Клеймо дьявола

ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ ДЕНЬ ЛЕЧЕНИЯ

Наутро первой мыслью Лапидиуса было: «Как там погода?» Он подошел к окну, выходящему на Бёттгергассе, открыл его и высунулся чуть не по пояс. На небе ни облачка. «Слава богу, — пробормотал он. — Каким бы ни выдался этот день, начинается он прекрасно».

— Фрея, сегодня хорошее утро! Как ты себя чувствуешь?

— Так… сносно.

Фрея почувствовала, как ее снова бьет дрожь, ломило все члены, словно кто-то раздирал их. Действие лауданума кончилось, немного успокаивал ивовый отвар, который дал вчера Лапидиус, но он не мог сравниться с коричневыми каплями.

— Я быстренько сбегаю за водой и отваром. Тебе еще чего-нибудь нужно? Э… я имею в виду, для отправлений.

— Нет, — Фрея порадовалась, что колики этой ночью пощадили ее. Еще труднее, чем с болью от них, было справиться с освобождением кишок от содержимого. — Нет, нет.

— Хорошо. Я скоро вернусь.

Спустившись в царство Марты, Лапидиус вынужден был констатировать, что огонь в плите погас. Поэтому он поставил отвар на атанор. Чтобы он подогрелся, требуется время. Не спуститься ли пока в погреб за мертвой головой? Нет, пусть еще подождет. Сначала надо обиходить Фрею. Когда отвар согрелся до температуры тела, Лапидиус отнес его наверх и дал своей пациентке. Потом влил в нее еще кружку воды.

— Еще что-нибудь надо?

— Нет, спасибо.

— У тебя такой слабый голосок…

— Ничего… все в порядке.

Лапидиус одним глазом уже косился на лестницу.

— Хорошо, тогда я запру тебя, поспи еще. И не бойся, я дома. Мне надо кое-что проверить. От результата зависит многое, очень многое.

— Ладно.

В голосе Фреи звучало разочарование, но Лапидиус уже подхватил свое кресло и потащил его обратно. Теперь, когда расследование зверских убийств вошло в решающую стадию, его вчерашнее решение уже не показалось столь убедительным. Поставив кресло к лабораторному столу, он поспешил на кухню и вскоре вернулся с коробкой из-под компаса, сел и успокоил дыхание. Он не должен так волноваться. Все надо делать спокойно. Спокойно!

Из-под стола он извлек бур Тауфлиба и уже собирался открыть коробку, как вдруг вспомнил, что надо защитить носоглотку платком. Следует быть крайне сосредоточенным! Он вынул платок, снова сел за стол. И опять вскочил. Забыл лупу! Наконец-то все было под рукой, можно приступать. Света должно хватить. Он завязал платком нос и рот, глубоко вдохнул и открыл коробку. Голова выглядела ужасно. Несмотря на холод в погребе, на ней уже обозначились явные признаки разложения. Лапидиус взял себя в руки и сконцентрировался на отверстиях во лбу. Поднес лупу. Нет, света слишком мало! Развернул коробку так, чтобы на череп падало как можно больше света. Сердце стучало. Снова навел лупу на просверленные отверстия. Уже лучше. Кожа по краям повреждена, но это мало о чем говорит.

Он еще раз поднялся, достал небольшой шпатель и пинцет. «И почему у меня не три руки! — процедил он сквозь зубы. — Одна для лупы, две другие для инструментов».

Пот выступил у него на лбу. Ему показалось, что между dura mater[16] и краями он что-то обнаружил. Так, лупу в сторону. Теперь берем инструменты. Шпателем он отжал мозговую оболочку, одновременно выскребывая пинцетом под краем отверстия. Наконец он решил, что этого достаточно. Вынул шпатель, снова взял лупу. Она у него сильная, отменного качества, увеличивала во много раз. И показала Лапидиусу то, что он и ожидал увидеть: на конце пинцета осталась мелкая костная крошка, такая, как мука хорошего помола. Продукт сверления! Только не такого, которое произвел бы грубый бур. «Костная мука, — бормотал он. — Костная мука. Что ж, мастер Тауфлиб, можете спать спокойно! От вашего бура здесь были бы опилки. Как же я сразу об этом не подумал! Да, Тауфлиб, я должен просить у вас прощения, действительно, это были не вы. Теперь я знаю, кто за всем этим стоит. Да, теперь знаю. Вот все и встало на свои места!»

Для полной уверенности Лапидиус взял в руки бур и слегка прошелся им по краю отверстия — тут же посыпались опилки. Он был прав! Довольный собой, Лапидиус упаковал голову в коробку и сорвал платок. «Сегодня у нас тридцатое апреля. Прекрасно. Значит, нынешняя ночь Вальпургиева. Было бы это не так, возможно, ему никогда бы не застать ведьм на шабаше!

Коробку с ее содержимым он в последний раз отнес в погреб. Голову он использует как вещественное доказательство. И только исполнив свой последний долг, она упокоится. Лапидиус дал себе слово позаботиться о том, чтобы и голова, и тело были похоронены вместе, как тому и следует быть. Может, возле Гунды Лёбезам, сестре по несчастью этой неизвестной девушки. И обязательно с надгробной молитвой пастора Фирбуша.

— Лапидиус?

Голос Фреи. Сверху!

— Фрея, Фрея! Иду! Обожди, сейчас закончу здесь дела. — Лапидиус устало потащился наверх.

— Ты что-то нашел?

Он заглянул в окошечко. В ее глазах светилось любопытство. Он обрадовался: все, что могло отвлечь ее от болей, шло на пользу.

— Да, нашел.

— Что?

— Теперь я знаю, кто дергал за ниточку во всех этих убийствах. Дьявол в человеческом обличье. И двое его приспешников.

— Кто он? А тех других я знаю?

— Имен я тебе не назову, пока рано. Но обещаю, что достану этих нечистых. Им не избежать кары.

— Будь осторожен.

— Буду. Попозже пойду к мастеру Тауфлибу и заручусь его поддержкой. Он не из них. Не один день я подозревал его, только вчера мои подозрения рассыпались как карточный домик.

— Да?

— Завтра подойдет к концу двадцатый день лечения. Наберись мужества.

— Ты опять уходишь?

— Да, надо. Но ты не бойся. Дьяволы сюда не придут. Они будут в другом месте. Там я их и застану.

— Один?

— Один. Да, все придется делать самому. — Лапидиус просунул руку в окошечко на дверце и погладил ее по лысой голове. — Ночью я вернусь. Тебе что-нибудь надо?

— Не уходи. Пожалуйста. Я… я хочу есть.

— Но я уже дал тебе отвару.

Лапидиус был удивлен. Еще ни разу Фрея не просила еды, только питья. А сейчас вдруг прорезался аппетит. Правда, если вспомнить, как она истощена, когда он видел ее лежащей на сундуке, это желание вполне понятно. Но, с другой стороны, завтра лечебный курс будет закончен и небольшое подкрепление не повредит ее желудку. Только надо дать чего-нибудь легкого.

— Хорошо, посмотрю, что можно сделать.

Лапидиус спустился в кухню и пошарил по шкафам и полкам в поисках съестного. Однако все, что нашел, были два прошлогодних яблока. Марта держала их в темноте и на холоде, поэтому они выглядели еще вполне съедобными. Он почистил их, нарезал на дольки и с чашкой поднялся наверх.

— Вот, поешь яблок. Как раз то, что нужно.

— Ты… не мог бы положить мне в рот?

Вздохнув, Лапидиус отомкнул дверцу, чтобы было удобнее покормить Фрею. Ему показалось, что она придумала это, чтобы задержать его. Так оно и вышло. Более того, сегодня Фрея была разговорчива как никогда, хоть ей и было трудно говорить. Лапидиус слушал ее вполуха, и вообще задержка давалась ему с трудом — мыслями он был уже далеко. Наконец, отставив чашку с остатками яблок, он поднялся.

— Мне действительно уже пора идти.

Она схватила его за рукав:

— Погоди. Я… я… Береги себя.

— Обещаю. Ночью вернусь.

— Оденься потеплее.

— Хорошо. — Он еще раз погладил ее по голове и запер камеру. — Ты говоришь, как Марта.

«Да, точно, — думал он, спускаясь по лестнице, — как Марта, только… все же не так».

— Мастер, вы дома? — Лапидиус постучал еще раз. — Эй, мастер!

Спустя какое-то время послышались шаги. Тауфлиб открыл дверь и был немало изумлен, увидев, кто пожаловал.

— Мне надо с вами поговорить.

— Вона как. Вам надо. А ежели мне не надо?

— Это очень важно.

— Хм, ну ладно, заходите. Только покороче.

Просьба, изложенная Лапидиусом, оказалась действительно важной, потому что лишь более чем через час Тауфлиб снова стоял у своей входной двери, пожимая руку соседа.

— Удачи, — говорил он. — И будьте осторожны!

Противу обыкновенного, лицо его излучало доброжелательность.

— Спасибо, — ответил Лапидиус.

Он пошел вниз по Бёттгергассе до Кройцхоф, оттуда к Гемсвизер-Маркт. Здесь он зашел в «Квершлаг», где в этот час посетителей было мало, сел за свободный стол и попросил у подоспевшего хозяина его замечательного мясного супу. Сегодня он еще не ел, а перед трудным делом следовало подкрепиться.

Панкрац просил:

— У меня осталась еще хорошая порция, с удовольствием подам вам, господин! Не желаете ли Айнпёклинского пива, как в прошлый раз?

— Нет, спасибо, — ответил Лапидиус. Для того, на что он шел, нужна светлая голова.

— Может быть, снимете плащ, господин?

— Нет.

Панкрац ушел за супом и вскоре вернулся:

— Приятного аппетита. Если захотите добавки, там еще осталось.

— Хорошо, спасибо.

Лапидиусу уже хотелось остаться одному, и Панкрац, как хороший хозяин, почувствовал это. С поклоном он удалился.

Черпая суп, Лапидиус озирал помещение. Если он не ошибается, то в углу сидит Крабиль. Мужчина повернул голову, и Лапидиус убедился, что был прав. Начальник стражи, узнав Лапидиуса, скривился, но тут же снова занялся своим пивом. Ленивый бугай! Он и пальцем не пошевелил, чтобы расследовать случаи убийств, напротив, только и делал, что ставил палки ему в колеса. Ладно, во всяком случае, то обстоятельство, что Крабиль сидел здесь за кружкой пива, говорило за то, что он не принадлежал к Filii Satani. Так же, как и Тауфлиб. Лапидиус не стал делиться своими выводами со слесарных дел мастером. Единственное, что поведал: больше он не считает его дьяволом и убийцей. Потом вернул бур и извинился за оскорбительные подозрения. Мастер был крайне удивлен — но испытал видимое облегчение. Они поговорили о том о сем, попутно выяснив, что не так уж плохо относятся друг к другу. Под конец Лапидиус выразил еще одну просьбу, и мастер — хоть и не без колебаний — пошел ему навстречу.

Лапидиус закончил трапезу и расплатился. Если прямо сейчас отправиться в путь, то к темноте он надеялся достичь своей цели. Пещеры Шабаша.

Когда он поднялся на Оттернберг, уже спустилась ночь. Путь занял больше времени, чем он рассчитывал. Перед ним возвышался огромный круглый валун, скорее угадываемый, чем видимый. Лапидиус хотел его обойти и споткнулся. Что-то лежало на дороге. Что-то светлое. Он наклонился, чтобы разглядеть, и обомлел. Это была большая корзина для сбора фруктов. Должно быть, это монстр из мастерской Тауфлиба, потому что оттуда корзина исчезла. Лапидиус заметил это сразу же, как вошел к Тауфлибу, и хотел спросить об этом, но, когда завязался приятный разговор, не стал нарушать атмосферы. Также ни слова он не проронил и о Горме, которого нигде не было видно.

Похоже, это Горм и притащил плетеное чудище сюда. Другой вопрос, зачем. Одно было ясно: если Горм пошел в пещеру, корзину взять с собой он бы не смог. Проход был для нее слишком узок.

Лапидиус отбросил корзину в сторону и обогнул камень. Тьма стояла, хоть глаз выколи. И он похвалил себя, что прежде сосчитал шаги до пещеры, так он не пропустит входа.

Чуть погодя он уже находился внутри горы и вытаскивал из-под плаща лампу. Она была больше той, с которой он приходил в прошлый раз, а главное, устойчивее. Лапидиус зажег лампу и начал продвигаться в глубь пещеры. Снова и снова он вызывал перед своим внутренним взором дорогу до большого грота, и это принесло свои плоды. Не плутая, он продвигался вперед. Все его чувства были напряжены. Когда до грота оставалось пятнадцать-двадцать шагов, он остановился, поставил лампу на пол и осторожно покрался дальше. Вскоре его окружила темнота.

Но тьма была не кромешной. По стенам впереди него плясали отблески огня. Огонь! Кто-то разжег его в большой зале. Так что в пещере он не один, дьяволы, должно быть, явились сюда раньше его. Хорошо. На это он и рассчитывал. Дюйм за дюймом Лапидиус продвигался к тому месту, где каменный коридор открывался в залу. За шаг до выхода он остановился. Нельзя быть замеченным, прежде чем он сам объявится.

Но, кажется, его опасения напрасны. Грот был пуст. Только потрескивали два костра — один слева у сталагмитов, другой напротив, перед двумя тупиковыми ответвлениями. Костры были разведены умелой рукой, дрова сложены так, что прогорать будут долго. И еще кое-что увидел Лапидиус: веревки, которые он обнаружил в прошлый раз, лежали возле горбатых натеков. Он и сам прихватил с собой пеньковый канат, который теперь выбросил. Все, в чем не было нужды, не должно обременять.

Он ждал. Пламя костра колыхалось невысокими языками. Ничего не происходило. Неужели дьяволов здесь нет? Не может быть, они должны быть на месте! Возможно, где-то в тупиковом проходе. Что они там делают?

У Лапидиуса затекли ноги. Он никогда не мог долго стоять в неподвижности. Пришлось немного отступить и поразмять ноги, чтобы разогнать кровь в жилах. Он торчит здесь уже не меньше получаса.

Вот! К костру у сталагмитов пододвинулась фигура. На ней была дьявольская маска и красный плащ. Она прихрамывала. Фетцер? Лапидиус отодвинулся еще глубже в проход. Дьявол занялся костром. Ага, подкладывает дров. Теперь закончил и похромал к другому костру. Когда и тот разгорелся, он зажег факелы и воткнул их в расселины скалы. В зале стало светло как днем. Фигура исчезла.

Но ненадолго. Вот она появилась снова, держа в одной руке железный горшок, в другой — похожий на кинжал нож. Лапидиус предположил, что это тот самый, охотничий. Сложил все. Теперь занялся двумя блюдами на земле. Сосновой лучиной разжег угольки в них. Фимиам! Лапидиус явственно почуял его запах. Тяжкий дух расстелился по пещере.

Он вздрогнул. Внезапно раздались голоса. Или просто какие-то шумы? Нет, голоса. Они шли из глубины пещеры. Хромоногий дьявол тоже услышал их и заспешил в правый тупик.

— Люцифер… твои сыны… преклоняются… — затянул голос. — Мы просим снизойти… кровь… твою дань…

Лапидиус мог разобрать лишь отдельные слова. Они звучали глухо, но без угрозы, скорее в этом монотонном речитативе слышалось улещивание.

— Мы сыны дьявола, твои сыны…

Все в Лапидиусе взбунтовалось, он готов был убежать. Но остался. Он должен остаться. Голос был самим злом, он всеми фибрами души чувствовал это. Воплощением всей мерзости. Лишь огромным усилием воли удалось Лапидиусу сдержать себя и не поддаться панике. Он пришел сюда для того, чтобы положить конец убийствам. И чтобы очистить Фрею от всяческих обвинений. И надеялся, что это ему удастся.

— Я, Первый сын дьявола, — голос становился все громче, — Первый сын дьявола. Ты Второй сын дьявола, Второй сын дьявола. Смотри мне в глаза, Второй сын дьявола, ты Второй сын дьявола. Если ты Второй сын дьявола, скажи «да».

— Да! — услышал Лапидиус глубокий бас.

— Ты знаешь, что все сатанинские братья должны подчиняться Первому сыну дьявола.

— Да, — послышалось в ответ.

— Ты знаешь, что Сатана являет себя во мне, говорит моим языком, ты знаешь, что я сам Сатана. Я Сатана, я Рогатый, я Люцифер, господин преисподней, а ты Второй сын дьявола.

— Да, Мастер.

— Я говорю — ты делаешь, говорю — ты делаешь, как уже не раз делал все для Люцифера, твоего господина. Ты делаешь все. Ты убиваешь с наслаждением, убиваешь с наслаждением, а назавтра ничего не помнишь, ничего не помнишь, ничего. Сегодня ты тоже убьешь, а завтра не будешь знать. И если это так, скажи «да».

— Да.

Поток заклинаний лился дальше, только теперь он был направлен на Третьего сына дьявола. Лапидиус ничего не мог с этим поделать: он весь дрожал от ужаса.

«Люцифер! Ослепительный!

Ты Единственный, Единственным был,

Единственным будешь!

Снизойди на нас

твоя мощь и мужская сила!

Ибо мы возлюбили тебя,

как свою жизнь!

Вовеки!»

— Вовеки! — взвыли Второй и Третий сыны дьявола.

Лапидиус стоял с расширившимися от страха глазами, хоть ничего и не видел, только слышал.

Прошло немало времени, в течение которого раздавались лишь сопение и стоны. Потом снова возвысился первый голос:

— Возьми нашу общую кровь, Третий сын дьявола, и отнеси ее к огню у горбылей. Отнеси и вылей в Грааль для черной мессы, куда потом прольется и кровь жертвы Люциферу.

Снова последовало песнопение, на этот раз напоминающее церковный хорал. Он звучал монотонно и содержал немало строф. Опять появилась фигура, в которой Лапидиус предполагал Фетцера. Он прихромал с чашей, содержимое которой вылил в железный горшок. Как велико должно быть влияние предводителя дьяволов, если под его внушением «братья» видели в убогом горшке «Грааль черной мессы»!

Фигура ухромала обратно. Лапидиус ждал. Ноги уже не держали его, и он полуприсел на узкий выступ скалы.

Опять появилась уже знакомая фигура и поставила у левого костра еще один сосуд. Что в нем? Дурманящий напиток? Долго над этим размышлять Лапидиусу было некогда, потому что теперь послышались чередование возгласов ликования и песнопений, все громче, громче. Теперь все другие слова заглушал только один возглас:

— Смерть… смерть… смееерть!

Знакомая фигура распласталась на полу в позе Христа, распятого на кресте, глаза под маской уперлись в каменный пол, словно жаждали просверлить скалы насквозь и прозреть ад. Из-под маски неслось протяжное:

— Смееерть!

Фигура снова встала на ноги и крикнула:

— Все в твоем царстве готово, Первый сын дьявола!

Лапидиус проглотил ком в горле. Наконец, вот оно! Сейчас появится дьявол во плоти, и он узнает, верны ли были его подозрения. Но никто не появился. Только хроменькая фигурка продолжала что-то вроде молитвы. Она опустилась на колени перед огнем. Издалека снова донеслось песнопение. Лапидиус уже потерял счет времени, наверное, сейчас около полуночи. Что это? Он на секунду отвлекся и чуть было не пропустил вторую фигуру, которая показалась из правого тупикового хода и прошла в левый. Чуть погодя она появилась снова, вперед спиной. Спина была исполинской и принадлежала такому же исполину. Он что-то тащил за собой, и было видно, что на это требовалось немало силы. Этим «что-то» оказалась женщина, связанная по рукам и ногам, которая, несмотря на это, барахталась и извивалась. Исполин поднял ее и понес к сталагмитам. Женщиной оказалась… Марта.

То, чего Лапидиус опасался все это время, хоть и не хотел признаться даже себе самому, случилось: Марту притащили сюда. Возможно, в той самой большой корзине, а потом избавились от нее. И был только один человек, у кого на это хватило бы сил — Горм.

«Ну почему именно она? — прошептал Лапидиус и тут же сам ответил на вопрос: — Потому что Марта слишком тянула с тем, чтобы выдать что-нибудь о Фрее, слишком круто обошлась с обеими свидетельницами, слишком невоздержана была на язык и таким образом могла в дальнейшем навредить «дьяволам».

Во рту у Марты торчал кляп, так что все, что ей оставалось, только издавать хриплые шипящие звуки. И тем не менее она сопротивлялась. Била обеими ногами по телу своего мучителя, но с таким же успехом она могла бы пинать стену.

Лапидиус в бессилии сжал кулаки. С какой охотой он бросился бы сейчас на помощь своей служанке! Но это было несвоевременно и даже опасно — сейчас выдать свое присутствие. Так что пришлось только наблюдать, как великан ударил женщину по лицу. Удар был несоразмерно силен. Голова Марты дернулась в сторону и безвольно обмякла. Колосс, пыхтя, вытащил кляп у нее изо рта. Потом снял и путы.

— Не смей так грубо! — Окрик прозвучал из-под маски дьявольской фигуры, которая, как по волшебству, оказалась в центре залы. Лапидиус, занятый сопереживанием Марте, даже не заметил, откуда она появилась.

Великан пожал плечами.

— Можно и по-другому, — продолжал «дьявол» нормальным голосом. Он поправил маску и зашагал к Марте. Лапидиус смотрел во все глаза. Он не хромал и не был такого крепкого телосложения, как великан. — Успокойся, Марта. Ты среди друзей, среди друзей…

— Я бы не был так уж уверен, — пробормотал Лапидиус себе под нос.

Его охватило чувство триумфа. Он окончательно идентифицировал Первого сына дьявола. По голосу. По манере и жестам. Осталось только надеяться, что все пойдет так, как он ожидал.

— Марта, забудь, как больно сделал тебе Второй сын дьявола. Забудь, что он связал тебя, что вставил тебе кляп, что ударил. Это плохо. Но это было необходимо, чтобы ты нашла путь к нам.

Марта заморгала. Сознание вернулось к ней.

— Расслабься, расслабься, расслабься, Марта. Когда сделаешь это, скажи «да», как сделаешь это, скажи «да»…

— Да, — выдавила из себя Марта.

— Тебе хорошо на этом теплом месте, на этом теплом месте так хорошо… так тепло. Так тепло, что тебе хочется снять одежды, ты хочешь снять одежды, потому что тепло, очень тепло. Тебе уютно и тепло. Скажи «да», если тебе уютно и тепло. Скажи «да».

— Да.

— Хочешь снять одежды, хочешь? Конечно, ты хочешь снять одежды, так?

Марта приподнялась на своем ложе, однако ничего не произнесла. С трудом, будто преодолевая какую-то силу, она подняла руки и сложила их в подоле, крепко прижимая платье и фартук, словно давая понять, что все должно оставаться на своих местах. Привычная стыдливость двигала ею.

Голос продолжил непререкаемым тоном:

— Расслабься и радуйся, радуйся тому, что ты сейчас примешь в себя, ты примешь в себя семя дьявола.

Марта между тем притихла, казалось, она действительно успокоилась, хотя лицо ее стало каким-то отсутствующим.

— Когда я скажу «сейчас!», ты опрокинешься, ты опрокинешься на твое ложе. Камень мягкий, очень мягкий, гладкий, приятный, и когда я скажу «сейчас!», ты опрокинешься и широко расставишь ноги, ты расставишь ноги, широко, очень широко, и будешь радоваться тому, что в тебя войдет.

Первый сын дьявола воздел руки и начал:

— Сей…

— Стоп!! — громовым голосом крикнул Лапидиус, выступая из прохода так далеко, что факелы разом охватили всю его фигуру. — Стой!

Голос дрогнул, на мгновение застыл, но быстро перешел в смех. Двое других, хромоножка и великан, тоже не были под большим впечатлением от помехи. Марта же вообще оставалась безучастной. Она расставила ноги, но на нее уже никто не обращал внимания.

Тщедушный человечек, который завораживал ее своим голосом, снял маску. Он проделал это медленно, очень медленно, словно хотел этим жестом произвести наибольший эффект.

— Я Первый сын дьявола, — снова засмеялся Йоханнес Гесселер, городской медикус. — Да, это я. Я знал, магистр Лапидиус, что вы придете в пещеру Люцифера, к нашему тайному жертвеннику. Вы уже были здесь, и это нам известно, мы наблюдали за вами.

Словно в подтверждение слов Мастера, двое других тоже стянули маски. Фетцер и Горм.

— Вы нашли наше священное место, — продолжал Гесселер, и его лицо приняло выражение, резко контрастирующее с елейным голосом. — Но это вам ничего не даст. Ничего, ничего! Потому что теперь вы мой. — Хихикнув, он указал на Марту. — Как эта там.

Горм и Фетцер захихикали в унисон.

— Как эта там, — повторил медикус, и в его глазах зажегся кровожадный огонь. — Признайтесь, что вам никогда бы не догадаться, что это я. Я устроил охоту на Фрею Зеклер. Признайтесь, вы вторглись в мое царство исключительно потому, что сегодня Вальпургиева ночь, и вы надеялись на этом месте разнюхать, кто настоящий инсинуатор. Я это я. Первый сын дьявола.

Лапидиус стоял не шевелясь. Он испытывал жуткий страх перед этой встречей, постыдный страх, особенно когда раздались голоса и песнопения, которые терзали его душу. Но теперь, когда оказалось, что он имеет дело с людьми, всего лишь с людьми, он разом стал спокоен.

— Должен признать, действительно долго не знал, что вы скрываетесь за этой маской, — усмехнулся он. — Только к сегодняшнему утру я был уже уверен.

— Ха! Пустые слова.

— Не скажите. Сегодня утром я знал, кого встречу здесь ночью. Поскольку, как только рассвело, я обследовал женский череп, который вы повесили над моей дверью. Или вы проделали это не собственноручно?

Гесселер снова хихикнул:

— Если вам это так интересно, Третий сын дьявола прикрепил голову. Я просто сказал ему, что делать, после того как женщина исполнила свое предназначение и больше была не нужна. Третий сын дьявола очень смышленый, должен вам заметить, он может даже писа́ть. Умение, которым Второй сын дьявола не владеет.

— Верю вам на слово. Во всяком случае, я обследовал мертвую голову и выяснил…

— …что в ней торчат козлиные рога! Какое потрясающее достижение! — Гесселер прыснул. — И какая острота ума! Это из-за своих остроумных выводов вы бегали по всему Кирхроде в поисках безрогого козла? К вашему несчастью, вам перебежал дорогу не один безрогий, их было изрядное количество, а? А теперь догадайтесь, кто об этом позаботился? Я! Я, Первый сын дьявола!

Воспоминания о том неудачном дне были Лапидиусу не слишком приятны, поэтому он повествовал дальше, опустив дела с буром Тауфлиба:

— …и выяснил, что отверстия в лобной кости сделаны не обычным слесарным инструментом. Об этом свидетельствовали отходы сверления. В случае с нашим черепом речь шла о тончайшей костной муке, а не об опилках. Четкое указание на то, что здесь применялось особое сверло, а именно трепанатор.

— Вам, медикусу, не надо долго объяснять, что трепанатор является созданным специально для медицинских целей инструментом, из-под острых зубцов которого сыпется тончайшая костная мука. Поскольку никто в Кирхроде не обладает таким буравчиком, это могли быть только вы, тот, чьи уши торчат за всеми дьявольскими преступлениями. Правда, должен признаться, что одно время я сильно подозревал аптекаря Вайта, но у фармацевтов нет в продаже трепанаторов.

Гесселер, который во время речи Лапидиуса еще пытался смеяться, теперь притих. Второй и Третий сыны дьявола тоже молчали. Они были всего лишь жалкими марионетками.

— Когда я в этом убедился, господин городской медикус, все объяснилось само собой. Например, ваше преувеличенное внимание к половым органам, на которые наталкиваешься в вашем доме на каждом шагу. Я имею в виду иллюстрацию из Версалия с вашими пометками красным на гениталиях, мраморные экспонаты в форме фаллосов, заспиртованные яички и пенисы. И не случайно вы сказались больным, когда Фрея Зеклер потеряла сознание во время пыток. Поскольку, стали бы вы ее пользовать, были бы узнаны и разоблачены. И не случайно вы сфальцифицировали заключение по трупу корзинщицы Гунды Лёбезам, за освидетельствование которого вы отвечали. Почему? Потому что вам и так было хорошо известно, что она изнасилована, но предавать это гласности вы не хотели. Вы даже не коснулись этого тела, над которым сами надругались в разрушительном упоении и дурмане. Не случайно, что вы принадлежите к тем, кому аптекарь Вайт поставляет средства, возбуждающие мужскую силу. И на свое место встал охотничий нож с буквами DRJG, найденный мной в этой пещере. DRJG — значит на латыни доктор Йоханнес Гесселер, не правда ли?

Городской медикус отвел взгляд в сторону:

— Право, вы знаете больше, чем я полагал. Однако ваши прозорливые умствования вам не помогут, потому что теперь вы мой, и что с вами делать, решаю я. А я решил, что вы заслуживаете смерти, поскольку осквернили своим присутствием пещеру Люцифера. И вас следует убить.

— Убить? — как эхо повторил Горм. — Убить? Да, Мастер.

Великан надвинулся на Лапидиуса, но Гесселер жестом остановил его.

Лапидиус оставил эти телодвижения без внимания. Он еще не закончил.

— И вы, доктор Гесселер, испытываете в прямом смысле дьявольское наслаждение, насилуя женщин. Молодых, красивых женщин, которые были бы вам недоступны, не додумайся вы до того, чтобы повергать их в бессознательное состояние. Только так вы и можете овладевать ими, чтобы потом, обесчестив, перерезать горло вашим охотничьим ножом. Вы больны, доктор Гесселер! Вы больны! Только не падучей, как представляетесь. Ничего не предпринимать от этой болезни! Вы, дипломированный медикус!

Гесселер не возразил ни словом. Но Лапидиус видел, что он надулся как индюк.

— Вы утверждали, что только что претерпели приступ падучей, только вот язык у вас не кровоточил, а прикусывание языка — характерный признак припадка. Как и пена у рта. Нет, нет, господин городской медикус, вы только прикидываетесь, что страдаете этой болезнью, чтобы не исполнять ваши обязанности в определенные дни. Дни, когда совершаете ваши бесчинства. И я скажу, доктор Гесселер, какой болезнью вы страдаете. Жаждой власти, страстью мучить и убивать, но не просто убивать, а получать от этого плотское наслаждение. И при всем при том оставаться в тени, выставляя Горма и Фетцера для своих низменных нужд. Проделываете вы это силой ваших глаз и голоса, и весь этот маскарад нужен вам лишь для того, чтобы те двое не сомневались в вашей избранности. Горм и Фетцер вам очень нужны. Они для вас инструменты.

Гесселер тяжело дышал. Уголки его губ подергивались, глаза метали молнии.

— Заткнись! Ты… ты… ты, жалкий алхимик! Дистиллят глупости! Ничтожество! Думаешь тягаться с Первым сыном дьявола? Да я тебя…

— Ничего вы больше не сможете! Об этом я позабочусь. Я положу конец вашим бесчинствам раз и навсегда, Гесселер! Не ведомо мне, с каких пор вы практикуете непотребство, только знаю, что Фрея Зеклер сбежала из вашей пещеры! Вот вы и приложили все силы, чтобы объявить ее ведьмой. Хотите, чтобы ее сожгли на костре? Чтобы с ней навсегда была похоронена ваша тайна? Хладнокровный убийца, человеческая жизнь для вас ничего не стоит! Убить — вот ваш закон!

— Убить, — оживился Горм.

Фетцер тоже пришел в движение. Он поднял с земли охотничий нож:

— Убить?

— Нет! — крикнул городской медикус подручным. — Я, Первый сын дьявола, говорю вам, еще не время. Еще не время. Вы должны быть послушны. Вы послушны и ничего не сделаете, пока я не велю вам, пока не велю…

— Да, Мастер, хорошо, Мастер.

Покорный тон обоих «братьев» умилостивил Гесселера. Его надменность вновь обрела силу:

— Разумеется, я велю их убивать, эти отребья. Хладнокровно и с улыбкой. А как вы хотели? Та же Кривая Юлия… не хотела, видите ли, отдать свою корзину… Многие должны умереть… — Он снова хихикнул. — Раз уж вам приспичило знать, могу долго рассказывать во всех подробностях, как Горм убил ее. А также о том, как эти Кёхлин и Друсвайлер подпали под мое влияние. Такие порядочные женщины, хи-хи, и обе теперь овдовели, хи-хи! Мне почти что удалось поставить Зеклер туда, где ей и место, но… как бы вы ни мешали, что должно быть, то будет! — Он расхохотался громче. Сама мысль ему несказанно понравилась. — Деньги, угрозы, сила моих глаз — этим можно добиться всего в жизни, Лапидиус, всего! И вы не избежите своей участи. Пещеру Люцифера вам не удастся покинуть живым.

— Да? Так вы полагаете? А Фрее Зеклер все-таки удалось от вас уйти! И никогда больше вы не завладеете ею! Потому что она под моим личным покровительством!

— Ха! Вы содержите ее в тесной со всех сторон запертой камере! Хорошая идея. Я сам мог бы до того же додуматься. Всегда под рукой, как только засвербит между ног.

— Я лечу Фрею Зеклер от сифилиса.

— Ага, кто бы поверил!

— У нее сифилис, надеюсь, был сифилис. Потому что я принял все необходимые меры. А вы, господин городской медикус, если не успели изнасиловать ее, можете возблагодарить Бога — тогда вторая чума обошла вас. А что обе другие женщины были здоровы, вы уверены?.. А если хоть одна из них была заражена «французской болезнью», то и вам сейчас не позавидуешь. Тогда вы поражены тем же недугом.

При последних словах Лапидиуса Гесселер невольно схватился за детородный член, однако быстро натянул на лицо прежнюю маску.

— Мы не заразились, Лапидиус.

— Это еще надо посмотреть. Вы же втроем упражняетесь над женщиной. Наверное, господин городской медикус, для вас как никчемного мужчины составляет особое наслаждение наблюдать за половым актом других? Бедная Гунда Лёбезам, корзинщица, ей не представилась такая возможность, как Фрее, бежать от вас. Ну, скажите, не полагаясь на силу своих глаз, вы увеличили ей дозу дурманящего напитка? Как подло, как вероломно, какие иезуитские методы! И вы положили тело Гунды под повозку Фреи Зеклер. Помогло вам это? Нет! Фрею до сих пор не сожгли, как ведьму на костре. И это несмотря на то, что вы предусмотрительно вырезали на лбу несчастной корзинщицы буквы «F» и «S». «FS», как Фрея Зеклер.

Гесселер рассмеялся ему в лицо.

— Скажи, находка, а? Двойной смысл. Это делает загадку еще занимательней. «F» и «S», Filii Satani, сыны дьявола! Просто картинки на триптихе Фирбуша, да при том же еще и приговоренные архангелом. Ну уж нет! Я отомстил ему собственной рукой! Я перерезал шею архангелу! И сыны дьявола восстанут! В нас воскресение!

— Да знаю я все это, скучно. Побережем наше время, не заставляйте меня входить в подробности. Давайте ближе к вашим дьявольским убийствам. Вы позаботились о том, чтобы голова незнакомой мертвой женщины нашла себе место над моей дверью. Прекрасно. Только тем самым вы погубили себя, ибо отверстия в черепе привели меня сюда.

— Где вы всецелостно принадлежите мне. — Глаза Гесселера сузились. Они буквально сверлили глаза Лапидиуса. — О чем мы все говорим! Забудьте все, что привело вас сюда! Забудьте. Все это мелочи, мелочи, яйца выеденного не стоят, не стоят. Ничего и не было, ничего не было. Забудьте, забудьте…

Голос Первого сына дьявола звучал ласково и требовательно. И обволакивающе. Лапидиусу стоило труда не поддаться ему. Он попытался отвести глаза, но ему не удалось. Взгляд присосался к нему, как насос, глаза отделились от всего плотского и жили теперь сами по себе.

— У нас впереди чудное время, Лапидиус, чудное время, время восторга, время исполнения желаний… лучшие женщины будут твоими, только твоими, только твоими. Они отдадутся тебе, и ты на них справишь свою нужду, как на Марте, как на Марте. Марта прекраснейшая женщина в мире, она прекрасна, молода, ее кожа гладкая и чистая, а лоно подобно бутону розы, бутону розы. И ты возьмешь ее, и будешь четвертым сыном дьявола. Возьмешь, возьмешь… и будешь… Хочешь быть четвертым?..

— Дркх, — Лапидиусу стоило нечеловеческих усилий противостоять этим глазам.

— Хочешь быть четвертым сыном дьявола?

— Ддх, нет! Нет! Нееет! — Лапидиус крикнул во всю силу легких. И с каждым «нет» он словно стряхивал с себя путы дьявольского соблазна, как пыльцу. — Верни Марту в себя!

Первый сын дьявола снова попытался воззвать к силе своих глаз. Но потерпел неудачу. Лапидиус более не подчинялся ему.

— Сделай это! Приказываю тебе!

Гесселер задохнулся от негодования:

— Ты? Кто ты такой, чтоб приказывать мне?! Я… я… прикажу тебя бить, ты, дистиллят глупости!

Горм и Фетцер приняли угрожающие позы.

Лапидиус отскочил на шаг в проход.

— Вы не оставляете мне выбора. — Он полез под плащ и вытащил мушкет. Прекрасное оружие, вычищенное и налаженное, которое ему передал Тауфлиб по вечеру. Не медля, он выстрелил в потолок над Гесселером. Малые и большие осколки скалы посыпались на дьявола.

Медикус заорал не своим голосом. С его физиономии стерлись последние следы высокомерия и заносчивости. Но ненависть осталась.

— Вы совершили ошибку! Это был ваш единственный выстрел, а теперь Фетцер и Горм убьют вас, прежде чем вы сумеете перезарядить!

— Ошибаетесь! — Лапидиус отбросил мушкет через плечо, распахнул плащ и показал два пистолета за поясом. Один из их он вытащил, откинул крышку полки и взвел курок. Положив на него палец, он воскликнул: — Отзови своих подручных и освободи Марту или перестреляю вас всех, как бешеных псов!

— Ха-ха! На что ты рассчитываешь? Нас трое, а у тебя только два выстрела.

— И первый — твой! Так?

Гесселер против воли отозвал своих сатанинских братьев.

— А теперь верни Марту в этот мир!

Первый сын дьявола со злобой кивнул. Его челюсть задвигалась.

— Ну, ну, — прошипел он. — Думаешь, победил, Лапидиус? Как бы не так! — он повернулся к служанке. — Марта, когда я скажу «сейчас!», ты проснешься… Сейчас!

Марту пробила дрожь. Наконец, она дернула головой и огляделась. В ее глазах проступило узнавание, и с узнаванием пришел ужас. Она вскрикнула:

— О Боже, Боже! Чё тако творится…

Судорожно она сдвинула ноги, перекрестилась и запричитала, подгоняемая срамом:

— О Боже, Боже, чё тако творится, дак как жа тако…

Лапидиусу удалось перекричать ее:

— Марта! Вставай, быстро!

Марта чуть не захлебнулась:

— Вы? Вы, хозяин? Это право вы? Чё тако…

— Давай, давай! Подымайся! А вы трое… оставайтесь, где стоите! На пол! Руки за голову! — Лапидиус недвусмысленно повел дулом пистолета. Наконец они сообразили, что лучше выполнить, чего от них требовали. Гесселер показал пример. Горм и Фетцер последовали за ним.

— Свяжи им руки, Марта! Быстро! Веревки хватит!

Марта уже полностью очнулась.

— Ага, хозяин, а как жа! Господи-помилуй-как токо скажу все-Трауте-Шотт-дак-не поверит…

Пока она причитала, ее руки следовали указаниям Лапидиуса. Они связали Фетцера, за ним Горма… А когда дотянулись до Гесселера, все и произошло.

Первый сын дьявола прыгнул и бросил в пламя костра какой-то порошок. Лапидиус даже не успел сообразить, откуда тот его взял, потому что над костром поднялся огромный огненный шар, который ослепил его. К тому же раздался оглушительный хлопок. Марта закричала. Запах серы перекрыл аромат фимиама. Когда Лапидиус проморгался, не поверил своим глазам: медикус воистину провалился сквозь землю. В его голове кружила карусель. Гесселер не мог сбежать. Некуда! Единственным объяснением было то, что Гесселер скрылся в одном из тупиков. Потому что мимо него, Лапидиуса, он проскочить не мог! Видно, так оно и есть.

Горм и Фетцер, связанные, лежали на полу, однако казались более живыми, чем минуту назад. Возможно, хлопок вывел их из транса. Они принялись рвать свои путы.

— Отпустите нас!

— И не подумаю. Марта, сюда! Бежим! — Лапидиус схватил служанку за руку и потянул за собой. — Скорее, скорей!

— О Боже, Боже, хозяин, дак как жа…

По дороге из пещеры Лапидиус подхватил оставленную лампу.

— Идем, Марта, идем! Скорее, скорей!

Пару раз, несмотря на лампу, он больно налетел на скалу, но несся вперед сломя голову и таща за собой Марту. Наконец показался выход. Марта, скорее по наитию, чем осознанно, ковыляла за ним.

Когда они выбрались из пещеры, первый луч солнца просиял над Верхним Гарцем. Он производил такое впечатление, словно не только день, но и мир родился заново. Однако Лапидиусу было некогда любоваться красотами природы. Перед его взором стояла другая картина, на которой Горм, как античный Лаокоон, разрывал свои путы. Да, рано или поздно колосс разорвет веревки и бросится со своими компаньонами преследовать. И что дальше? Стрелять в подручного Тауфлиба? Нет, не годится. Да он просто не сможет. Даже в хромоногого писаря не сможет выстрелить, даже в дьявола из всех дьяволов медикуса Гесселера и то не сможет…

В ночной мгле на фоне темного неба мерцал огромный круглый валун… Лапидиусу пришла в голову идея. Если скатить его вниз ко входу в пещеру, убийцы будут заперты там, как в темнице. Все. Трое. И Гесселер, дьявол во плоти, который мечется где-то в ее глубинах.

— Идем, Марта, идем! — Он потащил ее на пятачок земли, на котором покоился камень. Потом уперся в него плечом.

— Давай, Марта, помоги, жми, жми… да поддай же!

Бесполезно. Он должен был это знать. Естественно, камень был неколебим, как скала. Не оставалось ничего другого как бежать с Мартой дальше. И надеяться, что «дьяволы» освободятся не слишком быстро. А ведь он все так хорошо продумал: намеревался пригрозить убийцам оружием и заставить связать друг друга, а потом спуститься в Кирхроде и поднять тревогу. Там было бы уже несложно схватить Filii Satani на месте преступления! Посередь всей их дьявольской кухни!

Теперь же выходило так, будто это он спасается бегством, а все потому, что Гесселер сбил его с толку своим огненным шаром.

— Скорее, Марта, скорее!

Он бежал и бежал, спотыкаясь, и чуть не пахал носом землю. Снова эта корзина! Он споткнулся о ее крепежки. Проклятые палки! Палки? Постой-ка! Может, еще не все потеряно.

— Марта! Скорее, подними корзину и подопри палками камень!

— А? Чё, хозяин?

То, на что Лапидиус даже не надеялся, произошло. С помощью Марты он сдвинул валун с места. Сначала камень чуть-чуть качнулся вперед и тут же вернулся в прежнее положение, в следующий раз он продвинулся немного дальше, снова вернулся назад, вперед-назад, вперед-назад, каждый раз немного больше, пока, наконец, не покатился, грохоча и сотрясая землю по пологому склону в сторону Оттернберга, чуток поднялся по нему и улегся, словно сам Господь Бог его направлял, точнехонько у входа в пещеру.

— А-ооо-ааа! — донесся до ушей Лапидиуса и Марты крик, будто с того света.

Он раздавался от входа, где под валуном отчаянно скребла рука. Рука Горма. Подмастерье Тауфлиба, видно, бросился за ними. И вот теперь рука тщетно пыталась освободить из-под камня зажатое тело.

— А-ооо-ааа!

Но горы сильнее даже нечеловеческой мощи Горма. Мановения руки становились все слабее. Крики отчаяния все глуше.

Несмотря на жуткую картину, Лапидиус вздохнул с облегчением. Больше Filii Satani никому не причинят вреда…

— Идем, Марта, идем! Скорее, домой!