Китабу о животных

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА Народ против животных

Народ, населяющий нашу планету, бездумно называет социальное человеческое объединение «обществом» или даже «цивилизацией». Однако объединения животных воспринимаются людьми несколько иначе. Взаимодействие животного мира с окружающей средой ученые называют экологией, а изучение «естественного» поведения животного — этологией. Для остальных людей животный мир большей частью являет собой хаотическое скопление существ, которые размножаются, живут, убивают и умирают без всяких на то причин. Учитывая принципы мышления и поведения человека по отношению к животному, людей можно разделить на три основных типа: любители природы, которые вроде стремятся делать добро, «любят» животных и пытаются их приручить, но абсолютно не ведают, что творят; люди, возомнившие себя царями природы и поэтому считающие, что вправе уничтожать все живое, если оно встает у них на пути; и потенциальные Белые охотники — невежественные убийцы или просто маньяки, превратившие африканские саванны в охотничий вариант Лас-Вегаса.

Первый описанный мною тип людей, вероятно, составляет большинство. Такие люди до некоторой степени интересуются и восхищаются видами, не принадлежащими к человеческому роду. Свое отношение к животным они выражают, выказывая заботу и расположение к домашним собакам, птицам или лошадям и симпатизируя тем диким животным, которые выглядят кроткими и привлекательными, например, оленям с ласковыми глазами, антилопам и белкам, восторгаясь «опасными», но экзотическими видами, например, львами, слонами и тиграми. Но гуманное отношение таких людей зиждется на ограничениях: мелких хищников или животных, питающихся падалью, люди этого типа называют «подлыми», «трусливыми», а то и «злыми», а уж волков, гиен, грифов или койотов они могут убить, даже не задумываясь о роли данного животного в сохранении природного баланса.

Ну, а к животным, которые очень не похожи на человека, первая группа людей относится еще менее гуманно. Рептилии вызывают у них ужас, поэтому они убивают их на месте, хотя многие змеи абсолютно безвредны. Те же рептилии, которые представляют собой действительную угрозу, например, кобры или крокодилы, разумеется, «злые». Пауков, насекомых и других беспозвоночных часто вообще не считают животными; они — ужасные или просто отвратительные «букашки», которых следует давить и опрыскивать.

И все же первая группа людей благожелательно относится к животным, хотя предвзято и неблагоразумно враждует с изгоями и париями животного мира. Такие люди готовы восхищаться «Матушкой-Природой» и даже любить ее, но при этом полагают, что она требует изменений, причем ради нее же самой. Во многих книгах и фильмах о живой природе они, не считаясь с фактами, поэтизируют животных, делая из них яркие картинки на поздравительных открытках или героев Санов Эдема в цветном кино. Даже в некоторых так называемых документальных фильмах животное-«герой» обладает всеми человеческими добродетелями, в то время как «злодей» наделен присущими человеку пороками. И никто из зверей не изображается таким, каким он является на самом деле.

И тот факт, что очень часто фанатики природы пытаются уподобить себе животных, не является преувеличением. Даже в 1960-х годах, во время всемирного развития промышленной цивилизации, основная масса американских граждан вступала в организацию, которая требовала натянуть штаны на «голых лошадей» и надеть нижние юбки на «обнаженных коров». Этот немыслимый проект был финансирован группой, называющей себя «Обществом по борьбе с непристойно голыми животными» (СИНА), — по одному только названию можно было сразу понять, что основатели общества просто веселятся. Тем не менее огромное количество добровольцев было готово шествовать крестовым походом под развевающимися стягами СИНА во имя «одевания» американских животных.

Я критикую не манеру и мораль американцев, а только образ мышления фанатиков природы в любой, какой бы там ни было, стране. Когда я жил у себя на родине в Бельгии, страстные любители кошек города Льежа, в котором родился мой отец, организовали общество по «усовершенствованию умственных способностей и морального облика кошек». Провозгласив сей лозунг, куда менее реальный, чем «одевание», бельгийские идолопоклонники создали… Как вы думаете, что? Кошачьи классы по изучению поэзии? Ничего подобного. У них была более практическая цель. Так как Felis catus (кот пушистый) обладает поразительным умением находить верную дорогу, они решили обучить кошек переносить письма и, таким образом, заменить ими почтовых голубей. Они считали, что, имея постоянное занятие, кошки тем самым станут совершенствовать свой моральный облик и тратить меньше времени на прыганье по заборам. Воодушевленные сим восхитительным проектом, любители кошек города Льежа провели несколько предварительных экспериментов: они оставляли своих питомцев в двадцати милях от дома. Вскоре после того, как запас кошачьих почтальонов иссяк, этот проект был заброшен, и великое кошачье общество тихо прекратило свою деятельность.

Вторая группа людей относится к животному миру, как мне представляется, с полным безразличием. Они, также как и апологеты христианской Церкви, твердо верят в то, что животные лишены души и что они, как утверждал французский философ Декарт, — всего лишь обладающие инстинктом автоматы, которые по своему развитию немногим превосходят растения, мол, «звери действуют благодаря силе природы и пружинам как у часов». Ну а раз животные — всего лишь кучка заводных игрушек, такие люди полагают, что человек имеет право поступать с любым созданием как угодно. В том числе и полностью уничтожать тех, кто не имеет отношения к человеческому виду, особенно если эти существа препятствуют программе быстрой переделки нашей планеты в захламленное, на редкость скучное пространство для жилья.

Третья, и самая малочисленная, группа цепляется за возможность потешить собственное самолюбие в тех уголках света, где, как им представляется, может, еще всякое случится. Они с энтузиазмом присоединяются к гем, кто убивает животных ради развлечения, то есть становятся «охотниками». Когда-то, в порядочном мире, люди охотились только ради добывания мяса, да и сейчас некоторые занимаются охотой лишь по этой причине. Но когда людей интересуют одни трофеи и «спорт», охота превращается в непристойное занятие, особенно в Африке, где лоск цивилизации быстро блекнет под тропическим солнцем. Здесь мнящие себя «охотниками» часто исполняют роли в якобы классическом сафари. Таких спортсменов очень точно охарактеризовал покойный Роберт Руарк: «…хамы, зануды, сволочи, трусы, хвастуны, подонки да порой гомосексуалисты, которых больше интересует охотник, а не охота».

Но помимо этих трех групп существуют и другие люди, обладающие разумным и поистине гуманным взглядом на проблемы сосуществования человека и животного. Я твердо уверен в том, что образ жизни животных в любом ареале можно вполне воспринимать как образ жизни определенного общества и сопоставить его с человеческим. Такое общество может показаться и чуждым, но животные не более чужды людям, чем, к примеру, немцы итальянцам или американцы пигмеям Конго, которые скептически (и даже с осуждением) относятся к янки.

Сообщества животных во всем мире гораздо в большей степени заслуживают нашего интереса и уважения, но никак не снисхождения. Нельзя с лицемерным негодованием закатывать глаза при виде необычных для нас сцен, звуков и запахов; нельзя приписывать животным присущие нам мнимые обычаи — ни социальные, ни сексуальные. Однако для выживания им крайне необходима наша «чужая помощь».

Придерживаться подобного подхода к животным нелегко. Даже с людьми нелегко общаться. В этом я убедился за десять лет работы агрономом и социологом в Конго при прежнем бельгийском правлении. Я обучал бушменов всему необходимому, что помогало бы вьюжить их племенам: как чередовать культуры, обрезать деревья, запускать лес под бесплодные почвы, рыть ямы для компоста, бороться с вредными для сельского хозяйства насекомыми и просто как перестать есть друг друга. Но самым трудным было добиться помощи от властей — и материальной, и социальной, не ставя при этом под угрозу местную культуру и бесценные традиции.

Проще говоря, я интересовался бушменами, даже любил их ради них самих. И я понял, что их отличие от нас имеет такое же важное значение, как и их сходство, и что нельзя считать их сырьем для переделки европейцев. Мое отношение к бушменам было совершенно противоположно колониальной точке зрения; на самом деле оно было таким, какое ныне стало присуще коренным африканцам. Они не желают идти по пятам белых людей и предпочитают сохранять свою собственную культуру — гордиться, как они говорят, своим «черным самосознанием».

Должно быть, мне удалось ясно показать свое отношение к ним, так как меня приняли в племя масаев в Кении, и я стал братом по крови племен банега и бананда в Конго. А в лесу Итури я, несмотря на свои большие размеры, специально превратился в пигмея бамбути и разделил во всех отношениях жестокие реалии жизни людей, принявших меня к себе. В 1957 году в Итури я задел ногой отравленную стрелу и, непонятно как, перенес жуткую операцию, которую сделали мне пигмеи. А еще раньше я чуть не умер от гемоглобинурийной лихорадки в Катанге; в Касаи меня ранили ножом местного образца; а в 1955 году в Бурунди после взрыва от динамита я лишился правого запястья и стал плохо слышать. Мое тело все в шрамах и напоминает лоскутное одеяло, но, как ни странно, ни один из этих шрамов не появился по вине животного.

И хотя я никогда не держал при себе ружья или даже ножа, живя среди африканских «злобных диких зверей», они ни разу не причинили мне вреда, хотя я наблюдал за ними на близком расстоянии и играл с такими называемыми «убийцами», как, например, буйвол или носорог. В 1958 году, уволившись со службы, я увлекся приручением и воспитанием животных. И в своем дворе в Кисении я держал взрослого льва, взрослого носорога и двух слонов. Обращался с ними на редкость бесцеремонно, но, так как я знал и уважал характер каждого, меня никто не поцарапал, не забодал, не потоптал.

В 1960 году я уехал из Африки и иммигрировал в США. И почти каждый человек, с которым я встречался, тут же предполагал, что я — Белый Охотник в голливудском стиле. Некоторые даже спрашивали, сочувственно кивая в сторону моего обрубка: «Это вас лев… или крокодил?» Наверное, они думали так потому, что я приехал из Африки, хорошо знал животных и выглядел здоровым и крепким. И в самом деле, мой облик вполне соответствовал тому стереотипу Белого Охотника, о котором рассказывал Роберт Руарк: «Он ростом в шесть футов и щеголяет огромной бородой».

Этот вопрос, который задавали мне американцы, подразумевал собой комплимент, но для меня он звучал как насмешка, ведь «Белый Охотник — Халле», давний приверженец охраны окружающей среды, по ту сторону океана славился как Le Pere Noe Beige — бельгийский отец Ной. Теперь я решил пришвартовать свой ковчег у американского берега, поскольку надеялся организовать в США огромный заповедник животных, Конголенд, чтобы спасти часть африканской фауны от местных браконьеров и иностранных охотников.

В моей первой книге «Китабу о Конго» я рассказал о своих приключениях в Африке. В «Китабу о животных» я описываю свои более поздние злоключения, которые мне пришлось пережить главным образом в Южной Калифорнии, где Конголенд был почти готов. И я думаю, что он мог бы стать реальностью, если бы официальные власти и сами калифорнийцы захотели бы хоть что-то узнать об африканской фауне. Мой проект и сейчас еще можно осуществить, и я делаю все, чтобы добиться его претворения в жизнь. Однако все дело в том, что первое мое предложение о Конголенде тут же стало предметом общественной дискуссии, которую спровоцировали слухи настолько дикие, что даже самые дикие звери по сравнению с ними ничто. Например, меня обвинили в том, что я мечтаю завалить штат Калифорния боа констрикторами.

Это обвинение было выдвинуто Управлением по контролю округа Монтерей, опубликовано в местной прессе, передано через телеграфные агентства и напечатано в национальной прессе, без вопросов и комментариев, включая «Филадельфия Инквайер» от 22 февраля 1961 года и «Нью-Йорк Джорнал Американ» того же числа. Никто не поставил под сомнение слух о надвигающемся нашествии африканских удавов, никто даже не засмеялся, несмотря на то, что боа констрикторы, да и любые боа, не живут, да никогда и не жили, на Африканском континенте. И вот что любопытно: два члена семейства удавов — калифорнийский удав и резиновая змея — коренные калифорнийцы. Если Управление по контролю округа Монтерей это обнаружит, их тут же депортируют в Африку.

Подобная паника возникла только из-за одного элементарного заблуждения, возникшего от недостатка информации о том, где какие животные обитают. И подобное происходит постоянно, а жертвой непременно становится «Мрачная Африка», которая выглядит еще мрачнее из-за наличия в ней мифической компании индийских тигров, водяных буйволов, южноамериканских боа констрикторов, ягуаров и качающихся на своих хвостах обезьян. Если же животных называют правильно, то почему-то сообщают, что они кишмя кишат в вездесущих «джунглях», как показано в фильмах о Тарзане. В действительности же две пятых части Африки занимают пустыни, а еще две пятых — холмистые саванны, очень напоминающие западноамериканские прерии. Места обитания животных почти всегда указываются неправильно, их привычки истолковываются неверно, и зверям приписываются повадки, абсолютно им не свойственные.

Существует огромное количество прекрасных интересных работ по естественной истории, которые могут помочь привести в порядок путаницу в знаниях о животном мире. Но мало кто их читает, мало у кого хватает терпения специально обратить внимание на мелочи. И, честно говоря, я понимаю почему. Согласно позднейшим исследованиям, почти невозможно составить реальную картину по не связанным между собой фактам и рассказам, если они изложены более или менее популярно.

Поэтому, работая над «Китабу о животных», я поставил перед собой цель создать серию взаимосвязанных очерков-портретов о животных, которые составили бы единую книгу о смешанном обществе представителей фауны Экваториальной Африки. Каждый очерк — достаточно полный, в нем рассматриваются все аспекты образа жизни данного животного в естественной для него среде, рассказывается о его семье, друзьях, знакомых и врагах. Как только читатель переходит от одного слоя общества к другому, первое животное уходит на второй план, и в фокусе оказывается новый персонаж.

Для описания моего животного общества я использую термины, привычные людям. Тут и короли, и воины, и джентльмены, и буржуа, и пролетариат, и даже преступники, бродяги и оригиналы. Сомневаюсь, что кто-то воспримет это как проявление сентиментальности, но, возможно, некоторые станут обвинять меня в том, что подобная структура имеет тенденцию очеловечивать животных. Я так не думаю. Хотя животные сообщества и могут показаться чуждыми, но ведь можно попытаться и их понять.

Различия между человеком и животным — это вопрос степени, а не вида; мало кто усомнится в подобном, утверждении, пронаблюдав пару часов за стаей очень умных, болтливых павианов бабуинов, которым присуща высочайшая организованность. Труднее признать наличие общих свойств у человека со стервятником или у человека с жирафом, но поглядите на слонов, которые развлекаются опьянев от перебродивших фруктов, или на египетского стервятника, который разбивает камнем устрицу себе на завтрак, или на жирафов, которые нянчат чужих жирафят или занимаются мужеложством.

Возможно, мои откровенные рассказы кому-то покажутся отталкивающими. При упоминании об Африке такие люди сразу представляют себе пик Килиманджаро в дымке или зеленые леса Конго. Африка и впрямь может поразить своей красотой, но она еще — и средоточие грязи, крови и экскрементов. Уберите их — и от настоящей Африки останется лишь открытка с красивым видом.

Несмотря на недостаток изысканных манер, на мой взгляд, сообщества животных менее аберратны, чем человеческие. Их интересы направлены на древние законы селекции и выживания, а также впрямую зависят от основных законов территории, добывания пищи и размножения.

Слабое животное погибает быстро, но живет полно, ярко, остро и, что главное, естественно.