Клеймо дьявола

ПЯТЫЙ ДЕНЬ ЛЕЧЕНИЯ

Ранним утром шестнадцатого апреля можно было снова видеть Лапидиуса, устремившегося торопливым шагом к Гемсвизер-Маркт. Он получил предписание безотлагательно явиться в ратушу. По какой причине, этого Крабиль, податель послания, не мог или не хотел сказать.

Ломая голову, зачем его срочно требовали в такой неурочный час, Лапидиус вошел под своды старинного здания. Крабиль откланялся и передал магистра городскому писарю, невзрачному хромому книжному червю, который провел его по множеству коридоров и наконец остановился перед массивной дубовой дверью. На двери красовалась роскошная картина, изображавшая обнаженного бородатого мужчину с роговидным инструментом. Над ним виднелась надпись:

JURA NOVIT CURA.

«Закон известен суду», — читая, зашевелил губами Лапидиус. До него стало доходить, что он доставлен в зал суда. «Будем надеяться», — пробормотал он себе под нос. В нем шевельнулось недоброе предчувствие, он поправил шелковую шапочку на голове и вошел.

Помещение выглядело солидно и мрачно. Повсюду глаз натыкался на дерево и резьбу, даже потолок был обшит деревом. Три остекленные со свинцовыми переплетами окна пропускали мало света. По центру стоял длинный стол, за которым сидели облаченные в мантии господа.

— Очень признателен вам, магистр Лапидиус, что вы так скоро нашли к нам дорогу. — Бургомистр Штальманн, нескладного вида пятидесятилетний мужчина с обрюзгшим лицом, указал ему на стул. — Садитесь.

На пальцах бургомистра сверкнули благородными камнями перстни, свидетельствовавшие о благосостоянии их обладателя. Только, в отличие от изящных драгоценностей, сами пальцы напоминали скорее связку сарделек.

— Судья Мекель по мою левую руку вам также известен. Двое других господ — советники Коссак и Леберехт.

Лапидиус отвесил вежливый поклон.

— Что ж, к делу. — В учтивом тоне Штальманна появилась официальная нотка. — Повод, по которому вы здесь, не внушает радости. В городе волнение, чтобы не сказать беспорядки. Тело, обнаруженное вчера на площади, повергло горожан в смятение и ужас. Говорят, ведьма Фрея бродила ночью по городу и убила незнакомку. Крабиль, которого мы обстоятельно допросили, того же мнения. Он сообщил, что незнакомка имеет на лбу своего рода метку, состоящую из букв «F» и «S», и было бы крайне удивительно, если бы это не означало «Фрея Зеклер».

Лапидиус твердо возразил:

— Я уверен, что она не имеет к этому никакого отношения.

Штальманн сжал пятерню, чтобы перстни не мешали ему почесать в бороде:

— Поскольку женщина находится под вашей опекой, я думал, что вы выразите нечто подобное. — Он обменялся с судьей Мекелем взглядом, удостоверяющим взаимопонимание в скверном положении дела. — Но как бы то ни было, беспорядкам в городе должен быть положен конец. Поэтому я принял решение продолжить процесс над ведьмой. Мне это кажется самым благоразумным.

Мекель, Коссак и Леберехт важно закивали. Мекель при этом выглядел озлобленным.

— Я ручаюсь за Фрею Зеклер. Она не имеет никакого отношения к убийству.

— Возможно, с вашей точки зрения это и так, магистр, однако…

— Простите, что вынужден вас перебить, господин бургомистр, однако полагаю, судья Мекель поставил вас в известность, что Фрея Зеклер заражена сифилисом. Стадия, в которой находится болезнь, вышла за рамки начальной. Показаны неотложные лечебные мероприятия. Поскольку в Кирхроде не имеется «французского дома», я предложил свои услуги, взявшись провести курс лечения на чердаке моего дома. Однажды начавшись, лечение ни в коем случае не должно прерываться. Это равнозначно смертному приговору.

Леберехт, неказистый блеклый человечек, единственным примечательным свойством которого было регулярное подергивание века, отмахнулся:

— Знаем, знаем, все это известно. Совет уже обменялся мнениями и даже пришел к соглашению, чтобы определить лечение «французской болезни» городскому медикусу. Тем временем медикус Гесселер объявил, что не располагает… э…

— Жаровой камерой, — подсказал Мекель.

— Да, именно. Вылетело из головы. Медикус не располагает жаровой камерой. Так что из этого следует троякий вывод. Первое: мы не можем поместить ведьму во «французский дом»; второе: городской медикус не может взять ее на лечение; третье, многоуважаемый магистр: мы не можем оставить ее у вас. Таким образом, приходится признать, что у нас имеется лишь один выход, а именно: отправить ведьму туда, где ей и место, то есть на костер.

Коссак, со своими сорока годами младший из всех, назидательно поднял палец:

— Чем также будет решена и проблема сифилиса.

Лапидиус ушам своим не верил. Он-то полагал, что имеет дело с ясно мыслящими мужами, мудрыми головами, которые в состоянии отличить невинную женщину от ведьмы. Разумеется, встречались колдуньи, которые вступали в связь с дьяволом и блудили с ним — не только церковь предъявляла такого рода обвинения, но и ученые были в этом убеждены! — но ведь здесь совсем другой случай, разве можно верить мошенницам и принимать глупое обвинение за чистую монету?

— Равным образом и я хочу привести здесь три пункта, — сказал он, с трудом сдерживая раздражение. — И все они говорят за то, чтобы оставить все, как есть ныне. Во-первых, высокие судьи в Госларе сочтут за неуважение, если вы, с одной стороны, спрашиваете их мнение, а с другой — не даете себе труда дождаться ответа и продолжаете судить дальше, как будто ничего не произошло. Во-вторых, при возобновлении допросов рано или поздно выйдет на свет, что Зеклер больна «французской болезнью», и, уверен, волнения в городе будут еще сильнее, не в последнюю очередь, из-за опасности заражения. — Лапидиус откашлялся, потому что в горле у него пересохло. Дорого он дал бы сейчас за стакан воды!

— А в-третьих? — Штальманн повертел своими перстнями.

— В-третьих, Зеклер не могла быть убийцей, поскольку сидит под замком. Ключ от замка хранится у меня. И это единственный ключ. Мастер Тауфлиб, мой сосед, ставил этот замок, и он может подтвердить.

— Ага. Хм, хм. — Штальманн не знал, что и сказать. Аргументы были вескими.

Лапидиус не останавливался:

— Жители Кирхроде успокоятся скорее, чем вы думаете. У них полно других забот. Через два-три дня ни одна душа и не вспомнит о Зеклер.

Мекель, которому очень не нравился оборот, какой принял разговор — в конце концов, это он выпустил обвиняемую из-под юрисдикции закона — нервно барабанил по столу.

— То, что говорит магистр Лапидиус, звучит разумно, — наконец изрек он, возлагая надежды на то, что можно избавиться от Зеклер и без суда и сожжения, памятуя то, что говорил Лапидиус о тяжести излечения. Хорошо бы, тогда и без костра все разрешится.

Штальманн беспрерывно сопел.

Коссак пялился на свои ногти.

Леберехта одолел тик.

— Разумно ли, нет ли, Мекель, одного не могу понять, — вступил он. — Из-за какой-то мелкой торговки устраиваем сыр-бор. Никому не известно, откуда она явилась, никто и не пожалеет о ее исчезновении. Общественное благо все-таки выше частного. Для города было бы лучше пытать ее до тех пор, пока она не обличит себя демоницей. Или у кого-то есть сомнения, что она ведьма? — Не дожидаясь ответа, он закончил: — Сжечь ее, да и дело с концом.

Штальманн покачал головой. Он принял решение.

— Нет, не так все просто. Сами знаете, советник Леберехт, что признание, в конце концов, зависит от силы тисков. А я чувствую свою ответственность перед законом, даже если перерыв в процессе дознания и стал проблемой. Должен признаться, что до того как магистр Лапидиус изложил свои аргументы, я тоже был за возобновление допросов, но теперь я иного мнения. Я так же думаю: через пару дней все слухи быльем порастут. Пусть все идет как идет. Поживем — увидим.

И прежде чем кто-либо успел возразить бургомистру, Лапидиус торопливо спросил:

— Вам известно, где сейчас находится тело?

— Нет, — Штальманн обвел взглядом остальных присутствующих. — Или кому-то известно? Тоже нет? Ну, в таком случае, магистр Лапидиус, обратитесь с этим вопросом к Крабилю.

— Благодарю вас, господин бургомистр. — Лапидиусу не терпелось завершить разговор. — Если господа позволят, я откланяюсь.

— Да, идите, — коротко кивнул Штальманн, при этом наводя блеск на свои каменья: дыша на них и протирая рукавом. — Однако я настаиваю на том, чтобы вы о любом… э… непредвиденном происшествии безотлагательно сообщали судье Мекелю.

— Разумеется, я сделаю это. — Лапидиус поклонился. — Господа… — и быстро покинул помещение суда.

Как только он вышел, Штальманн откинулся на спинку кресла.

— Знаю, советник Леберехт, что вы хотите сказать. Вы недовольны моим решением. Но уж поверьте мне, сейчас оно наилучшее. Дальнейшее покажет.

— Ну, раз вы так считаете, — Леберехт скроил недовольную мину. — А вы не спрашивали себя, с чего это господин магистр разыгрывает из себя доброго самаритянина? За этим что-то кроется. И странно, что он проявил такой интерес к трупу, он же не знает эту женщину? Или все-таки знает? Может, они с ведьмой заодно? А может, он сам убийца? Одни вопросы! Но говорю вам, этот малый себе на уме. Надо последить за ним. Помяните мое слово!

— Хо-хо, Леберехт, теперь уж вас заносит! — Штальманну хотелось побыстрее закончить заседание. На это утро были назначены и другие дела, а он намеревался к обеду вернуться к родному очагу. — Вы сами и дали ответ: этот человек добрый самаритянин. — Он взглянул на подергивающееся веко Леберехта и поразился, сколько в советнике злобы.

— Вот уж нет, так нет, — продолжал настаивать плюгавый городской советник, — говорю вам, он только разыгрывает из себя «доброго самаритянина».

Служебная каморка стража порядка находилась в двух шагах от ратуши. На счастье, в это субботнее утро торговцы не заполнили площадь, поскольку был не рыночный день, и Лапидиус мог без помех прошагать по Гемсвизер-Маркт. Противоречивые чувства обуревали его. Одно было несомненно ясно: того, чтобы вылечить Фрею Зеклер, далеко не достаточно — куда важнее доказать ее невиновность.

Крабиль, широко расставив ноги, развалился за шатким столом и оживленно болтал с толстой дамой, сидевшей к Лапидиусу спиной. Перед ним были разложены хлеб и копченый угорь, лакомые кусочки, на которые он жадно налегал. Пояс на штанах он для вящего удобства развязал. Как раз сейчас он поймал, зажав ляжки, упавший кусок угря и отправил его в рот.

Лапидиус подумал о том, как легко этот прожорливый рот поставил Фрею Зеклер под подозрение в колдовстве и убийстве, и решил наплевать на церемонии.

— Я прямо с городского совета, — сказал он, намеренно прерывая беседу и не обращая внимания на время завтрака. — Где неизвестная, чье тело нашли на рыночной площади?

Начальник стражи вздрогнул. Следующий кусок угря, уже нацеленный в рот, вернулся восвояси.

— Э… Ах, это вы, магистр.

Женщина, с которой ворковал Крабиль, обернулась. Это была Аугуста Кёхлин.

— Я пойду, Крабиль, — сказала она, смерив Лапидиуса злобным взглядом.

— Да, иди. — В голосе начальника стражи слышалась интимность. Он уже оправился от испуга. Будто случайно его рука прошлась по увесистому заду жены рудокопа.

— Где неизвестная с рыночной площади? — повторил свой вопрос Лапидиус.

Крабиль старался сохранить лицо.

— Ну… это… — он пытался собраться с мыслями. — Я велел доставить труп могильщику. На кладбище.

— А что-нибудь новое выяснилось о ее смерти?

— Н-нет, ничего.

— Спасибо.

Не попрощавшись, Лапидиус покинул здание вахты и отправился на кладбище.

Когда чуть погодя он оказался там, пришлось вначале как следует оглядеться. Прошло немало времени, прежде чем он нашел жалкий клочок земли для погребения бедняков. Свежий холм и равномерно взлетающая из земли лопата указали Лапидиусу, где работал могильщик. Он подошел к могиле:

— Привет тебе, добрый человек. Как тебя зовут?

Из могилы глянул вверх сморщенный человечек с головой черепахи.

— Кротт, господин.

— Хорошо, Кротт, я хотел бы узнать, где нашла последний приют мертвая с площади.

— Мертвая с площади? Дак она надысь в часовне была.

Лапидиус проследил взглядом за лапищей Кротта, указующей на каменную церквушку за рядом елей.

— Спасибо. Я бы хотел осмотреть труп.

— Не-е, господин, это не гоже.

— Почему? — Лапидиус, который уже двинулся в путь, остановился.

— То бишь непошто. Медикус уж сделал.

— Ах, вон оно что, — Лапидиус вытащил монетку и бросил ее Кротту в могилу. — И все-таки я бы осмотрел тело еще раз.

— О-о, спасибочки, господин. Будь по-вашему, господин. — Могильщик привычным жестом попробовал монету на зуб, прежде чем спрятать ее. Лапидиусу бросилось в глаза, что во рту у него и осталось-то чуть ли не два гнилых зуба.

— И совсем не обязательно рассказывать каждому, что я намерен сделать, правда, Кротт?

— Ясно дело, господин, — могильщик понимающе ухмыльнулся.

Всего в несколько широких шагов Лапидиус добрался до часовни. Навстречу ему пахнуло холодом и сыростью. К ним примешивались запахи ладана и плесени. Тело лежало на каменной плите, укрытое простым полотнищем. Позади находился небольшой алтарь, на котором виднелись латунная кропильница и две свечи. Справа и слева от Лапидиуса стояли ветхие трухлявые скамьи. Какой-то добрый человек, наверное, Кротт, положил на грудь умершей букетик подснежников.

Лапидиус с содроганием приступил к тому, что собирался сделать, но это было необходимо. Он отложил цветки в сторону, отвернул с лица полотнище — и оцепенел.

Прямо перед его глазами зияли кровавыми дырами пищевод, трахея и множественные кровеносные сосуды — они торчали из открытой раны как обрезанные трубки. Голова была отрезана почти полностью и торчала под неестественным углом к плечам, будто какой-то анатом проводил здесь свои изыскания.

Лапидиус анатомом не был. Его чуть не вырвало. Пришлось несколько раз проглотить поднимающуюся тошноту, пока он смог приладить голову в правильное положение. Стало ясно, что причиной смерти стало перерезанное горло. Неизвестная потеряла много крови. Щеки, подбородок и грудь были густо замазаны засохшей кровью — фон, на котором буквы на лбу выглядели еще мирно.

Лапидиус вытер руки покрывалом и снял его с трупа полностью. Он принялся обыскивать одежду. Когда ему попались несколько крестиков, он понял, что речь шла не о разбойном нападении.

Изверг, который сотворил такое, в деньгах не нуждался.

Лапидиус обследовал дальше. Ему стоило немалого мужества задрать юбку умершей, чтобы осмотреть наружные половые органы. Но он заставил себя. Результат соответствовал его подозрениям. Женщина была изнасилована. Следы засохшей спермы не оставляли сомнений. Потрясенный Лапидиус принялся осматривать руки, ноги и туловище. Здесь не было ничего необычного. Тут и там небольшие ссадины и синяки, которые можно заработать себе повседневно.

Руки в мозолях и трещинах — рабочие руки. Ногти обломанные и неухоженные, под них набилась грязь, однако — как Лапидиус с удивлением отметил — никаких кусочков кожи, которые обязательно должны бы присутствовать, когда женщина, царапаясь, отбивается от насильника.

С трудом он перевернул тело на живот, чтобы обследовать спину. И тут же ему бросилось в глаза нечто странное: круглые красноватые утолщения разной величины. Гематомы. Они образовывали некий рисунок, напоминавший пятерку на игральной кости. Выглядели бугры отвратительно, но не они привели к летальному исходу.

Лапидиус снова уложил женщину на спину, прикрыл ее наготу и выпрямился. В первый раз он взглянул в лицо незнакомки. Оно было умиротворенно и юно, и было красиво, невзирая на всю кровь. За приоткрытыми губами поблескивали белые зубы. Он приподнял веко и установил, что мертвая имела голубые глаза. Еще раз его взгляд проследовал ко рту, и вдруг, повинуясь какому-то внутреннему импульсу, он раздвинул челюсти трупа и сунул нос в ротовую полость. Он даже закрыл глаза, чтобы лучше сконцентрироваться, и трижды глубоко втянул в себя воздух. Наконец, он был уверен, что почувствовал вполне определенный запах — запах белены. Он привел челюсти в порядок. И внезапно по его спине побежали мурашки — он вспомнил, что в народе это растение имеет и другое название: чертов глаз.

Лапидиус стоял перед свежевырытой могилой, и его внутреннему взору предстали бренные останки умершей. Молодая женщина была убита. Ей было самое большее около двадцати. Красавица. Женщина, у которой еще вся жизнь была впереди, и, возможно, где-то кто-то ждал ее. Его охватила печаль. Скажет ли пастор хоть несколько слов над гробом? Ведь никто не знал, была ли незнакомка правоверной католичкой или уже присоединилась к новому учению доктора Мартина Лютера. Некоторые священники не давали благословения, если человек молился неправильно. Лапидиус, который категорически воздерживался от всяких споров по поводу веры, мог лишь надеяться, что у здешнего пастора доброе сердце. Пусть даже в этом случае речь шла о погребении неимущей, и не было родственников, которые могли бы сунуть пастору талер-другой за труды.

Лапидиус обратился к могильщику, который чуть поодаль очищал от земли лопату:

— Скажи-ка, Кротт, а ты был здесь, когда привезли мертвую?

Кротт учтиво выступил на шаг вперед:

— А как ж, господин, как расть был туточки, я ее и свез.

— Ага. — Лапидиус постарался представить себе ситуацию. — Ты привез на той повозке, под которой ее утром нашел… э как его?

— Хольм, господин. Старина Хольм на ё и наткнулси.

— Хольм, да. Начальник стражи называл это имя. Так что, это была та повозка, под которой Хольм ее нашел?

— Не-е, господин, моя была телега-ат. А друга, так той Зеклер. Аль не ведали?

Лапидиус насторожился, но постарался не подать виду. Итак, повозка, под которой обнаружилось тело, принадлежала Фрее.

Почему Крабиль ему об этом не сказал? А ведь он, Лапидиус, еще недавно расспрашивал его, нет ли чего нового по делу!

— И где теперь та повозка?

— Почем мне знать. Можа, ище тама.

— Ну, хорошо. — Лапидиусу пришла в голову другая мысль. — A rigor mortis[8] уже вступил в действие, когда ты поднимал тело на телегу?

— Чё? Ри… не-е, господин, — Кротт глянул со смущением и любопытством, — ничё такова не было.

— Ясно, — Лапидиус выругал себя за непонятное выражение. — А труп уже начал коченеть?

— Ище как, господин. Она была прям как доска, коды подымал. Дак ничё, управился. Токо вот с головой была беда, того гляди отпадет.

— Да, женщина была убита.

— Угу, господин, — Кротт боязливо покивал.

— А ты знаешь, кто это мог сделать?

— Не-е, господин, хошь побожусь, не-е.

— Спасибо. — Другого ответа Лапидиус и не ожидал. — Ты мне очень помог.

— Дак чё не подмогнуть, господин, дай вам Бог!

Лапидиус, не теряя времени, направился в сторону Гемсвизер-Маркт. Бургомистр Штальманн, помнится, сказал, что в городе волнения, чуть ли не беспорядки, но ничего такого Лапидиус не заметил. Разве что торчащие кое-где у домов бабы при виде его начинали шушукаться и указывать пальцем, а в остальном все было как всегда.

Крабиля в помещении вахты не было. Ладно, потрясет начальника стражи в следующий раз. Он охватил взглядом площадь. Там, шагах в тридцати у каменной постройки, стоял прежде фургончик Фреи. Теперь его на месте не было.

Лапидиус поспешил к этому месту и осмотрел его. Ему в глаза бросились черные пятна в щелях между брусчаткой. Без сомнения, просочившаяся кровь. Здесь лежал труп. Он разогнулся и обследовал мостовую поблизости. На отдалении в пару футов обнаружилось еще пятно, за ним — третье. След вел к Шелленгассе. И, вероятно, дальше, за городскую стену. Вывод следовал только один: труп привезли из-за города на повозке Фреи Зеклер, скорее всего ночью, и оставили ее на рыночной площади, а труп бросили под телегу. Но зачем? Может быть, злоумышленники хотели его спрятать, но кто-то им помешал? А может быть, совсем наоборот, чтобы его нашли?

Лапидиус оставил свои домыслы. Это не имело смысла. Но уже через пару секунд мысли начали новый кругооборот. Где сейчас повозка? Может, ее потом отогнал тот, кто привез труп? А может, городские власти прибрали в надежное место?

Ломая себе голову над неразрешимыми вопросами, Лапидиус направил стопы в сторону Бёттгергассе. Кто мог быть таким безжалостным убийцей? Или их было несколько? Ему на ум пришли виденные гематомы, и он попытался себе объяснить их происхождение. Кровоподтеки, это знает всякий, появляются от сильного надавливания или удара. Здесь, скорее всего, первое, потому что на коже повреждений нет. Что могло с такой силой впиться в тело неизвестной? Когда над ней насильничали, возможно, прижали к земле. Да, возможно. Но что это за земля такая, на которой торчат такие выступы? И в таком порядке расположения? Лапидиус понял, что и в этом направлении он далеко не продвинется.

Смертельная рана. Что у нас с этим разрезом, повлекшим за собой смерть? Когда он был нанесен, до или после изнасилования? Наверняка после, чтобы обесчещенная не могла потом рассказать. Хотя… может, и до. Лапидиус уже не раз слышал о мужчинах, для которых высшим удовольствием было сношение с трупом. Так до или после? И здесь тупик.

А что с беленой? Возможно, она была компонентом дурманящего напитка, который лишал жертву воли? Лапидиус дал отбой. Идея была слишком умозрительной.

Во всяком случае, сказал он себе, это смерть с одной-единственной ярко выраженной отличительной чертой: буквы «F» и «S», вырезанные на лбу. Кто-то хотел подставить Фрею Зеклер — в этом он был уверен. То, что труп привезли на ее фургончике, еще больше укрепляло его предположение. Да, кто-то желал ее устранить, целенаправленно и коварно. Точно так же, как ранее пытался оклеветать перед судом.

Но вот кто этот «кто-то»?

Аугуста Кёхлин и Мария Друсвайлер обвинили Фрею в колдовстве и при этом врали без зазрения совести. Может, они убийцы? Ведь это они купили у Фреи белену, а от трупа исходил этот запах… запах «чертова глаза»… Нет, это абсурд. Женщины не насилуют женщин. И у них нет спермы. То есть должен быть мужчина.

Дойдя до этого пункта, Лапидиус испытал удовлетворение: по крайней мере, теперь ясно, что свидетельницы были связаны с убийцей. С одним или несколькими. Которые держались в тени. Изверги. Мясники. Нелюдь, которую следовало найти. Но чувство удовлетворения быстро уступило место разочарованию, поскольку он вынужден был признать, что со своими изысканиями не продвинулся ни на йоту.

Пока не продвинулся.

— Чё будете кушать, хозяин? — спросила Марта, едва он переступил порог.

Лапидиус очнулся от своих мыслей.

Он не заметил, как добрался до дому.