Клеймо дьявола

ЧЕТВЕРТЫЙ ДЕНЬ ЛЕЧЕНИЯ

Старик Хольм знавал и лучшие времена. Уж такие славные, рассказывал он каждому, кто готов — а то и не готов — был слушать. В те времена он каждый день ездил на рудник. Забойщиком работал он и получал хорошее жалованье. Жена, дети, свой дом — все у него было. Да, счастливое было времечко! До того самого дня, когда в дренажной штольне в Ахтертале его не придавило обломком породы. С той поры все покатилось под гору.

После такого увечья путь в рудник ему был заказан. На его место заступил другой. А там за одну неделю вся его семья вымерла от лихорадки. Добросердечные соседки жалели его и какое-то время стирали и варили ему. Пока не вызнали, что он стал прикладываться к зелью. Тогда и кончилось их милосердие. Он продал дом, раздал долги да и ушел в лес.

И не так уж плоха оказалась там жизнь. Он построил себе хижину, пробавлялся орехами да ягодами, иногда ловил рыбу. Время от времени в силки даже попадалась мелкая дичь. Вот только пива ему в лесу не хватало. Ох, как он тосковал по нему! Ведь кто однажды предался питию, никогда от него не отстанет.

Жажда выпивки и была той причиной, по которой он каждые пару дней появлялся в Кирхроде и клянчил по трактирам кружку пива у выпивох. А потому как зла он никому не чинил, да к тому же являл собой потешное зрелище, ему зачастую подавали. Чаще всего он подвизался в «Квершлаге»[7] на Гемсвизер-Маркт, потому что там был знакомый хозяин, тоже бывший рудокоп. В знак старой привязанности он иной раз ставил ему кружку.

Вот и вчера вечером тоже. Но пришло время, и Панкрац, хозяин, сказал:

— Уже поздно, Хольм. Не пора ли тебе податься к себе в лес? У меня будут неприятности с ночным дозором, если я сейчас не закроюсь. Эй, парни, и вы все давайте по домам!

Недовольно переругиваясь, гуляки потянулись к двери. Только Хольм остался. С упрямством пьяницы он уцепился за стойку и не спешил покидать «Квершлаг».

— Па… Панкрац, — заплетающимся языком клянчил он, — ну еще кружку пива!

— Все-все, хватит.

— Ну, вот ткую, млюсенькую.

— Нет, исчезни.

— Всп… вспомни, я тв… твоей струхе две шк… шкурки ласок пр…пртащил…

Панкрац, по натуре человек незлобливый, упер палец в грудь качающегося Хольма:

— Это было полгода назад, и ты за это уже получил пива в десять раз больше. Как минимум.

— Ну, Панкрац, еще кружчку. Ну, пжалста…

— Ладно, Бога ради, — вздохнул добросердечный Панкрац. — Но это в последний раз за те шкурки, слышишь?

Он пошел к бочке и нацедил кружку с верхом:

— На, держи. Нет, нет, даже и не думай садиться! Бери с собой. Где ты будешь пить, не мое дело, только поставь потом кружку мне под дверь, да не попадись ночной страже!

— Ты ннастъящий друг…

— Ладно, ладно, дуй отсюда.

Легонько подталкивая, Панкрац выставил старого Хольма за дверь.

Неподалеку от «Квершлага» старик заснул прямо сидя, крепко зажав кружку в кулаке и на удивление ровно держа ее, при его-то состоянии. Так он пару часов спустя и проснулся. Сладко зевнув, огляделся; провел языком по зубам и небу, во рту была сушь несусветная. События вчерашнего вечера пришли ему на ум.

Слава богу, кружка, по-прежнему полная, была у него в руке. Изрядный глоток пива пошел на пользу. Горького похмелья как не бывало. Он расслышал шум. Видно, торговцы начали устанавливать свои лотки и палатки.

Еще хороший глоток, и Хольм пораскинул мозгами, что ему делать. Здесь оставаться нельзя. Начальник-то стражи не больно-то церемонился с пьянчужками, болтающимися ночью по улицам.

К себе в лес ему сейчас тоже не дотащиться. И тут его озарила спасительная идея: еще темно, и никто не заметит, если он проспится под какой-нибудь телегой на рыночной площади. Точно! Он, кряхтя, встал на ноги, не выпуская кружку из рук, и поплелся воплощать идею в жизнь. В конце дальнего ряда одна из повозок показалась ему подходящей. Под ней он и приземлился, незамеченный суетящимся торговым людом.

Но, собравшись прилечь, он обнаружил, что под ней уже кто-то спит.

— Подвиньсь-ка, прьятель, — пробормотал он, укладываясь. — Хошь глотнуть? Стрина Хольм, ик, не какая-то тебе жадина. — Он протянул кружку компаньону, но тот не шевельнулся. — Чё, брезгуешь моим, ик, пивком? Ну и Бог с тобой.

Хольм дернул кружку к себе и тут же почувствовал, что под ним сыро.

— Черт побери, ткое славное пивко, — пробормотал он и попытался пригоршней зачерпнуть пролитое пиво, чтобы вернуть его на место, в кружку. С первой попытки не удалось. Он попытался сызнова.

И в один момент старик Хольм стал трезв как стеклышко.

Жидкость была кровью.

Амальгирование — это процесс, ход которого требует множественных стадий. Лапидиус обладал различными образцами горных пород, о которых знал, что они содержат золото и серебро. Искусство заключалось только в том, чтобы высвободить с помощью ртути оба благородных металла, что было легче сказать, чем сделать. При этом количественные соотношения и температура пламени играли большую роль, так ему казалось. И еще он вроде бы установил, что золото и серебро извлекаются из различной руды с разной степенью сложности, и в это утро он еще раз посокрушался, что хотя у него и были весы для определение массы, а вот прибора для установления нужной температуры плавления не было. Само собой разумеется, алхимия давала способ определения температуры тела при лихорадке, температуры навоза и тепла, необходимого для вылупления яиц, а также градуса полуденного зноя, жара в очаге и золы, однако все это достаточно приблизительно.

В ход его мыслей вторглась Марта со своим извечным вопросом, не хочет ли он поесть.

— Что? Нет, спасибо. Пока не хочу. Фрея еще спит?

— Поди да, хозяин. Дак я поставлю вам тамось тарелочку каши, коды захотите и откушаете. — И прежде чем он успел воспротивиться, она уже приблизилась и сунула тарелку между колбами и тиглями. — Ой, скусна!

Она повернулась, чтобы снова отправиться к своим горшкам, и тут это случилось. Ее широкий зад задел небольшой аламбик. Стеклянный сосуд соскользнул по краю стола, упал на пол и разлетелся на тысячу мелких кусочков. С шипением наружу вырвался газ.

— Иисус, Мария и Святой Иосиф! — всплеснула Марта руками. — Я ненарошна, хозяин! Я хотела как лучше! Ой, простите!

Лапидиус поджал губы. Ему потребовалось напряжение всех сил, чтобы не наброситься на служанку и не вытрясти из нее душу. Она же знала, что он терпеть не может, когда ему мешают за работой, и каждый раз забывала.

— Ох-ох-ох! Ох-ох!

Она нагнулась, чтобы собрать осколки, но Лапидиус отодвинул ее в сторону.

— Оставь. Ни к чему тебе вдыхать эти испарения.

— Ага, хозяин! Дак как жа, хозяин! Ох, простите!

— Быстро на кухню!

— Да, хозяин. Ох, дак как жа энто я!

Марта, причитая, убежала.

Оставшись в одиночестве, Лапидиус постарался справиться со своим гневом. Аламбик, хоть и был мал, играл большую роль в его эксперименте. Без него нечего и думать продолжить Variatio VII. Надо раздобыть новый, пусть даже на время. Но где? Он пораскинул мозгами. Или у городского медикуса, или у аптекаря. И у того, и у другого он должен бы быть, ведь оба по роду своих занятий должны приготавливать лекарства. Даже скорее у аптекаря. Точно, к нему он и обратится, благо до его заведения ближе, чем до дома медикуса. Лапидиус решил немедленно браться за дело. Против обыкновения он вышел из дома, ни слова не сказав Марте. Пусть еще помучается своей оплошностью.

Его путь пролегал через Кройцхоф и Гемсвизер-Маркт. На рыночной площади, как обычно, царило оживление. Пожалуй, даже больше обычного, как ему показалось. В чем там дело? Вроде как все сгрудились в одном ряду. Люди истерично вопили друг другу, таращились на что-то лежащее на земле или просто стояли с застывшими лицами. Опрокинулась какая-то тележка с товаром, но на это никто даже не обращал внимания. Сушеные фрукты, каштаны, буковые орешки рассыпались по булыжнику мостовой. Лапидиусу приходилось балансировать, чтобы не разъехаться на них и не грохнуться, когда он направился в ту сторону. Благодаря своему росту он смог кинуть взгляд поверх голов, чтобы ухватить, что стало причиной сумятицы: труп в луже крови.

Женщина, как выдавали длинные светлые волосы, выбившиеся из-под полотна, укрывавшего тело.

Начальник стражи — Лапидиус подумал, что тот же самый, который принес ему вызов явиться в пыточную камеру — стоял подле мертвого тела и испытующе вглядывался в лица зевак.

— И что, никто из вас не знает погибшую? Не рассказывайте мне сказки!

Ветхая сморщенная старуха проскрипела:

— Бог мой, Крабиль, говорим же тебе. Никто и не думает морочить тебе голову.

— Хм, что ж, — покачал головой Крабиль, исполненный важности. — И все-таки чудно! Как это вы, торговый люд, что и муху мимо носа не пропустит, не знаете?

Лапидиус вмешался:

— Может быть, у убитой есть при себе что-то, по чему можно установить, кто она такая.

Страж порядка смерил его взглядом.

— Я уже обыскал тело и не нашел ничего, что бы выказало ее имя. Только две кровавые буквы, вырезанные на ее лбу. — Крабиль чуть-чуть отвернул полотнище. — Жуть! Я ничего такого в жизни не видел! Вроде бы «F» и «S».

Лапидиус тем временем подобрался ближе к убитой. Начальник стражи говорил правду. Кто-то вырезал у нее на лбу эти буквы. Скорее всего, ножом. Однако эти раны едва кровоточили, так что причиной смерти должны были стать другие, более тяжкие повреждения.

— Мне эта женщина, к сожалению, также не знакома, — сказал Лапидиус.

— Я так и думал, — проворчал начальник стражи. — Похоже, никто ее не знает, даже старый Хольм, что нашел ее. А вы магистр Лапидиус, не так ли?

— Совершенно верно.

Повисла тишина. Лапидиус почувствовал, как все взоры обратились на него. Потом торговки склонили друг к другу головы и принялись шушукаться. До него доносились отдельные фразы:

— …это же тот, что связался с Зеклер…

— Зеклер?

— …ну да, Зеклер, ведьмой!

— И у него с ней…

— Ага, под одной крышей!

— ФРЕЯ ЗЕКЛЕР!

Какая-то из баб истошно выкрикнула имя.

— Говорю вам, это дело рук ведьмы! — со знанием дела орала она. — «F» и «S»! Фрея Зеклер! Это она укокошила несчастную!

Другая поддержала товарку:

— Да, да, так и есть! Это угроза! Она грозит всем нам!

Лапидиус увидел, как у начальника стражи округлились глаза.

— Слышу, небезызвестная Зеклер живет под вашей крышей?

По нему было видно, что он бы сейчас с удовольствием на месте схватил того, кто укрывает ведьму.

Одно лишь высокое положение магистра мешало ему расправиться немедля.

Бабам это не мешало. Вместе они чувствовали себя силой. Они враждебно надвинулись. То тут, то там раздавались грозные крики:

— Чего тянешь, Крабиль?

— Хватай его за шиворот!

Лапидиус попятился. Чего это бабье взбеленилось? Они что, всерьез верят в то, что кричат? Лапидиусу не оставалось времени на раздумья, потому что бабы приступили к делу сами, взявшись за метлы и палки. А поскольку страж порядка и не думал сдерживать их, он быстренько ретировался. Было бы глупо разыгрывать из себя героя.

Лапидиус помчался домой со всех ног. Когда, еле переводя дух, он остановился у своих дверей, то с облегчением увидел, что никто его не преследовал. Видно, торговки побоялись оставить товар без присмотра. Он прошел прямо к себе в лабораторию и, отдуваясь, плюхнулся в любимое кресло. Внезапно он почувствовал страшный голод.

— Марта! — крикнул он. — Марта, что у тебя там на плите?

Дверь в кухню на щелочку приотворилась, и служанка просунула голову:

— Энто вы, хозяин?

— А кто еще? — Лапидиус сдвинул в сторону приборы на лабораторном столе. — Принеси-ка мне поесть.

— Вон оно и ладно, хозяин. Как ить в воду глядела, сготовила ваше любимое кушанье: омлет с фазаньими потрошками и перчиком. Погодьте, щас принесу, пока тёпленько. — Она заспешила к плите.

Через приоткрытую дверь Лапидиус наблюдал, как она вынула из буфета большое блюдо и навалила приличную порцию.

— Не серчаете на меня больше? — спросила Марта чуть погодя, расставляя на столе все для трапезы, на этот раз с крайней осторожностью.

— Нет, нет, — у Лапидиуса потекли слюнки. — А как дела у Фреи? — тем не менее не забыл он спросить, отправляя в рот первый кусок. — С ней все в порядке? За огнем в атаноре следила?

— Все сделала, как надобно, хозяин. А про Фрею-та скажу, уж больно ей было худо, сердешной. Дала ей чуток попить. В оконце на заслонке.

— Прекрасно.

Лапидиус продолжал поглощать любимое блюдо. Утром он не удосужился подняться к Фрее и сейчас испытывал угрызения совести. Он чуть было не сорвался с места, однако еда удержала его за столом. Тогда он сделал другую попытку: повернув голову к отверстию теплового канала, крикнул:

— Фрея! Фрея, надеюсь, тебе лучше?

Никакого ответа.

Может быть, чтобы было слышно, надо говорить прямо в отверстие? Но покой уже был потерян. Он в спешке проглотил остатки пищи, велел Марте убирать и поскакал вверх по лестнице к пациентке. Наверху жутко смердело. Лапидиус наморщил нос. Не ожидая ничего хорошего, он повторил свой вопрос:

— Надеюсь, тебе уже лучше?

Она посмотрела на него в окошечко. В тусклом свете дня ее лицо выглядело изможденным. Зеленые глаза помутились, цвет кожи напоминал засохшую булку.

— Я вас слышала, — еле внятно сказала она, а потом у нее вырвалось с упреком: — Вы вчера заперли дверь!

Лапидиус словно не слышал.

— На что сегодня жалуешься? — спросил он.

— Ни… ни на что.

— Ты должна мне сказать.

— Судороги, все тело сводило судорогами, а потом… потом я обмаралась.

Он сочувствующе кивнул:

— Это из-за ртутной мази. Она провоцирует колики. Я позову Марту, она все уберет.

— Да. Утром она дала мне воды. Сейчас уже лучше.

— Хорошо. — Он от души порадовался. — Теперь снова можно терпеть, да?

Она ничего не ответила. Лапидиус посчитал это за согласие и продолжил:

— Видишь, утром, когда у тебя были сильные боли, ты бы не выдержала и непременно вылезла наружу, но не смогла, оттого что я тебя запер. Если бы я этого не сделал, ты бы прервала курс и все, чего мы за прошедшие дни достигли, пошло бы прахом. И теперь ты ведь рада, что этого не произошло, да?

— Можно мне еще воды?

— Нет, сегодня ты уже пила. Я принесу тебе бульону, может быть, с небольшим кусочком фазана.

Лапидиус спустился к Марте и попросил налить чашку. Бульон был страшно горячим.

Подувая на него, он снова поднялся наверх и поставил чашку на пол. Потом открыл дверцу, чтобы Фрее было удобнее пить.

— Весь фокус при таком лечении в том, чтобы давать пациенту ровно столько воды, сколько может выйти по́том. И лучше воздерживаться от твердой пищи, чтобы не было стула. А с другой стороны, немного твердой пищи все-таки следует давать, чтобы пациент сильно не потерял в весе. Поэтому бульон — золотая середина.

Фрея пила маленькими глотками, пока не опорожнила чашку. Лапидиус забрал ее и закрыл дверцу.

— Оставьте приоткрытой.

— Нельзя. Выйдет много жару.

Закрывая, он бросил мимолетный взгляд на ее тело и заметил, что ртутная мазь почти полностью впиталась в кожу.

— Велю Марте обиходить тебя и снова натереть. Кроме этого, ты получишь настой липового цвета, чтобы хорошенько пропотеть.

— Раз надо…

— Послушай-ка, — он было присел прямо на пол, но тут же, кряхтя, поднялся. — Подожди, пододвину сундук. — Устроившись на нем, он продолжил: — Мне надо еще раз поговорить с тобой о Кёхлин и Друсвайлер. Я был у них и хорошенько выспросил. Все говорит за то, что их обвинения высосаны из пальца. Что меня больше всего настораживает, это что они пришли к тебе покупать травы.

— Многие покупают.

— Разумеется. Однако у Кёхлин и Друсвайлер есть свой огородец с травами. Зачем тогда идти к тебе?

— Не знаю.

— А ты не помнишь, что конкретно они у тебя покупали?

Фрея согнула локоть и провела рукой по глазам. Потом тихо сказала:

— Нет. Но я бы запомнила, будь что необычное.

— А что есть у тебя в фургончике?

Лапидиус видел, как она устала, однако он должен был выяснить.

— Да как водится. Розмарин, тимьян, любисток и всякое такое… А, вспомнила, белена, вот что они купили.

— А белена произрастает в обычном огороде? — Лапидиус подумал о дурманящих свойствах этого растения.

— Может, да, может, нет.

— А тебе в этих женщинах больше ничего не бросилось в глаза? Я имею в виду, кроме того, что они устроили перебранку.

— Нет… хотя постойте… Они были там до последнего. Я еще удивилась.

— Ага. Попытайся вспомнить, что они тебе говорили. Каждое слово может быть важно.

— Да ничего особенного. Я сказала, что мне уже пора, потому что поздно. И тогда, по-моему, Друсвайлер вдруг спросила, не хочу ли остановиться у них на дворе. Сладенько так спросила.

— А что ты?

— Что я лучше, как всегда, переночую в городе, под своим фургоном. И дешевле, и спокойнее.

Лапидиус поднялся.

— Ну ладно. Боюсь, это мало поможет. Но все равно, спасибо. Скоро пришлю Марту. А пока попробуй немного поспать.

Он заглянул в окошечко и увидел, что Фрея уже задремала. В сумеречном свете она выглядела как состарившееся дитя.

Колба, которую Лапидиус хотел приспособить вместо разбитого аламбика, совсем не годилась. Он стоял у лабораторного стола и тихо про себя ругался. Так он не продвинется с Variatio VII.

Эта сфера не могла заменить дистиллятора, да и сам он мыслями был далеко от эксперимента. Снова и снова в памяти всплывало то, что Фрея сказала о свидетельницах. Они покупали белену и потом не ушли, хоть причины на это и не было.

Или все-таки была? Может, они заболтались и забыли о времени? Маловероятно. Постой-ка, предложение Друсвайлер переночевать у них наводит на размышления. Уж очень оно необычно, особенно если знать, какая эта баба брюзга и злыдня.

Лапидиус вынул сферическую колбу из установки для опыта и отставил ее в сторону Ему непременно нужен дистиллятор, и лучше сегодня, чем завтра. Наверное, все-таки придется еще раз пуститься в путь к аптекарю. Он решил пробираться окольным путем, хоть на улице уже и стемнело. Обогнув Гемсвизер-Маркт по широкой дуге, через какое-то время он постучал у дверей фармацевта. Открыла его жена, и Лапидиус изложил свою просьбу. Только вот помочь она ему не могла, и пришлось не солоно хлебавши возвращаться домой.

Аптекаря Вайта дома не было.