы. «Сенешалю» было сейчас же поручено присмотреть за подготовкой дома, в котором еще никто не жил с тех пор, как он переменил владельцев.

На следующий вечер, когда Асако разостлала два матраса на золотистых циновках, зажгла огонь в квадратной жаровне и обе девушки легли рядом под тяжелыми ватными одеялами, Садако сказала кузине:

— Асако-сан, я думаю, вы не любите меня теперь так, как любили прежде.

— Я всегда люблю тех, кого я полюбила раз, — сказала Асако, — но ведь теперь все переменилось.

— Я вижу, ваше сердце меняется быстро, — горько сказала кузина.

— Нет, я пыталась измениться, но я не могу этого. Я старалась стать японкой, но не могу даже изучить японского языка. Мне не нравится японский образ жизни. Во Франции и в Англии я была всегда веселой. Я не знаю, смогу ли быть когда-нибудь веселой опять.

— Вам следовало бы скорее быть благодарной, — отвечала Садако сурово. — Мы спасли вас от вашего мужа, человека жестокого и развратного…

— Нет, теперь я уже не верю этому. Мой муж и я, мы всегда любили друг друга. Это вы, люди, стали между нами и разделили нас коварной ложью.

— Как бы то ни было, вы сделали выбор. Вы захотели стать японкой. Вы никогда уже не можете быть англичанкой снова.

Фудзинами гипнотизировали Асако этой фразой, как гипнотизируют курицу чертой, проведенной мелом. День за днем она звучала в ушах, устраняя всякую надежду убежать из страны или получить помощь от ее английских друзей.

— Лучше, если бы вы вышли замуж за японца, — продолжала Садако, — чем оставаться старой девой. Почему не выйти замуж за Ито-сан? Он говорит, вы нравитесь ему. Он умный человек. У него много денег. Он привык к иностранному образу жизни.

— Выйти замуж за мистера Ито? — в страхе вскричала Асако, — но у него уже есть жена!

— Они разведутся. Это нетрудно. У них даже нет детей.

— Я скорее умру, чем выйду замуж за кого-нибудь из японцев, — убежденно сказала Асако.

Садако Фудзинами повернулась к ней спиной и притворилась спящей; но еще долго в эту темную, холодную ночь Асако слышала, как она беспокойно ворочалась.

Приблизительно около полуночи Асако услышала, что ее зовут по имени:

— Аса-сан, вы не спите?

— Да, а что такое?

— Аса-сан, в вашем доме, у реки, вы будете одна. Вам не будет страшно?

— Я не боюсь, когда я одна, — отвечала Асако, — я боюсь людей.

— Смотрите! — сказала кузина. — Я даю вам это.

Она вынула из-за пазухи своего кимоно короткий меч в шагреневых ножнах, который Асако видела уже раз или два прежде.

— Он очень стар, — продолжала она, — он принадлежал родным моей матери. Они были самураями рода Сендаи. В старой Японии каждая благородная девушка носила с собой такой меч, потому что она говорила: лучше смерть, чем бесчестие. Когда наступало время умереть, она вонзала его сюда, в горло, не очень резко, но сильно надавливая. Но сначала она связывала вместе ноги «обидоме», шелковым шнурком, которым вы закрепляете ваш оби. Это для того, чтобы не разошлись очень бедра: не следует умирать в нескромной позе. Так, когда генерал Ноги совершил харакири на похоронах императора Мейдзи, его вдова убила себя таким мечом. Я даю вам мой меч потому, что в доме у реки вы будете одиноки, — и разное может случиться. Я больше не могу воспользоваться этим мечом для себя самой. Это меч моих предков. Я теперь уже не чиста. Я не могу пользоваться им. Если я убью себя, я брошусь в реку, как обыкновенная гейша. Я думаю, вам все-таки лучше выйти замуж за Ито. В Японии не хорошо иметь мужа; но не иметь мужа — это еще хуже.