Клеймо дьявола

ШЕСТОЙ ДЕНЬ ЛЕЧЕНИЯ

Лапидиус храпел в своем любимом кресле.

В кресле он провел всю ночь, заснув, как и в предыдущий вечер, за работой. А до того он занимался Великим Трудом. Проделал целый ряд дополнительных алхимических опытов, для которых не требовался маленький аламбик. И все-таки дело продвигалось худо. Снова и снова он мысленно возвращался к убитой, и его мучил вопрос, кто же мог такое совершить. Наконец, около полуночи веки смежились сами собой.

— Хозяин, ужо день на дворе, — в дверях стояла Марта, натирая серебряный подсвечник. — Не пора ль подыматься-та?

Лапидиус храпнул еще разок, задвигал губами, пыхнул и, моргая, открыл глаза.

— Боже милостивый, уже совсем светло!

— Ну, а я чё! У меня грибы да сало шкворкают на сковородке. Как вы покушать?

— Очень хорошо, — Лапидиус медленно приходил в себя. — Грибы и сало… хорошо, очень хорошо. Э… погоди-ка, Марта, пока не неси. Сначала умоюсь.

— Как скажете.

Чуть погодя Лапидиус восседал за своим лабораторным столом и лакомился. Грибы Марта собрала прошлой осенью собственноручно, насушила и убрала на холод. А теперь, размочив, поджарила их на нутряном сале, щедро сдобрив перцем. Здесь были моховики, рядовки и лисички — настоящее пиршество!

День обещал быть погожим. Из окон падали солнечные лучи, многократно отражаясь в алхимической посуде. Весенний воздух перебивал запах серы и металлов.

— Марта!

— Да, хозяин? Как оно, скусно? Можа, щё чуток? Али хлебца с маслинам?

— Нет, спасибо, я сыт. — Лапидиус, втихую срыгнув, отодвинул тарелку и окунул напоследок кусок хлеба в пиво. — Как дела у Фреи? Втирать мазь пока не надо?

— Не, хозяин, не нада.

— Ключ у тебя?

— Не, хозяин, в стене, щас подам, — она вытащила ключ из-за кирпича. — Фрея щё дует в две дырки. Я вчерась дала ей транки… транкилку.

— Ты имеешь в виду транквилизатор, который я иногда изготавливаю?

— Ага.

— Боже правый! А меня спросить не могла?! — Лапидиус взвился со стула. — Сколько ты ей дала? Надеюсь, не всю мензурку?

— Не, хозяин, не пужайся, как вы, быват, берете.

Тем не менее крайне озабоченный Лапидиус помчался по лестнице на верхний этаж, едва не заплетаясь своими длинными ногами. Он заглянул в окошечко и увидел бездыханно лежащую пациентку.

— Фрея, Фрея! — он поспешно отворил дверцу и потряс ее за плечи. Тело девушки безвольно поддавалось. — Фрея, слышишь меня?

Прошла целая вечность, прежде чем она шевельнулась.

— Слава тебе Господи! — Он был так рад, что сразу забыл о том, что собирался отругать Марту за легкомысленный поступок. — Фрея!

— Я… я…

— Как ты себя чувствуешь?

— Плохо. Противно до тошноты, — вялым движением она потерла глаза.

Лапидиус поскакал вниз, принес полкружки колодезной воды и поднес кружку к ее спекшимся губам. Потом взял за руку, чтобы прощупать пульс. Пульс был слабым, но ровным. Его тревога немного улеглась. Похоже, Марта не переборщила с транквилизатором. Он принялся осматривать высыпания.

— Знаю, что у тебя сильно болит голова, череп будто раскалывается. А конечности ломит, словно тебя колесуют. Но посмотри: струпья на гнойниках уже частично отвалились, а под ними снова здоровая кожа. Это хороший знак.

Лапидиус вовсе так не думал, поскольку сыпь — лишь один из симптомов сифилиса, и заживление кожи было ничто по сравнению с общим улучшением. Однако он хотел вселить в нее мужество.

— И ногти на больших пальцах уже много лучше. У тебя сильный организм.

— Какой сегодня день?

— Воскресенье. Слышишь звон колоколов? Начинается служба в церкви Святого Габриеля.

Фрея посмотрела на него, и сегодняшним утром ее глаза снова были цвета морской волны. В его душе что-то ёкнуло.

— Э… да. Утренняя служба. Я редко туда хожу, знаешь ли, честно сказать, никогда.

Это было правдой, а причиной было то, что его острый ум никак не желал принять противоречия в церковном учении.

— Только воскресенье? — слабо пролепетала она.

— Что значит «только»? Ты выдержала почти неделю. Осталось всего две.

— У меня во рту все болит, будто там натерли теркой. Все сплошная водянистая рана.

— Правда? Это замечательно! Поверь, то, что ты чувствуешь, — доказательство, что наша терапия действует. И повышенное слюноотделение тому подтверждение. Значит, ртутные втирания работают. Мазь и должна иметь такие свойства, чтобы дурные соки сами отходили из самых дальних уголков тела. Часть соков, пораженных дискразией, течет в мозг, однако основная масса собирается во рту и выходит со слюной. Поэтому я рад за тебя.

— Вам хорошо говорить, вы-то здоровы.

— Да, но я с радостью помогаю тебе.

— Вы уже много раз говорили это. А все-таки почему вы это делаете?

Лапидиус, который никогда не расставался со своей шелковой шапочкой, даже ночью, решил на этот раз сделать исключение. Он медленно наклонил голову и снял ее.

У Фреи округлились глаза:

— Вы… вы же совсем лысый. Как кочан капусты.

Лапидиус тихонько засмеялся.

— Так вы… вы тоже?..

— Да, — кивнул он. — Я тоже когда-то переболел сифилисом. Девять лет назад это было, в Северной Испании. Болезнь обнаружилась у меня в городе под названием Леон, а я был так беден и так слаб. Беднейший и слабейший из всех живущих на свете. И появился некто, кто мне помог. Его звали Конрадус Магнус, он был doctorus universalis, искушенный в искусстве алхимии. Он взял меня к себе и заботился обо мне, будто о своем сыне. Три недели я лежал влежку и претерпевал ад на земле. Но я поднялся и снова стал здоров. Мое сердце было полно благодарности, и я спросил Конрадуса, как мне отблагодарить его. И он ответил, что если выпадет случай, я должен действовать так же, как он. И больше ничего. — Лапидиус снова надел шапочку и аккуратно расправил ее. — И, как видишь, я выполняю его наказ. И делаю это с радостью.

— Хм. Если вы выкарабкались, я тоже смогу.

Лапидиус опять тихонько засмеялся. Она реагировала, как он и ожидал. Он закрыл дверцу на замок и побыстрее заговорил снова, пока Фрея не успела запротестовать:

— Сифилис — это болезнь, от которой необязательно умирают. Конечно, в первые годы ее появления она косила людей тысячами, поскольку наука еще не нашла против нее действенных средств. Но потом все изменилось, когда обнаружили лечебные свойства ртути. Но человек должен бороться, чтобы победить.

Лапидиус отдавал себе отчет, что его выкладки только отчасти соответствуют действительности, потому что было бесчисленное множество больных, которые боролись и проиграли, но об этом он предпочел умолчать. По его подсчетам, лишь четверо из десяти выживали до конца курса лечения, а из тех в лучшем случае один вылечивался полностью. То, что он сам оказался одним из них, было чудом, и того же он от всей души желал своей пациентке.

— Я не хочу терять волосы.

— Однако ты их потеряешь. — По собственному опыту он знал, что не стоит приукрашивать положение дел. — Но потом они отрастают у большинства пациентов. Только в тех редких случаях, как мой, этого не происходит. Впрочем, считай за счастье, если при лечении выпадут только волосы.

— Как это?

Лапидиус покусал губы. Фрея, конечно, была девушкой сильной, но все-таки лучше ей всего не знать.

Спустя какое-то время, когда он уже думал, что ее снова сморило, она сказала:

— Смешное название «сифилис». Я знаю только «французская болезнь».

Это прозвучало не слишком любознательно, однако Лапидиус понял это как приглашение к разговору. Может, и лучше немного рассказать ей об этом — все-таки отвлечет от боли.

— Один итальянский врач по имени Фракасторо[9] семнадцать лет назад описал симптомы «французской болезни» в поэме под заголовком «Syphilidis, sive morbigallici libri III»[10]. С тех пор название «сифилис» получает все большее распространение.

— Поэма о болезни? Никогда такого не слышала.

— Это учебный стих. Некоторые медики выбирают такую форму для публикации. Это тысяча триста сорок шесть строк гекзаметром.

Лапидиус с удовольствием бы углубился в подробности жизни Фракасторо и его творения, детально остановился на изложенных в стихотворной форме знаниях, а также о лечебных методах с применением гваякового дерева, поведал бы о поразительных тезисах доктора Парацельса, но тут заметил, что для Фреи это будет слишком утомительно. Вместо всего этого он осторожно сказал:

— Послушай, Фрея, на Гемсвизер-Маркт нашли мертвую женщину. Никто ее не знает. Может, тебе знакомо ее имя, ты ведь по разным землям колесишь со своей повозкой.

Фрея молчала, но в ее глазах зажегся интерес.

— Женщина молода и такая же светловолосая, как ты, только немного выше. Она хорошенькая, и у нее еще все зубы целы.

— Хм.

Лапидиус подумал о буквах, вырезанных у нее на лбу, и о том, что ее нашли под повозкой Фреи, но об этом он предпочел не распространяться. Эти детали только излишне встревожат его пациентку.

— У нее голубые глаза и милое личико.

— Хм, — снова отозвалась Фрея. — Знаю одну такую, похожую на вашу. Она корзинщица.

— Корзинщица?

— Ну да. Может, это она.

У Лапидиуса заскребло в подреберье. Он снова словно воочию увидел убиенную лежащей в часовне. У той были натруженные руки с обломанными ногтями. Трещины на руках тоже подходили к такому промыслу.

— Как ее зовут? Кто она и откуда?

— Не знаю. Я только видела ее. Можно мне воды?

— Нет, — ответ прозвучал слишком сурово.

— Почему?

— Из-за лечения, я тебе уже говорил. Пациент должен получать столько воды, сколько выходит с потом обратно. Так ты не знаешь ее имени?

— Хочу пить.

— Нет.

— Тогда тоже нет!

Фрея вызывающе глянула на него через окошечко своей камеры. Он уже хорошо усвоил, что дальнейшие попытки разговорить ее ни к чему не приведут. Ничего другого не оставалось, как уйти. Лапидиус вздохнул:

— Ну что ж, я тебе верю, что ты не знаешь имени женщины. Жаль.

В лаборатории он застал Марту за работой. Она, повернувшись к нему спиной и весело напевая себе под нос, усердно стирала пыль. Лапидиус остановился. В его голове зароились мысли. Если та девушка и впрямь была корзинщицей, то не из Кирхроде, иначе на площади ее бы сразу опознали. Это понятное дело. Следовательно, она была из другой местности. Но из какой? Кто мог это знать? По логике вещей, кто-то, кто живет не в городе. И скорее всего, тот, кто занимается тем же промыслом. Да, это вполне возможно.

— Ты знаешь какую-нибудь корзинщицу не из Кирхроде? — громко спросил он.

— Оооой! Пресвятая-мадонна-вместе-со-всеми-святыми! Как вы меня напужали! — Марта подпрыгнула на месте и прижала полные руки к пышной груди. — Чё тако, хозяин?

— Извини, — Лапидиус повторил вопрос.

И, к его удивлению, Марта тут же ответила:

— Плетет корзины и не из Кирхроде? Дак как жа, хозяин, а Кривая Юлия?

— Кривая Юлия?

— Ну да, хозяин. У ней на Цирбельхё домишко, у Энсбахского лога. Мили три в горы. А чё дак, хозяин?

— Да так, ничего. — Лапидиус плюхнулся в любимое кресло, взял в руки перочинный ножичек и поигрывал им, пока служанка делала свою работу. — Марта, к обеду меня не жди. Может, я вообще вернусь только к ночи. Присмотри за атанором, огонь не должен гаснуть. И потом поднимись к Фрее, да только не давай ей снотворного, лишь глоток колодезной воды. Вот ключ, на всякий случай. А теперь иди.

— Дак как жа энто, хозяин! Я щё не убралась, да и покушать вам…

— Оставь, Марта.

— А я б вам хлебца с маслицам с собой-та…

— Нет, оставь меня.

Марта спешно исчезла, а Лапидиус, не теряя больше времени, принялся переодеваться. Он выбрал простое платье, какое носят путешественники: старые саржевые штаны и многократно залатанную рубаху; поверх накинул затертый до белесых пятен кожаный камзол. Эту одежду он носил, бродя по дорогам Испании. И, несмотря на ее изношенность, был к ней очень привязан.

Он решил навестить Кривую Юлию.

Лапидиус обливался потом. Упорно, шаг за шагом, он подымался в гору. Городская стража у восточных ворот показала ему, как лучше добраться до Цирбельхё, и поначалу он в хорошем темпе продвигался вперед. Однако апрельский день выдался необычайно теплым, и солнце стояло почти в зените. Чем выше он поднимался, тем более вынужден был себе признаться, что он плохой скалолаз.

Пройдя хороший отрезок пути — дома в Кирхроде лежали внизу, как кукольные домики, — он смекнул, как срезать и напрямик пройти по дороге, которая вела через ельник к вершине Цирбельхё. Там наверху высился один лишь гигантский бук, приветливо покачивая кроной. Лапидиус решил не ходить окольными путями, чтобы сэкономить силы и время. Бук служил хорошим ориентиром.

Чуть погодя он понял, что совершил ошибку, потому что тропа потерялась, а ели обступили его, как вражеское войско, закрывая обзор.

Лапидиус остановился и вытер пот со лба. Сердце колотилось, а он пытался привести в порядок мысли. Ладно, он заблудился, но теперь надо просто идти в гору, чтобы добраться до вершины. Нет, так дело не пойдет. Земля под ним не всегда имела уклон, а на том месте, где он стоял, вообще была ровной. Когда он сворачивал, Цирбельхё виднелся на востоке, пришло ему на память, так что следует шагать в этом направлении — и он у цели. Но где восток? Когда-то он слышал, что муравьи складывают свои яйца на южной стороне муравейника и что лишайник на стволах деревьев указывает на север. Однако под сенью леса не было видно ни муравейников, ни лишайника.

Поляна! Если он просто пойдет дальше, должен когда-нибудь наткнуться на поляну. А там и сориентируется. В бодром настроении Лапидиус зашагал дальше, но ноги начали ныть, а время уходило. Постепенно он потерял счет времени, по его представлению, прошли уже часы. Может, он ходит по кругу? Деревья все выглядят одинаково, и почва под ногами все та же: бурая, пружинистая, покрытая иголками. И все еще ни одной поляны!

— На помощь! — закричал он. — На помощь! Ау, кто-нибудь отзовись!

Он двинулся дальше. От напряжения он все больше дышал ртом, и во рту пересохло. Его начала мучить жажда. Сейчас бы кружку студеной колодезной воды! На ум пришла Фрея. Как только она может терпеть без питья! Кружкой больше, кружкой меньше — разве это помеха лечению?

— На помощь! — крикнул он снова. — Ау-у! На-а по-о-о-мощь!

Какой-то шорох заставил его насторожиться. Ветви раздвинулись и уступили место мужичку, который стоял, покачиваясь. Это был старик с всклокоченной бородой и гноящимися глазками. В правой руке он держал большую кружку, и та, несмотря на его раскачивания, каким-то образом сохраняла вертикальное положение, что свидетельствовало о многолетней практике. Левая рука пришельца лежала на детородном члене — видно, он только что помочился. Осоловелым взглядом пропойцы старик уставился на Лапидиуса.

— Тты… чё орешь… пр… прьятель? Пт… птерялся?

Лапидиуса раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, он был рад наконец-то увидеть человеческое существо. С другой — не привыкший к такому панибратскому отношению, он попятился. Потом его осенило: он же в таком облачении, что пьяница принял его за своего. Ну, может, это и к лучшему.

— Меня зовут Лапидиус, — начал он. — Я заблудился.

— А я… стр… стрина Хольм, — старика снова качнуло, как тростинку на ветру, но кружка не дрогнула.

— Хольм? — Что-то копошилось в его памяти. И вот осенило: — Это ведь ты нашел мертвую на Гемсвизер-Маркт?

— Т-так… прьятель. Тк… ткой был ужас, ик, дъсих пор стьит прред глазами. Пш… пшли.

Старик исчез за кустами, и Лапидиус поспешил за ним. Вскоре Хольм остановился перед убогим домишкой и сообщил, полный гордости:

— М-мой дом.

Лапидиус поскорее отвернулся, чтобы запах перегара не попал ему в лицо.

— Э… хороший дом.

Старик плюхнулся на поваленное дерево и сделал приглашающий жест. Когда Лапидиус присел рядом, он протянул ему кружку:

— Хошь глотнуть, пр… прьятель?

— Нет, спасибо. Мне бы лучше воды.

— Во-оды?.. Пф-ф… Воды у меня нет, ик.

Хольм пожал плечами, хлебнул сам от души и без перехода повалился на бок, все так же победно сжимая посудину, как трофей.

Лапидиус изумился. Такого потешного человека он еще в жизни не встречал, а он много постранствовал по свету. Хольм захрапел так, что и мертвого поднимешь. При этом принял такое положение, в котором могут спать только пьяные в дым: полусидя-полулежа, туловище боком лежит на бревне, а ноги под прямым углом опущены вниз, ровнехонько друг к другу.

Лапидиус поднялся и не без труда вынул из цепких пальцев старика кружку А потом попытался вытащить и его самого из страны грез. Что только он не делал — все напрасно! Хольм спал как убитый. Лапидиус пришел к выводу, что ему ничего другого не остается, как только обождать. Он вошел в лачугу. И внутри его взору предстали грязь и запустение. Пахло потом и мочой. Сморщив нос, Лапидиус собрался тут же выйти, однако, в надежде найти где-нибудь воды, остановился. Он обвел взглядом жилище: соломенный тюфяк, дырявый и грязный, и определенно усыпанный блохами; перед ним ящик, служащий столом, на нем огарок свечи да кремень и кресало. На стене висит пара одежонок, рядом проволочные силки на мелкую живность. В углу опрокинутая лохань. Лапидиус поднял ее, но не нашел и капли воды. Разочарованный, он продолжил поиски. На другом месте обнаружились зола и угли — должно быть, очаг.

Пришлось несолоно хлебавши выйти наружу. Жажда томила его. Больше он не мог терпеть, надо что-нибудь выпить, хоть бы и пива. Он поднял с земли кружку и отпил глоточек. Вкус был густой и терпкий. Жидкость благостно булькнула в горле, прокатилась по пищеводу и согрела желудок. Бывало, пил и похуже, подумал Лапидиус.

Он хлебнул еще. Блаженство усилилось. Он сел подле старика и вытянул гудящие ноги. Голова склонилась на грудь, и на несколько мгновений он провалился в сон. Потом вскинулся, поморгал, чтобы не задремать снова, но усталость оказалась сильнее его. Опять голова упала на грудь, но на этот раз там и осталась.

Когда Лапидиус проснулся, то не сразу понял, сколько проспал. По опыту долгих ночей за лабораторным столом, могло быть часа два. Хольм возле него все еще храпел. Правда, тише и без того напряжения. Лапидиус встал, взял кружку и опрокинул остатки. Потом безжалостно потряс старика за плечи.

— Угу-угу, ик, хто ты, чртпдери?.. Что тты ттут…

Лапидиус украдкой вздохнул. Похоже, Хольм не только проснулся, но и малость протрезвел. Пришлось представляться заново и объяснять, что они уже знакомы.

— Хтак, Лапидиус, ик, значит, — старик посмотрел на свою правую руку, где должна была быть кружка. — Бог мой, не может быть! Сдохну от жажды!

Больше не обращая на Лапидиуса внимания, он вскочил, скользнул в свою берлогу, вылетел с лоханью и исчез в лесу. Лапидиус, разумно предположив, что он пошел за водой, приготовился ждать и тем более был приятно удивлен, когда Хольм чуть не сразу появился снова.

— Родниковая, — пояснил он. — Ничего нет лучше с похмелья. — Старик огляделся и заметил кружку. — Опять, ик, все выдул, — с сожалением удостоверился он, заглянув на донышко. — Ну ничё, все равно больше не хочу, каждый раз даю себе слово.

Он плеснул из лохани воды — Лапидиусу этот звук обласкал слух — и великодушно протянул кружку:

— Угощайсь, ты мой гость.

Гость не спеша отпил большой глоток, закрыв от удовольствия глаза. Вода была прозрачная и ледяная. Он чувствовал, как с этим глотком к нему возвращается жизнь, и решил впредь не ограничивать с такой строгостью суточный рацион Фреи, пусть даже она обмочится.

— Спасибо, хорошо! — он вернул кружку Хольму. — Скажи-ка, Хольм, не знаешь ли ты Кривую Юлию?

— Ище б не знать! До нее тут всего-то с сотню шагов.

И прежде чем хлебнуть водицы, он махнул рукой в непонятном направлении. Пил он долго и со вкусом, булькая и причмокивая, вода струйками стекала по его подбородку.

Лапидиусу показалось, что он ослышался. Если то, что сказал Хольм, было верно, то он находился прямо у цели. А он-то боялся, что топать еще не одну милю! Да, видно, он и вправду ходил по кругу.

— Так ты ее знаешь?

— Юлию? Ну, знать-то знаю, да дорожки наши расходятся, ежели понимаешь, о чем я. Она терпеть не может выпивох. — Старик хихикнул, рыгнул и вытер рукавом подбородок. — А что?

— Да так, ничего такого. Просто надо с ней поговорить.

— Ах вон оно что. Ну, да меня не касается.

— А не можешь подсказать, как к ней пройти?

— Уж раз ничего такого…

Хольм объяснил Лапидиусу дорогу и сделал это с небывалой точностью. Лапидиус переспрашивал несколько раз, и столько же раз старик давал одни и те же ответы. Должно быть, он великолепно ориентировался в лесу. Наконец, Лапидиус обрел уверенность, что больше не заблудится. Он поднялся:

— Спасибо за воду.

Хольм только махнул и отхлебнул еще глоток. Лапидиус уже собрался было идти, как вдруг ему пришло в голову еще кое-что:

— Скажи-ка, Хольм, а ты знаешь Кёхлин и Друсвайлер из Кирхроде?

— Да хто их не знает. Недавно попадались на глаза.

— Да ну! И где это было, в городе?

— Не-е, здесь. К югу от Энсбахского лога, наверху, на Оттенберг.

Лапидиус опешил. То, что старик встретил обеих женщин в лесу, было в высшей степени удивительно.

— А ты с ними говорил? Они сказали, чего искали в горах?

— Не-е. Сразу удрал, как увидел. Болотные кряквы! Больно злы на язык. Не-е, как увидел, дак давай уносить ноги.

Лапидиус попытался представить себе окрестности.

— Оттенберг ведь лежит напротив Цирбельхё?

— Угу, точно, токо ельника там нету. Да и повыше Оттенберг будет, много выше.

— И когда ты их видел?

— Когда? Уй, ну и вопросики у тебя! Да недель с пару как.

— Когда? Две недели назад?

— Ик, ну да. — Старик задумался. — Недели две… али четыре? А можа, пять.

— Точнее не помнишь?

— Не, пръятель. А оно те важно?

— Нет-нет, — Лапидиус сообразил, что ощущение времени Хольм давно пропил. Дальше расспрашивать было бессмысленно. — Спасибо за все, и хорошего тебе дня.

Лапидиус размашистым шагом покинул поляну. Перед тем как снова нырнуть в чащу, он еще раз оглянулся. Старик по-прежнему сидел на бревнышке, держа кружку с водой в руке. Взгляд его был рассеян, он все пожимал плечами, словно разговаривал сам с собой. Лапидиус понял: Хольмс страдает по пиву.

— Эй, есть здесь кто? Отзовись!

Вопреки ожиданию, дорогу на Цирбельхё Лапидиус нашел без проблем. И вот он стоит в дверях основательного рубленого дома и пытается разглядеть что-нибудь внутри. Но на глаза ему попадаются одни лишь корзины.

— Заходи! — между двумя громадными коробами для сбора плодов показалась женщина, чей голос он услышал.

Корзины были больше ее, на одном боку у них далеко за края торчали по два толстых прута. В глаза бросалось сразу, что изделия были делом рук искусного мастера, ровного плетения, ладные. Перед ними виднелись и другие, меньших размеров, но так же мастерски сплетенные. Уложенные аккуратными стопками, здесь были корзины для домашней птицы, для рыбы, зерна и много чего еще. Все они резко контрастировали с увечным телом женщины, чье туловище было так согнуто, словно ее пробила боль в пояснице.

— Я Юлия, — сказала она вместо приветствия, — Кривая Юлия, как кличут люди. Что стоишь, проходи!

— Лапидиус, — представился он, не без труда прокладывая себе дорогу. Кривая Юлия оказалась моложе, чем он ожидал. Никакая не старуха, хоть невысока ростом, скрючена и с клюкой. Лапидиус прикинул, что она примерно его возраста.

Женщина отодвинула в сторону широкую скамью с плетельным инструментом, среди которого были шила, ножницы и другие железяки. Она указала клюкой на скамеечку рядом:

— Садись, работа может и подождать, — сама она опустилась в плетеное кресло-качалку. — Что привело тебя ко мне?

Лапидиус пораскинул мозгами. Сразу выкладывать свою просьбу было бы не слишком разумно, поэтому он сказал:

— Ты делаешь великолепные вещи. Я еще никогда не видел столько разных корзин.

— Да уж наверно, — по лицу Юлии пробежала улыбка, а умные глаза цепко рассматривали его. — Плетение моя страсть. Кроме него у меня ничего нет. Ни мужа, ни детей. Всю свою жизнь я только и делаю, что плету. — Она принялась покачиваться в кресле.

— Замечательно, когда человек так мастерски владеет своим ремеслом.

Лапидиус подумал о своем деле и о том, что сам он не всегда на высоте. Как все алхимики, он работал над Великим Трудом и искусством трансмутации неблагородных металлов в золото. Однако для этого необходим философский камень, а его-то у него и нет. Пока нет. По теории, в процессе амальгирования должен быть получен lapis mineralibus, надо только верить, что в результате экспериментов ртуть в конце концов превратится в философский камень, или «красный лев», как его называют посвященные. А он, в свою очередь, увеличит меру извлекаемого золота.

— Поверь, — прервала его размышления Кривая Юлия, — я бы с радостью отдала свое мастерство за здоровье. Так чего тебе надо?

Лапидиус машинально взял со скамьи ивовый прут и принялся поигрывать им.

— Одну молодую женщину убили, — приступил он к главному. — Никто не знает ее имени. Мне известно только, что она была корзинщицей.

— Корзинщица? — Кресло закачалось сильнее. — Убили, говоришь? И что? Ты-то здесь при чем?

— Ну, — Лапидиус понял, что у него нет другого выбора, как только сказать чистую правду. В конце концов, если он чего-то хотел от Юлии, то она имела право на откровенность. — Ты умеешь молчать?

И снова умные глаза смерили его с ног до головы.

— Если сочту нужным, как могила.

Он принял это за обещание и поведал все, от начала до конца, ничего не прибавляя и ничего не утаивая. И пока говорил, чувствовал, как облегчается душа — до сих пор не было никого, с кем бы он мог поделиться. Вся история ему самому показалась невероятной, он снова и снова спрашивал себя, правильно ли сделал, что влез во все это.

Он закончил, Кривая Юлия поднялась и наполнила ему кружку сидра. Поставив ее на скамейку, она сказала:

— Выпей вначале. Не каждый бы поступил так, как вы, господин. Вот вы восхищались моей работой, а теперь я удивляюсь вашему мужеству. Да, я тоже думаю, что за Кёхлин и Друсвайлер кто-то стоит. Какой-то хитрый и опасный убийца. Но Бог мне свидетель, я понятия не имею, кто бы это мог быть. Во всяком случае, не старый Хольм, тот всегда беспробудно пьян.

Лапидиус согласно кивнул. Глотнув сидра, он снова взял в руки ивовую лозу.

— Жаль, что не знаешь умершую. Я-то надеялся, что тебе хоть имя ее знакомо, все-таки занимаетесь вы одним ремеслом.

— А кто сказал, что не знаю?

— Что ты этим хочешь сказать? — Лапидиус, собиравшийся согнуть прут, застыл.

— А то, что, по-моему, знаю, как звали убитую. Гуида. Гунда Лёбезам. По вашему описанию точь-в-точь она. Раньше она ездила с отцом по городам и весям и продавала товар. Особой-то ловкости в плетении у нее никогда не было, поэтому она и брала мои корзины на продажу. Три-четыре раза в год она поднималась по трудной тропе на Оттенберг и рассчитывалась со мной. По возможности, привозила мне свежие ивовые пруты, лещину, березовую хворостину. В общем, все, что надо, да самой мне не добраться. С год назад умер ее отец, с тех пор я ее и не видела.

— Гунда Лёбезам? — Лапидиус с трудом выговорил имя. — Может, это и вправду та, что была убита по дороге на Кирхроде?

— Вряд ли, — возразила Кривая Юлия. — Гунда терпеть не могла город. Ее там не один раз обкрадывали, поэтому она и продавала товар только по деревням, крестьянам.

— Значит, она и была убита за городом. Возможно, в этих горах.

Кресло резко остановилось.

— Страшное предположение! — На мгновение черты корзинщицы исказил испуг. Но потом она снова начала раскачиваться. — Мне-то что беспокоиться. Я не так молода, не так уж красива, а за пару корзин еще никого не прикончили.

— Надеюсь, ты права, — задумчиво сказал Лапидиус. — Возможно, имя «Гунда Лёбезам» продвинет меня в расследовании. На сегодня все. Может, еще увидимся. А пока прощай.

— Спасибо, господин. Мне тоже было приятно с вами поговорить. Только боюсь, мало вам помогла. Идите по дороге мимо большого бука и тогда не заблудитесь. Еще до темноты будете в городе.

— Спасибо и до свидания.

— До свидания, господин.

Лапидиус двинулся по растоптанной тропе вниз к городу, ни разу не заплутал и меньше чем через час уже был дома.

Он и подумать не мог, что пара глаз не упускала его из виду.

Когда он вошел в кухню, Марта кемарила у плиты. Отблеск пламени в очаге придавал ее розовым щекам багряный румянец. Должно быть, она заснула, нарезая хлеб, потому что все еще, как младенца, прижимала к груди ковригу. На столе лежали нарезанные толстые ломти. Добрая душа! Обычно в это время она уже была у матери, а сегодня ждала его. И, наверное, беспокоилась.

— Эй, Марта, ты волновалась? — шепотом спросил Лапидиус.

Тем временем его взгляд пробежал по столу и обнаружил другие вкусности, от которых у него потекли слюнки: кусок золотистого масла, окорок, козий сыр и круг кровяной колбасы.

Марта не пошевелилась.

Он решил, что нечего ее будить, сел за стол и принялся уплетать.

Перед его взором снова крутился весь прошедший день. Он познакомился с двумя людьми, отличавшимися друг от друга, как небо от земли: старым Хольмом и Кривой Юлией. Каждый был на свой лад отшельником. Могли ли они иметь какое-нибудь отношение к убийству? Нет, и вообразить себе невероятно. Хольм последнюю рубашку пропьет за кружку пива, но убить за нее не может. По крайней мере, не корзинщицу, у которой ни пива, ни денег. А Юлия? Конечно, она могла бы устранить конкурентку, однако уже из-за одного ее увечья это было невозможно.

Лапидиус сунул в рот кусок колбасы и огляделся, ища чего-нибудь попить. Когда ничего не нашлось, он снова погрузился в размышления. Разговоры с Хольмом и Юлией. Он попытался проанализировать их, как анализировал свои алхимические опыты, но пришел к выводу, что это дает очень мало. Однако это малое могло иметь большое значение. Что, например, делали обе горгульи, Кёхлин и Друсвайлер, в лесу? Подъем, как он убедился на собственном опыте, был не из легких. Необходима особая причина, чтобы преодолеть его. Очень важная. Он попытался ее найти, но безуспешно. Слишком мало зацепок. Даже неизвестно точно, когда эти бабы были в лесу.

Осталось одно имя: Гунда Лёбезам. Ему оно ничего не говорило. И никому другому тоже. Кроме Юлии.

Никому не известна погибшая корзинщица. Никому… Постой-ка! Может, это и есть зацепка? Может быть, убийцы специально выбрали жертвой никому не знакомую женщину? Ну и негодяи же, если это так и было! Но, может, это все-таки случайность?

Лапидиус почувствовал свою полную беспомощность. Как и прежде, гордиев узел, который невозможно распутать. По крайней мере, его ума недостаточно. Как недостаточно и фактов. Так, надо взять предположения за факты, иначе ему не продвинуться. К ним относится то, что Кёхлин и Друсвайлер связаны с убийцей (или убийцами). Так что путь к нему ведет через двух свидетельниц. С другой стороны, он уже был у них, и что? Они вышвырнули его, как последнего кнехта.

Лапидиус потряс головой. Было такое ощущение, что в ней жужжат тысячи мух. Так он дальше не продвинется. Он встал, заглянул за кирпич, взял ключ от жаровой камеры и шагнул к лестнице, чтобы посмотреть, как там Фрея. И как всегда бывает, когда хочешь быть особенно осторожным, как только он ступил на нижнюю ступень, она завизжала, словно целый выводок поросят.

— Ааай! Пресвятаямадоннавместесовсемисвятыми! — Марта взвилась, словно в нее вселилось целое стадо бесенят. Каравай выпал у нее из рук и, покружившись, благостно улегся под столом. — Ооох, энто вы, хозяин! Дак откуда вы свалились? Уж второй раз за день напужали меня. Чё, не могли разбудить? — Видно, ноги не держали ее, и она снова плюхнулась на скамью.

Лапидиус не стал тратить время на объяснения, что пытался разбудить ее, а просто потопал вверх по лестнице, больше не обращая внимания на скрип ступеней.

— Фрея! Фрея!

— Да? — ее голос был больше похож на стон.

— Как ты?

Он зажег свечу и поставил ее перед дверцей.

— Я хочу пить.

— Разве Марта тебе не давала?

— Ну…

— Хорошо. Подожди, сейчас принесу.

Он вспомнил о собственных страданиях, как маялся от жажды во время своего восхождения, и ускорил шаг.

Марта все еще сидела у очага. Она уже настолько пришла в себя, что была в состоянии снять пробу со своей стряпни. Лапидиус не обратил на служанку никакого внимания, а, подхватив ведро, как вихрь, промчался мимо, к колодцу. Подле ворота стояла большая деревянная бадья, и он удивился, сколько требуется сил, чтобы вытащить ее наверх. Прежде чем оттащить ведро в кухню, он напился из него сам, долгими щедрыми глотками.

Немного погодя он уже снова был на верхнем этаже. Открыв дверцу, он опустился перед ней на колени. Ему навстречу ударил поток горячего застоялого воздуха. С каким удовольствием он поднял бы Фрею на руки и отнес ее на свежий воздух! Но курс лечения не позволял этого. Конрадус Магнус был добрейшим человеком, но каждый раз, когда Лапидиус молил выпустить его из камеры, он стоял неприступный, как скала.

Фрея, с впалыми щеками, беспомощно взглянула на него. От утреннего упрямства не осталось и следа. Лапидиус подсунул руку ей под голову и приподнял, чтобы напоить. Она жадно начала глотать.

— Ты храбрая девушка, — сказал он. — Шесть дней прошло.

Он снова опустил ее голову на тюфяк и закрыл дверь. Потом пододвинул сундук и сел.

— Но я тоже не терял времени. Теперь я знаю, что умершую звали Гунда Лёбезам. Тебе что-нибудь говорит это имя?

— Нет.

— Жаль.

Лапидиус другого ответа и не ожидал, ведь Фрея убеждала его, что не знает имени погибшей. Он заглянул в окошечко и увидел, что у нее от выпитой жидкости по всему телу выступил пот. Он пробивался сквозь толщу ртутной мази маленькими жемчужинами. Он порадовался. В потении и было все дело. Альфа и омега лечения сифилиса.

— Меня трясет. Весь день.

— Трясет?

Лапидиус знал, что озноб — непременный спутник лечения, ничего из рук вон в этом не было, причиной такого действия был hydrargyrum. Необычным было только то, что симптомы появились так рано. Однако каждый пациент реагирует индивидуально.

— Озноб — обычная реакция организма на ртуть, — успокоил он. — Это значит, что твой организм борется.

— Да.

— Ну, — он не знал, что еще сказать, — понадеемся, что наша терапия и дальше будет оказывать свое действие. Завтра утром Марта обиходит тебя как обычно. Я иду спать.

— Да. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Лапидиус спустился вниз и с удовлетворением отметил, что служанка уже ушла. В лаборатории все было на своих местах. Приборы стояли, как солдаты, ждущие приказа «в бой!». Приятная волна разлилась по всему телу: он снова дома. Он быстро разделся и в исподнем нырнул в постель. Уже в полудреме ему прислышался голос:

— Откуда взялся сифилис?

Лапидиус, медленно приходя в себя, вдруг осознал, что это голос Фреи. Он шел из отверстия в тепловом канале. Лапидиус перевернулся на другой бок, чтобы его губы оказались рядом с отверстием, и пробормотал:

— А я думал, ты давно спишь.

— Я могу спать целыми днями. И не могу. Всю скрючивает, и все болит. Что день, что ночь, мне все равно. Так откуда взялся сифилис?

Голос Фреи казался идущим из глубины глубин и таким чужим…

— Ты правда хочешь знать?

— Я должна. Если знаешь врага в лицо, легче с ним сражаться.

— Ясно. Тогда слушай. Насколько мне известно, есть два объяснения. Одно повествует о том, что Колумб привез его из своего первого путешествия в Вест-Индию. Ты о Колумбе слышала?

— Ну… слышала.

— Ладно. Как говорят, команда Колумба подцепила эту болезнь в Новом Свете. А после, когда матросы вернулись домой в Испанию, сами не зная того, заразили других.

— Хм. Так почему же болезнь называют «французской», если моряки были испанцами?

— Хороший вопрос. Да будет тебе известно, что болезнь пришла оттуда с войском наемников в итальянский Неаполь. Оно состояло под командованием французского короля Карла VIII. А от его войска зараза распространилась по всей Европе. Поэтому сифилис и называют «французской болезнью».

— Вон как.

— Второе объяснение возлагает ответственность за эпидемию… на звезды. Здесь речь идет об астрально определенной консистенции воздуха. Возбудители сифилиса, по теории, происходят из дурного воздуха, возбуждаемого определенным взаимодействием планет Сатурна, Юпитера и Марса. Противостояние этих планет наблюдалось anno 1484, то есть непосредственно перед эпидемией 1493 года.

— Первое мне как-то понятно, второе нисколько.

— Честно говоря, мне тоже. Ну, скажем, не совсем. Второе объяснение происходит от Фракасторо.

— Это тот, который написал стих?

— Да-да, верно.

— А можете прочитать его наизусть?

— Н-нет, не могу. — Лапидиус понял, что ей хотелось затянуть их беседу, но он так устал, что глаза слипались. — Прости, мне надо поспать, да и тебе тоже. Доброй ночи.

— Доброй ночи.

Он постарался еще пару минут не дать себе заснуть, пока не услышал ее ровное дыхание. Потом перевернулся на другой бок. Наконец-то пришел благодатный сон, позволив расслабиться всем его членам. Но обрывки мыслей еще витали в его голове. Он гнал и гнал их. Но две буквы не исчезали. «F» и «S», и они торчали и торчали во лбу. Во лбу мертвой Гунды Лёбезам.

Лапидиус перевернулся, невольно отмахиваясь руками. Буквы остались. И они свидетельствовали о том, что убийцы целились в Фрею. Его пациентка обязательно должна быть оглашена ведьмой. Вот только зачем? Почему убийцам так важно, чтобы ее сожгли на костре? Из всего следовал только один ответ: Фрея должна была знать то, что им навредит. Сильно навредит. А из этого следовало, что она знала убийцу. И могла его опознать.

Всю ночь Лапидиус так и не смог сомкнуть глаз.