Клеймо дьявола

ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ ДЕНЬ ЛЕЧЕНИЯ

Колокола на церкви Святого Габриеля отбивали уже полночь, когда Лапидиус на цыпочках вошел в свой дом. Он двигался так же бесшумно, как прежде в мастерской Тауфлиба. Он не хотел разбудить Марту. О его ночном походе ей не надо знать.

Войдя в лабораторию, он решил поутру снова отослать ее, чтобы обследовать бур в тишине и покое. Приведет ли его инструмент к убийце? Лапидиус подавил вздох. Пришла пора раскрыть тайны, окружающие Фрею.

Холодная сталь за поясом звякнула. Он ослабил пояс и вытащил бур. Ну, и куда с ним? Погреб в расчет не шел. Во-первых, хватит с него на сегодня тяжелых хлопающих крышек. Лучше всего положить железяку туда, где Марта не стирает пыль. Он прикинул все укромные уголки. Ну, конечно! Под крышкой его лабораторного стола была масса зажимов, которые он когда-то установил для одного опыта. Теперь они сослужат ему службу еще раз. С их помощью он может незаметно закрепить бур под крышкой.

Когда все было сделано, пришла пора отправиться на покой, что означало всего лишь снова устроиться в любимом кресле и сидя провести остаток ночи.

Он полагал, что после всех пережитых приключений сразу заснет, однако все вышло с точностью до наоборот. Сна не было ни в одном глазу. Мистерия, разыгрываемая вокруг Фреи, не давала ему покоя.

События и встречи стояли перед глазами, будто произошли только вчера. Они картинками отпечатались на его сетчатке. Люди и лица. Столько вокруг людей, которые в той или иной степени подозрительны! В первую очередь Тауфлиб, грубый человек, от которого всего можно ожидать, далее Горм, который в последнее время зачастил в его дом. Крабиль, поразительно мало знающий и еще меньше желающий знать. Нихтерляйн, пуговичник, у которого был безрогий козел, а он не имел понятия, почему. Свидетельницы Кёхлин и Друсвайлер, которым поручили оболгать Фрею. Потом старина Хольм, первым обнаруживший обеих погибших — случайность? Или за этим стоит что-то большее?

Добавим судью Мекеля, заставляющего начальника стражи шпионить на него и знающего определенно больше, чем говорит. Гесселер, городской медикус, который отказался выполнять свои обязанности в камере пыток, сославшись на падучую, от которой, однако, не лечился. Пастор Фирбуш, который не считал нужным прочитать поминальную молитву по Гунде Лёбезам, но был страшно возмущен осквернением триптиха святого Габриеля. Наконец, Хероберт Вайт, аптекарь, который по вечерам часто отсутствовал дома, продавал белену и интересовался, много ли Фрея говорит. Об этом же спрашивали судья Мекель и слабоумный Горм. Последний даже не раз.

Да и вообще все городские главы: Штальманн, бургомистр, который — искренне или для виду? — ревностно служит закону; советник Коссак, неприметный человечек, к которому именно поэтому стоило присмотреться; далее советник Леберехт с тиком на глазу, который желал увидеть Фрею на костре и лучше сегодня, чем завтра.

Кривая Юлия. На нее он думал меньше всего, она не была в состоянии совершить эти убийства хотя бы из-за своего увечья. Скорее уж ремесленники, у которых имелись подходящие буры: Элерс, Хартманн и Войгт. И — Тауфлиб. Вот, опять Тауфлиб. До его слуха донесся стон, и в первое мгновение он подумал, что звук исходил от него самого, как своего рода реакция на поток клокочущих мыслей. Но понял, что это не так, потому что стон повторился и звучал он похоже на «нет!».

— Нет?

Внезапно его осенило, что звуки идут сверху через тепловой канал. Конечно, это Фрея. Она его зовет или разговаривает во сне?

— Ай-й-мень!

Нет, все-таки, должно быть, что-то страшное приснилось. Что же ему делать? Он терзался в сомнениях. Если пойти наверх, можно лучше расслышать слова. Но зато есть опасность упустить что-то важное. Остаться внизу — придется с трудом разбирать сказанное. Он поискал в кармане ключ и, разумеется, не нашел. Так что пришлось бежать в кухню, чтобы пошарить за кирпичом в стене. Проклятье, с этими вечными передачами ключа — то он Марте, то Марта ему, то тайник — была вечная путаница! Но второй экземпляр он не хотел заказывать. Слава богу, ключ был на месте! Он помчался вверх по лестнице, в спешке засветил лампу и отпер дверцу. Фрея беспокойно металась по тюфяку, будто старалась защитить голову от какой-то опасности сверху.

— …ай-й-мень… ай… ай-мень… Камень… меня… нет…

Словно окаменев, Лапидиус прислушивался к ее словам, ожидая продолжения. Но его не было. Разочарованный, он уже хотел разбудить Фрею, как она снова заговорила:

— Нет… ззз… ззубы… зубы… ай-мень… камень… мне… сс… сстрашно… осстрые…

Она начала отбиваться руками в воздухе, издавая нечленораздельные отчаянные звуки. Потом опять смолкла, хрипела, стонала и задыхалась. Лапидиус ждал нового извержения, но напрасно. Фрея постепенно успокоилась, дыхание выровнялось, как видно, кошмарные картины ее сна бледнели.

Лапидиус почувствовал, что пора действовать. Он легонько потряс ее за плечи:

— Фрея, Фрея! Проснись!

Медленно она выплывала на поверхность действительности. Щурила глаза и непонимающе озиралась. Потом узнала Лапидиуса и снова прикрыла веки.

— Фрея! Проснись же!

Наконец, она повернула лицо к нему:

— Да?

— Что тебе снилось? Это может быть очень важно!

— Снилось? Я… я…

— Что это было? Что ты видела?

— Я… все было темно, потом острое и страшное… я не знаю.

— Послушай, я сейчас назову, что ты говорила во сне, а ты постарайся вспомнить.

Лапидиус сконцентрировался, чтобы правильно повторить цепочку вроде бы бессмысленного набора слов.

— Пожалуй, первое слово «камень», возможно и «ай, меня», потом точно «лицо», подожди, «зуб», да, «зубы», а под конец или «острые», или «страшно». Наверное, там было что-то острое и страшное. Может такое быть?

— Я… я… — Фрея честно старалась, но было видно, что слова не складываются в картину.

— «Камень, лицо, зуб, зубы, острые, страшно», — почти заклинал Лапидиус. — Должно же тебе это что-то говорить!

— Я… да… нет.

— «Камень, лицо, зуб, зубы, острые, страшно»?

— Я… мне кажется, там было лицо… из камня.

— Лицо из камня? Где? — Лапидиус склонился почти к ее губам, чтобы не пропустить ни слова.

— Не знаю.

— Ладно, оставим камень. А что с «зубом» или «зубами»? И «острые». Может, это относится к зубам? Зубы были острые? И поэтому страшные? Вспомни, когда я будил, ты как раз говорила это. Итак, «острые страшные зубы»? Можешь вспомнить что-нибудь такое?

Она покачала головой.

— Зубы… нет, не знаю.

— Чего ты не знаешь? Скажи, чего не знаешь?

— Зубы… не смейтесь надо мной, они… были каменные, и лицо тоже каменное.

Лапидиус откинулся назад. Его чувства сшибались друг с другом. С одной стороны, ему удалось установить видения из ее сна, а с другой — это могло ничего и не значить, а могло быть искаженными образами буйного воображения. Картинами того, чего никогда не случалось в действительности.

— Скажи, как ты думаешь, может быть так, что этот сон вовсе не сон, то есть я имею в виду, что зубы и лицо из камня реально существуют?

— Да.

Она ответила так быстро, что он вынужден был переспросить:

— Да?

Она кивнула.

— Так это замечательно! Какая-то часть твоей потерянной памяти живет во сне. Возможно, что все твои воспоминания выплывут в следующих снах. Но можем постараться и сократить ожидание. Ты знаешь, где тебе встретилось лицо из камня? Или каменные зубы? Не торопись, не будем форсировать, соберись и ответь мне.

— Я… я… — она покачала головой.

— «Камень, лицо, зуб, зубы, острые, страшно»! Ты должна постараться! «Камень… лицо… зуб… зубы… острые… страшно»?

— Нет… я… я…

— Можешь описать лицо из камня? Глаза, нос, губы? Мужское оно было или женское? Большое или маленькое? Красивое или уродливое? Молодое или старое? Серое, черное, коричневое? Раньше ты его видела?

— Я… я…

— А острые зубы? Они были на этом лице? Или ты видела их в другом месте? Какой они были длины? Много их было? Они торчали изо рта? Можешь описать их форму?

— Я… я… ничего не знаю… не знаю, не знаю, не знаю, даже если это стоит мне жизни! — Она закрыла лицо руками и заплакала.

— Ради бога, не плачь, слышишь? Это важно, это очень важно!

Она не переставала плакать, то всхлипывала, то заходилась в рыданиях, и отвернулась к стене.

Он не отважился настаивать дальше, хоть и чувствовал жуткое разочарование. Так близко подобраться к истине, и снова ничего реального не узнать!

— Послушай, Фрея, ты не виновата, просто мне трудно понять, как ты не можешь вспомнить хоть что-то.

Рыдания стихли, но плечи еще вздрагивали.

— Наверное, просто дело обстоит так, как однажды рассказывал мне Конрадус Магнус. Человеческий мозг склонён к тому, чтобы избавляться от некоторых воспоминаний, особенно если они неприятные. Тогда получается так, как будто этого никогда и не было, поэтому человек и не может вспомнить.

Вроде бы она успокоилась.

— Кто знает, что произошло с тобой в этом «чудном тепленьком местечке». Парацельс, знаменитый врач, писал о монахах-врачевателях, которые заставляли больного смотреть в кристальный шар, после чего он впадал в глубокий сон. Сон был нужен для того, чтобы внушить пациенту веру в исцеление. Некоторые из больных, когда просыпались, ничего не помнили. Послушай, Фрея, может быть, с тобой проделали что-то похожее, чтобы потом… э… заставить тебя делать такие вещи, которые бы ты иначе не стала делать? Возможно, тебе дали еще дурманящее питье, чтобы усилить действие кристального шара? Например, отвар белены. Возможно, возможно, возможно… Много чего возможно, не вини себя.

Она ничего не отвечала. А по ее дыханию он понял, что она уже спит.

Что ж, пусть спит. Ни за что на свете не станет он ее больше будить. Он закрыл и запер дверцу. Потом потушил лампу и в полумраке предался размышлениям. «Камень, лицо, зуб, зубы, острые, страшно»… Снова и снова бормотал он эти слова. Каменное лицо и острые каменные зубы — вот все, что вспомнила Фрея. А к этому еще колеблющийся красный цвет, расплывающийся и перетекающий. Что бы все это значило?

Камень. Каменное. Где есть камни? Разумеется, в горах. В горных массивах. Но каменное лицо? Такого не может быть. А каменные зубы? Тоже нет. Нет таких каменных пород, острых и страшных. Поверху гор нет. А внутри? Стой! Эта мысль казалась такой безрассудной, что он сразу отбросил ее. А потом вернулся. И теперь у него четко отпечаталось в мозгу: сталактиты! Окаменевшие натеки, сосульки, каменные, свисающие со сводов пещер. При некотором воображении их можно назвать зубами.

Лапидиус вскочил с сундука. Его каблуки со стуком ударили по полу. Торопливо он сел снова. Слава богу, Фрея не проснулась. Видела она и в самом деле сталактиты? Если да, то ее заманили в пещеру. Какая чудовищная мысль! Однако приходилось признать, что его предположение довольно шаткое, ибо в этой связи слова «чудное теплое место» и «колеблющееся красное» теряли смысл.

И все-таки мысль о сталактитах, показавшихся Фрее «каменными зубами», не оставляла его. Он потихоньку спустился вниз, сел в любимое кресло.

«Сталактиты… натечные минеральные образования… свешивающиеся с потолков пещер…»

На этой мысли он заснул.

Утром Марта казалась сбитой с толку, когда Лапидиус снова велел ей пойти на рынок. На этот раз она должна была купить свинины. Не слишком жирной, не слишком много, не слишком дорогой. И выбирать надо не спеша. «Это вообще не к спеху», — сказал Лапидиус под конец, одним глазом уже косясь на лабораторный стол.

— Не к спеху? Ну и сказанули, хозяин! Дак хто дом-та приберет, коли я прохлаждаться буду?

— Ладно-ладно, иди.

Когда Марта ушла, Лапидиус первым делом вынул из-под столешницы бур, а потом достал из погреба голову. Череп между тем уже так завонялся, что чуткий на запахи Лапидиус чуть было не потерял сознание. Только делать нечего. Придется потерпеть, если он хочет выяснить еще что-нибудь. Немного поразмыслив, он повязал платок, прикрыв рот и нос, и приступил.

Вначале он вставил бур в отверстие от рога. То, что это было первым шагом, диктовала сама логика, потому что если острие не подойдет, не стоит исследовать и дальше. Это значило бы, что Тауфлиб невиновен. Тогда придется побегать по другим мастерам, чтобы под каким-нибудь предлогом выманить бур.

Острие подошло.

Оно не было ни мало, ни велико, в отверстие вошло как по маслу. Лапидиус, который от волнения затаил дыхание, облегченно вздохнул. «Тауфлиб, ты у меня в руках, — прошептал он. — Хоть пока и не подозреваешь, но я тебя уличил. Тебя и твоих сатанинских братьев. Потому что ты обязательно назовешь их имена, хотя бы для того, чтобы спасти собственную шкуру. И тогда Фрея будет оправдана».

Правда, до этого дело еще не дошло. Трупная вонь вернула его к действительности. Еще придет время, когда можно будет отдать мертвую голову. А пока пусть corpus delicti вернется в погреб. Только надо упаковать как следует, иначе велика опасность, что Марта учует запах через щели. После недолгих поисков Лапидиусу попалась большая коробка от старого компаса, как раз подходящая для черепа. Он с облегчением снял с лица повязку, спустил коробку вниз и снова занялся буром. Еще раз обследовал лезвие. Это было исходным моментом и поворотной точкой в его доказательствах. В мастерской Тауфлиба он уже обратил внимание на присохшие к металлу пятна, теперь же смог рассмотреть внимательнее. Он понюхал их, но ничего определенного не установил. Ладно, определить таким образом засохшую кровь нелегко. У нее нет особого запаха — каждый ребенок, который хоть однажды поранился, знает это.

Но есть другие способы раскрыть происхождение темного вещества, и Лапидиус взялся за дело основательно.

Следующим было испытание водой. Для этого он соскоблил крохотные кусочки бурого налета в тигель. Добавил туда немного воды. Рассчитывать на быструю реакцию в этом опыте было нечего, поэтому он отставил тигель в сторону и сразу же принялся за третью пробу.

Это было испытание медью. Для такого опыта ему потребовалась соль меди, которую он ровным слоем нанес на острие. После чего протер поверхность тряпочкой. Налет исчез, открыв первозданную чистоту металла. Лапидиус довольно хмыкнул. Он знал, что медные соединения убирают следы крови. Следует, конечно, допустить, что оно может удалять и другие субстанции, но вероятность того, что тут кровь, была высока.

Четвертая проба стоила Лапидиусу особых усилий. Это было испытание на вкус. Еще раз он счистил с острия бура несколько ошметков и сунул их в рот. Потом закрыл глаза, чтобы лучше сосредоточиться, и прижал язык к небу, в надежде, что содержимое быстрее растворится. Ему показалось, что процесс идет недостаточно быстро, и он разжевал крошки. Наконец, он почувствовал на языке типичный вкус крови. Он выплюнул кровавую слюну в платок, которым прежде прикрывал носоглотку, и обратился к пробе с водой.

На первый взгляд в тигле ничего не изменилось, но при ближайшем рассмотрении он увидел вокруг твердых кусочков розоватые разводы. Признак того, что субстанция растворима в воде. А также того, что и она прежде содержала воду. Лапидиус прекрасно знал, что кровь содержит воду, как и весь человеческий организм, состоящий из нее на большую свою часть. Еще Таис из Милета говорил, что вся жизнь вышла из этого элемента.

Лапидиус подвел итог. Из четырех проведенных проб только первая, испытание на запах, осталась безрезультатной, три других говорили за кровь. Конечно, ни один из методов не давал точных научных доказательств — таких методов и не существовало — однако тот факт, что, по крайней мере, три пробы указывали на кровь, придавало результату высокую степень вероятности. Да, именно так: на острие бура из мастерской Тауфлиба была кровь.

На Лапидиуса внезапно навалилась усталость. Он мало спал сегодня, и природа требовала свое. Может, пойти поглядеть на Фрею? Пожалуй, нет, это он может сделать и позже. Следует ли сообщить результаты экспериментов городскому совету, чтобы Тауфлиба взяли под стражу? Нет, и это подождет своего часа. Мастер никуда не убежит, а кроме того, разумнее вначале разыскать пещеру со сталактитами. Если таковая вообще имеется.

Так что Лапидиус снова закрепил бур под столешницей и мгновенно заснул.

Прошло не так много времени, когда Марта вернулась с рынка. Она громко хлопнула входной дверью и крикнула:

— Дак прямо не поверите, хозяин, почем щас свининка-та… Ой-ёй… Звините, звините…

Она на цыпочках прошмыгнула в кухню.

Когда Лапидиус проснулся, день уже клонился к вечеру. Слишком поздно, чтобы выходить из города и отправляться в горы в поисках пещеры. Он расправил застоявшиеся члены и пошел в кухню. Марта как раз заливала жаркое соусом. Лапидиус потянул носом:

— Черт побери, пахнет восхитительно!

— О-о-ох! Господь-со-всеми-святыми-ну-и-напужали-жа-вы-меня! — Марта, тяжело дыша, схватилась за грудь.

— Прости, Марта. Но аромат потрясающий. Ты приготовила обед с учетом спагирики?

— Чё? Ах да, хозяин.

— Я тебе уже не раз говорил, что пища, приготовленная по всем правилам спагирики, самая здоровая на свете. Свинина должна готовиться так, чтобы она сохраняла все соки, а для этого ее сначала обжаривают на сильном огне, а потом тушат на более слабом, многократно поливая разведенным медом температуры крови.

— Ага, хозяин, — Марта со смаком облизала палец.

— А приправы ты растолкла в ступке?

— Ага, хозяин. И перчику хорошо добавила.

— Прекрасно.

Лапидиус знал, что зерна Молуккских островов не должны превалировать в общем букете, иначе они перекроют аромат гвоздики, тмина, кориандра и розмарина и обеспечат дискразию, но, как и многие представители его сословия, он был падок до перца.

— Ну что ж, тогда ты все сделала по правилам.

— Хошь по-любому называйте, хозяин, а я дак просто сжарила жаркое как надобно. Дать отведать?

— Нет, попробую позже, сначала мне надо поговорить с Фреей.

Под стенания Марты, что жаркое остынет, а потом уже будет не так вкусно, Лапидиус поднялся наверх и открыл дверцу жаровой камеры. Его пациентка не спала, и, как он сразу заметил, на глазах у нее были слезы.

— Снова боли? — участливо спросил он.

— Нет, терпимо.

— В чем же дело? А… — На тюфяке возле ее головы он увидел пучки белокурых волос, последних, которые у нее еще оставались. Вот, значит, в чем причина ее горести. Он собрал пряди и сказал нарочито бодро: — Я их приложу к другим и сохраню.

Она вытерла глаза рукой:

— Зачем?

— На тот случай, если волосы не отрастут. Тогда сделаем парик, и никто не заметит, что у тебя лысая голова. Но, поверь мне, они отрастут обязательно.

— А мои зубы? — простонала она.

— Зубы? Дай-ка посмотрю. — Он взял масляную лампу, велел ей открыть рот и посветил. Трогая верхние и нижние зубы, он бормотал: — Да, что поделаешь, сифилис берет свою дань. Три нижних резца качаются. Придется их вытащить. Не бойся, крови не будет. Знаю, не слишком приятно терять зубы, но это ведь не верхние, которые видны при улыбке, и не коренные, необходимые для пережевывания пищи…

Так уговаривая ее, он вынул большим и указательным пальцами расшатанные зубы. Сделать это было непросто, и он поразился терпению Фреи.

— Их я тоже сохраню. Больно было?

— Нет.

— Теперь лучше себя чувствуешь?

— Да.

— Есть вещи пострашнее выпавших зубов. Когда я лечился от сифилиса, потерял целых двенадцать. А так как еще раньше лишился изрядного количества, у меня в конечном итоге остались только верхние резцы, два глазных зуба и три коренных. Немного, но жевать можно.

Лапидиус растянул губы, чтобы Фрея увидела остатки былой роскоши. Прежде он этого никогда не делал, напротив, следил за тем, чтобы улыбаться нешироко и ни в коем случае не смеяться. Сегодня же он решил сделать исключение. Нарочно оскалившись, он скорчил такую комичную гримасу, что Фрея, несмотря на дурное расположение духа, хихикнула.

Лапидиус порадовался:

— Еще никогда не видел, как ты смеешься.

Она захихикала снова, позабыв на минуту о болях, горе и страдании:

— Сделай такую рожу еще раз!

Он поспешил исполнить ее просьбу, даже не заметив, что она впервые сказала ему «ты». И снова его гримаса вызвала смех.

— Говорят, смеяться полезно. Надо было давно тебя рассмешить, тогда и лечение пошло бы лучше.

— Знала я одного человека, умевшего корчить такие смешные рожи. Три месяца он бродил по дорогам со мной и моей мамой.

— Правда? Расскажи.

— Можно мне воды?

— Конечно. Сейчас принесу и ивовый отвар тоже.

Он быстренько сбегал в кухню, налил две кружки, не обращая внимания на Мартовы причитания о жарком, вернулся назад и заботливо напоил Фрею тем и другим.

— Так кого ты знала, кто умел гримасничать, как я, и четверть года путешествовал с вами? — вернулся он к разговору.

— Гансом его звали. Он был мил со мной, но под конец только и глядел, как бы чего стащить. Ну и ладно, зато он был такой же смешной, как ты… ой-ёй, прости, я не хотела… то есть простите…

Лапидиус махнул рукой. Его сердце подпрыгнуло от радости. Что с того, пусть Фрея «тыкнула» ему! Главное, она раскрепостилась и снова стала сама собой, юной жизнерадостной девушкой.

— Ничего, можешь спокойно говорить мне «ты», мы же с тобой что-то вроде… э… в одной связке против зла, правда? Так, значит, Ганс был такой же смешной, как ты сказала? А что он у вас украл?

— Да все деньги, больше полутора талеров. В тридцать пятом это было. Мама тогда была повитухой и травницей. Она всегда говорила: «Дьявол имеет много обличий. Когда и не думаешь, что он здесь, а он тут как тут». В Гансе он тоже был. Это-то она знала с первого дня. Только потом забыла.

— Для вас это, наверное, была большая потеря?

— Еще какая! Но с этим приходится считаться, когда тащишься из конца в конец земли. Только не знаешь, когда это случится. Мама тогда недолго убивалась, в тот же вечер приняла дитя, пришедшее в этот мир. В Штассфурте это было, восточнее Гарца. Дела у нас всегда шли с переменным успехом, правда, чтобы долго хорошо, никогда не бывало. Мама была лучшей повитухой из всех, кого я знала. Только в любой деревне есть мудрая бабка, которая занимается этим, поэтому и приходилось торговать лекарственными травами. «Травок не счесть, на все есть: могут дать ребеночка, могут от него и избавить», — говаривала она. Только травами она занялась позже, когда уже появилась я.

— Фрея — необычное имя, — заметил Лапидиус.

— Ага, так и есть. Это Эрик придумал.

— Эрик?

— Да. Мама рассказывала, в двадцать шестом в Хальберштадт прибыл один торговец. У него была собственная охрана, в ней-то и служил Эрик. В Хальберштадте они с мамой познакомились. Эрик был шведом. Такой высокий широкоплечий блондин. Мама в него сразу влюбилась. Только не долго это длилось, всего дня три, а потом купец поехал дальше, и Эрик, конечно, с ним. Через месяц мама заметила, что носит меня под сердцем. Само собой, уж ей-то не трудно было избавиться от плода, да теми же ягодами можжевельника. Только она не захотела, потому что все еще любила Эрика. Так вот я и появилась на свет.

— И как же Эрик связан с твоим именем?

Лапидиус заметил, что в кружке осталось еще немного колодезной воды, и дал Фрее попить.

Она с наслаждением выцедила последние капли.

— Мама еще раз встретилась с Эриком. В Брауншвейге это было. Мне уж исполнилось полгода. Эрик, говорила мама, так тогда обрадовался и спросил, как она меня назвала. Мама говорит: «Фрауке». Он расхохотался: «Насколько я выучил ваш язык, это значит «маленькая женщина»? Нет, такое имя моей дочери не годится! Пусть ее зовут Фрея. На скандинавском это «госпожа, властительница», вот такое имя ей подходит!»

— Так вот как ты получила свое имя.

— Да, а когда мама, бедняжка, умерла, и мне пришлось одной толкать тележку, каких только имен мне не давали! И «властительница травок», и «госпожа дорог», и «повелительница ведьм».

Лапидиус насторожился:

— И такое прозвище было?

— Да, каких только не было! А это потому, что я еще продавала «эликсир молодости» и говорила, что он настоян на волшебных травах. По правде говоря, там всего-то шафран, мирра, алоэ, манна да корень горечавки — все по рецепту моей мамы.

— Хм, — Лапидиус уже не слушал. Он все еще обдумывал последнее прозвище.

— Видимо, имя «повелительница ведьм» кто-то принял слишком буквально, — пробормотал он. — Возможно, именно поэтому клеветники выбрали тебя.

— Возможно, — сказала Фрея, во время всего разговора благостно вытянувшись на боку с закрытыми глазами.

— Да, да.

Какое-то время оба были погружены в собственные мысли. Под конец Лапидиус промолвил:

— Смешное совпадение, но я родом из Брауншвейга. Мой отец был бакалейщиком и тоже торговал пряностями. У него была контора на Бургплатц и многочисленные торговые связи по всему миру. Его единственной страстью были деньги. Их ему никогда не было лишку. А самой большой заботой была мысль о будущем наследнике, потому что трое моих братьев умерли еще в детском возрасте.

— О, мне так жаль… — голос Фреи звучал немного сонно.

— Поэтому все его внимание было обращено ко мне. На меня он возлагал все свои надежды. Я должен был продолжить его дело. В этом заключалась только одна маленькая закавыка: я не имел ни малейшего желания идти по его стопам. Даже представить себе было невозможно, что я буду изо дня в день служить Мамону. Так я ему и сказал. С тех пор в доме воцарился настоящий ад. Дня не проходило, чтобы отец меня не попрекал, а мать не плакала бы. Чтобы как-то поддержать мир в Доме, я согласился пойти к одному купцу, другу семьи, в обучение. Работа у него была для меня бичом, потому что я грезил о науке. Я хотел заниматься астрологией и философией, а не банками и бухгалтерией. Тем не менее я закончил учебу с успехом и под конец снова вернулся в родительский дом в Брауншвейге.

Лапидиус прервал свои излияния и посмотрел на Фрею. Ее глаза все еще были закрыты, и он спросил себя, не заснула ли она. Хотя, в любом случае, исповедь приносила ему облегчение. Еще никогда и никому он не рассказывал столько о себе.

— Потом начались, пожалуй, лучшие годы моей юности. Отец был мной доволен, матушка снова начала смеяться. Но чем больше проходило времени, тем беспокойнее становился я. Больше я не мог стоять за конторкой, я хотел учиться. И на этот раз ничто не могло заставить меня отказаться от задуманного. Когда я поведал отцу свои намерения, парус нашей семейной жизни снова обвис. Я неистовствовал, проклинал, умолял, а он на полном серьезе грозил лишить меня наследства. Это было самым страшным наказанием, которое он только мог себе представить. Бедный отец! Он даже не подозревал, насколько мне все равно.

Мне исполнился двадцать один год, когда я покинул Брауншвейг в поисках своего счастия. Матушка, обливаясь слезами, сунула мне в суму пару талеров на крайний случай, и я направил свои стопы в Тюрингию. Поначалу в Эрфурт, потом в Падую, это в Северной Италии, а под конец в испанский Толедо.

От семестра к семестру приходилось делать перерыв, чтобы заработать денег на жизнь и учебу. Вот тогда-то я и познакомился с Конрадусом Магнусом В Леоне это было, на севере Испании. Он тогда искал в свою лабораторию помощника, и мне посчастливилось занять это место. Магнус был тем, кто посвятил меня в тайны алхимии и пробудил настоящий интерес к этой науке. Вообще-то, учитель был тогда еще молод годами, но уже заслужил прозвище «Магнус», что значит «Великий».

Ночи напролет мы проводили эксперименты, спорили о принципах герметики, о трансмутации, о спагирике, каббале, гнозисе и многом другом.

Со временем он стал мне братом, которому я мог безоговорочно доверять. Он понял меня, и когда я в один прекрасный день заявил, что хочу идти в Толедо на юге, чтобы там продолжить учебу. Все, что он мне на это ответил, было: «Помни, я всегда с тобой».

И я ушел. Неопытный юнец, каким тогда был, я не скрывал своих пристрастий, наоборот, трезвонил о них где ни попадя. Каким же для меня было удивлением, когда псы инквизиции схватили меня. Я тогда ни сном ни духом не ведал, что алхимики вечно стоят одной ногой в пыточной камере, потому что церковь боится как смертного греха, что кто-то может оспорить божественное право на всеведение. Ну, не хочу тебе плакаться, скажу только, что все муки пыток я испытал на собственной шкуре, так что могу понять, что тебе пришлось перенести. Как мне удалось бежать от инквизиции, это отдельная история. Не буду вдаваться в детали. Во всяком случае, посчастливилось.

Я добрался до Толедо и в последующие годы обучался там. Когда я посчитал, что получил достаточно знаний, решил вернуться в родной город. Перед этим я, конечно, хотел навестить Конрадуса Магнуса, чтобы сказать своему учителю слова благодарности и последнее прости. По дороге в Леон все и случилось. Я угодил в дурную компанию, там и заразился сифилисом. Сначала я даже не заметил и предавался дальше разгульной жизни. Почти два месяца. Наверное, это можно понять, после стольких лет затворнической жизни. Но в конце концов, такое времяпрепровождение мне наскучило, и я направил свои стопы к Конрадусу.

Когда я переступил порог его дома, увидел, как его глаза расширились от страха. Он тут же распознал шелудивые мокнущие гнойники, характерные для продвинутой стадии сифилиса. С крайней осторожностью он поведал мне, какая напасть меня одолела. У меня земля ушла из-под ног. Я почувствовал себя последним из последних живущих на земле. Но Конрадус ухаживал за мной, как за своим сыном. Когда я попытался выразить ему благодарность, он сказал все то же: «Я всегда с тобой». Три недели я валялся в жаровой камере и претерпевал все муки ада. Но я поднялся на ноги и даже выздоровел.

— Это ты уже рассказывал.

— Что? — Лапидиус вздрогнул. Все это время Фрея лежала так тихо, что он решил, будто она задремала. — Да, правда, припоминаю. Ну, да там и говорить-то не о чем. Когда я оправился от болезни, с тяжелым сердцем попрощался с Конрадусом, потому что знал: больше мы никогда не увидимся. «Мне пора», — сказал я. И он ответил в третий раз: «Я всегда с тобой». Думаю, он хотел этим выразить, что не телом, а духом он всегда будет рядом. Так оно и есть, мысль о нем вселяет в меня уверенность, особенно в последнее время.

Остальной рассказ много времени не займет. Вернувшись в Брауншвейг, я узнал о смерти отца. Он и в самом деле лишил меня наследства, и сегодня я был бы без гроша в кармане, если бы не матушка. Родом она была из влиятельной купеческой семьи в Аугсбурге и сама владела немалым состоянием. Двумя годами позже того как я вернулся, она умерла и все завещала мне. Я взял деньги и покинул родной город. Потому что не хотел больше иметь дел с торговлей, а собирался служить науке. Я пробовал осесть не в одном городе, но всякий раз убеждался, что алхимики нигде не пользуются расположением. Да, к несчастью, это так. Служители тайного учения везде подвергают свою жизнь опасности. Наконец, с полгода назад я прибыл в Кирхроде. Городок излучал мир и покой, мне даже помогли с покупкой дома. Я перебрался сюда и начал свои исследования, даже не предполагая, во что это выльется в скором времени… Да, Фрея, вот и вся моя история. Фрея?

На этот раз она и вправду спала.

Лапидиус улыбнулся. Поднявшись с сундука, он взглянул на свою пациентку. В желтом свете лампы на ее лысом черепе блестели многочисленные капли пота. Этот день и еще шесть следующих ей придется все так же потеть. Целая вечность. Для нее. Для него же слишком короткий срок, чтобы найти Filii Satani. Он поймал себя на том, что его губы невольно шепчут молитву:

«Отец наш небесный,

«Кто из вас без греха,

пусть бросит в нее камень», —

сказано в Писании.

Только вот кирхродцы

забыли слова Господни.

Вразуми их, Господи,

пусть опомнятся!

А мне дай силы и мужества

поймать жестокосердных

и предать Твоему суду.

Фрее же пошли здоровья

и избавления от тяжкого недуга!

Амен!»

Уже много лет он не молился и сейчас удивлялся сам себе. Молитва к Создателю наполнила его благодатью и дала утешение. Он потихоньку закрыл камеру и спустился на первый этаж.

Где ждало жаркое Марты.